U and me and the Devil makes three (гет)

— Дьяволица.

Похотливый взгляд облизывает гибкую фигуру Харли, извивающейся на танцполе, и в воздухе разливается запах скорой смерти. Охранники Джокера безошибочно научились распознавать его, но они выдрессированы достаточно хорошо, чтобы даже не измениться в лице.

Этот покрытый татуировками мудак с кольцом в носу считает себя воротилой криминального мира, он пришел на встречу в клубе, желая заручиться поддержкой Джокера в одном дельце. Это было возможно — до того, как он посмотрел в сторону Харли и начал нести какую-то поебень насчет того, как ему, Джокеру, повезло.

Король преступного мира не нуждается в одобрении.

Джокер поднимается с места одним текучим хищным движением, и татуированный громила вздрагивает. Мистер Джей — единственный мужик в этом городе, который может намазать губы красной помадой, и все по-прежнему будут воспринимать его смертельно серьезно, никто даже не подумает косо на него посмотреть. Скорее это, вместе с зелеными волосами, татуировками и гипертрофированно «гангстерскими» атрибутами, воспринимается как угрожающий боевой раскрас — его визитная карточка и привилегия.

— Она тебе нравится?

Короткий свист — и Харли, улыбаясь, торопится на зов своего хозяина, яркий свет ночного клуба играет золотыми всполохами на ее коже. Послушная девочка.

Она — не просто очередная смазливая шлюха. Харли — его женщина, его творение. Джокер вылепил ее из мягкого подручного материала, создав идеальный — на его вкус — образец красоты, жестокости и абсолютного сумасшествия. Порой ему нравится думать, что в этом есть нечто инцестуальное: он воспитывал ее с поистине отцовской заботой, — на свой манер, разумеется, с кровопусканием и электрической терапией — а потом трахал до потери сознания, заставляя выкрикивать его имя.

— Пудинг! — каждый раз, глядя на Джокера, Харли радуется так, словно он — херов Санта-Клаус, явившийся на Рождество, чтобы исполнить все ее желания. Она была очень плохой девочкой, так что он позволит ей немного повеселиться.

— Харли, милая, я дарю тебя моему другу, — Джокер скалится, не скрывая злорадства. Татуированный недоуменно смотрит на них — из его взгляда разом исчезает любой намек на расслабленность и уверенность в собственной безопасности. Ситуация вышла из-под контроля, и он уже жалеет, что вообще раскрыл рот.

Харли, захихикав, прыгает громиле на коленки, ерзая на них своей упругой попкой. При других обстоятельствах это не оставило бы равнодушным даже последнего импотента, но сейчас, под немигающим взглядом Джокера, громила едва удерживается, чтобы не сбросить ее на пол.

— Она твоя, — торопливо бормочет он, — Джокер, она только твоя.

Как будто Мистер Джей нуждается в этом напоминании от несчастного обмудка.

— Ты чем-то недоволен? — вкрадчиво спрашивает Джокер, округляя глаза в притворном недоумении.

— Я доволен... то есть... она твоя, — повторяет громила, как заведенный. Он окончательно сбит с толку, начинает опасливо коситься по сторонам в поисках того, кто мог бы остановить этот жуткий спектакль. Пистолеты он сдал на входе, — носить оружие здесь позволено только Джокеру — оказавшись совершенно беззащитным перед безумием в чистом виде.

Харли смеется громиле в лицо — он чувствует сладкий запах жвачки, поверх которого едва заметен налет разложения, — и спрыгивает с его колен. Ей до ужаса нравится играть с новой неожиданной жертвой Джокера, и чем эта жертва опаснее, тем лучше. Хотя рядом с ее Пудингом категория опасности всегда меняется — и всегда не в пользу игрушки.

Когда Джокеру надоедает глумиться над тупым ублюдком, он приставляет к его лбу дуло пистолета — жертва даже не успевает осознать, что для нее все закончилось. Громкая клубная музыка заглушает звук выстрела. Кровь и мозги хлещут на дорогие кожаные диваны, брызжа отдельными каплями на лицо Харли; она заливается счастливым смехом, сталкивая труп на пол. Ее возбуждение от игры требует выхода — она тянется к Джокеру, впиваясь в него поцелуем, размазывая кровь и по его лицу тоже. Из всех женщин только она может засовывать язык в его рот, не рискуя остаться без него. Горячие руки скользят по двойной кобуре с выгравированной буквой J, ложатся на грудь Джокера, дергают борта рубашки, срывая к чертям пуговицы — в этих маленьких ладонях силы больше, чем можно подумать с первого взгляда.

Стоящие на страже шестерки быстро покидают VIP-ложу, отделенную от остального зала лишь свисающими с потолка золотыми цепями — иллюзия уединения, которая этим двоим, впрочем, не сильно нужна. Им не впервой поддаваться страсти там, где она их застанет, особенно если перед этим пустить немножко — или много — крови. Чужой ли, своей — не имеет значения.

Харли не стесняется быть полностью обнаженной практически на виду у толпы, подставляя шею, а затем грудь под поцелуи и укусы Джокера. Его зубы оставляют багровые следы на ее теле — и она дорожит этими метками, свидетельством его особого расположения, дорожит больше, чем подаренными им дорогими автомобилями, оружием и золотым ошейником.

Харли любит его — вот в чем штука. Она, не раздумывая, прыгнула в ядовитые химикаты по первому требованию Джокера, не ожидая, но втайне надеясь, что он спасет ее. И он спас — к своему собственному изумлению, ведь первоначально он рассчитывал избавиться от надоедливой влюбленной докторши. Его решение сослужило ему хорошую службу, Харли стала не просто его самой преданной слугой, любовницей и игрушкой, которая никогда не перестает удивлять — она стала его детищем, продолжением его безумия, живым свидетельством его деяний в этом поехавшем мире.

Джокер не позволит никому встать между ними, превратит в кровавую кашу любого, кто посмеет оспорить его власть над Харли. Это — большее и самое искреннее, что он может ей дать. Это, а еще секс — и она снова выкрикивает его имя, имя, повергающее в ужас весь город. Оно срывается с ее сладких порочных губ, почти теряясь в грохоте музыки, отражаясь в лужах остывающей крови, запутываясь в блеске золотых цепей.

Что бы ни произошло, они всегда должны быть вместе. Вдвоем.

Третьим может быть только сам Дьявол.