Желание быть любимой (гет)

Гермиона устало размешивала сахар в чашке. Она никогда не позволяла себе сладкий чай до родов. Она много чего не позволяла себе до родов, в том числе и орать на своего мужа. Наверное, она могла понять его уход в бар: ей иногда тоже безумно хотелось просто уйти. Она взглянула на плиту: на ней весело кипел суп, который она сварила из последних сил, вынужденная слушать крики маленькой Розы. Первые три месяца будут самыми тяжелыми, обещала ей свекровь. Первые месяцы у Рози будет болеть животик, и даже самые невероятно дорогие зелья не помогут, потому что это естественный процесс. Легко говорить, думала Гермиона, разъяренно готовя томатный суп под ее истошные крики. Розе едва ли минуло два месяца, и Гермиона продолжала убеждать себя, что она привыкнет.

Она вздрогнула, когда ее сигнальные чары мягко зазвенели. Роза шевелилась и морщилась в своей кроватке, собираясь заорать. Она требовала молока Гермионы каждые два часа, и Гермионе казалось, что она не человек, а просто поставщик еды. От нее постоянно пахло молоком, ее одежда пропитывалась, несмотря на специальные вкладыши, купленные у магглов. Волшебники, обнаружила Гермиона, совершенно старомодны в отношении детей. Когда Гермиона купила себе молокоотсос, Рон долго орал, что не позволит ей вообще пользоваться этой штукой! Но Гермиона отлично знала, что, если она не будет выкачивать молоко, так как Роза была достаточно ленивым ребенком, она попросту заболеет маститом. Будучи беременной, Гермиона отлично подготовилась теоретически.

Практически она оказалась совершенно не готова.

Гермиона тупо уставилась на кроватку. Кряхтение вскоре стихло. Она потерла глаза, не в силах даже подняться со стула. Первые дни она не справлялась вовсе: пять дней она провела в роддоме, где, несмотря на боль, несмотря на кровь, несмотря на запрет сидеть, она должна была как-то ухаживать за Розой. В маленьком корыте лежала ее рыжеволосая девочка, и Гермиона радовалась, борясь со смертельной усталостью. Затем прошла первая ночь без сна, вторая, третья: кричала Роза, кричали остальные только что родившиеся маленькие волшебники, и никакой пользы от заглушающих заклинаний не было, ведь с юными волшебниками нельзя использовать магию. Пользовались по минимуму, и многим волшебницам было тяжело к этому привыкнуть, но не Гермионе. Пожалуй, маггловский водопровод и сантехника были ей самыми привычными здесь. Она приехала домой, ожидая, что это будет великий день, но к ее выписке Рон опоздал, а его мать без конца ворчала: то имя не то, то кроватку не туда поставили, то Гермиона недостаточно хорошо держит Розу. Гермиона понятия не имела, как вообще держать эту кроху! Она пять дней была роботом, который кормил, затем успокаивал, затем мыл попу и переодевал ребенка, вынося ее дикий крик. Это животик, объяснили ей, после трех месяцев пройдет, обещали ей...

Гермиона посмотрела на негромко тикающие часы. Они покрылись пылью, потому что Гермиона не находила в себе сил что-то убирать. До беременности в ее доме всегда была чистота, на обед — первое, второе и даже десерт, вечером — обязательная пробежка, а ночью — супружеский долг. Гермионе нравилось быть идеальной женой, и Рон был доволен ею, как слон. Он приходил и рассказывал, как умирают от зависти его коллеги на работе, когда он достает саморазогревающиеся контейнеры с ее блюдами, аппетитно пахнущими. Гермионе доставляло удовольствие быть идеальной: всегда чистая постель, всегда чистая одежда, всегда вечерняя подготовка одежды на утро. Она обязательно читала за завтраком, в перерыве на работе и на ночь. Ее устраивала ее жизнь, когда ею восхищались все — от мужа до соседей. Ей абсолютно ничего не хотелось в этой жизни менять, но вот ее свекровь завела тему про детей. Каждый свой визит она вздыхала, словно ей не хватало возни с Виктуар, намекала, а потом стала говорить напрямую. Гермиона не хотела спорить, но и к детям была не готова, и так продолжалось, пока об этом ее не попросил Рон. Он сказал ей, что будет просто счастлив, если у него родится красавица-дочь.

Рон… Могла ли Гермиона подумать, что ее беременность так тяжело дастся ему? Ее гормональные слезы и истерики пугали его, и он все чаще уходил в этот свой бар, оставляя ее одну. Она плакала, потому что боялась оставаться одна. Живот рос, и Гермионе становилось тяжело уходить от дома. Ноги страшно отекали уже утром, и по большей части Гермиона думала лишь о том, чтобы скорее родить. Она была отвратительна самой себе, что уж ждать от Рона? Ночью в одиночестве она просыпалась от страха, что рожает, ее беременный мозг перестал соображать логически. Под утро возвращался в стельку пьяный Рон и валился на кровать, не интересуясь ее переживаниями. Каждые выходные. Гермиона уверяла себя, что она родит, и все изменится.

Рон… Поначалу он смотрел на Рози с радостным недоверием. Оспаривать родство было сложно, ведь она родилась такой же огненно-рыжей, как и все Уизли. Он боялся брать ее на руки, говоря, что может сломать ей что-нибудь ненароком. Его страх сменился раздражением, когда Рози принялась кричать большую часть времени и по ночам в том числе. У нее болел животик, оправдывалась Гермиона. Это пройдет, обещала она. Но Рон смотрел на малышку с плохо скрытым раздражением.

— Заткни ей уже рот! — заорал он однажды ночью, когда Роза плакала полночи. Гермиона испуганно забрала девочку на кухню и сидела с ней до самого утра. Теперь она и жила на этой кухне, иногда засыпая на диване, чтобы Рон высыпался перед работой.

