Сны Аркхэма (гет)

Лязг замка и металлический скрип двери врываются в безумное разноголосие.

И разве оно безумное? Люди ежечасно, ежеминутно, ежесекундно переключаются между разными каналами новостей, разрываются между телефоном и телевизором, новостями и очередным глупым развлекательным шоу, поглощая тонны обрывочной информации, шума, мусора. И кто после этого безумен?

Он всегда знает, что происходит в его голове. Словить Бэтмена, убить, отпустить. Утопить весь Готэм в крови, переломить хребет летучей мыши, сделать его сильнее. Запечатлеть на всех их пресных лицах безумный оскал настоящего веселья, вырваться из этих стен, остаться в камере и наблюдать, как любимый город Бэтси со скоростью сошедшего с рельс поезда отправляется в ад. А-ХА-ХА-ХА!

Тик-так. Он знает, что время течет везде одинаково. Даже когда он погружен в себя, это не ускользает от него. Разве не в этом суть сверхрациональной личности — удерживать в голове сотни противоречивых сценариев реальности и без промедления откликаться на новые неизвестные в уравнении вселенского хаоса?

Десять минут, ровно десять минут оставалось до пересменки, иногда обленившиеся охранники сменяли друг друга позже. Так, будто забыли, что охраняют. Так, будто прозрачная броня действительно может отгородить их от смерти. Глупцы, они забыли, что такое страх. И очень скоро это их погубит.

Джокер усмехается и, отлепившись от стены, поднимается с кровати, чтобы поприветствовать таинственного посетителя.

Темная высокая фигура медленно пересекает коридор, приближаясь к его камере. Не Бэтмен, слишком худощав, да и маски он не носит, это становится видно, когда мужчина поднимает голову, поворачивается в сторону Джокера, и с его белого, точно лунный свет, лица сразу спадают мрачные тени. Они селятся в его глазах. Черных углях бездны разума. Разумной бездны.

— Неужели в бэт-семействе пополнение? — спрашивает Джокер, с жадностью припадая к стеклу, чтобы получше разглядеть нового мальчишку на побегушках у заклятого врага. Но очередным Робином он не выглядит. Он слишком стар, древен даже для своего нынешнего облика. Уж Джокер-то знает толк в масках. И от этого его напускное, фальшивое любопытство возрастает, становится настоящим. — Как жестоко, что я узнаю об этом последним. Я-то думал, мы с ним близки… — театрально вздыхает, смахивая из уголка глаза несуществующую слезу.

Темный гость тем временем останавливается прямо у камеры зеленоволосого шута и внимательно всматривается в его лицо, точно ищет ответы в чертах безумия.

— А он завел без моего одобрения, — тем временем продолжает клоун, — бэт-брата или… — острый оскал хищника, — бэт-подружку? Не обижайся, дорогуша, но мне всегда казалось, что этому буке больше подойдет дамочка с озорным характером, вроде моего.

Морфею не стоило задерживаться ни у этой, ни у любой другой камеры, но он хотел посмотреть в глаза тому человеку, за которым почти непрестанно тенью ходит его сестра, забирая убитых по его вине. Несколько раз она была в полушаге от того, чтобы забрать и его, и говорила об этом с явным недовольством и разочарованием. Человечная Смерть, она меняется больше, чем того хочет, она меняет и его. В былые времена он бы не колеблясь отправил этого жалкого паяца к Люциферу на вечные мучения и за меньшее. Но сейчас глаза его не выражают совершенно ничего, кроме отстраненности и абсолютного безразличия.

— Жалкий слабый смертный, — бросает он и уходит.

Он не считает Джокера ни жалким, ни слабым. Клоун опаснее и безумнее Коринфянина, порождения мира снов, что только доказывает, что в реальном мире люди способны создать нечто много ужаснее оживших ночных кошмаров.

— Куда же ты, дорогуша? — кричит ему вслед безумец, заливаясь смехом, и стучит по стеклу кулаками, которое тут же разлетается мириадами мелких, словно песчинки, осколков.

