Почему Рон, а не Гарри? (гет)

Рон Уизли никогда не был Гарри Поттером. Когда-то давно, когда Рон был маленьким и глупым, уж точно куда глупее, чем сейчас, он Гарри страшно завидовал. Ещё бы, Мальчик, Который Выжил, герой магического мира, самый известный ребёнок в истории! Иногда перед сном Рон представлял себя на месте Гарри. Было бы здорово, если бы это к нему, к Рону, подходили на улице незнакомые волшебники, чтобы просто пожать ему руку, если бы это про него, про Рона писали в учебниках по современной истории магии, если бы это ему, Рону, довелось победить самого великого тёмного мага всех времён и народов.

К чести Рона стоит отметить, что эта детская зависть никак не отражалась на его отношении к Гарри. Да, в самом начале он подсел к нему в поезде из чистого любопытства, просто, чтобы выспросить какие-нибудь подробности о Том, Кого Нельзя Называть. Но уже к концу путешествия, когда поезд затормозил у железнодорожной станции в Хогсмиде, Рон чувствовал себя немного растерянным. Он совсем не так представлял себе героя магического мира. По крайней мере, тот должен был знать о спасённом им мире хоть что-то. Гарри же не знал ровным счётом ничего. Вот уж чего Рон не ожидал, так это того, что ему придётся стать как будто проводником для героя в его же собственный мир. И, что уж тут скрывать, Рону эта роль понравилось.

Когда он понял, что Гарри не такой, как все? Довольно быстро, в тот же вечер, когда Гарри отказался от предложенной ему Драко Малфоем дружбы. Рон не собирался набиваться в друзья к герою, увольте. Поболтать в поезде — это одно, но на дружбу он не особо рассчитывал. Гарри Поттер принадлежал к элите магического мира, Рон сам видел, сколько у Гарри было денег. Родители Рона сочли бы себя богачами, имей они в запасе такую сумму, какую Гарри легко потратил на сладости. Гарри обязательно бы разобрался во всём и без Рона, разобрался бы и сделал соответствующие выводы. Рон знал, что Малфои — куда более влиятельная семья, чем его собственная, хотя Уизли и не уступали им в чистоте крови, например. Но мистер и миссис Уизли никогда не говорили о магглах в уничижительном тоне, и Рон никогда не считал простецов чем-то вроде грязи под ногами. Если, конечно, это стало бы плюсом в глазах Гарри.

Но шло время, Гарри быстро разбирался во всех тонкостях магического мира, и, к некоторому удивлению Рона, в нём ничего не менялось. Он по-прежнему не собирался иметь с Малфоем ничего общего. Очень скоро Рон начал ловить себя на мысли, что больше не думает о Гарри как о герое магического мира. Гарри стал его другом, Гарри выбрал Рона, из всех желающих с ним подружиться он выбрал именно Рона. Это в некотором смысле Рону льстило, но скоро и это чувство исчезло. Гарри стал просто Гарри, и иногда Рон ловил себя на мысли, что, думая о герое магического мира, он представляет себе не того Гарри, который сидел с ним за одной партой, а совершенно другого человека.

А потом появилась Гермиона. Как она Рона бесила! Он испытывал приливы непонятного раздражения, как только она поднимала руку вверх на уроке, а уж когда она ещё и подпрыгивать начинала, Рону хотелось запустить в неё чем-нибудь тяжёлым. Нет, ну знаешь ты ответ и знай себе тихонько, зачем так рисоваться? Рон вот никогда себя так не вёл. Другой вопрос, что Рон почти никогда правильных ответов не знал. Тем не менее, Гермиона доводила его до белого каления своим поведением в стиле «в отличие от тебя я знаю всё на свете» и своим особо раздражающим тоном «как можно не знать таких элементарных вещей».

Но в тот вечер, когда из подземелья сбежал тролль, и они с Гарри случайно заперли его в женском туалете вместе с Гермионой, Рон испугался. Нельзя сказать, чтобы он так уж волновался за Гермиону, нет, но ведь это именно из-за него, из-за Рона, она вообще оказалась в этом туалете, именно из-за его слов она плакала и пропустила праздничный ужин, и, в конце концов, именно они, Рон и Гарри, догадались тролля запереть в туалете. Получается, случись что с Гермионой, и виноват был бы Рон. И эта мысль приводила его в ужас.

Что двигало в тот момент Гарри, Рон сказать не мог, он и потом никогда об этом друга не спрашивал. Хотя, это и так стало понятно: Гарри всегда кого-то спасал, это было его своеобразным хобби. У Рона такого хобби не было, это точно, Рону было очень страшно, Рону не хотелось лезть на рожон и сражаться с огромным троллем. Рону этого совсем не хотелось, но у него не было выбора. А потом, когда он увидел прижавшуюся спиной к стене Гермиону, страх вдруг пропал. Она была всего лишь девчонкой, которая совсем недавно наверняка не верила в существование троллей, и Рон вдруг понял, что она, которая знала и умела применять куда больше заклинаний, чем они с Гарри вместе взятые, сейчас ничего не сделает.

Рон плохо помнил само сражение, если это можно так назвать, всё получилось очень быстро и очень сумбурно. Все они были в смертельной опасности, и у Рона неожиданно для себя самого вдруг получилось заклинание левитации. Странно, в тихом классе, где никто не мешал ему сосредоточиться, Рон не смог заставить летать лёгкое пёрышко, а тут вдруг всё прекрасно получилось да ещё и с тяжеленной дубинкой.

А потом вдруг эта заучка Гермиона, которую ничто на свете так не заботило, как оценки и хорошее отношение преподавателей, взяла и соврала в лицо МакГонагалл, чтобы выгородить их двоих. Это поразило Рона больше всего остального. Ведь она не была виновата. Если уж разбираться, то виноват во всём изначально был он, Рон, ему и нужно было всё исправлять. Почему же тогда она взяла вину на себя? Гарри тоже был удивлён, но не так, как Рон. Конечно, возможно, они спасли ей жизнь, но ведь не подслушай она злые слова Рона, и спасать бы никого не пришлось. В общем, для Рона это было загадкой.

Но всё же не такой необъяснимой, как то, что произошло дальше. Когда они увидели друг друга в следующий раз, никто не знал, что сказать. И вдруг у Рона вырвалось всего одно слово — «спасибо». Он не собирался её благодарить! Но и Гарри сказал то же самое, и сама Гермиона. И Рон вдруг понял, что это правильно. Нет тут одного виноватого, каждому есть за что поблагодарить друг друга.

И вдруг как-то так получилось, что Гермиона стала их другом. Она постоянно сидела рядом с ними, они вместе делали уроки, болтали на переменах и в Большом зале, ходили в библиотеку и делали много чего ещё. Она всё ещё Рона немного раздражала своей излишней серьёзностью и неуёмной жаждой знаний, но он не мог не отметить, что ему самому остаётся только позавидовать такой силе воли и такому уму. А ещё Рону нравилась её уверенность в себе. Сам он часто чувствовал себя не в своей тарелке, часто не знал, куда деть руки, что сказать или что сделать. Нередко он замечал, что с разными людьми он ведёт себя по-разному, как бы подстраиваясь под их стиль общения. А Гермиона всегда была одинаковой. Правда, не совсем. Рон заметил, что её довольно легко смутить, если похвалить её. И это было довольно забавно.

Почему-то именно с появлением в его жизни Гермионы Рон связывал своё совсем уж изменившееся отношение к Гарри. Гермиона никогда не смотрела на Гарри с благоговением или затаённый восхищением, она легко могла отчитать его за плохо выученные уроки или раскритиковать его эссе. Она часто смеялась над многочисленными подозрениями Гарри, которые самому Рону тоже иногда казались смехотворными, но он предпочитал оставлять своё мнение при себе. Иногда, когда в очередной раз кто-то напоминал ему, что он дружит с самим Гарри Поттером, возвращалась старая зависть. Особенно после писем из дома или общения с братьями. Никого, казалось, больше не интересовало, как там Рон, все спрашивали исключительно о Гарри. Особенно Джинни. Все её письма были полны вопросов о герое вплоть до таких глупостей, что Гарри любит есть на завтрак. Даже мама выглядела довольной, что Рон подружился с героем, иначе почему бы она постоянно спрашивала, куда Гарри собирается на Рождество и хорошо ли он питается?