Рон… Давно ли она спала рядом с ним, прижавшись к его спине? Рона раздражали толчки через ее живот в поясницу, он заявил, что не может заснуть, когда его избивают ногами. Гермиона не помнила, когда он в последний раз обнимал ее и шептал, что ей не стоит так наклоняться, если она не хочет опоздать на работу. Слишком давно они сидели на диване и смотрели маггловский телевизор, подаренный им мистером Уизли, а он так ласково гладил ее по волосам. Сейчас она смотрела на этого раздраженного, усталого, вечно недовольного ею Рона и ненавидела себя. Ей нельзя было спать с ним после родов как раз два месяца, так что близости между ними не было целых полгода. Когда Гермиона нашла в себе силы и желание, она пробралась к нему в постель, приведя себя в порядок впервые за долгое время. Но он отказал ей.

Сказав, что ее живот просто отвратительно свисает, и его это совсем не возбуждает.

Гермиона почувствовала, как горят глаза. Она запрещала плакать себе все это время, потому что нужно было держаться. Она постаралась отвлечься, посмотрев на их свадебную колдографию на стене. Даже день ее свадьбы был не таким, как ей хотелось. Рон перебрал на мальчишнике и выглядел так, словно его изрядно побили. Ее мать ссорилась с миссис Уизли, которая считала ее платье слишком откровенным. Мистер Уизли споил ее отца. Близнецы затеяли драку, объявив, что свадьба без драки — не свадьба. Гермиона плакала вдали от всех, на берегу озера, где стоял их шатер, и отчаянно хотела просто исчезнуть. Она видела, как Рон пьет без конца, и сомнение в правильности своего решения впервые закралось в ее душу. Гарри кричал на него, и Рон врезал ему. Началась вторая драка, но каким-то образом Гарри ушел оттуда и оказался рядом с ней. Она плакала, не понимая, почему все это настолько расстраивает ее, а Гарри только обнимал ее и молчал.

Джинни шепнула ей, чтобы она не смела зариться на ее героя. Гермиону словно облили грязью.

Гермиона вздохнула. Она вытянула ноги. Ее живот почти пропал, но кожа все еще была морщинистой и отвратительно мягкой, как у старухи. Под глазами красовались синяки. Гемиона не помнила, когда в последний раз была в душе. Все дни смешались в один.

В дверь постучали. Гермиона с трудом поднялась на ноги, ее шатало от усталости. Она с трудом дошла до двери и открыла ее, даже не спросив. Пусть там хоть воскресший Волдеморт, ей плевать, она устала настолько, что готова даже к Аваде.

— Гермиона, что с тобой? — Гермиона безучастно смотрела на Гарри. Он обеспокоенно разглядывал ее, не зная, что ему сделать. Какой же он хороший, почему Гермиона не с ним, а с чертовым Роном Уизли? Все перед ее глазами вдруг потемнело. Она пошатнулась и отключилась, кажется, в падении.

* * *

Свадьба Билл и Флер была чудесна. Гермионе казалось, что Флер просто сияет от счастья. Она кричала на всех, кто осмелился сказать ей что-то о шрамах Билла. Они для нее не имели никакого значения. Для Гермионы ее слова значили многое: ей так хотелось бы поверить, что и она способна любить кого-то так же сильно. Ее симпатия к Рону только росла, и ей хотелось бы верить, что однажды и это превратится во что-нибудь настоящее. Она танцевала вместе со всеми, вместе с Джинни, вместе с Роном, вместе с Гарри. Музыка радовала ее как ничто другое за многие месяцы. Гермионе не хотелось думать ни о чем другом. Иногда ее взгляд останавливался на Гарри, но Гермиона тут же стремилась отвлечься. Это неправильно. Он счастлив с Джинни, а Гермиона… Гермиона встречается с Роном и так же вполне счастлива, если сильно не углубляться.

Она понятия не имеет, когда все началось. Ее странное притяжение к Гарри она объясняла его силой, его способностями и убеждала себя, что всех так тянет к Гарри. Не зря его сделали Героем, ведь в нем было ясное понятие того, что хорошо, за ним хотелось идти, ему хотелось верить. Но в нем было больше огня, больше искренности, чем в любом другом парне. Чем в Роне. Он любил искренне, не сомневаясь, и Гермиона… завидовала Джинни. Он защищал ее, даже когда защищать было не от кого. Рон же просто стоял рядом с ней, и Гермионе казалось, что он только готов прятаться под ее юбку, как приучила его мать. Поначалу ей нравилось, что она может легко манипулировать Роном, но сейчас… именно в эту ночь ей вдруг захотелось оказаться в безопасности. Оказаться рядом с Гарри. В ту ночь это ощущение впервые выразилось словами, и Гермиона чувствовала себя просто отвратительно, осознав, что думает о Гарри не в том ключе. Вероятно, он и целуется по-другому. Он так восхищенно смотрит на Джинни, что Гермионе хочется удавиться от зависти. Максимум, на что так может смотреть Рон — это бутылка сливочного пива.

— Гермиона! — Она просто отошла за пределы света из шатра, чтобы подышать. Так действует на нее алкоголь? С чего вдруг она позволила этим глупым детским чувствам вдруг воспрянуть?

— Я в порядке, — поспешно вытерла уголки глаз Гермиона. Только не Гарри, только не сейчас! Что она ему скажет? Что ее растрогали чувства Флер и Билла? Но Гермиона не умеет врать так же, как не умеет и Гарри.

— Когда человек в порядке, он не прячется в темноте. — Он подошел к ней со спины, и Гермиона была рада, что он не видит ее лица. — У вас с Роном что-то не в порядке? Вы не кажетесь… особо счастливыми.

— Все нормально, Гарри. — Кроме того, что Рон — не ты.

