Луна Лавгуд и коллекция мозгошмыгов (гет)

Время, судя по всему, не текло, но всё же, спустя какое-то время, он осознал, что всё ещё существует. Более того, он не просто существует, но и лежит на чём-то. Это что-то не было холодным или тёплым, гладким или шершавым. Это была просто поверхность, на которой можно лежать. Осознав всё это, Северус ощутил, что он совершенно раздет, и что его крайне смутило — он чувствовал чьё-то присутствие.

Вслед за смущением пришла догадка, что, вероятнее всего, у него наряду с осязанием сохранилось и зрение. Он открыл глаза и понял, что лежит в зеленоватом едком тумане, который только собирался принять пространственную форму.

Сквозь этот туман доносился ритмичный звук — скрип гнилых досок под лёгкими ботинками. Северус сел, и тут же возле него появилась одежда, которую он с превеликим удовольствием надел. Тяжёлая мантия оказалась значительно более настоящей и реальной, чем всё окружающее.

Постепенно пространство начало преобразовываться в странный сарай с высокими дощатыми стенами, который смутно напоминал о чём-то знакомом. Шаги затихли, и за спиной Северуса раздался до боли знакомый голос:

— Надеюсь, ты здесь не задержишься.

Северус поднялся с поверхности и обернулся. К нему, поскрипывая ботинками по деревянному полу, шёл мертвец, Альбус Дамблдор собственной персоной.

Против воли губы Северуса искривились, и он негромко произнёс:

 — Ваш гениальный план провалился, директор.

 — Отнюдь, — возразил старый волшебник и виновато развёл абсолютно целыми здоровыми руками. — Присядем?

Тут Северус заметил два кресла чуть поодаль от него и старика. Причин возражать не было, поэтому он подошёл к креслам и тяжело опустился в одно из них. Дамблдор помолчал некоторое время, но потом снова заговорил:

 — Мой план действительно провалился, но этот провал дорого стоил не мне, а Лорду Волдеморту. Это он пострадал от изъяна в этом плане.

 — Конечно, вы не пострадали.

Дамблдор прикрыл глаза и тихо спросил:

 — Сможешь ли ты простить меня, Северус?

Это был очень непростой вопрос, и ответа на него у шпиона, предателя, Пожирателя Смерти и бывшего директора школы не было. Вместо этого он сказал, обращаясь в пустоту:

 — А мальчишка всё-таки погибнет.

Мудрец тихо рассмеялся:

— Вовсе нет. Я многого не понимал, во многом ошибался, но теперь я совершенно уверен — он будет жить, а Тёмный Лорд падёт, и на этот раз навсегда.

Эта новость заставила Северуса Снейпа вздрогнуть: мысль о том, что все годы его работы были не напрасны, оказалась удивительно приятной. Ненависть к Поттеру не ушла, но появилось странное счастье от того, что мальчик с глазами Лили останется жить.

 — Что это за место? — спросил Северус, не желая говорить о своих чувствах, Поттере и прощении бывшему директору. Но Дамблдор вновь развёл руками:

 — Понятия не имею. А ты как считаешь?

Северус огляделся и понял, что туман почти исчез, а пространство стало узнаваемым.

 — Если бы не зелёная дымка, я бы сказал, что это причал. Но не хватает лодок.

— Причал? — почему-то удивился Дамблдор, но потом быстро успокоился. — Что ж, дело твоё.

У Северуса было много вопросов к величайшему волшебнику современности, и, сидя в директорском кабинете возле портрета, он часто обдумывал их. Представлял, что спросит и о задании Поттера, и о пророчестве, с которого всё началось, и страшно, до боли в горле жалел, что ответить ему никто не сможет. И вот, сидя в кресле напротив Дамблдора, он молчал. Вопросы исчезли, осталась только невыносимая усталость. Хотелось навсегда остаться на зелёном причале в болотной дымке, заснуть в кресле и никогда больше не просыпаться. Но Дамблдор неожиданно поднялся и произнес:

 — Прости, Северус, но тебе пора.

 — И куда мне идти?

Волшебник поправил очки-половинки и лучезарно улыбнулся:

— А это уже на твоё усмотрение, мой мальчик. Тебе решать, — а после этого растаял в дымке.

Северус остался один.

Извне пришло понимание, что если он будет стоять возле кресел, то вернётся обратно в Визжащую Хижину, в своё искалеченное, измученное тело. Если пойдёт к пирсу, то найдёт лодку и уже никогда не увидит ни Хогвартс, ни Поттера, ни эту жизнь. С уверенностью он направился на пирс, ни на секунду не сомневаясь в своём решении. Позади он не оставлял ничего, о чём мог бы жалеть, к чему мог бы стремиться, зато впереди была надежда. Он не знал, на что именно надеется, но у его надежды были зелёные глаза, рыжие волосы и солнечный смех, и самое главное — у неё было право на прощение.

Северусу оставалось до спуска к воде не более десяти шагов, как вдруг на его пути возникли двое. Он сразу же узнал их. Первый был заклятым врагом. У второй были зелёные глаза и рыжие волосы. Он не сдержал малодушного шёпота:

 — Лили!

Молчаливый черноволосый мужчина приобнял Лили за плечи, и Северус с ненавистью уставился на него. Он был вынужден признать, что за время общения с Гарри Поттером, черты Поттера-старшего несколько исказились в его памяти, но не узнать его он, разумеется, не мог. Образ же Лили сохранился в его памяти надёжно, и ничто не исказило его воспоминаний о ней.

Женщина отошла от мужа на два шага и приблизилась к Северусу.

 — Здравствуй, Сев, — как-то устало сказала она и улыбнулась грустной нежной улыбкой.

Северус молчал и просто смотрел на неё.

 — Спасибо тебе за моего сына, Северус. Ты спас ему жизнь, и не единожды.

Мужчина горько усмехнулся:

 — Следить за твоим сыном — невеликая расплата за то, что я сделал.

— Ты зря винишь себя в моей смерти, Северус, — сказала Лили и коснулась тёплыми пальцами его холодной руки.

Сейчас из них двоих мертвеца больше напоминал он.

 — Ничуть. Я виноват во всём. В наших ссорах, в твоих слезах, в твоей смерти. Если бы я не рассказал…

— Мой сын никогда не смог бы остановить Волдеморта, — перебила его Лили. — Ты давно искупил свою вину и сполна расплатился за свои ошибки, так что перестань ненавидеть себя, прошу.

— Думаю, что теперь это уже неважно. Там, — он кивнул в сторону воды. — Уже не важно, люблю я себя или ненавижу.

— Тебе ещё рано идти туда. Твоя жизнь ещё не закончена, Сев.

Он задохнулся, как от удара под дых. Мысль о возвращении пугала, он хотел уйти туда же, где сейчас обитает Лили, покончить с историей о Северусе Снейпе навсегда. Но вот она, единственная, кто имеет на это право, запрещает ему умирать.

 — Возвращайся. Сейчас самое время, поверь мне. Береги себя.

Лили улыбнулась ему в последний раз и начала исчезать вместе с Поттером и причалом. Северус попытался что-то крикнуть, но язык не слушался его, горло обожгло огнём, по глазам ударила болезненная вспышка, а затем наступила темнота.

Когда он снова обрёл способность видеть, то перед его глазами встала серая стена со свисающими клочками старых пыльных обоев и угол продавленной софы. Вокруг было пусто и тихо, пылинки кружились в тусклом луче света, пробивающегося из грязного решётчатого окна. Всё тело болело, шея горела огнём, и страшно хотелось пить, и было холодно. Северус попытался подняться, но не сумел — его одолела слабость. С большим трудом он поднёс руку к горлу и с удивлением понял, что вместо разорванной трахеи ощупывает длинный, но чистый и не гноящийся свежий рубец. Лениво подумалось, что змея была не обычной, а магической, и теперь, судя по всему, мертва.

Северус прислушался, но не услышал ни криков, ни шума битвы. Стояла полная тишина, как будто… битва закончилась.

Как ни странно, вопрос о победившей стороне Северуса сейчас не беспокоил. Если Дамблдор ему не приснился, то, судя по словам директора, победил Поттер и Орден. Если видение было бредом, то победу одержал Тёмный Лорд. И для первой, и для второй стороны он, Северус Снейп, мертвец. А для светлых волшебников ещё и предатель.

Пролежав примерно полчаса, Северус нашёл в себе силы нащупать на полу волшебную палочку и наложить на себя согревающие чары. Немного отогревшись, он всё-таки поднялся на ноги, сильно шатаясь, и перебрался на софу. Старый диванчик пах пылью и мокрой псиной, и Северус скривился, представив, как грязный блохастый оборотень в ярости катается по тому самому месту, где он сейчас сидит, грызёт себе бока и воет от злобы. Однако, несмотря на это, диван всё равно был предпочтительнее пола. К сожалению, в Визжащей хижине отродясь не было никакой посуды, а пить хотелось всё сильнее, поэтому пришлось потратить силы ещё и на трансфигурацию, чтобы превратить кусок дерева в чашку. Чашка вышла как у студента, кривобокой и серой, но в данный момент Снейпа это не волновало — он наполнил её водой и жадно, в два глотка, осушил. Выпив три чашки и немного заглушив жажду, он снова провалился в мятежный сон.

Снилась ерунда: сначала змееглазый Лорд говорил, что завидует ему и тоже хочет преподавать в Хогвартсе, потом Поттер просил прощения за своего отца, Дамблдор убеждал его стать деканом Гриффиндора, и под конец появилась призрачная змея с не до конца отрубленной, как у Почти Безголового Ника, головой.

Проснулся он ещё более разбитым, чем заснул, но с точным осознанием — оставаться в хижине дольше нельзя. Кто бы ни победил, рано или поздно начнётся поиск трупов, и Лорд или Поттер вспомнят о том, что его тело лежит здесь, и придут за ним. Встречаться с победителями Северус категорически не желал, а это значит, что ему срочно нужно найти другое укрытие, и лучше всего такое место, где есть лаборатория. С помощью нескольких несложных зелий он быстро сумеет поставить себя на ноги. Что до дальнейших планов — если бы он знал иностранные языки, он мог бы уехать за рубеж, а так придётся оставаться в Англии и скрываться. Или попытаться перебраться в Штаты.

В любом случае, сначала нужно было восстановить здоровье.

Северус с большим трудом встал с софы, поправил мантию и всё-таки потратил силы на чистящее заклинание. Аппарировать в таком состоянии он не решился, поэтому, согнувшись в три погибели, прошёл по тесному коридору и выглянул наружу, приготовившись заморозить Гремучую Иву.

Но в этом не было необходимости. Некогда грозное дерево обратилось в головешки — видимо, её поджег кто-то из Пожирателей.

Северус беспрепятственно вышел из подземного туннеля и бросил взгляд на величественный замок. Если Хогвартс и пострадал в битве, то этого не было видно. По крайней мере, с этого ракурса. Издалека он был всё тем же волшебным замком, который когда-то очаровал одиннадцатилетнего черноволосого мальчишку и навсегда стал для него первым и единственным домом.

Полюбовавшись несколько минут на солнечные блики, отражающиеся в окнах многовековых башен, Северус решительно повернулся к замку спиной и побрёл к Хогсмиту. На всякий случай он провёл палочкой перед своим лицом, меняя внешность. Теперь у него были каштановые волосы, нос картошкой и длинные висячие усы. Конечно, если бы кто-то очень хорошо знакомый стал к нему приглядываться, то тот, наверное, разглядел бы под всем этим гримом профессора Снейпа. Но вряд ли после битвы найдётся бездельник, который станет рассматривать ничем не примечательного прохожего.

Первые домики Хогсмита Северус увидел через десять минут небыстрой ходьбы. В деревне было пусто. Он шёл по единственной улице магической деревушки и пока не встретил ни одного прохожего, зато его слух различал впереди какой-то гул. Через несколько минут обнаружился его источник — это кричали и пели в знаменитых «Трёх Мётлах», лишившихся вывески, половины крыльца и всех стёкол. Более сотни волшебников и ведьм пили и выкрикивали: «За Гарри Поттера, за Мальчика-Который-Победил!».

Северус не присоединился к ликующим, но в груди у него будто развязался тугой узел. Чёртов мальчишка, редкостная заноза, высокомерный ублюдок, жалкий недоносок всё же победил и выжил. Национальный герой не подвёл магическую Британию и всё-таки одолел Тёмного Лорда. Значит, Дамблдор не приснился ему, и, соответственно, не приснилась и Лили. Она сказала, что он искупил свою вину, что он должен жить. Северус усмехнулся про себя — он совершенно не научился жить за сорок лет. У него никогда не было настоящих друзей, за исключением Люциуса, который всегда выше всего ставил свои собственные интересы, никогда не было любимой девушки, если не считать Лили, которая не любила его и погибла двадцать лет назад. В его возрасте мужчины уже растят детей. У него не было детей, была только обуза — Поттер, который мог бы стать ему ближе многих других студентов Хогвартса благодаря своим зелёным глазам, а превратился в его злейшего врага. В общем и целом, жизни у Северуса не было. Даже не было любимой профессии. Зелья, которые когда-то доставляли большое удовольствие, давно стали неприятной обязанностью. Сотни бездарных студентов, вечные заказы от Дамблдора и от Лорда и отвратительное чувство ответственности за жизни и здоровье тех, кого пытали или лечили его зельями, давно превратили его увлечение в тяжёлую ношу, от которой невозможно было отделаться. И в заключение вишенкой этого торта из дерьма было почти полное отсутствие денег. Ни Дамблдор, ни Лорд не стремились заплатить ему за его работу. Всё, что он имел — это учительский оклад и ту несчастную сотню галеонов, которая ему досталась от матери. По всему выходило, что он, Северус Снейп, законченный неудачник.

Он прошёл мимо «Трёх Мётел» и пошёл дальше по улице. Желудок сводило от голода, но мысль зайти в паб и заказать себе что-нибудь даже не рискнула прийти ему в голову. Оказаться среди людей — ни за что на этом чёртовом свете. Северус уставился на свои ботинки и продолжил неспешно шагать вперёд. Из собственных невесёлых мыслей его вывел знакомый голос:

— Здравствуйте, профессор Снейп.

Северус поднял глаза и встретился взглядом с Луной Лавгуд. Бывшая студентка выглядела бледнее обычного, но несколько… нормальнее. По крайней мере, в ушах у неё болтались маленькие ракушки, а не редиски, и на голове не наблюдалось никаких экстравагантных головных уборов, только грязные спутанные волосы.

— Здравствуйте, мисс Лавгуд, — ответил Северус, а потом вспомнил, что на нём вообще-то маскировочные чары, и спросил. — Как же вы узнали, кто я?

Когтевранка расстроилась:

— Простите, профессор, я не подумала, что вы в маскировке. С моей стороны было невежливо узнавать вас, если вы не хотели ни с кем говорить. Вы любите сэндвичи?

— Сэндвичи?

— Знаете, хлеб, сыр, бекон, иногда огурцы. Вы их любите?

Голос Лавгуд был совершенно безмятежен и спокоен.

— … Да, — ответил наконец Северус. — Да, мисс Лавгуд, я люблю сэндвичи.

Девушка сняла с плеч серо-голубой рюкзак, достала оттуда свёрток и протянула своему профессору.

— Угощайтесь! Приятного аппетита. Ещё раз простите, что узнала вас.

После этого она пошла по направлению к Хогвартсу, оставив недоумевающего Северуса на дороге с сэндвичами в руке.

За те пять лет, что он учил Лавгуд, он успел понять, что у неё проблемы с головой. Впрочем, это почти не мешало её учёбе: она была одной из лучших студенток на курсе, хотя и не пользовалась популярностью среди товарищей. Будь девушка на его факультете, он настоял бы на обследовании в Мунго, но студенты других Домов никогда его не волновали. Только сейчас его накрыло неприятное осознание — Полоумная Лавгуд, похоже, была не совсем полоумной. Понадеявшись, что у когтевранки всё будет в порядке, Северус развернул сэндвичи и съел первый, даже не разобрав вкуса.

Еда упала в пустой желудок, заставила его сжаться, но всё-таки не стала проситься обратно, чего Северус так боялся. Второй сэндвич он убрал во внутренний карман мантии — после голодовки (а не ел он уже как минимум двое суток) переизбыток пищи оказался бы даже опаснее недостатка. Теперь нужно было убираться из деревни. С этой мыслью он махнул палочкой, почти не надеясь на результат. Тем не менее, через пару секунд на дороге возник двухэтажный фиолетовый автобус. Прыщавый, противно улыбающийся (как будто в Ночном рыцаре они все проходят специальный кастинг на соответствие требованиям к внешности!) кондуктор открыл дверцу, оглядел Северуса пристальным взглядом, хлопнул по плечу и проорал:

— Да здравствует Гарри Поттер!

Чтобы не вызывать подозрений, Северус повторил этот клич, только не так громко, после чего прошёл внутрь автобуса и занял место у окна. Кроме него пассажиров не наблюдалось.

Снова проорав пожелания здоровья Поттеру, кондуктор захлопнул дверь, сказал слепому водителю трогаться и чуть не упал, когда автобус сорвался с места.

— Вам куда, мистер? — спросил он мужчину, восстановив равновесие.

— В Паучий Тупик, — ответил Северус и откинулся на спинку сиденья.

Кондуктор не спросил, где это — автобус всегда знал, куда ехать.

Несмотря на тряску, Северус умудрился заснуть и проснулся только тогда, когда кондуктор потряс его за плечо и заорал:

— Паучий Тупик! Да здравствует Гарри Поттер!

Сделав вид, что его мутит, Северус шатаясь вышел из автобуса и уставился в землю. Подождав, пока безумный транспорт скроется из виду, он побрёл к своему нелюбимому и неуютному жилью. Оставаться здесь он не планировал — рано или поздно Министерство вспомнит о его скромной персоне и обязательно наведается в его дом. Он уже успел пожалеть, что не догадался трансфигурировать что-нибудь в собственное тело и поджечь хижину. Поттер наверняка рассказал всему магическому миру о его смерти и о его воспоминаниях. Впрочем, Северус не сильно боялся, что Поттер покажет их кому-нибудь. Он был редкостным придурком, но не болтуном. Тех немногих мозгов, которые мариновались в его голове, в сочетании с гриффиндорским благородством должно было хватить, чтобы не трогать умерших. Единственная проблема — собственно, сама смерть. Если Поттер прознает, что его нелюбимый профессор выжил, то он обязательно кинется обелять его имя. Если уже не кинулся, разумеется. Значит, надо предоставить Поттеру и всему миру собственный убедительный труп.

Северус поднялся по ступеням, снял защитные заклинания и вошёл в дом. Возможно, это — лучшее место для инсценировки смерти. Это будет выглядеть логично. Он выжил после укуса змеи, доехал до дома, у него отказало сердце. Проблемы всего две: для воплощения задумки нужно было тело, а живой Северус страшно хотел есть.

К сожалению, здесь у него не было погреба с запасами пропитания. Не было даже забытого где-нибудь в шкафу печенья, а значит, отдыхать было рано — нужно было выйти из дома, найти любой магазин, неважно, маггловский или магический, и купить хотя бы какую-то еду.

Северус подумал, что сделает это прямо сейчас, но мир вокруг него зашатался, повернулся несколько раз и растворился в темноте. В третий раз за день он потерял сознание.

Когда он очнулся, было уже темно, голова нестерпимо болела, а во рту стоял отчетливый привкус рвоты. Полупереваренные остатки сэндвича Лавгуд лежали на полу. Северус встал, шатаясь и с трудом дыша. Видимо, ранение и голод повлияли на него сильнее, чем он рассчитывал. Невербальным Эванеско убрав следы рвоты, Северус дошёл до стола и опустился на старый деревянный стул. Он вспомнил, что у него в кармане лежит ещё один сэндвич и, с осторожностью, маленькими кусочками, съел верхний кусок хлеба, запив чистой магической водой.

Прошло три месяца после окончания Войны (про неё так и писали — с большой буквы). Магическая Британия возрождалась. Никогда ещё не игралось такое количество свадеб, как в первые месяцы победы. Все волшебники словно бы сговорились не вспоминать о пережитом кошмаре. Не было ни долгого траура, ни скорби. Как бы не тосковали маги по своим родным, как бы не болело каждое отдельное сердце, внешне Англия ликовала и праздновала. Портреты Гарри Поттера висели повсюду; всех без исключения мальчиков, рождавшихся в это время, называли Гарри, это имя стало самым популярным в стране. Газеты, словно сговорившись, писали исключительно о хорошем — о новом Министре Магии, Кингсли Бруствере, о новом директоре Школы Чародейства и Волшебства — Минерве МакГонагалл, о праздниках, о судьбах героев войны. Только иногда выходили некрологи или посмертные благодарности. Ни слова даже в «Ежедневном Пророке» не было об арестах Пожирателей Смерти, о закрытых судебных процессах и о сотнях смертных казней. Новое правительство не решилось снова обратиться за помощью к дементорам, и Азкабан прекратил своё существование. Временно для заключённых приспособили Нурменгард, а смертные приговоры приводили в исполнение в особом отделе Аврората.

