Ты не умрёшь (джен)

У них есть время до полуночи. Так сказал Тот-Кого-Нельзя-Называть. После полуночи начнется сражение, которое позже назовут Битвой за Хогвартс. Впервые за долгое время Сибилле не хочется предсказывать смерти и несчастья, хотя момент более чем подходящий: не надо видеть будущее, чтобы понимать, что все это ждет защитников замка очень, очень скоро. Проблема в том, что она все-таки видит. Она слишком много видит этим вечером, потому что совершенно трезва, и мелькающие перед ее внутренним взором проблески будущего обретают пугающе четкие очертания. Сибилла не любит озвучивать "настоящее будущее", то самое вероятное, что наверняка сбудется. Из всех своих видений она предпочитает выбирать наиболее бледные, бесцветные, странные, те, от которых не будет беды, если произнести вслух: у них нет силы. Но сегодня, как ни высматривай, везде одно и то же: смерть, смерть, смерть. Яркая, очень вероятная, для некоторых неизбежная. И почти невозможно среди этой мешанины найти того, кому смерть не грозит. Сибилла не хочет смотреть туда, в это будущее, она не хочет оставаться один на один со смертными приговорами, поэтому она так радуется, когда понимает, что скоро придет Лаванда.

И Лаванда приходит: любимая ученица Сибиллы, девочка, в которой нет ни проблеска провидческого дара, но столько веры в чудо, что хватило бы на целый класс. Она всегда верила предсказаниям Сибиллы, вопреки наблюдениям и здравому смыслу, вопреки всему. Не за хорошие оценки, не за знания даже, — просто так. Она часто заходила просто так: навестить, поболтать, проведать, и Сибилла всегда была ей рада, но сегодня рада особенно. Сегодня Лаванда — ее избавление, вместо хереса, которого нельзя, хоть и очень хочется.

Пророческий дар часто обостряется перед событиями, которые важны для самой Сибиллы или для окружающих ее людей. В особенно тяжелых случаях это порой заканчивалось пророчествами, которые сама она не могла потом даже вспомнить. Дар, достигнув пика, откатывался назад, словно приливная волна возвращалась в море, и на время оставлял ее в покое. Сегодня, увы, все еще хуже, чем обычно. Сегодня — Сибилла почти уверена — она уже произнесла пророчество, прямо здесь, сидя в своей башне, без свидетелей. Она определила это по выпавшему из памяти кусочку времени, разбитой чашке и этому странному ощущению пустоты внутри, по закрытому внутреннему оку. По тишине. Но схлынувший дар тут же подступил снова. Слишком важный сегодня день, слишком кровавый. Слишком многое должно — не должно — может случиться.

И Сибилла все еще видит, что будет дальше. Она видит их разговор с Лавандой, как они пьют чай и болтают обо всяких успокоительных пустяках. Она слышит, как та спрашивает ее, напоследок, уже у дверей:

— Профессор, я сегодня умру? — и слышит, как отвечает ей, как говорит именно то, что нужно сказать:

— Нет, конечно, Лаванда. Ты не умрешь. Ты не умрешь.

И Лаванда бросается к ней, обнимает и плачет куда-то ей в плечо:

— Это правда, профессор Трелони? Все будет хорошо? Правда?

И Сивилла Трелони, профессор и вообще непререкаемый авторитет в области будущего, шепчет Лаванде в макушку:

— Да, да, девочка, конечно, у тебя все будет хорошо.

Потому что нет смысла говорить ей "ты умрешь". Нет смысла говорить "держись подальше от Фенрира Грейбека". Нет смысла уговаривать ее эвакуироваться, если еще не поздно, не оставаться в замке. Это ничего не изменит, Сибилла видит это. Ничто из того, что она может сказать, ничего не изменит, кроме настроения Лаванды — с этого самого момента и до скорой смерти. Поэтому она не говорит правду, а говорит именно то, что Лаванда хочет услышать. Все гадалки временами так поступают.

Она видит все это как наяву в тот момент, когда Лаванда только-только вылезает из люка в полу, поднявшись по загодя сброшенной вниз лестнице. И мерзкого оборотня, впивающегося Лаванде в горло; и Гарри Поттера, Ступефаем отшвыривающего его прочь, но поздно, слишком поздно; и саму себя, плачущую над телом, все знавшую наперед, но все равно плачущую, потому что даже зная точно, никогда не можешь поверить до конца, всегда надеешься, что что-нибудь изменится, что-нибудь пойдет не так, что кто-то поможет, спасет, предотвратит. Но это никогда не случается. Не случится и на этот раз. Никто не поможет.