Гарри вдруг замолчал.

— Черт, я что, вслух это сказала? — застонала Гермиона, готовая сгореть от стыда на месте. — Черт, черт, черт, просто забудь, забудь это к чертовой матери! Я пьяна и несу всякий бред.

— Гермиона, — тихо позвал ее Гарри. Она посмотрела на него, чувствуя, как ее щеки горят от стыда. — Что случилось? — В самом деле, что с ней случилось? Годами ей казалось, что ее слабая влюбленность в Гарри лишь следствие его популярности и того, что он действительно смелый, умный и далее по тексту.

— Ничего, Гарри, я просто выпила чуть больше, чем должна была, — упрямо повторила Гермиона. Она с отчаянием смотрела на него в полумраке, прекрасно осознавая, что внешность Гарри для нее не имела никакого значения, его могли разодрать хоть все волки на свете, она все равно бы испытывала к нему эту детскую восторженную влюбленность. Но с ней нельзя взрослеть! И так хочется… чуда.

— Ты просто потрясающе сегодня выглядишь. — Она вздрогнула. Нет, только не сейчас, оставь эту вежливость, ведь мне и так плохо! Он слишком правильный, слишком идеальный. Он даже не пьет!

— Гарри, — беспомощно произнесла Гермиона. Она не знала, что должна сделать, разум приказывал ей уйти, вернуться к людям, к свету, который все расставит на свои места, но часть ее хотела остаться здесь. Даже большая ее часть. — Ты должен говорить это не мне… — Она вдруг разом застыла. Это что, сон? Это что, галлюцинация? Это все навеяно ей алкоголем? Почему руки Гарри на ее талии, почему он так близко, почему он целует ее? Она была попросту дезориентирована, ее чувство справедливости требовало прекратить, ведь у них обоих есть пара, но в ней нет сил сопротивляться. Он действительно целуется по-другому, без идиотского напора, без требования. Он скорее просил разрешения, а Гермиона не могла ему отказать. Ей было плевать, сколько народу увидит их, она забыла обо всем, отвечая ему. Так неправильно и так потрясающе волшебно, что все ее тело горит, хотя Гарри лишь целует ее. Что же будет, если…

— Черт, я не могу. — Он отпустил ее. — Не могу поступить так с тобой.

— Как? — едва слышно откликнулась Гермиона. Ей было так жарко, а сознание настолько затуманено, что было невозможно думать рационально.

— Я умру, — спокойно произнес он. — А если и нет, то я никогда не смогу обеспечить тебе стабильность. Ты не для той жизни, которую смогу вести я, если выживу. Я страдаю кошмарами, я вряд ли смогу привыкнуть к тому, что врагов однажды не станет. В один моомент, когда-нибудь, люди забудут, кто я такой, и я окажусь никому не нужен, даже лишним. Я не хочу, чтобы это случилось и с тобой. Я не знаю, каким я вернусь и вернусь ли вообще. Так лучше для тебя.

— Я сама знаю, что лучше для меня, — раздраженно заявила Гермиона. Что это за бред? Ей не нужна его жалость, пусть в задницу себе ее засунет! Тоже мне, лишний и ненужный, если Гермиона не нужна ему сейчас, то не будет нужна никогда!

Она в ярости ушла к свету. Она выйдет замуж за Рона, никаких проблем. Он контролируемый, безвольный и любит ее. Никаких страданий и переживаний. Вызов «полюбить героя» не для нее.

* * *

Гермиона открыла глаза. В кухне было темно, и ей не было видно часов. Что случилось? Почему она отключилась? Заснула? А как же Роза? Гермиона хотела вскочить на ноги, но почувствовала сильную слабость. Она вдруг увидела, что у кроватки кто-то стоит. Рон? Он держит Розу на руках? Что случилось?

— Гермиона, я боюсь, что она хочет есть. — Гарри опустился перед ней на колени, держа Розу на руках: она грустно смотрела на него и собиралась плакать. Но новое лицо заставило ее забыть о своем голоде ненадолго.

Гермиона взяла Розу на руки. Она вздохнула и попробовала встать.

— Эй, ты куда? — Гарри посадил ее обратно. — А вдруг с ребенком упадешь?

— Тогда отвернись, — пробормотала Гермиона. — Рон ненавидит на это смотреть.

— Гермиона, что в этом может быть ужасного? Это же естественно! — Но он послушно отвернулся. — Где Рон? — спросил он Гермиону. Она расстегнула кофту и приложила Розу к груди.

— Я не знаю, — едва слышно произнесла она, чувствуя невероятный стыд. Она что, упала в обморок? Гарри видел ее такой, немытой, усталой, некрасивой, как будто Гермионе и без того не было плохо!

— Что значит ты не знаешь? Он на дежурстве? — Гарри забылся и посмотрел на нее. Гермиона покраснела и попыталась отвернуться.

— Не знаю, может, в баре? — неуверенно произнесла она. Роза лениво сосала грудь, смешно причмокивая. Она, похоже, засыпала.

— Что значит в баре? — повторил ее слова Гарри. Он опустился перед ней на колени так, чтобы Гермиона не могла отвести взгляд. — И часто он так исчезает? — Гермиона пожала плечами, но Гарри было достаточно ее выражения лица. — Когда ты в последний раз ела, Герм?

— Утром, — призналась Гермиона. Ей не хотелось есть, и она ела лишь для того, чтобы не пропало молоко.

— Я куплю тебе что-нибудь поесть, видел тут круглосуточный маггловский магазин. — Гарри коснулся ее щеки. — Покормишь ее и ложись спать, я приведу Рона, все будет хорошо. — Он говорил с ней мягко, как с истеричкой.

