Жестокость (джен)

— Тащите его сюда, ребята! — Питер Блад распахнул дверь в кают-компанию, показывая дорогу своим людям, волокущим связанного дона Диего де Эспиноса-и-Вальдес.

Он остановился, бросив взгляд на три кормовые пушки, стоявшие здесь. Они были заряжены и высунуты из портов — так, как их оставили испанские канониры в день нападения на Бриджтаун. Досадное упущение, но малочисленная команда беглых каторжников с Барбадоса, увлеченная своим спасением из рабства, просто не успела ими заняться. И, как оказалось, это было только на руку.

Волверстон, державший испанца, поддал ему коленом в спину, отчего тот дернулся и зашипел. Но это было всё, что старый волк дерзнул сделать, потому что Блад приказал им не трогать этого мерзавца.

Дайк и Огл шли следом, пытаясь понять, что задумал их капитан.

Питер Блад оглянулся на дона Диего, с удовлетворением отметив, что на лице предателя уже расцвел лиловый синяк, который он поставил ему собственноручно, когда они боролись на квартердеке. Потом рефлекторно провел рукой по горлу, всё еще болевшему после недавней драки.

Проклятый дон слишком понадеялся на свои силы, купившись на обманчивую внешнюю хрупкость ирландца. Но Блад за время военной службы у голландцев и французов прошел суровую школу, так что подобные рукопашные поединки не были для него в новинку. И хотя хватка у испанца была железная, Бладу удалось не только вырваться, но и одержать победу.

Впрочем, мало будет толку от этой победы, если им не удастся убедить командира и экипаж испанского галеона "Энкарнасион", который сейчас был совсем близко от них, в том, что на борту "Синко Льягас" все в полном порядке.

Убедить их в том, что они, двадцать беглых каторжников с Барбадоса, настоящие испанцы.

Блад поправил помятый шейный платок и, обернувшись к Оглу, который стоял возле него, ожидая дальнейших распоряжений, указал на среднюю из трех пушек.

— За работу, Огл! — сказал он, чувствуя, как боевая злость, пробудившаяся в нем во время драки с доном Диего, снова начала разгораться. — Откати ее назад!

Чертовски хотелось наброситься на этого гнусного испанского клятвопреступника и придушить собственными руками. Но такая расправа ничем им не поможет, так что остается надеяться, что задуманная комбинация окажется более действенной.

Канонир, славный малый, решительный и сметливый, уже работал возле пушки, откатывая ее назад. Закончив, он выпрямился и снова взглянул на капитана.

Блад зло улыбнулся, продолжая смотреть на дона Диего. Испанец все это время надменно молчал, всем своим видом показывая, что ему нет дела до проклятых английских еретиков.

«Что ж, посмотрим, как эта скотина запоет, когда...»

— Привяжите его к жерлу пушки! — приказал Блад, и голос его был жестким, как сталь.

На мгновение все замерли, осмысливая его слова. А потом Волверстон, ругнувшись, поволок испанца к указанному месту. Другой парень принялся ему помогать. Они не особо церемонились, когда затягивали узлы, и Блад видел, что дон Диего слегка побледнел, кусая губы. Его черные глаза вылезли из орбит, и он тяжело задышал. Через несколько мгновений он стоял на коленях, привязанный к жерлу пушки, с руками, заведенными за спину, и ногами, притянутыми к лафету.

«Отлично, отлично...»

— Приведите сюда испанских пленников из кормовой рубки! — сказал он двум парням, и те убежали выполнять его распоряжение.

Блад повернулся к Дайку. Бывший младший офицер королевского военного флота смотрел на него такими же выпученными глазами, как и испанец. Блад мог понять его чувства. Все они были вне себя от ярости, узнав о вероломном предательстве дона Диего, который привел их корабль к берегам Эспаньолы вместо обещанного Кюрасао, и вряд ли кто отказался бы от удовольствия растерзать его на части... Но совсем другое дело — измыслить вот такую изощренную и страшную кару.

— А ты, Дайк, беги наверх и прикажи поднять испанский флаг! Живо!

— Есть, сэр! — по укоренившейся военной привычке ответил Дайк и взлетел по трапу. Ему чертовски хотелось остаться здесь и досмотреть жуткий спектакль, но ослушаться приказа он не мог.

— Ребята, лучше отойдите подальше, — сказал Волверстон со зловещей ухмылкой. Из всех присутствующих в кают-компании он единственный выражал искреннюю радость от грядущей расправы над испанцем. — Когда жахнет, тут всё будет в его мозгах и требухе, чтоб ему пропасть! Замучаетесь отмываться...

Видимо эти слова, циничные и грубые, стали для дона Диего последней каплей. И испанец разразился громкими воплями, проклиная своих мучителей. Он сыпал ругательствами и оскорблениями, не замолкая ни на секунду, перемежая испанские слова с английскими.

— Варвары! Проклятые еретики! — кричал он, и на губах его выступила пена. — Английские собаки! Воры!

Потом он, извиваясь в своих путах, обратил безумный взор на Блада.

— Проклятый еретик! Дикарь! Неужели ты не можешь прикончить меня как-нибудь по-христиански?!

Он дергался, вращая глазами, но веревки держали его крепко.