Вечером десятого августа Гарри Поттер, во всех отношениях необычный и исключительный мальчик, сидел в пабе на окраине магического Лондона, натянув на голову капюшон, и пил пиво. Не сливочное, обычное, на редкость мерзкое на вкус. В пабе стояла тишина, бармен задумчиво протирал стаканы, посетителей, за исключением самого Гарри, не было. В последнее время он полюбил это место. Бармен-сквиб, возможно, и узнавал в постоянном клиенте национального героя, но не афишировал это. Три раза в неделю Гарри приходил сюда, клал на стойку галлеон, бармен наливал ему пива и желал хорошего вечера. Дальнейшее общение сводилось к тому, что, как только пиво в бокале заканчивалось, бармен подливал свежего.

А заканчивалось пиво быстро. Несмотря на отвратительный вкус и ещё более мерзкий запах, оно помогало успокоиться и расслабиться. В этом была основная проблема Гарри — он не мог расслабиться. Ни в горячей ванне, ни в постели с любимой девушкой, ни на метле. Ему казалось, что каждая клетка его тела постоянно напряжена. Он сутки напролёт был готов отражать опасность и уворачиваться от заклинаний, но никто не нападал. Волдеморт был повержен, его приспешники заперты в тюрьмах или казнены, на улицах стало безопасно, а всё существо Гарри жаждало действия.

К третьему-четвёртому бокалу пива, по крайней мере, приходила лёгкая истома, проходила вечная боль в мышцах, глаза начинали закрываться. Только после посещения паба он мог нормально заснуть, а не провалиться в беспокойный прерывистый сон, залитый зелёным светом Авады и пустыми взглядами погибших. Друзья видели, что с Гарри что-то не так, но не могли ничем помочь. Джинни старалась быть мягкой, заботливой, но ей и самой было непросто.

Казалось, лучше всех понимает его Луна, милая и немного сумасшедшая Луна, вечно подмечавшая самые невероятные вещи. Она несколько раз пыталась поговорить с ним, но Гарри уходил от прямых вопросов. Он не хотел ни с кем обсуждать свои проблемы. Он просто хотел избавиться от них. В одиночку.

Сегодняшний вечер оказался для него особенно тяжёлым — он принял решение вернуться в Хогвартс на седьмой курс и теперь катастрофически жалел об этом. Идея доучиться принадлежала не столько ему, сколько Гермионе, и ведь сначала он живо поддержал её. В конце-концов, разве нормальная мирная жизнь не была основной целью в их войне? И разве учеба, вечерние посиделки с друзьями, баллы, отработки и квиддич не лучшее воплощение мирной жизни? Но к вечеру, уже после того, как сова (Гермионы, не его) унесла в школу просьбу о зачислении на седьмой курс, он начал жалеть об этом. Мысль о том, чтобы вернуться в некогда родной и любимый, а теперь запятнанный кровью замок, страшила. Он не был уверен, что сможет спокойно ходить по коридорам, не оборачиваясь на каждый шорох и не бросаясь заклинаниями в каждую тень. К сожалению, отступать было поздно — решение уже принято. Допив третий бокал пива, Гарри Поттер встал из-за стойки, кивнул бармену и вышел на тёмную улицу. Ветер тут же попытался сдёрнуть с него капюшон, но Гарри не позволил этому произойти. Крепче сжав в кармане волшебную палочку, он зашагал по дороге. Вокруг было пустынно, как и всегда в этом районе. Мимо прошмыгнула бродячая собака. Гарри дёрнулся и оглушил её. Осмотрел: дворняга не могла пошевелиться, но в глазах плескался тихий ужас; убедился, что это просто псина, а не анимаг, отпустил и выдохнул. Это то и было сложнее всего — поверить, что всё закончилось, перестать защищать свою жизнь. Не раз он вспоминал «постоянную бдительность» покойного Грюма — сейчас он как никогда понимал старого аврора, который разгромил полквартала из-за зачарованных мусорных баков. Улица заворачивала за угол, и слева в переулке Гарри заметил какое-то движение. Послышался короткий резкий всхлип или оборвавшийся крик.

Гарри прошептал дезиллюминационное заклинание и медленно пошёл в переулок. Через два десятка шагов до него стали долетать обрывки разговора.

— … ждать. Используй Круцио, и дело с…

— … выдадим. Знаешь… отслеживают непростительные. Я не хочу бегать от…

Голоса стали ещё тише, но Гарри услышанного вполне хватило: двое собираются пытать третьего. Его сердце разом стало биться медленней, на языке появился знакомый горьковатый привкус. Адреналин ударил в кровь, и Гарри почувствовал, что оживает. Истома, вызванная спиртным, исчезла без следа, мир стал ярче. Он сделал ещё несколько шагов, чтобы рассмотреть врагов.

Оказалось, их было не двое, а трое — все в чёрных мантиях и в капюшонах. Четвёртый лежал на земле чёрным кулем, и Гарри увидел его только тогда, когда один из троих пнул его по рёбрам.

— У нас не будет второго шанса, — сказал до сих пор молчавший, — нам нужна информация, причём сейчас. Пытай его.

— Круцио.

Лежащий на земле задергался в судорогах, но не издал ни звука — видимо, на него наложили Силенцио.

Ждать было больше нечего. Пользуясь преимуществом, Гарри оглушил того, кто отдал приказ. Оставшиеся двое заозирались по сторонам. Несколько правее Гарри ударил красный луч.

Переместившись ближе к жертве, Гарри послал обезоруживающее заклинание во второго, но, к сожалению, этим себя выдал. Оставшийся на ногах маг отскочил в сторону и наугад выпустил три луча, один из которых едва не достиг цели. Помог, как ни странно, тот, кто лежал на земле. Катнувшись под ноги магу, он на секунду заставил его отвлечься, и Гарри сразу же отправил того в отключку.

Короткий бой закончился, и Гарри едва смог сдержаться и не рассмеяться. Он давно не чувствовал себя так хорошо. Неожиданно жизнь показалась ему идеальной, а мир — прекрасным. Движением палочки он связал троих и подошел к четвёртому. Тот лежал на земле, лицом вниз. Гарри перевернул его и уставился в крайне знакомые глаза на грязном, покрытом ссадинами и синяками лице.

— Малфой?

Можно было не спрашивать. Уж своего школьного врага он не узнать не мог. Правда, Драко Малфой выглядел на редкость отвратительно. Не считая того, что его лицо было разукрашено всевозможными царапинами и следами от ударов, словно он воевал с Гремучей Ивой, так ещё ко всему сильно исхудал. Вместо дорогой мантии его тело прикрывали страшные обноски.

— Финита, — сказал Гарри, и Малфой, обретя возможность говорить, заковыристо выругался.

— Спасибо, Поттер, — произнёс он, закончив свой трехэтажный матерный оборот.

Гарри протянул ему руку и рывком поставил на ноги. Малфой покачнулся и едва не завалился обратно — Гарри едва его поймал, заодно выслушав ещё пару довольно интересных словосочетаний.

— Ты стоять можешь?

— Нет, — честно ответил Малфой и пояснил, — у меня, похоже, нога сломана.

Гарри посадил его на землю и посоветовал не двигаться, а сам пошёл к связанным магам.

Заклинание все ещё действовало, и двигаться они не могли.

Лица оказались знакомые лишь частично. Двоих он никогда не видел, а третьим оказался Маркус Флинт, некогда капитан сборной Слизерина. Не церемонясь с ними, Гарри обнажил его предплечье и совершенно не удивился, увидев Тёмную Метку.

— Экспекто Патронум, — произнёс Гарри и, выпустив из палочки серебряного оленя, продиктовал Кингсли Брустверу:

— Кингсли, мне встретились три Пожирателя. Использовали Круциатус. Я их оглушил и связал, — после этого добавил название переулка и отпустил патронуса.

Олень исчез, и парень повернулся к Малфою. Тот с трудом дышал и явно чувствовал себя отвратительно.

— Знаешь, Малфой, я понятия не имею, зачем это делаю, но я уже во второй раз спасаю твой зад.

Малфой ответил что-то невразумительное, поэтому Гарри поднял его на ноги, закинул его руку себе на плечо и аппартировал в свою квартиру.

— Не вздумай сдохнуть, — сказал он, укладывая бывшего врага на диван и доставая домашнюю аптечку со множеством зелий и магические бинты.

Уже проваливаясь в тяжелый мятежный сон, Малфой пробормотал:

— И не надейся.

Первое, что Гарри сделал утром — вызвал Гермиону. К сожалению, даже за время их странствий лечить ранения он не научился, а Малфою явно требовалось что-то посерьёзней, чем несколько обезболивающих и снотворное.

Бывший враг всё ещё дрых на диване в гостиной, когда из камина вышла мрачная Гермиона Грейнджер. Впрочем, это было её обычное состояние в последнее время, так что Гарри не стал интересоваться, как у неё дела, а просто махнул рукой в сторону дивана.

Гермиона подошла к Малфою и весьма буднично спросила:

— Откуда ты его взял? И зачем пытал?

— Я не пытал его. Меня лишили этого удовольствия.

И он рассказал ей вчерашнюю историю, опустив подробности своего появления в переулке.

Гермиона посмотрела на него каким-то странным взглядом, но достала из сумочки (новой, но всё такой же безразмерной) несколько склянок.

Взмахом палочки она очистила своего пациента от грязи и раздела, оставив только панталоны. Гарри поперхнулся, буркнул что-то про то, что вида Малфоя в одних трусах он не переживёт, и ушёл на кухню. Конечно, оставлять Гермиону с потенциальным врагом не хотелось, но палочки у него не было, а снотворное должно было действовать ещё несколько часов. Заваривая чай, Гарри раздумывал о том, что его ждет скорая смерть от руки Рона — новость о том, что по его просьбе Гермиона лечила слизеринца, да ещё и почти голого, наверняка приведёт друга в ярость. Впрочем, Гермиона закончила очень быстро. Не прошло и пятнадцати минут, как она позвала Гарри обратно. Когда он вошёл, Малфой уже был до подбородка укрыт одеялом, а синяки и ссадины на его лице полностью исчезли. Однако он оставался всё таким же аномально худым.

— Мне кажется, он долго голодал, — сказала Гермиона, поймав взгляд друга, а потом задумчиво добавила, — хотела бы я знать, во что он вляпался и куда делись все его фамильные сокровища.

— Насчёт первого не знаю, а вот сокровища кончились, — отозвался Гарри, — Кингсли ещё месяц назад подписал указ о конфискации имущества у Пожирателей.

— Малфоев разве не оправдали?

Гарри развёл руками. Оправдать их действительно оправдали, но денег лишили почти полностью. Правда, он был уверен, что изворотливая семейка иммигрировала во Францию, но, судя по всему, ошибался.

В комнате воцарилась тишина, которую не нарушало даже тиканье часов. Гарри жил в съёмной квартире в Лондоне по-спартански — кроме дивана и небольшого старого шкафа, в гостиной не было ничего; убранство спальни состояло из кровати и стула, а на кухне уныло стоял старый стол с чайником и тремя чашками. После года скитаний Гарри точно знал, что большего ему не требуется.

Вдруг с дивана раздался слабый голос:

— Поттер и Грейнджер... Я в аду.

Больной очнулся.

— Малфой, ты всё-таки не помер, — в тон ему ответил Гарри, но в душе был рад, что сумел его спасти.

Гермиона бросила:

— Я пойду, — и, не прощаясь, скрылась в зелёном пламени камина.

Гарри остался стоять недалеко от дивана. Малфой с трудом встал и, шатаясь, подошел к нему.

— Ты выглядишь так, словно тебя месяцами голодом морили и пытали, — сказал Гарри и получил в ответ тяжелый взгляд.

— Представь себе, примерно так и было. После того как золотой мальчик, — губы Малфоя скривились, — одолел Лорда, из его сторонников решили сделать козлов отпущения.

— То есть ты меня во всем обвиняешь? — вскинулся Гарри.

— Отнюдь, Поттер. Я, знаешь ли, ненавидел Лорда не меньше многих со «светлой» стороны. Только вот после его поражения для нас всё стало ещё хуже, чем при его здравии.

Гарри вспомнил затравленные лица семейства Малфоев в родовом мэноре и животный ужас на лице Драко при словах «Тёмный Лорд». Тогда им однозначно было плохо. Неожиданно речь прервалась утробным звуком — Малфой мог строить из себя аристократа столько, сколько хотел, но его желудок однозначно требовал еды.

— Ты расскажешь мне. Но сначала мы поедим.

И Гарри махнул рукой в сторону кухни, пропуская гостя вперед. Хотя палочки у того и не было, Гарри не ещё готов был повернуться к нему спиной.

Еды в доме было немного — обычно Гарри отправлялся на обед или в Нору, где давно стал не просто частым гостем, а членом семьи, или на площадь Гриммо, к Кикимеру. Но несколько упаковок быстрозавариваемой лапши в шкафу всё-таки лежало, также как и пара пачек сухого печенья.

Первые несколько ложек лапши Малфой съел быстро и молча, на лице его читалось наслаждение. Но потом оно сменилось ужасом.

— Поттер, что я ем?

Гарри пожал плечами — оправдываться не хотелось. Временное облегчение, которое дали ему вчерашняя история и сегодняшнее переживание за состояние врага, схлынуло безвозвратно, и мышцы под кожей снова начали зудеть. Снова захотелось оказаться в эпицентре событий, защищать свою жизнь.

Малфой, не дождавшись ответа, молча доел лапшу и отодвинул от себя тарелку.

— Ты готов слушать, Поттер?

Гарри кивнул, заклинанием очистив посуду.

История оказалась, впрочем, значительно более банальной, нежели Гарри ожидал: в ней не было ни сражений, ни интриг.

Ещё пока Волдеморт был у власти, он постарался как можно сильнее прижать глав всех старинных родов, в первую очередь Малфоев, обладавших политическим весом и большим состоянием. Убеждениями или угрозами он постепенно заклеймил их детей, получив отличный рычаг давления на родителей. В первую очередь ему нужны были деньги. Поэтому к концу войны состояние Малфоев, а также Ноттов, Крэбов и ещё десятка чистокровных фамилий уменьшилось едва ли не в пять раз.

После победы, когда для всей Британии наступило прекрасное время мира и безопасности, за чистокровок с Тёмными Метками на предплечьях взялось Министерство: менее знатных арестовали, более знатных оправдали, предварительно опустошив их сейфы.

— Поэтому, — развёл руками Драко, — из зала суда я вышел оправданным, но совершенно нищим. Зато в мэноре осталось немало тайников. Отец… несколько не в себе, так что открыть их не может. А бывшим Пожирателям крайне нужно их содержимое, и в первую очередь — деньги, которые можно за него выручить.

— И они решили надавить на тебя, — равнодушно закончил Гарри, — скучная история.

— Ну, извини, мистер Герой, новых тёмных магов у нас нет.

Школьные неприятели замолчали, не глядя друг на друга. Узнав, что ничего интересного Малфой рассказать не может, Гарри расстроился, но и выставить его за дверь не мог.

— Что делать будешь?

Парень пожал плечами:

— Не имеет значения. Займусь чем-нибудь.

— Знаешь… Мы собираемся вернуться в Хогвартс. МакГонагалл открыла приём на седьмой курс для всех, кто учился в прошлом году.

Малфой фыркнул:

— Серьезно? Предлагаешь мне сидеть в одном классе с Уизли и каждую секунду готовиться отражать их проклятья?

— Я знаю, что ты невиновен, этого будет достаточно для Рона и Джинни. От остальных в первое время я тебя тоже прикрою.

Гарри подпёр подбородок кулаком и прищурился сквозь очки.

— Так, Поттер, продолжай. Я так и слышу повисшее в воздухе «а взамен». И что же я тебе буду должен?

— Тебя же наверняка учили всяким дуэльным премудростям, да? А мне просто жизненно необходимо хотя бы три раза в неделю с кем-нибудь драться.

Малфой приподнял бровь:

— Драться? Поттер, хоть ты и победитель Тёмного Лорда, но я надеюсь не драться с тобой, а валять тебя по полу и выбивать дерь…

Закончить он не успел. Гарри резко дернулся, сжал пальцы у него на горле и навёл на него палочку, спросил:

— Ты хочешь договорить это предложение, Малфой? — после чего очень медленно сел обратно на своё место.

— Ладно, — совершенно спокойно пожал плечами Драко, — драться так драться. Одолжи мне свою сову, я напишу кошке письмо.

Как только Гарри встал и сделал шаг к выходу, прозвучало «Остолбеней», и он замер.

— Финита, — сказал Малфой, возвращая ему способность двигаться, — ты не самый крутой, Поттер.

Гарри вышел из комнаты. На лице у него играла довольная улыбка, ведь постоянно ожидать подвоха от Малфоя, имея полное право в любой момент запустить в него заклинанием, будет удивительно приятно.

Никогда за все восемнадцать лет жизни у Рона Уизли не было денег, чтобы покупать именно то, что ему нравится. У него и вещей-то своих было немного, а о новых покупках и мечтать не приходилось. В общем, лично ему принадлежали только подаренная родителями перед пятым курсом метла, Сычик и деллюминатор (последний — относительно). Остальное досталось от братьев, но не по наследству, как артефакт Дамблдора, а просто потому, что им это было уже не нужно. Братья вырастали из мантий — их получал Рон. Братья заканчивали курс и переставали пользоваться учебниками — их отдавали Рону. Раньше, в детстве, мальчик до скрежета в зубах ненавидел нищенское положение своей семьи, отца, который не мог заработать денег, и собственную судьбу. Но прошлый год сильно изменил его взгляды.

После того, как он потерял брата и чуть не лишился обоих своих друзей, он вдруг осознал, что новые мантии и галлеоны в кармане не слишком уж важны. Но именно тогда, словно в насмешку над ним, министерство начало присуждать награды героям Войны, и Рон, в числе прочего, получил неплохую сумму на банковский счёт. Теперь он мог легко купить себе новые вещи или зайти в известный ресторан, сделать Гермионе дорогой подарок. И если сначала, особенно после похорон Фреда, деньги парня совершенно не интересовали, то через пару месяцев он оценил новые возможности.

Конечно, он никогда не смог бы стать таким же талантливым волшебником, как Гермиона, или таким же бесстрашным героем, как Гарри. Но, решил он, было бы глупо не воспользоваться шансом и не стать просто респектабельным обеспеченным волшебником.

Он часто аппарировал в Косую аллею и, одетый в новенькую мантию от мадам Малкин, гулял между рядами магазинов, раскланивался со знакомыми и старался делать вид, что пустого и тихого магазина «Всевозможные Волшебные Вредилки» просто не существует. Посетители аллеи с удовольствием приветствовали одного из трёх самых знаменитых героев Магической Войны, пожимали ему руку, приглашали выпить «по стаканчику» и неустанно благодарили. Их слова бальзамом лились Рону на сердце. Он чувствовал себя чем-то большим, чем просто друг Гарри Поттера. Когда волшебники и волшебницы говорили ему о его подвигах, Рон начинал ощущать свой вклад в победу.

К сожалению, это чувство длилось очень недолго.

Стоило ему вернуться в Нору, как все положительные мысли исчезали. Во-первых, несмотря на министерскую награду, в доме было по-прежнему бедно и тесно. Во-вторых, миссис Уизли, хлопоча по дому, то и дело замирала, глядя в одну точку, а из глаз её начинали литься слёзы. В-третьих, дома был Джордж.

Хотя смерть Фреда стала трагедией для всей семьи, Джорджа она просто сломила. Он мало говорил, почти не выходил из своей (а раньше — их с Фредом) комнаты, а если начинал что-то говорить, то никогда не заканчивал мысль, останавливаясь на середине фразы и ожидая, что погибший брат продолжит её, как это было раньше. Никому не удавалось ему помочь, онн не хотел душеспасительных бесед. Вся его воля к жизни, вся жизнерадостность, вся неутомимая энергия словно бы были погребены под землёй, вместе с телом близнеца. И это было чертовски больно.

Вне родного дома было, конечно, легче, но, увы, и среди друзей Рон перестал чувствовать себя хотя бы приемлемо. Гарри с каждым днём становился всё более замкнутым и нервным. Он часто пропадал по вечерам, редко выпускал из рук палочку, на любой лишний звук подскакивал и начинал бросать заклятия. Первое время Рон старался не замечать этого, но со временем всё же пришлось признать: лучший друг стал ещё большим психом, чем Грозный Глаз Грюм. Что до любимой девушки…

Гермиона винила себя в том, что произошло с её родителями. После того, как она изменила им память, мистер и миссис Грейнджер сошли с ума. Сейчас они находятся в австралийском отделении клиники св. Мунго, и положительных прогнозов целители пока не дают. С лица девушки почти совсем пропала улыбка, и иногда Рону казалось, что она похожа на Джорджа. Она поставила себе цель — в совершенстве изучить зельеварение и чары, чтобы после окончания седьмого курса стать целителем, и почти не отрывалась от книг.

За месяц до начала нового — последнего — учебного года Рон по своему обыкновению направился в Косую аллею. К его удивлению, в этот день на улице было куда более шумно и людно, чем обычно: некоторые школьники с родителями уже покупали котлы и мантии, рассматривали новые гоночные метлы, шумели и волновались. Рон проходил мимо магазина «Всё для квиддича», когда сзади его окликнул, к сожалению, до боли знакомый голос:

— Рон! Рон!

Парень повернулся, и тут же на его шее повисла именно та девушка, которую он совершенно не хотел видеть.

— Эм… привет, Лаванда, — ответил он, стараясь улыбаться как можно радостней.

