Двенадцатый дом (джен)

— Этот дом теперь твой, Гарри, но ты уверен, что хочешь туда идти? — Гермиона комкала в руке тонкий желтый шарфик, то и дело оглядываясь на хмурящегося Рона, уговаривая его взглядом сказать что-нибудь. Он долго не замечал этих маневров, и, в конце концов, она пихнула его локтем в бок.

— Кхм, Гарри, серьезно, зачем тебе туда тащиться? Сегодня такой день, нужно праздновать! — Он показательно весело взмахнул руками и похлопал друга по плечу, но Гарри упрямо мотнул головой.

— Вы идите, подождите меня у Фортескью, я присоединюсь к вам через час. Мне действительно это нужно, хорошо?

— Мне кажется, это не лучшая твоя идея — в свой день рождения идти на Гриммо, но раз тебе это необходимо, мы подождем. — Гермиона поправила на плече маленькую сумочку и потянула Рона за рукав. — Пойдем, а то займут все столики. Гарри, я закажу тебе мороженое, не опаздывай.

Он проследил, как друзья завернули за угол, и, резко развернувшись, зашагал в противоположном направлении.

Особняк Блэков настолько резко контрастировал с окружающими его домами, что казался застывшей во времени причудливой декорацией к фильму ужасов, а не жилым домом. Хотя здесь как раз никто и не жил, причем уже давно. Теперь этот величественный и страшный дом был гигантским надгробным памятником былой эпохи, когда род Блэков жил и процветал, когда презрительно сморщивались молодые и старые лица, высоко и гордо вздергивались подбородки, а дух высокородности впитывался вместе с запахами самого дома.

В прихожей было темно и тихо. При каждом его шаге взвивались облачка пыли, а нос щекотал душный и застоявшийся запах нежилого дома. Безумный портрет со стены по просьбе Гарри все же удалось снять одному из знакомых авроров, хоть тот и провозился с этим несколько дней, зато теперь Гарри мог предаваться грустным мыслям в тишине и одиночестве, не опасаясь разбудить оживший набор мазков на зачарованном полотне.

Одно время его немало увлекал вопрос оживления портретов — ему очень бы хотелось пообщаться с портретами родителей или крестного, но профессор Флитвик, к которому он тогда обратился с вопросом, лишь развел руками.

— Твои родители погибли очень рано, Гарри, и, насколько я знаю, с них не писали ни одного портрета. Может быть, где-то есть портрет твоего отца в детстве, но оживить его невозможно.

— А Сириус? Может, в его доме будет нужный портрет?

— Эта область еще более туманна, чем изготовление волшебных палочек, — вздохнул профессор Флитвик, и морщинки на его лице сложились в причудливую вязь узоров. — Художников, рисующих волшебные портреты, очень мало, и они передают секреты мастерства только по наследству, об этом не пишут в книгах. Я помню, как рисовали портрет с директора Дамблдора: мастер трудился почти месяц, вымачивая полотно в зельях, зачаровывая кисти, да и сам профессор прошел неизвестный мне ритуал, чтобы после смерти портрет мог ожить. Я даже не знаю, в чем суть волшебных портретов — слепок ли это души живого человека, копия его воспоминаний или что-то иное.

Гарри задумчиво провел рукой по темному месту на стене, где раньше висел портрет Вальпурги Блэк. Может ли искусственно созданная личность сойти с ума? Может ли она вообще что-то чувствовать, или это только вложенные знания заставляют картину так себя вести? Сириус как-то говорил ему, что миссис Блэк не была безумна в то время, пока тот жил дома. Сошла ли она с ума после потери обоих сыновей, от одиночества, или от неистового кипения крови Блэков, испорченной кровосмешением?

Гарри осмотрелся кругом и вздохнул. Одинокая жизнь в этом мрачном доме могла бы свести с ума кого угодно, не зря Сириус ненавидел это место.

Он провел ладонью по стене. Бархатные обои под пальцами дрогнули и запульсировали, и Гарри поспешил отдернуть руку. Пусть дом и дальше хранит свои странные тайны, ему не хочется их знать. Единственное, что ему нужно — проститься с Сириусом.

Кухня осталась совершенно прежней, лишь окно заросло темно-серым пыльным мхом, почти не пропускающим свет, а в остальном казалось, что миссис Уизли только пару часов назад закончила готовить ужин. Гарри аккуратно прикрыл дверь и поднялся по рассохшейся лестнице. Первая ступенька, вторая, третья, четвертая громко скрипят, если наступить с краю, а из пятой торчит ржавая шляпка гвоздя. Еще семь — и виден коридор второго этажа.

Все двери закрыты: темные, с покрытыми зеленью бронзовыми ручками. Рон любил от души хлопать своей, когда несся со второго этажа на кухню… Ведь они все здесь жили: Рон, Гермиона, близнецы, Джинни, мистер и миссис Уизли, Ремус, даже Снейп заглядывал. В то время дом казался Гарри... обычным домом, пусть темным и жутковатым, но совершенно обыкновенным, тогда не покалывало в затылке от ощущения тяжелого взгляда, и не пробегали по спине мурашки от внезапного сквозняка из-за плотно запертой двери… Теперь же дом, простояв так долго без хозяев, наполнился шорохами и скрипами, завываниями ветра с чердака, а главное — этой плотной, спрессованной, долгими месяцами ненарушаемой людьми тишиной, которая пробралась под каждую половицу, в каждую комнату и теперь старалась вытолкнуть слишком шумного Гарри из своей вотчины.

Гарри прошел мимо комнаты Регулуса, мимо гостевых комнат и их с Роном прежней спальни. В них не было ничего, что бы Гарри хотелось увидеть, все воспоминания он забрал с собой, когда уезжал в Хогвартс, и теперь хранил их на дне старого школьного чемодана. Он остановился только возле комнаты Сириуса и аккуратно открыл дверь.