Джокер делает шаг вперед и гладко, бесшовно, как во сне, попадает из камеры в большое сводчатое помещение со стрельчатыми окнами и массивными деревянными лавами. У алтаря, закутанный в тогу, стоит Макси и внимательно штудирует книгу в черном кожаном переплете с крестом на корешке, то и дело вполголоса выдавая возмущенные возгласы и грозя всем подряд тартаром. По бокам расположились недомерки в арлекинских костюмах, свора этой глупой надоедливой бывшей врачихи Аркхэма.

На нем опять его одежда, костюм и бордовая рубашка, а не противная униформа лечебницы. На поясе пристегнута кобура, на лодыжке — нож, а в кармане серебристого смокинга цветы с перечным газом… только вот почему-то от них исходит противная сладкая вонь, будто они… Джокер в порыве отвращения пытается выкинуть настоящую бутоньерку, только она будто приросла к чертову пиджаку.

Злость от осознания, что над ним посмеялись. Чертова Харли! Желание прикончить эту надоедливую блондинку вмиг затмевает все, заглушает каждый из его сверхразумов. Застилает кровавой пеленой, поглощает.

— Где?! — рычит он сквозь зубы.

— Там, куда попадаешь, когда поезд безумия сходит с рельсов в мире сновидений, — отвечает Риддлер и смеется.

— В жопу… — ворчит недовольный Джокер, обнаружив столь неприятное соседство, но прочие проклятия тонут в смехе Нигмы, который вскоре, благодаря Кроку, превращается сперва в пронзительный визг, а потом в глухой хрип. Киллер ослабляет захват на шее жертвы, только когда он почти теряет сознание от удушья.

Джокер срывает с себя пиджак вместе с портупеей и швыряет в сторону алтаря, тот с грохотом ударяется об какую-то церковную утварь, слышится сдавленное всхлипывание. Точно хищник, он оборачивается назад, и оскаливается в довольной улыбке. Связанный, с кляпом во рту и петлей на шее к столу жмется перепуганный священник.

— Значит, мы все-таки будем играть? — настроение Джокера заметно улучшается, что заставляет всех его бывших соседей по заключению заметно напрячься, а бедный церковник и вовсе цепенеет от страха, глядя в глаза самому опасному убийце Готэма.

— Это подаяние Гере, моей госпоже, — возражает Макси, но Мистер Джей и не собирается слушать этого сморчка.

В несколько шагов расстояние между жертвой и охотником сокращается, Джокер ловко запрыгивает на стол и притягивает за волосы трясущегося священника. Он вынимает нож и приставляет его к горлу бедолаги, в нерешительности замирая, то ли перерезать ему глотку, то ли веревку на шее.

— Знаю я одну шутку о католическом священнике, — начинает он, — хочешь, расскажу?..

В церкви поднимается оживленный шум, все оборачиваются к выходу и встают. Джокеру не нравится, когда его отвлекают, Джокеру не нравится, когда кто-то отвлекает от него внимание. Священник невнятно мычит, он бы кричал, если бы не кляп у него во рту, когда острый нож входит в его предплечье. Мистер Джей отшвыривает извивающегося от боли мужчину на ступени, слишком соскучился он по своим старым одежкам, чтобы позволить этому нытику залить их своей кровью, и тоже вскакивает на ноги.

Тяжелые дубовые двери открываются, и в бледном свете дня на пороге появляется хрупкая женская фигурка.

— Мой забавный Валентин, милый, смешной Валентин,* — полушепчет она, но Джокер тут же узнает тоненький надоедливый голосок.

Медленно, застенчиво глядя в пол, она шагает вдоль рядов. Ее короткое пышное черно-красное платье покачивается в такт шагов, а истлевшее и серое, точно паутина, кружево фаты едва заметно шевелится, точно вздыхает, от сквозняка. Только сейчас Джокер замечает, что половина церковных витражей разбита.