Воспоминания о шестом курсе и его сумасшедших свиданиях с Лавандой явно не были очень приятными, а уж об их расставании Рон вообще старался никогда не думать. Если бы кто-то решил написать книгу «Все промахи Рона Уизли», строка «Встречался с Лавандой Браун, попутно выставляя себя полным идиотом перед всей школой» заняла бы в ней почётное третье место.

Лаванда, впрочем, ни о чём плохом и не вспоминала. Схватив Рона под руку, она потащила его в кафе Фортескью, попутно рассказывая, как она и все остальные гриффиндорки переживали, когда Гарри, Рон и (здесь она чуть запнулась) Гермиона не вернулись в школу, как с нетерпением ловили волну «Поттеровский дозор», надеясь узнать хоть что-нибудь.

Рон не сопротивлялся, хотя и опешил от напора. Сначала он боялся, что Лаванда начнёт упрекать его в их расставании или говорить об отношениях, но вскоре понял — она действительно просто рада его видеть. Вскоре они уже ели мороженое, а Лаванда громко и искренне смеялась его шуткам.

«Ничего лирического, — подумал Рон, заказывая им по второй порции, — мы болтаем как старые друзья».

И в его душе вдруг начала подниматься радость от того, что он общается с таким замечательным и незлопамятным человеком.

Когда мороженое было съедено, они пошли гулять («Как друзья», — повторил про себя Рон). Лаванда мало говорила о Хогвартсе, упомянула только, что тоже решила вернуться на седьмой курс. Зато много говорила о том, как изменилась её жизнь: с начала лета она помогает мадам Малкин, работает у неё стажером в ателье, и мастерица уже ждёт её на следующее лето как подмастерье. Рон искренне восхитился, ведь он никогда бы не подумал, что Лаванда найдёт себе такое замечательное место работы.

— Мадам Малкин считает, что у меня отличное чувство стиля, — прощебетала девушка и тут же сменила тему, — а ты будешь продолжать играть в квиддич? У тебя же настоящий талант!

Рон хмыкнул:

— Похоже, ты единственная, кто так считает.

— Глупости! Ты же потрясающе держишься в воздухе!

Парень улыбнулся. Квиддич ему по-настоящему нравился, но он давно для себя решил, что не станет спортсменом. Во-первых, они с Гарри уже решили поступать в школу авроров. А во-вторых, стоило признать, что Гарри держится на метле в разы лучше, и по сравнению с другом Рон — просто мешок с картошкой, по чистому недоразумению поднявшийся в воздух.

Спустя десять минут разговора о спорте, Рон рискнул озвучить своё «во-вторых», но тут же встретил неожиданный шквал негодования. Как он может так низко себя оценивать? Конечно, Гарри Поттер — отличный ловец, но Рон — просто прирождённый вратарь. Да и если бы у него была профессиональная метла… Разговор стал неожиданно приятным, и Рон, немного поскромничав, расслабился и начал получать удовольствие от её восхищения его талантами.

Когда начало смеркаться, Лаванда покраснела, извинилась и сказала, что ей пора домой. Как бы невзначай, Рон спросил:

— Ты завтра работаешь в ателье?

И так же невзначай Лаванда ответила:

— Да, до трёх часов.

После этого девушка помахала ему и аппарировала. Рон остался один, но впервые за несколько месяцев чувствовал себя полностью довольным собой и совершенно спокойным. Правда, где-то в глубине шевельнулась мысль о том, что гулять с другой девушкой — это почти измена Гермионе, но он быстро опроверг её. Изменой было бы, если бы они с Лавандой были на свидании. А это просто дружеская прогулка. Что плохого в том, что он немного пообщается со своей старой знакомой?

Дома Рону всё показалось куда более приятным, чем обычно. И ужин был вкусней, и мама веселей, даже Джордж сегодня вышел к общему столу. Засыпая, Рон улыбался собственным мыслям. Собственные страхи, переживания и кошмары войны отступили сегодня на второй план, всё затмила одна мысль: он не так плох и бесполезен, как ему всегда казалось.

Перед глазами Луны Лавгуд крутились разноцветные точки. Они то сбивались в стайки, то разбегались в разные стороны. В общем-то, Луна к этим точкам привыкла. Они не причиняли никому никакого вреда и даже почти не мешали ей читать или рисовать. Они просто означали, что рядом есть люди.

Точки жили в человеческих головах и, в зависимости от настроения и мыслей, меняли свой цвет и размер. Когда человек задумывался, точки начинали толкаться и мельтешить, а когда расслаблялся, то они почти замирали и становились прозрачными.

Луна ещё в детстве прозвала эти точки «мозгошмыгами» и даже пыталась рассказать о них другим людям, но ей почему-то не верили. Единственным человеком, который точно знал, что Луна не выдумывает, был её отец. К сожалению, он не пережил войну. Луна очень скучала по нему, ведь он был единственным, кто полностью понимал её и любил. Правда, у неё остались её друзья. При мысли о них, Луна улыбалась, и чужие мозгошмыги временно переставали её беспокоить. Друзья стали самым большим чудом в её жизни. Конечно, они считали её странной и даже немножко сумасшедшей, но они заботились о ней и любили её. Сейчас всем её друзьям было непросто, и Луна очень хотела бы помочь им. Она не раз пыталась разговорить Гарри и Гермиону, ободряла Рона и выслушивала Невилла. Но на самом деле, им нужна была другая помощь. Луна не видела, а скорее чувствовала, что в их головах что-то сломалось после войны, или, говоря простым языком, их мозгошмыги совсем отбились от рук.

Вздрогнув, Луна вернулась в реальный мир и разогнала собственных мозгошмыгов по местам. Сегодня у неё была важная задача — купить одежду и учебники к школе, отвлекаться не стоило. Впервые в жизни она пришла на Косую аллею одна, и от этого было грустно. Впрочем, отец всегда говорил, что грустить по мёртвым не нужно, поэтому Луна взяла себя в руки и зашла в первый магазин — «Флориш и Блоттс». Увидев её, продавец улыбнулся и помахал рукой:

— Здравствуйте, мисс Лавгуд! Здорово видеть вас здесь в такой замечательный день! Вам нужны учебники за седьмой курс?

Луна тепло поздоровалась с ним. На Косой аллее её хорошо знали и всегда тепло встречали, потому что девушка искренне интересовалась делами продавцов и хозяев лавок, с удовольствием поддерживала разговоры о погоде, домашних животных и «нынешней молодежи». Когда два года назад стало известно, что Луна хорошо знакома с самим Гарри Поттером, её едва не завалили вопросами о знаменитом мальчике, но она легко прекращала эти разговоры одной фразой: «Гарри очень хороший друг». Эти слова, подкреплённые задумчивым взглядом её серых, чуть навыкате глаз, удивительно отбивали желание задавать бестактные вопросы. Вот и сейчас продавец ни словом не обмолвился о знаменитых товарищах волшебницы, решив завести спокойный разговор о новых поступлениях — «Гигантских книгах о гигантах», для которых пришлось оборудовать отдельное помещение с чарами, расширяющими пространство, и о «Биографии Того-Кого-Уже-Можно-Называть» авторства Риты Скитер, которая должна была выйти в свет в ноябре.

— Мне кажется, это не самая лучшая тема для книги, — протянула Луна, глядя чуть поверх головы собеседника. Она почти всегда так делала во время разговора, иначе мельтешащие перед глазами мозгошмыги совсем сбивали её с толку.

— Я слышал, книга выйдет только после министерской цензуры, — ответил продавец.

Он с радостью продолжил бы беседу, но тут зазвонил колокольчик и вошли новые посетители, которыми он был вынужден заняться. Луна помахала ему рукой и пошла дальше.

Почти во всех лавках, куда она заходила, сценарий был одинаков. Торговцы встречали её, расспрашивали о делах и рассказывали последние новости. Таким образом она узнала о новом магазине «Волшебная обувь» в конце аллеи, о возможном романе между мадам Малкин и мистером Фортескью, о том, что жабы снова входят в моду у юных волшебников, а вот крысы стали непопулярны… В общем, сплетен был целый ворох, так же, как и чужих мозгошмыгов. Поэтому оказаться в тёмной пустой лавке мистера Олливандера было просто чудесно.

Старый волшебник выглянул из своей рабочей комнаты и улыбнулся светлой и радостной улыбкой, которую мало кто видел на его лице.

— Здравствуйте, моя дорогая Луна! — сказал он, обнимая девушку.

— Здравствуйте, мистер Олливандер! Как вы поживаете?

После войны Луна всего раз видела мастера волшебных палочек: она зашла к нему лишь в начале лета, сразу, как только услышала, что он снова открыл магазин.

— Что вас привело ко мне, дорогое дитя? Вы просто зашли меня проведать или, может быть, вам нужна новая палочка?

— Нет, сэр, я просто зашла повидаться с вами.

Видеть мастера было очень приятно. Во-первых, у него почти не было мозгошмыгов, а во-вторых, он разговаривал с ней как с родным человеком. После того, что они вместе пережили в подвале дома Малфоев, Олливандер легко мог называть Луну «внучкой».

Поговорив немного о всяких разных пустяках, Луна отважилась задать вопрос, который давно её терзал:

— Сэр, помните, я говорила вам о том, что вижу…

— Мозгошмыгов, если я не ошибаюсь? — мягко улыбнулся волшебник, — да, я отлично помню. И я много думал об этом.

— Вы не знаете, что это может значить? Сейчас я вспомнила, что только у нескольких человек их почти никогда не видела.

Олливандер опустился за конторку и спросил:

— У кого же?

— У вас, у профессора Дамблдора, у Малфоев и у профессора Снейпа, сэр.

Волшебник задумался. То, что сказала Луна, подтверждало его предположения.

— Я думаю, дитя моё, дело в том, что мы все используем защиту сознания, окклюменцию. То, что ты видишь… я могу предположить, что это поверхностные мысли и чувства. Окклюменция помогает скрывать их или создавать ложные.

Луна присела на стул возле входа и потёрла глаза.

— Как вы думаете, — спросила она тихо, — я могу научиться как-то перестать это видеть? Временами мне бывает непросто.

Мастер волшебных палочек был вторым человеком, кому она говорила об этом. Первым был отец, но он ни чем не смог ей помочь.

— Видишь ли, Луна, — Олливандер был задумчив, — я думаю, что у тебя есть определенный дар. Тебе нужно развивать его. Возможно, помог бы мастер легиллименции, но я не знаю никого. Боюсь, старший Дамблдор, Тёмный Лорд и Северус Снейп были последними мастерами легиллименции в Британии. Возможно, кто-то из Блэков владел этим искусством, но они тоже все погибли; а ещё возможно Малфои. Но ты ведь не станешь обращаться к ним за помощью, да?

Старый маг просто констатировал факт. Он знал, что после нескольких месяцев плена Луна просто не могла бы довериться кому-то по фамилии Малфой.

Некоторое время собеседники просто молчали. Наконец, когда Луна уже собралась было уходить, Олливандер снова заговорил:

— Я слышал кое-что, но, боюсь, это только слухи. Про некоторых волшебников говорили, что они владели особым даром эмпатии, то есть читали не мысли, а души других людей. Это врожденный дар, но многие, кто им обладал, сходили с ума. Они не выдерживали бремени чужих чувств, и разум покидал их. Луна, если это не сказки, и если это относится к тебе, тебе просто необходимо учиться. С возрастом эмпатам всё труднее сохранять рассудок.

Сказав это, волшебник молча обнял девушку, ставшую ему родной. Он не мог помочь ей, но надеялся, что она справится. За всю свою долгую жизнь он не встречал настолько чистого и доброго человека, как Луна Лавгуд, и мысль о том, что с ней может случиться беда, пугала его больше всего на свете.

Отпуская её от себя и провожая до двери, он попросил писать ему из Хогвартса хотя бы изредка. На этом они распрощались.

Луна аппарировала домой. Она жила в небольшом коттедже чуть в стороне от старого дома Лавгудов. После того, как Пожиратели Смерти убили мистера Лавгуда и разрушили большую часть дома, Луна перебралась в летний домик, состоящий из четырёх небольших комнат. Свою спальню она украсила портретами друзей. Конечно, нарисованные Гарри, Рон, Гермиона, Джинни и Невилл были не очень похожи на настоящих, но всё-таки они улыбались ей и подбадривали.

Сев на кровать, Луна спрятала лицо в руках. После слов мистера Олливандера что-то изменилось в ней. Хотя он и сказал о слухах и сказках, в его душе Луна видела — он верит, что это правда. Неужели она сойдет с ума? Луна всю жизнь чувствовала себя так, словно идёт над пропастью чужих мыслей и чувств. Она заставляла себя не зажмуриваться и общаться с людьми, игнорировать их мозгошмыгов. Когда она видела не эмоции, а лица, ей казалось, что ногой она чувствует опору, по которой может сделать шаг. Это было трудно и страшно, и ещё страшнее было от мысли, что всё может стать ещё хуже.

С этими мыслями Луна Лавгуд уснула, провалившись в прекрасную спокойную черноту сна без сновидений.

Северус ощущал странное чувство — свободу. Он мог пойти куда угодно и заняться чем угодно. Проблема была только в одном — идти ему было некуда.

После инсценировки собственной смерти, на которую он потратил половину всех своих лабораторных запасов, и восстановления собственного здоровья, на которое ушла вторая половина, Северус понял, что больше ничем не связан ни с зельеварением, ни с отчим домом. Едва ли ему удалось бы продать эту развалюху, а потому он оставил место, где родился и провёл всё детство, без сожаления. Перед тем, как покинуть город, он прогулялся к старому дому Эвансов — теперь в коттедже жила другая семья, в запустение он не пришёл. Дерева, под которым они встречались с Лили каждое лето, больше не было — его срубили маггловские службы, когда меняли электропровода.

Северус всё же постоял несколько минут возле пня, воскрешая в памяти самые светлые, самые чистые моменты своей жизни. Но вместо боли почувствовал легкую грусть, словно привидевшаяся ему в бреду Лили и вправду простила его. Он больше не был связан даже долгом перед ней.

Он поселился под маскировкой в одной из небольших магических деревень, потратив половину всех своих средств на то, чтобы оплатить аренду домика на год вперед. В его жилище, состоящем из пяти комнат, не было ничего лишнего, и, пожалуй, даже отсутствовало необходимое, но Северуса это не пугало и не раздражало. У него была кровать с жёстким матрасом, на которой он мог спать, был стол, за которым можно было есть, была убогая ванная комната с древней сантехникой, и был сундук с книгами. К сожалению, с обеими своими библиотеками пришлось распроститься — мертвецу не пристало владеть имуществом, поэтому пришлось ограничиваться теми немногими копиями, которые он носил при себе в безразмерном кармане. Вытащив книги и свитки и уложив их в старый деревянный сундук, оставшийся от прошлых хозяев дома, Северус посчитал обустройство законченным и заселился в новый дом. Он редко выходил на улицу — в основном, за продуктами, и, как ни странно, довольно мало читал. Все его идеи, исследования и новые заклинания остались в прошлом. Он не чувствовал в себе сил что-то изучать или куда-то двигаться. Всё, на что он был способен — сидеть перед магическим огнём, зажжённым посреди гостиной, и любоваться языками пламени.

День за днём его поглощала апатия, из которой у него не было ни энергии, ни желания выбираться. В первый раз, забыв побриться перед выходом из дома, он ужаснулся. Когда это случилось во второй раз, он не удосужился даже поднять палочку и использовать бритвенные чары. Так же происходило и с другими бытовыми мелочами. Сменить одежду, укоротить волосы. В три месяца он внешне постарел на пятнадцать лет. Никто не дал бы ему его тридцати восьми — он выглядел неестественно черноволосым жёлтозубым стариком.

Единственное, что по-прежнему связывало его с миром — это газеты. Он с жадностью читал «Ежедневный пророк», словно, утратив собственную жизнь, стремился погрузиться в чужие. Ни одна новость не прошла мимо него, хотя и удовольствие он испытывал своеобразное, болезненно-сладкое.

Каждое утро он по своей новой привычке читал «Пророк» в постели, не замечая, что постельное бельё давно посерело от грязи.

Его собственное имя появилось в газете только один раз, через неделю после того, как авроры обнаружили его тело в старом доме в Паучьем Тупике. На второй странице «Пророка» был размещён небольшой некролог за авторством Гарри Поттера:

«Памяти Северуса Тобиаса Снейпа.

Он жил как герой и погиб, чтобы мы смогли одержать победу. Много раз его считали предателем, перебежчиком и убийцей. К сожалению, о его вкладе в дело Победы стало известно слишком поздно. От имени всей Британии я хочу извиниться перед этим великим человеком за своё недоверие и ненависть. Светлая память».

Северус прочитал текст с ноткой благодарности, но не за то, что Поттер решил перед ним извиниться и назвать героем, а за то, что ограничился несколькими словами и не стал подробно рассказывать о его великой любви и бесконечном самопожертвовании. По сути, его смерть прошла незамеченной, и едва ли кому-нибудь в мире он теперь мог понадобиться.

К сожалению, примерно через два месяца его растительное существование было прервано: сова принесла ему письмо с приглашением в Гринготс для получения наследства Северуса Тобиаса Снейпа. Гоблинам не было дела до передряг волшебников. Нередко кто-то из них объявлялся погибшим, оставаясь живым. В таких случаях банк просил «унаследовать» своё имущество. Северус не хотел расставаться с тишиной и покоем своего дома даже на день, но понимал — придёт время, и ему понадобятся те немногие деньги, что у него остались, а значит, наведаться в банк нужно. С трудом поднявшись с постели и не потрудившись переодеться, он наложил на себя маскировочные заклятья и аппартировал в Дырявый Котел.

Если бы была такая возможность, он с радостью переместился бы на порог банка, но недавно Департамент Магического Правопорядка закрыл Косую аллею для аппараации: конечно, самый страшный Тёмный маг столетия повержен, но, в отличие от обывателей, власти точно знали — если бывшим Пожирателям дать повод, они с радостью устроят какой-нибудь террористический акт в местах скопления магов.

Оказавшись в предбаннике старого трактира, Северус огляделся. Дырявый Котёл сильно изменился за полгода. Из обшарпанного заведения он превратился в современную проходную. Старому Тому поставили небольшую барную стойку и оставили несколько столиков, а остальное место заняли столы службы регистрации. Пространство паба сильно расширилось, увеличились окна — теперь здесь стало светло и чисто, почти как в главном зале больницы св. Мунго.

Как гласил большой плакат, чтобы попасть на главную торговую улицу страны, нужно было пройти процедуру проверки палочки и поставить магическую подпись. За работой регистрирующих заклятий следил чиновник за небольшим столом.

Северус задумался. Пройти проверку он не смог бы — ведь его официально нет в живых. С другой стороны, преступником он не был, а регистратор, скорее всего, проверяет пришедших именно по списку Пожирателей Смерти. Конечно, можно было зайти и через Лютный переулок, но хотелось не очень. Северус чувствовал себя усталым и разбитым, а это — худшее состояние для прогулки по Лютному. Поэтому он с некоторой опаской подошёл к одному из столов, и его тут же окутало мягкое синие свечение. Искусственный голос произнёс:

«Приветствуем вас в Косой аллее. Предоставьте вашу палочку».

Северус достал из кобуры в рукаве чёрную волшебную палочку, и по ней пробежали искры. Голос сообщил:

«Проходите, пожалуйста».

Бывший профессор оказался в Косой аллее.

За время его затворничества она изменилась не слишком сильно, хотя большинство домов выглядели новее, чем раньше. Полноценные сборы в школу еще не начались, хотя то тут, то там мелькали знакомые лица студентов Хогвартса. В своём новом облике Северус спокойно шёл по дороге, не привлекая ничьего внимания. Он не был подозрительным — обычный полноватый мужчина с каштановыми волосами и бородкой, но также и не был примечательным. Сам себе он казался невидимкой.

Недалеко от «Флориш и Блоттс» стояла целая толпа. Проходя мимо, Северус заметил в центре Уизли-младшего. Толпу составляли поклонники и журналисты. Главного героя поблизости не было, но Северус заметил, как открылась и сама собой закрылась дверь в книжный магазин — скорее всего, Поттер был в мантии-невидимке.

«Стоит держаться отсюда подальше», — вяло подумал мужчина и начал обходить журналистов по широкой дуге.

До Гринготса оставалось идти меньше квартала, когда взгляд Северуса встретился со взглядом стоявшей возле кафе Фортескью Лавгуд. Девушка удивлённо похлопала ресницами, потом улыбнулась и демонстративно закрыла глаза руками, потом снова открыла, как бы говоря: «Я вас не видела».

Северус кивнул в знак благодарности и наконец-то скрылся за золотыми дверями банка.

После того, как незабвенная троица нанесла Гринготсу серьёзный ущерб, гоблины утроили бдительность. Теперь каждого вошедшего от самых дверей сопровождал гоблин. Официально они заявляли, что личный сопровождающий готов помочь любому клиенту, но на самом деле все понимали, что это просто личный надсмотрщик.

Едва Северус вошёл в холл, возле него появился нахмуренный гоблин в красной ливрее.

— Что угодно мистеру? — недружелюбно спросил он.

Снейп просто протянул ему извещение. С минуту сотрудник банка читал текст, а потом пробормотал что-то вроде «понятно» и велел Северусу следовать за ним.

Подойдя к небольшой стойке, гоблин, который так и не представился, быстро заполнил какие-то бумаги и протянул их волшебнику:

— Распишитесь.