Здесь тоже ничего не поменялось: заваленный пыльными бумагами стол, отсыревшее белье на широкой кровати под темным балдахином и тяжелые бордовые шторы, перекрывающие свет. Гарри поднял из вороха бумаг несколько газетных вырезок: “Преступник Блэк сбежал?”, “Предатель на свободе!” — кричали заголовки, и Гарри скривился. Сколько тогда было ненужной шумихи, газеты никак не могли оставить эту тему и поливали Сириуса грязью многие месяцы. Он в ответ пачками сжигал газеты, поливая их и себя дорогим виски. Гарри тогда хотелось встряхнуть хорошенько крестного, так, чтобы клацнули зубы, чтобы он снова вспомнил, что жив. Что главное в том, что он еще жив. Наверное, он зря этого не сделал.

Среди газетных вырезок и свитков попадались обгрызенные перья, обрывки писем от незнакомых Гарри людей и просто с трудом различимый под слоем пыли мусор, который никто так и не удосужился убрать. Гарри положил на место бумаги и отошел от стола, краем мантии смахнув со стула клубы пыли.

Боковым зрением уловив движение, он медленное повернулся и резко выдохнул — из высокого потемневшего зеркала в углу за ним внимательно наблюдали темные глаза. Туман обволакивал остальное, но глаза были видны отчетливо: темно-карие, слегка навыкате, они совершенно без выражения, не моргая, разглядывали Гарри, но когда он поднял руку, чтобы поправить очки — пропали.

Гарри подошел ближе, вглядываясь в неровную поверхность и массивную золоченую раму.

— Кхм, вы — волшебное зеркало? — ему было не по себе, но любопытство перевешивало — что же мог рассказать старый артефакт, простоявший в комнате Сириуса невесть сколько лет? У него дома тоже было волшебное зеркало, но оно лишь кривлялось и корчило рожи, а еще очень надоедало по утрам своим бурчанием. Он давно уже хотел его отдать, но все время как-то забывал.

— Вы не видели моих сестер? — донесся из глубины тонкий детский голосок, и Гарри от неожиданности отпрянул.

— Что?

— Вы нигде не видели моих сестер? Они ушли играть в сад, и я жду их уже очень долго.

Гарри снова поправил очки и отошел еще на шаг. Ему резко расхотелось общаться с зеркалом. В нем отчего-то крепла уверенность, что это совсем не зачарованная безделица, как та, что висела у него в спальне, и в тишине давно пустующего дома детский голосок его откровенно пугал.

Изображение подернулось рябью, показалась маленькая ладошка, будто кто-то протирал зеркало с той стороны, а после оно осветилось изнутри. Посреди большой светлой комнаты, которая, судя по обилию кружев и кукол, было детской, стояла маленькая темноволосая девочка лет семи и старательно протирала зеркало, отчего ее ладошка прижималась к поверхности, и Гарри мог рассмотреть на ней каждую складочку.

— Ну вот, теперь я вас хорошо вижу, — девочка была мила и взъерошена: в темно-синем платье с большим кружевным воротничком, маленьких лаковых туфельках, с хорошеньким личиком и светлой кожей она походила на больших фарфоровых кукол, продающихся в одном из магазинов Косой аллеи. Кукол, с которыми не разрешалось играть, которых ставили на полку, как украшение, и они день за днем и год за годом улыбались хозяевам из-под богато украшенных шляпок и блестели застывшими разноцветными глазами.

— Вы тоже гостите у тети Вал? — тем временем щебетала девочка, вытирая маленькие пальчики кружевным платком. — Меда сказала, что они с Нарси пойдут только на минутку в сад, взглянуть на новых рыбок, которых купил дядя, но я их жду-жду, а их все нет. Скоро нужно будет идти обедать, и мама опять будет расстраиваться… А папа привез мне новую куклу, она такая красивая!

Девочка отбежала от зеркала, будто вмиг забыв о собеседнике, и вытащила из-под подушки тряпичную куклу мальчика, у которого вместо головы была репа.

— Голову потерял наш Ник, взамен пристроил репку вмиг. Как потемнело все вокруг, как спать захотелось Нику вдруг! У моего Ника тоже отваливается голова, смотрите, — она ловким движением открутила кукольному мальчику голову, лишь послышался треск рвущихся ниток. На мгновение Гарри почудилось, что вместо девочки на кровати сидит сгорбившаяся фигура оборванной взъерошенной женщины, которая тоже любила песни. Она хрипло напевала старую детскую песенку про незадачливого Ника, не сводя с Гарри тяжелого немигающего взгляда, а тот пятился, пока не уткнулся спиной в дверную ручку. Он не помнил, как мчался по коридорам, подгоняемый несущимся в спину хриплым хохотом, как оказался на улице, пытаясь вытолкнуть из себя затхлый воздух этого дома, успокоить колотящееся в горле сердце.

— Гарри, ты пришел даже раньше назначенного срока, — улыбнулась ему Гермиона, вытирая губы салфеткой. — Рон еще не успел доесть третью порцию пломбира с шоколадом. Ты какой-то бледный, все хорошо?

— Конечно, Герми, — улыбнулся Гарри, присаживаясь за столик. — Я просто встретил одну девочку, которая искала своих сестер.

— О, я надеюсь, что у нее все будет хорошо, и она их найдет.

— Думаю, рано или поздно найдет, — прошептал Гарри себе под нос, а потом добавил уже громче: — И знаешь, я решил запечатать дом на Гриммо, там не осталось ничего, что я хотел бы вспоминать. А теперь — где обещанный мне тройной пломбир с орешками?