Блад смотрел на него с презрительной улыбкой, от которой всем, кроме Волверстона, стало не по себе.

«Вот и все твое пресловутое спокойствие, мерзавец. Как ветром сдуло... Ничего, это только начало...Верещи громче, ублюдок, это только нам на руку...»

В кают-компанию, лязгая кандалами, ввалились шестнадцать пленных испанцев из бывшего экипажа "Синко Льягас". Они остановились в ужасе, увидев, в каком положении оказался их командир.

Один из пленников, совсем мальчишка, лет пятнадцати, не больше, одетый более богато, чем остальные, вырвался вперед и вскрикнул, уставившись на дона Диего.

— Отец!

Он бы подбежал к нему ближе, но его удержали те, кто охранял пленников. Подросток принялся извиваться в их руках, и его звонкий голос слился с криками отца: неистовые мольбы вперемешку с ругательствами и проклятиями.

— Заклинаю вас, сеньор, Небом и Пресвятой Богородицей, прекратите этот кошмар! — пронзительно кричал мальчишка, а потом переходил к угрозам: — Святой Сервандо, не допусти этого, покарай этих еретиков самой лютой смертью, если они убьют его! — и тут же начинал молить о пощаде снова, жалобно и яростно одновременно.

— Еретики! Собачьи отродья! Гореть вам в аду! — хрипел дон Диего, корчась и дергаясь.

«Отличный дуэт. Сынок чтит своего папашу, как это принято у испанцев. Я не ошибся, решив сыграть на этом чувстве».

Блад спокойно стоял возле пушки, и казалось, ему совсем нет дела до этой дикой какофонии.

Однако, он чувствовал, что его решимость начинает слабеть.

«Господи, это же совсем мальчишка. Что я творю?»

Дон Диего, видимо, выдохся, и теперь в кают-компании кричал только этот подросток.

«Это все равно не сработает... бессмысленная жестокость... и грех на душу... Мальчонка-то действительно обожает отца. Видать, есть за что... И он не виноват, что его отец оказался таким лживым дерьмом... Господи, я совсем раскис!»

И тогда Блад заставил себя вспомнить то, что недавно видел в Бриджтауне. Перед его глазами промелькнули все зверства и насилия, которые учинила испанская солдатня по приказу вот этого благородного дона и любящего отца. Этот самый дон Диего де Эспиноса-и-Вальдес, не моргнув глазом предал огню и мечу мирный город и веселился, упивался страданиями несчастных горожан, среди которых были женщины, дети, старики. Они, наверное, тоже умоляли пощадить их, как сейчас пищит этот паренек. Но им не было пощады. Он видел это собственными глазами. Да, видел, когда совершил вылазку в тот ад. И несмотря на то, что за свою жизнь ему довелось повидать много ужасов, в том числе и тех, что творились испанцами, кровавое зрелище, представшее ему в тот день, было настолько отвратительным, что ему, опытному солдату, стало физически плохо. В последний раз Блад чувствовал нечто похожее, когда ему довелось побывать в Танжере и увидеть "милые забавы" "ягняток" полковника Кирка, чей полк стоял там тогда. Но испанские пираты всё же умудрились превзойти их в жестокости. Он вспомнил ту перепуганную девочку, Мэри Трейл, и пьяного ублюдка-насильника, которого тогда пронзил шпагой, как свинью на бойне. Почему он не вспомнил об этом раньше? Как мог поверить слову человека, который был инициатором этого ада?!

«А ведь если бы судьба не была ко мне благосклонна, эти скоты могли добраться и до Арабеллы...»

Ярость вспыхнула в нем с новой силой. Блад расправил плечи и сурово посмотрел на мальчишку.

Эти проклятые испанцы, заносчивые, полные религиозного фанатизма, постоянно упоминающие имя божье... на самом деле эти животные не имели даже искры той веры, символ которой был водружен на приближающемся к ним галеоне. Еще минуту назад мстительный и злобный дон Диего утверждал, будто господь бог благоволит к католической Испании. Ну что ж, дон Диего будет сурово наказан за это заблуждение...

Момент слабости, непростительной в данной ситуации, был позади. И Блад повернулся к Оглу с новым приказом. Голос его был холодным и ровным:

— Огл, зажги фитиль!

Канонир, хоть и пребывавший в таком же ошеломлении, как и остальные, повиновался немедленно. Он схватил фитиль и ткнул его в ведро с тлеющими углями. Раздул огонек на конце шнура и застыл возле пушки, не сводя глаз с капитана.

Мальчишка завопил снова, умоляя и проклиная их одновременно.

Блад, решив, что прошло достаточно времени, чтобы молодой испанец получил должную "обработку", резко повернулся к нему и рявкнул властно на чистейшем кастильском наречии, стараясь нагнать на него страху:

— Молчи! Молчи и слушай! Я вовсе не имею намерения отправить твоего отца в ад, как он этого заслуживает. Я не хочу убивать его, понимаешь?

Подросток тут же замолчал и уставился на него округлившимися черными глазами.

И Блад принялся излагать ему то, что было частью его плана. Жестокого плана, но это был их последний шанс и единственный путь к спасению. Ради этого стоило рискнуть, и ради этого надо было продолжать вести себя в том же духе, что и раньше, чтобы полностью сломить волю испанского мальчишки...