Северус прочитал бумаги. Выглядело написанное странно, но совершенно законно. Он, Северус Тобиас Снейп, вступает в наследство погибшего при невыясненных обстоятельствах Северуса Тобиаса Снейпа. Он получает доступ к личному счету покойного (состояние 117 галлеонов), право на владение домом по адресу Паучий Тупик 18, а также библиотекой и личной лабораторией, которые на данный момент располагаются в Школе Чародейства и Волшебства Хогвартс.

Северус поставил роспись. Гоблин ещё раз внимательно его оглядел тяжёлым взглядом и проводил до выхода. В общей сложности, Северус не пробыл в банке и пятнадцати минут, однако за это время толпа на улице рассосалась, героев Британии поблизости видно не было. Зато возле того же кафе всё так же стояла Луна Лавгуд. Северус быстро отвел от неё взгляд. Эта студентка всегда вызывала у него смешанные чувства: с одной стороны, своим внешним видом и нелепыми рассуждениями она откровенно раздражала, а с другой — заставляла нервничать. Иногда казалось, что она знает о нём что-то очень личное, во всяком случае её взгляд изредка выражал что-то среднее между ободрением и сочувствием. Сейчас она выглядела откровенно несчастной и стандартно сумасшедшей. На ней было бирюзовое платье с какой-то жёлтой юбкой, на пальцах, даже издалека было видно, красовались сумасшедших размеров кольца, а волосы напоминали грязную паклю. В целом картинка была слишком непривлекательной, и волшебник выкинул её из головы, направившись к зоне аппарации. За короткую прогулку он сильно устал, и теперь мечтал только об одном — заснуть.

Без происшествий он вернулся к себе домой и опустился на постель, не раздеваясь. В последнее время ему постоянно было холодно, преследовало ощущение чужого взгляда. Он стал стесняться раздеваться в комнате — проще было спать в одежде. Закрыв глаза, он снова подумал о Лавгуд.

«Она выглядит куда более сумасшедшей, чем раньше. Может, у неё проблемы, — подумал он, но тут же спросил себя, — а разве меня это касается?»

На следующее утро он снова читал «Ежедневный Пророк». Первую полосу украшала фотография Героя магической Британии. Мистер Поттер рассказывал о том, что он не жалеет о решении вернуться на седьмой курс и закончить образование в Хогвартсе. Северус мрачно хмыкнул, порадовавшись, что самого его в школе уже нет, и продолжил читать. Поттер заявлял, что хочет быть оцененным по способностям, а не по заслугам.

Всю вторую полосу занимало интервью с Министром Магии о важности Школы Чародейства и Волшебства, новых реформах и роли образования в развитии страны.

Третья полоса Северуса интересовала меньше всего — на ней стандартно размещались экономические новости, зато четвёртая была его любимой — это была рубрика «События». Её он читал с неослабевающим интересом и комментировал про себя. За вчерашний день в Британии произошло мало интересного. Украли драгоценности из дома Малфоев (Это-то с защитой мэнора? Скорее уж глава дома решил спровоцировать визит авроров и доказать, что в его доме нет ничего опасного или запрещенного), закрыли две лавки в Лютном переулке (а почему не все сразу?), выпустили в продажу новую метлу «Молния-2», из-за которой фанаты едва не опрокинули магазин «Всё для квиддича» (жаль, что не опрокинули, чёртов квиддич!).

Последняя новость была печальной — с тяжелым психическим расстройством в Мунго попала студентка Хогвартса, чьё имя из соображений этики не называлось, но отмечалось, что она — один из особо приближённых друзей Гарри Поттера. Северус уже собирался перелистнуть страницу, как снова метнулся взглядом к новости о спятившей студентке. Кто угодно мог не вынести последних событий, но странная ассоциативная связь уже выстроилась в его сознании. Слишком быстро возникло в голове продолжение слова «полоумная».

Что, если действительно Лавгуд, которая ещё вчера показалась ему нездоровой, попала в клинику?

Ему не было дела до Лавгуд, но у него был долг перед ней. Именно сэндвич, который она отдала ему утром после битвы, спас ему жизнь. Если она пострадала — он обязан помочь.

«Я никому не обязан, — резко сказал он про себя, — разве меня это волнует?»

Последняя мысль оказалась удивительно цепкой, и, попав к нему в мозг, крепко засела в нём.

«Разве меня это волнует?» — повторял он снова и снова, а потом резко вскочил на ноги.

В последнее время его ничто не волнует.

Он превратился в овощ, бездеятельное подобие человека, распространяющее вокруг себя неприятный запах. Вонять и жалеть себя — это всё, на что он теперь способен. Некстати вспомнилась проклятая школьная кличка, которая сейчас оказалась как нельзя более точной — Нюниус, это прекрасно его сейчас характеризует.

Рывком поднявшись с кровати, Северус схватил волшебную палочку и подошёл к комоду, над которым висело треснувшее в уголке зеркало.

Бросив в него злобное «Репаро», он уставился на себя. И не узнал своего отражения. На него смотрел заросший бородой, с торчащими в стороны немытыми волосами бледный сумасшедший. Он превратил жизнь, которую ему подарила Лили, в пародию на существование. Использовав бритвенное заклинание, он избавился от бороды и с наслаждением ощупал чистый подбородок. Также, взмахом палочки, укоротил волосы до привычного состояния и твёрдо пошел в душ.

Через полчаса перед зеркалом снова стоял Северус Снейп, чуть более бледный и значительно более худой, чем обычно, но всё же живой и ясно мыслящий. Он оглядел своё временное пристанище и скривился. Обычно крайне чистоплотный и аккуратный, он не переносил беспорядка и грязи. Ему хотелось сжечь всё вокруг, но порыв он подавил. В конце концов, пока это — единственное место, где он может жить. А бытовые заклинания не так уж сложны. Холод и ощущение чужого взгляда не пропали, но он заставил себя смириться с ними. Привычное по прошлой жизни чувство долга оказалось для него идеальным антидепрессантом — он не мог проигнорировать его. Теперь у Северуса появилось дело — выяснить, что за студентка попала в Мунго. Но это было не слишком уж просто. Во-первых, ему совершенно было нечего надеть. Во-вторых, он был официально мёртв, в-третьих, Мунго — не справочный стол, имя больной ему никто не скажет.

У него пока не было плана, но у него была цель. Он не позволит себе уничтожить собственную жизнь, и если ради этого нужно заняться помощью Лавгуд, он это сделает.

Из лавки «Флориш и Блоттс» Гарри и Драко (после двух дуэлей и одной драки врукопашную они начали называть друг друга по именам) вышли довольные, каждый своим. Во-первых, им удалось сделать покупки, не обратив на себя внимание фанатов. В этом сильно помог Рон, согласившийся немного поговорить с прессой об их с Гарри и Гермионой возвращении в школу. Во-вторых, они придумали, как отвлечь бывших дружков Люциуса Малфоя на какую-нибудь другую цель. Решение было простым до гениальности. Сегодня же вечером Малфой должен был уйти из дома. В это время Гарри, которого, конечно, никто и никогда ни в чём не заподозрит, нарушит защиту мэнора и устроит небольшой погром. После Малфой вызовет авроров и заявит, что у него украли драгоценности. Как только новость просочится в прессу, охотники поймут, что у Малфоя больше ничего нет, и оставят его в покое.

Отойдя подальше от книжного магазина, парни рассмеялись в голос.

 — Эх, почему, почему, Гарри, ты тогда не встретил меня раньше Уизли? Какая бы насыщенная жизнь у меня была!

Драко был под мощным впечатлением от мантии-невидимки и теперь чувствовал, что его детство прошло впустую. Гарри не ответил, только пожал плечами. Хотя после недели плотного общения с бывшим неприятелем, он был вынужден признать: будь в их тандеме еще один член, Малфой, половины неприятностей им удалось бы избежать. К тому же, говоря откровенно, в последнее время с Драко общаться было легче, чем с родными Роном и Гермионой. По крайней мере, его можно было бить.

 — Нам осталось закупиться к зельям, и можем возвращаться, — произнес Гарри и тут же подскочил, вытащив палочку.

В воздухе раздался пронзительный истошный визг.

 — Это в центре, — рявкнул Драко и бросился на звук, однако опередить Гарри ему не удалось.

Вокруг кафе Флориана Фортескью собралась даже большая толпа, чем внимала рассказам Рона. Пользуясь статусом героя и острыми локтями, Гарри быстро пробрался в самую середину и едва сдержал вскрик. На земле билась в конвульсиях Луна Лавгуд. Гарри резко приблизился к ней и поднял на руки. Луна визжала и брыкалась — она явно была не в себе и уже успела разбить голову о камни мостовой — её затылок был в крови.

 — Вызовите целителей, срочно! — крикнул Гарри и увидел, как Малфой отправляет Патронуса, — Луна, успокойся! Тише…

Он постарался прижать к себе девушку как можно крепче, а потом сообразил наложить на неё сонные чары. Спустя минуту она расслабилась и заснула у него на руках. Её лицо было совершенно белым, волосы — розовыми от крови, но, по крайней мере, она уже не могла навредить самой себе. Целители прибыли через десять минут. За это время никто не посмел приблизиться к Гарри Поттеру и его подруге. Один взгляд победителя Темного лорда заставил зевак и любопытных держаться от них подальше.

Целители осторожно забрали девушку и без лишних слов аппарировали в Мунго. Гарри остался стоять среди десятков зрителей с окровавленными руками и мантией. Его тоже била крупная дрожь — так сильно, как сегодня, он не боялся со дня Битвы за Хогвартс. Впервые с тех пор он снова боялся потерять близкого человека. Овладев собой, он поднял одну руку, прося тишины.

Когда волшебники и ведьмы замолчали, он негромко произнес:

 — Друзья! Сегодня вы видели не сенсацию и не удивительное происшествие. Моей подруге, одной из тех, благодаря кому я сумел одолеть Волдеморта, стало плохо. Её, как и многих из нас, до сих пор преследуют воспоминания о войне. Я прошу вас быть деликатными и не оскорблять ни меня, ни мою подругу сплетнями и домыслами.

После этого он развернулся и вышел из толпы. Его пропустили молча.

Драко догнал его шагов через сорок.

 — Это было пафосно, Поттер, — фыркнул он, — но проникновенно.

 — Я так и не научился произносить речи.

 — Не переживай, у тебя вся жизнь впереди. Ты потерял, — Драко вложил в руку Гарри сверток с мантией-невидимкой.

 — Спасибо, — сказал Гарри, когда отцовская вещь, дар самой Смерти, оказалась у него в кармане. Некоторое время они шли молча.

Гарри очистил себя от крови, но дрожь унять не сумел.

Когда они дошли до выхода из Косой аллеи, Драко произнес:

— Знаешь, стоит пойти куда-нибудь и выпить… что-нибудь.

Гарри кивнул и, взяв Драко повыше локтя, переместился с ним ко входу в свой любимый паб. Натянул на голову капюшон и толкнул дверь. Бармен если и удивился тому, что постоянный клиент пришел к нему в неурочное время, да ещё и не один, то не подал виду, а спросил:

— Как обычно?

Гарри кивнул, знаком показав, что его спутник будет то же самое.

С кружками темного пива они сели за дальний столик. Драко сделал глоток и поморщился:

— Ты псих, — сказал он, с трудом сглотнув, — это отвратительно. Почему мы не пьем огневиски?

Гарри пожал плечами:

— Потому что огневиски не дает правильного эффекта. После двух стаканов я начинаю кидаться на людей. А пиво успокаивает.

Драко посмотрел на Гарри странным взглядом и спросил:

— И часто ты здесь пьешь?

— Несколько раз в неделю. Это хорошо… расслабляет.

— Зачем тебе это? Зачем супер-крутой герой Британии давится омерзительным маггловским пойлом?

Гарри невесело хмыкнул:

— Почему-то от понимания большинства ускользает, что я на протяжении нескольких лет регулярно наблюдал пытки и убийства глазами законченного маньяка, смотрел наведённые им сны, потом скитался по лесам грёбаную кучу времени, а потом добровольно подставился под Аваду. Про то, что было до этого, я промолчу.

Драко отхлебнул пива, но уже не поморщился. Завидуя участи великого Гарри Поттера, его славе и успехам, он как-то никогда не смотрел на ситуацию с его стороны.

— Я просто не могу, — произнес Гарри тихо, — заставить свое тело поверить в то, что все закончилось. Если я не буду пить и бить кому-то морду, например, тебе, я просто сойду с ума. И этот мир получит ещё одного невменяемого мага. А мне кажется, что двух безумных Тёмных лордов этому столетию вполне хватит.

— Окей, Поттер, — кивнул Драко, — можешь драться со мной хоть каждый день…

Гарри залпом осушил кружку. Как по волшебству возле столика возник бармен и налил ему ещё одну, после чего так же исчез.

— Я не хочу потерять еще и Луну, — сказал Гарри.

— Лавгуд и раньше была не совсем… — Малфой осекся, увидев, что взгляд Гарри начинает стекленеть, — извини, она твой друг.

— Именно. И очень хороший друг. Я навещу её сегодня же. А потом отправлюсь в мэнор.

— Слушай, тебе не обязательно делать это сегодня. План подождет до завтра или…

— Ну уж нет. После визита в Мунго я планирую как следует разгромить несколько комнат в твоем доме.

Драко хотел было попросить не трогать портреты предков, но решил, что скажет об этом позже. Сегодня ему открылся совершенно новый Гарри Поттер. Это был не тот парень, которого он пытался оскорблять на протяжении шести лет. Словно прочитав его мысли, Гарри поднял стакан и спросил:

— Ну, что, за знакомство?

Драко отсалютовал ему своим стаканом и допил-таки порцию.

Определиться с планом для Северуса было нетрудно. Он неплохо знал клинику св. Мунго: какое-то время готовил для неё зелья и часто там бывал. Лавгуд должна быть либо в отделении «Повреждения от проклятий», либо на восьмом этаже, где обитали «Трудные случаи». Отдельного психиатрического отделения в больнице не было — маги побаивались всего, связанного с психикой и, следовательно, ментальной магией.

Скорее всего всё-таки девушка на восьмом этаже, однако стоит иметь в виду и альтернативный вариант развития событий.

Попасть в лечебницу, несмотря на все меры безопасности, нетрудно. Достаточно чётко знать цель визита, местоположение входа в здание и не числиться в списке «нежелательных визитеров». Последних, конечно, тоже пропускали — в Мунго никто и никогда не получал отказа в помощи, — но держали под неусыпным надзором. Конечно, возможно, как и в Косой аллее, в больнице усовершенствовали защиту, но вероятность этого не превышала двух процентов. Даже в самые тёмные времена сумасшедший Лорд не нападал на клинику. Колдомедики всегда сохраняли нейтралитет, лечили пострадавших обеих сторон и получали за это статус неприкосновенности.

Единственное, что может осложнить его визит — необходимость называть себя. Мунго — не торговая улица, маскировочные чары ему не помогут. Надеяться можно было только на самые простые, косметические. Северус хорошо знал свою внешность и отдавал себе отчёт о том, что никакие косметические заклинания его сильно не замаскируют.

Правда, был другой вариант. Можно было дойти до входа под маскировкой, перед дверями использовать косметические чары максимальной силы, а уже на территории больницы скрыться под дезиллюминационным заклинанием.

По зрелом размышлении волшебник решил, что это — лучший вариант. Вряд ли он окажется настолько невезучим, что наткнется на какого-нибудь владельца волшебного глаза. Благо, кроме покойного Грюма в Аврорате таких не было, а вероятность того, что именно во время его визита в клинике будет находиться ещё кто-то с редчайшим артефактом, Северус оценил в один процент.

Это была его старая привычка — оценивать риски в процентах. Если вероятность негативного исхода достигала пятнадцати процентов, план признавался рискованным, двадцати пяти — гриффиндорским, пятьдесят процентов по шкале Снейпа означало уровень «Гарри Поттер», такой план граничил с откровенным идиотизмом.

К уже имеющимся трем процентам риска маг решительно добавил еще десять — на непредвиденные обстоятельства, и признал, что затея вполне может увенчаться успехом.

Дальнейшее было делом техники. Северус трансфигурировал свою одежду в плотную тёмно-синюю мантию — боялся, что легкая чёрная, развевающаяся за спиной, может вызвать у кого-то нездоровые ассоциации с профессором Снейпом, наложил уже привычную маскировку и аппарировал в закоулок недалеко от основного входа в Мунго, после чего сменил маскировку на плотный слой косметики. Теперь ему нужно было спокойно войти внутрь, зайти за стойку «Привет-ведьмы» — идеальное укрытие, в котором можно спрятать тролля, и его никто не заметит, — наложить дезиллюминационное заклинание и подняться на восьмой этаж.

Манекены возле входа посмотрели на него подозрительно, но косметическая магия не относилась к разряду запрещенной. Её использовали чуть ли не все девушки и женщины старше семнадцати лет, да и многие мужчины.

Оказавшись в холле, Северус приготовился к выполнению первого пункта плана, но его отвлек негромкий, но очень знакомый голос.

Чуть в стороне от стойки регистрации и справочного стола, возле целителя, стоял Гарри Поттер.

Северус прошептал простое заклинание для отвода глаз и приблизился. Национальный герой и лекарь жарко спорили.

 — … надёжности вашей клиники. Но ей будет проще прийти в себя среди своих.

 — Мы не можем быть уверены в стабильности её состояния. После гибели отца и многих друзей…

 — Мы все пережили гибель друзей. Все видим кошмары, а иногда и теряем контроль. Её припадок — случайность, ей нужно быть дома.

Как можно спокойней бывший профессор дошел до укрытия, спрятался под чарами невидимости и, держась как можно ближе к стене, направился в сторону Поттера и целителя, которые, как на зло, загораживали проход на лестницу.

В десяти шагах от них Северус остановился, выровнял дыхание, отчитал себя за глупые переживания — Поттер слишком самоуверен и бестолков, чтобы что-то заметить, а целитель явно погружен в раздумья.

Северус сделал шаг вперед и горько пожалел об этом. Спесивый и невнимательный гриффиндорец менее чем за секунду выхватил палочку и запустил в него невербальным заклинанием, от которого Северус сумел уклониться только чудом. Тут же на него обрушился град атакующих чар. Чтобы не выдать себя и не попасть под луч, Северус нырнул в ближайший коридор.

 — Немедленно перекройте выходы, здесь человек под отводом глаз или дезиллюминационными чарами, — рявкнул Поттер так, что покойный Аластор Грюм мог бы позавидовать.

Послышались хлопки аппартации — в вестибюль клиники прибыли авроры. Видимо, они слишком уважали Поттера, чтобы тратить время на расспросы, потому что в сторону Снейпа тут же полетели обездвиживающие и обнаруживающие чары. Поттер собирался принять участие в поимке невидимки, но глава отряда попытался закрыть героя собой от возможной опасности. Это дало Северусу возможность одним перекатом уйти в коридор и уже через несколько мгновений замереть в спасительной полутьме лестничной клетки, в безопасности.

Приходилось признать, что риски он рассчитал неверно. Это однозначно был «гриффиндорец». Либо он всегда недооценивал Поттера, либо год скитаний и последний бой с Лордом сильно изменили его. Он не только заметил отвод глаз, но и среагировал так быстро и точно, как это сделал бы… тот же самый Грюм. Сила атаки тоже впечатляла — мальчишка создавал заклинания одно за другим без раздумий или колебаний. Джеймс Поттер никогда не был способен на такой уровень магии. Пробормотав про себя: «Чертов мальчишка», Северус снял невидимость, вернул маскировку и спокойно поднялся на нужный этаж.

Здесь было пустынно, тихо и спокойно. В том, что нужная ему пациентка — именно Лавгуд, он уже не сомневался. В конце концов, больше никто из друзей Поттера в больницу не попадал.

Одна из дверей открылась, и в коридор высунулась немытая светлая голова.

 — О, здравствуйте, мистер Снейп! Можно вас сегодня узнавать?

Северус на мгновение поднял глаза к небу, повторил про себя, что это его долг, и вошёл в палату к Лавгуд, очень светлую и чистую, с единственной кроватью, столом и креслом для посетителей. Весь стол был завален сладостями, что говорило о том, что Поттер и его компания здесь уже побывала.

Та спокойно его пропустила и уселась на кровать, поджав ноги под себя. Сегодня она выглядела почти… нормально. Во всяком случае, больничная пижама была обыкновенной, василькового цвета, а все её украшения, похоже, целители конфисковали.

— Здравствуйте, мисс Лавгуд. Было бы неплохо, если бы вы этого не делали — большинство людей предпочитает думать, что я умер, — ответил Северус.

 — Большинство людей предпочитает думать так, как им удобнее, — пожала плечами девушка, — А зачем вы сюда пришли? Вы ведь не хотите со мной говорить.

 — Вы удивитесь, мисс Лавгуд, но я пришёл навестить вас.

Лавгуд улыбнулась, как будто он принес ей рождественский подарок посреди июля.

 — Это очень мило с вашей стороны, сэр, хотя и необычно.

 — Извините, захватить конфеты я не догадался.

— Это неудивительно. Вы и не должны были, вы же не к другу пришли.

