Наверное (джен)

Вроде бы молодая и симпатичная девушка. Самостоятельная. Ответственная и исполнительная, но больно уж тихая. Начинала говорить — и никто ей не верил, может, и оттого, что она сама себе не верила. Однако усердная, умудрялась решать тяжелейшие проблемы, чем приводила коллег в восторг, а сама потом становилась еще более молчаливой и замкнутой.

Может, и были у нее друзья, даже личная жизнь какая-нибудь, да только никто об этом не знал — никому она ничего не рассказывала. Приходила, тихо со всеми здоровалась, отрабатывала свое, иногда засиживаясь допоздна, и уходила куда-то в сторону автобусной остановки.

«Странная» — прозвали ее коллеги. Вроде бы недолюбливали ее, но и жалели, слишком она нелюдимой была.

Звали ее Света, и было ей двадцать семь.

Редкие русые волосы она постоянно затягивала в хвост, который вместе со старым серым костюмом не придавал ей ни красоты, ни шарма. По сути, Света была обыкновенной серой мышкой. Почти ни с кем не общалась — то ли от страха, то ли от пренебрежения — и смотрела, если не на бесконечные документы и отчеты, то куда-то вглубь себя. Со временем всем начиналось казаться, что и нет ее совсем, это только работа ее сама собой делается. А раз ее нет, то есть не видно и не слышно, как и где она работает, то странно это, может, она и вовсе не работает? Подумали, посовещались коллеги с директором и бухгалтерами и решили, что зарплату ей надо урезать.

Первый раз урезали, под предлогом кризиса, — ничего не сказала, будто так и надо. Остальные и подумали, значит, правильно сделали, значит, она и сама знает, что заслужила. Документы и отчеты она хуже делать не стала, следовательно, мало ей работы давали. Стали давать больше, а она и не протестовала. Все делала. Только становилась все более молчаливой и чуть хмурой, но кто это замечал?

Во второй раз зарплаты урезали всем, кроме нескольких лиц, к директору приближенных. Много было разговоров, пересудов, чуть ли не мятежей, но ответ был один: не нравится — уходите. Никто не ушел, потому что везде так было — и в городе, и в стране.

Одна Света молчала, но от нее никто слов и не ожидал. Только подкидывали иногда свои отчеты, когда не успевали сами, а она все делала, со всем справлялась. Будто не человек, а машина какая-то.

Так бы и жили — коллектив и Света, если бы не новенький, перешедший от конкурентов. Молодым и незамужним он понравился сразу, да и с мужчинами быстро сдружился. Одна Света на него внимания не обращала, и его, видать, это задело.

— Что же ты молчаливая такая? — спрашивал он ее, а она только удивленно хлопала ресницами, будто в первый раз видела.

Повышенное внимание новенького к тихой Свете женщинам не нравилось, и поползли всякие слухи.

— Она ничего не делает, а тут работает — с директором спит.

— Она-то? Да быть такого не может! Серая же мышь!..

— Наверняка парня заколдовала, на нее без слез не взглянешь, а тут все крутится и крутится подле нее…

— Что-то тут не так, да. Может, и было у них раньше чего?

И говорили, говорили, и нелепее разрастались слухи. Теперь и мужчины думали, что она легкодоступная. Многие кривились и молчали ей в спину, а другие делали колкие замечания. Только вот не реагировала она на них, молчала, как и раньше, отчеты выписывая.

Женщины же сначала будто между собой ее осуждали, затем новенькому все по дружбе рассказали, а затем и директора дошли неприятные известия.

— Мне тут сказали, что ты своим поведением подрываешь все то, на чем зиждется наш коллектив. Неприятные вещи творишь, Светлана! — директор качал головой и глядел на нее, несуразно смотревшуюся в его большом роскошном кабинете. — Надо как-то эту проблему решать, ты же создаешь конфликт!

Света смотрела в пол, опустив плечи и сцепив руки перед собой в замок, словно защищаясь от этого большого, солидного мужчины.

— Как-то нам надо разрешить все это, — продолжал он, и глаза его становились ласковее и маслянистее, — вот если бы мы с тобой договорились для начала, то я бы попробовал договориться с остальными. Заступился бы. Работаешь ты ведь хорошо, только за себя не стоишь. — Он подался вперед, налегая грудью на массивный стол, — что думаешь, Светлана?

Светлана молчала, то ли отказываясь что-либо думать, то ли просто говорить. Однако директор, чувствуя свою власть над ней, только улыбнулся шире и продолжил:

— Платье покрасивее надень, накрасься и прическу сделай. Сегодня вечером заеду за тобой, съездим в ресторан, поговорим, решим, что будем делать. Думаю, все решится в твою сторону, ведь, судя по всему, тебе не в первой такие ситуации разрешать.

Дверь за девушкой закрылась, и сразу десятки недобрых, торжествующих, злых взглядов обрушилось на Свету. Все знали, что там было, все знали, чем закончилось, и все думали, что ей действительно не в первой все это. А Света шла к своему столу, не замечая, как отвернулся от нее тот самый новенький, отвернулся с отвращением и презрением в глазах, словно увидел нечто мерзкое.