Потом Гермиона как-то обронила, что ей очень жаль уезжать домой и оставлять Гарри совсем одного в школе. А ещё она спросила Рона, что он собирается Гарри дарить. И Рон вдруг задумался: если вспомнить все ужасные рассказы Гарри про его родственников-магглов, вряд ли он соберётся к ним на Рождество. И как-то не верилось, что его кто-то поздравит, у него же никого не было. И впервые Рону пришло в голову, что Гарри, наверное, завидует ему не меньше, а может и больше, чем он сам. Ведь у Рона была большая, любящая семья. Рону всегда было кому написать и от кого получить письмо, Рон всегда мог вернуться домой, у него была мама, которая ужасно смущала Рона, обнимая его при людях, у Рона была целая куча братьев и маленькая сестра, смотревшая на него огромными, полными зависти глазами, когда Рону покупали подержанные учебники. А у Гарри не было никого.

И Рону вдруг стало Гарри ужасно жаль. Он снова, впервые после памятной поездки в поезде первого сентября, почувствовал странное превосходство над героем магического мира, желание помочь и защитить. Это было очень странно, но Рону было невыносимо представлять Гарри совсем одного в праздничную ночь. Для чего тогда нужны друзья, если они не готовы даже пожертвовать одним-единственным рождественским вечером ради того, чтобы не оставлять друга в одиночестве? И Рон написал родителям, что на каникулы он домой не приедет. Мама сначала очень расстроилась и стала его уговаривать, но быстро сдалась, когда Рон своё поведение объяснил. Рону даже показалось, что мама почему-то была им довольна. Поколебавшись немного, помня о трудном финансовом положении в семье, он всё же написал маме ещё одно письмо с просьбой прислать Гарри какой-нибудь подарок, а то его совершенно некому поздравить. Пусть лучше ему, Рону, подарят поменьше, чтобы хватило денег ещё и на Гарри. Ответное письмо пришло очень быстро, и Рон с изумлением заметил на пергаменте следы слёз. Он тогда и не понял, как тронула маму его просьба…

Рон часто, очень часто вспоминал конец первого курса. Гермиона говорила, что он поступил как герой, пожертвовав собой в шахматной игре. Но ведь это было не так. Гермиона никогда не понимала шахматы. Это было, наверное, единственное, в чём Рон всегда брал верх. Он так и не смог ей объяснить, что не пожертвуй он тогда своим конём, ну и собой, раз уж он на этом коне сидел, Гарри никогда не смог бы пройти дальше. В шахматах ведь важна стратегия, и Рон просчитал все ходы наперёд, вот только не учёл, что достанется не только коню, но и ему. Так что ни о каком героизме и речи не было. Вопрос стоял так: хотели они победить или нет? Они хотели, значит, нужно было играть до победы. Гермиона с ним так и не согласилась.

Когда Рон впервые ощутил, что ему плохо без Гермионы? На втором курсе, когда она несколько месяцев пролежала окаменевшей в Больничном крыле. Рон с Гарри тогда были в ужасе, в самом настоящем ужасе, но ведь профессор Стебль обещала сварить необходимое зелье, так что всё должно было кончиться хорошо. Но почему-то Рон всё равно волновался. Ему очень не хватало Гермионы, не хватало её помощи с домашним заданием. Рон уже и забыл к тому времени, как сложно делать уроки самостоятельно, ему недоставало сердитых реплик Гермионы, когда он допускал очередную глупую ошибку. Но это было нормально, Гарри тоже скучал по Гермионе и очень переживал.

Странно стало потом. Потому что по маме, например, Рон тоже скучал, но это было как-то ровно что ли. Ну, скучал и скучал. Это не уменьшалось и не усиливалось. Он знал, что рано или поздно он маму увидит, и ему очень скоро захочется обратно в школу, подальше от её постоянной опеки. Но без Гермионы было как-то тоскливо. И чем дальше, тем только хуже. Никто не читал Рону нотаций, никто не заставлял его ходить в библиотеку, но он почему-то ходил туда сам, никто не проверял его сочинений и не писал за него лекции по истории магии. И Рон начал писать их сам, отчаянно зевая и проклиная профессора Бинса на чём свет стоит за его скучнейшую манеру изложения. Потому что Гермионе понадобились бы эти лекции, чтобы подготовиться к экзамену. То есть, тогда-то Рон не отдавал себе в этом отчёта, просто нужно же было кому-то их писать, правда? А вот когда Дамблдор отменил экзамены, Рон почувствовал разочарование. Он так надеялся, что Гермиона оценит его старания.

Всё вообще было странно с Гермионой. Особенно на третьем курсе, Рон не любил вспоминать его. Эта их нелепая ссора… И из-за кого! Из-за Петтигрю, как выяснилось потом. Да лучше бы Живоглот сожрал его, всем бы только лучше было. Рон уже давно не считал себя правым в той ссоре. Даже если бы этот отвратительный кот съел бы его крысу, в этом не было бы вины Гермионы. Она была права: так задумано природой, и коты должны ловить крыс и мышей. Почему, собственно, Гермиона не должна была выпускать Живоглота? Может, это Рону стоило бы получше следить за своей крысой? Но это Рон сейчас так думал, а на третьем курсе он с ослиным упрямством доказывал Гарри да и вообще всем, кто согласен был слушать, как отвратительно Гермиона с ним поступила. Он даже пару раз довёл её до слёз.

А ведь это был тяжёлый год для неё. И как она тогда врезала Малфою! Рон до сих пор улыбался, когда вспоминал это. Он и сам не понимал, что доставило ему тогда столько удовольствия. Конечно, было приятно, что кто-то немного сбил с Малфоя спесь, но вдвойне приятно, что это сделала Гермиона. Рону почему-то нравилось наблюдать, как сильно она менялась со временем. Как будто это в чём-то была его, Рона, заслуга.

А потом почему-то поменялось его отношение к Гарри. Снова. Старая зависть почему-то вернулась. Во-первых, Рон не участвовал в операции с маховиком времени, и это бесило. Гарри и Гермиона постоянно обсуждали какие-то вещи, о которых Рон не имел ни малейшего представления. У них появилось что-то общее, а Рон оказался лишним. И почему-то Рон злился за это на Гарри, хотя Гарри не ломал ему ногу и не требовал, чтобы Рон остался в стороне.

И был ещё один момент: Рону тоже хотелось играть в квиддич. Гарри был настоящей звездой школы, снова Гарри, не Рон. Рон вообще всегда был в тени, его постоянно сравнивали со старшими братьями, и это выводило из себя. Разве он виноват, что родился позднее? Но мама всё равно постоянно приводила ему в пример то Билла, то Чарли, то Перси, и только имена близнецов никогда не всплывали в этих нравоучительных беседах. Но их это мало трогало. А вот Рон переживал. Ему хотелось выделяться, хотелось, чтобы родители им гордились. Чтобы Гермиона знала, что он тоже особенный, не только Гарри. Чтобы Гарри видел в нём равного. Понимание того, что Гарри всегда видел в нём равного, пришло гораздо позднее.

Рон решил, что именно на четвёртом курсе ему пора что-то предпринять, чтобы и о нём заговорили. Он собирался попробоваться на роль вратаря, благо Вуд школу закончил, и место оказалось вакантным. Но Турнир Трёх Волшебников все его мечты грубо перечеркнул. Нет, Рон, как и все вокруг, был в восторге от того, что именно в Хогвартсе, на его глазах, будет проходить такое событие, ровно до того момента, пока Кубок не выплюнул имя Гарри.

Что тогда творилось в его душе — это сложно даже описать словами. Ярость на друга, который нагло врал ему в лицо, заявляя, что не собирается ничего предпринимать, обида на судьбу, которая снова выбрала не его, не Рона, и зависть, ужасная, всепоглощающая зависть. О Гарри снова писали все газеты, у Гарри брали интервью, все снова крутились вокруг Гарри, Гарри снова был центром всеобщего внимания, и никому не было дела до чувств Рона. Мама заваливала его взволнованными письмами, Джинни постоянно дёргала и спрашивала, что Гарри собирается делать, тренируется ли он, готов ли он, не опасно ли это и ещё миллионы и миллионы вопросов. Гермиона постоянно тряслась над Гарри как курица над своим яйцом. Когда бы Рон ни пытался поговорить с ней, она всегда сводила всё к Гарри. Любую, абсолютно любую тему! Даже уроки её так не интересовали. Рон просто с ума сходил от злости.

Но особенно злило то, что он неимоверно скучал по Гарри. Рон пытался общаться с Дином и Симусом, но глупые шуточки Симуса очень скоро приелись. Да и вообще, о каких невероятно малозначимых вещах они говорили! Их же ничего не волновало, кроме собственных проблем и школьных сплетен. Рон пытался прибиться к Невиллу, стало лучше, но всё же не то. Конечно, всегда оставалась Гермиона, но слушать её причитания, каким невероятным опасностям скоро подвергнется Гарри, было просто невыносимо.

