Железный, медный, оловянный (джен)

Раньше с рукавицами железными приходили, а теперь, гляди-ка, с клещами. Все меняется у людей, так быстро все меняется, одно лишь неизменно: людская жажда выгоды. Поймать, обломать, себе заставить служить — вот и все, чего хотят, все, что умеют. С каждым разом все подлее их оружие, все хитроумней. Ну да и он ведь без дела не сидит — смотрит, запоминает, готовится. Многих уже таких убил, и не жалко, нет. Они-то сами жалости не знают.

Прыгнул с высоты, со столба своего железного, прямо молодцу на голову. Один колпак железный лапой разбил, второй разбил, третий не успел. Вот молодцу клещи и пригодились. А вот и прут железный, старый знакомец, а каждый раз как в первый раз встречаемся. Не сдаваться, не сдаваться только. Хочешь, молодец сказку послушать?

Не хочет молодец сказку, бьет прутом что есть силы, да только все равно слушать придется.

Раньше по-другому жил, по-добру, по-правде. Людей любил, любил с ними рядом быть. Хотел, чтоб и ему польза, и людям. Он им мурчит да мышей ловит, они ему сметаны мисочку выставят да по спинке погладят, и всем хорошо. А то человеком приходил, тогда иначе служил: лечил. Сказки рассказывал не простые, целебные. Песни пел — такие, что любые хвори телесные лечили, любые раны душевные затягивали. Странствовал, а слава его вперед него по земле шла.

Сломался прут железный, да нет и не будет передышки, достал молодец другой прут, медный. Бьет, бьет, колпак железный ему заснуть не дает. Все больней, а куда деваться.

В первый раз хитростью заманили: пожалуй, сказали, на остров чудесный жить, будут люди к тебе на поклон ходить, все страждущие сами тебя найдут, тебе их искать не нужно. Пожаловал. А там дуб, а на дубе — цепь не простая, а заколдованная. Раз на нее ступил — сойти более не смог, и человеком стать не смог, все котом, только котом. И пел свои песни островному хозяину, и сказки свои рассказывал. Только ему, и больше никому. И не приходил никто к нему на поклон, и страждущих не было никаких, все ложь оказалось, все обман. Сколько прожил на той цепи — до сих пор вспомнить страшно. Повезло, явился раз добрый молодец, да цепь-то разрубил, на блеск золотой польстился. Так и сбежал, да вот чары до конца развеять не смог, сколько ни искал по книгам, сколько ни старался, так и остался зверем, человеком стать больше не умел.

Новые сказки и песни выучил, сонные, волю сломляющие, силы убавляющие, чтоб не трогали, чтоб отстали, чтоб никогда больше на цепь не попасть. Да ничего не поделаешь, знали о нем уж везде, везде слышали. А теперь еще и новое стали рассказывать: как усыпляет, как нападает да съедает. Да больно надо! На то дикие звери есть, чтоб остолопов, на дороге спящих, есть. Стали ловить его, с оружьем на него ходить. Тут уж и он озлился, и нападал, и убивал, а что ж. Все равно ведь новые приходят, идут и идут, пока не изловят все-таки. И не раз ловили, и не два.

Сломался медный прут, а нет передышки, достал молодец третий. Сил сказку рассказывать уже нет, а надо все же досказать.

Как поймают — бьют, покуда служить царю не согласится. Притаскивают во дворец, когда в клетку сажают, когда на цепь: пой песни, сказки рассказывай, служи. И служит, пока снова не придумает, как сбежать, от службы своей отвертеться. Долго это, сложно, муторно, а что делать: не спрятаться меж людей, а котом как ни скрывайся по лесам — отыщут, найдут, снова изловят.

Бьет оловянный прут хлестко, вокруг хребта обвивается, гнется, да не ломается. И не сломается, покуда не сдастся.