Почти... (джен)

— Рома, ты? — знакомый звонкий голос. Захотелось втянуть голову в плечи и прикинуться приложением к барной стойке.

Не вышло. Рывок зонтиком за руку.

— Рома, ты что, не слышишь? — удивленно приподнятые брови и любопытный взгляд. Вот у кого Шестиковой учиться и учиться: то, что у Леночки получается вульгарно, у Виноградовой смотрится вполне элегантно и… Черт, а собственно — какое она имеет право? Она и все прочие? И почему он сейчас — вот ведь — начнет оправдываться, словно она действительно имеет право задавать вопросы и лезть в его жизнь.

— Прости, Юлиана, — вскочить, поцеловать ручку, — не услышал. Задумался.

— О, Роман Дмитриевич задумался, — и опять этот взгляд с немым вопросом, — как интересно… О чем?

Дааа, все, кто в курсе, что Роман Малиновский покинул стены Зималетто, мечтают услышать подробности, желают узнать, как Роман Дмитриевич живет сейчас. А как иначе? Сто лет дружил со Ждановым, был извечным спутником сиятельного Андрея и тут — нате, выкинули с работы в прямом и переносном смысле… Ну ладно — другие, но Юлиана-то точно все знает из самых надежных источников. Уж ей-то точно донесли со всеми подробностями. Да и милейшая Екатерина Валерьевна наверняка не забыла прокомментировать ситуацию…

— Как жизнь, Юлиана? — а вдруг он все выдумывает и ему только кажется, что всех интересует, как он живет после ухода из Зималетто? И Виноградова просто увидела знакомое лицо и просто…

— У меня — все прекрасно, а как ты, Рома? Работаешь?

Надежды не оправдались. Ну что за черт? Ну какое ей дело?

— Судя по кислому виду — или не работаешь или работаешь там, где не хочешь, — и опять вопрос во взгляде. Ожидание.

Терпение начинает трещать. Не по швам — там все заштопано и зашито уже не раз, нет, начинает трещать по живому. Порвется — не поправишь…

— У меня не кислый вид, — последнее усилие. — Ночь прошлая была слишком, так сказать, бурной. Не выспался.

— Так что же сидишь тут? В одиночестве? — и последнее сказано так, между прочим, но почему-то бьет под дых. Еще чуть-чуть…

— Юль… Я бы был рад с тобой поговорить, но… не могу, — последнее — правда. Не может он говорить с этим мастером ведения допросов. С подружкой той, которая явилась причиной того, что…

А собственно — причиной чего? Прошло уже девять месяцев с момента вступления Жданова в должность президента. Казалось тогда — все им по плечу. Прошло полгода с того дня, когда Жданов сидел в его, Ромином, кабинете, распуская сопли: «Она — котенок с перебитой лапкой». Полгода, нет, чуть больше, с той самой инструкции, с того момента, когда он впервые понял, но не захотел поверить, что друг скоро станет бывшим.

— Прости, Юлиана, я должен идти. Тороплюсь. Меня ждут.

За углом, на стоянке, ждет верный автомобиль, стремительный, юркий, быстрый, с таким же характером, какой был у хозяина еще недавно. Наверное, и коня бы поменять надо, и с квартиры съехать. Чего уж там.

Кто бы мог подумать еще полгода назад. А ведь тогда…

Это было таким отчетливым знанием. Секундным, ярким озарением, слишком невероятным. Жданов и Катя. И ему рядом нет места. Они еще даже не переспали. И он сумел убедить себя: «Нет, быть такого не может: Жданов — часть жизни». Такая же часть жизни, как калейдоскоп красивых женщин, как работа в Зималетто, как командировки, больше похожие на путешествия. Весь мир был карнавалом — нескончаемым, вечным, а потом, вдруг: «Я люблю ее, Малина…»

Жданов, стой! Погоди, Жданов! Ты что ж творишь? Что же ты делаешь? Какое люблю? Зачем тебе это? Она — зачем? И поиск не оправданий, а примет из прошлого: «Это уже было. Он так же влюблялся в Киру, и в Изотову, и… это было». Но — с очевидным не поспоришь — он никогда не влюблялся в некрасивых!

Нет. Еще раньше. Еще до «люблю». Жданов себе не мог признаться долго, а его верный друг уже знал, что президент и товарищ погибает. И надо было его спасать. Спасать от ненужного чувства, так быстро и неотвратимо меняющего, ломающего Андрюху. Надо было спасать от ошибки — фатальной ошибки.

Что же ты творишь, Жданов? Что ж ты такой упрямый? Что же ты так смотришь на нее? Стальные брекеты, очки-велосипеды и тощие косички. Зачем тебе она? Да не в том дело, что она страшна, как атомная война, а в том, что она к тому же любит тебя, хочет тебя, и, зная ее, можно предположить, что получит. Не знаю как, но получит, и ты уже не вырвешься.

