Кошмар на рождественской улице (гет)

Раз... Два... Фредди в гости жди...

Три... Четыре... Двери затвори...

Пять... Шесть... Крепче стисни крест...

Семь… Восемь... Тебя не спать попросим...

Девять... Десять... Больше не надейся...

(с) знаменитая считалка из фильма ужасов «Кошмар на улице Вязов»

Пролог

В комнате царит полумрак: небо затянуло грозовыми тучами, а хозяйка дома не потрудилась попросить эльфов разжечь камин или включить свет. В комнате тянет сыростью и пахнет дымом.

— Мы не любим говорить об этом, — Панси крепко затягивается. — Вспоминать это — выше моих сил.

— Но, тем не менее, вы согласились на это интервью.

Согласилась, потому что обещала.

Паркинсон отрывает взгляд от гобелена с фамильным древом и обращает внимание на человека, сидящего в кресле. Маленький, щуплый журналист-выскочка-стажер. В потертом пиджаке и лакированных туфлях со сбитыми носками он буквально утопает в кожаной обивке и чувствует себя явно не в своей тарелке.

К тому же, у него насморк. Он отвратительно хлюпает носом каждые три минуты.

Но что-то придает ему уверенности. И на самом-то деле он бы подпрыгивал на месте и тыкал бы ей самопищущее перо прямо под нос, если бы того позволяли какие-никакие приличия.

Злость.

Она накрывает внезапно. Вспыхивает и тут же гаснет, уступая место привычному раздражению.

— Вякнуть не успеешь — будешь вышвырнут за порог, — Панси вновь затягивается.

Клубы дыма поднимаются к потолку.

— Но, позвольте, — мальчишка осекается, ерзает на месте, но затем, будто вспомнив что-то, продолжает: — Вы же не хотите, чтобы на страницах «Ежедневного Пророка» появились не самые лестные статьи о вас, мисс?

Панси склоняет голову набок, щурится и делает шаг вперед. Стук шпилек, столкнувшихся с паркетом, раздается в повисшей тишине, словно звук выстрела.

Мальчишка судорожно цепляется за края своего блокнота и сглатывает. Видимо вспомнил, что он не в том положении, чтобы паясничать, командовать и хамить.

Расцарапать бы ему лицо. Впиться бы ногтями в мягкую кожу щек.

Услышать бы, как он взвоет от боли.

Увидеть бы кровь.

Панси дергает пальцами правой руки, поводит плечом, пытается сбросить с себя наваждение.

— Мисс? — тихо, практически жалобно. — Я…

Как же легко сбивать с новичков всю спесь.

Панси жалеет, что они впятером договорились вести все дела с журналистами таким способом. По очереди. В целом, все было справедливо, если бы не одно «но», которое не давало Панси покоя вот уже полчаса.

В среду Поттер торчал в кафе на Рэйнвиль-роуд в компании Эллисон из «Ведьмополитена». В пятницу Лавгуд принимала гостей из «Криминальных хроник». В воскресенье Блейз забегал в редакцию «Зарубежного Еженедельника».

Сегодня понедельник и Панси Паркинсон журналист-выскочка-стажер из «Ежедневного Пророка». Тупик. Она чувствует себя заложницей того-самого-Рождества. Заложницей того-самого-случая, на то-самое-Рождество.

Вот уже год вся магическая община держит на слуху все новые и новые факты о том-самом-Рождестве, вылезающие наружу, словно черви после дождя.

Если бы Гарри один единственный раз выписал доступ в эту чертову психушку, в палату к той-самой-Грейнджер от них бы все отстали. Народ получил бы желаемое и их бы оставили в покое.

Паркинсон. Малфой. Забини. Лавгуд. Поттер. Их фамилии и колдографии уже год не сходят со страниц журналов. Они все.

Узники.

Журналист-выскочка-стажер кашляет, привлекая к себе внимание Панси. Она стряхивает пепел истлевшей сигареты на пол.

Садится в кресло напротив. Закидывает ногу на ногу. Оправляет свободной рукой подол черного платья.

Хорошо, я сделаю все, лишь бы это поскорее закончилось.

Журналист старается держать спину ровно, старается скрыть радостное возбуждение. Ему обязательно выпишут премию. Он обязательно получит повышение. И, возможно, обретет нечто большее, чем золотые галлеоны и уважение сотрудников. Возможно, Мэри-Эллис согласится сходить в кино с тем-самым-журналистом, который непременно расскажет всем правду о той-самой-истории.

Панси на секунду прикрывает глаза. Под веками вспыхивает бледное лицо Драко, сонный и растерянный вид Поттера, затравленный взгляд Грейнджер.

«Ты навестил Грейнджер?»

«Как Малфой?»

«Нет, я забегу на следующей неделе».

«Раны почти зажили».

— То Рождество… — Панси протягивает руку к журнальному столику, на котором стоит хрустальная пепельница. — То-самое-Рождество…

«Пора поднимать бокалы, ребята!»

Крохотный уголек тухнет под давлением, в воздух поднимается последняя, тонкая струйка дыма.

Раз... Два... Фредди в гости жди...

Они праздновали с размахом.

Так, чтобы уши закладывало от взрывов фейерверков в воздухе и крика Мирона Вогтэйла со сцены. Так, чтобы в глазах рябило от вереницы разноцветных платьев и масок. Так, чтобы столы действительно ломились от шикарных блюд, а пирамиды из бокалов, наполненных шампанским, возвышались до самого потолка. Так, чтобы гости из Болгарии и Франции не могли сдержаться и разевали рты, как только попадали в холл, украшенный громадными елями. Так, чтобы следующие выпуски всех печатных изданий были только о них. Они хотели прыгнуть выше головы. И они, казалось бы, сделали невозможное.

Прыгнули.

— Боюсь даже спрашивать о том, сколько денег ушло на все эти побрякушки, — Грейнджер крутит в руках елочный шарик.

Игрушка ручной работы из тончайшего стекла переливается в ее руках всеми цветами радуги.

Панси бросает на Грейнджер мимолетный взгляд.

— Это первое свободное Рождество, — она пожимает плечами. — Вам всем выписали заслуженные отпуска, от остальных наконец-то отцепились собачонки правосудия.

— И это, конечно же, оправдывает растрату таких баснословных сумм, — Грейнджер возвращает украшение на место. Шарик, поддаваясь невербальному заклинанию, опускается на одну из пушистых еловых веток.

— Наша молодость ушла в никуда, — Панси стряхивает с оголенного плеча несуществующие пылинки. Вместо предполагаемой пыли в воздухе начинают мерцать блестки. — Вот и наверстываем упущенное.

— Что-то не припоминаю, чтобы Слизерин что-то упускал, — Грейнджер поднимает голову.

Под потолком мерцают сотни рождественских огней.

— Ты слишком озлоблена на нас, — Панси слегка хмурится. — До сих пор.

«Да он же здесь! Поттер здесь! Хватайте его!»

— Озлоблена, это мягко сказано, — бросает Грейнджер.

Шорох ее платья тонет в оглушительных аплодисментах для Ведуний.

* * *

— Тебе очень идет твой костюм, — Лавгуд задумчиво разглядывает Блейза.

