Время итогов (джен)

Горы приближались. Потребовалось два дня, чтобы добраться до их подножия и найти место, где можно было подняться. Теперь маленький отряд вёл Люциус, который ориентировался без карты. Конечно, это ведь была его фамильная вотчина, он знал здесь каждый камешек!

— А что там? — Толя с опаской посмотрел на крутые склоны. — Высоко…

— Нужно перейти, — коротко ответствовал Люциус, и менестрель понял, что это означало «Приедем — увидишь».

Вверх поднималась узенькая тропинка. Горы поднимались и слева, и справа, белоснежные вершины упирались в сияющее солнцем небо, где в вышине кружил одинокий орёл.

— Они как-то называются? — спросил Толя.

— Горы? — уточнил Хаурун. — Ну да. Эта — Бычья голова, а эта — Башня.

— Какие высокие… — повторил Толя, задирая голову. — Даже страшно…

Сверху, с гор, донёсся неясный гул.

— Что это? — ахнула Лия.

— Обвал, — ответил Люциус, первым направляя своего коня по тропинке. — Давайте поспешим, я думаю добраться до долины на закате.

Тропинка вверх всё тянулась и тянулась, подковы стучали по камням. На каком-то повороте Толя оглянулся назад, чтобы посмотреть, высоко ли они уже забрались. Лес колыхался внизу зелёными верхушками, а с высоты была видна даже его противоположная опушка. Горизонт необычайно упал, там, где небо сливалось с землёй, дрожал и мерцал воздух, а прямо над головой поднималась ясная синева, и в вершине Башни застряло белое пушистое облачко.

Толя смотрел, дышал, впитывая всё окружающее как можно полнее, вместе с прохладным ветерком ощущал звенящее величие заснеженных вершин. Он не знал, сколько уже поднимается наверх по петляющей тропе, только увидел вдруг, что дорога внизу кажется тоненькой ленточкой, а вершина перевала совсем близко, всего ещё один изгиб тропинки — и вот уже рукой подать до огромного валуна наверху…

Менестрель замер, моргнул и схватился за оружие: из-за валуна выходили двое мужчин с пиками в руках.

— Стой, кто идёт? — требовательно донеслось сверху.

«Разбойники!» — мысленно вскрикнул Толя, спиной ощущая малейшее движение остановившегося позади короля и срывая с луки седла арбалет.

Один Люциус не выказывал и тени беспокойства, не останавливал коня, и Толя во второй раз облился холодным потом: «Завёл в ловушку!» Арбалетный болт лёг в углубление, заскрипела, натягиваясь, тетива, скрипнула пружина.

Оказавшись на перевале, Люциус развернул коня, и теперь менестрель целился ему точно в грудь, уже понимая, что под этим взглядом не сможет выстрелить. Да нет, не во взгляде дело, понял он, нарочно держа пальцы подальше от курка. Не во взгляде, а в свете.

Он слышал, что остальные позади него ощетинились клинками шпаг, но сам уже опустил арбалет. Разбойники стояли у камня и смотрели во все глаза, не делая ни малейших попыток напасть. Медленно отведя взгляд от Толи, герцог обратился к ним:

— Да откроются врата гор.

— И пропустят пришедших с миром, — нестройно ответили разбойники и поклонились. — Здравствуйте, господин.

Толя заставил коня подняться наверх и въехал на перевал. Следом за ним, убирая шпаги в ножны, потянулись и остальные. От стыда менестрель не знал, куда деваться, и сделал вид, что возится с арбалетом, разряжая его.

— Что нового, Мэтт? — услышал он позади себя голос Люциуса.

— Старый Плин помер в мае, милорд, — почтительно ответил один из «разбойников».

— Мир его праху, — промолвил герцог, и менестрель представил, как он слегка склоняет голову.

— И отец Йахэнн приказал долго жить, милорд, — добавил второй.

— Это я понимаю, но где церковь? — и Толя даже замер на секунду, уловив в голосе Люциуса неуместную насмешку.

— Так… того… — замялся «разбойник». — Рухнула церква-то, милорд… И он там как раз и был…

— Бедняга, — безо всякого сожаления фыркнул Люциус. — Я ему про скальную эрозию, а он мне про божью волю, вот и договорились… А как поживает любезный Лео?

— Их милость здоровы, — был ответ. — Правда, выпивают.

Люциус молчал, и Толя наконец поднял голову. Министр смотрел вдаль.

— Осмелимся спросить, надолго ли ваша милость пожаловала? — спросил его тот «разбойник», который был постарше.

— Пока не знаю, — ответил Люциус и обернулся к своим спутникам. — Ну что же, господа, порадуем визитом старину Лео…

Толя взглянул туда же, куда смотрел и он, и не сдержал вздох восхищения. Внизу лежала долина. Склоны гор были зелены, на них чередовались леса и луга. Посередине вилась блестящая речка. По ту сторону долины возвышались ещё две горы, и из-за одной краешком выглядывало солнце, отчего на долину падала гигантская тень. Внизу виднелись крыши домиков, как будто игрушечных, а слева склон Башни выдавался вперёд, и на образовавшемся уступе стоял замок, белея в падающей от гор тени.

— Ой, какая красота… — восхищённо прошептала Лия. Хаурун и Магнус смотрели молча, алхимик даже прижал руку к груди.

— Добро пожаловать в Горное герцогство, господа, — негромко произнёс Люциус и направил коня по дороге вниз, в долину. Стражи остались на своём посту.

На открытом месте Хаурун догнал Толю и поехал рядом с ним.

— Ты не бойся, — сказал он. — У него дома нас никто не тронет.

— Скорее, наоборот, — поделился менестрель опасениями. — Сами ведь за оружие схватились…

— Это я на всякий случай, — помрачнел Хаурун.

Неизвестно, как жители узнали об их приближении, но когда путники подъехали к деревне, навстречу уже вышли люди, бросив работу, а ребятишки с гиканьем поскакали впереди маленькой кавалькады, кувыркаясь в пыли. Когда деревня осталась позади, Хаурун опять тронул Толю за локоть:

— Ну и как тебе это нравится? — возбуждённо прошептал он. — Ни тени раболепия! Они даже кланяются с достоинством, а он знай себе кивает!

Толя хмыкнул.

— Может, у него есть какие-то особые методы управления своей провинцией?

— Никаких, — подъехал Магнус. — Я здесь во второй раз… видел только послушание. Кнута не заметил. Более того — не заметил вообще никаких рычагов давления. Уклад, господа…

— Чтоб меня так же слушались и пикнуть не смели! — с завистью проворчал Хаурун.

— Нет, — возразил Толя. — Тут другое. Вы что, разницы не видите?

— Не вижу, — тем же тоном ответил король и пустил коня вперёд.

Отдав коней на попечение работникам, которые встретили их в замке, путешественники огляделись. Они стояли посреди не слишком большого, мощёного булыжником замкового двора. Позади возвышалась основная стена с воротами, вперёд вела каменная лестница без перил. Но менестрель не успел рассмотреть всё как следует: герцог уже пошёл внутрь.

Сразу за входными дверями оказался полутёмный зал с высокими узкими окнами, сквозь которые пробивался свет уходящего дня. Напротив дверей была большая арка, и в темноте Толя рассмотрел ступени. Его спутники также осматривались по сторонам, а Люциус, какой-то встрёпанный, преобразившийся, с засиявшими глазами, с улыбкой наблюдал за ними. Потом совершил немыслимое — сунул в рот два пальца и оглушительно свистнул. Лия присела, закрывая уши руками, Магнус поморщился, а Хаурун, напротив, расцвёл восхищённой улыбкой. Толя не успел ещё отойти от испуга, как арка озарилась неровным движущимся светом, и менестрель увидел, что вниз спускается какой-то человек с факелом в руке.

— Милорд, это вы? — неуверенно спросил он, пытаясь из света разглядеть тех, кто стоял в полумраке.

— Я! — откликнулся Люциус. Такого голоса у него Толя ещё не слышал. — Да не один, а с гостями!

Человек преодолел последние ступени бегом, всмотрелся в приехавших. Он был стар, старше Магнуса лет на десять, с глубокими морщинами по всему лицу. Факел он сжимал крепкими узловатыми руками, а одет был в потёртый камзол старинного покроя.

— Вилли, старый ты пёс, где тебя носит? — беззлобно обругал его герцог, возвышаясь над ним на целую голову.

— Прошу простить, милорд, не ждал вашего прибытия. — Старик согнулся, становясь ещё ниже. — Что прикажете?

— Ступай растолкай экономку — потому как я знаю, что она надулась сидра и спит — пусть велит горничным приготовить для гостей комнаты в западном крыле, поесть чего-нибудь и воды для купания согреть. Понятно?

— Будет исполнено, ваше сиятельство! — рявкнул слуга и со всех ног умчался в боковую дверь.

— А факел с собой унёс, — фыркнул Хаурун.

Люциус покачал головой, запустил руку в волосы, и Толя вспомнил, что уже видел у него этот жест — на берегу озера, в компании ведьмы.

— Наказали же небеса таким мажордомом, — с мнимым разочарованием выдохнул министр.

— Увольте, — предложил Толя.

— Куда же его уволишь? — переспросил герцог. — Он ещё отцу моему прислуживал… Ну, пойдёмте, что ли, в Шестиугольный зал. Чует моё сердце, что достославный Лео коротает вечер именно там…

— Куда-куда? — полюбопытствовала Лия.

— И кто же такой этот Лео? — не выдержал Хаурун.

— В Шестиугольный зал, — повторил Люциус. — Главный зал замка, раньше был пиршественным. Иначе называется Сот. А барон Лео фон Феанэри — мой бессменный наместник, и сдаётся мне, за время моего последнего отсутствия винные погреба сильно пострадали…

Во время этой речи он поднимался по тёмной лестнице. Едва различая ступеньки, Толя нащупал край его куртки, и тут же почувствовал, что за ремешок его котомки кто-то схватился сзади.

Двери в Сот оказались на втором этаже, сразу перед лестницей. Коридор, освещаемый всего парой факелов, уходил в обе стороны. Люциус подошёл к двустворчатой двери, тихо отворил одну половинку, поманил товарищей за собой.

Зал и вправду оказался шестиугольным. Света в нем, в отличие от коридора, было достаточно. По стенам были развешаны гобелены, оленьи рога и оружие. Один из углов полностью занимал огромный камин, в котором горело несильное пламя. Люциус первым сбросил рюкзак на пол у двери, его примеру последовали и остальные, причём Хаурун с явным облегчением расстался с арбалетом. Герцог отправился к камину, и, тоже подойдя ближе, Толя рассмотрел, что пол в углу обрывается, образуя широкое полукруглое углубление, застеленное шкурами.

На ворохе шкур, оперевшись спиной о стенку углубления, полулежал полноватый мужчина средних лет с пушистыми усами разной длины. Он спал, сложив руки на животе, и они мерно вздымались в такт его дыханию. Рядом стоял поднос с пустыми тарелками и бутыль.

— Перед вами досточтимый барон Лео фон Феанэри, — представил Люциус, — которому мой отец, а значит и я, обязан жизнью.

Толя оглянулся и увидел, что остальные тоже подошли. Лия из-за плеча Магнуса опасливо разглядывала барона. Герцог тем временем потормошил Лео:

— Лео-котофей, вставай, гостей принимай!

Барон приоткрыл один глаз, посмотрел на него и заплетающимся со сна языком промолвил:

— Лютик! Мерещишься ты мне, что ли?!

Лия уткнулась носом отцу в спину, беззвучно хохоча. Хаурун зафыркал, алхимик кашлянул.

— Не мерещусь! — рявкнул Люциус. Толя смотрел во все глаза. — Старый хрыч, ты как короля встречаешь?!

Фон Феанэри приподнялся, изумлённо хлопая глазами и не замечая, что в зале они не одни.

— Вот те раз! — воскликнул он. — Лютик, это когда ты успел королём стать?!

Услышав уже не сдерживаемый смех, он обернулся.

— А это кто такие?

— Король Хаурун Первый, — отрекомендовался Хаурун, не в силах удержать улыбки, и отвесил лёгкий поклон.

— Батюшки! — барон подскочил на шкурах, окончательно проснувшись. — Ваше величество! Вы ли это?

— Я, я, — заверил его король, садясь на край углубления и свешивая ноги. — Давайте без церемоний, а? Устал зверски…

От ритуального поцелуя в плечо он, тем не менее, не отвертелся. Спрыгнув вниз, он уселся на шкуры поближе к огню, расстегнул плащ и принялся стаскивать сапоги.

— Вы там знакомьтесь, а я, кажется, сейчас засну… — сказал он, отчаянно зевнув.

Барон обернулся к остальным, перебегая взглядом с одного лица на другое.

— Герберт, старик! — удивился он. — Я тебя и не чаял уже снова увидеть! Ишь, похудел, загорел — не узнать прямо… Ну, давай руку!

Магнус спустился тоже, обнялся с бароном, и фон Феанэри обернулся к Толе и Лии, присевшим на краю рядком. Он вглядывался в Лию так долго, что та начала смущённо ёрзать и оглядываться на остальных.

— Герберт, но ведь у тебя сына не было, — наконец неуверенно сказал барон. — Или теперь есть? Грехи молодости, что ли, признал?

— А ты посмотри внимательнее, — посоветовал Магнус.

Лия устремила невинный взгляд в закопчённый потолок.

— Тьфу ты, так ведь это дочка твоя! — сообразил барон. — Ты зачем её в штаны одел?

— Фр-р! — сказала Лия. — Я сама. В платье на коне неудобно.

Фон Феанэри посмотрел на Толю.

— А вот вас, сударь, убей — не знаю.

— Анатолий, менестрель на королевской службе, — представился Толя.

— Вот оно как… — протянул барон, критически осматривая его с ног до головы. — Ну, добро пожаловать вам всем.

Сзади него раздалось сдвоенное фырканье. Король и министр сидели на шкурах, составив сапоги поближе к огню сушиться, и блаженствовали.

— Лео, не суетись, а то сейчас начнёшь метаться, — промолвил Люциус, не открывая глаз. — Я уже обо всём распорядился.

Толя сначала не хотел расслабляться на чужой территории, но тепло и усталость взяли своё, и он опустился на шкуры, правда, последним.

— Почему здесь такое углубление? — спросила Лия, пытаясь возлечь в позе, копирующей позы древних сафонийцев, — Толя видел такие на картинках в книгах.

— Это ограниченное пространство. Сюда должны были допускаться только приближённые хозяину персоны. Лет триста назад именно так и посчитали, когда строили.

Внезапно фон Феанэри хлопнул себя по коленям:

— Слушай, Лютик, я совсем забыл! Что же ты не написал мне, что у нас будет ещё один гость?

Люциус приоткрыл глаза, взгляду вернулась цепкость.

— Какой гость? О ком ты говоришь?

— Как какой? Добрался сюда один-одинёшенек, в каких-то лохмотьях, но пароли знает, а самому от роду лет семь… Назвался Жаном, сказал, что говорить будет только с тобой… Эй, ты что?

— Где он? — спросил Люциус, стремительно перегибаясь вперёд и не отрывая от фон Феанэри взгляда вмиг потемневших глаз.

— В Малой гостевой спальне на третьем этаже… Ты куда?!..

Герцог, не отвечая, поднялся в зал и поспешил к дверям. Хаурун взглянул ему вослед и прищёлкнул пальцами.

— Ну наконец-то, — удовлетворённо пробормотал он. — А я всё думал, когда же его проймёт… Эй, мы есть-то будем?

Вечера Толя почти не запомнил. Они что-то ели и пили кисловатое вино, а потом разошлись по спальням, не найдя в себе сил даже на то, чтобы помыться.

Но, несмотря на усталость, Толя по крестьянской привычке подскочил с первыми петухами и вдоволь наплескался в купальне. Не зная, куда идти потом, он отправился обратно в Сот. Там было пусто, но слуги уже всё прибрали и расправили шкуры. Толя опустился на них, подкинул дров в камин и зажёг огонь. Утро в Горном герцогстве было прохладным. Так он провёл некоторое время, размышляя о цели их путешествия и о том, что принцесса Жанна, может быть, уже мертва, а потом двери Сота растворились. На пороге появился Люциус, ведущий за руку маленького мальчика. Толя понимал, что этот мальчик — Жан, но поверить в это не мог. Прежнего от юного фон Якконина остались только глаза, такие же чистые и любопытные. Не было ни бархатной курточки, ни вышитых штанишек — Жан был одет в простую холщовую рубашку и подвязанные кожаным ремешком штаны. Прежде болезненно бледная кожа теперь загорела и обветрилась.

— С добрым утром, — поклонился Толя, вскочив.

— Доброе утро, — отозвался министр, подходя ближе.