Такое Жданову не скажешь — засмеет. Он еще морщится, говоря о поцелуях с нею, он еще не думает о ней, как о женщине, но уже кричит на все Зималетто: «Она моя!», и неважно, что добавляет «секретарша». Она — его, а он-то чей?

А до этого.

Черт, Жданов, что же ты делаешь? Зачем? Почему ты ее так приближаешь к себе? Слишком близко, опасно близко. Ты слишком доверяешь. Да, это забавно поначалу — такая внешность и такие мозги, и влюбленный взгляд. Есть надежда, что тебе самому надоест — и взгляд, и то, что Катя слишком умная и совсем некрасивая. Но тебе не надоедает, ты привыкаешь, ты убаюкан этой вечной, ничего не требующей взамен заботой. Жданов, а как же я? Я тоже — друг. И мы с тобой прошли огонь и воду! Я предан тебе — доказывал это не раз. Почему же ей ты начинаешь доверять больше, чем мне?

Нет. Еще раньше. Все начинается в тот день, когда ты принимаешь ее на работу. Вопреки всему. Вопреки здравому смыслу и просьбе невесты. Словно ты уже чувствуешь, что обречен на любовь этой женщины. И дальше все твои поступки — только дорога по этому пути. От точки «А» в точку «Б», потом «В», «Г», «Д» и так далее, до точки «С» — Свадьба.

Глядя на ветровое стекло, опять вспоминает этот год. Зачем? Уже ничего не изменишь, остается смириться с тем, что случилось. А что, собственно, что изменилось? Все то же — работа днем, развлечения ночью. Все тот же хоровод из красавиц разной степени свежести. Даже кое в чем жизнь стала лучше — новое место работы, новые лица, новые возможности — и не только касаемо работы. Новые друзья. Только вот нет в этой жизни Андрюхи, и все теперь кажется пресным и… ненастоящим.

Врешь ты себе, Малина. Ненастоящим все и было. Единственное, что было настоящим в этих картонных декорациях, которые ты так любил выстраивать, в которых ты так любил играть пьесы по собственным сценариям, так вот — единственным настоящим во всем этом была дружба с Палычем.

Как смешно, как несовременно звучит: «Настоящая мужская дружба». Милко бы сразу закатил глаза и сказал, что настоящая мужская дружба это почти что любовь. Только без секса. Урядов бы подумал, но не сказал бы, что настоящая дружба, это когда обоюдная выгода от отношений велика. Воропаев — что Рома неудачник и вечно второй, и всегда будет в тени более удачливого Жданова. А Кира… Кира после того, как нашла инструкцию, пришла сначала к Андрею, а потом решила навестить Рому. Не сразу. Через несколько дней.

Тогда еще дождь шел. Серый дождь и серый день. Никто не знал — что дальше. Кто-то суетился, как Андрей и Кира, бестолково пытаясь сшить порванную реальность, залатать дырки и сделать вид, что ничего «такого» не случилось. Воропаев, наоборот — мечтал порвать все на клочки, выбросить старье на помойку и наконец-то заставить мир плясать под свою дудку. А сам Роман Дмитриевич все пытался подставить другу плечо, как умел, да только кому это надо было?

И все это на фоне череды заседаний. Состояние тяжелого похмелья. Больной скорее мертв, чем жив. Что дальше? Где Катя? Катя где? Что делать, Малина? А сам не слушает. Что делать? Жить дальше. Кира — твой шанс. Простит и забудет. Давай, комраде, давай… А он опять — что делать? Где Катя? Катя где?

Он заступался за Киру. Кира больше подходит тебе, Жданов. С нею жизнь понятна и прогнозируема, даже скандалы идеально вписываются в общую канву. Неужели ты не понимаешь, Жданов? Пока с тобой Кира, пусть она даже ревнует тебя к каждому столбу, все равно, ты — главный, ты — рулевой и капитан, а с Катей так не выйдет. Ее не согнешь и не сломаешь, расшибешься ты о нее, Палыч, как о скалу, рассыплешься осколками, будешь ты господин Пушкарев, Жда-нов!

Но Кира, конечно же, не знает, что Рома на ее стороне. Не знает и приходит, чтобы убить презрением. Чтоб еще и на нем выместить злобу и унять свою боль. Злая, глаза несчастные, отчаянные. Правильно, все правильно, Кира. Главное — найти виноватого, главное убедиться, что виноватый — не ты. А если еще найти оправдание неверному жениху, так вообще можно жить и надеяться на лучшее, так ведь? Кидается с обвинениями сразу, с порога. Трясет инструкцией, словно все время таскала ее с собой, а может, так и было? Странно, что женсовет ничего не пронюхал. Вот Вика-то точно все узнала от Киры еще в день совета и теперь смотрит на бывшего кандидата в мужья и в отцы ребенка, как на мусор под ногами.