Тот давится шампанским и, откашлявшись, поднимает растерянный взгляд. Драко, что стоит рядом в пол-оборота, прислушивается.

— Этот цвет, — Лавгуд внимательно рассматривает фиолетовую бабочку на шее Блейза, — символ ранимости и чувствительности, не так ли?

— Э-э-э… Да, наверное, — Блейз толкает Драко локтем под ребра. — Я не подбирал его специально.

Лавгуд кивает и протягивает руку. Ладонь ложится на плечо Блейза и медленно скользит вниз. Драко, полностью повернувшись к ребятам, с интересом наблюдает за происходящим. Когда длинные и тонкие пальчики Лавгуд достигают белых манжет, на лице Блейза крайняя растерянность.

— Я читала, что человек, отдающий предпочтение этому цвету, склонен вести мечтательный образ жизни, — Лавгуд мягко касается ладони Блейза и отстраняет руку.

— Лунати… Луна, я… — Блейз, не отрываясь, смотрит в бледные, водянистые глаза Лавгуд.

Но странная задумчивая девушка совершенно не слушает его лепет. В воздухе раздается громкий хлопок — всех вокруг осыпает блестящим конфетти. Из разноцветной толпы выныривает Поттер. Отряхиваясь и поправляя красный галстук в золотую полоску, он подходит ближе.

— Что тут у вас? Как…

Гарри запинается на полуслове и прислушивается к разговору.

— Фиолетовый цвет олицетворяет не только единство противоположностей и отрицаний, — Луна поправляет свои тяжелые светлые кудри и непринужденно улыбается, — но и растворение, уничтожение этих противоположностей в нем и создание чего-то крайне нового и невинного…

Гарри хватает Малфоя за рукав и оттаскивает в сторону. Тот, не в силах сдерживаться, старается замаскировать рвущийся наружу смех под кашель.

— Малфой!

— Чего-то крайне невинного, — тот хлопает Гарри по плечу и направляется к широкой барной стойке. — Невинного Забини.

— Да уж, — Гарри прячет руки в карманы брюк.

Он не знает порядков этой компании. Не знает, действительно ли смешно то, что фамилию Забини нельзя употреблять с невинностью в одном предложении. Быть может, Малфой просто перебрал?

Бармен в черной жилетке и ярко-лиловой рубашке ловко перебрасывает пузатую бутыль из руки в руку. Янтарная жидкость с характерным плеском разливается по граненым стаканам.

— Ну, с Рождеством, Поттер? — Драко протягивает ему выпивку.

Гарри принимает стакан. Малфой скалится. По-звериному. Неприятно.

— Воротит от этого, — Малфой делает большой глоток и кивает в сторону сцены.

Гарри отстраненно наблюдает за толпой беснующихся девиц у помоста.

Мирон, почти повиснув на стойке микрофона, наклоняется ближе к публике — девчонки тянут руки и визжат, пытаясь перекричать музыку.

— Я обещал Забини вести себя прилично, — продолжает Малфой.

— И именно поэтому ты напиваешься? — Гарри чуть шевелит кистью руки, перебалтывая огненное виски в стакане. — Чем выше градус, тем вероятнее, что маленькая сволочь внутри тебя заткнется?

— Очень остроумно, Потти, — Малфой допивает остатки напитка.

— Нужно как-нибудь жить дальше и… — Гарри не находит слов.

Кто-то из толпы окликает их. Яркая вспышка колдокамеры ослепляет. Гарри не особо понимает, зачем подошел к Малфою. Просто потянуло вдруг. Будто у него есть не законченное дело. Будто все еще можно исправить.

— И, ради Мерлина, Поттер, — Малфой на секунду смотрит ему прямо в глаза. — Только не говори мне, что ты знаешь, как жить дальше? Сам-то в курсе, м-м-м?

Как много сожалений.

Гарри качает головой, поправляет растрепанные волосы и уже готовится дать достойный ответ. Подбирает слова. Что-то о светлом будущем и еще о чем-нибудь таком, как вдруг Малфой ставит стакан на стойку и отмахивается. Жест выглядит усталым и даже обреченным.

— Не учи меня жить, Потти, — Малфой одергивает лацканы пиджака. — Последний такой разговор с Грейнджер закончился ее же слезами, а мне сейчас не к лицу выглядеть большей сволочью, чем я есть на самом деле.

Внутри у Гарри все опускается, а на языке внезапно появляется горький привкус. Опять они все испортили. Он не в силах держать язык за зубами и в идеально прямую спину удаляющегося Малфоя летит по-детски брошенное:

— Хорек!

Малфой притормаживает, оборачивается.

Щурится, чуть склонив голову на бок.

А затем медленно, манерно и громко тянет:

— Шрамоголовый.

* * *

— Пришло время выпить за то, ради чего мы все здесь собрались, м-м-м? — Мирон эффектным движением отбрасывает длинную отросшую челку.

На долю секунды публика затихает, а потом тишину разрывают оглушительные аплодисменты.

— Это Рождество, ребята! — Вогтэйл опирается на стойку микрофона и издали кажется, что если бы не она, то солист бы уже полетел вверх тормашками со сцены. — Вот ради чего мы здесь!

Среди толпы взрывается очередная хлопушка, и в одно мгновенье разноцветные кляксы накрахмаленных рубашек и сатиновых юбок скрываются под волной серебряных блесток. Публика ликует, а Мирон пьяно улыбается и вскидывает вперед руку.

— Дети мои! — его голос эхом разносится по залу. — Это самое мирное Рождество из всех, что я видел!

Откуда-то справа доносится громкое улюлюканье, которое тут же стихает под чьим-то грозным шипением. Мирон щелкает пальцами — толпа притихает. В воздухе повисает немое ожидание.

Сейчас будет что-то интересное.

Это же «Ведуньи»!

От них всегда можно ждать самого настоящего шоу!

На сцену, стуча каблуками, поднимается официантка. Короткая пышная юбка подпрыгивает при каждом движении и на какое-то время внимание мужской половины гостей сосредоточено на длинных ногах вейлы. Вогтэйл шутливо грозит пальцем парню, отпустившему похабную фразу. Официантка, широко улыбнувшись, кивает на поднос в своих руках, и Мирон хватает с него высокий фужер. Золотистая жидкость искрится в бокале, и когда вокалист подносит его к микрофону, по залу проносится звук шипящего напитка.

— Итак, дамы и господа! — Вогтэйл выпрямляется и перекатывается с носка на пятку, будто проверяя, способен ли он удерживать равновесие без железной стойки. — Магия работает!

Под потолком взрывается сотня фейерверков, и алые вспышки заполняют пространство. Первые аккорды, наверное, самой знаменитой песни столетия заглушают восторженные вопли волшебников.

* * *

Танцуй свой последний танец,

Гермиона принимает от одного из гостей бокал шампанского. Кто-то ободряюще хлопает ее по плечу. Из середины зала окликает Гарри.

Это твой последний шанс,

Она пробирается сквозь толпу, приподнимает руку с бокалом вверх, стараясь не расплескать шампанское. Люди в расшитых масках расступаются перед ней. Оглушительный хохот. Пьянящее — даже немного пугающее — веселье.