— Доброе утро… — эхом повторил Жан, оторвал взгляд от менестреля и привычно сполз в убежище, растянулся на шкурах. Люциус дотянулся до толстого плетёного шнура и подёргал за него. Через минуту в зал вбежала молодая служанка, присела в реверансе.

— Что прикажете, ваша милость? — весело спросила она. От неё пахло холодной водой и яблоками, и Толя с удовольствием втянул в себя запах августовского утра. Люциус тем временем присмотрелся к девушке.

— Лина! — воскликнул он. — Как тебя в прислугу занесло?

— Попросила господина Лео меня пристроить на место старой Марри после того, как она навернулась с лестницы и сломала ногу, — бойко ответила девушка, от нетерпения приплясывая на месте.

— Фу, — герцог скривился в шутливой брезгливости. — Если из крестьянок выбилась в служанки, так изволь при господах прилично выражаться! — отчитал он девушку. — Понятно?

Та снова присела.

— Понятно, ваша милость, поскольку и Вильгельм говорил, что господа только в своём обществе ругаются, а если и при слугах, то так, чтобы их не поняли!

Герцог рассмеялся.

— Бойкая ты больно, — сказал он. — Ты поаккуратнее с языком-то! А теперь неси завтрак, да молоко Жану захватить не забудь…

— Будет исполнено! — И новоиспечённая служанка вылетела за дверь.

— «Будет исполнено!» — передразнил её Люциус. — Вильгельмова работа, без церемоний и баек про господ не может, старый пёс!

— Почему пёс? — полюбопытствовал Толя, усевшись на шкуры рядом с Жаном.

— А потому что верный…

— Тут тихо и мягенько, — сказал вдруг мальчик, переворачиваясь на живот. — Я тут люблю сидеть, а господин барон сказки рассказывает...

Дверь распахнулась так, что грохнула о стену. В зал вбежал Хаурун, взъерошенный, одетый наспех, с горящим взглядом. Он прыгнул в убежище и, ни на кого не глядя, сгрёб Жана в охапку.

— Ой, — сказал мальчик, не успев как следует испугаться. Над плечом короля торчала его светлая макушка и громадные глазищи.

— Осторожно, придушите же, — нахмурился Люциус, подаваясь вперёд.

— Не придушу, я тихонько, — ответил король, выпуская Жана.

— Здравствуйте, ваше величество, — сказал тот.

— Привет, племяш! — весело сказал Хаурун, ероша ему волосы. Жан приоткрыл рот от удивления.

— Ваше величество, не стоит, — глухо произнёс Люциус, бледнея.

Хаурун взглянул на него, коротко бросил:

— Потом поговорим.

В этот момент, балансируя тяжёлым подносом, вошла давешняя служанка, а за ней появились Магнус, Лео и позёвывающая Лия. Поздоровавшись друг с другом, все расселись кругом и принялись за еду.

— В убежище чувствуешь себя как в походе, — авторитетно заявил барон, размахивая вилкой с наколотым на ней куском мяса. Жан с опаской посмотрел на него и переполз поближе к Люциусу. Толя, увидев это, улыбнулся мальчику, и тот насупился, поняв, что его манёвр не остался незамеченным.

— А вы разве много путешествовали? — тем временем поинтересовалась Лия. Фон Феанэри подмигнул ей:

— Конечно, о прелестная сударыня! Мне есть о чём рассказать вечером у огонька, если, конечно, меня захотят слушать… Но для начала, я думаю, нам нужно услышать рассказ другого путешественника…

Все взгляды обратились на Жана, который сжался, робко обнимая Люциуса за пояс. О, Толя его прекрасно понимал.

— Вы обещали, — напомнил герцог, прижимая мальчика к себе. — Нам очень важно это знать.

— Обещал, — вздохнул Жан и посмотрел на него. Долго и не по-детски серьёзно. Потом заговорил.

Опуская паузы и наводящие вопросы, история маленького знатного путешественника сводилась к следующему.

Едва только за королём и его спутниками закрылись двери дворца, плачущего Жана заперли в его комнате, откуда ему было прекрасно слышно, как супруги фон Якконин выясняют отношения. Многого мальчик не понимал, а потому тут же забыл. Однако итог оставался всё тем же: в этот же день его стали собирать в дальнюю дорогу — в Салем, в монастырь святого Абраксаса. (Толя поёжился.) В спутники ему дали кучера и строгого гувернёра-хайдландца. Якконин даже не вышел проводить мальчика, а Милена только плакала и ничего не объясняла. Ехали они медленно и потому долго, кроме того, по дороге пару раз лопалась ось, и приходилось задерживаться дня на два. В конце-концов Жан не выдержал неизвестности и равнодушных упрёков гувернёра и однажды поутру сбежал с очередного постоялого двора через дырку в заборе, прихватив с собой только рюкзачок с кое-какими пожитками и краюху хлеба. Поплутав по лесу, он встретил деревенского мальчишку, которого уговорил обменяться с ним одеждой.

Слушатели засмеялись, к недоумению Жана, который не понимал, что они представляют: озадаченного крестьянского сына в кружевах и улепётывающего со всех ног маленького дворянина в лохмотьях.

Несколько недель мальчик потихоньку пробирался по дорогам и вдоль них, боясь спросить верное направление, и робко просил пустить переночевать, изо всех сил притворяясь безродным сиротой. Он научился спать на деревьях и сеновалах, ел всё, что перепадало, продал старьевщику медальон и две пряжки от туфель, и перестал бояться леса.

— Я видел в лесу человека с рогами, и подумал, что это чёрт!

— Может быть, вам показалось? — недоверчиво переспросил Магнус. — Ночью мало ли что может померещиться?

— Нет, это был человек с рогами! — запротестовал Жан, и спорить с ним никто не стал, лишь Люциус задумчиво нахмурился и крепче прижал его к себе.

Мальчик слишком поздно понял, что идёт в сторону, противоположную нужной: вместо Горного Герцогства — в Феаникс. Он плакал в какой-то роще, когда неожиданно из кустов выскочила злющая гончая собака и сделала стойку. Вслед за собакой появился её хозяин, охотник верхом на лошади, как потом оказалось, владелец окрестных земель, и без лишних разговоров взял мальчика к себе на седло. По пути в поместье перепуганный Жан не мог сказать ни слова, только в ужасе смотрел на удерживающие его руки в чёрных перчатках. Почему-то именно перчатки вселяли в него наибольший страх. Но худшие ожидания не оправдались, и в доме мальчика приняли как гостя. Оказалось, что охотник жил один; вечерело, и он усадил Жана с собой вместе за стол, где он выдал себя с потрохами, продемонстрировав удивительное для нищего оборвыша умение владеть столовыми приборами. Мальчик до последнего уверял, что он бедный сирота, но охотник только смеялся. Доведённый до отчаяния, Жан изловчился и вырвал из ножен висевший на поясе хозяина кинжал…

— Что, прямо вот так?! — ахнула Лия.

— Похвальная храбрость… — протянул барон, многозначительно шевеля бровями.

Смеясь до слёз, охотник без труда отнял оружие и отправил Жана спать. В этот вечер мальчик так и не понял, кто он здесь — гость или пленник. Наутро оказалось: приёмный сын.

— Детей у меня нет, жена умерла, — объяснял охотник замершему перед ним малышу. — А ты роду хорошего, хоть и не знаю, какого. Найдёт тебя кто — отдам, не найдёт — станешь моим сыном, унаследуешь дом и все земли. А года через три, глядишь, и забудешь, что не родной мне…

Жан прекрасно знал, что искать его станут не ранее, чем Люциус вернётся в Белый город. И то поиски могут завести неведомо куда. Поэтому он сказал, что подумает, и той же ночью скармливал дворовым псам хозяйскую колбасу.

Несостоявшийся приёмный отец нагнал его на дороге под утро, а собака учуяла Жана, забившегося в кусты при звуке конской поступи.

— Отпустите, мне надо, — твердил мальчик в ответ на все уговоры, и категорически отказывался говорить, куда именно ему надо. Ему казалось, что так он будет в большей безопасности. Дав ему на дорогу немного денег, охотник отпустил его. Мальчику показалось, что он едва сдерживает слёзы.

Через два дня на пути из Феаникса в Веннафе он встретил чудного старика в шляпе, балахоне, с посохом и длинной белой бородой…

— А от меня конь убежал, — жаловался мальчику старик, деля с ним горбушку хлеба. — И пока все свои конские дела не переделает, не вернётся ни за что. Такой уж он у меня упрямый.

— А какие это у коня дела могут быть? — спрашивал Жан, обрадованный, что попутчик не допытывается, кто он такой и куда идёт.

— Разные, — отвечал старик, стряхивая крошки с бороды и задумчиво глядя в посветлевшее после грозы небо. — Смотри, малец, радуга! Знаешь, что радуга — это мост?

— Мост? Да ну! — удивился мальчик.

— Не веришь? — огорчился старик. — Ну, тогда слушай... Построили его в древние-древние времена. Вот как сейчас помню: приходит один великан…

Они расстались на перекрёстке следующим утром, но прежде долго проговорили, сидя на придорожном камне. Говорил старик, говорил про перекрёстки, и по его словам получалось, что могут пересекаться не только дороги.

— Всё пересекается, у всего есть отражение. Если найти место, где есть дверь — не простая дверь, а необыкновенная, понимаешь? — то можно попасть в другой мир.

— А где есть дверь? — зачарованно спрашивал Жан.

— Ну, это ты сам её найдёшь.

— А что там, в других мирах? Такие же люди, как мы?

— Такие же… — вздохнул старик. — Иногда даже похожие, ну, понимаешь, имя, внешность, родственные связи… И места есть похожие. Ну, это ты сам потом поймёшь… А как дойдёшь до деревни, так к ней не подходи, обходи кругом…

Жан сделал вывод, что старик сам пришёл через такую дверь и нечаянно забыл, где она, поэтому ходит и ищет её. Деревню он и вправду обошёл, и уже в Веннафе, подслушав разговор на базаре, узнал, что на неё напала банда разбойников и, грабя, перебила почти всех жителей…

Мальчик уже сбился со счёта, сколько времени пробирался на восток. Однажды, забравшись на росший на опушке леса дуб, он заметил вдалеке как будто тучи, с той лишь разницей, что они стояли на месте. Поняв, что это горы, он бежал через поле бегом и чудом не переломал себе ноги, провалившись в кротовьи норы.

Добравшись до Бычьей головы, мальчик стал искать тропинку. Пыхтя и сдирая пальцы, он пробирался по тропе, по которой, как оказалось, уже давно никто не ходил, а ночевать устроился на головокружительной высоте у какого-то камня. Разбудил его пограничный патруль, который ещё вечером заметил карабкающегося вверх ребёнка. На вопрос, кто он такой, Жан выдал накрепко заученный пароль и разревелся от облегчения, когда услышал отзыв.

Его на руках принесли в замок, где грязный, голодный, зарёванный мальчик со сбитыми в кровь ногами гордо вздёрнул подбородок и объявил опешившему Лео, что будет говорить только с его сиятельством герцогом фон дер Кальтехеллером.

— Остальное вы знаете, — сказал Жан, показывая, что выдохся окончательно, и обнял Люциуса. Толя не знал, но был уверен, что, когда мальчик проснулся сегодня утром, Люциус сидел у его постели. Отведя глаза, он увидел, как Лия крепко, до хруста стискивает пальцы.

— О чём задумались? — спросил Люциус. Толя поднял голову. В убежище остались они вдвоём, а где-то во дворе слышался заливистый хохот Жана и шутливо испуганные вопли Хауруна. Зная короля, можно было предположить, что они играли в салки.

— Что за двери? — напрямик спросил Толя. — Старческий бред? Судя по тому, что он рассказывал нам, он в здравом рассудке. Со странностями, конечно, старик, но всё же…

Люциус вздохнул, потёр глаза.

— Знаете, я бы предположил, что он сказитель, но сейчас рассказывают побасенки о Жаке-подлеце и разбойнике Ратмире, а не легенды о реально существовавших Мелассе и Тодоре. Двери же вообще ставят меня в тупик, ибо Жан со слов этого странного господина пересказал один из самых тёмных отрывков Семистихийника…

— Семистихийника? — переспросил Толя, заинтересовавшись. — Что это?

— Книга, древнейшая из дошедших до нас рукописей, — объяснил герцог. — Там рассказывается о том, как появился мир, а также о самых значимых героях древности и их деяниях. Время, отведённое миру, разделено на семь отрезков, из которых каждому соответствует какая-нибудь стихия, включая не только четыре основных, но ещё и дерево, камень и металл. Считается, что мы живём в конце пятого отрезка, который управляется водой. В Семистихийнике описаны только четыре.

— А как можно её прочитать? — спросил менестрель. Почему-то улыбка Люциуса ему не понравилась.

— Если вы настроены на тяжёлый труд, то вам всё подвластно, — ответил герцог.

Толя задумался.

— Ну… — сказал он наконец. — Скорее, настроен.

Скрипа колеса он на этот раз не услышал.

— Здесь. — Люциус отворил дверь, посторонился, пропуская Толю вперёд, и тот оказался во второй в своей жизни библиотеке. Как она отличалась от дворцовой! В той связки книг гнездились везде, где только можно, грозя обрушиться на голову, проходы между стеллажами были узкими и образовывали затейливый лабиринт, где в крохотном закутке за поворотом внезапно обнаруживался стол или рояль, которые из-за тесноты уже нельзя было вынести вон, чтобы освободить место. Здесь же был зал правильной квадратной формы, и огромные стеллажи возвышались полукругом, словно крепостные стены, грозя похоронить в своей тени. От двери вглубь зала вёл проход, в конце его, у противоположной стены нашёлся камин, а рядом, по обе стороны — два больших стола.

Двинувшись между стеллажами, Толя осторожно касался пальцем корешков — новых и старых, с тиснением и без него, совсем растрёпанных и книг вообще без корешков. Наугад менестрель вытащил одну книгу, шёпотом прочёл тиснёное серебром по зелени название:

— «Деяния Дракона, Великого Князя».

Обернувшись к Люциусу, чтобы спросить, что это за Дракон, он обнаружил, что его рядом нет, и нашёл его только по стуку переставляемых книг. Министр, держа в руке два толстенных фолианта, вытаскивал с полки ещё один, вытащил, едва не выронив. Толя показал ему свою книгу:

— Милорд, кто такой этот Дракон?

Министр взглянул мельком.

— Не читайте, — посоветовал он. — Спать не будете, таковы его деяния. Впрочем, в чём-то он прав.

Толя послушно отнёс книгу на место, вернулся, и Люциус повёл его к столу. Толя несмело опустился рядом с ним на лавку, и герцог молча придвинул к нему самую толстую книгу. Она была отделана золотистой кожей и инкрустирована прозрачными камешками. Менестрель приподнял украшенную обложку, перевернул. На первом листе крупными чёрными знаками было прописано название. От каждого знака отходили по нескольку линий, которые сплетались вокруг слов в узор. Узор шёл и по краю листа, но уже другой, в виде переплетённых ветвей с листьями. Толя смотрел, не совсем понимая, где начинается узор и кончаются слова, и не мог ни оторваться, ни прочитать.

— Переворачивайте, — мягко сказал Люциус. Он сидел, поставив локоть на стол и подперев ладонью щёку, и наблюдал за очарованным менестрелем. Толя перевернул лист, ощутив попутно его мягкость, отметив потрёпанные края, стёршиеся уголки. На развороте с левой стороны оказался рисунок: чёрное с белыми точками небо, зелёная земля, по центру — раскидистое дерево с птицей в ветвях и змеёй у корней. На правой стороне в две колонки шёл текст, первая буква была нарисована золотой краской.

— Теперь понимаете, почему о хорошо сказанном слове говорят, что оно золотое? — нарушил тишину Люциус.

— Это потому, что первая буква всегда пишется золотом, — кивнул Толя. — А эта книга и есть Семистихийник?

— Это Изборник святого Стеррина, — ответил министр. — В неё входит Семистихийник и Предания Великих Лет, сокращённо ПВЛ. Стеррин велел переписать две эти книги в один фолиант, и благодаря этому они были сохранены. С того оригинала есть три списка. Старший в Хайдланде, средний в Мистландии, младший у вас в руках.

— А оригинал где? — спросил Толя.

— Исчез. Говорят, он сейчас в Вёльфланде, но так как оттуда никто не возвращался, то точно сказать нельзя. Утешьтесь, в нашем списке самые красивые миниатюры.

Толя перелистнул страницу, отстранённо глядя на ровные строчки, и ему показалось, что страницы чуть подрагивают.

— Нравится? — спросил Люциус чуть насмешливо.

— Ещё как… — прошептал Толя.

— Хотите прочитать?