Девушка замолчала, взяла из кучи сладостей шоколадную лягушку и принялась разглядывать обертку, заодно широким жестом предложив Северусу угощаться. Он, правда, отклонил предложение, но и приступать к разговору не спешил, разглядывая бывшую студентку внимательнее. На самом деле его план был действительно гриффиндорским, идиотски-непродуманным. Он решил только, как попасть к Лавгуд. Что с ней делать, он не имел ни малейшего понятия. Поэтому некоторое время они сидели молча. Когтевранка поедала шоколад, Северус разглядывал её. Решив рискнуть, он осторожно попытался считать её поверхностные мысли. Поймав взгляд, он привычным усилием скользнул в её сознание и едва сдержал вопль. Так больно ему никогда не было, даже когда Лорд пытал его Круциатусом, даже когда змея разорвала ему горло. Рывком убравшись из её мыслей, он попытался вздохнуть. Девушка подскочила к нему и нелепо замахала руками — видимо, на его лице отразился ужас, и она решила ему помочь.

Вернув себе способность дышать и говорить, он тихо приказал:

 — Сядьте.

«Что ж, Северус, это отличный показатель того, что ты совершенно растерял свои хваленые интеллектуальные способности, » — сказал он себе. На самом деле подсказок было достаточно. Нужно было совершенно замкнуться в своих проблемах, чтобы не заметить нестыковок. Девчонка, не отличающаяся особыми способностями, но, однозначно, странная, узнаёт его под любыми чарами. Угадывает его голод. Обладает сумасшедшим окклюментным блоком, о котором не подозревает сама.

Девчонка — эмпат. Сведений о них мало, и Северус вряд ли мог бы узнать о них, если бы много лет не общался с одним из них. Такие волшебники рождались редко и либо сходили с ума, либо достигали больших высот. О первых никто не помнил, а пример вторых — Альбус Дамблдор, величайший маг современности, обладавший дивными талантами видеть человека насквозь, смотреть сквозь мантию-невидимку, угадывать ложь и иногда читать чужие мысли безо всякой легилименции. Поэтому он никогда не сомневался в его, Северуса, преданности. Поэтому знал, что младший Малфой никогда не сможет убить его. Он читал людей как открытые книги. Темный Лорд часто хотел производить впечатление сильного эмпата, но на самом деле он просто в совершенстве умел проникать в чужой разум — эмоций он не видел. Прочитать мысли самого эмпата почти невозможно. Их мировосприятие настолько отличается от обычного, что за несколько минут пребывания в их сознании незадачливый легиллимент вполне мог заплатить рассудком. Контролировать свой дар эмпатам сложно. Если они не учатся им владеть — трогаются рассудком.

— Вы догадываетесь, что я не испытываю удовольствия, находясь здесь.

Это заявление Лавгуд встретила совершенно спокойно, словно мертвые преподаватели ежедневно навещают её в больнице и говорят, что не рады её видеть.

 — Однако некоторые обстоятельства вынудили меня, — сказал Северус и сам себя одёрнул. Если его предположения правдивы, то никакие «вынудили» и «заставили» не сработают. Она просто им не поверит.

Лавгуд посмотрела на него внимательно, но ничего не сказала.

 — Я предположил, что вам может потребоваться моя помощь как специалиста. Мне не хотелось покидать мое убежище, но, видимо, педагогическая привычка защищать студентов намертво въелась в мое сознание. Тем более, что, если мои подозрения верны, я один из немногих, кто в силах вам помочь.

 — Вам ведь не нравилось преподавать, мистер Снейп, — только сейчас Северус отметил это обращение. Она ни разу не назвала его «профессор», остановившись на нейтральном «мистер».

— Но я очень благодарна вам за то, что вы пришли.

 — Мисс Лавгуд, расскажите мне, как вы здесь оказались.

Девушка задумалась, прикусив фалангу указательного пальца, и Северус с трудом подавил резкое замечание.

 — Я не очень помню. Я была в Косой аллее, стояла возле кафе Флориана Фортескью и ела мороженое. Я уже собиралась уходить, как вдруг вокруг завертелись м… что-то, я поняла, что не могу ими… этим управлять. Потом стало темно. Мне пока не говорят, что я делала, и просят побольше отдыхать.

 — Мисс Лавгуд, сейчас я задам вам несколько странных вопросов. А вы постараетесь на них ответить. Только не щеголяйте своими когтевранскими знаниями, это не тест на эрудицию.

Она согласилась, перестала грызть палец и уставилась на него.

Северус задумался — вопросы нужны были с подвохом.

 — Посмотрите, пожалуйста, на меня. Я сейчас смотрю на шоколадную лягушку, как вы считаете, я люблю шоколад?

Лавгуд улыбнулась:

 — Да, сэр.

 — Как вы это определили?

Улыбка тут же исчезла. Видимо, это был неприятный вопрос.

 — Сэр, если я скажу, вы сразу поймете, почему меня все зовут Полоумной.

 — Я вряд ли стану бегать по коридорам и дразнить вас.

Ответ девушки был именно таким, какого ждал Северус, хотя и оформлен он был в интересный антураж. Оказывается, вокруг него летают мозгошмыги, поведение которых точно описывает его эмоциональное состояние. Северус не сдержался и фыркнул — фантазия у Лавгуд явно в порядке, ему бы в голову не пришло слово типа «мозгошмыги». После того, как Северус заверил девушку, что совершенно уверен в реальности мозгошмыгов, он был осчастливлен рассказами о втором типе мозговых существ — нарглов. Точно определить их функцию он так и не смог, но предположил, что этим словом девушка называет сомнение или неуверенность, потому что в ходе долгого опроса «нарглы» у Северуса появились, когда она, в ответ на предложение задать ему любой вопрос, поинтересовалась, любит ли он поэзию.

Спустя почти час беседы их прервали — в палату зашла пожилая целительница и гневно уставилась на Северуса.

 — Сэр, что вы здесь делаете? И кто вы?

Однако Лавгуд тут же встала на его защиту:

 — Целитель Труве, это мой друг.

Северус тут же нашел нужное объяснение:

 — Целитель, извините, я не зарегистрировался. Как раз, когда я вошел, в холле у вас начался беспорядок.

Лавгуд перевела на него вопросительный взгляд, и Северус добавил с нажимом:

 — Воду, кажется, разлили.

Целитель заулыбалась, оценив нежелание волновать больную, и тут же подтвердила, что да, именно воду, впрочем, так неубедительно, что не поверил бы и Лонгботтом, а уж тугодумнее студента найти сложно.

После того, как лекарь убралась из палаты, Лавгуд серьёзно спросила:

 — Вы ведь знаете, что именно со мной не так?

Это было глупо отрицать. В нескольких словах Северус объяснил, что иногда среди волшебников рождаются эмпаты — люди с обострённым чувством чужих эмоций.

 — Нельзя назвать это, мисс Лавгуд, сверхспособностью, скорее отличием, но, однозначно, не безумием, — закончил Северус.

Пару минут девушка молчала, осмысливая, а потом неожиданно заплакала.

В принципе, Северус мог ее понять — прожить почти двадцать лет с уверенностью в собственном сумасшествии, чтобы выяснить, что просто обладаешь интересным талантом. Но женских слез он не любил с раннего детства, наверное, с рожденья. Они вызывали у него панический ужас, смешанный с брезгливостью и чувством собственной беспомощности.

 — Лавгуд, мы будем решать вашу проблему или заливать палату соплями? — спросил он с почти старой своей, учительской интонацией.

Девушка пару раз всхлипнула, подняла на него зарёванные глаза и хихикнула:

 — Вы не сердитесь на самом деле. Но, — она тут же снова стала серьёзной и грустной, — Если это так, то мистер Олливандер был прав. И я могу сойти с ума…

 — Что именно вам сказал мистер Олливандер?

 — Он сказал, что нужны занятия с легиллиментом.

 — Что?!

Северус даже со стула вскочил. Вот этим он точно заниматься не станет. Лезть в голову к эмпату — он не самоубийца. И уж точно он не хочет закончить жизнь слюнявым придурком, не помнящим собственного имени. С другой стороны, мастер волшебных палочек мог что-то знать.

— Кхм, Лавгуд, — Северус не стал снова садиться, а руками оперся на спину стула, — Я поговорю с мистером Олливандером о вас. И постараюсь вам помочь.

Что делать с Лавгуд, он, на самом деле, не знал. Специалистов по эмпатам в магическом сообществе нет — опыты Гриндевальда над сознанием вызвали такое отторжение, что интерес к магической психиатрии, эмпатии и даже легилименции резко упал. Северус сам не знал бы ничего об эмпатах, если бы не общался с Дамблдором. Не заметить удивительной проницательности директора было невозможно, и однажды директор рассказал Северусу о том, как он читает в чужих душах. Уже позднее Северус догадался, что развить способности Альбусу помог именно Гриндевальд, безумный исследователь и любитель экспериментов, а по совместительству отличный специалист по магии разума. К сожалению, у Северуса не было запасного Гриндевальда специально для Лавгуд. «Вечно проблемы от Тёмного Лорда — вот зачем он старика убил, спрашивается?» — подумал Северус. Но, если ему сильно повезёт, Олливандер что-то знает. На задворках сознания мелькнула привычная мысль о том, что ему не хочется этим заниматься, и это не его дело, но он её решительно отмел.

— Мисс Лавгуд, — сказал он через пару минут молчания, — Я буду заниматься с вами. По два часа в день. Но для этого вам придётся выбраться отсюда. Как — ваши проблемы, в конце концов, у вас сам Поттер в друзьях. Заниматься будем в моём доме. Первый урок — завтра. В одиннадцать утра ждите меня возле Дырявого Котла. После будете аппартировать сразу к моему дому. Вас всё утраивает?

 — Да, — ответила Лавгуд и добавила, — Профессор Снейп.

Северус мысленно выругался и покинул палату, не попрощавшись и решив завтра с утра наведаться в лавку волшебных палочек.

Внизу все уже было спокойно, хотя авроры всё ещё что-то колдовали — видимо, создавали проявитель врагов. Поттера уже не было. Северус беспрепятственно вышел из здания — он ведь не был врагом и не замышлял ничего плохого.

Собственное жилище показалось ему на удивление неприятным даже снаружи — обшарпанное грязное здание. С тем же успехом можно было продолжать жить в Паучьем тупике.

Дом выглядел жалко — как обиталище пьянчуги-маггла. Северус вытащил палочку и начал подправлять стены. Вообще, специалистом в бытовых чарах он не был, но основы знал. У него никогда не получилось бы создать нечто изящно-волшебное, как у Флитвика, но поправить стены и починить крышу он мог.

Внутри дома он разобрал деревянный сундук и из его стенок, крышки и днища создал стол, книжный шкаф, три кресла и ковёр. Кровать отлевитировал на второй этаж, обновив заклинанием бельё. В ванной подправил магическую сантехнику. На кухне просто очистил плиту и раковину и подправил стол. Теперь дом, состоявший из двух комнат, кухни и ванной, был пригоден для жилья.

Северус огляделся, ожидая приятного чувства — наслаждения результатом работы. Но ощутил только усталость. Душевный подъём сегодняшнего утра показался ему невообразимой глупостью. Зачем он все это делает? Чего хочет достичь? Разве не ясно, что любая его попытка что-то сделать обречена на неудачу? Он сам неудачник. Бесполезный кусок плоти, который дышит и живет по велению мертвеца. Раньше у него была цель, был кукловод, были приказы, а сейчас не осталось ничего. Возможно, стоит вернуться в постель, укрыться одеялом и уснуть тяжелым мутным сном, из которого невозможно выбраться? Тогда со временем тело перестанет сопротивляться и умрет, а он вернется на причал и беспрепятственно сядет в лодку. Оттолкнется веслом от покрытого илом причала и наконец уплывет туда, куда хочет.

К сожалению, он не мог. За прошлые преступления Лили его простила, но если он бросит Лавгуд, которой пообещал помочь, то может больше не увидеть тепла в родных зеленых глазах. «Я помогу Лавгуд, и тогда, возможно, в следующий раз она позволит мне уплыть с ней, » — в полубреде подумал Северус.

Утром Северус проснулся очень рано — около восьми утра, и это при том, что последние два месяца редко поднимался раньше полудня — и чувствовал себя совершенно разбитым. Идея учить сегодня кого-либо чему-либо вызывала у него искреннее отвращение. Тем не менее он сумел вытащить себя из постели, не глядя в зеркало, наложить очищающие чары и направиться в Косую аллею. В это время на ней ещё не было толпы покупателей, да и магазинчики работали через один. Однако лавка Олливандера была открыта, и Северус, проверив маскировку, решительно толкнул дверцу.

Он не был здесь уже очень давно, с того момента, как после своего совершеннолетия приобрёл себе новую палочку. Но ничего не изменилось: такая же полутьма, такие же бесконечные деревянные стеллажи с сотнями узких коробочек. Мастер показался через несколько минут. Он вышел из своего закутка, тяжело шаркая ногами, и Северус невольно вспомнил, что перед ним ровесник Дамблдора.

— Здравствуйте, сэр. Не могу припомнить вас, — сказал Олливандер, в то время как его внимательные глаза осматривали посетителя. Северус поёжился под цепким и колючим взглядом.

— Здравствуйте, мистер Олливандер. Не думаю, что вам что-то скажет мое имя, — ответил Снейп, прекрасно понимая, что стоит ему вытащить палочку, как мастер его узнает.

Словно прочитав его мысли (что, разумеется, совершенно невозможно из-за мощного блока), старик спросил:

— Вы позволите взглянуть на вашу палочку?

Северус напрягся, но палочку достал, хотя и не отдал в руки.

— Любопытно, — пробормотал Олливандер, — вас многие похоронили, Северус Снейп.

— Сэр, я предпочёл бы и не оживать… в глазах многих, — с нажимом сказал Снейп. Он не хотел раскрывать себя, но ему нужна была помощь мастера. Или, по крайней мере, информация от него.

— Садитесь, мистер Снейп, в ногах мало правды. Вы пришли ко мне не за волшебной палочкой, не так ли?

Олливандер и сам присел на стул за конторкой.

Северус садиться не стал, прислонился спиной к стене и скрестил руки на груди.

— Сэр, я знаю, что вы проявляете интерес к судьбе мисс Луны Лавгуд. Возможно, вы не знаете, но позавчера она попала в больницу св. Мунго с… нервным срывом. И мне кажется, вы знаете, чем он был вызван, — Северус говорил небыстро и достаточно спокойно, как если бы читал лекцию.

— По удивительному стечению обстоятельств я узнал, что по некоторым данным вы знаете что-то о том, как ей помочь.

Олливандер встал со своего стула, его пальцы нервно сжимались.

— Я был уверен, что девочке никто не поможет. Но если вы возьмётесь за неё, она станет великой волшебницей.

— Как именно мои… таланты могут ей помочь? Контакт с разумом эмпата способен выжечь легиллименту мозг!

— Только насильственный, — улыбнулся старик, — Если она пустит вас в свой разум, вы сможете помочь ей, научить пользоваться своими способностями. Я точно знаю… Именно так Геллерт научил Альбуса… — глаза Олливандера чуть помутнели, — Все удивлялись, когда узнали об их дружбе. Ходили ужасные слухи, кем их только не называли, даже мужеложцами. Альбус очень доверял Геллерту, вас это никогда не удивляло? На самом деле, наш первый Темный Лорд спас Альбуса от безумия, в его голове он чувствовал себя как дома. Альбус полностью доверял ему…

Северус плотнее сжал руки. Он не был уверен, что хочет слышать историю Дамблдора и Гриндевальда в исполнении ещё одного старика.

— У эмпатов основные силы просыпаются после совершеннолетия. Сами они не могут справиться с собой, мир чужих чувств и эмоций затягивает их. Геллерт научил Альбуса ставить искусственный блок, видеть обычным зрением, пользоваться эмпатией по желанию. Вопрос только один… Как он это сделал?

Больше Олливандер ничего внятного не сказал. Через пятнадцать минут Снейп покинул магазин волшебных палочек, а через сорок минут уже был дома. Было девять часов утра. Оставалось всего два часа до того, как он начнёт повторять сумасшедший эксперимент Гриндевальда — проникать в сознание эмпата с непонятными ему самому целями. «Это уже тянет на уровень «Гарри Поттер», — недовольно пробормотал Снейп, устало опускаясь в кресло в гостиной. Всего час, как он проснулся, а проклятая усталость уже снова им завладела.

Северус прикрыл глаза и Манящими чарами притянул к себе одеяло. К сожалению, даже оно не спасало его от ужасного, идущего изнутри холода. Казалось, что внутри него поселился маленький дементор, который вымораживал его душу, лишал его силы воли и способности действовать. Перед глазами мелькали потускневшие картинки прошлого, не воспоминания, а, скорее, чёрно-белые фотографии. Чаще всего на них присутствовали Лили, Тёмный Лорд, Дамблдор и Поттер. В общем-то, эти четыре имени легко описывали всю его жизнь. Конечно, были и приятели — тот же Люциус, о котором теперь ни слуху ни духу, Эйвери, погибший в Битве. Разумеется, Минерва — куда уж без дотошной кошки, к которой он питал смешанные чувства, что-то среднее между обидой и уважением. Ученики сливались в один сплошной поток лиц, из которых сложно было выделить кого-то. Вспоминались рыжие Уизли, не младшие, конечно, а старшие — талантливый Билл и сумасшедшие близнецы, которым, будь они на его факультете, он поставил бы пожизненное «Превосходно» с условием, что они никогда ничего не будут варить в школе, методичный, собранный Флинт — идеальный слизеринский староста и капитан команды. Из последнего выпуска — чудовище-Лонгботтом, крестник-чтоб-его-Драко и Поттер. Круг замыкался на Поттере. Этому мальчишке была подчинена жизнь Северуса последние семь лет. Семь лет он наблюдал бездарного, заносчивого… говоря откровенно, застенчивого и до отвращения скромного Поттера. Семь лет искал в нём хоть какие-то таланты, но тщетно. И вот этот Поттер вчера едва не разоблачил его. Перед глазами снова встали картинки вчерашнего дня. Северус прокручивал их снова и снова, пока часы не пробили одиннадцать.

Выйдя из дома, волшебник аппарировал ко входу в Дырявый котел.

Он был уверен, что рассеянная когтевранка опоздает, и ему придется её ждать, но ошибся. Она уже стояла возле маггловского магазина одежды, причём выглядела совершенно адекватно. То есть, на самом деле ярко-желтая юбка и сиреневая рубашка в оборках не были нормальными, но они были однозначно маггловскими и не вызывали ни у кого подозрений.

Правда, подойдя поближе, Северус увидел, что в ушах его новой ученицы болтаются длинные серьги, сделанные из пробок от сливочного пива, и отказался от определения «адекватная» в отношении этой девушки.

— Здравствуйте, профессор! — сказала она крайне жизнерадостно, — а меня выпустили из больницы!

Северус поморщился — он ненавидел пустые разговоры и высказывания, не несущие в себе смысловой нагрузки:

 — Я бы ни за что не догадался, — заметил он мрачно, — Пойдёмте, уйдём с дороги.

Они отошли в специально огороженное затемненное место и аппарировали к дверям дома Снейпа.

 — Добро пожаловать, — он сделал невнятный жест рукой и, проходя в дом первым, сообщил, — сюда вы должны будете аппарировать сами. Садитесь.

«Доверие, кретин!», — рявкнул он на себя и резко развернулся к Лавгуд. Та уже уселась в то самое кресло, в котором он отдыхал несколько минут назад, наклонилась вперед и сжала руки на коленках. В её глазах читалось любопытство и лёгкий страх.

 — Лавгуд, — начал он, понимая, что будет непросто, — я сегодня говорил с вашим другом, мистером Олливандером. Он подтвердил мои подозрения и подсказал, как вам помочь.

В нескольких словах Северус описал проблему, подчеркнул, что если она не научится управлять своими способностями, то дальнейшую жизнь проведёт в отдельной палате в Мунго.

 — Сэр, — осторожно спросила Лавгуд, — но раньше этого не было, я имею в виду… припадков.

 — Это появилось после совершеннолетия, верно? — спросил Северус, и девушка подтвердила его слова, — Боюсь, дальше будет хуже. Я скажу вам прямо: наши занятия могут быть опасны, в первую очередь, для меня. Однако если со мной что-то произойдет, помогать вам будет некому. Поэтому я собираюсь быть предельно осторожным. Для начала вам придется научиться приёмам окклюменции, хотя практически вам они не понадобятся, ваш природный блок способен уничтожить любого, кто попытается вас прочесть. Однако это нужно, — Северус прервался и спросил, — как вы считаете, зачем?

Вид Лавгуд был несколько неземным, но она ответила чуть нараспев:

 — Чтобы не навредить вам, это во-первых, и чтобы понимать, что происходит у меня в голове, это во-вторых.

 — А в-третьих?

 — Я не знаю, сэр, — казалось, она совершенно не была опечалена своим незнанием.

— Это самое распространённое выражение среди моих студентов, — сообщил Северус, прислоняясь к стене, — окклюменция поможет вам очищать сознание ото всех мыслей, в том числе и от чужих эмоций. Это ясно?

Лавгуд кивнула, а Северус поморщился. За год он подзабыл, чем именно его раздражала именно эта студентка. Она слушала его с совершенно отсутствующим видом. Когда она варила зелья, Северусу всё время хотелось просто оттащить её от котла, хотя никаких эксцессов никогда не случалось. Но задумчивый, мечтательный взгляд в пустоту просто убивал. Складывалось ощущение, что Лавгуд находится в своем мире, а в реальный заглядывает лишь изредка. Конечно, она раздражала его в разы меньше любимчиков, но в десятку фаворитов входила. И сейчас, когда от его лекции зависело её здоровье, она смотрела в пустоту и слегка улыбалась.