И вдруг Гермиона рассказала ему о драконах. И Рон испугался за Гарри, так испугался, что тут же позабыл про свои глупые обиды. То есть, потом-то он, конечно, напомнил себе, несколько раз, всё, за что он на Гарри обижен, но это мало помогло. Особенно в день первого испытания. Стоя на трибуне рядом с трясущейся с ног до головы Гермионой, Рон ненавидел себя. Потому что он ничем не помогал Гарри перед первым испытанием, потому что не нашёл в себе сил сделать первый шаг навстречу, потому что глупая гордость не позволила ему извиниться и просто признать свою вину, потому что он так и не решился хотя бы пожелать Гарри удачи. К тому моменту Рон уже на сто процентов верил, что Гарри никуда своё имя не бросал.

И именно там, на той самой трибуне, умирая от волнения и не находя себе места от чувства вины, молясь всем богам, чтобы с Гарри всё было хорошо, Рон дал себе клятву больше никогда не оставлять друга в беде. Никогда. И Рон шёл этим путём. Он просиживал ночи напролёт за книгами в поисках нужного заклинания для второго испытания, помогал Гарри всем, чем мог, поддерживал его во время подготовки к Святочному балу. И ни разу не заикнулся, насколько это время было тяжёлым для самого Рона.

Во-первых, он тогда впервые встретил Флер, и её красота произвела на Рона неизгладимое впечатление. Хотелось всю жизнь смотреть в это прекрасное лицо, открыв рот и выпучив глаза. Рон и сам не понимал, как так вышло, что он пригласил её пойти с ним на бал, наверняка она применила свои вейловские чары, потому что у него у самого никогда бы духу не хватило. Да он и не собирался её приглашать. Он вообще никого не собирался приглашать. Он вообще не хотел идти на этот глупый бал. Но выбора-то особого не было, он ведь не мог бросить Гарри одного. А потом пришла мысль, что они могли бы пойти с Гермионой. Почему бы и нет, в конце концов? Они всегда всё делали вместе, они привыкли друг к другу, не было бы этого чувства неловкости, которое просто сводило с ума, когда Рон представлял, как он приглашает кого-то на бал. И вдруг как гром среди ясного неба: Гермиону уже кто-то пригласил!

Почему-то Рон был уверен, что никто этого не сделает. Он никогда не понимал, откуда взялась эта уверенность. Наверное, сама эта мысль была ему подсознательно так ненавистна, что он гнал её подальше от себя. А потом она это сказала. Рон громогласно уверял Гарри, что, конечно, Гермиона просто придумала это, чтобы не выглядеть девушкой, которую никто не пригласил. Но в глубине души он знал, что Гермиона не врёт. И на балу он увидел её с Крамом.

Как же он злился на неё! Прийти на бал с врагом, с соперником Гарри! Как она могла? Ведь это же настоящее предательство! И почему только Гарри так спокойно к этому отнёсся? Рон бы больше в жизни не заговорил с Гермионой на его месте. А Крам? Это же вообще неописуемо! Кто ему сказал, что если он знаменитый игрок в квиддич, он может приглашать Гермиону на бал? Да кто он вообще такой? Гермиона была их подругой: Рона и Гарри. Гермиона была не чужим им человеком, они бы здорово переживали, если бы Крам её обидел. Рон бы, например, набил ему морду и не посмотрел, что он — легенда квиддича. Наверняка Крам хотел использовать знания Гермионы, потому что, если допустить другую мысль, если только позволить себе подумать, что она была ему интересна без всякого отношения к Турниру, просто интересна, как девушка, то Рон просто места себе не находил. И совсем не потому, почему предположила сама Гермиона: потому что Рон не пригласил её на бал первым и теперь локти себе кусал. Чушь какая! Просто она… Просто Крам… Просто Гермиона не должна была идти с ним, вот и всё.

А потом вернулся Тот, Кого Нельзя Называть, и мир перевернулся. Наверное, из них троих Рон лучше всех понимал, что на самом деле это означает, потому что его родители уже пережили одну войну. Потому что его мама до сих пор тайком ото всех поливала слезами старую выцветшую фотографию, с которой весело улыбались невыносимо похожие на Фреда и Джорджа близнецы. Можно было даже подумать, что это они и есть, так поразительно было сходство.

И поэтому Рон больше всех боялся. Гарри не понимал… Гарри был другим. Он готов был драться, готов был защищать своих близких, не боясь умереть. Но всё дело было в том, что у него было куда меньше этих близких, чем у Рона. Да и про Орден Гарри узнал куда позже. А Рону совсем не нравились эти ночные дежурства, на которых постоянно пропадали его родители и Билл. Он слишком хорошо понимал, как это опасно. И Рон никогда не хотел быть членом Ордена Феникса, хотя никогда этого и не говорил. А Гарри… Гарри не понимал.

Рону очень не нравилось, что они оставляют Гарри одного, у этих ужасных магглов, в неизвестности. Но слово Дамблдора было теперь для всех законом, и Рону пришлось смириться. Зато они много времени проводили вдвоём с Гермионой, и Рон вдруг с удивлением обнаружил, что, когда не было занятий, когда никому из них не угрожала непосредственная опасность, Гермиона был совсем другой. Она интересовалась им, Роном, она с интересом слушала его незамысловатые рассказы о его детстве, она смеялась над его шутками, смешно морща нос и прикрывая рот ладонью, она тихим голосом делилась с Роном своими страхами, и он, Рон, успокаивал её. И Рону это нравилось.

А потом эта история с дементорами, и всё закончилось. Гермиона уже не могла думать ни о чём другом. Рон тоже переживал и корил себя за неуместный эгоизм, но ничего не мог с собой поделать. Гермиона снова стала подругой Гарри, снова беспокоилась и волновалась только за него. Иногда Рону даже хотелось, чтобы это с ним произошло что-нибудь, чтобы это над ним все тряслись, чтобы о нём беспокоились. Но он не был Гарри Поттером.

Значок старосты стал для Рона полной неожиданностью. Он его не ждал. Хотел, в глубине души очень хотел, но не ждал. Рону хотелось, чтобы мама с гордостью рассказывала Люпину и остальным, что её младший сын назначен старостой, что именно Рон, а не Гарри показался Дамблдору более достойной кандидатурой. Нет, конечно, Рон никогда не думал, что он в чём-то лучше Гарри, ему только безнадёжно хотелось быть лучше. Шахматы в счёт не шли, это несерьёзно.

Но значок пришёл Рону. И впервые в жизни Рон был на равных со своими братьями, впервые он в чём-то превзошёл Гарри, впервые почувствовал, что Гарри немного завидует. Гермиона испортила всё. Конечно, кто в здравом уме мог назначить Рона старостой? Все так думали, даже сам Рон, и его это нисколько не обижало. Пока это не озвучила Гермиона. Да ладно бы озвучила, так нет же, она явно расстроилась, что старостой стал не Гарри. Наверное, уже планировала, как они будут мило болтать во время дежурств, пока Рон не будет путаться у них под ногами.

Быть старостой Рону не понравилось. Лишняя ответственность, лишнее время, куча обязанностей, надоедливые детишки, задающие миллионы глупых вопросов — всё это было стихией Гермионы. Рон бы с удовольствием посидел с Гарри возле камина, честное слово. Но иногда, когда они с Гермионой вместе патрулировали коридоры, Рону казалось, что они снова возвращались в лето, когда Гарри не было рядом, и Гермиона была заинтересована только в нём, в Роне. Наверное, именно её слова, что Рону нужно быть поувереннее в своих силах сделали реальной саму мысль, что Рон может попробоваться на место вратаря. И он вратарём стал. Это была первая маленькая, но очень значимая для Рона победа.

Созданный Гарри Отряд Дамблдора многому научил Рона. Было здорово узнавать что-то новое да ещё и не сухую и скучную теорию, а настоящие боевые заклинания. Рон никак не мог забыть тот момент, когда ему впервые удалось разоружить Гермиону. Он думал, что Гермиона расстроится, она всегда любила быть лучше всех во всём, что касалось учёбы, но Гермиона только улыбнулась и забрала у него свою палочку. И ещё сказала: «Молодец, Рон» и погладила его по плечу. Не потрепала, а именно погладила. Как-то нежно что ли, ласково. Рон потом до вечера ходил с глупой улыбкой в половину лица.

Именно этот момент он вспоминал, когда ему впервые удалось вызвать патронуса. Правда, при виде серебристой собачки он впал в такой ступор, что потерял концентрацию, и патронус исчез. Но ведь у него получилось, получилось! А это был уже совсем другой уровень магии, что ни говори.