— Да как ты мог?

— Взял бумагу и написал, Кира. Ручкой.

— Не придуривайся! Ты прекрасно понимаешь, о чем я.

О, да, он понимал. Конечно! Это же так мерзко! Хотя, позвольте, а что более мерзко в инструкции, по мнению Киры? То, что Жданов спал с Пушкаревой или то, что спал из-за Зималетто?

— Нет, Кира, — уже вслух, — не понимаю. Так что мерзкого ты увидела? — и выделить ты.

— Не понимаешь? — шмякнула несчастным, зачитанным до дыр листом об стол, не эффектно, а как-то жалко. — Не понимаешь? Ты придумал эту схему, ты его заставил!

— Я заставлял Жданова? Даже не смешно. Ну да, написал. Так написал то, о чем мы с ним неоднократно говорили. Я просто зафиксировал.

Кира давится возмущением:

— Но…

— Что "но", Кира? Все не можешь поверить, что Андрей тоже... не настолько благородный? Что он не слепое орудие ужасного Малиновского? Что он сам, может быть, хотел этого всего?

— У него не было выбора!

Пожатие плечами.

— Он… у него есть оправдание, — сдавленно.

Вот это интереснее.

— И какое же?

— Он влюбился в нее. Он… помешался? Он… Нет, это все ты, Рома! Все ты! Твоя вина!

Назавтра она забудет этот разговор. Все, не только Кира, понемногу успокоятся. Все станет таким, каким было до совета. Почти. И Кира предпочтет делать вид, что во всем виновата Пушкарева. А разве нет? Родилась же она на свет когда-то…

Белый пух летит, словно снег. Чуть меньше, чем полгода с мартовского совета и целый месяц с той памятной драки со Ждановым.

Тоскливо, еще тоскливее, чем было тогда, после совета, после всех этих разговоров.

Тогда он еще пытался шутить. Тогда он еще был полон оптимизма, пусть и наигранного порой. «Андрюх, не дрейфь, прорвемся! Выберемся — не так, так эдак!», но Жданов уже не слушал. Не слышал уже ничего. Шутки и прибаутки, которые раньше бодрили-веслили, Жданов выслушивал с кислой миной.

Это будто проверенное средство от головной боли перестало действовать. Еще одна, очередная «точка невозврата» — старые схемы с Андреем не работали, а новых Рома не изобрел. Привык. Потерял гибкость. Был слишком уверен в том, что их дружба преодолеет все просто на том основании, что она — настоящая. Он так считал. А Андрей?

Они никогда не говорили об этом. Мужики о таком не говорят. Ну не брататься ж у Зималетто, клянясь в вечной верности и смахивая слезу умиления? Все проще: у друга проблемы — помоги, как умеешь. Жданов вытаскивает Малиновского из всяких мелких неурядиц, которые то и дело возникают из-за «дурынданского» образа жизни, а еще, поначалу, ссужает деньги и забывает про долги. А Рома всегда готов помочь советом, всегда готов... Да на все готов! Подать идею и подержать начинание: любое, даже самое безумное.

И сидеть вместе до утра над планами и разбираться в этом гребаном бюджете!

А ведь поначалу ему даже нравится, по крайней мере, он пытается найти прелесть в этих посиделках втроем. Три мушкетера, команда. Один за всех и все за одного. И Рома обнимает Катьку, боевого товарища, за плечи и недоумевает — неужели у кого-то могут родиться в отношении ее фривольные мысли? Смех. Но совсем не смешно то, что Катя в жизни Жданова занимает все большее место. Это пока незаметно. Почти. Но не для Ромы. И он пугается. И допускает ошибку. Он думает — вся эта история с соблазнением оттолкнет Катю и Андрея друг от друга. Он думает, что став любовницей, Катя перестанет быть для Андрея особенной. Ночью все кошки серы, а некрасивых женщин не бывает, если напиться…

Она же такая же, как и все, Жданов! Ни капельки не лучше. Даже хуже, опасней. Такая не упустит своего шанса, ни за что! Слишком редко таким, как она, выпадает счастливый билет, и она вцепится в него намертво своими железными зубами. Взгляни на нее, Жданов. Да не так! Увидь в ней женщину, некрасивую женщину! А он! «Котенок… Мне ее жаль... Мы не должны…»

Нет, конечно же, не только из-за страха он так настойчиво толкал Андрея к Кате. Интересно же было — что будет. Игра со спичками. И еще этот Зорькин. А вдруг он бы был авантюристом? Да нет. Кто-кто, а Рома был уверен, даже больше, чем Жданов, что Катю никто не сможет переломить. А он, Рома, попытался, руками Жданова и той самой инструкцией. Вот такой разноцветный, запутанный клубок мотивов.

