Твоя гордость (джен)

Бесконечные тучи. На Кибертроне, в его тонкой разреженной атмосфере, таких не было. Вплоть до самой войны, с началом которой небо над Иаконом затянулось клубами радиоактивной пыли и мусора. Там не бывало ветра, и грибовидные облака взрывов, подсвеченные заревом огней, могли сколько угодно сохранять свою форму и неподвижность. Земные тучи другие — плотные, изменчивые. Они так же не могут защитить от радиолокационных систем, но зато отлично скрывают от человеческих глаз. И дают иллюзорное ощущение безопасности.

Однако тебе некогда думать об этом.

Капли дождя с шипением испаряются, едва коснувшись корпуса, раскалённого от полёта на предельной скорости. Сквозь тёмные тучи ты пикируешь вниз.

Быстрее, ещё быстрее.

Но никакая спешка не поможет: ты снова опаздываешь. Не по своей вине, но доказать всё равно ничего не получится. Как всегда. Никто даже не поинтересуется, почему твои собственные пластины расцарапаны, почему вышли на поверхность и искрят электрические обводки сенсорной системы, почему из-под сочленения правого крыла с корпусом слабо сочится энергон. И ты заранее готов принять клеймо предателя, бросившего своих накануне очередного грандиозного сражения, хотя на сей раз виноваты другие.

Но… кого это волнует? Мегатрона?

Потому ты опять будешь трагически заламывать руки и умолять о прощении. И читать в его алой оптике смертельную скуку.

Внизу, на поле боя, в отработанном карьере, хлюпающем жидкой грязью, уже ничего не происходит. Десептиконы, все как один, глядят вверх, безошибочно засекая истребитель до того, как от поверхности земли отразится рёв твоих работающих на пределе сил двигателей, до того, как мы — ты и я — выныриваем из-за призрачного укрытия туч. Они ждут тебя. Они окружают… что-то.

Ты трансформируешься в десятке метров над землёй и тяжело приземляешься, разбрызгивая мокрую грязь, в центре круга, куда по какой-то причине не решаются подойти остальные. И, оглядевшись, провентилировав системы, уловив запахи, просканировав территорию, ты узнаёшь почему.

— Повелитель… — да, узнаёшь, но ещё не понимаешь последствий. Ещё не готов принять неизбежное. Я же — вижу всё через твою оптику. Чувствую. Понимаю.

На сей раз это по-настоящему. Почти необратимо.

Ты подходишь и медленно опускаешься на одно колено. По остывающим крыльям стекает дождь, смешиваясь с энергоном. Несколько оголённых контактов замыкает. Но ты не в праве сейчас театрально корчить из себя мученика и звать врача. Это — твоё законное место. Всегда — рядом со своим Лордом.

Только на сей раз не ты, поверженный, лежишь у его ног.

Теперь, когда от Мегатрона остаётся только груда мёртвого металла, только грубо развороченный, обезображенный, выжженный корпус, проще простого пробить последнюю преграду — чудом уцелевшую бронированную пластину, и безошибочно отыскать — её. Подцепить когтем, сорвать печати, подрезать провода. Аккуратно извлечь, как величайшую драгоценность.

И я это делаю для тебя, пока ты ошеломлён, пока не можешь решить, что же на самом деле чувствуешь. Пока не упустил свой шанс — снова.

Основная плата не сохранилась. Это видно даже без дополнительной диагностики, без участия доброго доктора. Главный процессор раздавлен, размозжён. То, что было головой робоформы Мегатрона, теперь похоже на вскрытую и тщательно выпотрошенную скорлупу. Энергон, смешиваясь с маслом и охладителем, вытекает из оборванных шейных трубок прямо на мокрую землю. Трудно представить, кем нужно быть и какой силой обладать, чтобы сотворить подобное.

Нет, не тобой. Твои методы хитроумнее, изящнее, тоньше.