Битву в Министерстве Рон почти полностью пропустил из-за собственной же глупости. Эти чёртовы мозги чуть его не задушили, Мерлин бы их побрал. Может, будь Рон там, рядом с Гермионой, в неё бы не попало то заклятие, и она бы не провалялась в Больничном крыле почти месяц, мучаясь от боли. Хорошо ещё, что заклятие не сработало в полную силу.

После гибели Сириуса Гарри сильно отдалился от них. Он стремился всё время остаться в одиночестве, он переживал своё горе один, и Рон с Гермионой тактично отходили в сторону. И снова проводили много времени вместе. Тогда-то Рон и поделился с ней своим страхом по поводу надвигающейся войны, и Гермиона не стала успокаивать его, только сказала, что всё будет хорошо. У них не было другого пути, никогда не было. Рон не был согласен, выбор у человека есть всегда. Другое дело, что они свой сделали, поставив свою дружбу с Гарри выше соображений собственной безопасности.

Шестой курс Рон ненавидел вспоминать ещё больше, чем третий. Ну и кашу он тогда заварил с этой Лавандой! Как бы глупо это ни было, но Рона приводила в бешенство мысль, что Гермиона могла целоваться с Крамом. Непонятно, почему они вообще переписывались, что у них могло быть общего? О чём Гермиона ему писала? Но целоваться они не могли. Точка. Представлять, как Крам медленно наклоняется, как прикасается своими губами к губам Гермионы, таким нежным, таким… На этом месте Рон обычно срывался с места или ломал то, что держал в руках. Крама хотелось убить. А Гермионе — сделать больно. Отомстить. Чтобы она тоже поняла, каково это — знать, что твой лучший друг целуется с кем-то другим. Тогда ещё Рон упрямо отказывался признавать правду.

Самое странное, он знал, что нравится Гермионе. Потому что она хотела пригласить его на вечеринку к Слизнорту, потому что она поцеловала его в щёку перед матчем, потому что она иногда краснела, когда Рон поднимал голову и ловил устремлённый на него внимательный взгляд. Почему Рон был таким идиотом, один Мерлин знает. Почему нелепое желание отомстить пересилило всё остальное, он не мог объяснить и сейчас. Лаванда ему даже не нравилась, его в ней привлекало только одно — ей однозначно нравился он. То, что Гермиона позвала на вечеринку вместо него, Рона, Маклаггена на корню убило всю уверенность Рона. Получается, ей, по большому счёту, было всё равно с кем идти, если она так быстро нашла ему замену?

Наверное, если бы Рон тогда не отравился в свой день рождения, они бы с Гермионой так и не помирились до конца учебного года. В какой-то степени ему повезло. Он в этот год вообще был довольно популярен, и, что греха таить, Рон получал от этого немалое удовольствие. Омрачало его радость в тот год только показное равнодушие Гермионы, растущее с каждым днём. Как оказалось, это в итоге затмило всё остальное, и шестой курс Рон всегда вспоминал с содроганием. Когда, казалось бы, у них с Гермионой всё наладилось, Снейп убил Дамблдора, и война началась.

Гарри стал как бы лидером, главным противником Того, Кого Нельзя Называть, он занял место Дамблдора. И расстался с Джинни. Рон никогда и подумать не мог, что будет расстроен этим обстоятельством. Но, во-первых, сестра в прямом смысле на куски разваливалась от горя, а, во-вторых, была ещё одна, главная причина. Когда Рону впервые показалось, что он может нравиться Гермионе, вместе с радостью, искренней и безумной, пришло недоумение. Чем, чем мог понравиться такой девушке, как Гермиона, такой ничем не примечательный парень, как Рон? Гермиона всегда была равнодушна к квиддичу, поэтому успехи Рона на этом поприще не должны были произвести на неё никакого впечатления. В учёбе Рон никогда не блистал. Часто вёл себя как последняя свинья. Это Гарри с Гермионой вечно о ком-то заботились, а ему, Рону, всегда было наплевать на чужих людей, и он искренне не понимал, почему должен о них беспокоиться. В общем и целом, все вопросы сводились к одному, зато самому главному — почему Рон Уизли, а не Гарри Поттер?

Когда Гарри стал встречаться с Джинни, Рон пристально наблюдал за Гермионой, пытаясь отыскать хоть какие-то признаки ревности, но ничего не заметил. Хотя, это же Гермиона, ей был чужд эгоизм, и она вполне могла радоваться за Джинни, забывая о своих чувствах. И тогда, раз уж Гарри был ей недоступен, почему бы не осчастливить своим вниманием Рона? Рон такие мысли пытался гнать. Гермиона никогда не стала бы так поступать с ним, она бы просто сказала ему правду.

Конечно, после шестого курса Рон часто задумывался, что будет дальше. Точнее, всё время, когда он не думал о Гермионе, то пытался представить дальнейшую жизнь под игом Пожирателей во главе с Волан-де-Мортом. Было ясно, что всех, кто не согласен с режимом, ничего хорошего не ждёт. Было ясно, что магглорождённым необходимо спрятаться, чтобы спасти свои жизни. Поэтому летом Рона очень занимала безопасность Гермионы, тогда-то он и продумал свой план по представлению Гермионы своей кузиной. Это могло действительно помочь, а если бы что-то пошло не так, и они навсегда остались бы в глазах общественности двоюродными братом и сестрой, то это нормально, это ничего. Среди чистокровных волшебников отношения, даже браки, между кузенами считались чем-то в порядке вещей, так что…

Гермиона в то время думала о другом. Как всегда не о себе. О Гарри. Она гораздо раньше Рона поняла, что Гарри в школу не вернётся. Она разработала план по стиранию родителям памяти и отправки их в Австралию, когда Рон ещё только задавался вопросом, что им всем теперь делать? Когда пришло то письмо от Гермионы, в котором она подробно рассказывала ему свой план действий, Рон пришёл в полный ужас. Гермиона собиралась идти с Гарри, и это было… Конечно, сам Рон для себя не видел другого выхода, и не потому, что он был обязан, нет, он просто не мог поступить по-другому. Он не мог позволить Гарри уйти одному, не попытаться помочь. Может быть, он заплатит за это жизнью, Рон прекрасно осознавал, что этим может кончиться, но это ни в коей мере не меняло его решения. Но Гермиона…

За неделю Рон истратил пергамента, наверное, больше, чем за все шесть лет учёбы в Хогвартсе. Сычик засыпал, не долетая до клетки, но Рон безжалостно будил его и снова посылал к дому Грейнджеров с очередным письмом. Пару раз они встречались с Гермионой в Косом переулке, и Рон, проявляя чудеса красноречия, пытался убедить её отправиться в Австралию вместе с родителями. Конечно, Рон стал бы ужасно скучать, но что это значило, если бы она была жива и здорова, если бы ей не угрожала опасность? Да Рон готов был распроститься с ней навсегда, честное слово, он мог бы это сделать, только бы она пережила эту войну. Пару раз даже мелькала мысль изменить память ей самой и отправить её-таки в Австралию. Гермиона очень подробно расписала в одном из писем действие найденного ей заклятия, и Рон даже немного тренировался, но, в конце концов, так и не решился привести свой план в действие. К тому же, это пришлось бы так или иначе обсудить с Гарри.

Гермиона просила Гарри вообще ничего не говорить об их планах. И Рона раздражало, с какой настойчивостью она оберегала его покой. Может быть, если бы Гарри знал, он помог бы уговорить её остаться в стороне. Хотя, в глубине души Рон в это не верил. Гермиона как-то сказала, что ей не вынести неизвестности, но тогда Рону это казалось ерундой.

Когда Рон представлял себе их скитания по всей стране, он и подумать не мог, что всё закончится для него именно так. Осознав, что Гермиона непременно отправится с ними, Рон решил отбросить в сторону притворство и перестал скрывать, что она ему нравится. Это посоветовал ему Фред, как-то заставший Рона за чтением одного из журналов, которые тоннами выписывали близнецы, выуживая оттуда всякие премудрости, касающиеся отношений между мужчинами и женщинами. И это работало, Рон мог бы поклясться, что работало. Он стал делать Гермионе комплименты, оказывается, он это неплохо умел, кто бы мог подумать. Он стал постоянно хвалить её, перестал подкалывать, постарался быть более чутким, несколько раз рискнул даже обнять её. На свадьбе Билла и Флер, в эти последние минуты спокойной жизни, он даже пригласил Гермиону потанцевать, уведя её подальше от этого приставучего Крама, который, казалось, был не против продолжить общение с ней.