Цепь случайностей, сплошное сослагательное: если бы…

Если бы он, Рома, вообще не обратил внимания на разговоры про Зорькина.

Если бы промолчал.

Если бы был занят чем-нибудь другим, более интересным, плюнул бы на все, позволил бы Жданову разбираться самому.

И уже потом, когда курок был взведен.

Если бы не Шура… (Как она рыдала, сознаваясь! Как он хотел придушить ее!).

Если бы не Катино любопытство (Эх, Жданов, она еще круче Киры будет пасти тебя, и не дай Бог ты попадешься!).

Если бы не желание Пушкаревой добиться чистосердечного признания…

Если бы она не подслушивала, когда не надо, а наоборот.

Если бы, если бы, если бы…

Тогда бы все прошло гладко, как и планировалось. И Кира стала бы Ждановой. И Пушкарева бы не расцвела. И тебе бы, Палыч, до оскомины стало бы скучно жалеть ее.

И мы, Жданов, остались бы друзьями.

Только история сослагательного не терпит, и мы имеем то, что имеем: госпожой Ждановой скоро станет Пушкарева, а сам Жданов превратился в того котенка, которого пожалеть надо. Измельчал вчерашний хищник. Сдулся.

И ничего не осталось от настоящей мужской дружбы.

* * *

Украдкой посмотреть на часы, висящие за спиной у президента фирмы, в которой Роман Малиновский теперь коммерческий директор. Заседание длится уже второй час и шеф все бубнит и бубнит о производительности и о том, что надо заставлять менеджеров… а поставщики… и эффективность...

Самым главным во время таких совещаний сидеть прямо, не заснуть, ну и не зевать. И еще — не шутить.

Поначалу странно, когда на твои шутки весь коллектив дружно реагирует гробовым молчанием: непонятно — или они юмора совсем не понимают, или он разучился шутить? Как первое, так и второе вполне возможно. С другой-то стороны — ну нет, так нет. Не хотят смеяться — не надо. Монастырь чужой, незнакомый. Чего лезть со своим уставом? И тем более — зачем вспоминать, что «а вот у нас в Зималетто». Не у нас, Рома. Ты там был только служащим, а твои акции составляют столь ничтожный процент, что Жданов даже не озаботился выкупить их. Зато есть шанс, что на какой-нибудь важный совет и его пригласят…

Брюнетка, сидящая напротив зазывно улыбается, можно и улыбнуться ей в ответ. Ничего такая. Ноги красивые и грудь — размер третий, самое то. Не красавица, правда — немного портит впечатление тяжеловатый подбородок и нос «а-ля Палыч», зато как похотливо смотрит. Такую и уговаривать не надо. А обручальное кольцо — гарант неприкосновенности свободы.

— Роман Дмитриевич, а что вы можете сказать по этому поводу? — шефу захотелось интерактива. Знать бы — о чем речь.

— Работать надо, — Рома сама серьезность. — И повышать ответственность каждого! — и фоном мысли: «Как же вы мне все надоели!».

Шеф доволен. Он вообще любит шаблонные фразы и стандартные реакции. Бывший военный с ужасным лексиконом. Вот Рому он, например, называет «комдиром» и очень веселится по этому поводу. А ведь он старше Ромы всего на год. Еще недавно думалось, что все сверстники — их с Ждановым клоны, или лузеры, типа Зорькина и их можно не брать в расчет. А оказалось…

Живут такие, воспитывают подрастающих детей, отращивают пивные животы, треплются о рыбалке и о смене машины. И машины себе выбирают, как и жен — надежных и скучных. И сами — молодые старики, в жизни которых не было ничего интересного, кроме одного попадания в вытрезвитель и стыдной интрижки с коллегой. Ничего интересного. Не было, нет и не будет.

— Рома! — та самая брюнетка, кажется Маргарита. Скорее Рита, чем Марго. — Рома, у меня тут отчеты кое-какие, а Владислав Иванович велел через неделю план предоставить… Может, вечером посидим… над планами?

«Вы привлекательны, я — чертовски привлекательна, что время зря терять?» Ну да, конечно…

Рома может рассказать сейчас, как пройдет это бдение над планом. Видимо, это заразно и он сам становится скучным, как и они все. Или дело не в них и даже не в нем? Но в чем же?