— Благодаря тебе, мое сердце улыбается, — продолжает она и, поднимая взгляд, широко улыбается.

Чуть позади шагают ее домашние любимцы, две гиены. Они ехидно посмеиваются, пуская слюну на красную ковровую дорожку, и хищно смотрят по сторонам. По одному мановению руки хозяйки они готовы броситься на любого из гостей. Что они и сделают, если их жажда крови и мяса не будет утолена иначе.

— Твой внешний вид вызывает смех. Ты так нефотогеничен. Но ты мое самое любимое произведение искусства.

Писклявый, противный, надоедливый голос. Как же он сейчас жалеет, что его пистолет валяется так далеко. Он бы прострелил ее дурью башку, чтобы уж наверняка больше никогда не увидеть глупой кукольной улыбки Харли Квинн.

— Как же я люблю тебя, Пирожок, — восклицает девушка и бросается ему на шею, покрывая его лицо поцелуями.

Гости перешептываются, и Джокер слышит сальные смешки. Они должны смеяться над его шутками, а никак не над ним. Он грубо отталкивает девушку, пытаясь отвесить ей оплеуху, но промахивается.

— Прости меня, сладенький, — лепечет она, — как же я могла забыть. Поцелуй должен следовать после церемонии, после того, как жених и невеста обмениваются кольцами.

Харли смотрит на него с безумным обожанием, беспредельным, безграничным, безусловным, словно хорошо натасканная собака. Бешеная сука.

— Кстати, о кольцах, я тут позволила себе по дороге заскочить в музей Готэма и найти там безделушки по вкусу. — Она протягивает бархатную подушку, на которой лежат два перстня с огромными изумрудами, но Джокер выбивает ее из рук девушки, точно какой-то мусор. — Разве?..

Она не успевает закончить фразу, потому что мужчина хватает ее за горло. Он хочет выдавить из нее последние остатки воздуха, видеть, как лицо ее краснеет, а ноги безвольно подергиваются, как из ее глаз текут слезы, а сами они наполнены ужасом, осознанным, настоящим. Он хочет слышать ее последние хрипы, треск ее подъязычной кости. Но вместо этого девушка лишь улыбается и прикрывает глаза в удовольствии, точно от ласки.

— Гости ждут, сахарочек, — говорит она, нежно проводя пальчиками по его волосам.

Все его соперники, враги, соратники смотрят на Харли с нескрываемым, одержимым обожанием, он узнает этот взгляд, он знает, что такое одержимость. Они ловят каждое ее движение, каждое слово. Она подчинила их своей воле, заставила слушать, повелеваться.

Терять власть. Глупое абстрактное выражение. Только почему он чувствует, как из него выкачивают кислород, как его душат, выворачивают наизнанку, превращают в ничтожного… жалкого слабого смертного.

— И мой подарок тоже долго не протянет, — продолжает Харли, но Джокер ее не слышит.

Он бросается к стоящим рядом арлекинам, вырывает из кобуры пистолет и стреляет в Квинн, представляя, как разлетается на осколки ее черепушка, а кровь вперемешку с мозгами заляпывает глупые рожи Крока, Пингвина, Риддлера, Двуликого… всех этих жалких идиотов. Как она отрезвляет их, освобождает его. Возвращает ему власть. Его власть всегда держалась на крови.

А теперь рассыпается, как гребаное конфетти.

— Лапочки! — зовет Харли, и гиены втаскивают в зал полуживого, закованного в цепи Бэтмена, его величайшего врага, его величайшее творение. А он, творец, уже не имеет сил даже чтобы что-то сказать. Точно в его глотке застыл жидкий пластик, а в голове пустота.

Джокер со всей силы сжимает кулаки, чтобы проснуться, да только красные полумесяцы на ладонях и капли крови на острых ногтях вместе с саднящей болью говорят ему, что из этого кошмара дороги нет.

Из кошмара, который создал не он.