Почему же потом, в палатке, Рон полностью изменил своё поведение? Конечно, проще всего было свалить всё на крестраж, но сам-то он знал, что всё это началось гораздо раньше, ещё до того, как они вообще нашли медальон. Гермиона проводила с Гарри гораздо больше времени. Она всё время разговаривала с ним, они вечно обсуждали дальнейшие планы действий, совершенно не учитывая мнение Рона, они даже не пытались узнать его. Гермиона больше не хотела оставаться с Роном наедине, с каждым днём это было всё очевиднее. Она почти ни о чём не говорила, только о Гарри. Читала свои книги и говорила о Гарри. Рон просто не мог этого выносить. Иногда, захлопнув очередной фолиант, Гермиона устремляла на Гарри такой странный взгляд, что Рону оставалось только зубами скрежетать от злости. В этом взгляде было всё: и любовь, и страх потери, и какая-то непонятная тоска. На Рона она так не смотрела. Она обратила на него внимание только тогда, когда его расщепило, а потом снова переключилась на Гарри.

Стоит признать, что крестраж действительно оказывал на Рона сильное воздействие. Когда была его очередь носить медальон, в голову Рона лезли совсем уж тяжёлые и страшные мысли. Именно тогда начала появляться почти ненависть к Гарри. Рону казалось, что Гарри отнял у него всё, что именно то, что Гарри всегда был рядом, подавлял Рона, именно это отняло у Рона все шансы добиться успехов хоть в какой-то области. В своей несправедливости Рон иногда доходил до того, что начинал предполагать, уж не пытался ли Гарри подорвать его уверенность в себе нарочно, опасаясь конкуренции? Но нет, подсказывал внутренний голос, кто бы стал опасаться такого ничтожного человека, каким был Рон Уизли? И вот теперь Гарри отнимал у Рона Гермиону.

Рон мог стерпеть всё, он давно смирился со вторыми ролями, но отдать Гермиону он не был готов. Её он не винил, ему казалось очевидным, что он не выдерживает сравнения с Гарри. Но сам Гарри, как ему только не стыдно отнимать у друга последнее, что у того осталось, единственное, что было для него по-настоящему важно?

Добило Рона сообщение, что Джинни стащила меч Гриффиндора. До этого он несколько часов подряд предавался своим невесёлым мыслям, потом услышал эту страшную новость, чуть не умер от страха, пока не выяснилось, что с Джинни всё хорошо, и всё для чего? Только для того, чтобы убедиться, насколько спокойно на это отреагировал Гарри, предположительно в Джинни влюблённый. Рон накрыло волной такой ярости, в которой смешивалась обида за сестру, за её отвергнутые чувства, обида за себя и дикая злость на Гарри.

Рон ещё никогда не анализировал ничего с такой тщательностью, как своё поведение до своего позорного бегства. Но ему так и не удалось понять, насколько сильно повлиял на его поступки крестраж. Безусловно, медальон усугублял его мысли. Но всего лишь усугублял, а значит, мысли существовали независимо от крестража, и Рона это убивало.

Но ведь Гермиона выбрала Гарри, и в тот момент Рона не волновало больше ничего. Она сделала свой осознанный выбор между ними двумя, и этот выбор оказался не в пользу Рона. Как предсказуемо… И Рон трансгрессировал.

Он оказался на какой-то поляне, вокруг не было ни души, только заснеженные деревья, звёзды и тишина. Рон поднял голову, тяжело дыша и борясь с подступающими слезами, и вперил невидящий взгляд в ярко светившую луну. Ночь была такой тихой, такой безмятежной, что оставшиеся позади умоляющие крики Гермионы казались неправдоподобными. И вдруг Рона почти подбросило над землёй. Гермиона бежала за ним, Гермиона плакала и звала его. Гермиона, которая осталась там, в палатке. И Гарри… Которого он поклялся никогда не оставлять. Рон пошатнулся, схватившись за голову, потом рывком оттянул ворот тёплого свитера, внезапно начавшего душить его. Он должен вернуться. Плевать, что скажет Гарри, он не может их бросить. Наверное, нервное потрясение помешало Рону услышать приближение егерей, и это стало тем самым роковым обстоятельством, помешавшим ему вернуться к друзьям. А потом было уже слишком поздно.

Рон несколько часов просидел под деревом, возле которого совсем недавно стояла знакомая палатка, тупо уставившись в одну точку. Он потерял их, он их потерял… Ему страшно было представить, что делалось сейчас в душах друзей, которых он бросил, ведь они не знали, какой переворот произошёл с ним уже через считанные минуты после того, как он их покинул. А что, если он уже никогда не сможет им об этом рассказать? Рон вскочил и заметался среди деревьев, его душили рыдания. Никогда раньше он не чувствовал себя так ужасно. Но, как оказалось, это были всего лишь цветочки.

Мысль о коттедже Билла и Флер пришла из ниоткуда. Просто Рон не мог вернуться домой, как бы ему это ни хотелось. Он не смог бы взглянуть в лицо отцу и признать, что все усилия, которые Артур вложил в то, чтобы оставаться для детей примером порядочности и верности своим убеждениям, пропали впустую. Рон боялся, что мама не обняла бы его, узнав, что он сделал. Что Джинни возненавидела бы его до конца его жизни. Что Фред и Джордж никогда больше не протянули бы ему руки, поставив его в один ряд с предателем Перси. И только Билл умел промолчать в нужный момент. И Билл промолчал, но Рон никогда не забывал появившееся на лице брата разочарование.

Наверное, он представлял собой жалкое зрелище, когда стоял, промокший и продрогший, на крыльце коттеджа «Ракушка». Когда Рон назвался, Билл молчал так долго, что, казалось, тот и не собирался открывать дверь, решив, что это чья-то злая шутка. Откуда было Рону знать, что в этот момент, Билл, закрыв глаза и прислонившись лбом к дверному косяку, молился, чтобы это действительно был его брат, а не Пожиратель под Оборотным зельем, для приготовления которого потребовался бы хотя бы один волос Рона… И потом, каким безжизненным голосом Билл спросил, как Фред и Джордж в детстве называли тётушку Мюриэль… И Рон засмеялся. Он смеялся так долго, что у него заболело горло, а из глаз потекли слёзы, хотя ему было совсем не смешно. Рон и сам не знал, как ему удалось выдавить правильный ответ, но дверь, на которую он опирался всем телом, вдруг распахнулась, и он бы непременно упал, если бы Билл не подхватил его, сжав в объятиях так крепко, что ему могла бы позавидовать даже мама.

Эти самые первые минуты Рон помнил плохо. Они с Биллом оба кричали во всё горло, так громко, что на их крики прибежала насмерть перепуганная Флер и, всплеснув руками, разрыдалась, увидев Рона. Билл, немного придя в себя, пытался выяснить, что произошло, он постоянно спрашивал, где Гарри и Гермиона, и это вызывало у Рона приступы неудержимого, истерического смеха. В конце концов, втащив стучавшего зубами Рона в гостиную, усадив его на диван, укутав в тёплый плед и напоив Умиротворяющим бальзамом, Биллу удалось вытянуть из него всю историю. Повисшее затем молчание было для Рона куда хуже криков. Пусть бы лучше Билл его ударил. Но Билл только молчал, глядя сверху вниз на сжимающего голову руками Рона с каким-то странным выражением. Он так и не сказал брату ни слова упрёка, наказав тем самым Рона так страшно, как только мог.

И начался самый настоящий кошмар. Вот когда Рон во всей полноте осознал ужасный смысл страха Гермионы перед неизвестностью. Рону хотелось тогда только одного — умереть. Чтобы не думать. Чтобы не чувствовать. Он боялся спать, потому что во сне он постоянно видел Гарри и Гермиону мёртвыми. Он боялся просыпаться, потому что каждый день мог принести с собой ужасную новость. Он боялся включить радио, чтобы не услышать потерявшего последнюю надежду Ли Джордана, и слушал его сутками, чтобы не пропустить хоть что-то… Они могли быть уже мертвы, просто об этом ещё не узнали, просто это ещё не стало достоянием общественности.

Если бы умер Гарри, понял однажды Рон, Волан-де-Морт уж постарался бы довести это до сведения сражающихся, чтобы ослабить их морально. Но если бы Гермиона… Гарри продолжил бы свою миссию, он не мог отступить, не мог бросить всё и сбежать, как это сделал Рон. Эти мысли в буквальном смысле убивали Рона. Он не мог есть, не мог даже притронуться к еде. Сразу вспоминалось, как несправедливо он нападал из-за этой несчастной еды на ни в чём не повинную Гермиону. Как часто обижал её. Каким придурком он всегда был. Рон читал. Ему казалось, что так он был как будто чуть ближе к Гермионе. Особенно её напоминала «История магия». Оказалось, что Рон знал довольно много фактов из этой книги, запоминая слова Гермионы, но даже не замечая этого. И это странно успокаивало. Правда, ненадолго.