После той драки, он, как ни странно, не стал напиваться, не погрузился в меланхолию и апатию (если и погрузился, то только на пару часов — не больше). Поначалу злился, потом злорадно ждал, что Жданов позвонит. Потом немного попереживал, а потом махнул рукой: «Ну и хрен с ним, с настоящим другом!», — и устроил себе такой отрыв, что видавшие виды тусовщики были посрамлены! И в этом угаре, соря деньгами, меняя спутниц еще чаще, чем раньше, ему казалось, что он освободился от оков.

Что-то было в этом: никакой ответственности. Не надо было думать за Жданова, вместо Жданова, для Жданова. Не надо было вылавливать его по кабакам, не надо было слушать его сопливые излияния. И риска получить по морде из-за Катерины Валерьевны не было. Чем не рай? Рай. Еще бы отключить ту область мозга, которая ответственна за воспоминания, но где наша не пропадала? Забывать надо весело, а хоронить прошлое — раз и навсегда.

И почти получается.

На такое веселье Рома отпустил себе две недели и выдержал срок, по окончанию которого отлежался, отоспался, привел себя в порядок, сменил симку специально-блядского телефона и разослал резюме по рекрутинговым агентствам. Ждать пришлось недолго, и уже на втором собеседовании Роман жал руку своему будущему боссу.

И начался новый виток новой жизни. Все тут было не так, как в Зималетто, даже если забыть про то, что в первый же день Рому строго отчитали за пятиминутное опоздание с обеденного перерыва. «Мелочи, Жданов, знаешь, это мелочи. Привыкну, втянусь…»

Еще одна примета нового времени — разговоры с воображаемым другом.

«Куда я качусь, Жданов? Нормально поговорить не с кем. Я с этими коллегами как с марсианами: мы с ними не пересекаемся. У них — семья, футбол, рыбалка, у меня — тусовки, девочки и прочие радости холостяка. Я попал в богадельню! Надо, надо было на собеседовании первым делом поинтересоваться процентом холостяков на один квадратный метр офисной площади. Ничего, Палыч, зато с сотрудницами у меня полный контакт. А видел бы ты мою секретаршу!»

Вот бы преставился случай сказать что-то вроде этого Андрюхе лично. Хочется, черт возьми, как хочется узнать, что ему тоже не сладко, что ему плохо без него — без бывшего лучшего друга. Бывшего. Лучшего, но по слухам, у него все отлично: и в бизнесе, и в личной жизни. Со всеми вопросами разобрался — молодец, все точки над «и» расставил — герой.

— Так что, Роман Дмитриевич? — Рита терзает его по аське уже раз в двадцатый. — Мне без вас не планируется! — дурацкий краснеющий смайл.

Господи, как ее хочется послать! Как они надоели все! Ему — сейчас, а Жданову раньше.

Может в этом все дело? Ему, Роме, все казалось таким правильным, казалось единственно возможным — жить так, а Андрей уже не хотел, уже устал, и вопил об этом, кричал, облекая это в шутливое: «Ну когда они прекратят видеть во мне только секс-машину?». И они оба смеялись, забывая, что в каждой шутке смешного совсем немного.

Несовпадение фаз. Несовпадение скоростей. Несовпадение орбит и векторов развития. Что там еще может не совпасть? В какой момент они, лучшие друзья, прекратили совпадать, почему? И, черт возьми, почему так важно понять это сейчас?

Ужин из лоточков в обществе Риточки, проходящий в романтической атмосфере пустого офиса — это еще хуже, чем ужин в обществе Клочковой, когда Виктория кормила его макаронами. Кто бы сказал, что такое возможно — Рома бы не поверил ни за что, а поди ж ты. Он ловит за хвост: «а вот раньше…». Нездоровая атмосфера в этом коллективе, ой нездоровая. И надо что-то с этим делать, пока не поздно. И он делает, прервав Риточку на середине фразе, задирая на ней юбку и оскверняя своими действиями наверняка девственный стол конференц-зала.

Хорошее настроение и самочувствие возвращается. Аллилуйя! Неделю вся женская часть коллектива шепчется за его спиной, завистливо поглядывая при этом на гордую Маргариту. Все прекрасно, почти прекрасно, но почему последнее время все было не просто хорошо, замечательно, прекрасно, а именно что почти?

И почему выскакивает сразу, как не прямая, но явная ассоциация, и не идет из головы: скоро у Андрюхи свадьба и, вот точно, не будет у него свидетеля. Как конвоиры поведут Палыча под венец друзья Пушкаревой.

Свадьба. Ерунда же! Счастливое, можно сказать, событие. И какая разница — есть или нет свидетель, и кто он. Чего же ощущение такое, что не свадьба скоро, а похороны?