Как она устала от этого. Как она устала быть безмолвным зрителем, который ничего не может изменить, рупором для неизбежного. Скажешь или не скажешь — это не имеет никакого значения, ведь вот оно, будущее, четкое, яркое, готовое к осуществлению. Скажешь — только поможешь ему осуществиться. Не скажешь — не поможешь, но и не помешаешь.

Было время, Сибилла не понимала этого, надеялась помочь, думала, от ее дара будет прок. Думала, если сказать как есть: берегись лестниц, следи завтра за кошельком, не порви праздничное платье — это поможет. Но это никогда не помогает. Все происходит так, как было предсказано. Нет дара более бесполезного, чем дар предвидения. Это вообще не дар. Это насмешка. Знать наперед и выбирать бездействие, потому что единственное возможное действие — предупредить — еще хуже. А больше ничего сделать нельзя. Потому что... нельзя. Наказание, а не жизнь.

Но сейчас речь идет не о чьем-то платье, не о кошельке и даже не о сломанной ноге. Речь идет о жизни Лаванды, девочки, которая единственная стала для Сибиллы близким человеком в этом замке. Когда-то она приходила только за дополнительными занятиями: погадать, узнать будущее, вытащить из учительницы еще пару профессиональных хитростей. С тех пор многое изменилось. Теперь Лаванда приносила сюда свои радости и горести, делилась, рассказывала, спрашивала совета. Совета самой Сибиллы, не чайной заварки, не хрустального шара, а ее! Она приносила сюда свою молодость, свое хорошее настроение, свою бьющую через край энергию... свою жизнь, которой не станет уже этой ночью. Сибилла не знает, как будет обходиться без нее, как будет жить, зная, что Лаванда больше никогда не зайдет в эти двери — не потому что закончила Хогвартс и уехала куда-нибудь далеко. А потому что ее больше нет.

Сибилла Трелони улыбается Лаванде и выходит, чтобы заварить чай. А потом возвращается, и они болтают о всяких пустяках.

— Какой интересный запах, — хвалит чай Лаванда. — Что в нем такое?

— Это успокаивающий сбор, — говорит Сибилла. — Там и мята, и пустырник, и лаванда... чего только нет.

— Почти как сонное зелье, — смеется Лаванда.

К концу чашки она кладет голову на руки и засыпает прямо так, сидя за столом. Сибилла смотрит на нее пару минут и видит. Видит ее метания и переживания, "я должна была быть там, со всеми", "почему она так поступила", "как теперь дальше жить", много всего. Разочарование в предсказаниях. Ссора с сестрами Патил. Курс по косметическим чарам при Мунго. Свое дело. Хоровод клиенток, подружек, завистниц. Какие-то мужчины, замужество, примерно пять разных вероятностей, одна пораньше, остальные ближе к тридцати, в любом случае, дети, от одного до трех... Жизнь. Хотя бы одна жизнь.

А потом Сибилла не видит больше ничего, потому что ее око закрывается, ее дар замолкает. Провидцы не дают Нерушимого Обета и не заключают сделок, чтобы получить свой дар, но каждый заранее знает: если вместо того, чтобы озвучить будущее (и тем самым не предотвратить, а осуществить его), попытаться что-то изменить, если пойти против того, что видишь и что неизбежно, за это придется заплатить. Даром и жизнью. Расстаться с даром Сибилле хотелось не раз, но с жизнью — никогда. И теперь тоже не хочется. Но решение уже принято, оно спит за столом и чему-то улыбается во сне. Почему именно эта девочка, именно ее жизнь оказалась важнее всего, важнее самой Сибиллы? Она не знает. Так и не решившись левитировать Лаванду хотя бы до дивана (ну не даются ей Чары, что поделать!), Сибилла покидает свой кабинет. Без дара она чувствует себя неуверенно, словно без очков. Но постепенно это проходит, она приноравливается. Ко всему можно привыкнуть. Она не знает больше, что будет дальше, через минуту, через час, но точно знает, что Лаванда Браун сегодня не умрет. Этого достаточно.

Мерлин, пожалуйста, пусть это будет просто Авада.