Побыть с любимой,

В горле пересохло, и Гермиона на ходу подносит бокал к губам. Несколько жадных глотков. Колючая жидкость обжигает горло.

Ты знаешь, что ждал достаточно долго,

Они как-то неожиданно сталкиваются все вместе.

Панси, глядя на Лавгуд, которая рассеяно вертит в руках стакан с виски (будто и вправду видит его впервые), хмыкает. Блейз свистит и выкрикивает что-то в сторону сцены. Поттер пытается отвязаться от назойливой журналистки из «Ведьмополитена».

Поверь, магия работает,

Малфой стоит напротив Гермионы. Среди непрекращающегося дождя из блесток и серпантина он кажется нереальным. И, словно, совсем не к месту.

Не бойся, больно не будет,

Грейнджер смотрит прямо и открыто. Так, словно видит его впервые. Так, словно пытается докопаться до сути.

Опять.

Не позволь волшебству умереть,

Малфой принимает вызов. Внимание только на нее — ни на кого больше. По спине бегают мурашки. Внутри зарождается легкая тревога. Будто что-то не так.

И там ответ,

— Пора поднимать бокалы, ребята! — возбужденный голос Паркинсон вырывает Гермиону из плена собственных наваждений. Шесть фужеров как один поднимаются в воздух. Стеклянные стенки бокалов сталкиваются — звон тонет в общем шуме.

Гермиона чувствует, как по ладони растекается выплеснувшееся шампанское.

Зрительный контакт с Малфоем прерван и Гермиона не видит, как в изумленном вдохе приоткрываются его губы. В ушах нарастает не приятных шум и, она, зажмурившись, опрокидывает содержимое бокала.

В первую секунду хочется скривиться и сплюнуть: выпивка кажется отвратительной, к горлу подкатывает тошнота, в носу щиплет. Гермиона зажимает рот рукой, силится не закашлять.

Ведуньи тянут второй куплет, и силуэты танцующего народа начинают расплываться перед глазами. Кажется, Луна тащит Гарри и Забини в сторону сцены. Паркинсон что-то бормочет им в след и идет в противоположную сторону.

Земля будто уходит из-под ног.

Гермиона сильнее сжимает в руках пустой бокал так, словно он может послужить хорошей опорой. Разноцветные маски, перья, лица, разрисованные яркой косметикой — все это превращается в одну размытую картину. Гермиона надрывно кашляет, проводит тыльной стороной ладони по губам, стирая капельки слюны и остатки помады.

Оглушительный смех стоящей рядом дамы в бордовом отдается в ушах эхом. Громким и противным. Звон разбитого стекла режет слух.

Гермиона опускает взгляд вниз, на свою руку. Разжимает ладонь, и на пол падают последние осколки стекла. Кончики пальцев окрашиваются в красный цвет.

Помада?

Кровь.

— Все в порядке? — чья-то теплая ладонь ложится на талию и плавно скользит к животу. — А, Грейнджер?

У Гермионы внутри все холодеет. Запах свежескошенной травы накрывает с головой.

Она, наконец, выпрямляется и оборачивается.

— Потанцуем?

Малфой тянет Гермиону на себя.

Кожу прошивает электрический разряд.

Только взгляни в ее глаза,

Маска на лице Малфоя — словно вторая кожа. Он перехватывает правую руку Гермионы за запястье и наклоняется ближе.

— Ты же не откажешь мне, правда, милая? Хотя бы повеселим репортеров.

Тихий, уверенный голос острым крючком вытягивает из головы все мысли и слова. Окружающие силуэты, что так раздражали минуту назад, теряют всякий смысл. Все сужается до одной маленькой точки.

До них двоих.

Его бледная кожа разрисована серебряными звездами и черными линиями. Это так завораживает, что Гермиона не замечает, как делает шаг навстречу. Как под подошвами ее туфель крошится хрупкое стекло.

И сделай последний ход…

* * *

Первая вспышка колдокамеры ослепляет. Гермиона удивленно моргает и поворачивает голову. Вместо человека из прессы мимо нее проходит девушка в лисьем манто.

— Так что с тобой, Грейнджер? — Малфой окликает растерянную Гермиону.

Ухмыляется, когда она вновь обращает внимание на него. Ухмыляется так, что ровно очерченная звезда на его левой щеке (так удачно скрывающая тонкий шрам) становится кривой и безобразной.

— Шампанское пошло не в то горло, — Гермиона поддается рукам Малфоя и делает один круг вокруг своей оси. На секунду мир взрывается разноцветными красками, а затем снова укладывается в пространство серых Малфоевских глаз. Запах, который практически окутывает ее, внезапно теряет свое значение. Потому что есть тело.

Теплое.

Близкое.

Нужное.

Гермиона замирает.

Сейчас.

— Грейнджер, не стой столбом, — Малфой наклоняется к самому ее уху. — Неужели ты не умеешь танцевать? Быть может, моя красота затмила все на свете, и ты забыла, как правильно шевелить ногами?

Гермиона поджимает губы, отворачивается и качает головой. Аккуратные локоны рассыпаются по плечам.

Тело.

Гермиона, не отрываясь, сморит на их переплетенные пальцы. Их руки в крови. В ее крови.

Так что танцуй свой последний танец…

Рука Малфоя ложится ей на бедро и медленно движется вверх, чуть приподнимая подол платья.

— Я могу напомнить, как правильно раздвигать ноги, м-м-м, милая?

Это «милая» жжет горло лучше любого виски и на языке уже крутится какая-то мерзость в ответ, но…

Прикосновение.

Оно воспламеняет.

Гермиона вздрагивает.

Какая-то невидимая сила ведет ее. Толкает. Провоцирует. Она чувствует, как под пальцами Малфоя загорается ее платье. Вслед за ним тонкие чулки. Кожа. Ее нутро.

Скорее.

— Мне нужно выйти на свежий воздух.

Короткий кивок. Будто он и так все знал. Знал, что ее тянет. Знал, что она ведомая. Малфой перехватив ее за талию, быстро лавирует между гостей, пробираясь к выходу.

Нужен.

* * *

Дверь с глухим хлопком закрывается за ними. Перед глазами бескрайний лабиринт из голых заснеженных деревьев. Морозный воздух, словно ушат ледяной воды, обрушивается на плечи Гермионы. Но это не страшно, ведь внутри нее пожар.

Дотронься.

Малфой оборачивается, проводит кончиками пальцев по своему лицу. Рисунки звезд тут же исчезают — на его ладонь оседает серебристо-черная вуаль.

— Древняя магия, — Малфой пожимает плечами и внимательно смотрит на Гермиону. — Я уверен, ты хотела спросить.

Она смотрит на него исподлобья. Затем щурится.

Древний инстинкт.

Вдох. Шаг. Выдох.

Основной инстинкт.

Гермиона протягивает руку, кладет ладонь Малфою на затылок и с силой притягивает к себе. Прижимается к его губам, не находя сопротивления, проводит по ним языком.

Она — огонь.

И они будут гореть.

Три... Четыре... Двери затвори...

Пять... Шесть... Крепче стисни крест...