— Лавгуд! — повысил он голос.

Девушка подняла на него глаза и сообщила:

 — Я вас слушаю, профессор. Но у вас в стене кто-то живёт. Я знаю, что не стоит отвлекаться, но…

Северус закатил глаза и медленно спросил:

 — Кто живёт?

Лавгуд пожала плечами и радостно сообщила, что таких ещё не встречала.

 — Мы будем заниматься или рассматривать предположительно существующих обитателей моих стен?

 — Простите, профессор.

Северус вернулся к лекции, однако теперь чувствовал себя слегка неуютно. Почти наверняка девушка несет чушь, а если нет… Это самое «если нет» преследовало его, когда он рассказывал о разнице чувств и мыслей, не оставляло, когда он рассказывал об очищении сознания, медитации и обязательных упражнениях перед сном.

Первое занятие закончилось, Северус отпустил Лавгуд, велев прийти к нему через день в одиннадцать, а сам остался один на один с тем, кто жил в стене. И ему стало страшно.

Весь день он провел, занимаясь какой-то ерундой, но страх не отпускал. В его сознании существо в стене трансформировалось в настоящего монстра. Казалось, стоит ему заснуть, как монстр уничтожит его. Вспомнился шорох в течение прошлой ночи.

Северус остановился возле зеркала и уткнулся взглядом в собственное отражение. Его волосы были растрёпаны, глаза горели нездоровым блеском. Собирая в кулак всё своё мужество, он заставил себя собраться. Ничего нет. Никакого монстра в стене не существует, это просто фантазия. Постепенно паника начала сходить на нет. Не чувствуя в себе сил поесть, Северус упал на постель и провалился в чёрный тяжёлый сон.

Новый день начался для Рона удивительно хорошо, хотя и сильно поздно, после полудня. Во-первых, в доме стояла тишина, никто не причитал, никто не ругался. Казалось, вся дружная семья Уизли попала под мощное коллективное «Силенцио». Во-вторых, он вспомнил, что сегодня у Гермионы запланирована какая-то очень важная поездка в библиотеку Министерства Магии, куда Кингсли выписал ей пропуск, а значит, они не увидятся.

На этой мысли Рон запнулся. Сложно было даже самому себе объяснить, почему он рад не видеться со своей девушкой. Перекатившись на другой край кровати, парень вздохнул и закинул руки за голову. Приходилось признать откровенно, что он не слишком удачно выбрал себе девушку. С одной стороны, Гермиона нравилась ему, сколько он себя помнил: раздражала, но восхищала. Ещё с ней был спокойно: он точно знал, что она не станет засматриваться на других парней, не будет закатывать ему истерики, если он решит в выходной поиграть в квиддич, а не сходить с ней в кафе; простит его, если он что-нибудь натворит. У Гермионы было множество достоинств, с этим сложно было спорить. Но была и другая сторона: решительная, умная девушка никогда не позволяла ему чувствовать себя лидером, мужчиной. Она знала, как справиться с любой проблемой, а если не знала — могла прочитать. Она говорила, в каких ресторанах они будут ужинать, где гулять, как проводить вечера. В ответ на его предложения и инициативы она окидывала его взглядом той самой девочки-отличницы и одним предложением, начинавшимся со слова «Рональд», показывала всю несостоятельность его идей.

«Просто признай, дружище, — сообщил сам себе Рон, — она превращает тебя в подкаблучника». А потом вспомнил, как она давала ему списывать, как правила его эссе, подсказывала на экзаменах, лечила в походе за крестражами, и сделал вывод: он уже превратился в подкаблучника. До тех пор, пока они с Гермионой будут вместе, он будет покорно играть вторые роли. И если в дружбе с Гарри он достаточно спокойно переносил свою роль «друга героя», то в отношениях хотел быть главным.

Однако едва он убедил себя, что необходимо расстаться с Гермионой, как голову поднял червячок страха и сомнения. Как он справится без неё? Без её советов и поддержки? Конечно, у Гермионы много недостатков, но она самый надёжный человек, которого он знает. «Нужно поговорить с ней, — подумал парень, — в конце концов, у неё сейчас очень трудный период, ей нужна моя поддержка. Я поговорю с ней, и все проблемы разрешатся».

Решив так, Рон поднялся с кровати, привел себя в порядок и спустился на кухню. Выяснилось, что его утренние предположения были лишь частично верными. Никто не накладывал массового «Силенцио» — просто никого не было дома. На столе лежала записка от мамы, из которой следовало, что они решили навестить Билла и Флер, и, если он хочет, может присоединиться к ним. Рон не хотел. Заклинанием он налил себе чашку чая и уселся на деревянный табурет за столом. Ему нужно было подготовиться к разговору с Гермионой.

 — Гермиона, я давно хотел тебе сказать, — начал он негромко, но в сознании тут же прозвучало её любимое: «Рон, перестань мямлить, пожалуйста!».

 — Гермиона, послушай, есть важный разговор, — да, так звучало лучше, — Ты знаешь, я очень уважаю твои знания, нет, лучше так, я очень уважаю твой ум и силу воли. Но в последнее время…

В конце концов, необязательно говорить с ней так открыто и откровенно. Рон вздохнул. Он понимал, что может до бесконечности выдумывать речь, но стоит ему увидеть строгий взгляд девушки, её спокойное лицо, на котором совсем перестала появляться улыбка, как все аргументы исчезнут. Он просто не сумеет серьёзно поговорить с ней.

 — Беседуешь сам с собой, Ронни, — раздался голос у него за спиной.

Рон обернулся. Джордж не поехал в «Ракушку». Брат выглядел неважно: лицо приобрело землистый цвет, волосы отросли и потускнели, на щеках проступала темно-рыжая редкая щетина.

 — Я всегда говорил, если ты начинаешь болтать сам с собой… — Джордж замолчал, а потом продолжил, — да, разумеется я прав.

Рон сглотнул. В сознании Джорджа его фразу за него закончил Фред.

 — Так о чем это ты беседуешь сам с собой, малыш Ронни? — раньше это обращение, которое произносилось двумя голосами одновременно, выводило Рона из себя. Сейчас — пугало.

 — Я просто рассуждал вслух, Джордж. Хочешь чаю?

 — Мы хотим чаю? — спросил Джордж, по его губам скользнула лёгкая тень улыбки. Судя по всему, ответ был отрицательным, потому что Джордж развернулся и пошел обратно в свою комнату. Рон не решился его остановить, одним глотком допил чай, закинул кружку в раковину и выскочил из дома.

«Нора», милый родной дом, стал пристанью горя и безумия. Находиться здесь было невозможно, поэтому парень аппарировал, едва вышел из зоны действия защитных чар, и через секунду оказался возле «Дырявого котла».

Косая аллея сейчас представлялась ему самым надежным и светлым местом в мире. Он прошел процедуру регистрации и вышел на шумную, живую улицу, которая не заставляла его вспоминать о погибших и возвращаться мыслями к страшным дням войны.

Старые часы показывали половину третьего. Как-то совершенно естественно он остановился возле магазина мадам Малкин и стал ждать, изредка кивая знакомым. Он не мог сказать, что ждет какого-то события, просто ему вдруг захотелось постоять под вывеской «Мантии на любой вкус». И когда из дверей вышла Лаванда, он просто помахал ей рукой, совершенно ничего не ожидая. Однако ему было приятно, когда она подошла к нему и, широко улыбаясь, стала расспрашивать, как у него дела.

Больше возле лавки стоять ему не хотелось, поэтому они пошли по улице, разговаривая как лучшие друзья. Оказалось, что Лаванда сегодня заслужила похвалу от хозяйки ателье, когда сумела обслужить очень вредную старую леди. А ещё она просто мечтает кому-нибудь похвастаться своим новым рецептом пирога с крыжовником. Неожиданно оказалось, что Рон просто обожает пироги, и особенно с крыжовником, поэтому не было ничего удивительного в том, что Лаванда уговорила его прийти к ней сегодня вечером и попробовать пирожки.

«Могу ли я идти в гости к девушке, с которой когда-то встречался? — спросил себя Рон, — Не будет ли это плохо по отношению к Гермионе?». Но он быстро убедил себя, что ничего плохого в этом нет. Он не собирается изменять своей девушке, но и отказываться от пирогов с крыжовником было бы глупо.

Когда Лаванда аппарировала к себе домой, Рон почувствовал легкую грусть. С ней было просто и приятно общаться. «Наверное, я так разругался с ней, потому что мы встречались, — подумал он, — а друг она просто отличный!».

Без Лаванды гулять по Косой аллее было не настолько весело, поэтому Рон достаточно быстро покинул её и вернулся домой, не забыв, правда, зайти в цветочный магазин и купить небольшой букет невянущих роз. В конце концов, невежливо идти в гости без подарка. Время до шести вечера прошло незаметно, Рон привел себя в порядок, принял душ, подстриг ногти, надел новую черную с красной окантовкой мантию и понял, что полностью готов к визиту. Его сильно успокаивала мысль о том, что Гермиона всё равно сегодня останется в библиотеке до ночи, а значит, они никак не смогли бы провести время вместе.

Квартира Лаванды в Лондоне, недалеко от Косой аллеи, Рона удивила. Он никогда не был в настолько женских домах. В гостиной и на кухне на всех тумбочках и полках лежали кружевные салфетки, в вазочках стояли цветы. В воздухе витал приятный запах чистоты, цветов и выпечки. Окна были завешены тонкими легкими занавесками, пропускавшими в комнаты золотистый свет закатного солнца. Девушка страшно обрадовалась цветам, сразу же поставила их в воду, попутно рассказывая, как она рада, что Рон её всё-таки навестил. Пока они шли в гостиную, где был накрыт маленький столик, Рон узнал, что квартира Лаванде досталась от бабушки, что она решила попробовать этим летом пожить самостоятельно, что крыжовник ей сегодня продали просто замечательный… Через некоторое время, сидя за столом и поедая вкуснейшую пышную выпечку, Рон отключился от разговора. Откинувшись на спинку стула, он просто наслаждался уютом. Болтовня Лаванды не раздражала, а создавала то самое замечательное ощущение спокойствия и домашнего тепла. Он словно снова был в родном, настоящем доме, не обезображенном войной. В камине горел огонь, братья уехали в школу, Джинни играла на полу в стороне, а Рон сидел в отцовском кресле и слушал ненавязчивую мамину болтовню и наблюдал, как она готовит.

Лаванда, казалось, ничуть не обижалась на него за то, что он не участвовал в разговоре. Складывалось ощущение, что она понимает Рона, его желание почувствовать себя тем, о ком думают, о ком заботятся. В детстве он обожал время, когда братья уезжали в Хогвартс. Тогда он на долгое время становился любимым сыном, объектом заботы и внимания.

Постепенно пироги были съедены, чай выпит. Заклинаниями Лаванда отправила посуду на кухню и убрала со стола. Пора было уходить. Рон поднялся, девушка проводила его до двери.

 — Мы так здорово пообщались, — сказала она на прощанье, — если будет время — приходи ещё! Кстати, я собираюсь послезавтра печь малиновый торт. Попробуешь?

Неожиданно для себя Рон согласился, и они договорились встретиться также в шесть, послезавтра.

Домой Рон вернулся благостным и спокойным. В душе его царил мир. Он был уверен, что любые сложности сумеет преодолеть. Разговор с Гермионой уже не пугал. В конце концов, как можно было не верить в свои силы, когда такая милая и красивая девушка как Лаванда искренне стремится заботиться о нём?

Гарри с наслаждением вдыхал вечерний воздух, чувствовал, как в его груди равномерно, неспешно стучит сердце. Даже зрение стало чётче, очки не раздражали. Мир был прекрасен, и Гарри хотелось кричать от счастья. Но он не издал ни звука — он пробирался между горгулий на стенах Малфой-мэнора, и любой лишний звук мог его выдать. Они с Драко решили, что защита должна быть активна, иначе ограбление будет ненатуралистичным. Правда, Гарри получил точный план дома и сада с указанием разрушенных частей защиты, поэтому авантюра была малоопасной. Однако Гарри предпочел идти не в обход, а красться вдоль стены, рискуя в любой момент попасться на глаза каменному чудищу. Он не стал надевать мантию-невидимку, ограничившись дезиллюминационным заклинанием и чарами тишины.

Стена мэнора была сложена из камня, и обвивал её безобидный плющ. Однако Гарри был предупреждён заранее — внизу, вдоль неё, растут дьявольские силки, а им лучше не попадаться. Потому передвижение Гарри осложнялось тем, что ему нужно было оставаться в тени, но не попасть в растительную ловушку, и от этого ощущение счастья только усиливалось. Через несколько минут Гарри достиг пробоины в защите. Горгулья попала под какое-то заклинание и треснула на несколько частей, потеряв дееспособность. Волшебник, не колеблясь ни секунды, разбил её голову на множество кусочков и спокойно перебрался через стену, вовремя заметив хищный побег дьявольских силков и отпугнув его короткой вспышкой света.

Он был на территории мэнора. «Ну, что ж, Малфои, гости прибыли,» — подумал он с возрастающим азартом и медленно пошёл вперед. По словам Драко, ловушек впереди не было: их почти полностью уничтожил Лорд, так и не сумев настроить на себя. Единственное, чего стоило опасаться — змей, которых красноглазый псих приманивал сюда десятками, но их-то Гарри и не опасался, но прислушивался внимательно. Именно это спасло ему жизнь — он сумел расслышать тихий шорох и шипение, прежде чем крупная чёрная змея бросилась на него. Не размышляя, Гарри отскочил в сторону, силясь понять, что именно она шипит, но тщетно. Запустив в тварь оглушающее заклятье, Гарри осветил траву под ногами. Больше змей не было, но нельзя было утверждать, что он не встретит ещё одну впереди. Обижать рептилий было обидно — Гарри привык, что они слушаются его и не трогают. Но, похоже, со смертью крестража в его голове он лишился способности говорить на языке змей. Открытие оказалось несвоевременным.

С повышенной осторожностью Гарри продолжил свой путь, но больше змей не встретил. Черный ход мэнора был закрыт, но несколько отпирающих чар легко решили эту проблему. Ориентируясь по плану Драко, Гарри прошел в гостиную. Очень хорошо знакомую ему гостиную.

С тех пор, как он лежал здесь, на полу, под пристальными взглядами Малфоев и Беллатрисы, ошеломленный Гермиониным жалящим заклинанием и совершенно беспомощный, комната мало изменилась. Малфои так и не восстановили дом. С большим наслаждением Гарри ударил заклинанием по каминной полке и разнёс её вдребезги. Потом под горячую руку попались тёмные камни на стенах, мозаичный пол, и только в конце он разрушил тайник в тёмном углу. Никаких артефактов здесь не было, только сиротливо лежал серебряный перстень с крупной печаткой. Гарри подцепил его левитацией и закинул в сумку на боку. На этом его роль была окончена, но любопытство заставило его покинуть гостиную и подняться наверх. Чары Гоменум Ревелио показали, что в одной из комнат есть люди, и он не мог не взглянуть на старших Малфоев.

На втором этаже убранство сохранилось куда лучше. В каменных нишах мерцали мозаичные картины, гордо стояли древние рыцарские доспехи, а каждый держатель для факела был маленьким произведением искусства. Гарри так и представил себе маленького Драко, который важно расхаживает по этому музейному великолепию, и подумал про себя: «Неудивительно, что он вырос таким редкостным засранцем».

Из множества дверей только одна была приоткрыта, из нее лился мягкий оранжевый свет. Никаких звуков не доносилось.

Он осторожно заглянул внутрь и задержал дыхание — от увиденного стало не по себе.

Когда Драко сказал, что его отец немного не в себе, Гарри решил, что он прячется от общественного внимания или тяжело переживает поражение Лорда. На деле оказалось, что Люциус Малфой сошел с ума. Он лежал на неширокой кровати, его руки были прикованы к металлическим подлокотникам, вокруг отчетливо виднелась голубоватая сфера удерживающих чар. Он смотрел прямо перед собой и монотонно качал головой из стороны в сторону. Рядом в кресле сидела Нарцисса, за два месяца постаревшая на двадцать лет. От надменной леди не осталось и следа. Это была та женщина, которая помогла ему в последней битве, но окончательно сломленная обрушившимся на семью горем.

Осторожно Гарри вышел из мэнора. Напряжение и азарт ушли, вернулась мерзкая дрожь в руках и сбивающийся сердечный ритм, но как он ни старался, вернуть ощущение опасности не смог. Он желал Малфоям смерти, тюрьмы. Но никогда не желал безумия. Страшно представить, как Драко выносит это всё. «Понятно, почему он сумел оценить прелесть темного пива,» — подумал Гарри, легко отбрасывая от себя змею, выходя за границы защиты и аппарируя домой.

Драко ждал его на том месте, где Гарри его оставил часом ранее. На столе стояло две упаковки сухой лапши и чайник. Увидев Гарри, Драко вскипятил заклинанием воду.

Гарри не хотел шутить, но и обсуждать увиденную картину не желал, поэтому ухмыльнулся и сказал:

 — Надо же, моя хозяюшка уже приготовила ужин! А где же чай?

 — Заткнись, Поттер, и жри, что дают, — огрызнулся Драко, но чай налил.

Гарри перевернул сумку, и из нее выкатилось кольцо.

 — Извини, но это единственный артефакт, который я нашел в твоем «зашибись-каком-надёжном» тайнике под полом.

Драко покраснел, причем так, как краснеют только блондины — от корней волос до ушей.

 — Видимо, мать… убедила отца убрать всё опасное куда-то. Но это не важно. Ты принес классную вещь!

Парень нацепил кольцо на палец и довольно помахал рукой. Потом посмотрел на скалящегося Гарри и сообщил:

 — Если ты решишь пошутить на тему того, что только что притащил мне кольцо, я дам тебе в зубы.

 — Я этого не говорил, ты сам сказал!

Драко с размаху попытался выполнить угрозу, но Гарри уклонился, в его голове мелькнула мысль о том, что именно это ему и нужно — хорошая драка.

После того, как они разошлись и починили комнату, Гарри вкратце рассказал о своем визите, заверил друга, что портреты предков не пострадали, и поинтересовался, что же за такое замечательное кольцо он похитил.

Оказалось, это был перстень наследника рода, штука почти бесполезная, но статусная и прикольная.

 — Ладно, Гарри, меня ждет Аврорат, — сказал Драко, поднимаясь из-за стола.

 — Неужели я отдохну от твоей физиономии в моей квартире, Драко? — поинтересовался Гарри, но сам себе быстро ответил, — навряд ли.

 — Думаю, у тебя есть пара часов, чтобы побыть в одиночестве и помечтать обо мне, — сообщил Драко и ломанулся к балкону, с которого можно было аппарировать. Не успел — заклинание щекотки свалило его по дороге.

 — Ты придурок! — простонал он, пытаясь сбросить чары, но безуспешно.

Помучив его минуту, Гарри снял заклятие, помог другу встать и выставил его на балкон легким пинком под зад:

 — Смотри, не променяй там меня на парочку авроров, — напутствовал он его, и Драко все-таки аппарировал в мэнор, пожелав Гарри заткнуться.

Гарри остался один. Как ни странно, появление в его жизни такого своеобразного друга шло ему на пользу. Он меньше пил, больше смеялся, крепче спал. Имея возможность каждый день выпускать пар в шуточных драках или жёстких магических дуэлях, он получал ежедневно необходимую дозу адреналина и по ночам не просыпался от кошмаров. После драки на кухне воспоминания о чете Малфоев отошли на второй план. Он сочувствовал Драко, фактически потерявшему отца, но картинка прикованного к постели сумасшедшего Люциуса потускнела.

Гарри упал на диван и включил телевизор — тот потрескивал, искривлял изображение, но все-таки выживал среди заклятий и показывал основные каналы. Переключив новости на какой-то безмозглый сериал, парень закрыл глаза и задумался.

Его жизнь не была нормальной. Все нормальное для него было связано с Джинни, в ней он видел воплощение всех своих идеалов. Она была заботливой, доброй, хозяйственной, но никогда и никто не назвал бы её клушей. В Джинни собирались все лучшие черты ото всех известных Гарри женщин. Он хотел называть её своей девушкой, невестой, женой, хотел возвращаться каждый день домой к ней, к её заботе и любви. Но не мог. Несколько дней спокойствия, и Гарри начинал срываться. Сначала он становился мрачным, потом раздражительным, а затем и опасным. Поэтому он только изредка наведывался в «Нору», забирал Джинни на прогулку или к себе, в лондонскую квартиру, а потом она возвращалась домой. Гарри знал, что она ждет от него предложения, он собирался его сделать, но не мог себя заставить. Он был уверен, что не пройдет и двух недель, как он сорвется и сделает что-нибудь непоправимое. На самом деле, это может произойти даже раньше. Если они заснут в одной постели, ему приснится кошмар, а Джинни — добрая, ласковая Джинни — решит его успокоить, он убьет, прежде чем проснётся.

 — Стоит не думать об этом! — сказал он вслух, а потом подскочил с дивана, бросил обездвиживающее заклятье и тут же нырнул за столик. В комнате кто-то был, он услышал, почувствовал чужое дыхание!

Телевизор замолчал, и наступила полная тишина.