Вечером Света шла к автобусной остановке, повесив голову. Не замечала ничего вокруг, а все думала. Что ей делать? Что она вообще сделала не так, что все так обернулось? Никого никогда не обозвала, ни оскорбила, ни обидела. Работала прилежно и усердно, помогала, чем могла. А теперь идет и понимает, что коллеги ее терпеть не могут, директор ждет действий для нее неприятных, а если она не сделает, как он сказал — то и работы можно лишиться.

Скрипнул автобус и выпустил ее во тьму улиц. Света шла домой и будто меньше становилась с каждым шагом. Не было выхода, не было ответа. Никогда в такие ситуации не попадала. Всегда была прилежной девочкой, а другой и быть не могла — не знала иного способа выживания в этом мире. Не было у нее друзей, всегда одна была, поэтому и спросить совета не у кого.

Дома вокруг казались ей теперь огромными и тяжелыми, неприятными и хохочущими над ней. Улицы словно не рады были, что она по ним идет, прохожие с неприязнью на нее смотрели и шушукались за ее спиной, словно знали, на что она должна решиться, что совершить. И не было ни сочувствия, ни поддержки.

На лестнице к двери Света окончательно поняла, что выхода нет. Даже если она поедет с директором, то все эти слухи, которые они слышала про себя краем уха, станут правдивы.

Звякнул ключ, и неприятный запах перегара накинулся на нее. В квартире было темно, лишь на кухне горела неярко лампочка. Света заглянула внутрь — там спал, положив голову на стол, неопрятного вида мужчина. Почти полностью седой, в рваной майке и вытянутых штанах. Рядом стояла недопитая бутылка.

Словно почувствовав ее присутствие, мужчина медленно поднялся, икнул, сфокусировал взгляд на ней, молча стоявшей в дверном проеме, и сказал:

— Что смотришь? Стоит, вылупилась. Не видела никогда? Остолопка безмозглая. Чего так смотришь? Вот всегда так смотришь! Будто видеть, ик! не хочешь. А не смотри! И вообще вали отсюда! Это мой дом! А не твой, поняла! Ишь, села на шею, жалостью прикрывается. А не надо меня жалеть, я сам! А не это! Что ты там себе думаешь, дура никчемная!

Он несколько раз икнул, помахал кулаком, даже хотел было привстать, для большей грозности, но не смог, только задрожал и плюхнулся обратно. Затем взял бутылку и допил, все еще ругая Свету, все также молча стоявшую в проеме.

— Неблагодарная…я ее кормил, одевал, а она смотрит, как на убожество. Ик! Неблагодарная! Вот тварь!..

Света развернулась, зашла к себе в комнату и села на потрепанный временем диванчик. Жила она всю жизнь с отцом, который с каждым годом все больше и больше пил. И если в ее школьные годы он и бывал трезвым, то сейчас почти не просыхал. Мать их бросила, а больше никого не было. И некому было им помочь. Девушка работала везде, где могла, чтобы была еда и хоть какая-то одежда; с окончанием института устроилась в фирму, где делала всю посильную и непосильную работу. Даже если не было сил, даже если потом голова гудела и ныли виски, даже если ей приходилось засиживаться до ночи, она держалась за свое место, потому что не знала, где ее еще могут взять. Ведь никто никогда не говорил ей, что она на что-то способна, наоборот, она была глубоко убеждена, что она всем обязана. И если ей уменьшают зарплату, то так и надо, по-другому и быть не могло. И если коллеги подкидывают свою работу — это правильно, они ведь лучше ее.

А теперь что делать? Света сидела на диванчике и чувствовала, что внутри уже ничего не было. Ни желания, не убежденности. Только огромная темная дыра, холодная и сосущая, требующая только одного — исчезнуть.

Света взглянула на часы — через полчаса за ней заедет директор. И тогда совсем все. Конец. Может, и надо бы сделать так, как от нее ожидается, но только не решиться ей на это.

Девушка дошла до ванной и закрылась в ней. С полки взяла огромный нож, лежавший там чуть ли не с самого ее рождения, и посмотрела на себя в зеркало. Бледное лицо, блеклые волосы, пустые глаза — и верно, кому она такая нужна? Стоит же сделать два движения ножом и все, не надо будет ни думать, ни надрываться, чтобы выжить, ни выслушивать всякую мерзость про себя. Только два движения ножом…

Сверкнул нож, задрожали руки, на кухне выругался пьяный отец, и просигналила какая-то машина за окном. Света еще раз взглянула на себя в зеркало, а затем… Раз, другой, третий, снова и снова она орудовала притупившимся со временем ножом, рвала себя на части. Рвала с каким-то остервенением и даже радостью. Когда снова взглянула в зеркало, то увидела раскрасневшуюся девушку с горящими глазами и короткими, неровно обрезанными волосами. Ее серый костюм рваными полосками висел у нее в руках, как шкура только что убитого животного.

Света вышла из ванной, дошла до телефона и позвонила директору, который уже ждал ее снаружи.

— Светлана, я не намерен долго ждать, где ты?

— Я увольняюсь, — сказала Света, чувствуя, как бежит по ее венам кровь и как горячо и сильно бьется ее сердце.

— Не понял. Света…

— Я увольняюсь, — повторила она и положила трубку.

А потом еще несколько часов кружилась по своей маленькой комнатке, чувствуя невероятную свободу и прилив сил. Завтра она найдет новую квартиру, свою собственную. И другую работу. И будет видеть других людей. И все у нее будет по-другому.

Наверное.