Менестрель поднял глаза на искусителя.

— Хочу…

— Ну что же, — Люциус поднялся, подошёл к неприметному шкафчику в углу, достал пачку пергамента, перья и чернильницу. — Тогда берите вон ту книгу.

Толя взял, вслух прочёл:

— «Язык Древний Высшего наречия. Система и словник».

Толя разогнул затёкшую спину и потянулся. За окном уже начинало темнеть, солнце скрылось за горой. Перед менестрелем лежала груда пергаментных свитков, исписанных корявым Толиным почерком, и Изборник, раскрытый на двадцать третьей странице.

— Милорд, — хрипло позвал Толя, не рассчитывая, впрочем, что Люциус ещё здесь. Но раздались тихие шаги, и герцог с книгой в руках вынырнул из полумрака между стеллажами.

— Да? Я был там, у окна.

— Я подумал, что вы уже ушли, — устало вздохнул Толя, потирая глаза.

— Зачитался, — коротко ответил министр, и Толя вдруг сообразил, что не боится его ни капельки.

— У вас клякса на носу, — вдруг улыбнулся Люциус, и менестрель скосил глаза.

— Верно… Милорд, я перевёл двадцать три страницы…

— Показывайте, — потребовал герцог, садясь рядом с ним и откладывая свою книгу на край стола. Менестрель поглядел в неё и выхватил взглядом пару строк: «…разгневался же Дракон зело и во гневе своём повелел тех послов на кол посадити и кожу у них со спины…». Толя вздрогнул и отвёл взгляд. Люциус тем временем перебирал его свитки, сверяясь с Изборником.

— Там, где вы ставите скобки — значит, не уверены? — по-деловому спросил он.

— Да, — подтвердил Толя. — Видите ли, я сначала переписывал текст нашими буквами, а потом сверялся со словарём, ведь там как раз так…

— Ясно, — министр выудил из груды свитков нумерованный цифрой «один», вчитался в кривые, сползающие вниз строчки.

— «В начале была тьма, и не было ничего, кроме тьмы, ни времени, ни пространства». Нор ут авенде…

Чуть запрокинув голову, он смотрел наверх остановившимся взглядом.

— О чём вы думаете, милорд? — тихо спросил Толя, но Люциус молчал, лишь ветер из приоткрытого окна колыхнул пирамиду свитков на столе. Наконец министр ответил:

— Я думаю о том времени, когда и времени-то не было.

Голос его звучал сдавленно.

— Ничего не было, ни вас, ни меня… И одновременно было всё. И эта книга, и этот вечер — как зерно во тьме земли, как плод в утробе матери… Знаете, когда всё пройдёт, — а древние говорили, что пройдёт всё, — опять наступит тьма…

Толя замер, поражённый тем, с каким спокойствием были сказаны эти слова, но сам сказать ничего не успел. Дверь в библиотеку открылась и на пороге возник Хаурун.

— А! Вот вы где! — воскликнул он. Подойдя, король уселся напротив них, подцепил один свиток, посмотрел.

— Мудрствуете?

Толя молчал, видя, что Хаурун мигом разрушил всю атмосферу тишины, в которой как будто позванивала манящая тайна. Видимо, Люциус почувствовал примерно то же.

— И вам не помешало бы, — прохладно ответил герцог и подтолкнул к нему «Деяния Дракона». — Почитайте на досуге.

Толя, глядя на Хауруна, определил, что он, судя по всему, где-то носился целый день. Тот же едва взглянул на книгу и заявил:

— Знания не в книгах, а в жизни, — и внезапно переменил тему: — Вот вы тут сидите, а нас ваше чудо до седьмого пота загоняло! Как только у него сил хватает?

— Натворил что-нибудь? — поинтересовался герцог.

— И он, и мы с Лией, — ухмыльнулся король. — Играли в салки, прятки, жмурки, потом развалили доспехи в коридоре на третьем этаже…

— Кто их примерял?

— Жан, конечно, — фыркнул король. — Потом лип к нам всем, просил научить фехтованию. А как его учить, если он шпагу в вытянутой руке удержать не может, обеими хватается? Я ему палочку дал — так позиции и разучивали. Талант!

Хаурун внезапно посерьёзнел, нахмурился.

— Слушайте, Люциус, я не знаю, какие у вас планы, но сказать ему надо, и вы это должны понимать. Но у меня такое ощущение, что вы просто не решаетесь. Если не скажете, я сам скажу, потому что не дело так! Думаете, он не понимает, что родители его предали?

Министр кивнул медленно, не глядя на него.

— Вы правы, я трушу.

— Не ждал от вас этих слов, — напряжённо произнёс Хаурун.

— Всё меняется, — ответил Люциус. — Дайте мне время, я должен собраться с духом.

Хаурун кивнул, посидел ещё немного молча, потом поднялся:

— Ладно, пойду я. Идите ужинать, весь день сидите. Только не в Сот, там сейчас Жан спит, умаялся, труженик.

Когда он ушёл, Толя обернулся к Люциусу, который как будто забыл о менестреле.

— Милорд?..

— Всё нормально, — ровно ответил герцог. — Нормально.

Он встал, отошёл к камину, потянулся. Внезапно Толе в голову пришла страшная мысль.

— Но ведь это всё пройдёт, исчезнет, — сказал он с отчаянием.

— Исчезнет? — переспросил Люциус.

— Эта минута исчезнет. И ночь эта исчезнет, и вы, и я… — Он понимал, что несёт чушь или, того хуже, говорит дерзости, но отчего-то не боялся. — И если вы сейчас рассердитесь… То какое это будет иметь значение, если всё исчезнет, покроется мраком? И ни могил не останется, ни надписей, ничего. Тьма.

Люциус слушал внимательно.

— А вы не думали, что однажды в этой тьме снова может вспыхнуть свет? Что он вспыхивал много раз до того, и много раз всё опять погружалось во тьму?

— Но сколько же это лет? — прошептал Толя, остановив на нём взгляд. — Тысячи тысяч?

— Миллионы. — Люциус улыбнулся так, будто они говорили не о времени, которое оба не могли охватить разумом. — Миллионы миллионов.

— Так вы, получается, верите, что ничто бесследно не исчезает, — полувопросительно произнёс Толя.

— Бесследно — это было бы нечестно и бессмысленно, — серьёзно ответил герцог. — Мир это зерно, в котором заключено всё, что было и что ещё только будет. Вы никогда не замечали, что обстоятельства меняются, а ситуации — нет?

— Не знаю… Нет. А вы… получается, вы хотите сказать, что и человек живёт не один раз?

— Я предполагаю, что да, — ответил герцог, смерив его странным взглядом. — Здесь мы не можем сказать точно, остаётся только верить.

— Зачем вам во что-то верить… — едва слышно прошептал Толя. — Вы же сильный, вас никакое знание не может убить… — И тут же он вспомнил, каким потерянным и непонимающим был Люциус, когда рассказывал ведьме о своём приключении.

Менестрель посмотрел в окно, на перемигивающиеся звёзды. Казалось ужасающе неправдоподобным, что когда-то они взрывались в бездонном небе, что мучилась вздыбленная земля под ледяным ветром и жадным пламенем — ведь здесь, в библиотеке замка Наскального огонь миролюбиво трепетал в каменной пасти, а из окна тянуло не холодом, а свежестью.

— А боги? Что вы про них-то думаете? Они тоже умирают или смотрят со стороны?

Люциус улыбнулся — мягко, будто разговаривал с ребёнком.

— Мы можем только предполагать, но, чувствуя одухотворённость мира, я скажу — умирают. Ведь я же объяснял вам сейчас, что в Древнем языке не было разделения на названия живого и неживого, всё мыслилось живым.

— А в наше время разве умерло? — недоумённо спросил Толя.

— Нет, это человек разучился смотреть и видеть.

— Знаете, когда я листал Изборник, мне показалось, что страницы живут какой-то своей жизнью… — признался Толя. — Другое дело, живы ли они сами по себе или только потому, что писец вкладывал в них своё искусство, а значит, и частичку своей души…

Люциус пронзительно посмотрел на него, и Толя чуть съёжился под этим взглядом: он знал, что так герцог смотрит на добычу, будь это книга, женщина или неосторожная куропатка в поле.

— А вы схватываете на лету, — произнёс министр. — Вспомнили мой давнишний урок о классах существительных?

— Что существительные делятся на наименования людей, животных, природных явлений, абстрактных понятий и вещей, сделанных руками человека? Нет, не вспоминал, — ответил Толя, в смущении перечислив всё, что знал. — Я так сказал.

— Интуиция у вас, кстати, неплохая, — глядя на него всё так же, прокомментировал Люциус. — Вы умеете систематизировать знания и использовать их в неожиданных областях, а это многого стоит. Может, вас тоже в университет отправить, а? Хотите?

— С Хауруном? — уточнил Толя, вспомнив их разговор при выезде из Керминора.

Люциус рассмеялся.

— Вот образчик верного наперсника! — воскликнул он.

— Я по-другому не могу, милорд, — смущённо, но твёрдо сказал Толя. — Я давал ему клятву…

Министр махнул рукой:

— Клятву давали все, верны ей единицы, так что не обольщайтесь насчёт остальных… Ну, что же вы, тащите сюда перо, чернильницу, бумагу — начертите мне таблицу глагольных окончаний. Активный залог, настоящее время. Нужно же проверить вашу интуицию. Да учебник-то закройте, чтобы не подсматривать…

Уже царила глубокая ночь, когда Толя понял, что засыпает, лёжа на ковре у камина вместе с министром среди вороха пергаментов.

— Ну вот же, здесь вы написали «потому что», а сейчас говорите «ибо» — подумайте, что лучше, если вы переводите старинную книгу, — тормошил его Люциус. — И запомните, что они сражались не с кем-то, а друг с другом, значит, какой здесь будет залог?

— «Ибо» лучше, — зевал Толя, — передаёт ощущение старинной речи. А залог здесь взаимный, и окончание «рирн»… А-а-ах…

— Верно, записывайте, потом тетрадь заведёте… Да не нашими буквами!.. Да не так, морфемы имеют собственное написание, потому и письменность древняя зовётся фонетико-иероглифической… Вот так — напишите двадцать раз. Я пока поищу, чем вас озадачить… «И когда встал Летучий на облаках…» Нет, это не то… Хотя — как перевести: «Летучий» или оставить «Линэрмес»?.. Что скажете?

Менестрель внезапно поймал себя на том, что гладит кончиками пальцев длинные светлые пряди, метущие ковёр, — вероятно, желание спать сказывалось на самоконтроле. Очнулся он только тогда, когда понял, что Люциус уже не бормочет что-то и не листает Изборник.

— Да что ж вы всё как воруете? — тихо произнёс герцог, как показалось Толе, даже с какой-то жалостью.

— Что мне гнев ваш, если звёзд не станет?.. — прошептал в ответ Толя. Ему почему-то стало всё равно, что министр сделает с ним за эту нечаянно прорвавшуюся нежность. Но не было ни презрительного жеста, ничего, что выдавало бы неприятия. Напротив, Люциус неожиданно улыбнулся — Толя не осмелился на него посмотреть, но понял по голосу:

— Почти стихи. Запишите, а то забудете.

Менестрель, сгорая от смущения, нацарапал на листочке пафосную фразу. Дождавшись, пока он закончит, Люциус протянул руку, коснулся его подбородка, заставив отпрянуть, посмотрел изучающе, проникая взглядом в самое сердце. «Ершишься, как кот камышовый», — вспомнил Толя слова Хауруна и подавил в себе желание убежать.

— А ведь мать вас лаской не баловала, — сделал вывод министр.

— Откуда вы знаете? — хрипло спросил Толя, из последних сил заставляя себя смотреть прямо в серые глаза, но не различая их выражения.

— Видно. Хотите приласкаться и не знаете, как. Или дело во мне? Хауруна-то вы не боитесь.

— Меня тянет к вам, — как будто со стороны услышал менестрель свой голос. Сонливость давно сняло как рукой. — Тянет, и я ничего не могу сделать. Мне стыдно, что я не могу справиться с собой, и ещё страшно обжечься. Страшно, что вот сейчас вы улыбаетесь, а через секунду проступит что-то страшное, и я погиб.

— Спасибо, что поделились, — сказал Люциус, помолчав, и Толя, к безмерному своему удивлению, понял, что он абсолютно серьёзен. — Я предполагал что-то подобное.

— А ещё мне страшно оттого, что это вообще происходит. Я не понимаю, почему, — договорил менестрель, и на этот раз слова дались ему легче.

— В этом нет ничего страшного, — успокоил его министр. — Когда-нибудь вы поймёте, что никто не идеален. Что у меня есть свои слабости, что я совершал ошибки, что есть вещи, за которые мне стыдно… Короче говоря, однажды вы перерастёте подражание и пойдёте своей дорогой. Но пока всё, что с вами происходит — нормально, запомните это крепко-накрепко и перестаньте стыдиться.

— То есть, вы не осуждаете меня? — уточнил Толя. Ему было и легко, и больно одновременно. С его сердца спала страшная тяжесть, и он не понимал, как ему теперь быть.

— За что? — усмехнулся Люциус. — Вы же ничего не сделали, за что вас можно было бы осудить. Вы просто слишком требовательны к себе и выбрали не самый лучший идеал.

— Но почему вообще подобное со мной случилось? — не отставал Толя, поняв, что гнева не будет. Министр задумался.

— В бурбонском военном училище я заметил, что юноши помладше на юношей постарше взирают как на кумиров, стараются им подражать, копируют их манеру себя вести и прочее. Это ничего не значит, кроме того, что каждый человек ищет себе ориентир в жизни, короче говоря, то, каким он хочет стать. Тогда я понял только это, а взглянуть на это поглубже меня надоумил Магнус, когда однажды за бутылкой вина принялся критиковать разделение веществ на мужские и женские. Я с ним, кстати, не согласился…

— При чём здесь это? — не понял Толя.

— Сейчас увидите, — загадочно улыбнулся министр. — Я предположил, что каждый человек с рождения видит рядом с собой отца и мать и сохраняет у себя в душе их образы на всю жизнь. Вспомните, как вы любили в детстве свою мать. Наверняка она казалась вам самой лучшей, самой прекрасной, всемогущей и так далее.

— Верно, — кивнул Толя, стараясь не углубляться в воспоминания. Всё равно прошлое не вернётся.

— Так вот, я пришёл к выводу, что у каждого человека в душе есть два образа — образ мужчины и образ женщины. И это идеал того, каким он хочет стать сам, и того, кого он бы выбрал себе в спутники жизни — в зависимости от пола. Теперь понимаете?

Толя лежал, хмурясь, соображая.

— Получается, раз у меня не было отца, а ориентира до встречи с вами я не нашёл, то я выбрал вас как идеал, на который хочу быть похожим? А идеальная женщина для меня это та, которая была бы похожа на мою мать?

— Вы всё поняли верно, — одобрил Люциус. — Но учтите, это только мои собственные догадки, мой собственный жизненный опыт. И я вас предупреждаю: не живите так, как вам скажут, доходите до всего сами. Даже если искренне доверяете тому, что вам говорят.

— Это всё… так ново… — пробормотал Толя. — Я-то невесть что думал… А грамматика Древнего языка ваши выводы подтверждает?

Министр ошарашенно посмотрел на него.

— В последнюю очередь я проверил бы это грамматикой! — воскликнул он и внезапно задумался. — Хотя постойте… Средний род в языке есть только для духов, пол которых определить трудно, а это весьма мало по сравнению с количеством остальных существительных… И легендарный брак короля и королевы как выражение мировой гармонии… И их образы, которые переходят в разряд символов… — расширенными от изумления глазами он смотрел на Толю. — Нет, в университет вас — и цены вам не будет!

— Милорд, — взмолился Толя, не выдержав. — Давайте уже проверим то, что я напереводил, по настоящему переводу и пойдём спать, а то вы столько мне рассказали и объяснили, что уже сил нет!

Министр фыркнул, видимо, тоже от напряжённой работы теряя контроль над собой.

— Какому настоящему? Вы первый переводчик, и флаг вам в руки, как говорит король, ха-ха!

Толе не очень понравилось, что король ведёт его неведомо куда с утра пораньше; с другой стороны, Хаурун уже знал окрестности гораздо лучше менестреля, который просиживал за Изборником и потерял счёт дням.

Они собрали одну котомку на двоих, сели на коней и выехали из ворот Наскального. Гарнизонные солдаты заперли за ними ворота, и король с менестрелем отправились по дороге вниз. Толин конь застоялся в стойле и теперь баловал, мотая головой, а конь Хауруна косился на него и изредка фыркал.