И, надо признать, далеко не такие действенные.

Концентрированный запах смерти омывает сенсоры; это запах угасающих электромагнитных полей, ионизирующих воздух, пролитого энергона, расплавленного металла и медленно выгорающих масел. Ты поднимаешься с колен, оборачиваешься, игнорируя прилипшую к корпусу грязь, и сжимаешь в манипуляторе хрупкую резервную карту памяти со всеми планами, идеями, мыслями и чаяниями нашего бывшего господина.

О да, ты оборачиваешься.

Так было всегда. Один против всех. И сейчас это особенно ощутимо: безликая толпа эрадиконов — в основном, эрадиконов — смотрит на тебя, на меня, на наш израненный серебристый корпус, смотрит молчаливо и пристально, как единый организм — внимательный, затаившийся, враждебный. Серийники, не обременённые индивидуальными отличиями, взаимозаменяемые, никчемные. Но даже эти примитивные существа никогда не воспринимали нас всерьёз.

Ты не трус, нет, — просто так срабатывает инстинкт самосохранения. Я регистрирую рефлекторное подёргивание тяг и сервоприводов. Но сражаюсь: сейчас мне просто необходимо взять верх, когда фейсплейт стремится принять привычное выражение… Которое из них, пока не могу понять. Истерического ликования? Наигранной торжественности? Страха? Заискивания? Трепета и послушания?

Но перед кем теперь мы должны трепетать, ответь?

Единственный, перед кем, быть может, и стоило, покоится у наших ног; искра Мегатрона — миллионы крохотных кристаллов жизни — растёрта в пепел и грязь и никогда не возродится прежней. Никогда, потому что в очередной почти серьёзной попытке уничтожить своего господина ты позаботился: ни одна копия не уцелела. Теперь воспоминания Лорда, всё, чем он является, всё, что от него осталось, зажато между остро заточенными сегментами твоих когтей.

Эрадиконы колышутся фиолетово-чёрным морем, бурным и угрожающим. Ты мог бы зафиксировать положение каждого, оценить риски. Но я этого не хочу.

Ты пытаешься ссутулиться, стать меньше, безобиднее: «Не надо меня трогать, я никому не угрожаю!» И одновременно хочешь пританцовывать от горькой сумасшедшей радости: «Смотрите! Мегатрон мёртв, да здравствует новый Лорд!» И ты же — предельно бережно сжимаешь хрупкую плату самыми кончиками когтей. Хочешь как можно скорее добраться до укромного места, запереться в медицинском отсеке, соединить карту Мегатрона со своей, загрузить воспоминания, долго и мучительно рыться в архивах, выискивая каждую крупицу информации о себе, увидеть самого себя оцифрованным процессорами того, кого больше всего ненавидел, кажется, всю жизнь, того, в чьём одобрении так отчаянно нуждался. Тебе нужно знать, кто же такой всё-таки этот Старскрим: жалкий неудачник, шут и предатель, незаменимый помощник и ценный специалист или скользкий слизняк, попавший в воздухозаборники? Это жизненно важно. Сам ты не знаешь. И никогда не знал.

Я подавляю нервную дрожь манипулятора.

И я же безжалостно душу твоё нетерпение, застарелое, въевшееся в искру страдание, жажду спросить у того, другого, кем же тебе стать, как, наконец, вымолить своё место, пусть не на самой вершине, пусть всего лишь у ног сильнейшего, но пожалуйста, только, пожалуйста, лишь бы не одному, лишь бы не так… Приходится стереть назойливый процесс, когда он в очередной раз замыкается в бесконечный цикл. Не нужно вспоминать. Не стоит об этом думать и тратить понапрасну внутренние ресурсы.

Пустое.

Мы оба отлично понимаем, чего наверняка не увидим в воспоминаниях и мыслях нашего мёртвого Лорда: того, чего больше всего хотели бы.