Гарри выглянул из укрытия и с облегчением увидел замершего Малфоя.

Расколдовав его, он мрачно спросил, не опуская палочку:

 — Как ты впервые познакомился со мной?

 — Э… в лавке мадам Малкин, ты показался мне редкостным придурком.

Гарри опустил палочку, а Малфой продолжил:

 — Ты и сейчас кажешься мне редкостным придурком с редкостной паранойей.

Драко повернулся, чтобы закрыть дверь на балкон, и именно этот момент Гарри выбрал, чтобы рявкнуть любимое:

 — Постоянная бдительность!

Драко подскочил на месте, повернулся и повторил:

 — Ты редкостный придурок.

Гарри развел руками и сообщил:

 — Я знаю. Ну, как прошло?

Аврорам не очень понравилось видеть кого-то по фамилии Малфой в роли пострадавшей стороны, но они оперативно прибыли в мэнор, осмотрели все разрушения и пообещали разобраться.

 — Кстати, тебя по следам магии не раскроют?

 — Нет, — Гарри вытащил из рукава ещё одну палочку, — обезоружил кого-то из Пожирателей в Хогвартсе, теперь ношу как запасную.

 — Зашибись. Я живу с опасным психом с двумя палочками, — пробормотал Драко, любовно поглаживая свою собственную, купленную взамен той, что Гарри отобрал у него в поместье, и попросил, — будь добр, свали с моего любимого дивана.

Гарри покачал головой и направился на кухню, вслух рассуждая о «сверхнаглости некоторых слизеринцев».

Драко развалился на диване и удовлетворенно вздохнул. Пожалуй, из всех людей в друзья он выбрал бы себе именно этого неуравновешенного маньяка.

Драко давно уже не беспокоился о том, что произошло с его родителями. Отец выбрал свою участь, он уничтожил их семью, исковеркал жизни жены и сына, обрек их род на бедность и бесчестье. Матери Драко сочувствовал, но понимал, что ничем не поможет. Теперь его главная задача — начать жизнь с чистого листа и вернуть роду Малфоев блеск.

А что может быть лучше для начала новой жизни, чем дружба с Гарри Поттером?

Первое занятие с профессором Снейпом прошло для Луны удивительно интересно — он рассказывал о том, как устроено сознание, что такое мысли и эмоции, показал упражнения для создания блока. Девушка искренне улыбалась, возвращаясь домой — с профессором было интересно, а его мозгошмыги были активными, но ненавязчивыми, словно он держал их на коротком поводке. Вообразив себе профессора с десятком поводков в руках, выгуливающего рычащих недовольных мозгошмыгов, Луна хихикнула. К сожалению, у профессора явно были большие проблемы. Он всегда казался Луне очень несчастным и обиженным человеком, а теперь это ощущение только усилилось. «Наверное, — подумала она рассеянно, — очень грустно быть мертвым, даже понарошку». На самом деле, ей казалось, что быть на самом деле мертвым всё-таки даже лучше и интересней. Профессор Снейп же был очень похож на привидение — тоже застрял между двумя мирами, только если привидения были скорее мёртвыми, чем живыми, то профессор, наоборот, скорее живым, но всё-таки немножко мёртвым.

С этой мыслью Луна села за свой рабочий стол и опёрлась щекой о руку. Под стеклом на столе бегали единороги. Когда двое решили подраться, Луна потыкала в них пальцем, и они смущенно разбежались. Над единорогами, в облаках, парил грустный морщерогий кизляк. Конечно, таких животных на самом деле не было, но папа утверждал, что если долго говорить о чем-то со страниц печатного издания, то люди начнут этому верить. И он был прав — всего через год после того, как они выдумали этих существ, в Британии организовалось «Общество защиты морщерогих кизляков», члены которого ежемесячно встречались, обсуждали проблемы экологии и пытались решить, как именно обезопасить кизляков от охотников и экологических катастроф.

Кизляка Луна тоже потыкала пальцем, но он был куда менее пугливым, поэтому переполз на соседнее облако и выдохнул из ноздрей пар.

Девушка достала из стола пачку чистых листов и гуашь. Вообще, она предпочитала рисовать акварелью, но некоторых людей было просто невозможно нарисовать размытыми или эфемерными. Например, Гарри — его она всегда рисовала только гуашью, в нем не было ничего воздушного, он был очень конкретный, настоящий и чёткий. Невилл, наоборот, лучше всего получался акварелью или пастелью, как и Джинни, потому что всё самое прекрасное в них пряталось внутри. Гермиону вообще было бесполезно рисовать красками, только цветными карандашами. Ей не подошли бы мягкие линии или легкие полутона. Сложнее всех из друзей было рисовать Рона — Луна никак не могла сделать его настолько же искренним и застенчивым, какой он в жизни.

И вот сейчас она хотела попробовать нарисовать профессора Снейпа — она часто рисовала учителей, но мрачного зельевара на бумаге представить себе не могла.

Твердой рукой Луна очертила контур лица карандашом и начала набрасывать черты. Начала с глаз и сразу же об этом пожалела. Стоило ей закончить рисовать зрачки, как веки дрогнули, пару раз сомкнулись, а потом взгляд стал узнаваемо-недовольным, чуть прищуренным.

 — Не смотрите на меня так, профессор, — сказала Луна, — я вас ещё не дорисовала. Закончив контур губ, девушка смешала цвет для лица и осторожно закрасила кожу, потом пришёл черед черных волос, легких теней на худых щеках, и вот уже с листа на неё очень недовольно смотрел узнаваемый профессор.

 — И нечего поднимать глаза к небу, — погрозила ему Луна, подсушила краску заклинанием и убрала работу в папку.

За рисованием время летело быстро, день клонился к вечеру, но Луна решила ещё сделать несколько украшений, а потом идти обедать.

Самодельные украшения были её особой гордостью. Ей нравилось думать о том, что каждый её кулон, каждая пара серёжек — почти настоящий артефакт, сделанный своими руками, а не просто купленная в магазине бижутерия. В этот раз материалом она выбрала дерево. Тонкие кружочки из сосны отлично будут смотреться в ушах. Луна полистала учебник по Древним Рунам и выбрала руну «Радость». Осторожно волшебной палочкой она выгравировала символ сначала на одной, а потом и на второй пластинке, проделала дырочки для замочков и вручную покрыла стойким древесным лаком. Набор замочков у неё был, и она выбрала изящные серебряные, которые будут плотно держаться в ушах.

Луна закончила делать серьги, когда за её спиной вспыхнуло пламя камина, и в нём показалось лицо Гермионы Грейнджер.

— Привет, Гермиона, — сказала Луна, оборачиваясь и широко улыбаясь подруге, — может, ты зайдешь?

Девушка кивнула и вскоре уже выходила из камина, отряхиваясь от сажи и сразу же подчищая грязь взмахом палочки.

— Привет, Луна, — произнесла Гермиона, без приглашения садясь на низкий полосатый желто-синий диван, и замолчала.

Луна видела, что подруга чем-то сильно расстроена и обеспокоена. После печального происшествия с родителями Гермиона сильно замкнулась в себе и в своей новой идее — отучиться на целителя и исправить свою ошибку, но сегодня её терзала не вина, а злость. Луна призвала чашки с чаем, подождала, пока девушка выпьет половину и немного успокоится, — не зря же она держала у себя специальный успокаивающий чай! — и спросила:

— Кого ты хочешь убить?

Гермиона хмыкнула:

— Ты удивительно точно умеешь угадывать чужое духовное состояние. Вообще, я хотела спросить, как ты себя чувствуешь.

— Нет, не хотела. Ты только сейчас об этом вспомнила, но все равно, спасибо, хорошо. Так чей труп мы будем прятать?

— Рональда Уизли, — мрачно сообщила Гермиона и залпом допила то, что оставалось в кружке.

— Нет, Гермиона, Рона мы убивать не будем — он наш друг. Давай ты утолишь свою кровожадность за счет кого-нибудь, кого не жалко, хорошо?

Оказалось, что Гермиона жаждет именно Роновой смерти, причём мучительной. Через три порции успокаивающего чая и два глотка настойки лирного корня Гермиона все-таки рассказала, в чем дело. Вот уже почти неделю Рон чуть ли не каждый день гуляет по Косой аллее с Лавандой Браун!

— Ты ревнуешь! — радостно сообщила Луна, — и не смей этого отрицать.

— Мы встречаемся! Как он может так поступать?

Луна вздохнула. Ну как можно объяснить этой правильной и умной девушке, что временами она просто дурочка?

— Гермиона, ты говоришь, вы встречаетесь, но ты хоть сама помнишь, когда последний раз вы вместе гуляли?

— Конечно, помню! Это было… около… двух недель назад! Да, всего две недели!

Ну, что можно было на это сказать? Невозможно убедить Гермиону Грейнджер, что она в чём-то не права.

Гермиона не считала, что она ошибается, и жаждала мести.

— Я посмотрю на его лицо, когда кто-нибудь ему расскажет, что меня видели с… — тут она запнулась, так как в её окружении никого более или менее симпатичного, способного вызвать ярость Рона, не наблюдалось. Луна тактично не стала напоминать, что нечто подобное девушка уже делала на своем шестом курсе, и плодов это не принесло. Зато на её лице вдруг проступило выражение почти что счастья, столь редкое в последнее время.

— Ну, конечно! Это заставит его просто сходить с ума от ярости! Луна, ты чудо! — Гермиона подскочила, порывисто обняла подругу и скрылась в пламени камина.

Оставшись одна, Луна покачала головой. Ей казалось, что только что она не сумела удержать Гермиону от крайне опрометчивого поступка, и никакие оправдания здесь не подходили. Видимо, придется тщательно последить за Гермионой и попытаться не допустить какой-нибудь катастрофы. На самом деле, спасение кого-то и предотвращение чего-то было самым нелюбимым занятием Луны. Она не чувствовала в себе ни безрассудной храбрости, ни опасного любопытства. Её мало привлекали чужие тайны. Но Гермиона — одна из немногих её подруг, и сейчас речь идет не о спасении от чудовища, а о том, чтобы не дать ей наделать глупостей в личной жизни, поэтому Луна без раздумий встала со стула и тоже подошла к камину, опустилась на колени, бросила щепотку летучего пороха и сказала:

— Площадь Гриммо, 12.

Её обзор из камина был ограниченным, но кухню особняка Блэков она узнала сразу. Возле стола сидел, опустив уши, старик-Кикимер. Увидев Луну, он подскочил и спросил:

— Что угодно мисс подруге хозяина Гарри?

— Здравствуйте, сэр, — поздоровалась девушка с эльфом, отчего тот расплылся в беззубой улыбке, — мне нужно поговорить с мистером Гарри Поттером.

Хозяин Гарри, как оказалось, в особняке Блэков бывает редко и никогда в нём не ночует, однако всего через пару минут разговора Луна получила адрес собственной квартиры друга.

Гарри обнаружился на диване напротив камина. Увидев Луну, он сначала чуть не оглушил её каким-то невербальным заклинанием, но сразу же извинился.

— Не ожидал увидеть тебя в собственном камине в начале двенадцатого!

— Прости, Гарри! Мне жаль, что я отвлекла тебя от твоих мыслей, теперь ты почти потерял нить размышлений.

Парень махнул рукой и пригласил Луну зайти в квартиру, предварительно не забыв спросить, какой именно артефакт он искал, когда пришел в Хогвартс в конце прошлого учебного года. Впрочем, все друзья уже привыкли к постоянным проверкам Гарри и не обижались, хотя Гермиона уже несколько раз предлагала просто придумать пароль и сообщать его другу при встрече. Но Гарри отказался, аргументировав это тем, что враги могут пароль подслушать или выпытать с помощью Сыворотки правды.

Оказавшись в комнате Гарри, Луна тут же огляделась, отметила про себя, что за стеной на кухне кто-то есть, но спрашивать не стала.

— У тебя что-то случилось, Луна? Как ты себя чувствуешь?

В отличие от Гермионы, Гарри спрашивал с искренним интересом. Но он всегда был очень внимателен к людям, о чём девушка ему и сообщила, заставив бесстрашного гриффиндорца покраснеть.

После этого Луна в нескольких словах описала ему визит Гермионы и нездоровый ажиотаж в её глазах, появившийся, когда она придумала месть Рону.

— Знаешь, — протянул Гарри, — говоря откровенно, мне всё равно, что затевает Гермиона. Если это заставляет её хоть на десять минут отвлечься от мыслей о собственной вине, она может хоть грабить банк, хоть соблазнять всю команду «Пушек Педдл». В последнее время она больше напоминает собственную тень, а не живого человека. С Роном я, конечно, поговорю, но очень тебя прошу: не мешай Гермионе и не отговаривай её.

В общем и целом, спорить с логикой Гарри было трудно. Гермиона действительно слишком сильно погрузилась в себя, и, возможно, месть любимому парню и коварные планы — это именно то, что ей нужно.

Когда Луна уже собралась уходить, в комнате появился еще один человек. Обитателем кухни Гарри Поттера оказался никто иной как Драко Малфой, причём его появление совершенно не напрягло нервного и подозрительного Гарри.

— Привет, Лавгуд, — бросил ей Малфой, — надеюсь, тебе лучше.

Луна почувствовала, как её брови уверенно поднимаются вверх. Ему было не всё равно! Ему действительно было не всё равно!

— Подумать только, Драко, ты действительно интересуешься моим здоровьем?

Малфой пожал плечами:

— Если с тобой что-нибудь случится, Поттер превратится в конченного психопата.

Луна рассмеялась. На самом деле, представить себе Гарри и Малфоя друзьями было сложно, но, судя по всему, они неплохо общались.

Поболтав с ними двоими ещё некоторое время и узнав, что они все вместе будут учиться на седьмом курсе в Хогвартсе, Луна вернулась домой.

Уже засыпая, она подумала, что в последнее время всё чётче различает чужие эмоции. Возможно, если она научится управлять этими способностями, она сможет помогать людям? Не спасать их, а именно помогать им разбираться в себе?

Мысль была приятной и перспективной, но девушка её отложила в сторону, вплотную занявшись упражнениями, которые ей посоветовал профессор Снейп. Она заснула, чувствуя, как медленно погружается в черноту безо всяких мыслей или эмоций.

Как ни старался Северус доказать себе обратное, занятия с Лавгуд он ждал. Пока посторонний человек находился в его доме, страхи отступали, и он ощущал какое-то подобие жизни. На самом деле он не слишком верил в успех своего начинания, в отличие от Гриндевальда, он не был мастером ментальной магии и никогда не увлекался этим разделом, оставаясь ремесленником, а не художником. Защитить своё создание, создать четыре щита один поверх другого — легко, проникнуть в чужой разум, грубо сломать или мягко сдвинуть чужие блоки — тоже. Но до искусства Лорда, умевшего навевать грёзы, постепенно превращающиеся в кошмары, заставлявшего людей видеть то, что ему было угодно, Северусу было далеко. Его общение с эмпатом вряд ли могло ему сильно помочь — несмотря на имидж сумасшедшего, хотя и великого мага, Дамблдор был одним из самых скрытных людей, каких знал Северус, и своими переживаниями и историями из прошлого не делился.

Размышляя о природе эмоций, Северус неспешно, плавными движениями волшебной палочки наводил порядок в своём доме: убирал пыль, расставлял мебель — стараясь при этом как можно дальше держаться от левой стены гостиной, той самой, в которой гипотетически кто-то живет. При свете дня ночные кошмары казались откровенным бредом, волшебник всегда гордился своей холодной логикой и острым и трезвым умом, а, с точки зрения разума, никакого монстра в стене быть не могло. Правда, поисковое заклинание «Гоменум Ревелио» показывало только разумных обитателей, но Северус настоятельно посоветовал себе не думать об этом. В самом деле, если бы существо в стене хотело ему навредить, оно бы сделало это.

Постепенно стрелка часов приблизилась к отметке «одиннадцать», и на улице раздался хлопок аппарации. Вошедшая в дом Лавгуд сегодня по-настоящему оправдывала своё школьное прозвище. На ней было насыщенно-фиолетовое платье до колен, гольфы — правый желтый, а левый почему-то зелёный, — волосы она заплела в два десятка мелких косичек. В ушах болтались кругляши из дерева. Северус не приглядывался, но ему показалось, что на них нарисованы руны.

 — Здравствуйте, профессор Снейп! — с аномальной жизнерадостностью сказала студентка. Северус поморщился. Если пять минут назад он хотел, чтобы она пришла, то теперь мечтал, чтобы она убралась как можно дальше от его дома.

 — Мисс Лавгуд, здесь, конечно, не школа, но впредь я бы попросил вас одеваться более уместно, — проговорил он сквозь зубы.

 — Хорошо, сэр, — удивительно легко согласилась девушка, — просто сегодня такой хороший день…

 — Вы так одеваетесь в хорошие дни? Я начинаю опасаться плохих… — Северус сел в удобное плетёное кресло и скрестил руки на груди. Сам он был одет в чёрную мантию, и вид разноцветной Лавгуд казался ему ударом по зрительным нервам.

Девушка села в то же кресло, что и в прошлый раз, а потом спросила:

 — Сэр, если не секрет, что не так с моим внешним видом?

 — А как вы сами думаете?

 — Он несколько необычен. Но, сэр, когда я так одеваюсь, люди вокруг радуются. Почти все.

Северус вздохнул. Кажется, он понял, почему Альбус питал такую страсть к нелепым одеяниям. Положительные эмоции, ну конечно.

 — Мисс Лавгуд, послушайте. То, что вы принимаете за положительные эмоции, это всего лишь веселость людей от встречи с чем-то странным и смешным. Вы ведь не мечтаете о карьере клоуна?

Девушка удивленно уставилась на него, её чуть навыкате глаза стали, казалось, ещё больше.

 — Что, вы об этом не задумывались? — Северус поджал губы. — Никогда не задавались вопросом, зачем придуманы те или иные нормы этикета или требования к одежде? Чтобы не выглядеть смешно и глупо, Лавгуд. А теперь приступим к занятию. Вы делали позавчера и вчера упражнения, которые я вам показал?

Лавгуд тихо ответила, что делала, её глаза были устремлены в пол и, по видимости, она очень тщательно изучала рисунок ковра.

 — Лавгуд! — позвал её Северус и ехидно спросил, когда она подняла на него взгляд, — что такого интересного вы нашли в моём ковре?

Понаблюдав секунд тридцать за её смущением и порадовавшись, что, по крайней мере, он не утратил способности сбивать со студентов спесь парой слов, он резко споткнулся о собственные мысли и обругал себя полным идиотом. Его задача — завоевать доверие Лавгуд, а не запугать её. Он кашлянул и поднялся со своего места.

 — Мисс Лавгуд, — начал он как можно мягче, — я не хочу вас оскорбить или напугать.

Студентка подняла голову.

 — Вы не первый знакомый мне эмпат, таким образом пытавшийся вызвать у людей положительные эмоции. Но то, что позволено старику и, к тому же, величайшему магу современности, не будет сходить с рук молодой девушке.

— Я понимаю вас, сэр, — ответила Лавгуд после минутной паузы, — я никогда не смотрела на этот вопрос… таким образом. Мой папа говорил, что важно содержание, а не форма.

Северус вспомнил учившегося на несколько курсов старше него Ксено Лавгуда — тот ещё местный сумасшедший был.

— Ваш отец во многом был прав. Но, к сожалению, большая часть людей — стадо баранов, а им плевать на содержание. Не стоит дразнить баранов, мисс Лавгуд.

Сказав это, Северус вернулся в кресло и вздохнул. Он сам любил дразнить баранов. Пренебрежение своим внешним видом не раз выходило ему боком. Он считал, что выше всех этих глупостей с белыми воротничками и манжетами, начищенными туфлями и подстриженными по последней моде волосами. Он же гений — зачем ему светские условности?

 — Вы ведь и сами предпочитаете игнорировать форму, — медленно произнесла Лавгуд, вырвав Северуса из его мыслей, — правда?

Сделав в уме пометку никогда не размышлять о своих проблемах в присутствии необученного эмпата, волшебник резко сменил тему:

 — Довольно посторонних разговоров. Давайте начнём занятие.

В это раз сам Снейп почти ничего не рассказывал — говорила девушка. Она должна была подробно описать, как именно «ведут себя мозгошмыги» при базовых эмоциях. К сожалению, наглядное пособие, то есть сам Северус, обладал не слишком широким эмоциональным диапазоном, но, хотя состояние «бесконечный восторг» он воспроизвести так и не сумел, с печалью, любовью, ненавистью, яростью, задумчивостью и скукой они более или менее разобрались. Предположение Северуса о том, что каждой эмоции соответствует определенный цвет, оказалось не совсем верным. Цвет «мозгошмыги» меняли, но при этом изменяли скорость движения, траектории и даже запах.

В качестве домашнего задания Лавгуд получила продолжение ежевечерних занятий окклюменцией и анализ основных эмоциональных состояний своих знакомых. Они договорились, что девушка будет вести своеобразный дневник. Когда она уходила, Северус хотел было спросить про обитателя стены, даже окликнул её, но не решился оказаться в глазах студентки доверчивым дураком, поэтому сказал:

 — Мисс Лавгуд, вы чистокровная волшебница и наверняка сами знаете о том, как именно происходит инициация силы у ведьм. Если такая инициация произойдет в самое ближайшее время, мне будет проще запереть вас в палату Мунго с мягкими стенами, чем научить. Вы меня поняли?