Десять минут спустя он принес ей что-то молочное и сладкую булочку. Гермиона пыталась заставить Розу кушать быстрее, но она засыпала, обнаруживала отсутствие груди и начинала хныкать. Гермиона дремала сама, она не знала, сколько времени не было Гарри и был ли он вообще. Может быть, ей все приснилось? Но йогурт так и стоял на столе нетронутым.

— Гермиона. — Кто-то аккуратно тряс ее за плечо. Она с трудом разлепила глаза, не понимая, почему ей не дают поспать. Ее подташнивало. Она обнаружила перед собой Гарри, который, казалось, был чем-то огорчен. На какой-то момент ей показалось, что они снова в бегах, в поисках крестражей, но ноющая грудь напомнила ей о Розе. — Гермиона, собирайся, пойдем со мной.

— Что? Куда? Зачем? Сейчас? — непонимающе спрашивала его Гермиона.

— Отдохнешь у меня и поспишь, собирайся, — повторил он. Он помог Гермионе встать, помог ей собрать вещи в небольшую сумку, на самом деле намного расширенную магией. Она плохо соображала, потому Гарри подсказывал ей, что нужно взять. Наконец она аккуратно достала Розу из кроватки, после чего Гарри аппарировал вместе с ними. Гермиона плохо помнила, что происходило, она лишь осознала, что Гарри забрал у нее Розу и отправил в спальню. Она уснула сразу же, как только ее голова коснулась подушки.

Утро встретило ее тишиной. Гермиона испуганно подскочила на кровати, не понимая, где она находится. Она обнаружила, что ее футболка и одеяло насквозь пропитались молоком. Роза! Где Роза? Почему она ее не разбудила? Почему комната ей незнакома?

Она обнаружила на подушке бумажку.

«Доброе утро! Я ушел гулять с Розой. Ты знала, что трасфигурировать стул в коляску так сложно? Я покормил ее маггловской детской смесью, кажется, она была не против. Я совершенно не умею готовить, но через дорогу есть отличная булочная. Заказывай что хочешь, попроси записать на мой счет, они поймут. Г.»

Гермиона поежилась. Ей вдруг вспомнился полный ненависти голос Джинни. Она посмотрела вокруг еще раз и обнаружила, что тумбочка слева абсолютно пуста. На стене, кажется, не хватало фотографий, и их белые пятна были заметны на темных обоях. Гермиона наклонилась и открыла ящики тумбочки, они тоже оказались абсолютно пустыми. Все говорило о том, что Джинни здесь больше нет, даже от подушки не исходило никакого запаха духов или шампуня. Зато подушка Гарри пахла приятно чем-то очень свежим.

Гермиона ощутила дикий голод. Утолив одну потребность, она разом разбудила другие. Она выкачала молоко из каменной на ощупь груди, после чего аккуратно открывала двери в поисках ванной. Здесь вовсе не было никаких бутылочек и баночек, которые говорили бы о женском присутствии. Гермиона неспешно вымылась под горячей водой, чувствуя себя почти счастливым человеком. Как давно у нее не было такого утра, как давно она не чувствовала себя человеком! Она заплела мокрые волосы в косу, после чего посмотрелась в зеркало. Ее вид скорее бы соответствовал тяжело больному человеку. Теперь она понимала, почему ее мать мягко отказалась помогать с ребенком, сказав, что одного раза ей хватило. Гермиона вообще не понимала тех, кто целенаправленно рожал второго. Пока.

Она открыла холодильник на маленькой уютной кухне. Везде царил порядок, но холодильник был пуст. На маленькой барной стойке, заменявшей обеденный стол, лежали деньги с записанной на бумажке просьбой поесть. Однако Гермиона нашла этим деньгам лучшее применение. Хотя она абсолютно не ориентировалась в этой части Лондона, она быстро обнаружила маленький магазин с едой. Она взяла яйцо, бекон, бутылку молока и пару-тройку овощей для салата. Простые действия без ребенка на груди принесли ей невероятное облегчение. Она любила Рози, но усталость не давала ей этого осознать. Наконец Гермиона вошла на чужую кухню с намерением что-то приготовить. Поначалу она не понимала, где что лежит, но вскоре быстро разобралась. Посуда блестела так, словно ею почти не пользовались. Она поставила чайник, обнаружив банку с кофе, поставила сковородку на огонь. Все это болезненно напомнило ей о видимом благополучии в ее семье до беременности.

— Я был уверен, что ты все еще спишь. — Гарри незаметно вошел в прихожую, неся спящую Розу на руках. — Можешь посмотреть на мою первую в жизни коляску. Я даже не думал, что бывает такой розовый цвет. — Гермиона послушно выглянула в окно. Около дома стояла несуразно большая, старомодная коляска на четырех близко расположенных колесах, покрашенная в ядовито-розовый цвет. Она улыбнулась. Улыбка тоже показалась ей натянутой, словно она очень давно не делала этого.

— Гарри, где Джинни? — спросила его Гермиона, забрав Розу и уточнив время еды. Гарри смущенно смотрел то на нее, то на аппетитно пахнущее содержимое горячей сковородки.

— Ушла, — наконец сказал он, потерев лоб. — Две недели назад.

— Но почему? — Рози смотрела на Гермиону более осмысленным взглядом, чем еще месяц назад. Она стала отлично держать голову.

— По многим причинам, — пожал плечами Гарри. Он выглядел усталым. — Прежде всего, ее не устроило падение моего статуса звезды, доходов и нарушение нашего с ней соглашения.

— Соглашения? — Гермионе пришлось самой положить ему еду на тарелку, но и тогда Гарри не решался поесть, хотя его взгляд, очевидно, был голодным.

— Мы договаривались не иметь детей, — просто произнес он. — Я с этим условием уже не согласен.