Гермиона переступила с ноги на ногу — холодная плитка ванной комнаты жгла кожу. Вновь посмотрела в большое ростовое зеркало. Плечи усеяны синяками. Следы его тонких пальцев.

Любишь пожестче, Грейнджер?

На шее виднеются алые кровоподтеки. Отметины, оставленные его губами.

Какая ты горячая.

На нижней губе — маленькая рана.

Соленая. Вкусная.

Гермиона закрыла глаза и глубоко вдохнула.

— Этого не было. Не было! — Она посмотрела на свое отражение. — Не было, слышишь?

Отражение, улыбнувшись, промолчало.

Было.

* * *

Гермиона сидела на кровати и разглядывала содержимое платяного шкафа. Секунды постепенно складывались в минуты, а она все не прекращала отсутствующим взглядом смотреть на бледно-зеленую блузку, болтающуюся на вешалке ближе, чем все остальные. Единственную с высоким воротником.

В конце концов, мышцы заныли от долгого бездействия, и она медленно поднялась с кровати. Ткань легко соскользнула с плечиков и тряпицей повисла в ее руках. Накинув блузку на плечи, Гермиона принялась непослушными пальцами застегивать пуговицы.

Раз.

Два.

Гермиона остановилась, руки замерли на полпути к следующей перламутровой бусине. Мысль стрелой метнулась к событиям той ночи. Ранка на губе тут же заныла тупой болью. На языке появился привкус металла.

Три.

Четыре.

После секундной заминки пальцы продолжили выполнять механические движения.

Этого не было. Не могло быть.

* * *

Они все смотрели. Она кожей чувствовала их взгляды. Обвиняющие. Осуждающие. Дерзкие. Они все знают.

И они смотрят.

Гермиона потерла рукой затекшую шею, развернула перед собой схему утренней планерки. Внутреннее напряжение постепенно достигало своего апогея. Буквы никак не хотели складываться в слова, а слова — в связные предложения. Отчеты, доклады, подготовка мероприятия…

Они знают. Они видели.

Гермиона понимала, что от нее, как от руководителя отдела, ждут хоть каких-то указаний и наставлений для дневной работы, но слова комом стояли в горле.

Ты же не откажешь мне, правда, милая?

Жар прикосновений, агония мыслей.

До Гермионы донеслось чье-то перешептывание, и она мигом подняла голову, осматривая присутствующих. Сидящая рядом помощница, Нэнси, тихо прокашлялась и наклонилась к ней.

— Они все ждут, Гермиона, — Нэнси тронула ее за запястье.

Там, под кофтой, синяки, Нэн, ты знаешь? Там доказательства того, что мы горели.

— Они хотят узнать…

Они хотят узнать, как ты могла переспать с Малфоем? Как ты допустила это?

— … план на сегодняшний день.

Гермиона тяжело сглотнула и кивнула.

— Что же, — она захлопнула папку и с опаской посмотрела на коллег. — Я знаю, что после вчерашнего праздника нам всем очень трудно приступить к…

Стивен прыснул в кулак и заговорил:

— Да уж, после вчерашнего мы еще неделю не сможем приступить к обычным трудовым будням. Вы не согласны, мисс?

Намеки. Долго ждать их не пришлось.

— Стивен, я думаю, мы должны приступить к обычному графику немедленно.

Вот так. Все наладится. Главное держать себя в руках.

Стук в дверь показался Гермионе неестественно громким. И почему-то тут же зародил внутреннее беспокойство.

— Это просто фурор, ребята!

В кабинет вихрем ворвалась Паркинсон. Через несколько секунд на стол прямо перед Гермионой приземлился свежий выпуск «Ежедневного Пророка». Дрогнувшей рукой Гермиона подтянула к себе газету. В нос ударил запах типографской краски. Стоило ей взглянуть на первую полосу, как к горлу ту же подкатила тошнота. Между заголовков, содержания и рекламы, ярким пятном вспыхивала фотография.

Она.

Малфой.

Танец.

«Слизерин и Гриффиндор: первый шаг к перемирию, или нечто большее?»

* * *

Вцепившись руками в папку с отчетами, Гермиона блуждала по запутанным коридорам Министерства магии. Молча. Глядя прямо перед собой. Чеканя шаг так сильно, что порой в голове вспыхивала мысль о том, что еще одно движение — и шпильки не выдержат. Сломаются, и Гермиона рухнет на колени прямо посреди коридора. На черную блестящую плитку. Папка с глухим стуком упадет. Тонкие листы, со сводками и докладами, разлетятся на несколько метров вокруг.

— Эй, Грейнджер? — уверенный голос острой иглой вошел в сознание. — Зеленая блузка?

Гермиона остановилась как вкопанная. Оторвала взгляд от пола и посмотрела вперед. Малфой, придерживая двойные решетки лифта, улыбался.

— Я польщен.

Гермиона поморщилась. Железные шпильки, которые сдерживали ее волосы в строгом пучке, словно впились в кожу. Виски заныли.

— Присоединишься?

Малфой, шутливо поклонившись, указал рукой в сторону пустующей кабины лифта.Гермиона сделала шаг назад. Мотнула головой.

— Я собираюсь навестить Поттера, — Малфой отвлекся, наблюдая, как стайка служебных записок в виде самолетиков впорхнула в лифт. — Он хотел обсудить нашу вечеринку. Кажется, ему есть что рассказать.

Гермиона, прикусив внутреннюю сторону щеки, пыталась сдержать вопль ужаса, который комком собирался внутри.

Я хочу тебя, Гермиона.

Мне нужно на свежий воздух.

Все в порядке? А, Грейнджер?

— Думаю, нам тоже есть чем поделиться с Золотым Мальчиком, а, Грейнджер? — Малфой вопросительно приподнимает брови.

Насмешка. Напоминание. Наглость. В каждом слове, жесте и движении.

Словно: «Посмотри, до чего ты опустилась, Гермиона. Переспала с врагом детства и бывшим Пожирателем смерти. Напилась в хлам. Даже я, просто воспользовавшись моментом и ситуацией, не пал так низко».

— Тебе понравилось? — Малфой отступил вглубь кабины лифта, и, избавленные от давления, золотые решетки с противным скрежетом закрылись. — Мне — очень. Я бы повторил.

Я буду твоим живым напоминанием. Всегда.

— Оставь меня, Малфой! — зашипела Гермиона.

Он хохотнул, и, отсалютовав невидимым бокалом, нажал пальцем на кнопку лифта. Прохладный женский голос тут же откликнулся:

— Следующий уровень — седьмой. Отдел магических игр и спорта, включающий в себя штаб-квартиру Британско-ирландской лиги квиддича, Официальный клуб игроков в плюй-камни и Сектор патентов на волшебные шутки.

Раздался лязг цепей, и, через секунду, на месте Малфоя и светлой кабины лифта, осталась лишь поблескивающая резная решетка.

И зияющая пустота за ней.

* * *

Гермиона, торопясь, огибала столпившихся в холле волшебников. Ей так не хотелось покидать свой уютный кабинет, в котором царила тишина и спокойствие, но Джинни упорно настаивала на совместном обеде, и Гермиона, сдавшись, покинула свою зону комфорта. Поплотнее укутавшись в мантию, Гермиона старалась покинуть Министерство незамеченной. Услышав откуда-то с боку знакомый голос Парвати, она опустила голову и прибавила шагу.