Надо уметь, Жданов, радоваться счастью близких и далеких. Твое здоровье, Палыч. Я зла не держу, и ты не держи. Поздравляю. Жаль, что не лично. И, по такому случаю, напьюсь в гордом одиночестве в этот день. Спасибо периодической печати — знаю, когда за молодых поднять бокал. Живите счастливо. Дружно живите. Пусть она заменит тебе и меня. Раз уж она взялась за это дело, то пусть справится. Желаю тебе никогда не пожалеть о том прекрасном ударе, которым ты вышиб меня из своей жизни. Что еще? Деток, и чтобы в папу уродились, хотя ум и хватка пусть мамины будут. Еще удачи в делах. Умения рисковать. Не проигрывать. Не знать предательства. И никогда так не тосковать, как я сейчас, молча. Молча, потому что все на свете фигня, а настоящие мужики не переживают из-за фигни.

* * *

Сразу и не понять, что звонят в дверь. Гости сюда давно не заходят — просто так, с бухты-барахты. Жданов вот мог, а больше некому. Девушек сюда приводят с собой, да и то в последнее время все реже. Не потому что красивых птичек, рыбок и бабочек в столице меньше стало, а просто не хочется, лень, не радует.

И вдруг — звонок. Суббота, утро. Наверное, единственно возможное время, когда Роман Дмитриевич дома. Жданов вот шутил на этот счет... И на секунду взрывается, моментально прогоняя сон: «Не выдержал Палыч, приехал!»

Но действительность в который раз оказывается во много раз фантастичнее смелого вымысла:

— Катя? Катерина Валерьевна?

— Доброе утро. Я ненадолго. Можно я пройду?

А вот не надо было, Роман Дмитриевич, позволять Жданову и Пушкаревой спать в твоей постели, не надо было давать ей возможность приехать сюда. А теперь решай, и решай быстро, что делать. Можно молча закрыть дверь перед ее носом. Что и говорить, будет эффектно, но любопытство, Малиновский — зачем же она приезжала? — тогда загрызет тебя насмерть еще до вечера. Можно сказать что-нибудь шутливое, со скрытым подтекстом, к чему формально не придерешься, но в чем будет изрядная доля оскорбления. Чем не вариант? А еще можно молча посторониться и кивнуть, позволяя ей пройти. И предложить чай. И тогда можно подумать еще — как вести себя с незваной гостьей, и появится возможность узнать что-то обо всех тех, кого она же у него отняла. Так и надо сделать.

— Спасибо, — косится, словно он ее сюда завлек, будто он маньяк-рецидивист и ей об этом известно. Нет, Пушкарева, вот тебе — точно — бояться нечего. Даже пусть ты теперь прехорошенькая. Вот именно — прехорошенькая. Не красивая, не роскошная, но… черт возьми, именно сейчас и становится ясно, чем пленился дурак-Жданов.

Женственность! И где ж ты ее прятала, как?

Угловатая и несуразная вначале. Вся из ломаных линий и нервных дерганий. Нелепая одежка: какой-то ходячий винегрет. Потом ломаность стала исчезать, но на смену ей пришла зажатость, оцепенение, монолитность. О, эти высокие воротники и гладко зачесанные волосы, этот стальной взгляд, от которого мороз по коже. И сжатые в полоску обветренные бледные губы. Думал — от любви к Жданову, оказалось — от ненависти к двум шутникам и к себе, за то, что любовь не удалось вытравить…

«Думаешь — не знаю? Знаю, Катерина Валерьевна, теперь знаю — было время проанализировать все, даже ваши метаморфозы.»

— Чай?

— Да, если можно.

— Можно, отчего нельзя.

«Интересно, что ж ты молчишь, раз пришла? Ждешь, что накинусь с вопросами? Не дождешься. У меня есть сила воли и характер, и есть чем заняться — ну там чай заварить».

Смотрит прямо перед собой, собирается с духом. Наверное, не ожидала столь радушного приема. И зачем только пришла? Что-то не верится, что соскучилась. Еще меньше верится, что простила. Не простила и не забыла.

Каким четким было ощущение, что Катя его размажет по стенке, когда она только вернулась из-за морей. И ощущение это не отпускало, только в командировке и удалось как-то отойти от него. И все же первое превращение удивило, но не так, как это — вот сейчас сидит перед ним совсем другой человек, другая женщина. А тогда? Тогда изменилась прическа, одежда, но взгляд остался таким же, как до совета — холодным, стальным, и губы были так же сжаты в полоску. И никуда не делась «замороженность» и экономность в движениях. И красивой он бы ее тогда не назвал. Ухоженной — да, но не красивой. Сдуру сказал об этом другу и чуть тогда прямо и не получил по роже. Дурак! Кому твое мнение было нужно? Уже никому! «Катя! Катя! Она вернулась, Малина! Я буду за нее биться. Я отпущу ее. Что делать, что делать, Малина?» И давал же советы! Даже немного вдохновился — все опять, как и положено: Жданов прибегает советоваться… Но все уже было наперекосяк, Палыч советов-то спрашивал, да только вот уже их не слушал: «ушел в себя, вернусь нескоро»…