Солнце поднималось между двух гор, светило прямо в глаза. Вдалеке поднималась пыль и слышалось блеяние: это шло на выпас стадо овец. Хаурун щурился на солнышко, мурлыкал какую-то песенку, беззаботно подставлял утренним лучам покрытые веснушками щёки. Но Толя отлично знал, что король поднял его ни свет ни заря не потому, что ему захотелось прогуляться верхом. Наверняка он что-то нашёл и теперь вёл показывать. Или просто решил поговорить вдалеке ото всех.

Толя думал, что сейчас они поедут по главной дороге вниз, но Хаурун вдруг свернул направо, на узкую дорожку, которая забирала вверх и вокруг скалы, на которой стоял замок. Король и менестрель ехали между громадных, поросших мхом валунов, которые в беспорядке лежали на земле. Менестрель тут же понял, что сейчас они проедут между двух гор. Дорожка расширилась, и Толя пристроился рядом с Хауруном. Тот безбоязненно пустил коня в кентер, и менестрель старался не отставать. По обе стороны дороги нависали скалы, на которых росли большие чёрные ели и сосны. Кое-где можно было хорошо рассмотреть, что их корни за долгие годы так вгрызлись в камень, что разрушили его, и скалы пошли трещинами. С верхушки одной из елей, громко каркая, сорвался ворон, и Толе стало не по себе. Ведь в непроходимой чаще мог затаиться медведь или вепрь, а они с Хауруном здесь одни и вооружены только ножами… и знает ли кто-нибудь в Наскальном, куда они отправились?

Хаурун резко придержал коня и воскликнул:

— Рысь! Менестрель, смотри же!

Толя повертел головой и в самом деле увидел над головой распластавшегося на скале зверя. Он успел рассмотреть чёрные уши и песочного цвета манишку, а после рысь подалась назад и скрылась с глаз.

— Видел? — с восторгом спросил Хаурун.

— Видел, — без особого энтузиазма ответил Толя. Он где-то слышал, что рыси нападают, прыгая сверху. А вдруг именно этот зверь решил на них поохотиться?

— Не куксись, — сказал король, разгадав его мысли. — Если боишься, поехали быстрее.

Они миновали узкий бревенчатый мостик над руслом ручья, заваленным большими валунами. В расщелинах между ними темнела вода. Потом тропа вывела Толю и Хауруна в сосновый лес. Копыта коней мягко ступали по покрытой опавшей хвоей земле. Толстые корни вились у них под ногами. За лесом оказался заросший иван-чаем луг, и тут Толя сообразил, что они по-прежнему двигаются вверх по склону: в просвет между деревьями было видно самую высокую башню замка, которая теперь располагалась на уровне глаз.

Хаурун нашёл выбивающийся из-под корней высокого куста родник и спешился. Спрыгнул с коня и Толя, потянулся, зевнул, подождал, пока Хаурун напьётся, и тогда подошёл сам. Вода оказалась сладковатой и очень холодной. Хаурун присел на камень, глядя, как Толя умывается, чтобы прогнать сон, потом сорвал листок мяты и стал жевать, посматривая вокруг и улыбаясь чему-то своему.

— Вы тут бывали раньше? — спросил Толя, отряхиваясь от воды.

— Бывал, — лениво ответил Хаурун. — Пока вы с Люциусом торчали в библиотеке, я, Магнус, Жан и Лия взяли проводника в деревне и поехали сюда. Ну что, дальше давай?

Толя представил, как Жан, важничая, едет на одной лошади с королём, и помимо воли улыбнулся. Мальчик был чудом.

Через некоторое время король и менестрель добрались до конца луга: там стояли в ряд облезлые ёлки и начинались заросли малины. Толя не удержался и сорвал несколько ягодок. Хаурун увидел, величественным жестом протянул руку, и пришлось отдать все. За поворотом король свесился с седла и, царапая себе руки колючками, набрал для Толи малины сам, а потом долго смеялся, глядя на его удивлённое лицо.

Менестрель съел ягоды, безотчётно улыбаясь. Он опять подумал, что лучшего господина, чем его король, на свете нет и никогда не будет.

За лугом тянулся ещё один перелесок, а над ним возвышалась голая, покрытая камнями вершина. Хаурун остановился у её подножия, привязал коня к дереву. Удивляясь всё больше, Толя последовал его примеру. Кони тут же принялись щипать сочную зелёную траву.

— Потопали наверх, — сказал Хаурун, закидывая котомку на плечо, и первым направился к вершине. Строго говоря, было не слишком высоко, но склон оказался пологим. Толя несколько раз соскальзывал, и тогда король в последний момент ловил его за шиворот. Но и сам он однажды, не удержавшись, проехался на животе, пока не упёрся ногами в какой-то камень. Однако вершина была всё ближе и ближе.

— Опаньки! — весело сказал Хаурун, втаскивая Толю на самый верх. Менестрель отряхнулся и посмотрел вокруг. Они стояли на небольшой плоской площадке, шагов десять в длину и в ширину. С противоположной стороны от того места, где они поднялись, площадка резко обрывалась вниз, а склон был таким, что по нему не влез бы и горный козёл. В центре же площадки стоял большой плоский камень, явно несущий на себе следы обработки.

— Ух ты, — сказал Толя, осторожно трогая нагревающуюся под солнцем поверхность.

— Ага, — сказал король. — Представляешь, сколько надо было сил, чтобы его сюда затащить?

— А разве… — начал Толя, но потом сообразил, что все камни в округе серые, а этот — белый.

— Мы вообще-то сюда не поднимались, — пояснил король. — Всё же Магнус и Жан подъём не осилили бы. Но проводник нам этот камень расписал как он есть. И сказал, что такие камни родятся только во-он там, за той горой, а тут их нет.

Толя обернулся посмотреть, куда он показывает, и не сдержал восхищённого вздоха. Горы вдалеке были как будто подёрнуты синей дымкой, чем дальше, тем синее. Всё село внизу, казалось, могло уместиться на ладони, а над ним, словно паря в воздухе, возвышался Наскальный, и даже отсюда было видно, как на башне трепещет изумрудный флаг. Становилось жутковато, если представить, куда они забрались. Наверное, это про такую вершину говорила ведьма, про вершину, на которой стоит герцог, не в силах спуститься и хоть кому-то приоткрыть душу…

Вокруг царила тишина, снизу не доносилось ни звука, только было слышно, как сильный ветер свистит в расщелинах. Ветер обнимал Толю со всех сторон, по-дружески теребил рубаху, трепал волосы. Менестрель закрыл глаза и почти услышал, что ветер хочет ему сказать, что он ему поёт и нашёптывает. Это были слова, но слова не человеческого языка, и стоило только приложить немного усилий, чтобы их понять…

Когда Толя обернулся, он обнаружил, что Хаурун сидит на земле у камня и бездумно смотрит вдаль.

— Наслушался? — спросил король, пружинисто поднялся, кивнул на белый камень: — Магнус предположил, что это древний жертвенник должен быть. Уцелел, потому что никто сюда не стал добираться.

Он прошёлся по площадке взад-вперёд и остановился перед Толей.

— Ну, а чего не спрашиваешь, зачем я тебя сюда привёл?

Толя с опаской покосился на жертвенник. Хаурун поймал его взгляд, страдальчески скривился и сгрёб подданного в охапку:

— Менестрель, когда же ты научишься хоть кому-нибудь доверять?! — воскликнул он с неподдельной мукой в голосе. — Ну когда?!

Толя молчал, устыдившись, что обидел его.

— Вот что! — с горячностью воскликнул Хаурун, выпустив его. — Я тебя сюда привёл потому, что это единственное тут волшебное место. И высоко, к тому же.

Глаза его снова потемнели, как бывало в минуты сильного волнения.

— И что? — спросил всё ещё смущённый Толя. Хаурун покусал губы, огляделся вокруг, как будто ища поддержки и растерянно пробормотал:

— Ну не знаю я, как это делается!

Вслед за этим он взял Толины ладони в свои и опустился на левое колено. Менестрель не успел испугаться, но отшатнулся, хотя вырваться не смог. Хаурун посмотрел на него снизу вверх и решился окончательно:

— Будь моим братом! — воскликнул он.

Менестрель ждал чего-то подобного, но не предполагал, что король выберет для такого предложения вершину горы. Сам он давно считал Хауруна родным, но не смел об этом сказать, помня о своём низком происхождении. Тут он сообразил, что король стоит перед ним на коленях и ждёт ответа, что вовсе его сану не подобает, и упал на колени тоже.

— Так ты согласен? — с волнением спросил Хаурун, вглядываясь в его лицо.

— Ваша воля для меня — закон, — смиренно сказал Толя и опустил глаза, чтобы король не догадался, что он готов плясать от радости.

— Опять ломаешься, как девчонка! — рассердился Хаурун. — Я тебя по-человечески спрашиваю!

— Согласен! — поскорее воскликнул Толя, не желая обижать короля ещё больше.

— Ну и хвала богам! — с облегчением воскликнул тот, поднялся и рывком поставил Толю на ноги. — Крови не боишься?

— Смешать кровь?! — в священном ужасе воскликнул Толя. — Мою с вашей?!

— Что, уже передумал? — нахмурился Хаурун.

— Н-нет… — заикаясь, Толя помотал головой, чувствуя трепет при мысли о том, что в его жилы вольётся королевская кровь, а сам он осквернит Хауруна кровью крестьянской.

— Ничего ты не осквернишь, — проворчал тот, развязывая тесёмки торбы и доставая из неё свою походную чашку с отбитой ручкой и полуистёршимся вензелем королевского двора на боку. Чашка глухо стукнула донышком о белый камень. Следом Хаурун достал флягу, из которой плеснул в чашку немного красного вина, и Толе стало дурно, когда он понял, зачем. Можно было просто приложить ранки друг к другу, но король выбрал самый жуткий вариант.

Следом Хаурун достал из торбы блюдечко, большую сальную свечу и кремень с огнивом.

— Ветер, — неуверенно сказал Толя, и король потянул его за плечи, заставив встать так, чтобы они вместе закрывали свечу от ветра. Пламя разгорелось, язычок трепетал, дымил, но не гас. Хаурун снял с пояса свой нож с костяной рукоятью, прокалил лезвие на свече и бесстрашно поддёрнул рукав. Толя смотрел, не в силах оторваться, а король, не медля ни секунды, располосовал себе запястье. Как во сне менестрель наблюдал за крупными каплями, капающими в чашку с вином. Хаурун морщился, но тоже взгляда не отводил.

Вот любитель устраивать пафосные сцены!

— Хватит! — воскликнул Толя, не выдержав. Король улыбнулся его несдержанности, но руку отвёл, передал ему нож, а сам вытянул из кармана чистый платок — приготовился заранее.

— Ты сам или тебе помочь? — спросил он.

— Сам, — ответил Толя. Сейчас он не имел права струсить и отступить. Да и что такое маленькая царапина по сравнению с теми ранами, которые когда-то едва не свели его в могилу? Он зажмурился и полоснул ножом по запястью.

— Всё-всё-всё… Не надо больше, — взволнованно прошептал Хаурун, перехватывая его истекающую кровью руку и поспешно заматывая её платком. — Всё, молодец…

Они обернулись к чашке, в которой покачивалась густая тёмная смесь.

— Нам по глотку, остаток на камень, — так же шёпотом распорядился Хаурун, беря чашку. Свой глоток он выпил, не поморщившись. Толя сам забрал чашку. Смесь крови и вина пугала, вкус отдавал металлом, но менестрель, не поддаваясь минутной слабости, проглотил положенное, остаток выплеснул на камень, и на нём расплылась красная клякса. Хаурун едва взглянул на неё. Он развернул Толю к себе и произнёс:

— Клянусь быть тебе старшим братом до самой смерти, всегда защищать тебя. А если я не сдержу своего слова, пусть мне на голову упадёт какая-нибудь страшная кара.

— Клянусь быть вам младшим братом, — дрожащим голосом сказал Толя. Мысли его путались. — Клянусь… Клянусь… — повторил он, не в силах больше ничего придумать. — Я вас не предам…

Счастье готово было прорваться позорными слезами: он и не мог вспомнить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь так же принимал его, безоговорочно, всецело. Раньше слова были только словами, но теперь древний, как мир, ритуал, словно что-то переломил в нём. Здесь, под пронзительным взглядом неба, всё слова звучали по-другому, а в каждом жесте был смысл.

Никогда в жизни Толя не забыл бы этих суток на вершине горы. Они с королём как будто отрешились от той жизни, что ждала их внизу: валялись на мягкой траве, ели ягоды, бегали наперегонки по лесу, боролись врукопашную, всей грудью дышали горным воздухом, ощущая себя при этом бесконечно чистыми и счастливыми. Оказалось, что они способны понимать друг друга с одного взгляда. Умаявшись, они спрятались от полуденного солнца в лесу у ручья и разделили на двоих припасённые хлеб, мясо и вино.

Толя и раньше удивлялся, что с таким несчастливым детством обделённый любовью Хаурун стал человеком поистине добрым, не боящимся показывать свои чувства. Но в этот день король превзошёл самого себя. Кажется, впервые Толя видел его таким счастливым. К вечеру они успели поговорить обо всём на свете и поделиться самым сокровенным, ничего друг от друга не скрывая.

— Я её очень люблю, — признавался Толя. — А на него хочу быть похожим…

— Тоже ледышкой хочешь стать? — удивлялся Хаурун. — Да ну тебя!

— Я сам себя иногда боюсь, — шёпотом говорил Толя. — Того, что хочу…

— А я-то, — темнел лицом Хаурун. — Может, и хорошо, что мне власти никакой нет, а то бы натворил…

— А ещё я боюсь, что меня снова так же изобьют, — тихо говорил Толя, оглядываясь, будто боясь увидеть неподалёку барона Хильдинга. — Иногда думаю: побыстрее бы это случилось, тогда, наверное, нечего будет бояться…

В ответ на это король обнял его, пытаясь защитить, а ещё через некоторое время с жаром доказывал:

— Менестрель, ты всё не так понял! Мужчина — это не признаки пола, это не количество твоих женщин и даже не добыча, пусть и военная! Это не титул, не власть и не богатство! Да я даже не знаю, как тебе объяснить, что это. Внутри себя всё понимаю, а сказать не могу!

— Да так ты только мучаешься! — вопил Хаурун ещё через некоторое время. — Тебя твоё же тело с ума сводит, вот захвораешь — узнаешь! Что ты как монах, мало ли по дороге красивых девушек встречалось? Ты, кроме Вороны своей, хоть к одной подошёл? Это не больно, в конце концов!

— Просвещённая монархия — дело полезное, — доказывал менестрель ещё через полчаса жаркой дискуссии. — Вы знаете, что вашим подданным надо, поощряете науки и искусства…

— Я на данный момент только тебя поощряю! А если ты никому, кроме меня, не нужен будешь? — с болью восклицал Хаурун. — Если на науку и искусства всем плевать будет?..

— А делать предложение принцессе вы тоже на вершине горы будете? — подтрунивал Толя.

— Нет, — серьёзно отвечал Хаурун. — Обойдусь малым: засыплю её комнату розами и дело с концом!

— Красиво… — задумчиво произнёс менестрель, глядя, как за горами садится солнце. — Люблю закаты. Были бы крылья — полетел бы туда, за солнцем…

— У нас будут крылья, — заверил Хаурун, по привычке ероша ему волосы. — Когда-нибудь будут. — Подумал и добавил: — Братишка…

Вскоре в замок приехал гонец в письмом для герцога. Люциус прочёл письмо и сказал:

— Послезавтра выезжаем в столицу.

Спорить с ним никто не решился, таким уверенным тоном он говорил.

Хаурун уныло отправился собирать сумку, да и вообще всеми овладело подавленное настроение. Всем было понятно, что приключения окончились. Принцессу они не нашли, придётся возвращаться ни с чем, Хауруна насильно женят зимой на той, кто покажется министрам наиболее выгодной партией, и никакой власти у него снова не будет.

Толе было до боли жаль короля. Ему приходилось добровольно возвращаться в клетку после того, как попробовал свободы, но ничего нельзя было поделать.

В последний раз менестрель обошёл замок, рассматривая портреты на стенах, гобелены и виды из окон. Так он и встретил Люциуса.

— Вы видели этот портрет? — с живостью спросил герцог, увлекая его в какой-то коридор. Толя оказался перед небольшим портретом молодого человека, стоящего в полный рост.

— Красиво, — заметил менестрель, не зная, что ещё сказать.

— На вас похож, правда? Какой-то предок Лео, — фыркнул Люциус и ушёл.

Толя присмотрелся к портрету и в самом деле нашёл некоторое сходство между собой и изображённым. Но нужно было готовиться к дальней дороге, и он выбросил портрет из головы.