Все разговоры сегодня только о Рождественской вечеринке. Отовсюду доносились обрывки фраз, наполненных восторгом и впечатлениями. Но это еще ничего. К подобному галдежу она получила иммунитет еще на четвертом курсе, во времена Святочного бала. Но ведь кроме общего галдежа и эйфории был еще и шепот. Шепот, который рассказывал об очень интересных событиях, которые имели место на Рождественской вечеринке.

История. Которая передавалась из рук в руки бережено и аккуратно, словно хрустальная ваза. Потому что такое уж точно случается не каждый день.

Слизерин и Гриффиндор: первый шаг к перемирию, или нечто большее?

Нечто большее. Они знают. Они видели. Не могли не видеть. И это было сенсацией. И приговором.

Гермиона старалась не замечать все эти пристальные взгляды. Но они были. Заинтересованные. Осуждающие. Обвиняющие.

Сосредоточенность таяла на глазах, а чувство отвращения к себе только возрастало.

Гермиона споткнулась. Кто-то подхватил ее под локоть, помогая удержать равновесие.

— Гермиона!

Она отряхнулась и выдернула руку из цепких пальцев. Перед ней стоял Блейз Забини.

— Как дела, Гермиона? — Забини похлопал её по плечу и улыбнулся. — Мы собираемся на обед, присоединишься?

— Мы? — Гермиона растеряно моргнула, и только потом обратила внимание на девушку, стоящую рядом с Забини.

На девушку, за ухо которой была заложена волшебная палочка.

— Луна? — Гермионе не удалось скрыть удивление.

Та уверено кивнула и обняла Забини за талию.

— Так ты присоединишься к нам, Гермиона? Или мозгошмыги в твоей голове хотят побыть в одиночестве?

— Я…

— Грейнджер не сможет почтить нас своим присутствием, — Малфой будто появился из-под земли, и тут же по-хозяйски закинул руку Гермионе на плечо. — Ее ждет наша Рыжая бестия.

Гермиона почувствовала, как по спине ползет холодок, а ноги становятся ватными. Руки, сминая подкладку в карманах мантии, сжались в кулаки.

— Откуда ты знаешь, Малфой? — она попыталась отойти от Драко, но тот лишь сильнее прижал ее к себе.

Наклонившись к ее уху, он прошептал:

— Я слежу за тобой, милая.

Ужас ледяной хваткой вцепился в сердце Гермионы. Она тут же оттолкнула Малфоя, и, задев Забини плечом, скрылась в толпе.

— Что это с ней?

Блейз кивнул в сторону мелькающей среди спин волшебников копны волос Гермионы. Малфой проследил за тем, как Грейнджер, воровато оглянувшись, накидывает на голову капюшон, шагает в камин и исчезает в зеленых языках пламени.

— Мне почем знать, Блейз? — Драко провел рукой по волосам и усмехнулся. — Мозгошмыги покусали. Или любимую книжку не нашла, ну.

* * *

Пять.

Шесть.

Семь.

Восемь.

Гермиона быстро спускалась вниз по лестнице. Тревога не покидала ее целый день.

Отправляясь домой, Гермиона надеялась, что уж там-то сможет найти покой, но маленькая ошибка, и она, ткнувшись носом в пышный рождественский венок, приземлилась у чужих дверей.

Трансгрессия не удалась, и она, вместо того, чтобы оказаться возле двери своей квартиры, перенеслась в соседний дом.

Теперь же перед глазами мелькали железные двери обычных маггловских квартир, чистые лестничные клетки и бетонные ступеньки. Цокот каблуков эхом отдавался от стен, а Гермиона, придерживая полы мантии, старалась как можно быстрее уйти из холодного подъезда. Ее не покидало ощущение чужого присутствия. Словно, кто-то смотрит прямо ей в спину. Следует за ней.

Шаг в шаг.

Достигнув первого этажа, Гермиона бросилась к массивной железной двери, как к спасательному кругу. В полумраке пальцы не сразу нащупали кнопку замка, и это послужило причиной еще одного приступа необъяснимой паники.

Я слежу за тобой.

Судорожно нашарив кнопку, Гермиона нажала на нее. Послышалась незатейливая мелодия из нескольких нот, и дверь, поддавшись напору, отворилась. Гермиона мигом выскочила из подъезда. И только когда дверь с характерным звуком захлопнулась, позволила себе выдохнуть и оглянуться. Позади нее никого не было, только мелкие снежинки лениво опускались на козырек.

Гермиона расправила плечи, стараясь тем самым сбросить с себя чувство тревоги.

— Ты волшебница, — зашептала она себе под нос. — И ты справишься с кем угодно, ясно?

Трясущимися от холода руками, она пошарила в кармане мантии и выудила оттуда связку ключей. Родной подъезд окутал теплом и ощущением безопасности. Гермиона медленно поднялась на шестой этаж. Спокойствие и понимание того, что здесь ее никто не обидит, плавно обволакивали сознание. Здесь ее никому не достать. Здесь нет этих взглядов. Насмешек. Малфоя.

Этой унизительной истории.

Гермиона встряхнула волосами и со слабой улыбкой вставила ключ в замочную скважину.

Дом, милый дом.

* * *

Квартира встретила Гермиону запахом хвои и мандаринов. Взмахнув палочкой, она зажгла свет, а затем сняла мантию и сапоги. В дверях кухни появился сонный Живоглот. Мягкой поступью он направился к хозяйке и принялся тереться о ее ноги, требуя ласки и заботы.

— Что ты прячешь от меня, хитрюга? — Гермиона нагнулась и, отодвинув кота в сторону, подняла с пола стопку утренней почты.

Среди писем и открыток затерялись свежие выпуски «Ежедневного Пророка» и «Ведьмополитена». Пройдя в зал, Гермиона, не глядя, швырнула «Ежедневный Пророк» в горящий камин. А вот яркий глянец привлек ее внимание, и она, отложив письма в сторону, принялась за журнал.

С обложки ей улыбалась Габриэль Делакур в красивом алом платье и с листьями остролиста, вплетенными в длинную косу. Гермиона взглядом пробежалась по краткому содержанию и замерла.

«Рождественская вечеринка соединяет сердца. Продолжение смотрите на странице 5».

Словно удар под дых.

Миг, и из комнаты словно выкачали весь воздух. Гермиона пролистнула пару страниц и охнула.

«Рождественская вечеринка соединяет сердца. На Рождественском приеме, устроенном Министерством Магии, мы могли наблюдать чудное воссоединение враждующих факультетов. Так, Гермиона Грейнджер и Драко Малфой были замечены за тесным общением и…»

Гермиона отшвырнула журнал в сторону. Она вдруг ощутила себя преданной. Это же ее квартира. Ее убежище. Как эта дрянь попала сюда? «Ведьмополмитен» тоже полетел в камин. Дрова в очаге затрещали, а пламя, словно в благодарность, разгорелось ярче. Гермиону переполняла злость и обида. Противный комок подступал к горлу, а в носу защипало.