— Роман Дмитриевич…

«Все же собралась с духом. Ну что же, Кать, ты ж не из робких. Что тебе какой-то разговор с Малиновским? Это ж какую наглость надо было иметь, чтобы в затрапезном виде припереться устраиваться на работу в Зималетто? В эту обитель моды? А вылет на футбольное поле? А флирт, интрижка и любовная связь с почти женатым шефом? А клепание поддельных отчетов? Предоставление на совете реальных цифр? Бегство в Африку и триумфальное возвращение? Ну и как апофеоз — тут фанфары — пост президента и в качестве бонуса рука, сердце и жизнь Жданова? Да-а-а… А безнравственным называют меня…»

— Я вас слушаю.

«Так что смелее. По сравнению с прошлыми достижениями...»

— Я хотела пригласить вас на нашу свадьбу.

— Не понял.

Нет, действительно не понял! Что-то со слухом. Или у нее с речью. Или…

— У нас свадьба, и Андрей… он переживает из-за вашего… из-за ссоры.

Вздернула подбородок, глядит с вызовом. Знакомо. Интересно, она пытается скрыть робость, или наоборот, старается не очень напирать, давит в себе желание начать говорить в приказном тоне. Нет, она из тех, кто мягко стелить умеет.

— Мне приятно, но…

— Но?

— Андрей не знает?

— Я сказала, что мы с Юлей идем кое-что прикупить. Для свадьбы. И это правда. Просто мы встречаемся через час.

— Ясно. То есть Палыч не в курсе. Я, получается, подарок для него?

— Роман Дмитриевич!

Ну что — Роман Дмитриевич? Игра в благородство: «Я простила и забыла». И какая разница — что думает по этому поводу другая сторона? По логике теперь Малиновский должен сорваться и броситься в ноги, вымаливать прощения.

За что?

За то, что назвал вещи своими именами?

А просить прощения у него и у Палыча за то, что читала не ей предназначенные письма, она будет?

Или он должен биться головой об пол, за то, что не разглядел за старым тряпьем и страшными очками ее прекрасную душу?

Так он разглядел — готовность изворачиваться и врать, готовность играть не по правилам и многое еще, чего почему-то не видит Жданов.

Ах, она любила и любит?

Только кто сказал, что любовь — для всего оправдание? А дружба? Нет? Почему? Почему дружба — ниже любви?

— Роман Дмитриевич, мне жаль, что я стала причиной вашего конфликта. Вы столько лет дружили. Андрей очень мучается. Он не говорит, но я вижу: ему вас не хватает.

Нашла нужные слова. И вся злость моментально улетучилась.

— Я не знаю, Катя.

До чая дело не дойдет. Поднимается изящно — где только научилась этой грации? Вынимает из сумочки конверт:

— Вот приглашение. Мы будем вас очень ждать. До свидания.

Хлопает дверь, сквозняк бросает занавеску прямо в лицо. «Вот приглашение». Оставила один на один с собой и собственными думами. Нет, он, конечно же, не пойдет на эту свадьбу. Он не хочет. Жданов и Катя. Бред. До сих пор не поверить!

* * *

— На свете счастья нет, но есть покой и воля…

Хихикает. Совсем дура, что ли? И ведь в глазах интеллект если и не сияет, то явно проблескивает. Или тут срабатывает рефлекс — если что-то говорит Роман Малиновский, то это должно быть смешно по определению? И уже пох… — Пушкин, не Пушкин.

— Кисонька, а ты потанцевать не хочешь?

— Хочу!

— Вот и иди!

— А ты? — ну где она набралась этой пошлости: «А-а-а-а-а ты-ы-ы-ы-ы»?

— А я — не хочу. Иди, иди.

Ушла. Обиделась вроде. Ну и хрен с ней. Достало, до чего же достало все. И не сосредоточиться под это мерно выбивающее мозг «бум-бум», а вопрос — идти или не идти — все еще висит дамокловым мечом над головой, а до свадьбы-то осталась — как же быстро идет время! — всего-навсего одна ночь.