Выезд их стал для него, да и для остальных, признаться, тоже, полной неожиданностью. Их сопровождал целый отряд, двор замка полнился конским ржанием, голосами, стуком и грохотом копыт. Лия растерянно озиралась, сидя на своей лошадке, прядающей ушами.

— Зачем это? — спросил Толя, подъехав к Люциусу.

— Ради безопасности его величества, — ответил тот, странно взглянув на него. Толя потерял дар речи: то есть, раньше о безопасности короля заботиться было не нужно?!

Но теперь это куда больше походило на путешествие важной особы, чем их приключения инкогнито. Жан был, конечно, с ними, ехал в седле у Люциуса и был страшно доволен. Но ещё одним сюрпризом для Толи стало то, что с ними отправился барон фон Феанэри.

— Старый я уже стал, — пояснил он, забираясь на коня со специально приставленной табуретки. — Когда ещё столицу повидаю? Хоть какое-то развлечение!

По сигналу кавалькада выехала из ворот и отправилась через долину к перевалу. Толя ещё успел в последний раз оглянуться на Горное герцогство, а потом начался спуск.

Как это путешествие не походило на то, когда они путешествовали впятером! Отряд летел по дороге, поднимая пыль, никакой больше неспешной трусцы, только грохот копыт, пыль и постоянно меняющийся пейзаж.

На привале Люциуса отловил Хаурун, а Толя, как водится, крутился рядом.

— Куда спешим? — прямо спросил король. Он уже поделился с Толей своими опасениями насчёт того, зачем Люциусу верный ему вооружённый отряд в столице.

— Ежегодное открытое заседание кабинета министров, — пояснил Люциус, как будто это всё объясняло.

— И?

— Приехал Эль-Келино и потребовал его перенести. Оно через девять дней. Мой указ отменён.

Король присвистнул, не сдержавшись.

— То есть, меня женят без меня?

— Или признают пропавшим без вести и назначат наместника. Угадайте, кто им станет.

Хаурун сжал зубы, нижняя губа оттопырилась, взгляд стал злым.

— Ну уж нет! Достаточно он меня унижал!

— И я о том же, — согласился Люциус.

— Так что, успеем? — встрял Толя.

— Если и не успеем за день до заседания, то успеем в день заседания. Всё равно оно вечером, — пожал плечами министр.

И оказался прав.

Они въехали в город к обеду, переполошив стражников и горожан. Король ехал впереди, восседал на своём коне подбоченившись и подмигивал горожанкам. Вот и дворец! Толе стало нехорошо, когда он увидел стройное здание дворца с тянущимися ввысь башенками: кто знает, что ждало их там, может, смерть?

— Не входите в свои комнаты, пока я не позволю, — произнёс Люциус, когда кавалькада продвигалась по аллее. — Останьтесь в гостиной и утоляйте всеобщее любопытство. Ничего не пейте и не ешьте, как бы ни были голодны.

Видимо, всё было слишком серьёзно. Толя не сразу заметил, что Жана с ними уже нет. Люциус решил не рисковать и велел отвезти его в другое место, наверняка в свой особняк.

Двери открыли им, пыльным с дороги, усталым. Отряд был с ними, все двадцать человек, только их самих теперь было шестеро. Магнус держался возле Лии и орлиным взором смотрел по сторонам.

— Ну что, как короля встречаете?! — проорал Хаурун в холле. Захлопали двери, зашуршали платья, придворные бросали свои каждодневные занятия и сбегались.

— Вернулись! Его величество! Как вы изменились! — ахали дамы.

— И соскучился по вашему обществу! — весело заявил Хаурун. — Я готов рассказывать о своих приключениях и день, и ночь!

Шумящая толпа поднялась по лестнице, Толя старался не отставать.

— Я сражался с пиратами! Терпел кораблекрушение! Меня чуть не съели медведи! — вдохновенно врал Хаурун, обнимая сразу двух фрейлин.

Толя закатил глаза: его ждал не самый приятный час, на протяжении которого он неустанно находился рядом с королём, смотрел в оба, слушал такое враньё, что вяли уши, и при этом не мог засмеяться!

Узнал он и местные новости.

— Боже, вы же не слышали! — ахнула одна из дам. — За время вашего отсутствия погиб юный фон Якконин, его тело выловили из реки через две недели, он купался и утонул! Такой милый был мальчик, госпожа фон Якконин целый месяц была в трауре!

Толя, Лия и Хаурун хором посочувствовали, пряча смех и зная, что сейчас Жан отдыхает с дороги в безопасном месте. Приходилось терпеть великосветскую глупость и мысленно жалеть неизвестного погибшего. Как это мать опознала в нём своего сына?

Лишь через час явился один из сопровождавших их людей Люциуса и доложил, что покои короля, комнаты Лии и Магнуса и комната для барона фон Феанэри прибраны и готовы.

Толя и Хаурун попали в уже знакомую комнату, где всё было так, как они оставили полгода назад, разве что на столе стоял поднос с обедом, да была сметена пыль.

— Он проверял, нет ли ловушек, — сказал Хаурун, с интересом принюхиваясь к супнице. — Рыбный. Нет, я его министром безопасности назначу, честное слово!

Толя проверил, на месте ли корона, достал её, осмотрел и спрятал королю под подушку.

— Садись, — велел Хаурун, жестом приглашая его за стол. — Потом надену.

Ели они в молчании.

— Заседание скоро, — сказал король, когда слуга унёс посуду. — Пора одеваться прилично. Что там Люциус сказал насчёт посещения купальни?

Ещё через час Хаурун сунул ноги в белые атласные башмаки и подбоченился перед зеркалом.

— Хорош я, а? — спросил он у Толи, который держал в руках его накидку.

— Прямо сейчас жениться можно, — прокомментировал менестрель, глядя, как король сгребает с трюмо брошенные вчера перстни и надевает их на пальцы, не заботясь ни о порядке, ни о сочетании.

— Ты думаешь? — с сомнением спросил его Хаурун и рассеянно подёргал себя за отросшие волосы, которые продолжал завязывать в хвостик всё тем же кожаным шнурком. Толя промолчал и накрыл его плечи алой тканью, заколол фибулу. Король протянул ему один перстень, золотой, с алым камушком:

— Надень на указательный палец, это значит, что ты влюблён без памяти.

— Ага, — усмехнулся Толя, — ты думаешь, что предлагаешь? Меня же все местные сплетницы на части раздерут, пытаясь вызнать, кто она!

Хаурун махнул рукой и ещё раз придирчиво осмотрел себя в зеркало, а потом приказал:

— Шпагу мне!

Толя подал, не сдержался:

— А зачем?

— Для особого шику, — процедил король и поправил перевязь. — А вообще, Люциус намекнул, что может понадобиться…

Менестрель поспешно вооружился сам, тоже посмотрел в зеркало. Там отразился невысокий юноша, тонкий, настороженный, одетый в золотистого цвета камзол с вышивкой в виде чёрных цветов.

— Но уж глаза я красить не буду! — заявил король, неприязненно глядя на принесённую коробочку. — Ишь, завели моду! — Он задумался, глядя на Толю. — Если только над тобой поиздеваться… А что, тебе пойдёт, ха-ха!

— Да ну тебя, совсем с ума сошёл! — обиделся Толя.

— Пойдём, а то опоздаем, — улыбнулся король. Как обычно, они закрыли дверь на ключ и вышли в коридор, где, ожидая их, в нетерпении подпрыгивал секретарь, утыканный гусиными перьями.

— Ваше величество, — взволнованно пискнул он. — К торжественному заседанию Кабинета министров всё готово! Господин первый министр просил вас зайти к нему!

Хаурун кивнул и зашагал по коридору, попутно инструктируя Толю:

— Входи в зал через боковую дверь, сядь поближе к тому креслу, что во главе стола будет стоять с левого края, понял? Господин секретарь, проводите.

Толя не знал, где находится зал заседаний, потому помощь оказалась весьма кстати. Коротышка повёл его по коридорам, и они довольно скоро достигли двери, возле которой стояли два стражника с алебардами. Секретарь открыл дверь и поманил Толю за собой.

В зале заседаний менестрелю бывать ещё не доводилось, а потому он с любопытством осмотрелся по сторонам. Зал был меньше тронного, но в нём так же имелось возвышение. На этом возвышении стоял предлинный шестиногий деревянный стол, украшенный резьбой, а вдоль него, лицом к залу, — десяток кресел. Два кресла, украшенных побогаче, стояли и по обоим его концам. Стулья, предназначенные для публики, были расставлены в несколько рядов так, что между ними в центре зала оставался широкий проход, и большая часть мест уже была занята. Раздавался гул голосов, какой бывает, когда множество людей говорят вполголоса. Горели люстры, сверкал начищенный паркет, переливались драгоценности, но Толя уже не обращал внимания на великосветский блеск. Он с минуту простоял у двери, высматривая своих, и наконец увидел, что Лия, Магнус и Лео сидят все вместе на правой стороне зала. Лия была одета в красивое сиреневое платье и уже ничем не походила на ту разбойницу, которой была во время путешествия. Алхимик сидел, поглядывая вокруг с каким-то неудовольствием, а фон Феанэри, судя по позе, вознамерился проспать всё на свете.

Толя нашёл свободное место слева, во втором ряду. С краю уже сидел какой-то священник в сутане и перебирал скромные деревянные чётки. Извинившись, менестрель сел рядом с ним и осторожно рассмотрел соседей. Справа оказался какой-то военный в мундире, а сидевшую впереди даму он опознал как Милену фон Якконин. Она томно склонялась к плечу сидящего рядом с ней мужчины и то и дело что-то шептала ему на ухо.

В открытое окно не было видно заходящего солнца, однако хорошо можно было рассмотреть противоположное крыло дворца: на его крыше бутафорские башенки чётко выделялись на фоне огненного неба. Вдруг донёсся звон часов, возвещающий, что уже девять часов, и в ту же минуту шум в зале начал стихать. Обернувшись на звук раздавшихся в тишине шагов, Толя увидел, что к главным дверям подходит церемониймейстер и разворачивает длинный свиток. Менестрель знал, что, согласно этикету, самые важные лица появляются последними, а это значило, что Хауруна и Люциуса ждать было долго.

— Министр сельского хозяйства и продовольственного обеспечения Себастьян ар Райс! — объявил церемониймейстер, и тут же два лакея открыли двери. Вошёл седой сгорбленный мужчина, почти старик. Не слишком уверенной походкой он прошаркал к столу и сел в одно из кресел.

— Министр образования Иоганн Оберманн!

— Министр чрезвычайных ситуаций Арсений Хильяторн!

— Министр юстиции, маркиз Фэ Лекс фон Дуур!

Толя вспомнил, что, по словам Люциуса, министр юстиции — набитый дурак, и фыркнул так громко, что военный покосился на него.

А тем временем появился министр торговли, почётный член лиги торговцев Турубьель Кормерфорц.

— Фи, — громким шёпотом произнесла госпожа фон Якконин на ухо своему спутнику. — Кто же сейчас завивает волосы? Купчишка, ничего не смыслит в моде!

Уже вошёл министр путей сообщения, маркиз Венкор Валентайн фон Минк, за ним — министр науки и культуры, виконт Сефеа Эдуард Фьюспер, причём последний произвёл небольшой фурор, явившись в такой пышной манишке, что в неё можно было спрятать нос, как зимой в меховой воротник.

Прошествовал к своему креслу министр финансов маркиз Александер фон Якконин, следом промаршировал министр военных дел генерал Вильгельм де Сент-О-Брез, потом просеменил, рассматривая общество в монокль, министр внешней политики граф Мишель де Кур, а за ним прошлёпал министр внутренних дел граф Фридрих фон Уиски.

— Министр церковной политики его высокопреосвященство кардинал Бонифаций де Эль-Келино! — провозгласил церемониймейстер противным от волнения голосом.

Толя с любопытством обернулся и вытянул шею, чтобы рассмотреть страшного кардинала, в то время как все остальные словно подались назад. Пронёсся опасливый шепоток, но тут же стих. В дверях показался высокий мужчина с длинными седыми волосами, связанными в тугой хвост. Его белые, расшитые красными крестами одежды свободно спадали до самого пола. По мере того как кардинал приближался, чтобы занять своё место, Толя холодел, поддаваясь всеобщему настроению. Лицо кардинала было жёстким и неподвижным, с глубокими носогубными складками и высоким лбом. Взгляд его голубых глаз как будто пронзал насквозь того, на кого обращался.

Кардинал не спеша обогнул стол, сел в оставшееся посередине кресло и оглядел собравшихся из-под полуприкрытых век. Толя уже понял, что за медлительностью и даже торжественностью его движений скрывается нешуточная опасность. Когда Эль-Келино положил на стол руки с длинными белыми пальцами, унизанными кольцами, зал как будто выдохнул.

— Кхм… — глубокомысленно произнёс церемониймейстер, и кардинал прикрыл глаза совсем. — Первый министр его сиятельство герцог Люциус фон дер Кальтехеллер!

Министр вошёл стремительно, его походка казалась особенно быстрой после неспешных движений кардинала, на ходу развевались распущенные волосы и подлетали пышные кружева. Одет он был в длинный изумрудного цвета мундир с серебристыми эполетами, а на перевязи через плечо у него висела шпага с причудливо отделанной рукоятью. Но удивительнее всего было то, что у министра на лбу сверкал тонкий обруч с единственным драгоценным камнем прямо над переносицей. Камень был прозрачным, и Толя догадался, что видит самый настоящий бриллиант, о которых раньше только читал.

— Неслыханно… дерзость… Как он посмел? Бастард… — пронеслось по залу, и менестрель с возрастающей тревогой ловил эти шепотки.

— Ах, ремень так хорошо подчёркивает талию… — вздохнула госпожа фон Якконин, но Толя её почти не слышал: он как раз раздумывал, правда ли Люциус на ходу нашёл его взглядом и подмигнул или показалось? Первый министр уже сел в кресло во главе стола справа, и незанятым оставалось только место напротив него.

Церемониймейстер тем временем зачитывал титулы Хауруна, а потому менестрель опять обернулся и даже чуть привстал с места.

Король появился в дверях, остановился, оглядывая присутствующих. Рука его как бы невзначай коснулась эфеса шпаги. Хаурун стоял, гордо подняв подбородок, со стекающей с плеч алой тканью и золотым обручем на лбу. Толя был прав, когда говорил, что корона его брату очень идёт.

Все присутствующие поднялись, приветствуя короля, который уверенно направился к последнему незанятому месту. Он, как и Люциус, не стал отстёгивать шпагу, и ножны задели стол, когда он садился. В этот момент первый министр позвонил в серебряный колокольчик, который с поклоном подал ему лакей. Это был сигнал, что официальная церемония окончена. Все сели, кроме герцога, который надел очки и раскрыл лежавшую перед ним кожаную папку.

— Ваше величество! — громко произнёс Люциус и отвесил Хауруну лёгкий поклон. — Досточтимые дамы и господа! — Последовал поклон в сторону собравшихся. — Я рад приветствовать вас на ежегодном открытом заседании кабинета министров. Традиция проведения этого мероприятия насчитывает, если не ошибаюсь, в общей сложности пятьдесят два года, и я надеюсь, что она не будет забыта и впредь, ибо для общества весьма важно знать и видеть, что происходит на самом верху государственной власти в этот тяжёлый для страны период, когда с одной стороны ей угрожают недружественные соседи, с другой — надвигающийся экономический и финансовый кризис, вызванный непредвиденными природными катаклизмами, а с третьей, не побоюсь этого слова, несовершенство самой государственной власти…

Примерно на середине его фразы Толя сбился, считая подчинённые и вводные обороты. Священник рядом с ним, видимо, нет: у него были чётки.

— Позволю себе тем временем огласить сегодняшнюю повестку дня, — бодро говорил Люциус, изредка бросая быстрые взгляды в лежащие перед ним записи. — Первое — это вопрос о выделении средств на постройку кораблей для торговой и военной миссии. Второе — это объявление в стране чрезвычайного положения в связи с угрозой голода. Третье — два схожих прошения о признании наследниками незаконных сыновей. Четвёртое — выбор кандидатки на роль будущей королевы, и наконец, несколько незначительных должностных перестановок.

Министр выдержал паузу. Кардинал вынул из рукава чётки из каких-то маленьких тёмных камушков и стал их перебирать.

— Обратимся к вопросу о флоте, — произнёс Люциус. — Слово предоставляется министру путей сообщения Валентайну фон Минку.

Герцог сел, зато поднялся один из министров, мужчина лет тридцати пяти, худой, с вытянутым лицом. Толя вспомнил, что раньше часто слышал его фамилию, но самого господина фон Минка видел впервые.