— Этого не может быть, — Гермиона яростным движением стерла со щек первые слезы и что есть силы ударила кулаком по дивану. — Это была не я!

Но легче не становилось.

Сквозь пламя было видно, как тлеют яркие фотографии из Рождественской вечеринки. Как огонь облизывает лицо Малфоя, и как вспыхивает она в его руках.

Она была огнем. И они горели.

Гермиона с остервенением принялась бросать в огонь всю остальную почту. Красочные конверты, открытки с изображением Санта-Клауса, маленькие свертки. Все летело в камин. Гермиона, захлебываясь слезами, рухнула на колени и принялась стягивать с себя блузку.

Эй, Грейнджер? Зеленая блузка?

Пуговицы не поддавались напору, и Грейнджер рванула края одежды в стороны. Треск ткани и звук отскакивающих пуговиц потонули в гуле пламени.

Я польщен.

Гермиона скомкала порванную блузку и зашвырнула ее в камин. Комнату ту же наполнил неприятный запах жженого шелка. Гермиона, всхлипнув, свернулась клубочком перед камином.

— Оставь меня, Малфой! Я ненавижу тебя!

* * *

Истерика всегда оставляет после себя холод.

Укутавшись в старый вязаный свитер с растянутыми рукавами (и главное — с высоким горлом, чтобы не было видно отметин) и выпив три чашки горячего чая, Гермиона поняла — ей не согреться. Тело морозило, пробирало судорогами. Ранка на губе кровоточила. Гермиона аккуратно дотронулась до нее кончиками пальцев. Зашипела, втянув воздух сквозь сжатые зубы.

Ей нужно что-то крепче чая. Более действенное.

Взгляд тут же упал на кухонную полку, заставленную пузырьками и флакончиками. Склянка Успокоительно Зелья, как влитая, ложится в ладонь. Гермиона вертит ее в руках, наблюдает, как мутная жидкость стекает по стеклянным стенкам. Гермиона набирает в стакан воды, садится за кухонный стол и зубами откупоривает склянку. Выплюнув пробку, на секунду замирает. А после, не найдя никакого аргумента против зелья, выливает половину в стакан.

Вода шипит и мутнеет.

Гермиона берет стакан в руки и подносит к губам. Выпивает почти до дна, и только потом краем глаза замечает темно-зеленый конверт. Без марок и подписи. Лежащий на другом краю стола. Воспользовавшись невербальным заклинанием, Гермиона, призывает его к себе.

Сложенный вчетверо листок выскальзывает из конверта и с шорохом разворачивается. Бумага становится ровной и гладкой. Будто ее и не складывали никогда. Гермиона наклоняется.

«Думаю нам нужно поговорить, Грейнджер.

Встретимся?

Малфой».

Гермиона зажмуривается. Шарит рукой по столу. Хватает склянку с зельем.

Тебе понравилось? Мне — очень.

От ужаса, который моментально завладевает всем ее телом и сознанием, ей кажется, что она не может сделать не единого вдоха. Воздух просто не хочет заталкиваться в легкие.

Я бы повторил.

Чистый концентрат Успокоительного обжигает язык и небо. Гермиона заставляет себя проглотить невкусную жидкость. Открывает глаза, снова наполненные слезами. Зажимает рот рукой.

Гермиона подскакивает, и у нее резко начинает двоиться в глазах. Предметы вокруг приобретают какие-то странные очертания, и она хватается за дверной косяк. Тьма подступает к ней, ноги перестают держать, и она оседает на пол.

Стук сердца.

Так медленно.

И так громко.

Девять.

Десять.

Она отчетливо слышит скрежет и щелчок открывающегося замка входной двери. Лампа на кухне ярко вспыхивает и тут же гаснет.

Гермиона, теряя последние ниточки, связывающие ее с реальностью, отключается.

Семь… Восемь... Тебя не спать попросим...

Девять... Десять... Больше не надейся...

Она слышала, как тикают настенные часы. Так громко и так противно. Она видела, как секундная стрелка все ближе и ближе подбирается к цифре двенадцать. Конвульсивно дергаясь и скрипя.

Гермиона перекатилась на другую сторону кровати и ощутила под обнаженной спиной холодные простыни. В соседней комнате жалобно мяукнул Живоглот. В квартиру наверху кто-то позвонил, и тут же послушался топот ног. Дом дышал тишиной, что изредка прерывалась такими мелкими звуками. Казалось бы, такими незначительными, но такими раздражающими. Гермиона смяла руками край простыни и зажмурилась.

Тик-так.

Стрелки на часах сошлись.

Полдень.

Гермиона поднялась с кровати, подошла к комоду и открыла второй ящик. Порылась в ворохе домашних футболок и маек. Не найдя ничего нужного и подходящего, с грохотом захлопнула ящик. Внезапно ощутив мягкое прикосновение к щиколотке, она подскочила на месте.

— Живоглот!

Гермиона отошла на пару шагов, наблюдая, как кот, прижав уши, ретируется под кровать.

— Черт!

Выругавшись, она скрылась за дверью ванной комнаты.

* * *

Тугие струи воды причиняли практически осязаемую боль. Постояв под прохладной водой десять минут, Гермиона со злостью закрутила краны и стала перед зеркалом. Мягко коснулась заживающего укуса на плече.

Малфой, кончая, не сдержался и впился в ее плечо зубами.

Надавила языком на маленькую ранку на губе.

Настолько сильные и яркие были ощущения.

Кровь бурлила в венах, словно миллионы обезумевших маленьких рыбешек. Отражение повторяло ее движения. Точь-в-точь.

— Вот видишь, — Гермиона обратилась к зеркалу, — все прошло.

Она, как завороженная, провела пальцам по все еще алым кровоподтекам на шее.

— Все прошло…

Не потрудившись одеться, Гермиона вернулась в спальню, и, подхватив с тумбочки склянку с Успокоительным, прошла в прихожую.

— Этого не было, — сказала она уже другому зеркальному отражению. — Не-бы-ло-о-о…

И бросила опустошенную склянку в подставку для зонтов.

Не могло быть.

* * *

Гермиона медленно шла по одной из Лондонских улиц и иногда останавливалась, заглядывая в витрины. Обращая внимание на влюбленные парочки, ютящиеся в маленьких кафетериях, или одиноких голубей, крутящихся у автобусных остановок. Морозный воздух приятно остужал горячую кожу щек. Она шла, не разбирая дороги, стараясь не думать ни о чем, кроме тяжелых хлопьев снега, опускающихся с не менее тяжелых туч.

Не думать о Малфое. Не думать о Малфое. Не думать о…

Мимо нее пронесся высокий юноша в зеленом шарфе и с белыми как снег волосами. Гермиона невольно обернулась, глядя ему в след. Под ложечкой неприятно засосало. Мысли зацепились за знакомый образ, и снова…

Малфой.

Клубок воспоминаний и мыслей завертелся, словно потревоженное змеиное гнездо. Сосредоточенность на шагах и снежинках, как по щелчку пальцев, исчезла. Она запуталась в этой пряже. В этих узлах и узелках. И она не видела выхода. За какой конец нитки не ухватись — везде Малфой.