Иногда Рону хотелось схватить свой рюкзак и пешком обойти все леса в бесплодных попытках отыскать заветную палатку. Но он слишком хорошо знал, что может пройти в шаге от неё и не заметить. То возникала безумная идея завалиться в Нору, признаться во всём и получить свою порцию презрения и разочарования. Но это было бы слишком эгоистично с его стороны. Пусть Джинни думает, что они путешествуют втроём, так ей должно быть спокойнее.

Как много Рон переосмыслил за то страшное время… Всю свою жизнь. Как подробно он перебрал все моменты, связывающие его с Гарри неразрывными узами дружбы и братской любви. А Гермиона, она всегда стояла у него перед глазами, он мог бы пересчитать каждый непослушный волосок на её голове. Много раз Рон поднимал руку в темноте спальни, пытался коснуться Гермионы, но его пальцы безнадёжно хватали пустоту, и Рону приходилось закусывать зубами край простыни, чтобы не взвыть от бессилия.

В эти дни, в эти длинные ночи Рон осознал, что он не влюблён в Гермиону. Совсем. Ни капли. Его чувство даже близко к влюблённости не стояло. Вот о чём говорила мама, когда объясняла, почему решилась сбежать из дома и выйти замуж за папу. Потому что в один момент вдруг понимаешь, что не можешь жить без этого человека. Физически. Что если вдруг его не станет, не станет и тебя, потому что жить без него ты всё равно не сможешь. Что без неё трудно дышать. Что её глаза всегда смотрят на тебя, даже когда её нет рядом. Что её улыбка — это твоё самое прекрасное воспоминание. Что гораздо проще умереть, чем так терзаться. Что лучше отдать её Гарри, самому прекрасному человеку на земле, пора уже это признать, куда лучше. Мерлин, пусть они поженятся, пусть она любит его, пусть, пусть, пусть! Но, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть она останется жива, пусть они оба останутся живы… Ему самому ничего было не нужно, пусть только не пострадает никто из дорогих ему людей.

Человек не может долго выносить подобных мыслей, а муки совести могут убить. Рон никогда не поверил бы в это, но судьба жестоко подшутила над ним, дав шанс прочувствовать всё это на себе. За считанные недели Рон повзрослел, и нельзя было придумать способ страшнее, чтобы заставить его взглянуть на жизнь и на окружающий мир серьёзно. В этом мире уже очень давно жили Гарри и Гермиона, которых Рон никогда раньше не мог понять до конца. Потому что он просто никогда не пытался. Не задумывался. Просто не хотел. Так было проще жить, не чувствуя всей этой ответственности, всей этой горечи взрослого мира, не пропуская через себя беды других, посторонних людей. Но теперь он стал таким же. Только один, без них.

Когда он услышал голос Гермионы из кармана, то сначала даже не отреагировал. Он часто слышал её голос, ничего особенного. Хотя, что-то особенное всё-таки было, раз Рон вскочил и вытащил из кармана делюминатор. Если уж у него так затряслись руки. Если так заколотилось сердце. И он нажал на кнопочку, до конца не понимая, зачем это делает. Билл пытался отговорить его, правда пытался, но, наверное, никакая сила не могла в тот момент удержать Рона. Дамблдор просто знал, он всегда всё знал и предвидел наперёд. Каким-то образом он и сейчас догадался, что Рону понадобится отступной путь и помог ему, даже мёртвый.

Когда Рон увидел Гарри, живого и здорового, ему пришлось схватиться за ближайшее дерево, чтобы не рухнуть на колени от облегчения. А когда на него кричала Гермиона, это было подобно музыке. С тех пор всё изменилось для Рона. Ревность больше не возвращалась, точнее, она больше не имела значения. Рон твёрдо помнил своё состояние тогда, когда он не знал даже жива Гермиона или нет. Видеть её с Гарри в разы, во много раз, лучше.

В поместье Малфоев Рон пережил ещё один кошмар, когда слышал крики Гермионы и ничего не мог сделать. Об этом Рон не мог вспоминать до сих пор. Но потом, гораздо позднее, он смог сделать один, зато очень важный вывод: Гарри Гермиону любил не так, как Рон. По крайней мере, ему удавалось хоть как-то держать себя в руках, когда Рон самообладание абсолютно потерял. Но это не отменяло того факта, что Гермиона могла быть влюблена в Гарри.

Финальная битва всё расставила по своим местам, и Рон очень долго не задумывался о своих отношениях с Гермионой, занятый другими мыслями. А потом, когда стало чуть полегче, вернулась былая неуверенность. Учитывая всё, что он совершил, всё плохое, конечно, и всё хорошее, что сделал Гарри, всплывал всё тот же единственный вопрос: почему Рон, а не Гарри? Никто в здравом уме не выбрал бы Рона. Сомневаться в здравости ума Гермионы как-то не приходилось. Где тогда логика?

Всё это, долгие годы их дружбы пронеслись в голове Рона в эту ночь, когда он лежал без сна, думая о предстоявшем дне. И всегда его мысли возвращались к одному-единственному вопросу: почему не Гарри? И именно это он собирался выяснить сегодня у Гермионы, чтобы положить конец своим мысленным мытарствам.

Рон Уизли не был Гарри Поттером, поэтому у него не было собственного дома, в который он мог бы пригласить свою девушку. Вот почему…

— О Господи… — только и выдохнула Гермиона, когда увидела, где они оказались. — Рон…

Билл постарался на славу, Рон оценил старания брата, как только увидел одиноко стоявшую посреди леса палатку. Это была не та палатка, в которой жили Гарри, Рон и Гермиона во время своих странствий, та палатка пропала, когда ребят поймали егеря, но Билл великодушно одолжил брату свою. Билл давненько прикупил её, ещё когда Флер была всего лишь его невестой, чтобы иногда уходить из дома и ночевать где-нибудь в поле, чтобы… Ну, в общем, у Билла была палатка.

— Рон, но почему именно… — Гермиона повела рукой вокруг с таким видом, что было не совсем понятно, какие чувства она испытывает.

— Потому что тут всё началось, — тихо отозвался Рон, откидывая полог и пропуская её внутрь. Надо признать, палатка Билла была куда лучше, чем та, в которой жили ребята, уютнее и комфортнее.

— Что началось? — поинтересовалась Гермиона, оглядываясь вокруг.

— Здесь, на этом месте я вас бросил, — Рон опустил голову, собираясь с силами, чтобы сказать всё, что хотел.

— Рон, не нужно… — Гермиона осторожно взяла его за руку. — Это было так давно, не стоит вспоминать…

— Но именно тогда я понял, как сильно… — Рон набрал в грудь побольше воздуха, — как сильно я люблю тебя, Гермиона.

Гермиона сильно покраснела, но не отвела взгляд.

— Так сильно, — Рон приложил руку к груди, — что я готов был отдать тебя Гарри, лишь бы ты осталась жива. Вы оба.

— Отдать… — Гермиона покачала головой, пытаясь понять, о чём он говорит. — Что?

— Я всегда ревновал тебя к нему, — признание далось совсем легко. Глаза Гермионы расширились.

— Но почему? — только и спросила она. — Я ведь никогда… мне никогда не нравился Гарри в этом смысле.

— Вот это мне и непонятно, Гермиона! — наверное, он был похож на помешанного, потому что Гермиона явно испугалась прозвучавшей в его голосе почти что страсти. — Как тебе мог понравиться я, когда рядом всегда был Гарри?

— Но ведь это же так очевидно, — Гермиона растерялась. — Рон, я не понимаю, к чему ты…

— Я очень боюсь, что однажды ты осознаешь, какую ошибку совершила, — Рон силой усадил её в одно из мягких кресел и опустился на корточки у её ног. — Я не могу поверить, что после всего, что я сделал, ты могла…

— А ну-ка заткнись, Рон, — очень спокойно произнесла Гермиона, и Рон поперхнулся, уставившись на неё в немом изумлении.

Гермиона встала и неторопливо прошлась по палатке, обняв себя руками за плечи. Рон привстал было, потянув на себя одеяло с намерением предложить ей накинуть его себе на плечи, но Гермиона взглядом пригвоздила его к месту.

— Теперь ты послушай меня, — медленно, не глядя на Рона, заговорила она. — Надеюсь, я успею закончить до утра, а то нас хватятся в школе.

Рон поудобнее уселся прямо на полу, прислонившись спиной к креслу. Гермиона встала напротив.

