Не ваше дело (гет)

Иная женщина, когда изменяют ей, убивает соперницу в объятиях изменника и сама погибает самоубийством или на эшафоте. Другая терпит, страдает и молчит; это истинная любовь, это любовь оскорбленного ангела, любовь величественная, гордая, любовь, питающаяся слезами своими, без жалоб и без роптаний.

Оноре де Бальзак

По утрам Гермиона Грейнджер пьет приторно-сладкий черный кофе со сливками и улыбается собственному мужу. На небольшой семейной кухне возле плиты висит пестрый календарь оранжево-красного цвета — перед тем, как взглянуть на него, Гермиона всегда скрещивает пальцы, повторяя про себя давно заученную наизусть фразу: хоть бы не вторник или четверг. Хоть бы не вторник или четверг.

И если вам всем кажется, что это глупость, то сама Гермиона так, поверьте, не считает.

Проблема в том, что Рон Уизли изменяет своей жене дважды в неделю. Во вторник он стандартно «задерживается на работе допоздна» и «разгребает назойливую бумажную волокиту», а в четверг, как и всегда, «отчитывается вместе с другими аврорами о проделанной работе за прошедшую неделю» перед министром Магии. Гермиона слышит от Рона подобные слова настолько часто и настолько каждую неделю, что лишних вопросов уже даже не задает — она изначально знает: новых ответов Рон всё равно не придумает.

Должно воспринимая всё происходящее, Гермиона думает, что постоянство — это признак качества, а семья — единственно светлое, что есть и может быть в жизни каждого человека. Гермионе всегда мечтает о том, чтобы её жизнь была идеальной: любимый муж, прекрасные дети, поездки по выходным к друзьям, страстный секс, вкусные завтраки, обеды и ужины, уютный дом, рубашки, выглаженные до хруста, и улыбка, уверенная улыбка на губах, — своеобразная гарантия в завтрашнем счастливом будущем.

Гермиона мечтает… и только.

* * *

Джинни заходит в гости в четверг. Широко улыбаясь и постоянно поглаживая свой заметно округлившийся живот, она смеется и что-то рассказывает, не прерываясь ни на минуту. Джинни просит заварить ей зеленый чай с жасмином, а затем тут же делано обиженно надувает губы.

— Гарри терпеть не может зеленый, — Джинни фыркает.

Со времен Хогвартса, Гермиона ненавидит свечки точно так же, как и всяческие попытки держания их над кем бы то ни было, поэтому в отношения Гарри и Джинни она старается не лезть. Гермиона всегда боится, что увидит или узнает что-то лишнее, ненужное — противоречащее красочной картинке об идеальной семье, которую Грейнджер упорно держит у себя в голове и не планирует отпускать в ближайшее время. По правде говоря, она попросту боится однажды узнать, что двое самых лучших мужчины её жизни — это лишь образ; фантом, который может и существовал когда-то, но уже давным-давно растворился в призрачной дымке семейного быта.

Джинни говорит обо всём на свете — о собственной беременности, о желании сменить форму ногтей, о том, что совсем недавно она видела Пэнси Паркинсон, которая, «ты не поверишь, ты совершенно точно не поверишь», перекрасилась в блондинку. Весёлый и неутихающий голос Джинни успокаивает, заволакивает и будто бы даже даёт передохнуть — выдохнуть, вздохнуть, а затем снова выдохнуть.

Забыть.

— Ми, а где Рон? — резко переводит тему Поттер. — Он всегда так поздно приходит?

Звук громкого удара стекла о деревянную поверхность жалящим визгом разлетается по всей кухне. Гермиона резко хватает себя за руку, пытаясь унять еле ощутимую дрожь, когда самый обычный вопрос от лучшей подруги ставит её в тупик. Она словно мечется из угла в угол, ищет поддержки и помощи у самой себя и закусывает всё это остатками маникюра, который делала буквально вчера. Молчи, Грейнджер. Пожалуйста, только молчи.

— Рон мне изменяет.

Гермиона знает, что говорить об этом вслух — нельзя. Ей каждый раз приходится молча прокручивать это в голове, постоянно думать и размышлять. Взвешивать все за и против, ругать себя за всяческую слабость и постоянно прощать. Изо дня в день молча выносить себя из собственного горящего дома, из горящей семьи и горящего будущего. Именно поэтому говорить об этом вслух именно сейчас — легко.

Говорить об этом вслух — проще простого.

Джинни никогда не задаёт глупых вопросов. Никаких «Ты уверена?» или «Может, ты ошиблась?», никаких удивленных взглядов, вздохов, стонов, лишних причитаний, никаких оскорблений и упреков. Лишь пренебрежительное:

— И как ты себя чувствуешь?

