Семьей, стаей, всем (джен)

Таких, как она, следует убивать в младенчестве, а если уж не вышло, то не поворачиваться спиной, не отпускать от себя, заботиться, как о себе самом, воспитывать и растить, ночей не спать, глаз не смыкать, пока не убедишься: срослась, сроднилась, не предаст. Нет для крысы верности, нет для крысы чести. Нет такого слова, которое не нарушит, нет такой спины, в которую не ударит, если будет у нее такая нужда. Крыса живет так, чтоб выжить, со стаей живет, а все равно одна, всегда одна. Чтобы крыса не предала, нужно быть крысе семьей, стаей, домом, жизнью, всем. Этой — некому оказалось стать жизнью, стаей, домом, некому было воспитать, вырастить и приручить. То ли не смог никто, то ли никто и не пытался.

Думал сначала: придушу, чтоб на чужие земли — на мои земли! — больше не зарилась, чтоб крыс своих не слала, чтоб свои носы куда не надо не совала, да и дело с концом. Сильна она, очень сильна, но знает мало, умеет мало, не о том думает, не на то надеется — осилил бы. Но посмотрел, как рыщут по всем сторонам крысиные дети, да передумал. Совсем, должно быть, безумная тварь — так себя расплескивать, по всему городу и дальше, по всему свету. Безумная, бесстрашная, беспокойная. Жизни ей своей не жалко и вообще не жалко ничего. Решил: хоть матерью, хоть женой, хоть сестрой, а возьмет с собой. Нужно же когда-то и семьей обзавестись. И вот ведь как славно выйдет: у него будет она, а у нее дети. Много детей. И получится у них семья-не семья, а целая стая.

Пришел за ней по крысиным следам прямо к городским воротам, вошел, огляделся. Чистенький город, опрятный, благопристойный, благообразный. В таких обычно вся грязь по задворкам прячется да по подворотням ютится, а здесь, гляди-ка, выползла: крысами по улицам шныряет, как ни в чем не бывало, при свете дня. Ай, сильная тварь. Наглая. Безумная. Нельзя такую убивать, самому нужна.

Пришел в ратушу, сказал: помогу вам извести крыс, но и плату возьму за то немалую. Обрадовались, дослушивать даже не стали. Что угодно, говорят, бери. А ему того и надо.

Вышел на улицу, флейту вынул для пущей таинственности — пусть потом головы ломают, то ли в ней колдовство, то ли в музыке, то ли еще где — и по улицам пошел, приглядываясь, принюхиваясь, взывая, да на флейте наигрывать не забывая. И откликнулись крысы на его зов: из каждого дома, из каждого подвала кинулись к нему — простые, сотнями и тысячами, и непростые, другие совсем.

На первом десятке думал: сильна, очень сильна.

На пятом десятке думал: безумная, надо все-таки ее убить.

На десятом десятке думал: уведу, никому не дам в обиду. Нигде больше такой не найду, никогда.

Их оказалось сто и тридцать. Сто и тридцать крысиных душ, людьми и у людей рожденных, по-людски вскормленных, пойманных да к другой семье обращенных, к крысиной стае, к безумной крысе, сильной крысе. Все дети города, все попались, все ей достались, все стали ее детьми. Слушали только ее, были ее глазами и ушами, ее стаей были.

Только ведь и он был крыса, потому и мог стать лучшим крысоловом в этих краях, потому и шел он по городу, наигрывая, а они откликались на его зов, и слушали его, и шли за ним. Она боролась, конечно, до последнего боролась, и он слышал ее неслышимый отчаянный крик, но сам был громче. И шли за ним.

Долго шли, до тех пор, пока не оказались в его землях, там, где не слышен был голос безумной городской твари, там, где он был главная крыса и полноправный хозяин. Там он оставил их, рассказав, что им делать теперь, до его возвращения, а сам снова отправился в город.

В городе, благопристойном и благообразном, был траур: как нарадовались люди избавлению от крыс, хватились детей своих, поняли, что пропали те навсегда, и погрузился город в слезы, слезы и скорбь.

Не было ему дела до их скорби и их слез: кто не заметил, что его чадо уже давно не его вовсе, кто крысу от человека не отличил, тот и не терял никого, а значит, некого ему оплакивать. Так шел он через рыдающий город, никем не узнанный, никому не нужный, к той одной, кто знала, о ком плакала, чей неслышимый и отчаянный крик вел его, как крысиный след.

Знал, что будет нелегко. Знал, что легче было бы придушить ее сейчас, коль не сподобились в младенчестве. Знал, что придется уводить силой, драться придется, доказывать свое право вести и приказывать ей. Глаз не отводить, спину не подставлять: ударит не задумываясь, не пожалеет ни себя, никого, ничего.

Знал, но шел к неприметной лачуге на окраине, шел, чтобы победить, и увести, и стать ей семьей, стаей, всем.