— Представь себе маленькую девочку с ужасными волосами, большими зубами и в очках, ничем особо не примечательную, кроме своей любознательности, — Гермиона грустно улыбнулась, и Рон нахмурился, вспоминая фотографии, которые он успел увидеть прежде, чем Гермиона отобрала у своей мамы альбом. — Эта девочка, назовём её Кейт, приходит в школу и — о, ужас! — почему-то с ней никто не хочет дружить. Она делает несколько попыток завязать приятельские отношения с парой девчонок, но ничего не выходит, и Кейт целиком и полностью погружается в учёбу. Ей просто больше ничего не остаётся, её не зовут на детские праздники и дни рождения, она не умеет веселиться и играть, как все остальные дети. Может, она просто умнее их всех, но кому это важно, если все они вместе, а Кейт одна? И вдруг в одиннадцать лет к Кейт приходит пожилая леди и объявляет ей, что она волшебница. Что она поедет в новую школу, в школу магии.

Гермиона смотрела куда-то поверх головы Рона и не видела, как он закусил губу, представив себе несчастную малышку в очках, поливающую горькими слезами страницы учебника.

— Для Кейт это шанс начать всё заново, — продолжила Гермиона, опускаясь на стул и накручивая на палец прядь волос. — В новой школе её никто не знает, может быть, там найдутся ребята, которые захотят с ней дружить? Но есть одно но: профессор МакГонагалл упомянула мимоходом, что большинство учеников выросло в семьях, где хотя бы один из родителей был волшебником. Кейт сразу сообразила, что они наверняка знают куда больше, чем она. А Кейт привыкла быть лучшей по всем предметам, поэтому она ещё летом вызубрила новые учебники. Всё лето сидела и зубрила.

Рон покачал головой, но не осмелился вставить ни слова.

— Очень скоро стало понятно, что ничего в жизни Кейт не изменится, — Гермиона снова улыбнулась, но улыбка вышла довольно болезненной. — Дело было не в школе и не в окружающих, дело было в самой Кейт. Она просто не умела дружить. Она не хотела принимать недостатки других людей. Она не терпела чужого мнения, если оно не совпадало с её точкой зрения. Кто бы выдержал такую несносную девчонку? Правильно, никто. Но тогда Кейт ещё этого не понимала.

Рон осторожно поднялся и замер в нескольких шагах от Гермионы, но она ничего не замечала.

— Вместе с Кейт учился один мальчик, — лицо Гермионы осветилось просто очаровательной улыбкой, и у Рона потеплело внутри при мысли, что это воспоминания о нём заставили её так улыбаться. — Совсем другой мальчик, не похожий на неё. Кейт его не могла понять. А ещё он дразнил её, немножко, но это очень задевало. Он не очень хорошо учился, но Кейт ему завидовала, потому что вокруг него всегда кто-то был: братья, одноклассники, Гарри Поттер, с которым они познакомились только по дороге в школу, но сразу же стали неразлучны. Этот мальчик, пусть он будет Алексом, умел заводить друзей, умел дружить. И это было то, чему никак не могла научиться Кейт.

Рон, затаив дыхание, ловил каждое её слово.

— Один раз, наверное, тогда Кейт особенно достала Алекса, он особенно зло высказался в её адрес («Прости», — одними губами шепнул Рон), и Кейт не смогла этого вынести, — Гермиона снова заходила по палатке мимо так и не двигавшегося с места Рона. — Она закрылась в туалете и плакала, плакала, плакала… Из-за всех обид, старых и новых, из-за своей неполноценности, из-за своего неумения дружить. И вдруг там появился этот огромный тролль, и я просто стояла и визжала как последняя трусиха, даже не попытавшись достать палочку. И вдруг в туалет влетели вы с Гарри, и я почти забыла о тролле, потому что вы рисковали своими жизнями ради меня. Никто никогда так не делал. Ради меня! Когда я только умничала и пыталась показать, как много я знаю, когда я не сделала ни одному из вас ничего хорошего… И ты, который несколько часов назад говорил обо мне с таким раздражением, ты вдруг появляешься там и делаешь всё, чтобы меня спасти… Я не могла этого понять. И я чувствовала, знаешь… — Гермиона задохнулась, впервые взглянув на Рона полными слёз глазами, — я чувствовала такую радость, такой восторг… Я не могу даже описать этого словами, правда. Но этот момент я вспоминала, когда у меня впервые получилось вызвать патронуса на пятом курсе. И когда профессор МакГонагалл вдруг начала ругать вас, я так испугалась, что из-за меня вы можете пострадать! Ведь вы спасли меня, нет, вы сделали больше, вы доказали, что и из-за меня кто-то может переживать. И я вдруг просто соврала в лицо учителю, впервые в жизни, и, что странно, я чувствовала, что поступаю правильно. И потом, в тот момент, когда вы оба сказали мне спасибо, я думала, что разрыдаюсь прямо там, на месте. Не знаю, почувствовали ли вы это, но я как-то знала, что эта связь между нами, она на всю жизнь. С той самой минуты я полюбила вас обоих.

Рон переваривал услышанное. Надо же, насколько по-разному они воспринимали одно и то же событие. Хотя, почему по разному? В итоге получается, что одинаково.

— У меня появились друзья, — раздельно произнесла Гермиона. — И я больше никогда не была одна. За меня всегда заступались, меня поддерживали, за меня переживали, меня любили… И моя жизнь, она кардинально переменилась благодаря вам двоим. Но с самого начала я относилась к вам не совсем одинаково, Рон.

Рон чуть напрягся, но постарался не подавать виду.

— Я не знаю, как описать это наиболее точно, — Гермиона чуть замялась, подбирая нужные слова, — я всегда восхищалась Гарри. Но я как будто не ожидала от него ничего другого. Ты веришь в судьбу, Рон? Я считала, что это его судьба, судьба героя в какой-то степени, всегда помогать тем, кто попал в беду. Это было чуть ли не его долгом в моих глазах. Потом это чувство прошло, но разное отношение к вам осталось. Ты же… ты был обычным мальчишкой, ты не должен был проявлять героизм, так мне казалось. Но ты бросился спасать меня, ты пожертвовал собой на шахматной доске, ты ни в чём не уступал Гарри.

— Гермиона, сколько раз я тебе уже говорил, — начал Рон, — это шахматы и…

— Ты мог жить себе припеваючи и не ввязывать в неприятности, — повысила голос Гермиона, и он только рукой махнул. — А кто помог Хагриду отправить Норберта в Румынию? Кто всегда поддерживал Гарри? Кто всегда защищал меня?

— Всегда? — Рону захотелось помахать рукой у неё перед лицом. — Гермиона, очнись! Я дважды бросал Гарри и дважды предавал тебя.

— Каждый имеет право на ошибку, — твёрдо сказала Гермиона. — Главное — как ведёт себя человек после. Ты всё осознал. Ты раскаялся. Ты попросил прощения, тебя простили. Ты изменился и сделал выводы. О чём ещё тут говорить?

— Как ты не понимаешь, что некоторых вещей искупить нельзя? — взвился Рон. — Если бы вы погибли, пока я прохлаждался у Билла, что бы ты тогда сказала?

— Ну, допустим, ты не прохлаждался у Билла, — мягко поправила Гермиона. — Билл как-то рассказал нам с Гарри, в каком состоянии ты появился у него на пороге.

Рон почувствовал, как кровь отхлынула от лица.

— Когда? — онемевшими губами спросил он.

— Когда ты сбежал с церемонии вручения орденов, — Гермиона старалась говорить будничным тоном. — Поверь мне, Гарри очень переживает, что ты всё ещё терзаешься этим. Он считает, что это его вина, если ты всё ещё не можешь успокоиться. И я тоже.

— Его вина? — Рон от изумления даже не смог сразу подобрать слова. — Я вас бросил, а вы тут видите свою вину? Чего я не понимаю в этой жизни?

— Хватит уже повторять это! — рассердилась вдруг Гермиона. — Ты нас не бросал, ты психанул и вышел проветриться. Ты сам говорил, что хотел тут же вернуться, и не твоя вина, что тебе это не удалось.

Рон только моргал, глядя на неё. Впервые огромный камень, лежащий на его душе, начал медленно таять.

— Ты всё искупил своим раскаянием, — тихо добавила Гермиона. — Скажи, ты мог бы придумать себе наказание страшнее, чем те недели, которые ты провёл у Билла и Флер?

Рон медленно покачал головой.

— Тогда ты своё получил, — торжествующе улыбнулась Гермиона. — Всё кончено, Рон. Всё обнулилось.