— И ради этого ты похитил нас с Розой у Рона? — стараясь говорить как можно шутливее, произнесла Гермиона. Он помрачнел. — Пожалуйста, ешь, это самое простое, что я могу сделать в качестве благодарности. Ты не обязан был мне помогать.

— Гермиона, когда я пришел поговорить с Роном, ты упала в обморок на моих глазах. — Он серьезно посмотрел на нее, но все же принялся за еду. Ел он аккуратно, не превращая содержимое тарелки в одно месиво с морем соуса. — Мне хочется думать, что я все еще друг тебе и способен помочь.

— Гарри, где был Рон прошлой ночью? — спросила Гермиона прямо. Роза разглядывала лампу на потолке. Она бесконтрольно двигала руками и ногами.

— Я не могу тебе этого сказать. — Он отвел глаза.

— Не можешь или не хочешь? — уточнила Гермиона. Вчерашнее отчаяние снова накрыло ее с головой, ведь теперь, когда простые человеческие потребности были удовлетворены, она уже не могла делать вид, что в ее семье все хорошо. Она знала, может, просто догадывалась, но любая женщина чувствует это, чувствует измену. Гермиона надеялась, что это вызвано просто ее неспособностью уделять внимание личной жизни во время беременности и запрет после родов, но это был самообман, помогающий ей не сойти с ума. Куда она пошла бы с ребенком? Кому она вообще нужна, если не мужу, который обещал любить ее в горе и в радости, болезни и здравии?

— Гермиона, я знаю одно — тебе нужна сейчас помощь, а я могу и хочу ее оказать, — вздохнул Гарри. Он наконец сделал из кружки большой глоток кофе. Он выглядел таким же растерянным, как, должно быть, сама Гермиона.

— Но разве это правильно — уходить из дома так, непонятно почему? — Гермиону волновала реакция Рона: что он может подумать? Он легко выходил из себя, и даже если это пугало ее беременную и вызывало тренировочные схватки, он все равно орал на нее.

— Гермиона, я не держу тебя. — Гарри поднялся со стула и отправился мыть за собой посуду. Гермиону поразила эта простая бытовая деталь в нем. Она на секунду забыла о шаткости своего положения. — Если ты уверена, что дома тебе лучше, то тебе стоит вернуться. — Гермиона посмотрела за окно. Еще один солнечный день выгнал на улицу кучу детей, чьи крики доносились до нее через приоткрытую форточку.

— Спасибо, Гарри, — наконец произнесла Гермиона. — Я только возьму белье и кое-что еще из дома.

* * *

Гермиона словно робот повторяла выученные за два месяца действия. Раздеть, искупать, вытереть, одеть, покормить, укачать. Это сейчас было единственным, в чем она была абсолютно уверена. Последние полчаса Гермиона старалась убедить себя в том, что она не виновата. Но получалось плохо. Она отказывала Рону в сексе, она закатывала гормональные истерики, она была раздражительной после родов, а ребенок действительно много орал. Но почему Гермионе кажется, что все происходящее не имеет к ней никакого отношения? Она завернула хныкающую Розу так, чтобы она не будила себя своими руками и ногами, которые не могла контролировать. Сейчас ее маленькая Рози уснет, и тогда Гермиона не сможет убежать от всего ужаса своего положения. Все это время она так держалась за тот факт, что Роза нуждается в отце, но теперь получалось, что они ему не нужны? Но ведь он сам настаивал на ребенке!

— Гермиона. — Гермиона вздрогнула. Она сидела в темноте спальни, которую ей отвел Гарри. Она трансфигурировала комод в сносную кроватку. Все вокруг казалось таким иррациональным. — Может, поговорим? — спросил он шепотом. Он казался измотанным, но спать отказывался. Гермиона только гадала, спал ли он вообще этой ночью, охраняя ее сон. Его присутствие и помощь казались ей карикатурными, только подчеркивающими его звание героя. Его поведение тоже не было правильным. Черт, он отказал ей тогда просто потому, что не хотел детей и не хотел ее обременять, а теперь что? Как вообще могло так глупо получиться?

— Я не знаю, о чем говорить, — произнесла она, выходя в коридор. Гарри кивнул, как будто понимал, что творится у нее на душе, но он просто врал, потому что этого не знала даже сама Гермиона.

— Я хотел сказать... Что я ошибался. Я думал, что теперь слишком поздно, ведь я… — Слова давались Гарри с трудом.

— Не надо говорить того, о чем можно сожалеть в будущем, Гарри, — оборвала его на полуслове Гермиона. Она устало прислонилась к стене. Как нужно было вымотать себя, чтобы даже многолетняя робость и влюбленность в него сейчас погасла? Ей было все равно на любого из мужчин. Она была опустошена и чувствовала себя преданной, ненужной. — В том, что случилось у нас с Роном, никто не виноват, кроме меня. Это был просто отвратительный период в моей жизни, и я сама вынесла его с трудом. Я не виню его.

— О чем ты вообще говоришь? — Гарри снял очки, смотря на нее в полумраке коридора чуть подслеповатыми глазами. Он слегка щурился. Ему не нужно было быть дерзким или грубым, физически натренированным или солидно одеваться, чтобы от него исходило ощущение надежности. Даже сейчас, когда он устал и буквально валился с ног, он все равно стремился защитить ее. Защитить от самой себя.

— Гарри, беременная женщина невыносима: она плачет, кричит, злится даже без повода, она толстая, отекшая, вечно плохо себя чувствует, и так продолжается месяцы. Ей тружно готовить, убираться, ей даже не завязать ботинки, не то, что быть женой. — При воспоминании об этом периоде у Гермионы снова загорелись близкими слезами глаза, но она посмотрела на потолок, пытаясь не сморгнуть их. — А после родов она смертельно устает, два месяца не может снова… в общем, это слишком тяжелый период, чтобы его выдержать тому, кто находится рядом.