Малфой, который ее преследует. Она была уверенна в этом. Сегодня, перед тем как сбежать из собственной квартиры, она обнаружила еще один зеленый конверт. Гермиона даже не открыла его — сразу бросила в камин. А затем.

Букет нарциссов под дверью. Перевязанный зеленой лентой в серебристую полоску. Без открытки и подписи. Да и не нужна ей была эта чертова подпись. Все вокруг было пропитано Малфоем. Все вокруг дышало им и воспоминанием об их ночи. Таким четким и ярким. Воспоминанием о том, чего не могло быть.

— С вами все в порядке, мисс?

Кто-то робко тронул ее за локоть. Гермиона моргнула и обнаружила себя стоящей на бордюре у пешеходного перехода. Светофор на другом конце улице равнодушно отсчитывал секунды.

Три.

Два.

Один.

Маленькое квадратное табло замигало зеленым цветом, а затем, вспыхнув, загорелось красным. Гермиона перевела взгляд на окликнувшего ее человека. Подросток лет пятнадцати участливо улыбался.

Блондин. Светлые глаза. Острые черты лица.

Гермиона сглотнула.

— Да, все хорошо. Спасибо.

Мальчишка снисходительно улыбнулся. В точности как Малфой. А затем кивнул куда-то вперед и шагнул на дорогу. Гермиона проводила его взглядом, а затем тоже ступила на белые полоски зебры. Которые, конечно же, не были белыми. Исполосованные следами резиновых шин и отпечатками обуви. Заляпанные грязным тающим снегом. Она замешкалась, когда до другой стороны улицы оставалось ровно четыре грязно-белых полоски. На всякий случай, повинуясь какому-то внутреннему инстинкту, проверила наличие волшебной палочки в кармане пальто.

Водитель черного «Мерседеса» раздраженно посигналил. Гермиона медленно повернула голову в сторону пищащей машины. Словно она забыла. Кто она? Что здесь делает?

Мужчина посигналил еще раз и, кажется, громко выругался.

Гермиона вновь обратила взгляд себе под ноги.

Ну, давай же. Каких-то три-четыре шага.

Раз-два. Под подошвой что-то хрустнуло. Она разбила бокал на вечеринке. Они танцевали. Их руки были в ее крови.

Три-четыре. Шампанское. Что-то было в шампанском. Дама в бордовом, Мирон, конфетти. Гарри, вспышка колдокамеры, прикосновение Малфоя и…. Запах.

Запах, который вызывает Амортенция.

* * *

Он отравил ее. Специально. Гермиона, крепко сжимая в руках пакет с ингредиентами для антидота и успокоительного, перебегала очередную улицу.

Он опоил ее. Опоил и изнасиловал. Мерлин великий. Они опоили их всех. Как можно по-другому объяснить, что Луна теперь с Забини?

Гермиона прибавила шагу. Из-за зелья она чувствует себя помешанной. Одержимой.

Резкий толчок в плечо сбивает Гермиону с ног. Она падает спиной на асфальт, больно ударившись затылком о твердую поверхность. Под веками вспыхивают миллионы ярких точек, к горлу подкатывает тошнота, а затем голова взрывается адской болью. Пульсирующей и нестерпимой. Кто-то над ней рассыпается в извинениях, помогает подняться, отряхивает. А она все никак не может заставить себя открыть глаза, хоть и чувствует, что слезы все равно текут из-под ресниц.

— Ради Бога, извините! Прошу вас, мисс! — низенький коренастый мужчина хлопочет над ней словно наседка. — Вы в порядке?

Гермиона нехотя открывает глаза.

— Все в порядке.

— Мисс, прошу вас, простите…

— Все в порядке.

Гермиона отступает назад. Эти чужие настойчивые прикосновения раздражают. Зарождают внутреннюю злость, которая моментально осушает все слезы.

Не трогай меня.

Мужчина, еще раз извинившись, кланяется и исчезает в толпе. Гермиона повторно отряхивается и ощупывает ноющий затылок. Стараясь отвлечься, шарит взглядом по витрине возвышающегося рядом кафе. Возле самого окна расположилась какая-то парочка. Парень сидит спиной к окну, но его спина кажется Гермионе знакомой. Она опускает взгляд ниже и обнаруживает на стуле висящую мантию с эмблемой министерства. С ровно вышитыми инициалами.

Гарри.

Гермиона непонимающе моргает и щурится, присматриваясь. Девушка напротив парня не кто иная, как Панси Паркинсон. Гермиона судорожно выдыхает и подходит ближе.

Паркинсон замечает ее, обрывает свою пламенную речь и расплывается в алчной улыбке. Секунда, и она наклоняется к Гарри. Ерошит волосы на затылке и притягивает его к себе для страстного поцелуя. Гарри тут же отвечает, а Паркинсон даже не закрывает глаза. Смотрит прямо на Гермиону сквозь стекло.

Смотрит и продолжает целовать Гарри Поттера.

* * *

Гермиона не знает, как оказалась дома. Не знает, сколько писем она сожгла в камине и сколько сов отправила обратно, так и не забрав почту. Не знает, какое сегодня число — календарь по абсолютной случайности отправился на съедение пламени вслед за письмами. Не знает, как давно она дома, и почему в ее руках нож, которым она нарезает листья салата.

Она же даже не ест салат. Просто ненавидит его с детства.

Капли из крана разбиваются о дно железной мойки. Этот звук смешивается с хрустом листьев и стуком ножа о деревянную доску. И это успокаивает.

Монотонно. Спокойно. Без этих гудящих мыслей в голове.

Ключ, поворачивающийся в замочной скважине, портит эту идиллию — рука дергается от испуга. Гермиона задевает стоящие в ряд пустые склянки от зелья и роняет нож. На секунду она теряется, а затем тишину квартиры разрезает знакомый голос, и Гермионе кажется, что в этот момент все вокруг замирает.

И стрелки часов. И вода, капающая из крана. И ее сердце.

— Эй, Грейнджер?

* * *

Малфой вальяжно заходит в ее кухню. Снимает дорожную мантию и бросает ее на ближайший стул. Оставшись в одной белой рубашке, закатывает рукава, и только потом вновь обращается к застывшей Гермионе.

— Ну вот мы и встретились, Грейнджер.

Ты же не откажешь мне, правда, милая?

Гермиона трясет головой, крепче сжимая нож в руках.

— Эй, Грейнджер, что с тобой? — Малфой протягивает руки к Гермионе и делает шаг вперед. — Поттер с ума сойдет, когда увидит тебя в таком состоянии…

Не подходи ко мне, не подходи ко мне, не подходи ко мне.

Легкая дрожь волной проходит по всему телу.

— Что, даже не обнимемся? — Драко по-доброму ухмыляется и подходит ближе. — Ты, наверное, действительно приболела. Вид тот еще, скажу я тебе. Решила поиграть в затворника?

Скрип входной двери и шорох в прихожей отвлекают Малфоя от Гермионы, и он оборачивается на шум.

Его главная ошибка.

Острое лезвие ножа с легкостью пронзает ткань рубашки. Удар приходится четко между ребер. Металл глубоко погружается в кожу.

Запах. Свежескошенной травы. Типографской краски.

Пора поднимать бокалы, ребята!