Я высоко поднимаю манипулятор, чтобы эрадиконы видели, не пропустили ни единого движения. Саундвейв, удерживая фальшиво-почтительную дистанцию, не вмешивается и тщательно записывает всё, что происходит. Хорошо. Ведь это исторический момент. Пускай же он сохранится в хрониках: наконец-то именно ты… нет, мы — вершим историю.

Плата хрустит и легко рассыпается в твоём кулаке. Звякая по корпусу, опадают на землю разрозненные ячейки, которые прежде хранили миллионы лет воспоминаний бессменного лидера десептиконов. Падают и смешиваются с грязью, как и он сам.

Ты готов бессильно упасть на колени. Хочешь собирать, складывать осколки того, что уже не восстановить. Готов по привычке ползать и умолять о прощении, хотя не уверен, в чём виноват — и перед кем. Отчаянно хочешь жить, напуган тем, что я делаю, не приемлешь такого риска, ведь ты должен был сначала просчитать, спланировать, ни в коем случае не действовать необдуманно.

Я не позволяю нам отступить.

Ты мысленно стенаешь, клянёшься, что отомстишь за Лорда — тому, кто это сделал, тому, кто опередил нас, отобрал право убить самое ненавистное, самое важное, самое любимое существо, кто изуродовал его корпус, кто выжег заветную искру, кто не оставил надежды, и теперь мы никогда не сможем оправдаться, никогда не заслужим снисхождения, лишённые последнего шанса на признание и принятие… Клянёшься, что отомстишь всем, даже мне, за ту бездонную пустоту, которую ощущаешь, за беспомощность, за потерю смысла, за невозможность завоевать, восхитить, убить, унизить своего Лорда, за жажду не-одиночества, которая никогда не будет утолена.

Я же клянусь, что отомщу за тебя.

За это мучительное копошение противоречивых, раздирающих сознание мыслительных процессов, за эту боль, которая заставляет искру пульсировать смертельно быстро, а контуры — безжалостно сбоить.

И если понадобится, я пойду до конца, отомщу всем, кто сделал это с нами. С тобой, со мной. Тем, кто превратил нас в это дрожащее, лебезящее, лживое существо, вынужденное изо дня в день цепляться за жизнь, пренебрегая собственной гордостью.

Я наблюдаю тебя таким тысячелетиями. Отстранённо, холодно, то с жалостью, то с презрением. Я люблю тебя. Я ненавижу тебя. За всё: за то, что ты со мной сделал, за то, что позволил сделать с собой. И за то, что у нас, на самом-то деле, никогда не было выбора. Веками наблюдаю твои метания, твою беспрестанную внутреннюю агонию. Я всегда здесь: когда твои честолюбивые планы раз за разом рушатся, когда тебя заставляют пресмыкаться, чтобы не погибнуть, когда тебя держат на коротком поводке, не позволяя просто взять и уйти или сменить сторону, создавая иллюзию сопричастности, того, будто ты всё-таки ценен, для чего-то нужен, важен, незаменим. Я здесь и тогда, когда они снова и снова разрушают хрупкую надежду, напоминая о твоей заурядности, глупости, слабости, никчемности. Я всегда рядом, я — твоя последняя опора, твоя покалеченная, отброшенная гордость.

И что теперь? Сейчас ты готов трансформироваться и взмыть в небо. Самый быстрый — никто не догонит. Ну же, ну пожалуйста, надо затаиться, спрятаться, спасаться, — просишь ты. Лучше исчезнуть, никогда-больше-не-быть, лишь бы не стоять здесь, перед теми, кто ни за что не склонится, не признает нашей власти, перед этими жалкими существами, которые уверены, что вправе унижать нас.

Тебе сейчас не страшно погибнуть. Страшно — быть отвергнутым, осмеянным, изгнанным. И лучше уйти самому.