— Я изучил текущее положение дел, — заговорил тот глухим голосом, чем напомнил менестрелю старого пса. — И пришёл к выводу, что при имеющемся товарообороте и небезопасности морских путей строить новые корабли весьма рискованно и нецелесообразно. Я имею в виду торговые суда. На данный момент таких насчитывается в нашей стране тридцать одно, из них двадцать бригов, восемь бригантин и три каравеллы, купленные в Мистландии.

— О кораблях военных пусть скажет господин генерал, — распорядился Люциус. Генерал де Сент-О-Брез поднялся, держа руки по швам.

— Так как на нас никто не нападает, то корабли нам не нужны, — глубокомысленно изрёк он. — С пиратами справляемся и слава богу.

— Прошу слова! — поднялся с места фон Якконин. — Мне известно, что казна располагает достаточными средствами для постройки кораблей. Так почему же нам их не использовать? Что если на нас всё же нападут? — Говоря, он нервно теребил пуговицу жилета, а потом вытащил платок и вытер им лоб.

— Однако же, в этом году лес подорожал на десять процентов, — возразил ещё один министр, кажется, сельского хозяйства.

Толя вздохнул и принялся считать, сколько изумрудов в серьгах госпожи фон Якконин. Изумруды напоминали ему о зелёных глазах Вороны, но тут дробный перестук каблуков заставил его поднять глаза. Секретарь бежал с одного конца стола на другой, неся перед собой лист гербовой бумаги.

— Кабинет министров постановил: выделить на постройку двух торговых и двух боевых бригов сто пятьдесят тысяч золотом, — озвучил Люциус. Секретарь подал указ Хауруну, тот взял перо, обмакнул его в чернильницу и подмахнул не глядя.

— Благодарю вас, ваше величество, — кивнул герцог, отчего камень в его короне заблестел, поймав свет люстр. — Переходим ко второму пункту повестки.

Толя позёвывал и жалел, что не взял с собой книги. Слишком долго министры решали насчёт кораблей.

— …Господин фон Якконин, прошу тишины! — Люциус, строго нахмурившись, позвонил в колокольчик. — Если вам есть что сказать, скажите это официальным языком!

— Я хотел сказать, — маркиз полыхнул красным, снова утёр лоб и щёки, — что объявление в стране чрезвычайного положения — вещь поспешная и безосновательная!

Кардинал де Эль-Келино медленно открыл глаза и произнёс первое за время своего присутствия слово:

— Поясните.

— Введение чрезвычайного положения вызовет панику среди населения, — затараторил фон Якконин. — Оно начнёт скупать хлеб, поднимутся цены, и тогда точно не миновать голода, а вслед за ним и восстания! А у нас, между прочим, недород на сколько?..

— На сто сорок тысяч, — буркнул министр сельского хозяйства.

— Сто сорок тысяч! — повторил фон Якконин. — Нам не избежать бунта! Вы не знаете, на что способны эти мужланы! — тут его голос стал почти слащавым. — Вот если бы выделить денег на покупку хлеба у Поляндии и Сафоников… Тысяч этак двести…

Люциус сцепил пальцы под подбородком и опёрся локтями о стол.

— Действительно, господа, — произнёс он. — В нашей ситуации это кажется мне наиболее правильным решением. Сколько вы говорите? Двести тысяч? Кто против? Никого? Секретарь, пишите указ.

— Так что же с чрезвычайным положением? — вопросил министр чрезвычайных ситуаций.

Люциус поколебался.

— Моё мнение таково: чрезвычайное положение объявлять не нужно. Это в самом деле переполошит народ.

Кардинал вновь разомкнул сухие бесцветные губы:

— Люди должны жить в страхе божьем, господин первый министр, — многозначительно произнёс он.

Рука Люциуса, потянувшаяся за написанным секретарём указом, замерла.

— Что же вы, ваше высокопреосвященство, считаете, что нужно объявить чрезвычайное положение единственно для того, чтобы люди боялись? — уточнил он, незавершённое движение превратив в красивый жест недоумения.

— Именно, — произнёс кардинал, не поднимая глаз от чёток. — Страх же влечёт за собой смирение…

— Вопрос выносится на голосование! — объявил первый министр. — Кто за то, чтобы объявить чрезвычайное положение?

Сам он руки не поднял, однако вверх поднялась сухая ладонь кардинала, и тогда все, кроме фон Минка, тоже проголосовали «за».

— Принято, — распорядился Люциус и тряхнул головой. — Секретарь, пишите указ.

Толя снова взглянул в окно: там быстро темнело, но ещё можно было рассмотреть противоположное крыло дворца.

Герцог снова поднялся, застыл, кончиками пальцев касаясь поверхности стола.

— Ваше величество, дамы и господа, — с улыбкой произнёс он. — Вы имеете возможность наблюдать, каким образом в Кабинете министров принимаются решения, — путём честного и неподкупного голосования.

Раздались аплодисменты, Люциус поклонился и продолжал:

— Теперь же мы рассмотрим два схожих прошения. Господин секретарь, прочитайте первое.

Секретарь вышел вперёд и даже встал на специально принесённую табуреточку для ног, чтобы его было лучше видно.

— Я, верноподданный Его Величества Светлейшего короля Хауруна Первого, барон Леопольд фон Феанэри на основании некоторых косвенных доказательств и по причине отсутствия законных потомков мужского пола прошу признать моим полноправным наследником и наделить всеми законными правами Анатолия из Вепрева Болота, менестреля на королевской службе. Нижеподписавшийся, фон Феанэри.

Хаурун обернулся, нашёл Толю, стараясь не привлекать к себе внимания резким движением. У самого менестреля потемнело в глазах, когда он понял, о ком идёт речь. Он — барон фон Феанэри?!

— На чём основаны доказательства родства? — проскрипел один из министров.

— Заметив некоторое сходство упомянутого юноши с портретом своего деда в возрасте двадцати трёх лет, барон расспросил господина менестреля о месте и времени его рождения и обнаружил, что тот с большой долей вероятности является его сыном, — рассказывал Люциус, и его голос эхом отдавался у Толи в висках. Барон действительно его расспрашивал, но он не придал значения. — Своими догадками барон поделился только со мной, ибо боялся ошибиться. Это происходило в Наскальном, а когда мы вернулись сюда, я велел поднять записи из государственного архива и в числе прочих не относящихся к делу бумаг обнаружил известие о том, что некая девица Аделаида, дочь торговца пушниной, сбежала из дома с офицером королевской кавалерии, который довёз её до владений короля Таркмунда Второго и вскоре бросил. Надобно заметить, что мать господина менестреля также звали Аделаидой, известен и год, когда она поселилась в Вепревом Болоте — тот самый, когда девушка сбежала из дома. Руководствуясь наличием этих двух совпадений, можно заключить, что дочь торговца пушниной и скончавшаяся четыре года назад жительница упомянутой деревни — одно и то же лицо. Так что же, господа, я думаю, это не слишком затруднительный вопрос…

Глупо открыв рот, Толя смотрел, как министры один за другим поднимают руки, а секретарь кладёт перед королём лист с прошением. В этот момент кардинал упрямо откинул голову назад и произнёс, как будто ни к кому не обращаясь:

— Надеюсь, всем присутствующим известно, что прелюбодеяние — грех, а незаконнорожденные дети не наследуют Царства Божия…

Тут же руки опустили все, кроме Люциуса и фон Минка.

— Ой! — испуганно сказал Хаурун и почесал в затылке. — А я уж оба подписал! Не надо было, да?

— Кабинет министров ещё не принял решения, ваше величество, — тихо произнёс кардинал, и в его голосе слышалось обещание смерти после долгих мук. Толя забыл думать о себе, ему показалось, что ещё чуть-чуть — и Эль-Келино велит схватить короля и отправить в темницу. Но нет, этого же не может быть…

— Ну, извините, — виновато сказал Хаурун и бросил перо на стол. — Секретарь, посыпьте песочком.

Люциус прикрыл глаза.

— Простите, господа, отменить уже изданную резолюцию невозможно, это противоречит законодательству нашей страны. Менестрель Анатолий из Вепрева Болота становится наследником барона фон Феанэри и после его смерти получает титул и должность наместника Горного Герцогства.

— А второе прошение? — напомнил кардинал, в то время как Толя сидел, себя не помня.

— Второе прошение исходило от меня, — объявил Люциус. — Я просил признать законным наследником старшего из известных мне моих детей мужского пола, Жана из Горного Герцогства, сына крестьянки Веты.

По залу пронёсся громкий ропот, каждым вторым было слово «бастард», а Толе показалось, что он слышит, как кардинал скрипит зубами. Но тут же лицо Эль-Келино снова обрело неподвижность, и он взялся за чётки.

— Да будет по воле господней, — произнёс он и прикрыл глаза.

— Согласен, — ответствовал первый министр, — предлагаю перейти к следующему вопросу.

Толя не слушал, опустив глаза на сцепленные на коленях руки. Колесо его судьбы повернулось ещё раз, вознеся его чуть выше, чем прежде. Он, всю жизнь считавший себя крестьянином, оказался сыном барона. Впрочем, было ли это правдой или подачкой за верную службу? Действительно ли толстый добродушный Лео — его отец, или герцог, преследуя какие-то свои цели, подговорил его принять безродного?

Толе вдруг стало больно, но он силой воли заставил себя опомниться. Хаурун и Люциус — его братья, они так не могут…

— …А также госпожа Амалия де Брие двадцати пяти лет и её сестра Эйра де Брие двадцати трёх лет, — закончил длинный список министр внутренних дел. Толя, вынырнув из своих мыслей, догадался, что это был список невест. — Таков перечень девиц благородного происхождения, с одной из которых его величеству было бы не зазорно вступить в законный брак, — в самом деле сказал фон Уиски.

— Что же, — кардинал бросил чётки на стол и протянул руку, в которую тут же лёг свиток со списком девиц. — Последних двух можно сразу исключить, ибо эти особы, подстрекаемые дьяволом, отошли от лона церкви…

— Постойте, ваше высокопреосвященство, — вдруг улыбнулся Люциус. — Мне кажется, мы немного поторопились, сразу начав искать будущую королеву среди соотечественниц происхождения высокого, но всё же не равного его величеству.

— Доподлинно известно, — не повышая тона, произнёс кардинал, — что принцесса хайдландская Грета обручена с принцем мистландийским Оливером. Принцессе мистландийской Анне, в свою очередь, всего девять лет, и она помолвлена с наследником герцога Ларанэльского Августа Шестого. Вдовствующая королева Поляндии является регентом при малолетнем короле Кшиштиане Тринадцатом и всеми силами стремится сохранить независимость своей страны. Дочери сафонийского князя Андромеда, Персефона, Афродита и Лисистрата слишком распутны, а принцесса романская Джульетта вот-вот отдаст Господу душу…

Люциус сделал нетерпеливый жест.

— Да, все эти прискорбные факты нам известны. Однако к несчастью мы забыли ещё одну принцессу — Жанну Вторую.

— Разве вам неизвестно, что принцесса Жанна Вторая пропала без вести во время нашествия варваров? — вопросил кардинал.

Министр недоумённо взглянул на него:

— Неужели?

Толя вдохнул и выдохнул, шестым чувством догадываясь, что сейчас произойдёт. Нет, это всё сон, и тут уже нечего удивляться, может быть что угодно…

— Венценосная принцесса Её Высочество Жанна Вторая! — внезапно громко провозгласил церемониймейстер.

Толя обернулся и увидел раскрытые двери. В проёме стояла молодая женщина в пышном кремового цвета платье с длинным шлейфом, который поддерживал паж в бархатном камзоле. Женщина не спеша приблизилась к возвышению и сделала реверанс. Толя даже привстал на стуле, чтобы хорошо рассмотреть происходящее: раз это сон, то можно позволить себе нарушить этикет.

— Кресло её высочеству, — приказал Люциус, и тут же два лакея внесли кресло и поставили его вполоборота к столу. Женщина села, тщательно расправила складки на платье, высоко подняла голову, и Толя увидел, что это в самом деле Жанна, только какая-то другая, не такая, какой он её помнил.

— Сударыня, — резко сказал кардинал, откладывая список невест в сторону. — Чем вы можете доказать, что являетесь особой королевской крови, а не самозванкой?

Жанна медленно повернула к нему голову и с холодным бешенством в голосе вопросила:

— Мне послышалось или вы позволили себе назвать меня сударыней, как простолюдинку?

— Доказательства! — потребовал кардинал.

Принцесса протянула руку, на которой что-то блеснуло.

— Это перстень с моим фамильным гербом, — произнесла она. — Теперь не могли бы вы предоставить весомые доказательства того, что я не та, за кого себя выдаю?

Толя уверился в своей догадке, что видит яркий красочный сон. Принцесса, которую он знал, была сначала вздорной девчонкой, потом усталой измученной женщиной, но сейчас в кресле сидела царственная дама с её лицом.

Кардинал тем временем не сдавался:

— Надеть перстень может кто угодно! К тому же это может быть подделка!

Принцесса надменно подняла подбородок.

— Ежели вы, сударь, не верите мне, то это ваше личное дело. Его сиятельство, например, придерживается другого мнения. Я же, являясь принцессой по своему рождению, не потерплю оскорбительных предположений.

— Несомненно сходство являет собой портрет, написанный, когда принцессе было пятнадцать лет, и спасённый ею от нашествия варваров, — снова заговорил Люциус. — На его оборотной стороне стоит личная печать его величества Таркмунда. Внесите портрет.

Портрет внесли. Толя прищурился, пытаясь рассмотреть его. Принцесса была написана в весьма живой манере. На ней было розовое платье, и Толе показалось, что он перенёсся во времена своей первой придворной службы. Стоило ли говорить, что портрет он видел впервые?

— Где вы были в то время, пока вас считали без вести пропавшей? — спросил кардинал, когда портрет поднесли ближе к нему и он смог изучить печать.

Принцесса неспешно подтянула лайковую перчатку.

— Я жила здесь, в Белом городе, — сообщила она. — Инкогнито. Итак, если его величеству будет угодно сделать мне предложение, я не буду против присоединения своей страны к его. Сейчас она в таком состоянии, что ей это нисколько не повредит.

При словах о предложении Хаурун вдруг залился густым румянцем, но так как на него почти никто не смотрел, это осталось незамеченным. А когда принцесса заговорила о присоединении, глаза кардинала вдруг опасно заблестели.

— Мы примем все зависящие от нас меры, дабы ваше государство обрело прежнее благосостояние, — любезно заверил принцессу первый министр, воспользовавшийся паузой.

— Я надеюсь, ни у кого не осталось сомнений в том, что я и есть принцесса? — спросила Жанна.

— Остались, сударыня… — многозначительно произнёс кардинал.

— Повторяю, это оскорбление, — холодно заметила Жанна, и снова в её тоне Толя уловил отголосок прежних истерик. — Неужели здесь не найдётся мужчины, способного заступиться за меня?

— А хотите, я лично его за шкирку отсюда выкину? — вдруг громко произнёс Хаурун, начиная подворачивать рукава.

— Ваше величество! — укоризненно воскликнул Люциус в то время как Эль-Келино заметно побагровел. — Держите же себя в руках! Ваше высочество, обещаю, что виновные будут наказаны по заслугам!

— Я благодарна вам, ваше величество, и вам, господин фон дер Кальтехеллер, — произнесла Жанна и слегка наклонила голову.

— Не беспокойтесь, ваше высочество, — промурлыкал герцог, поглядывая на кардинала. — Больше никто не посмеет усомниться в том, что вы венценосная особа. Итак, принцесса Жанна Вторая была представлена высшему обществу, и я думаю, что можно перейти к заключительному вопросу сегодняшней повестки дня, — сказал он. — Ваше высочество, вы вправе уйти или остаться, как вам будет угодно.

— Я останусь, — решила принцесса и положила руки на подлокотники кресла.

Люциус кивнул, встал, откашлялся, медленно откинул волосы назад и произнёс:

— А теперь его величество изволит издать указ о должностных изменениях, а именно — распустить Кабинет министров.

Слова герцога прозвучали как гром среди ясного неба. Даже Толя, который решил привыкать к причудам сновидений, широко распахнул глаза.

— Его величество не имеет таких полномочий, — веско произнёс кардинал, бросая быстрые взгляды на лист гербовой бумаги у Люциуса в руке. — Поэтому эта бумажка не имеет ровно никакого значения. Ваше сиятельство, мне кажется, вы позволяете себе…

— Простите, вынужден вам возразить, — весело оборвал его Люциус. — Уверяю вас, что ни я, ни вы, ни кто-либо другой уже не является министром.

— Объяснитесь! — потребовал кардинал, и его пальцы стали быстро отщёлкивать одну бусину за другой.

— В стране с этого часа действует чрезвычайное положение, так? — спросил Люциус.