— Ты себя слышишь? Что это за бред, Гермиона? Нет ничего прекраснее женщины, которая носит твоего ребенка, а ее капризы — это просто обязанность мужа к выполнению! — Гарри с возмущением смотрел на нее. — Каким способом ты хочешь оправдать его, унижая себя? Гермиона, посмотри на себя — ты загубила в себе ту сильную и умную девушку, чтобы выжить в браке, который ты так боишься потерять…

— Пока Джинни не ушла от тебя, тебе было плевать, что со мной, так ради чего все это? — вспылила Гермиона. — Что тебе нужно от меня, Гарри? Во мне не осталось никакой привлекательности, из меня без конца что-то течет, вряд ли я так нужна тебе в постели. Так зачем ты снова мешаешь мне пытаться жить нормально?!

— Я виноват в том, что ты пытаешься, а не живешь. Мне не хватило мозгов понять тогда на свадьбе Билла и Флер, что с учетом моего прошлого больше всего на свете я захочу семью, Миона, нормальную семью, с детьми и воскресными ужинами. — Он взял ее за руку. — Я совершил ошибку всей своей жизни, и я не надеюсь, что ты сможешь… принять мои извинения, но я не позволю тебе больше так страдать.

— Да кому я, к черту, нужна? — Она вырвала свою руку из руки Гарри. — Я потолстела, я только и делаю, что умираю от усталости, никому даже не приходит в голову мне помочь с ребенком, кому я вообще нужна со своим ребенком?! Он хотя бы обязан его растить!

— Ты нужна мне, со своим ребенком, — тихо произнес Гарри. Гермионе хотелось ударить его: зачем он снова лезет в ее жизнь? Зачем он врет ей? Что Гермиона должна сделать?

— Я не знаю, что ты себе придумал, наказание такое или что… — Гермиона дрожала. Картина полуголой Лаванды Браун с ее внушительными формами в ее футболке в ее спальне до сих пор стояла перед ее глазами. Это больше не ее дом, не ее муж, она не позволит так с собой обращаться! Но Роза... Роза не заслужила расти без отца. Ей придется молчать и терпеть.

— Причем тут наказание? — На этот раз он коснулся ее щеки. — Ты так же красива, как и на четвертом курсе, на чертовом Святочном балу. Я никогда не забуду момента, когда ты спустилась к нам. — Гермиона смотрела на него с плохо скрытым раздражением.

— Тогда почему ты так страдал по этой Чжоу?! — возразила ему тут же Гермиона. — Зачем ты врешь мне, Гарри?

— Потому что я не хотел больше мешать Рону жить. Он искренне был влюблен в тебя, а у меня… была другая задача. Все это время я думал только о том, выживу ли я. Вот, выжил, и ради чего? Чтобы моя жена бросила меня потому, что у меня больше не берут автограф, а мой счет в банке не позволяет отправиться на курорт в любое время дня и ночи? Я не для этого выживал. — Он шагнул вперед, нарушая ее личное пространство. — Гермиона, пожалуйста, дай мне шанс…

— Шанс? — Она усмехнулась. — Что за шанс я должна тебе дать? А если он провалится, твой шанс, куда мне идти с моим ребенком?

— Даже если ты не захочешь остаться со мной, я никогда не выгоню тебя отсюда. — Он смотрел на нее новым, непонятным взглядом. — Ты нужна мне. Всегда была нужна. Я отступил, как дурак, дважды, веря, что так будет лучше для тебя, и теперь я нахожу тебя такой. Все, о чем я думаю — это как открутить Рону голову так, чтобы он успел понять, что сделал не так. Твое тело выглядит идеально, ровно так, как должно, выполнив свое предназначение и родив вот то чудо. — Он осторожно положил руку на ее плечо. Гермионе хотелось верить его словам. — Я и представить не мог, что Рон поведет себя так… — Он склонился к ней, медленно заправляя волосы ей за ухо. — Я многое упустил в жизни, не успев даже побороться, и сейчас я не хочу повторять те же ошибки.

— Гарри, ты не представляешь, что значит ребенок, а особенно чужой, — беспомощно произнесла она, понимая, что в ней больше нет сил к сопротивлению. Рон не смотрел на нее так почти год. Ей хотелось снова оказаться желанной.

— Я знаю как никто другой, что не бывает чужих детей. — Гарри положил руки на ее талию. — Если это то, чего ты так стесняешься, — он вдруг пролез рукой под ее кофту, коснувшись мягкого морщинистого живота, — то ты никогда не была такой глупой, мисс Грейнджер.

— И что, ты действительно считаешь, что вот так просто можно взять и забрать чужую жену и ребенка? — Она едва не рассмеялась. — В один момент? — Его руки гладили чертов живот, и Гермиона расслаблялась против воли.

— Спасти. Я же герой, просто обязан спасать. — Гермиона была бессильна перед его слепой уверенностью. Он целовал ее так же, как много лет назад, но на этот раз не было никого, кто мог бы увидеть это и осудить. Гермиону разрывало от желания ответить ему и немедленно прекратить. Он касался ее так, словно хотел близости с ней, хотел увидеть ее изуродованное беременностью и родами обнаженное тело, и Гермионе так хотелось в это поверить.

— Я не могу, — наконец решилась она. — Я не должна поступать так же, как и он, я должна поговорить с ним. — Она не верила в то, что произносит эти слова. Гарри кивнул, принимая ее решение.

— Это твое право, — произнес он, мягко коснувшись ее шеи. — Я буду ждать тебя в любом случае. Даже если это будет отказ.