Я слежу за тобой.

Потанцуем?

Все в порядке, а, Грейнджер?

Крик Грейнджер нарушает секундную тишину.

— Не трогай меня! Не подходи ко мне!

Драко ошарашено смотрит на нее. Произошедшее доходит до него не сразу. Так же, как и боль. Сначала глухая и пульсирующая. Комком собирающаяся в районе сердца.

Драко трогает рукой правый бок и чувствует, как по ладони начинает растекаться что-то теплое и липкое. Он опускает взгляд на свою руку.

Что за черт?

Виски начинает давить, мысли медленно ворочаются и никак не хотят проясняться.

— Гермиона! — восклицание Поттера вспыхивает в затуманенном разуме острой болью. Она тут же иглой прошивает все тело и ударяет под дых.

Драко пытается вздохнуть полной грудью, что-то сказать, но вместо этого оседает на пол. Чьи-то руки подхватывают его, обзор кухни на секунду застилают черные волосы Панси. Она срывается на неразборчивый шепот, кряхтит и ругается, а затем убирает волосы и свет из окна кажется Драко чересчур ярким.

Словно это и не окно вовсе, а огромный софит.

Что ты наделала, Грейнджер? Что ты наделала? Что ты?..

Осознание рваными отрывками затапливает мозг. Драко пытается присмотреться, понять что происходит. На глаза словно налепили толстый слой паутины. Он освобождает ладонь из рук причитающей Панси и проводит кончиками пальцев по лицу. Словно пытается снять маску. Избавиться, оттого, что так мешает смотреть.

И видеть.

Как Грейнджер забивается в угол кухни, сучит ногами по полу и не выпускает из рук нож.

Почему нож в крови, Грейнджер? Ты что, порезалась?

Как Поттер вскидывает руки в примирительном жесте и садится перед ней на корточки. Перед глазами Драко мелькает край мужской клетчатой рубашки и потертый ремень. Волосы Панси снова падают ему на лицо. В нос ударяет запах шампуня и улицы.

— Малфой! Драко! Ну!

— Гермиона, положи нож!

— Он изнасиловал меня, Гарри! Они отравили нас всех!

— Терпи, Драко! Терпи!

— Петрификус Тоталус!

— Поттер отправь патронус!

— Драко?

Он хочет ответить, правда, хочет. Но вспышки перед глазами отвлекают. А еще эта темнота. Которая так и просит прикрыть веки.

— Малфой, ты слышишь меня, чертов ублюдок! Не смей отключаться!

Но поздно, было поздно. Свет погас.

И последнее, что Драко слышит — четкие удары своего сердца.

Раз-два.

Там линии жизней наших сплетаются,

И нет расставаний на сто долгих лет,

Там запросто счастливо жить получается,

И в ноябре, и я январе — холода нет

Бумбокс «Холода нет»

Гермиона не замечает грубое прикосновение крепких рук, которые придерживают ее с обеих сторон. Начищенная до блеска белая плитка под ногами куда интереснее. Как им удается держать ее в таком идеальном состоянии?

Откуда-то слева до нее доносится тоненький смех, и она вскидывает голову. Реальность осторожно протискивается в ее сознание. Гермиону ведут по длинному и широкому коридору.

Белые стены. Пол. Потолок. Белые люди в белых мантиях. Она оборачивается. Позади их маленькой процессии семенит доктор. Единственное его отличие — черная пластиковая планшетка и зеленый карандаш. Они минуют множество дверей с позолоченными ручками и цифрами, магией прикрепленными к поверхности. Возле каждой такой двери в воздухе парит папка на которой ровным шрифтом напечатано: «Диагноз».

Гермиона хмурится.

Где она? Где Гарри? Рон? Что произошло?

Люди в мантиях открывают перед ней одну из дверей, и Гермиона входит в светлую и просторную комнату. Огромное окно, за которым Гермиона видит красиво цветущие сакуры. Платяной шкаф. Кровать. Тумбочка, над которой на игрушечных санях парит Санта-Клаус.

— Я…

Гермиона мнется на месте и поворачивается к людям, которые привели ее сюда.

— Где я?

Голос кажется ей неестественно хриплым.

— Вы в больнице, мисс Грейнджер, — доктор спокойно кивает и на секунду отвлекается, делая пометки на планшетке. — Вы здесь ненадолго. Ложитесь, отдыхайте.

Гермиона мотает головой и хочет спросить что-то еще, но доктора уже нет и в помине. Вместо него стены и двери — прозрачный щит, дающий обзор на коридор и соседнюю палату. Гермиона осматривается и замечает на тумбочке записку.

Твои соседи видят тебя только тогда, когда ты сама этого захочешь.

Гермиона отбрасывает клочок бумаги и вновь подходит к прозрачному щиту.

— О-хо-хо, да у нас пополнение, ребята!

— Новенькая? Кто сказал «новенькая»?

— Сладенькая на вид?

Несколько голосов разом заполняют пространство коридора. Гермиона сдерживается, чтобы не отшатнуться. Поверхность белой двери напротив ее палаты идет рябью, а затем и вовсе растворяется в воздухе, предоставив обзор на кровать, застеленную голубым одеялом и окно, в которое стучится дождь.

На кровати, сгорбившись, сидит девушка. Длинные черные волосы застилают ее лицо и грудь. Из-под черных прядей торчат острые коленки и белые, собранные у щиколоток, гольфы.

— Новенькая говорите?

Знакомый голос вызывает дрожь в теле Гермионы. А затем девушка поднимает голову и отбрасывает волосы назад, показывая свое лицо.

— Паркинсон?

Гермиона не может поверить своим глазам. Паркинсон в ответ плотоядно улыбается, обнажая ровные белые зубы.

— Удивлена?

— Конечно же, она удивлена, Панс.

Гермиона не может поверить своим ушам, и делает шаг вперед, практически вжимаясь всем телом в стекло, чтобы рассмотреть остальных обитателей.

Рядом с палатой Паркинсон, находится палата Луны. Гермиона даже с такого ракурса видит ожерелье из пробок на ее шее.

Что? Как же так?

— А чему ты удивляешься, а, Грейнджер? — Паркинсон с криком бросается на свой щит, скребет руками по нему, словно пытается дотянуться до Гермионы. — Мы все здесь из-за тебя, Грейнджер! Мы все здесь из-за тебя!

Гермиона отшатывается — щит пропадает. Перед ней снова обычная белая дверь. Без ручки и замочной скважины. Гермиона закрывает уши руками и качает головой из стороны в сторону.

— Этого не было. Не было. Не может быть.

— Все в порядке? — чья-то теплая ладонь ложится на талию и плавно скользит к животу. — А, Грейнджер?

Бормотание Гермионы прерывается, она в ужасе распахивает глаза. Ладонь плавно перемещается к ней на шею и заставляет развернуться.

— Привет, милая.

Гермиона видит перед собой Малфоя. В окровавленной рубашке. Его лицо разрисовано серебряными звездами.

Он улыбается.

Санта-Клаус над тумбочкой делает очередной круг и затягивает одну из самых известных рождественских песен.

Его мультяшный голос тонет в пронзительном крике Гермионы Грейнджер.