— Так, — подтвердил кардинал, напряжённо глядя на него. Герцог открыл лежащую перед ним папку и бережно вытащил из неё древний, обтрёпанный по краям и на сгибах листок. Поправил очки и громко прочитал:

— «Постановление великого короля Тэнфера Светлого касаемо полномочий Его Величества». Ну, здесь можно опустить… А, вот. «Во избежание различных бед, во время чрезвычайного положения король в своих руках сосредотачивает всю власть единолично и волен распоряжаться ею по своему усмотрению, невзирая ни на кого больше, а именно: казнить, миловать, отменять и принимать любые законы, жаловать титул, земли, подарки, а равно как и отнимать оные»… Издано 528 лет назад, за 280 лет до принятия постановления Урио Пятого, а значит, аннулирует его согласно текущему законодательству.

— Ах, что же это! — воскликнула госпожа фон Якконин, которая опомнилась первой.

— Пер-ревор-рот! — раздалось над головами присутствующих. В едином порыве все взглянули наверх: там, на люстре, ранее незамеченный, сидел дворцовый попугай и чистил пёрышки.

— Верно, господин попугай, — заметил Люциус. — Это переворот.

— Я протестую! — воскликнул министр юстиции, вскакивая и ударяя кулаком по столу. — Вы издеваетесь над нами!

Люциус, напротив, откинулся на спинку кресла, а лицо его превратилось в суровую маску. Он громко хлопнул в ладоши, и тут же раскрылись боковые двери, в которые в зал промаршировало по взводу стражников.

— Спокойно, господин министр юстиции, — сказал герцог. — Мы ещё не выяснили, кто стоит за заговором с целью лишить его величество законной власти путём бюрократических интриг. Может, вы?

— Я?! — затрясся фон Дуур. За его креслом возвышались два стражника. — Да как вы…

— Арестовать, — распорядился Люциус. Стражники, не церемонясь, подхватили министра под мышки и выволокли, слабо протестующего, вон из зала. Какая-то дама упала в обморок.

— Умно, — произнёс кардинал, не спуская с герцога глаз. — Так избавиться от неугодного… Чем же вам досадил наш бедный фон Дуур?

Теперь уже бывший первый министр чарующе улыбнулся.

— О, мне — совершенно ничем. Просто я подумал, что реформа юстиции стране не повредит…

— Мы небезупречны, видит Бог, — тягуче произнёс кардинал. — Но нужны ли такие радикальные средства?

— Небезупречны! — обрадовался Люциус. — Но вот господин фон Якконин, например, убил собственного сына, однако на его таланте управленца это никак не сказалось…

— Что?! Как вы смеете?! — фон Якконин подскочил, брызжа слюной и багровея до синевы.

— В вытащенном из реки теле ребёнка вы опознали своего сына Жана, но никто не расследовал, почему он погиб, — жёстко произнёс министр. — Это вы приказали его убить? Зачем вы отправили мальчика в Салем? Что было в сопроводительном письме, которое вёз гувернёр?

Коротко вздохнув, поднялась госпожа фон Якконин и сделала нетвёрдый шаг к возвышению.

— Это ты?! — во всеуслышание воскликнула она, обращаясь к мужу. — Ты приказал убить моего ребёнка?! Моего ребёнка?!

— Дорогая, я… — начал фон Якконин.

— Ты мне не муж! — воскликнула графиня, а в следующую секунду уже лежала в обмороке на руках у своего спутника.

— Врача! — воскликнул тот, подхватывая её на руки и вынося в боковую дверь. — Ей дурно!

Герцог проводил их спокойным взглядом и продолжал как ни в чём не бывало:

— Впрочем, ребёнка уже не вернуть, и письмо это не представляет такой ценности, как ваша переписка с бургомистром Беррама, в которой вы советуете ему, как лучше распорядиться казёнными деньгами в своих интересах. Замечательнее может быть только двойная бухгалтерия, которую тот вёл в соответствии с вашими инструкциями…

С этими словами Люциус кому-то кивнул, и к нему подошёл лакей, несущий на подносе две папки. Люциус взял их и продемонстрировал всем.

— Здесь, — сказал он, указывая на красную, — находится вполне приличная официальная бухгалтерия. А здесь, — он показал на чёрную, — та, которая существует на самом деле, а не только на бумаге.

Толя протёр глаза, забыв, что находится во сне. Это были те самые папки, которые он видел у министра во время их путешествия: тот часто просматривал документы и что-то прикидывал… после Беррама.

Якконин посинел, захрипел и упал в кресло.

— Врача, — холодно распорядился Люциус. Появился врач, откуда-то принесли носилки. Стражники уложили на них фон Якконина и быстро унесли прочь.

— На этом объявляю торжественное заседание закрытым, — сказал герцог и с абсолютно издевательским выражением лица позвонил в колокольчик. — Стража, арестовать всех министров!

На глазах теряя выдержку, поднялся кардинал.

— Вы не имеете права распоряжаться мною, духовным лицом! Пусть вы сместили меня с должности, я всё ещё кардинал!

— Не вы ли настаивали на том, что церковь должна управлять государством? — удивился Люциус. — Впрочем, забыл предупредить: к вам посланник Святого Отца романского… Прошу вас.

Толя уловил рядом с собой движение и оглянулся. Его сосед, священник, поднялся и в полной тишине заговорил:

— По приказу Святого Отца романского вы, кардинал Бонифаций, должны немедленно явиться в Романию к его двору и объяснить источники своего обогащения, в частности, откуда у вас эти чётки из драгоценных камней, а также то, кем вам приходится женщина, проживающая у вас в доме.

Он договорил и сел.

— Чётки… чётки подарены мне паствой, — с трудом произнёс кардинал, слабея на глазах.

Толя подумал, что, чем сильнее он старался казаться на людях, тем страшнее оказался крах.

— Вы объясните это Святому Отцу, — успокоил Люциус. — Стража, арестовать!

Никто не посмел возразить или помешать. В потрясённом молчании цвет общества смотрел, как арестованных министров выводят вон.

— Ну что же, дамы и господа, — подвёл итог герцог. — Ведь бал никто не отменял?

Намёк стал ясен всем. Зашуршали платья, заскрипели отодвигаемые стулья. Толя сидел, не в силах двинуться с места. Сон это был или не сон? Свержение Кабинета министров, появление Жанны, неожиданно свалившийся дворянский титул…

Вскоре в зале остались только король, герцог, принцесса, Лия, Магнус, Лео и паж, притворяющийся, что его здесь нет.

Люциус тяжело вздохнул, снял корону и положил перед собой на стол.

— Всё, — сказал он и запрокинул голову. — Вы свободны, брат мой.

Хаурун молчал и смотрел на него во все глаза, как будто видел впервые. Лия и Магнус пытались растолкать барона, который всё-таки заснул, а Магнус улыбался. Жанна сидела по-прежнему с неестественно прямой спиной и смотрела на свои колени. Люциус полулежал в своём кресле, расслабленный, усталый, а рука его безвольно свешивалась с подлокотника. Взгляд Хауруна метнулся к нему, к Толе и остановился на принцессе. Потом король решительно поднялся и подошёл к ней. Жанна вскинула глаза, и Толе показалось, что она испугана.

— Ваше высочество, — произнёс Хаурун, галантно целуя ей руку.

— Ваше величество… — прошелестела принцесса.

— А? Что такое? — воскликнул барон, подпрыгивая на стуле. — Уже закончилось?

Поняв, что Хаурун и Жанна неотрывно смотрят друг на друга, а Лия и Магнус заняты Лео, Толя быстро взбежал на возвышение и подошёл к креслу герцога. Тот никак не отреагировал на звук его шагов, не пошевелился он и тогда, когда менестрель склонился над ним. Толя прислушался к ровному дыханию и с изумлением понял, в чём дело: Люциус попросту спал! Менестрель осторожно отвёл волосы у него с лица, коснулся бессильной ладони, которая слегка сжалась, когда он переложил руку Люциуса поудобнее. Герцог пошевелился, вздохнул, приоткрыл мутные глаза.

— О… Кажется, я уснул… — пробормотал он. — Такое бывает, это от напряжения…

Толя не выпускал его руки, позабыв о страхе.

— Так это правда? — спросил он. — Этот идиотский указ отменён, и Хаурун свободен?

— Да, правда, — ответил Люциус, встал несколько неловко: видимо, слишком перенервничал, хотя во время заседания этого не было видно.

Толя набросился на него, обхватил, стиснул в объятиях, сминая расшитый мундир. Страха не было, только радость и благодарность.

— Тш-ш, вы мне рёбра переломаете, — сказал герцог ему на ухо, но по голосу было понятно, что на самом деле он тоже рад.

Дворцовые часы пробили половину одиннадцатого. Откуда-то издалека донеслись звуки вальса: бал всё-таки начался.

Принцесса Жанна поднялась, опираясь на руку Хауруна, и несмело заглянула ему в глаза.

В кабинете первого министра они расселись ввосьмером: Жанна в кресле, паж на полу у её ног, Хаурун, Толя и Лия — на диване, Люциус на подоконнике, Магнус и Лео — на стульях. Король сидел с самым пришибленным видом, поэтому Люциус сделал знак пажу, и тот, сообразив, что требуется, вытащил из шкафа бутыль вина и бокалы.

— Я надеюсь, вы всё объясните, — промолвил Хаурун, глядя в тёмную глубину бокала.

— Естественно, — ответил Люциус. — Ваше высочество, простите мне подобную неформальность собрания…

— Ничего, ваше сиятельство, — тихо произнесла принцесса. Ненароком она встретила взгляд Толи, и менестрель потупился: он помнил, что вероломно принёс присягу Хауруну, когда его повелительница была в беде.

— Прежде всего, позвольте вам представить тех, кого вы ещё не знаете, — сказал герцог. — Это — госпожа Лия ди Магнус, — девушка поднялась и сделала реверанс. — Это — её отец, придворный алхимик, господин Герберт ди Магнус, — тот также поклонился, — а это барон Лео фон Феанэри, мой наместник в Горном Герцогстве.

Толя бросил быстрый взгляд на кланяющегося Лео и снова уставился в бокал у себя в руке. Неужели правда?.. Нет, лучше не знать. Вдруг Люциус всего лишь уговорил доброго барона, а тот поддался уговорам, помня о приближающейся старости?

— Давайте сначала, Люциус, — устало сказал Хаурун и потёр глаза.

— Хорошо, — ответил тот и немного отпил вина, остановив взгляд на двух коронах, которые лежали рядом на столе. — Я начну свой рассказ с самого начала, ибо её высочеству мало что известно о ситуации в государстве. Светлейший король Леон Четвёртый и его супруга королева Онисия погибли, когда его величеству было три года. Регентом стал кардинал де Эль-Келино, которого вы сегодня видели. Он был фактическим правителем и не слишком заботился о том, чтобы воспитать из принца будущего государя. Он полагал, что это не понадобится. Что же до меня, то я стал первым министром три года назад, а до этого был помощником министра юстиции. Мою кандидатуру одобрил кардинал: как раз скончался мой предшественник, и ему был нужен человек, которым он смог бы легко управлять. Тем более, близилось совершеннолетие принца, но Эль-Келино никоим образом не был заинтересован в том, чтобы он стал правителем. Король нужен был послушным и запуганным. Сам кардинал хотел оставаться одним из министров, потому что так ему было выгоднее, а что же до меня, то он полагал, что сможет меня шантажировать моей родословной. Официально в ней всё было в порядке, но высший свет, разумеется, знал, что моя мать — незаконнорожденная дочь короля Гунтера Четвёртого и одной из фрейлин тогдашней королевы. Таким образом, я — троюродный брат нынешнего короля. Однако общественное мнение меня мало волновало, своё происхождение я принимал так, как оно есть. Кардинал, конечно же, мог придумать любое обвинение, вплоть до богохульства или неестественных предпочтений, но дело было в том, что церковь я посещал исправно, а о попытках подкупа пажей мне становилось известно заблаговременно. Кроме того, вначале я притворялся послушным воле кардинала…

Люциус отпил вина и продолжал:

— В первые полгода я прощупывал почву, а потом позволил себе немного самостоятельности. Потом ещё немного. И ещё. А затем состоялась коронация…

Хаурун опустил голову, и Толя понял, что он вспоминает свою боль.

— Я ничем не мог утешить его величество, — рассказывал Люциус. — Не мог даже подойти и поговорить, ведь кардинал следил за всем, я должен был демонстрировать презрение к бессильному королю. И я продолжал притворяться, а тем временем искал компромат на Эль-Келино и остальных. У меня были даже связи в преступном мире, но больше всего мне помогали слуги, особенно те, которые были родом из Горного Герцогства. Вы, наверное, знаете, что многие дворяне не считают слуг за людей и даже не прерывают разговора при их появлении. Самым трудным было добиться назначения в караул двух моих подданных, а уж с господином Борзым пришлось говорить начистоту: он человек умный, хоть этого и не показывает, и раскусил бы мои хитрости. К счастью, кардинал как раз чем-то оскорбил его, и он с радостью согласился мне помочь. Мне не помешало бы, конечно, иметь своего человека в духовном сословии, но с попами я всегда ладил плохо…

— За Хауруном особенно не присматривали, кардинал считал, что его величество никуда не денется. Признаться, я тоже был в этом уверен, так представьте себе моё изумление, когда мне доложили, что король по ночам выбирается из дворца и разгуливает по городу!

Принцесса испуганно вскинула глаза, а Хаурун покраснел.

— Через неделю все преступники города знали о том, кого нельзя трогать, но вы, ваше величество, уже успели убить двоих незадачливых грабителей. Мне же нужно было найти человека, который тайно сопровождал бы вас в ваших прогулках, и я нашёл его. Позвольте не раскрывать его личность. Итак, за короля я был относительно спокоен, тем более, что мне удалось убедить Эль-Келино, что его внезапная смерть может повлечь за собой большую смуту, и лучше пока оставить всё как есть. С моими доводами кардинал согласился, он не хотел потерять власть в результате какой-то случайности. Но главная битва была впереди. Воспользовавшись отлучкой Эль-Келино, я принял несколько законов, которые немного облегчали жизнь простых людей. Правила игры были таковы, что отменить эти законы не представлялось возможным, и это оказалось мне на руку. Даже кардинал не смог ничего сделать…

Люциус немного помолчал, давая возможность обдумать услышанное, а потом продолжил:

— Так как у меня на руках уже было некоторое количество компромата, в какой-то момент я ухитрился стать для министров пострашнее кардинала. Всего на пару заседаний, но этого хватило, чтобы страна вздохнула немного свободнее. Тем временем я однажды рылся в архивах и случайно нашёл документ, который мог спасти положение и вернуть его величеству отобранную власть. Я только ждал подходящего момента. И в этот момент во дворце появились вы, господин менестрель… — Люциус окинул Толю взглядом, который лучился тёплой насмешкой. — Вы преподнесли множество сюрпризов. Я и предположить не мог, что вы подружитесь с его величеством и станете совершать ночные вылазки вместе. Признаться, я пребывал в растерянности, не зная, что мне с вами делать. Хорошо ещё, что вы сразу стали меня бояться и не пытались активно помешать моим, как вы полагали, коварным планам против короля.

Толя покраснел.

— Так вот, — продолжал герцог. — Тем временем господин ди Магнус по большому секрету рассказал мне вашу историю, в том числе и то, что в хозяйке трактира вы узнали принцессу Жанну, а также и то, что Хаурун уже планирует инкогнито отправиться за ней и, возможно, сбежать из страны навсегда. Простите, господа, я вас опередил… Я послал за её высочеством отряд с письмом и подробными инструкциями. Прочитав письмо и уверившись в подлинности печати, её высочество согласилась тайно уехать. Так трудно было подобрать слова, чтобы они мне поверили…

— Я поверила, — произнесла принцесса. — За вашим письмом я увидела человека, который не лгал.

— Итак, в то время, пока его величество, господин алхимик и господин менестрель собирались в путь, принцесса жила в моём доме в Белом городе. При личной встрече я объяснил ей, в чём дело, и, поколебавшись, она согласилась мне помочь. Мои планы едва не спутала Лия…

— Но зачем же нужно было это путешествие, если вы знали, что мы гоняемся за пустотой?! — спросила девушка, заёрзав на стуле.

— Терпение, госпожа ди Магнус, — успокоил её герцог. — Вы всё узнаете. Итак, мы впятером приехали в трактир, где обнаружили оставленную вами, а точнее, мной, подсказку. И за несколько месяцев мы объехали всю страну, причём в Берраме я обзавёлся восхитительным компроматом на самого отвратительного министра из всех.