Гермиона еле заметно нахмуривается.

— Ты о чем?

— Я спрашиваю, как ты себя чувствуешь, ежедневно отскребаясь от плинтуса? — Джинни нервно рассматривает свой маникюр и пытается держать себя в руках, изредка и шумно выдыхает, назойливо стучит каблуками о пол и кусает губы. Она держится буквально из последних сил.

— Джинни, ты ничерта не понимаешь, — на вздохе Гермиона отводит взгляд. — В тебе слишком много детского максимализма или наивности, называй это как хочешь! Но у нас с Роном семья, понимаешь? Крепкая семья и супружеские обязанности, дети, которым нужны оба родителя. В конце концов, у нас долг перед друг другом! Мы прошли через всю войну, прошли через Волан-де-морта, прошли… мы прошли, Джинни. Ты меня слышишь сейчас? Мы прошли всё это, потому что мы есть друг у друга, потому что у нас — семья!

— У вас совместное поедание тальятелле с грибами по пятницам, а не семья, Гермиона! — вспыхивает уже Джиневра Поттер. — Я, вероятно, сейчас должна летать и сметать пылинки с идеального образа своего братца, но ты-то, ты-то куда?

— За Роном — куда угодно, — шепчет Грейнджер.

Гермиона опускает лицо на собственные руки и проводит пальцами по глазам, щекам и губам — будто пытается снять с себя эту мешающую ей кожу, этот день и эту жизнь. Раньше Гермионе казалось, что после войны всё закончится. Закончится боль, страдания, закончатся постоянные смерти вокруг, закончатся крики и нескончаемые раны по всему телу. Закончится это вечное ожидание удара — того самого смертельного удара, который обычно что-то меняет в жизни всех людей. «Пройдёт война, и всё закончится…» — думает Гермиона и кричит.

Гермиона всегда кричит громко, чересчур громко, предварительно накладывая заглушающее заклинание на собственную комнату. Гермиона кричит из последних сил и никогда не пытается что-то в себе удержать. Гермиона стонет, царапает, кусает и снова кричит, когда на её теле появляются незаметные шрамы — шрамы, которые ей приносит безоблачная и счастливая жизнь с Роном Уизли.

Шрамы, которые Гермиона Грейнджер не получает даже во время войны.

Джинни смотрит на вздрагивающую Гермиону потускневшим взглядом.

— Давно?

— Полтора года.

— Вы трахаетесь? — на этом вопросе Гермиона резко вскидывает голову и недоуменно упирается взглядом в подругу. — Не смотри на меня так, представь себе, я знаю это слово! Да и детей мы с Гарри не из приюта берем, между прочим.

— Да, у нас есть секс, — Гермиона морщится, произнося слово «секс», и подавляет в себе какой-то странный рвотный рефлекс.

— Часто?

— Раз в мес… в три недели, — врёт Грейнджер, мысленно представляя оранжево-красный календарь перед глазами.

Последний секс у Гермионы с Роном был два с половиной месяца назад.

— Поздравляю, — Джинни хлопает в ладоши. — Я поздравляю тебя, Гермиона. Ты заслуженно можешь получить в Министерстве Магии звание самой глупой волшебницы хоть сегодня, я думаю, что министр с удовольствием тебя примет!

Джинни не умолкает и продолжает говорить:

— Ты должна была уйти сразу же. Как только узнала, ты должна была уйти, собрать все свои вещи, забрать детей и уйти, иначе ты не та Гермиона Грейнджер, которую я знала всю жизнь, — спокойным тоном произносит Джинни.

Гермиона смотрит на неё в течение нескольких секунд, а затем резко наклоняет голову ближе и шипит как змея:

— Уйти? Да ты понимаешь, что свалится на наши головы, если я уйду? Ты отдаёшь себе отчёт в том, что всё рухнет? О-о-о, ты, видимо, не понимаешь, — заходится Грейнджер в собственной злости и вскакивает со стула. — А ты только представь заголовки всех газет, которые выйдут на следующее утро! «Золотое трио», которое всегда пропагандировало нам дружбу, любовь и верность собственным принципам, раскололось на части: Гермиона Грейнджер стала жертвой постоянных измен мужа, оказавшегося лишь с виду примерным отцом и героем всего магического мира! Но это и не удивительно, ведь сама Гермиона Грейнджер не отличалась особой верностью в молодости: Гарри Поттер, Виктор Крам, Седрик Диггори — и ещё уйма юношей прошли через её руки! Еще более интересен тот факт, что Гарри Поттер, человек, которому весь мир обязан собственными жизнями, является лучшим другом Рона Уизли, что, без сомнения, подвергает вопросу его моральные устои и принципы! И что уж говорить о Джинни Поттер, в девичестве Уизли, которая наверняка знала обо всех похождениях своего брата и попросту покрывала его всё это время! Твою мать, Джинни, ты отдаёшь себе отчёт?

