Страницы памяти (джен)

Память — странная вещь, и порой она способна играть с нами злые шутки.

Я помню детство. Барак на окраине, мама, сестренка. Хорошо жили. Бедно, но хорошо. Было все: и сказки на ночь, и сердитые окрики, если не вернулся вовремя, и ласковые объятия. Люди — нас ведь очень много жило в тех бараках! — разные: работали, смеялись, разговаривали, плакали. Иногда — боялись. Страх перед уланами, перед правительством, перед системой. Вот только нас — детей — это как будто обходило стороной. Что мы тогда понимали…

Понимание пришло позже — когда начались рейды на наши трущобы, когда забирали всех без разбора, когда впервые услышал слово «безында». Маму забрали одной из первых. Соседка, спрятавшая нас, сказала — оттого, что индекса у нее не было. Мы с Мартой тоже были безындексные, так что попадаться на глаза уланам никак нельзя — про школы для таких детей страшное рассказывали. У Ружицы, укрывшей нас, был браслет — неизвестно откуда, такие только у стариков оставались, еще с тех времен, когда не придумали инъекции делать. Так что ее какое-то время не трогали…

В школе в Реттерберге был воспитатель… как же его звали?.. Корней?.. нет, не то, но похоже… он не был настоящим воспитателем. Вы знаете, это ведь заметно — когда человек оказывается в безвыходной ситуации. Он потом рассказывал про себя: и про шутку друга, и про миллионный шанс, и про тюрьму, и как у нас оказался. Без него мы бы не оказались в Ново-Яртыше, и еще неизвестно, что бы с нами после школы стало. Поверил и подарил нам сказку про Луга…

А в Яртышском интернате было не так уж сказочно, не очень-то отличались тамошние порядки от закрытой школы в Реттерберге. Хотя, конечно, и не тюрьма. А вот Тышке понравилось. Тышка, Матрышка, Марта… Сестра умерла два года назад, внучка очень горевала.

У Тышки подружка была, Тата. Где-то она сейчас? Помню, тот воспитатель — Корнелий, вот как его звали! — как-то ей ногу лечил, когда она проколола ступню. Мы тогда играли, хотя было ли это игрой…

Гуси-гуси, га-га-га!

Берегитеся врага!

До лугов далекий путь,

Не садитесь отдохнуть...

Госпоже Эмме, по большому счету, дела до нас не было. От нее веяло безграничной усталостью — немудрено, работала несколько лет без отпусков и выходных. Каждый день — с утра и до вечера — присматривала за нами, десятком-другим ребятишек, волей случая оказавшихся вне системы. Ей было все равно, даже наказание себе сами выбирали. Я боялся розог, боялся боли, унизительным это все казалось. Всегда выбирал шприц — задержишь дыхание, зажмуришься — и перетерпеть можно. Корнелий потом розги и шприцы все выкинул.

Витька помог нам, показал дорогу «на Луга». И мы пошли — даже вопросов никто не стал задавать. Уже много позже подумал — а если бы Корнелий не сказал нам, куда идем, рискнули бы? И решил — да, рискнули, терять было нечего. Когда в Ново-Яртыше оказались — вот переполох был! Еще бы — не один-два человека, а целая группа, да еще и дети, пристраивать надо, жилье подыскивать, кого-то в семьи забрали. Нас вот с Мартой не забрали, Антона да Лючку. Так и жили круглый год в интернате. Витька навещал нас пару раз, потом перестал приходить — зачем ему. Хотя вот с Цезарем он сдружился крепко. Странный этот Цезарь был, ни на кого не похожий, особняком держался…

А в бараке нам была выделена всего одна комната, ютились там втроем. Мама с сестренкой спали на старой продавленной кровати — и откуда только она взялась! Мне там места не было, ставил три стула в ряд — так и ночевал. Мать с утра работать уходила, оставляла на столе флягу с молоком и булку. Я целыми днями на улице пропадал, за Тышкой Ружица присматривала. Думал: вот подрастет сестренка, будем вместе… Вместе-то вместе, да не так, как виделось…

Гуси-гуси, га-га-га!

Затопило берега...

Антон был у нас главным. Можно сказать, командиром — он решал все споры, вопросы с начальством. Да и самым старшим среди нас был. Антон-то и рассказал нам про Луга, вначале думали — сказка, потом поверили. Поверив — сделали мечтой. Вся наша жизнь тогда так или иначе вращалась вокруг Лугов. По вечерам слушали про маленького рыбака. Всегда думал: а смог бы я так, смог бы все отдать за возможность одним глазком взглянуть на другой мир?

Самое замечательное в этой сказке — концовка, когда нашел маленький рыбак свою семью, и больше ничего и говорить не надо — и так все понятно. Что стало с нашей мамой? Мы с сестренкой потом долго строили предположения, где ее найти можно. Мартышка-то не помнила почти ничего, а я постарше был, рассказывал ей.

Самое раннее воспоминание — зима, мне почти три. Мальчишки занимались тем, что катались на санях с пологого берега реки, а я сидел и наблюдал. Мне никто ничего не говорил, не прогоняли, просто не обращали внимания. А я сидел, уже почти превратился в сугроб, и было так хорошо, так тепло… Следующее, что помню — сосед, несший меня на руках домой, плачущая мать, вокруг все бегают, суетятся, стараются отогреть. Удивительно — все прошло без следа, даже не заболел. Потом слышал, что у безындексных детей здоровье крепче, видимо, сказывается на иммунитете раствор…

Гуси-гуси, га-га-га!

Улетайте на луга…

Все, что было после интерната, видится лишь смутными образами, можно только гадать, на самом ли деле происходило, или привиделось. Детские воспоминания проступают все ярче, детали — все четче, и кажется — не было этих лет. Память — странная вещь, и порой она способна играть с нами злые шутки.