Нет, что туда идти? Чтобы народ поглазел? И что можно сказать Жданову, кроме: «Жданов, ты кретин!». И кто оценит эту фразу? А шансов ее расшифровать и объяснить свою позицию никаких. Так чего идти? Постоять среди бабсовета? Или все же у Палыча хватит мозгов справить свою свадьбу без них? Вот интересно. Интересно — что у них будет за свадьба? И кто на ней будет? И как это все перенесут Ждановы-старшие? Что-то не верится, что они, особенно Марго, в щенячьем восторге от невесты. Но Маргарита Рудольфовна умна и сына любит, так что с желанием попортить невестке кровь подождет до возвращения молодых из круиза. Или круиза тоже не будет? Как и что они решили? И принимал ли в решении свадебных вопросов участие Жданов, или госпожа президент сама справилась? И кто чью фамилию в итоге возьмет? Черт, интересно же. Но идти все же на свадьбу лишнее. И потом: утром будет голова болеть, ну их. Лучше оторваться сегодня по полной, завтра проспать и свалить все на судьбу.

Голова не болит, все значительно хуже — она напоминает пустой бочонок, по которому кто-то лупит бейсбольной битой. Времени… Почти проспал. Почти. Опять это треклятое почти! Нет, чтобы проснуться через час, тогда бы не было ни одного шанса, а так… Пустой бочонок вместо головы… Не-е-ет, не пустой — одна мысль в ней бьется, летает от стенки к стенке бочонка, как пингпонговый мячик: «Идти или не идти?»

Для начала надо подлечиться. Не очень хорошая идея. Голова проясняется и решение приходит само собой. Такое четкое и ясное, что спорить с ним нет смысла: тем более, когда споришь сам с собой.

Поиски галстука, чтобы подходил к рубашке, выбор костюма, чтобы подходил к галстуку и рубашке. Черт! Все не то и не так. Костюм, к нему рубашка — вот эта, и этот вот галстук. Нет, к черту галстук.

Времени — в обрез. Купить охапку роз. Подарка нет. Ничего, Жданов, твой подарок — я. Уж прости, не буду себя перевязывать ленточкой. Пошло. Пусть себя ленточкой твоя супруга перевязывает.

Пробки. Откуда в субботу пробки? Да оттуда, откуда и во все остальные дни. Приглашение забыл! Нет, не забыл — вот оно! Столько дней в бардачке валяется. Точно не успеть! Точно. Можно и не спешить. Да скорее вы все, ослы безмозглые!

Вот загс. Вот дверь, а вот и Жданов.

Палыч, что я тут делаю? Зачем я приперся, ты не знаешь?

— Поздравляю!

— Ромка!!! Ромка!!! — и взгляд в сторону на свою жену. — Кать?

А она еще красивее, чем тогда, когда приходила зазывать на это торжество. Кто бы сказал, что Катя, Катя Пушкарева станет такой — не поверил бы. И сейчас не верится, но с другой стороны — невесты все, как правило, красивы и милы, вот посмотрим, какая из нее жена получится.

— Спасибо, Роман Дмитриевич, что пришли... — взгляд туманится. Сейчас заплачет. Только этого не хватало! Не надо, а то именно в эту минуту я себя все же почувствую последней сволочью.

— Не за что. Спасибо, что пригласили.

— Ромка… — и добавить ему больше нечего. Не то место и время, не те условия, и люди вокруг — не те.

— Ну… я пойду. Поздравляю, желаю… счастья желаю!

— Нет! Как же так… — в один голос. Тоже мне — попугаи-неразлучники.

— Да я как-то не планировал задерживаться.

— Нет, Ромка, так не пойдет, — и мертвая хватка чуть повыше локтя. Узнаю тебя, Палыч, узнаю — улыбка на устах, глаза лучатся заботой, а от доброжелательного тона мороз по коже.

— Хорошо, но я на машине. Сам доберусь.

— Тогда следуй вон за тем музейным раритетом. И попробуй пропасть по дороге!

Да куда я денусь? Куда я денусь от тебя, Палыч?

Вот и все. Вроде должно стать хорошо и спокойно. Вроде помирились. И даже взгляды женсовета (конечно же, все тут как тут, вон и Шурочка мнется, кусая губы, смотрит то на своего бывшего босса, то на своего спутника) не злят. Все в порядке. Теперь, что, новая глава, так? Начало новой истории? Или все-таки продолжение старой? И почему это важно?

Почему так хочется сесть в машину и уехать домой? Почему? Помирились же? Помирились! И Андрюха был искренне рад. И сейчас еще банкет — можно будет посидеть в сторонке, вдвоем, выпить вискаря и… И дальше-то что? Что дальше? Посидеть и выпить, а потом? Как же мы потом будем, Палыч? И надо ли тебе это? Или ограничимся редкими посиделками? Раз в неделю, раз в месяц, раз в год? И есть еще о чем нам говорить? Кто мы сейчас? Враги? Да нет. Какой же ты мне враг, Жданов. Друзья? Почти. Весь вопрос в том — хватит ли у нас сил и желания преодолеть это почти. Хочется верить, верится… почти…