* * *

Гермиона глубоко вздохнула. Качели скрипели от каждого движения, а запоздалые прохожие то и дело поглядывали на нее. Она держалась руками за мокрую трубу качелей, бесцельно разглядывая землю. Роза была у Гарри, и Гермиона могла не волноваться за нее. Каким-то образом Гарри, никогда не имевший детей, научился управляться с ее криком, а смесь давала Гермионе возможность уйти. Она была на развилке двух дорог, но точно знала, что каждая из них не принесет ей спокойствия. Все случилось за два дня, и мозг Гермионы, измотанный отсутствием сна, гормонами, бесконечными кормлениями оказался неспособен ничего переварить. Она терялась в море мыслей. В ее ушах все еще стоял крик Рона. Он называл ее шлюхой, он винил ее в том, что она заставила его пойти налево, она была деревом в постели, нытиком и занудой в жизни. Его слова больно били по Гермионе, и она снова поверила, что это правда. Рон брызгался слюной, а наверху, в ее спальне, наверняка его уже ждала Лаванда, его «бар», который он так исправно посещал все это время. Он орал, что она не может справиться с ребенком, а он вообще не обязан терпеть их.

Гермиона ушла, не в силах сдержать слезы. Наверное, Браун радовалась ее капитуляции, как ребенок.

С другой стороны был Гарри, убеждающий ее, что она желанна, позволяющий ей отдыхать, благодарный ей за то, что она есть, и прекрасно ладивший с ее дочерью. Он был все так же привлекателен для нее, все так же силен и надежен, но Гермионе казалось, что если он один раз поменял свое мнение, то сможет сделать это еще и не раз.

Все становилось слишком сложно.

Знакомый номер на быстром наборе.

«Извини, что так поздно, мам, но мне так нужно с тобой поговорить».

Гермиона никогда не чувствовала себя хуже. Она аппарировала к матери, не в силах сказать ни слова. Она лишь плакала, освобождая напряжение всего последнего года. Мама не сказала ей, что она же говорила: Рон Уизли — плохая партия. Она просто молча обнимала свою дочь, не представляя, что привело ее сюда в такой поздний час и почему ее внучка с Гарри Поттером. Гермиона смогла произнести хоть одно слово только спустя полчаса, когда она оказалась полностью эмоционально истощена. Она сухо рассказывала все, что скрывала все эти годы. Каждое обидное слово, каждый крик, каждый уход. Она говорила, и ей становилось легче, тогда как ее мать пылала от негодования. Гермиона рассказала все, в том числе и о Гарри с его предложением, и о том, что она действительно поступает как шлюха. Она говорила и говорила, а мама гладила ее по волосам. Дома было так спокойно, так хорошо, что Гермионе не верилось, что она уже взрослая, с ребенком и мужем, который ей изменяет.

— И что ты думаешь делать, дорогая? — тихо спросила ее мать, когда Гермиона наконец замолчала.

— Я ничего не хочу решать, я так устала, — вздохнула Гермиона. Ее клонило в сон.

— Я знаю точно только одно: мужчина, который встает ночью к маленькому ребенку вместо женщины, должен быть занесен в Красную книгу. — Гермиона посмотрела на нее с сомнением. — Ты не должна чувствовать себя так, словно это ты поступила неправильно. Ты все сделала так, как должна была, и теперь настало время подумать о себе. Ты можешь убежать к нам, домой, и мы рады тебе в любое время, но убежав от проблемы, ты ее не решишь.

— То есть ты считаешь, что мне нужно уйти к Гарри? Но чем я тогда лучше Рона? Поменять мужчину в своей жизни за один день вообще-то не так просто, — иронично возразила Гермиона.

— Он предоставляет тебе дом и помощь, которая тебе нужна больше, чем наша, не обязывая тебя вступать в отношения взамен. — Гермиона еще раз обняла маму, понимая, что в любом возрасте мама есть мама, и она всегда будет нужна рядом. Ей только предстояло осознать это и научиться быть такой же мамой для Розы. Родить — это далеко не все, что нужно сделать для своего ребенка.

— Мне нужно время, — вздохнула Гермиона. — Просто время.

* * *

Гермиона осторожно вошла в темную прихожую. Было около полуночи, когда она наконец смогла заставить себя прийти сюда. Хотя бы за Розой, обещала она себе. Ей казалось, что она должна переждать какое-то время у родителей, чтобы осознать для начала свой развод, о котором она сообщила Рону тем же вечером. Он кричал, что не собирается давать свое согласие, но Гермиону это не волновало. Напряжение всего последнего года наконец отпустило ее, и она ясно увидела всю свою жизнь за этот период. Она держалась за Рона, думая, что без него ей будет тяжелее, но правда была в другом. Без него ей легче. Они не были нужны друг другу не в последние два месяца, как она думала. Все началось намного раньше. Зачем он потребовал ребенка, если не хотел его? Это что, извращенный повод разойтись? Они оба слишком запутались, и та нежность, что раньше захватывала Гермиону при взгляде на мужа, желание заботы о нем, исчезло не вчера и не сегодня.

Но и принять Гарри с его вдруг возникшими чувствами и стремлениями она не могла за один день. Она злилась на него, понимая, что, в общем-то, он не заставлял ее выходить за Рона, но и его отказ теперь казался идиотским. Ее не оставляла в покое мысль, что, пока Джинни была рядом, Гарри даже не думал о ней. Ей определенно нужно было быть в месте, где никто не требует от нее никаких ответов.

Она замерла на пороге спальни, оставшись незамеченной для Гарри, который укачивал на руках Розу. Он не выглядел раздраженным, как Рон, когда Рози будила его ночью, просто усталым. Он не кричал, что ее надо немедленно заткнуть, чтобы он смог поспать перед работой. Хотя Гарри действительно нужно было идти на работу. И он даже не знал, что Гермиона стоит и наблюдает за ним. Наконец он опустил Розу в кроватку и устало сел на кровать, очень медленно и аккуратно, чтобы она не скрипнула.