— Но какая вам от этого польза? — неуверенно промямлил Рон, боясь поверить, что он может действительно отпустить свою вину. — Чем я искупил свой поступок непосредственно перед вами?

Гермиона медленно приблизилась к нему и, вытянув вверх руки, обхватила ладонями его лицо. Рон наклонил голову, чтобы заглянуть ей в глаза, и поразился отражавшейся в них нежности.

— Ты вернулся к нам, — шепнула Гермиона, с любовью вглядываясь в его лицо. — Ты вернулся ко мне. Что ещё ты мог сделать?

И вдруг Рон с поразительной ясностью осознал, что она права. Он ничего не мог сделать сверх того, что сделал. И они простили его. И… всё? И осознал, что всё. Пьянящее чувство лёгкости было настолько сильным, что Рон плохо соображал, что делает. Он поцеловал Гермиону, оторвав её от пола и закружив по комнате, сшибая стулья на своём пути, пока они оба не упали на мягкий ковёр, когда Рон запнулся о ножку кованого столика.

— Тебе не больно? — хором спросили оба и расхохотались счастливым смехом.

— И всё-таки? — Рон опёрся на локоть, глядя на довольную собой Гермиону.

— Всё-таки что? — уточнила она, смахнув пушинку с его щеки.

— Почему я? — главный вопрос так и оставался невыясненным.

Гермиона застонала, закатив глаза.

— Как я могу тебе объяснить, почему ты? — спросила она, разводя руками. — Потому что это ты. Ты можешь ответить, почему я?

— Конечно, — с уверенностью кивнул Рон. — Потому что ты самая умная, самая красивая, самая добрая, самая храбрая девушка из всех, кого я встречал. Потому что ты всегда думаешь о других. Потому что ты единственный человек на свете, решивший уморить себя голодом, думая, что домовикам от этого станет легче. Потому что ты очень забавно закусываешь нижнюю губу, когда пишешь. Потому что мне нравится, как ты злишься на меня. Потому что ты…

Гермиона приложила палец к его губам.

— Это ненастоящие причины, Рон, — только и сказала она.

— Очень даже настоящие! — оскорбился Рон.

— Нельзя любить человека, потому что он закусывает губу, — фыркнула Гермиона. — Скорее наоборот, тебе это нравится, потому что ты… ну, ты знаешь.

— Потому что я люблю тебя, — закончил Рон, восторженно глядя на неё. — Но тогда, получается, совершенно не понятно, почему я влюбился в тебя. Мы ведь постоянно ругались.

— Вот именно! — Гермиона щёлкнула пальцами. — Вот и ответ на твой вопрос. Я не знаю, почему ты, а не Гарри, но это ты. Это всегда был ты.

— Крам? — снова спросил Рон, скептически изогнув бровь. — Маклагген?

— Я уже говорила тебе, — вздохнула Гермиона, — что мне льстило внимание Крама. Плюс, ты не обращал на меня ровным счётом никакого внимания.

— Ага, — буркнул Рон, — зато потом обратил.

— Вот видишь, — лукаво улыбнулась Гермиона. — Спасибо Краму. А Маклагген — это вообще цирк на выезде. Это было специально, чтобы позлить тебя. Я объясняла это Гарри, и он… ммм… ну, он не одобрил мои действия.

— И правильно, — Рон поднял вверх указательный палец. — Настоящий друг.

— Настоящий, — повторила Гермиона.

— То есть, вот так? — снова спросил Рон через несколько секунд. — Я просто потому, что это я?

— Не просто, — возразила Гермиона, и Рон почувствовал, что запутался окончательно. — Ничего не бывает просто так. Ты необыкновенный. Ты храбрый. Очень добрый, хотя и не любишь это показывать. Ты всегда готов был помочь мне. Ты приглашал меня к себе в гости на каникулы. Ты бесил меня как никто другой в целом мире. Ты делал меня лучше. Ты заставлял меня смеяться и плакать. Ты учил меня тому, что главное в жизни. И у тебя самые красивые глаза на свете.

Рону понадобилось несколько минут, чтобы осознать сказанное.

— Я чему-то тебя учил? — было первое, что ему удалось сформулировать, и Гермиона рассмеялась.

— Не переживай, ты делал это ненамеренно, — ответила она, покачав головой. — Рон, ну какой же ты смешной, честное слово. Ну как ты можешь всё еще во мне сомневаться? Как ты можешь всё ещё себя недооценивать? В конце концов, ты теперь тоже герой магического мира, — лукаво закончила Гермиона, бросив на Рона томный взгляд.

— Уж не поэтому ли вы со мной, мисс? — подыграл Рон. — Не хотите ли вы присоседиться к моей славе?

— Просто мечтаю, — кивнула Гермиона. — Вы не покажете мне свой Орден Мерлина Первой степени как-нибудь при случае?

— Непременно, — Рон слегка поклонился, в его глазах прыгали чёртики. — Классный способ клеить девчонок, спасибо за совет!

Гермиона вытянула руку и ухватила Рона за волосы, притянув его лицо почти вплотную к своему.

— Если я увижу около тебя хоть одну девчонку, птички покажутся тебе благословением небес, — мило пообещала она. — Ты меня понял, любимый?

Рон восхищённо замер, забыв даже ответить. Это был первый раз, когда она назвала его любимым… И Гермиона, кажется, тоже это поняла, потому что жутко покраснела, и её взгляд встревожено заметался по его лицу.

— Понял, — очень серьёзно ответил Рон, глядя ей прямо в глаза. — Мне всё равно никто не нужен, кроме тебя.

— И мне никто, — пробормотала Гермиона. — Только ты.

Рон ждал, вытянув шею. Но Гермиона молчала, облизав пересохшие губы. Она выпустила его волосы, и Рон машинально пригладил образовавшийся вихор и чуть отодвинулся, рассеянно блуждая взглядом по палатке. Наверное, ей нужно немного времени, чтобы сказать это, он не будет давить.

— Рон, — шёпотом позвала Гермиона, и он вопросительно взглянул на неё. — Ты же понял, да?

— Понял что? — Рон постарался сообразить, что она имела в виду, но не слишком в этом преуспел.

— Что я люблю тебя, — так же шёпотом, очень робко, пояснила Гермиона.

У Рона перехватило дыхание. Он и не понимал до этого, что, возможно, жил только ради этих её слов. Рон медленно наклонился к Гермионе и нашёл губами её губы. Этот поцелуй был совершенно не похож на другие: он начался медленно и очень нежно, даже трепетно. Но потом, когда тонкие пальцы Гермионы запутались в его волосах, Рон начал постепенно терять контроль. Она любит его! Она его любит! Он уже покрывал лицо Гермионы быстрыми, короткими поцелуями, постепенно спускаясь к шее, когда в голове прозвучал сигнал опасности.

— Так… — Рон чуть отодвинулся назад, стараясь выровнять дыхание, и Гермиона снова покраснела, заглянув ему в глаза. — Нам стоит сделать паузу.

— Ммм… — пробормотала что-то маловразумительное Гермиона, и Рон воспринял это как знак согласия. — Спасибо.

Рон кивнул, улыбнувшись ей. Он даст ей столько времени, сколько потребуется, это ничего. Главное — она его любит.

— Ты бы… — Гермиона смущённо заколебалась, — ты бы не пользовался этим одеколоном что ли. Этот запах сводит меня с ума.

Рон тут же мысленно решил, что теперь он просто выкупается в этом одеколоне, но только засмеялся в ответ. Они полежали несколько минут молча, потом Гермиона тихо завозилась рядом, прильнув к Рону и осторожно положив голову ему на грудь.

— Я тут хотела спросить, — опасно ласковым голосом начала она, — ты уже пришёл в себя?

— А что? — с подозрением уточнил Рон, прижимая её покрепче к себе.

— Просто подумала, что ты меня давно не целовал, — невинно пояснила Гермиона и тут же громко завизжала, когда Рон со смехом опрокинул её на ковёр. Визг и смех оборвались довольно скоро и, кажется, в один и тот же момент.

Рон провёл всю ночь, глядя на мирно спящую Гермиону. В его душе больше не было неуверенности, не было страха. Рон Уизли никогда не был Гарри Поттером, но именно поэтому его и полюбила такая девушка, как Гермиона Грейнджер. Как всё просто! Оказывается, ему не стоило столько лет мучить себя, ответ всегда лежал на поверхности, он просто никогда не понимал всей абсурдности своего вопроса. Почему Рон? Почему не Гарри? Каким смешным это кажется сейчас! Гермиона улыбнулась во сне, и Рон осторожно провёл кончиками пальцев по её щеке. Просто Гермионе Грейнджер нужен Рон Уизли. Вот и всё.