Ты мог бы обманывать себя вечно, делать вид, что рвешься к вершине, пытаешься свергнуть Мегатрона, но мы-то знаем — ты и я, мы знаем: это было не так трудно осуществить, если бы действительно хотелось. Но тебе не нужна была его смерть. Не нужно лидерство. И ты мог бы истязать себя вечно, пытаясь оставаться полезным, опасным, нескучным — нужным ему. Пусть даже шутом у трона. Ты никогда не стал бы его убивать.

Но я так больше не могу.

Мегатрон мёртв. Нам не перед кем трепетать. Нам не на что больше надеяться.

Потому я рискую. Опускаю манипулятор, и последние крошки платы осыпаются на землю. Мы не сбежим, не на этот раз. Мы доведём дело до конца.

Нам не нужна власть. Уже многие тысячи лет — не нужна. Честолюбие, самомнение, амбициозные планы, — всё это осталось в далёком прошлом, было выбито, высмеяно, подменено суррогатом, жалкими попытками хотя бы привлечь внимание. Но мы полностью отчаялись побороть одиночество. Стать нужными, найти своё место рядом с кем-то. Мы отчаялись, и это то, что сейчас даёт мне силы бороться.

Теперь всё, чего я хочу, — это хотя бы уважения.

Их страха. Нашей мести.

А ещё — больше никогда и ни от кого не зависеть. Никогда и ни в ком так отчаянно не нуждаться.

Мегатрон не выпрашивал послушания. Он не опускался до мольбы. Не приводил логических доводов. Не объяснялся, не юлил, не пытался быть понятым, даже не требовал. Ему не нужна была поддержка, не нужны были помощники и друзья. Он просто приходил и брал то, что считал своим.

Чувствовал ли он себя одиноким? Или здесь, на самой вершине, на пике, где так тесно, что помещается только кто-нибудь один, это — неизбежность?

— Искра Мегатрона погасла. Память… невозможно было сохранить, — вокодеры исправны: голос спокоен и на диво лишён дребезжащих интонаций. Будто действительно плата сама собой рассыпалась в твоих когтях. Будто ты имеешь право на что угодно. — Я, Старскрим, ваш новый Лорд, — без тени ликования сообщаю я.

Они видели уничтожение платы.

И теперь — молчаливо совещаются. Ожидают подсказки со стороны, не могут определиться: наставить ли на вечного предателя оружие, задержать, наказать за самонадеянность, лишить крыльев, жизни, покалечить в назидание другим, обвинить во всём — или пренебречь, проигнорировать, будто тебя здесь нет, броситься к останкам Мегатрона, чтобы отыскать способ — несуществующий, и все это понимают, — вернуть того к жизни. Или?..

Всё или ничего.

Мне совсем не нужна власть. Я просто не хочу и дальше смотреть на тебя — себя — с презрением, жалеть, ненавидеть, страдать от твоего немыслимого одиночества.

Я хочу, чтобы ты, наконец, принял его. И взял то, что принадлежит тебе. Чтобы вспомнил: у тебя по-прежнему есть я.

…И тут вспышкой короткого замыкания нас прошивают мучительное облегчение, наполовину боль, наполовину безумие и почти смех (о, создатели, всё было так просто, с самого начала было!), когда металлическое море десептиконов после минуты сомнений перестаёт колебаться.

Им некого больше слушать. Некому присягать, кроме тебя. Некого бояться. У них нет выбора, как когда-то не было у нас.

Нам по-прежнему некуда идти. А ты… ты никогда не будешь счастлив. Но так ли это важно, если больше этого не бояться?

То, что мы чувствуем, — не радость, не ликование, не самодовольство, а только мрачное удовлетворение, только глухая, но привычная пустоту, которую ты однажды научишься любить, не стремясь заполнить. Кажется, впервые за многие тысячелетия мы с тобой становимся единым целым, ты и твоя гордость, когда эти ненавистные, глупые, но такие свои существа — наконец — покорно склоняют перед нами головы.