— Гарри, — позвала она его шепотом. Он мгновенно поднялся с кровати, выходя к ней в коридор.

— Ты остаешься со мной? — В его голосе было столько надежды, что Гермиона не смогла сказать «нет», как собиралась. Поступая правильно, она год страдала, хотя должна была лишь радоваться ребенку. Это разве повод и дальше поступать правильно? Она кивнула неожиданно для самой себя.

Гарри засиял, он хотел обнять ее, но Гермиона отстранилась.

— Мне нужно время, Гарри, — произнесла она, чувствуя себя неловко. — Можно мне… остаться у тебя, как у друга? Это важно для меня, — добавила она тихо, чувствуя себя полной идиоткой. Можно Роза не будет давать тебе спать? Можно я буду уставать здесь? Можно ты будешь мне помогать, хотя и не обязан?

— Сколько понадобится, Миона, сколько захочешь, — улыбнулся Гарри.

* * *

Выйдя из Министерства четыре месяца спустя с документом, подтверждающим ее свободу, Гермиона замерла. Она щурилась от солнечного света, смотря на свою подросшую дочь, сидящую в коляске в комбинезоне, словно смешной колобок. Ее щеки казались еще круглее из-за шапки, а темные глаза внимательно следили за каждым прохожим. Она вдруг издала какой-то звук и потянула руки к Гарри. Тот улыбнулся и поднял ее на руки из коляски, помогая ей увидеть больше окружающего мира с высоты его роста.

Гермиона пыталась представить себе, что все произошедшее с ней за последний месяц оказалось не сказкой. Она приходила в себя, когда Роза начала хорошо спать ночью, отсыпаясь и восстанавливая аппетит. Теперь, когда Роза сама интересовалась игрушками и спокойно сидела в своем стуле, у Гермионы появилось время на себя, на готовку, на чтение книг. Она стала выглядеть более здоровой, ее живот снова стал нормальным, ну за исключением, конечно, растяжек, для которых можно было купить специальное зелье.

Но Гарри убедил ее, что они не настолько заметны, чтобы их убирать. Он заявил, что если Гермиона наконец соизволит стать его женой, на что Гермиона каждый раз кричала, что хватит с нее этого статуса, то он потребует себе еще минимум троих, и растяжки все равно вернутся. Гермиона понимала, что он шутил, но иногда она ловила себя на мысли, что Гарри вел бы себя с ней беременной иначе.

Хотя они спали в разных комнатах, хотя все четыре месяца Гермиона стойко держала оборону, она все же начинала сдаваться. Гарри упорно доказывал снова и снова, наверное, в первую очередь, себе, что он способен стать отцом. Он гулял с Розой после работы, заявляя, что Гермиона должна спать. Он просыпался иногда первее нее и кормил Розу сцеженным запасным молоком, которое Гермиона всегда хранила на всякий случай. Роза тянула к нему руки даже сильнее, чем к Гермионе, и это ее слегка обижало.

— Но она же девочка и просто обязана больше любить мужчину, — сообщил ей крайне довольный Гарри, пока Роза крутила пуговицы на его кофте. Она задумчиво укусила одну из них своим пока еще единственным зубом.

Наконец Гермиона решилась подойти к ним.

— Дамочка, вы кто, не трогайте моего ребенка! — Гарри сделал шаг в сторону, когда Гермиона протянула руки за дочерью. Роза засмеялась, довольно грызя свою соску. Ей нравилось, когда за ней тянулись, но не отдавали. — Ну что, мисс Грейнджер, вы свободны?

— Как ветер, — вздохнула она. За последние четыре месяца Рон доставал ее, пытался приходить в дом к Гарри, и Гарри вынужден был поставить защиту от него, он писал Гермионе письма, в которых извинялся, божился, что он все осознал, но Гермионе не хотелось снова возвращаться в тот дом. Его родители требовали отдать дочь, но Министерство твердо стояло на том, что дети остаются с матерью, особенно кормящей. Большую часть времени именно Гарри защищал ее от осады бесконечными Уизли. И только близнецы смогли пробраться к ней, принеся целый пакет игрушек и заявив, что правильно она сделала, бросив Рончика. Они радостно таскали Розу по всей гостиной, а она хихикала, дергая их за волосы, после того, как отошла от удивления, обнаружив одинаковых мужчин.

— Тогда предлагаю это отметить. — Роза наконец перешла на руки к маме. Гермиона поправила ей шапку, но Роза упрямо пыталась ее стащить. — О, нет, подожди, я хотел показать тебе кое-что. — Он отвел их в маленький садик рядом со зданием Министерства. Он кивнул в сторону беременной женщины, устало сидящей на скамейке. Гермиона с удивлением узнала в ней Лаванду.

— Одни и те же грабли, — пробормотала она,

— Я думаю, нас ожидает шоу. — Гарри обнял ее за плечи, притягивая к себе. Гермиона смотрела, как крайне злой Рон подходит к Лаванде. Он в ярости кричит на нее в ответ на какую-то фразу, но Лаванда не плачет, а только сильнее убеждает его.

— Ему просто нельзя иметь детей, вот и все, — фыркнула Гермиона. — Интересно, теперь он к кому пойдет?

— Пусть идет, куда хочет, мне плевать, — произнес Гарри. — Я хотел… хотел спросить, раз уж вы свободны, мисс, могу ли я пригласить вас на свидание?

— Если вы не заметили, мистер, у нас тут маленький ребенок, — улыбнулась Гермиона.

— О, я знаю одну замечательную бабушку, которая как раз согласится посидеть с еще одним малышом. — Гермиона помрачнела. — Я про Андромеду. — И Гермиона расслабилась, улыбнувшись. Она неуверенно взяла Гарри под руку, ощущая что-то новое в своем нынешнем положении, и это больше всего походило… на желание быть любимой.