Толя опустил глаза, вспоминая, как подозревал Люциуса во всех смертных грехах. Он вспомнил и вычурный, украшенный барельефами фронтон ратуши, подумал, как больно было за них цепляться, как больно было падать…

— К несчастью, у меня не получилось предупредить моего человека — а он, конечно, следовал за нами — предупредить о том, что я задумал. Кто-то тут считал, что я сделан из стали и льда, и я сам в это едва не поверил, когда проковылял квартал с вывихнутой ногой. Я как раз собирался с силами, чтобы войти в гостиницу, как вдруг пришло спасение в лице господина менестреля…

Толя снова смутился, вспомнив, как было дело.

— Однако я, изображая умирающего, не забыл отослать его за стаканом воды, дабы, оставшись одному, затолкать драгоценный компромат под матрац…

Толя вспомнил дрожащие белые пальцы, слабо, но настойчиво отводящие его руки от застёжек куртки. Вспомнил, как на следующий день герцог сидел в комнате и перебирал какие-то бумаги — наслаждался своей победой. Недаром он потом так берёг рюкзак…

— Итак, мы проезжали по городам и весям, — продолжал Люциус, — и иногда нам говорили, что видели девушку, похожую на ту, которую нам описывали. Что только не сделают верные люди, снабжённые деньгами…

— Нам лгали, — догадался Магнус.

— Всего лишь следовали инструкциям, — улыбнулся герцог. — И мы проехали Керминор, Беррам, Венакх, Феала, унесли ноги от святош в Салеме, повстречали пиратов в Тизе, и наконец добрались до Горного Герцогства, где я мог вздохнуть спокойно. Однако оказалось, что независимо от нас туда добрался и юный Жан фон Якконин… мой внебрачный сын.

Люциус покачал бокал в руке и залпом допил вино.

— Министр финансов, разумеется, знал, что жена ему изменяла, и невообразимо бесился, едва только меня увидев. Чужой ребёнок был ему не нужен, поэтому едва только мы уехали, он выслал его в Салем. Однако по дороге мальчик сбежал. Куда идти, он знал, а пароль, чтобы пройти через кордоны, я ему однажды сказал. Наверное, знал, что так всё будет… Дома же, когда я смог всё спокойно обдумать, я решил, что заберу Жана себе. Он и так понял, что родители его предали. Поэтому сегодня он стал моим наследником.

Толя сжал пальцы на ножке бокала и нервно пригубил вино. Если он не ошибался, сейчас герцог должен был рассказать и о нём.

— Тогда же я начал присматриваться к портрету почтенного предка Лео, менестреля Бертрама Серого. Я давно подозревал, что господин менестрель — человек не простого происхождения. Ибо аристократическая внешность и выдающиеся способности не берутся из ниоткуда. Я позволил себе безумное предположение и, зная о том, что Лео был заядлым путешественником, стал его расспрашивать. Он припомнил весьма нелепое название одной деревни, где некая женщина дала ему приют на ночь…

Толя опустил голову ещё ниже. Он боялся посмотреть на своего отца, которого никогда не знал и давно перестал мечтать, что когда-нибудь встретит. Потом он частично перенёс свою любовь к абстрактному человеку на Хауруна и Люциуса. Но сейчас ему было не по себе, когда он представлял, что этот пожилой обрюзгший мужчина когда-то был близок с его матерью. Всего одна ночь — и плодом этого мимолётного союза стал он, деревенский дурачок, колдун, солдат, приближённый принцессы, бессловесная тварь, придворный менестрель, друг, а потом и брат короля, а теперь ещё и барон фон Феанэри. Если бы Лео поехал по другой дороге, ничего этого не было бы. Он бы никогда не чувствовал боли… и никогда не сидел бы здесь, в кругу людей, которым он доверял полностью и безраздельно.

Толя поднял голову и посмотрел на барона, который сам не отрывал от него взгляда — ждал реакции. Менестрель слабо улыбнулся и отвернулся. Как себя вести с новообретённым отцом, он не знал.

— Итак, у меня возник план, — продолжал Люциус тем временем. — Я шёл к сегодняшнему вечеру около двух лет. Имея на руках подобный компромат, я со спокойной совестью мог разогнать это сборище и вернуть власть законному королю. В Романию написал тоже я. Святой Отец не жалует сребролюбцев, это общеизвестно… Всё было спланировано: и посланник из Романии, и появление принцессы, и чрезвычайное положение. Очень кстати подвернулся и художник, он получил заказ, и мой человек сопроводил его до Белого города, где Жак Монсермес написал портрет принцессы, который вы только что видели... Сейчас он, конечно, уже на юге, здешняя погода не для его здоровья. Так вот, об указе Тэнфера не знал никто, а я специально сделал вид, что против чрезвычайного положения. Эль-Келино не удержался от того, чтобы показать, кто на самом деле хозяин. А как они выпрашивали денег, которые не дошли бы туда, куда они были предназначены… Его Величество знал часть правды, ибо указ об отставке Кабинета он подписал перед заседанием. Час вступления указа в силу был обозначен — десять часов вечера сегодняшнего дня. Обсуждение кандидаток на роль королевы вели люди, уже не имеющие никаких полномочий. Свою роль они выполнили.

Он потёр глаза и слабо улыбнулся.

— Всё удалось блестяще. Они были слишком взбешены тем, что я посмел открыто объявить свою причастность к королевскому роду, и пропустили главное…

— Неужели мы по вашей милости несколько месяцев зря ездили по стране? Только для того, чтобы вы выкрали поддельную бухгалтерию? — возмутилась Лия.

— Не надо, — оборвал её Хаурун, который ни на кого не смотрел. — Я всё понял, давно догадывался. Вы всё сделали правильно, Люциус. Вы не могли доверить трон тому человеку, каким я был полгода назад. Я видел только свою боль, а теперь знаю и чужую…

Он поднял на герцога глаза, светлые, ничуть не потемневшие, и добавил:

— Спасибо. Я готов.

Толя вздохнул, только теперь понимая, что не дышал на протяжении речи короля. Он сам о многом догадывался, но страх застилал ему глаза, не давая увидеть истинную картину. Но теперь-то…

— Я прошу у вас помощи, — вдруг добавил Хаурун. — У всех вас.

— Ваше величество, — срывающимся голосом проговорила Жанна, — я готова поддержать вас даже в случае… в любом случае.

Толя лишь сейчас догадался: она была испугана ещё больше, чем он сам, когда впервые попал во дворец. Он в первый раз видела такую роскошь, и, тут же ощутив себя провинциальной дурочкой, боялась и шаг ступить неправильно. А ещё перед ней был тот, в чьей власти было сказать ей «да» или «нет», мужчина, который наверняка видел девиц краше и умнее её. Толя был готов поклясться, что на руках у принцессы ещё можно различить мозоли. Она боялась, что придётся вернуться обратно в разорённую страну, потому что превыше её сил было жить при чужом дворе беженкой, которая потеряла и корону, и королевство.

— Благодарю вас, ваше высочество, — серьёзно сказал Хаурун. Толя положил руку ему на плечо, показывая, что не оставит его. Магнус и фон Феанэри заверили государя в том же самом, а Лия чуть не заплакала от избытка чувств.

— Что же до меня, — сказал герцог, подождав, пока Лия высморкается в большой платок, — то я готов положить к вашим ногам все имеющиеся у меня таланты, связи и возможности. Так, я уже начал составлять новый свод законов взамен этой невообразимой глыбы, которая использовалась в последнее время. Я даже присмотрел людей на вакантные должности министров. Если вашему величеству будет угодно, я вновь займу прежний пост, — и Люциус склонил голову.

— Вы останетесь, — распорядился Хаурун. — Что же вы придумали с Кабинетом? Где мы возьмём толковых людей?

— Единственный, кого бы я вернул, это фон Минк, — сказал герцог. — Насчёт нового министра культуры и науки, думаю, проблем не возникнет…

Толя не сразу понял, почему Люциус пристально смотрит на него, а когда догадался, едва не выронил бокал.

— Я?! — в ужасе воскликнул он. — Я — министр?! Да я ещё от титула отойти не могу!

— Господин менестрель, я бы на вашем месте не отказывалась, — холодно сказала принцесса. — По моим наблюдениям, вы обладаете достаточным талантом, чтобы стать министром…

Толя удивился: видимо, принцесса много читала, если сейчас так умно говорила.

— Хорошо, — сказал он. — Я согласен.

Но Жанна вдруг закрыла лицо руками.

— Господи, я больше не могу! — прорыдала она. — Ваше величество, не мучьте меня!

Хаурун понял правильно. Он поднялся и подошёл к принцессе, поклонился ей.

— Я не смею вас мучить, ваше высочество. Я мечтал о нашей встрече несколько месяцев, но я не хочу, чтобы вы подумали, что я собираюсь воспользоваться вашим бедственным положением.

Принцесса нервно сжала пальцы.

— Вы не так меня поняли, ваше величество, — проговорила она. — Хотите ли вы, чтобы я стала вашей королевой? Я, лишённая родового замка, короны, королевства? Я, которая скиталась голодная и оборванная, брошенная почти всеми придворными? Ваше величество! — с жаром продолжала она. — Я научилась шить, таскать воду на коромысле и считать копейки. Я собирала ягоды и грызла кору, чтобы не умереть с голоду…

— А я дрова колоть умею, — вдруг перебил её Хаурун, который внимательно слушал. — И шить тоже. Так что, думаю, мы друг друга поймём…

Принцесса запнулась, замолчала, глядя на него огромными от изумления глазами, в которых стояли слёзы. А потом Толя увидел, как на её лице расцветает несмелая улыбка.

Низкое зимнее солнце уже опускалось к горизонту, и дома отбрасывали на заснеженные улицы длинные синие тени.

Хаурун сидел за столом в кабинете, который теперь безраздельно принадлежал ему, и просматривал бумаги. На краю стола спала пёстрая дворцовая кошка из тех, что состояли на казённом довольствии как крысоловы. Толя сунулся в двери без стука, так ему хотелось поскорее увидеть своего короля и доложить о выполненном поручении.

— Заходи, — сказал Хаурун и помахал ему очередным свитком. — Смотри, что мне принесли. Опись имущества опальных министров. На миллион всё вместе потянет, это только по приблизительным подсчётам.

Толя кивнул, плюхнулся на стул для посетителей и протянул озябшие руки к переносной жаровне, в которой тлели угли, давая немного тепла.

— И что ты намерен с этими деньгами делать? — спросил он.

— Погоди, не горячись, — осадил его король. — Наличность из этого — меньшая часть. Думаю, нужно выставить на торги их особняки, картины и прочее, что-то можно продать не так уж и дорого, но некоторую сумму казна выручит.

— А дальше что? — полюбопытствовал Толя.

— Дальше? — Король задумался и стал грызть кончик пера. — Дальше ещё не придумал. Люциус подскажет. Но вообще я хочу скостить налоги.

— Казна будет плохо пополняться, — не удержался Толя.

— Цыц! — строго сказал Хаурун. — А внешняя торговля на что? Да и ещё что-нибудь выдумать можно. Развивать ремёсла, например. На год освободить ремесленников от подати и разрешить торговать беспошлинно. Отменить... Хотя тут много чего надо отменить.

И он показал на лежащую у его локтя книгу — это был свод законов, сочинённый Люциусом.

— Ну а у тебя что?

— Она согласна, — сказал Толя, доставая из-за пазухи конверт. — Новая настоятельница.

— Вот то-то же, — миролюбиво сказал Хаурун, забрал письмо и стал читать. — А то будет мне ещё чинить препоны и говорить про незаконность пышных увеселений в праздник перед лицом Создателя!

— Так дату уже назначили?

— Конечно. На середину весны приходится, — ответил Хаурун и, подперев щёку кулаком, стал задумчиво смотреть в окно. — Кстати о свадьбе! — вдруг спохватился он. — Не думай отвертеться от предсвадебных хлопот! А то что это только я буду отдуваться за всех?

— Даже не подумаю, — улыбнулся Толя.

— Так вот тебе первые поручения, — сказал король и полез в ящик стола. — Пойди к гонцам и письма им отдай, доставить нужно. Вот официальное приглашение на свадьбу. "Вся деревня Лисий Хвост по данному королём обещанию приглашается на королевскую свадьбу", ну и так далее. Хорошо я придумал?

— Ха-ха-ха! — не удержался Толя и закатился хохотом. — Обещания надо выполнять, так, что ли?

Хаурун приосанился в кресле.

— Король я или нет? Значит моё слово что-нибудь или нет?

— Значит, — подтвердил Толя, всё ещё улыбаясь. — А это что за письмо?

— Тут я справляюсь о здоровье одной особы, — неохотно ответил король. Толя перевернул конверт и прочитал: "Деревня Дубовка округа Феала, у границы с Венакхом".

— Ваше величество...

— Что? — дёрнулся король. — Я не из тех, кто забывает!

— Как мой отец, хотели вы сказать, мнимый или настоящий? — уточнил Толя. — Впрочем, ваше дело.

И он отложил письмо в сторону.

— А это? Госпоже Ядвиге Талве? Да неужели Люциус говорил серьёзно?

— Про тайный сыск? Этого я не могу представить, он просто попросил меня выписать госпожу Талве в столицу. Но зная его, уж будь уверен, чин капитана ей точно обеспечен, а там и до создания сыскной службы недалеко.

— Вы реформатор, мой король, и не знаю, нравится мне это или нет, — признался Толя.

— А почему всё должно быть по-старому? — удивился Хаурун. — Смотри, я следующим после тебя министром Лию назначу, она справится!

Толя перебрал письма и встал, собираясь идти.

— Это только первая ласточка, — сказал король. — Таких ещё много нужно разослать, разослать также и подарки. Не думаю, что Катарина ле Венар доберётся до столицы, пусть хоть порадуется и узнает, кого приютила.

— Это произведёт фурор, — сказал Толя.

— Ишь, слова какие выучил! Стой, не убегай! С Лео говорил?

— Куда там, я же всё в бегах и поручениях, да и новая должность...

Хаурун вдарил по дубовой столешнице кулаком, поморщился, подул на ребро ладони.

— Менестрель, ты ополоумел?! Я бы всё отдал, чтобы поговорить с родителями, а ты дотягиваешь до момента, когда станет поздно?! А потом будешь жалеть всю жизнь? Я тебе этого не позволю! Отнесёшь письма и ступай к Лео! Он и сам наверняка извёлся.

— Хорошо, — пообещал Толя.

Говорить с новообретённым отцом не хотелось, он оттягивал этот разговор неделями после переворота и злился на своё малодушие. Но Хаурун в своей прямоте был прав.

— Подожди, ещё одно забыл, — сердито сказал король. — Это уже не письмо, а указ. Его следует переписать во множестве копий, отвезти в разные города и сёла, везде оглашая его и прибивая к воротам церквей, постоялых дворов и всего такого прочего, там разберутся. В соседние страны также следует передать. Отнесёшь писарям.

Толя развернул свиток.

— Турнир?! — изумился он. — Турнир менестрелей по случаю королевской свадьбы? "Приглашаются все желающие, — прочитал он, — кто умеет петь и играть, во дворец показать своё искусство, невзирая на пол и возраст". Ваше величество! — потерянно воскликнул он. Свиток трясся в его руке, как осиновый лист. — Но это же... Но ведь...

— Ага, — сказал Хаурун, любуясь его замешательством. — Если она жива, она придёт. Уж такая не упустит возможности себя показать и на других посмотреть. Что, а ты бы и не догадался!

Толя бросился к нему и стиснул его в объятиях, сминая бумаги, которые держал в руках.

— Ну ладно тебе, — успокаивал его король. — Ты только не переживай, женим мы тебя на твоей зазнобе, пусть только приедет!

— Если она согласится... — глухо промолвил Толя.

— Ещё бы она не согласилась! — возмутился Хаурун. — За такого красавца с должностью и титулом!

— Не в этом дело.

— Да знаю я, что не в этом, — вздохнул король, похлопывая его по спине. — Знаю. Зато если всё получится, останется только Лию и Люциуса поженить, зря она, что ли, по нему с детства сохнет?

— Ваше величество!

— Ну ладно, ладно, сами пусть разбираются, я тут ни при чём, — согласился король. — Ступай уже, отнеси бумаги куда следует. Гонцам скажи, чтобы на ночь глядя не ездили, время терпит. И сам иди к Лео, понял?

— Понял! — откликнулся Толя уже из коридора. Он столкнулся со слугой, который на специальном столике на колёсиках вёз королю поднос с обедом — Хаурун был так занят, что не спускался в столовую. Отравленной еды можно было не опасаться, когда на кухне распоряжался новый повар, да ещё перенимал мастерство Александер; стража была верна и вся сплошь — из Горного герцогства... а ещё Толя был счастлив не только от чувства безопасности, теперь точно знал, кто он и что делает в этом мире, и это придавало ему сил.