Гермиона вздыхает лишь на секунду и только потом продолжает:

— Как ты прикажешь всем нам после этого смотреть людям и собственным детям в глаза? Как приказываешь ездить в Нору на Рождество и читать лекции в Хогвартсе? Появляться в Министерстве и настаивать на том, что все мы здесь, сегодня собравшиеся, — святые люди, победившие Волан-де-Морта и ни за что не упавшие духом?

В воздухе повисает хлипкая тишина, нарушаемая шумными вздохами, вылетающими из груди Гермионы. В её глазах нельзя прочесть ничего, кроме злости — тихой, всепоглощающей злости, которая заволакивает каждый сантиметр тела и не даёт дышать никому вокруг.

Джинни отпивает зелёный чай из кружки и понимает, что все они здесь упали уже не только духом. Именно поэтому она не отвечает ни на один заданный вопрос.

* * *

Рон приходит с работы (Гермиона предпочитает называть это именно так) за полночь, и Гермиона, как и обычно, ждёт его при этом на кухне. Рон, минуя собственную жену, снимает с себя одежду уже по пути в спальню, говорит, что не голоден и очень сильно устал — Министр Магии продержал их с другими аврорами опять допоздна и всё никак не хотел отпускать, заставляя отчитываться их о каждом проделанном шаге. Когда Рон кричит ей из спальни, что сейчас ляжет спать, Гермиона поднимается со стула в кухне и думает о том, что пункт «спать» сегодня в планы её мужа, однозначно, не войдёт.

Скидывая с себя хлопковое платье и кружевное белье перед входом в спальню, Гермиона глубоко задерживает дыхание, словно не хочет вдыхать противный запах ненависти к самой себе.

Когда Рон видит её обнаженной, он опирается руками об кровать и медленно с неё поднимается. В его взгляде нельзя прочесть ни желание, ни страсть, ни похоть, ни вожделение — лишь знание собственного превосходства и память о знаке принадлежности, который отпечатан на теле Гермионы невидимыми чернилами. Рон бросается на собственную жену так, будто у него действительно остались какие-то силы после бурного секса с любовницей этим вечером, а Грейнджер, закрывая глаза и раскрываясь прикосновениям мужа, думает, что это поможет.

Гермиона стонет — громко и невпопад. Силой выдавливает из себя звуки и заведомо широко открывает рот, чтобы те ярче и быстрее разлетались по всей комнате. Гермиона выгибается навстречу движениям Рона, крепко сжимает его голову, кусает губы и периодически закатывает глаза. Она крепко сжимает кулаки и отдается до последней жалкой капли — выжимается грязной половой тряпкой, а затем оседает мокрой пылью в воздухе.

Гермиона дергается в сторону, когда Рон языком скользит по её шее, оставляя скользкий и мокрый след, и тут же прижимается к нему еще сильнее. Она будто вдавливается всем телом в Рона. Комкает серые простыни в безысходном немом вопле, заходится своим искренне неискренним стоном и давится лезущими в рот волосами; сжимает руками каркас кровати, а затем царапает спину Рона сломанными ногтями — жадно, упивающе, со злости. Гермиона выкрикивает что-то непонятное и нарочито сильно ударяется спиной о деревянную поверхность кровати, даже не замечая терпко зудящей боли где-то под лопаткой.

Гермиона Грейнджер упивается своей ненавистью жадными глотками и не планирует делиться этим с кем-либо.

Рон терпко и кратко стонет в конце, когда кончает — белая, будто мыльная, жидкость выливается Гермионе на живот и источает отвратительный запах хлорки. Рон утомленно закрывает глаза и не видит, как Гермиона, вытирая пальцами сперму с живота, облизывает их, проглатывает каждую каплю и даже не морщится от мерзкого вкуса. Подавляя рвотный позыв, она ядовито улыбается, притягивает к себе голову Рона и скользит языком по его щеке — помечает, заново присваивает, подчеркивает собственную принадлежность.

Уизли целует Гермиону в губы, шепчет невнятное «Я люблю тебя» куда-то ей в шею и откидывает со лба прядь слипшихся в поту волос.

Грейнджер закрывает глаза.

— С тобой всё в порядке? — обеспокоенно небрежно спрашивает Рон, откидываясь на подушки и подавляя зевок.

Убеждая саму себя, Гермиона уверенным шепотом отвечает:

— Да. У нас всё в порядке.

Гермиона Грейнджер считает, что у них с мужем всё абсолютно в порядке, а всё остальное уже, поверьте, не ваше дело.