Девушка покраснела до корней волос, сообщила, что всё поняла, и аппарировала к себе.

Северус отправился на кухню. Несмотря на то, что Лавгуд его раздражала своим внешним видом и вечно отсутствующим взглядом, заниматься с ней было приятно. Она слышала все объяснения с первого раза, быстро понимала смысл задания и почти не задавала глупых вопросов. А ещё от неё исходила такая энергия тепла и позитивного мышления, что становилось стыдно за собственные упаднические настроения. К сожалению, с Лавгуд был связан ещё один вопрос — что делать, когда она вернётся в Хогвартс? Прерывать обучение будет попросту глупо, а встречаться только на каникулах или в редкие выходные в Хогсмите — уничтожить все успехи от занятий. Любые тренировки в ментальной магии должны быть постоянными, иначе никакого прогресса не будет. Таким образом, Северусу нужно было иметь возможность заниматься с Лавгуд хотя бы раз в неделю. Он видел два варианта — либо она получит специальное разрешение и будет аппарировать к нему каждые выходные, либо он так или иначе должен появляться в Хогвартсе. Последнюю мысль он резко отклонил как крайне неразумную и даже рассмеялся: уж больно смешная ему нарисовалась картина. Большой зал, праздничный ужин, МакГонагалл толкнула короткую, но прочувственную речь, на столе появились подносы с едой. И тут, едва студенты успели положить себе первые порции, распахиваются двери зала, и на пороге появляется он, Северус Снейп. На минуту в зале воцаряется абсолютная тишина, потом Хагрид роняет свой стакан на пол. Все подпрыгивают от неожиданности, а Северус радостно сообщает: «А я настоящий».

Дальше додумать он не сумел, громко рассмеявшись. Большой зал и все преподаватели так четко и ясно встали у него перед глазами, что сердце чуть сжалось. Приходилось признать — он хочет когда-нибудь снова вернуться в Хогвартс, пройти по коридорам, роняя свое коронное «Минус десять баллов с Гриффиндора» и уничтожая взглядом смущённую парочку, пойманную за какой-нибудь колонной. Хотел снова сидеть за столом и перекидываться с Минервой ядовитыми фразочками. Может, он и не хотел бы всю жизнь проработать в школе, но оказаться там ещё на один год было бы прекрасно.

Конечно, мысли это были глупые, но они удивительно сильно вырывали его из когтей той апатии, в которой он пребывал большую часть времени с момента своей «недосмерти».

Улыбнувшись, Северус накинул маскировку и отправился в Лондон — ему было необходимо немного развеяться, подышать воздухом, посмотреть на лица живых людей.

Утро для Гарри началось достаточно обыденно. Он подскочил в начале пятого от ощущения чужого взгляда, со вздохом восстановил разрушенную десятком заклинаний мебель и отправился пить кофе и листать «Ежедневный пророк», который как раз в четыре утра ему доставляли. Новостей интересных не было, разве что собственная физиономия на второй полосе заставила поморщиться. Пророк был отброшен через пару минут раздражением — ничего интересного!

Гарри приманил к себе стопку корреспонденции и поводил над ней палочкой. Три письма, пропитанных любовными зельями и духами с приворотом, сразу сжег, еще два, с непонятными заклинаниями, отлевитировал в специальный ящик для подозрительных посланий, а остальные конверты стал аккуратно просматривать. Фанатский бред, даже и без зелий, Гарри никогда не читал и сразу же уничтожал — читать, что он «самый прекрасный мужчина Британии, а то и всего мира» или что кто-то там «пылает страстью при одной мысли о нем» было неприятно и даже почему-то унизительно. Также он принципиально не открывал письма из разных департаментов Министерства Магии, в которых ему предлагали работу, стажировку, практику или все, что он пожелает. Гарри отлично понимал, что эти предложения адресуются не ему, а Мальчику-Который-Выжил-и-Победил (да, пресса удлинила его титул). Никого из этих работодателей не интересовали его способности, словно победа над Волдемортом автоматически делала его профессионалом в любом деле. Особенно посмешило его полученное месяц назад приглашение от Гильдии зельеваров, которая предлагала ему членство. На секунду Гарри вообразил себе выражение лица покойного Снейпа, и едва не скатился под стол от хохота.

В общем, из всех сегодняшних посланий интерес представляли два — от миссис Уизли, которая интересовалась его самочувствием, спрашивала, не забывает ли он вовремя есть, и приглашала в Нору, где по нему уже все соскучились. К сожалению, в тексте этого письма отчетливо прослеживалась мысль: «Джинни ждет тебя!». Гарри любил рыжеволосую солнечную девушку, бесстрашную как львица и ласковую, как котенок, но видеть ее не хотел.

Второе письмо было от миссис Тонкс, которую Гарри так и не сумел пока назвать Андромедой, несмотря на все ее уговоры. Она рассказывала о Тедди — малыш как раз начал ходить. На приложенной фотографии Тедди заливисто смеялся и топал прямо на Гарри, а его курчавые волосы то и дело меняли цвет.

Парень погладил фотографию пальцем и отложил в сторону — потом он уберет ее в отдельную папку, в которую складывал все изображения Тедди. Сын Ремуса был ему дорог, хотя Гарри и боялся того момента, когда ребенок спросит его, почему крестный пережил войну, а оба его родителя — нет.

Миссис Уизли Гарри написал, что у него все хорошо, и пообещал заглянуть до отъезда в школу. Миссис Тонкс получила более развернутый ответ и обещание приехать на этой неделе и привезти Тедди игрушечный снитч, который летает на высоте 50-70 см с небольшой скоростью и отлично подходит для детей, только научившихся ходить.

Вообще, о крестнике Гарри старался заботиться. Он создал для него в Гринготсе отдельный счет, на который положил двадцать тысяч галлеонов. За семнадцать лет сумма возрастет почти вдвое, и на совершеннолетие ребенок получит деньги на самостоятельную и независимую жизнь или на оплату дополнительного образования. Помимо этого, Гарри, несмотря на яростные возражения Тонксов, оплачивал половину всех затрат на игрушки, одежду и лечение мальчика. Увы, но финансово Гарри участвовал в делах крестника куда активнее, чем эмоционально. У него не было никакого опыта обращения с детьми, он боялся причинить Тедди боль, а огромные серые глаза Ремуса на детском личике причиняли боль ему самому.

Когда большая сова с безличной кличкой Филин улетела с письмами, на кухню вполз Драко. Гарри сморщился и едва удержался от того, чтобы окатить его водой.

Налив себе кофе, Драко упал на стул возле окна и уронил голову на руку.

— Эй, Драко, а где же аристократические манеры наследника древнего и благородного рода?

Наследник показал средний палец и принялся за кофе. Эта картина повторялась изо дня в день. Для Малфоя утро было самым отвратительным временем суток, он с трудом поднимался в десять утра и чувствовал себя разлагающимся трупом, тогда как Гарри подскакивал ни свет ни заря и к десяти уже излучал жизнерадостность и бодрость. Поэтому каждое утро он подкалывал товарища на тему его заспанного вида и отсутствующих манер, а потом, изобразив на лице величайшее сострадание, готовил яичницу или омлет на двоих.

Завтрак был уже съеден, а наследник благородного рода почти стал напоминать человека, когда раздался сигнал — кто-то отправился к ним по каминной сети.

Гарри осторожно вышел из кухни и наставил на камин палочку.

— Я Гермиона Грейнджер, на втором курсе я решила сварить оборотное зелье, чтобы мы смогли узнать, кто наследник Слизерина, но перепутала волосы и частично превратилась в кошку, — не дожидаясь вопроса сообщила девушка и вылезла из камина.

— Привет, Гермиона! — Гарри обнял подругу и очистил ее мантию от сажи.

— Привет, Гарри, — не губах подруги мелькнула странная полуулыбка, — я решила заглянуть и узнать, как поживает мой недавний пациент.

Гарри почувствовал, что его брови ползут вверх:

— Ты интересуешься Малфоем?

Гермиона закатила глаза:

— Я интересуюсь здоровьем человека, которого лечила. Разные вещи, ты не находишь?

— Окей, — кивнул Гарри, — он в полном порядке. Выпьешь кофе?

Гермиона согласилась и прошла на кухню.

— Здравствуй, Грейнджер, — сообщил Драко, едва они вошли, — я тронут твоей заботой.

— Здравствуй, Драко, — на удивление мирно и даже мягко произнесла Гермиона, — как ты себя чувствуешь?

Малфой сообщил, что все прекрасно, и уже собирался было уйти, но Гарри, повинуясь какому-то порыву, взглядом попросил его остаться, а сам налил три чашки кофе.

Гермиона сегодня была не совсем обычная или, если говорить точнее, куда более обычная и привычная, чем в последние два месяца. Правда, она мало говорила об учебе и исследованиях, но то и дело улыбалась, спрашивала о делах Гарри, задала несколько ничего незначащих вопросов Малфою и была… милой.

Гарри мысленно хлопну себя по лбу. Она действительно была милой, и выглядела именно такой. Как он мог не заметить сразу, что ее волосы убраны в красивую прическу, что на ней светлая легкая мантия, а не джинсы и свитер, что у нее красивые ногти? Сразу же вспомнилось вчерашнее предупреждение Луны о том, что Гермиона что-то задумала. Гарри на минуту выпал из разговора и внимательнее присмотрелся к подруге. Вот она наклоняет к Драко корпус, вот взмахивает ресницами, а вот просит передать сахар и задевает его руку. Гарри почувствовал, что хочет не то рассмеяться, не то выругаться. Картинка у него сложилась: Гермиона обижена на Рона и собирается заставить его ревновать к, как уже было на шестом курсе, кому-нибудь очень его раздражающему.

— Я на следующей неделе планирую сходить в театр, посмотреть «Гамлета». Вы присоединитесь?

Малфой уже собирался что-то сказать, но Гарри его опередил:

— Разумеется, мы оба пойдем! Напиши мне название театра, и я выкуплю билеты.

После этого Гермиона, видимо, сочла свою миссию выполненной и засобиралась домой, не забыв на прощание глянуть на Драко из-под ресниц.

Когда она скрылась в огне, Малфой привалился к стенке, издал странный звук и потом жалобно спросил:

— Гарри, мне ведь не показалось? Эта грязно… — договорить он не успел, Гарри резко сжал его горло.

— Ты ведь не хочешь закончить предложение и получить от меня какое-нибудь очень болезненное, возможно непростительное заклятье, правда?

— Извини, привычка, — ответил Драко, получив возможность дышать и отирая шею, — так вот, мне не показалось, Грейнджер действительно флиртовала со мной?

— Боюсь, что так.

Драко стукнулся затылком о стену.

— И у меня для тебя две плохих новости, — радостно сообщил Гарри, усаживаясь на диван, — первая — ты окажешь мне большую услугу и сделаешь вид, что очень даже влюблен в нее.

Малфой закашлялся.

— Я боюсь спросить, какая вторая.

— Вторая — ты ее и пальцем не тронешь. Видишь ли, я не видел ее улыбающейся уже очень давно, и, если для счастья ей нужно немного подразнить одного рыжего засранца, гуляя с тобой, я ей это обеспечу, даже если придется наложить на тебя Империо.

Малфой медленно взглянул в глаза новому другу и поежился. Этот точно наложит. А еще может напомнить о долге жизни.

— Знаешь, — ответил он, чуть растягивая гласные, как всегда делал, когда нервничал, — я точно выполню первое твое условие. Но второе… зачем отдавать умную, перспективную и знаменитую девушку рыжему? Я сам на ней женюсь.

От удара кулаком в нос его спасла только реакция. Гарри чувствовал ярость от мысли, что эта белобрысая скотина тронет Гермиону и не видел причин эту ярость контролировать.

После драки мыслить стало легче.

— Она мне как сестра, Драко, — сказал Гарри негромко, залечивая несколько синяков на лице.

— Вот и думай о ее интересах. Грейнджер — сильная и умная ведьма. Рыжий ей не пара.

Гарри отчасти был согласен, хотя Рона он и считал своим лучшим другом, вместе с Гермионой их представлял с трудом, особенно в последнее время. Все-таки у них слишком разные интересы и отношение к жизни. Малфой, конечно, тоже не подарок, но он хотя бы учиться любит. И дерется хорошо, то есть сможет защитить.

— Эй, Поттер! — Драко помахал у него перед носом рукой. — Я все еще здесь и на свадьбу пока не зову.

— Я буду следить, — мрачно сообщил Гарри и с печальным вздохом принялся за восстановление интерьера, попутно отмечая, что, например, вот это зеркало ему явно не слишком нужно, а бьется слишком часто. Да и без столика возле окна можно прожить.

Драко фыркнул. Грейнджер ему совершенно не нравилась, а уж ее сегодняшний флирт вообще надо представлять отдельным комедийным номером на каком-нибудь концерте. Но женитьба на героине войны, магглорожденной да еще и подруге Гарри Поттера автоматически снимет с рода Малфоев клеймо Пожирателей Смерти. Это очень даже поможет ему, а значит, с нелюбовью стоит покончить. В конце концов, аристократы редко влюблены в своих жен, а положение рода куда важнее его личного счастья, так что сезон охоты на Грейнджер можно считать открытым.

За день до предполагаемого похода в театр в квартире Гарри начался бедлам. Сам хозяин всерьез подумывал аппарировать на Гриммо, там даже с бушующим портретом миссис Блэк было в разы тише и спокойней. Раньше Гарри был уверен, что Драко — однозначный Малфой, спокойный, язвительный и сдержанный, но всего за три часа предварительных сборов убедился — он натуральный Блэк, то есть сумасшедший, психованный и неуравновешенный. В его лице он то и дело обнаруживал сходство с Сириусом, Белатриссой и тем самым вопящим портретом.

Для начала Драко решал, что надеть. Если учесть, что из собственных вещей у него были только те лохмотья, в которых он был, когда Гарри его нашел, то проблема оказалась весьма существенной. На следующий день после спасения врага Гарри, начисто проигнорировав все его возражения, затащил его к мадам Малкин и оплатил десяток самых необходимых вещей на каждый день и школьные мантии. На все споры он отвечал в чисто малфоевской манере: "Я помогаю тебе как наследник одного благородного рода — другому". После того, как Драко фыркнул и сообщил все, что он думает о благородстве рода Поттеров, он получил в зубы, а Гарри довольно заявил, что он имел в виду род Блэков. С таким аргументом спорить было трудно, и Драко, клятвенно заверив его, что отдаст долг при первой же возможности, более финансовую тему не поднимал.

К сожалению, оказалось, что среди приобретенных вещей не было ни парадной мантии, ни приличного костюма. Предложение сходить в магазин и этот самый костюм приобрести Драко отверг с негодованием, и теперь критически осматривал гардероб Гарри и то и дело начинал громко ругаться.

— Это невыносимо! — сообщил он в пятнадцатый раз, а Гарри отметил, что его терпение истончается.

— Ты меня начинаешь бесить, — сообщил он максимально ровным тоном, — сейчас я тебя заколдую, отведу в магазин, пусть там твои вопли слушают.

— Мне нужны деньги! О, Мерлин, мне нужна работа!

Гарри изобразил аплодисменты.

— Малфою нужна работа... Если бы отец слышал это, он собственноручно заавадил бы меня.

— Драко, помнишь наш первый курс? — неожиданно спросил Гарри. Малфой кивнул, и он продолжил, — Тогда мы пошли на отработку в Запретный лес, и ты все возмущался, что, если бы отец узнал об этом, он бы что-то там страшное сотворил с Дамблдором, Филчем и школой.

— Это ты к чему?

— Я к тому, что от твоих возмущений и проклятий наша отработка не стала ни безопасней, ни короче. Это был намек, если что.

Драко задумался.

На самом деле, он привык с детства, что имя его отца — страшная сила, однако Гарри был прав. Сколько раз в школе он говорил о гневе своего отца? И сколько раз это ему помогло? Случай с гиппогрифом можно было даже не учитывать — во-первых, откровенно говоря, Драко сам был виноват, что со своими замашками великого наездника сунулся к дикому, необъезженному зверю, а во-вторых, его так и не казнили.

— Я буквально слышу, как в твоей голове вращаются шарниры мыслей, — хмыкнул Гарри, — но советую вращать их в другую сторону и решить, наконец, что ты наденешь.

Драко вздохнул и остановил свой выбор на темно-зеленом твидовом пиджаке и черных брюках из плотной ткани. Гарри кивнул и вытащил из кучи собственных шмоток, купленных Кикимером по его просьбе почти сразу после войны, обычный черный костюм. В отличие от Малфоя он не стремился выпендриться и выделиться своей одеждой, наоборот, хотел остаться незаметным.

— Поттер, — вдруг достаточно жалобно произнес Драко, — ты ведь хочешь счастья для своей подруги?

Гарри вопрос не понравился, и он скрестил руки на груди.

— Ну.

— Ты ведь понимаешь, что если мы вдвоем будем уделять ей внимание, она будет больше общаться с тобой, да?

— Это ты к чему? — повторил Гарри вопрос, который десять минут назад ему задавал Драко.

— Это я к тому, что в нашей компании просто необходим еще один человек. Ты ведь давно не видел свою рыжую подружку, да? Соскучился по ней?

Гарри вздохнул. Чего-то подобного он ожидал, было бы странно, если бы Малфой не попытался извлечь из ситуации максимум выгоды.

— Хорошо, я позову Джинни. Но это не значит, что я не буду внимательно за тобой смотреть.

— Будь осторожен, не ослепни от моей неземной красоты, — фыркнул Драко и ушел на кухню, оставив посреди гостиной удивительный бардак. Гарри несколько секунду колебался — позвать его и заставить убраться или самом использовать пару заклинаний, но остановился на втором варианте — нервный и шумный Малфой его несколько утомил, а драться возле кучи дорогой одежды было бы неправильно — кровь плохо сводится даже чистящими заклинаниями.

Оставив Малфоя в квартире, Гарри направился в Нору — приглашать Джинни. Дом, который он нежно любил с тех пор, как впервые увидел, встретил его привычным гулом голосов, хотя сердце и болезненно сжалось при мысли о том, что больше не будет раздаваться грозный окрик: "Фред! Джордж!". едва он переступил порог, как раздался дребезжащий звон, и в прихожую тут же вышла миссис Уизли.

— Гарри! Дорогой! — воскликнула она, прижимая его к груди, — как я счастлива тебя видеть! Ты выглядишь бледным. Пойдем, тебе нужно поесть.

Гарри улыбнулся и позволил миссис Уизли увести его на кухню и поставить перед ним тарелку с куриными котлетами и картошкой.

Наслаждаясь домашней едой, представлявшей разительный контраст с быстрозавариваемой лапшой, яичницей и сухими сэндвичами, которыми он питался, Гарри с улыбкой наблюдал, как миссис Уизли управляется на кухне. По взмаху ее палочки сами собой мылись тарелки, вязался темно-бордовый толстый шарф, закипал чайник. Для Гарри Нора и миссис Уизли были олицетворением дома. Увы, долго оставаться здесь он не мог. Зная, что здесь нужно сдерживать себя и не позволить вспышке агрессии вырваться наружу, парень испытывал дискомфорт: ему казалось, что под кожей ползают змеи, сердце стучало в бешеном ритме, руки едва заметно подрагивали. К счастью, миссис Уизли этого не замечала.

Когда с обедом было покончено, и тарелка отправился в раковину, миссис Уизли улыбнулась:

— Ты, наверное, хочешь повидать Рона и Джинни?

— Да, — ответил Гарри, — конечно!

— Они наверху.

Гарри поблагодарил за обед, услышал, что все это пустяки и что хозяйка счастлива его видеть, и поднялся по узкой шаткой лестнице на второй этаж. Джинни или Рон — с кем повидаться первым? Решив, что встреча с другом выйдет короче, он постучал в комнату Рона.

Дверь открылась, и высоченный рыжий парень сжал руку Гарри, широко улыбаясь.

— Здорово, дружище! Не ожидал, что ты придешь!

Гарри развел руками, прошел в комнату и уселся на кровать под разноцветным плакатом с "Пушками Педдл". Видеть Рона было просто здорово, он излучал жизнерадостность и довольство. Гарри отметил, что на друге новая, а не доставшаяся от братьев одежда, и в углу комнаты стоит "Нимбус-2002". Похоже, Рон нашел, как воспользоваться подаренными министерством деньгами.

Некоторое время друзья поболтали о пустяках — обсудили самочувствие Луны, за которую оба переживали, помечтали о том, как весело будет учиться в школе безо всяких приключений и Волдемортов. Рон планировал чуть-чуть учиться и достаточно много бездельничать, Гарри наоборот собирался много учиться и чуть-чуть валять дурака. Но долгого разговора не получилось. Как раз к тому моменту, когда Гарри понял, что внутренне напряжение начинает сводить его с ума, Рон как-то замялся, извинился и сообщил, что ему очень нужно уйти по делу. Судя по красным ушам, дело было не совсем хорошее. Или же, что вероятней, у Рона свидание, причем не с Гермионой. "Что ж, — подумал Гарри, — значит, я не буду мучиться совестью, помогая Гермионе его проучить".

Рон быстро спустился к выходу, а Гарри, сжав зубы и пообещав себе прибить первого, кто его разозлит, постучался в комнату Джинни и вошел, услышав: "Открыто"!

Девушка сидела на постели и читала "Увлекательные проклятья". Увидев Гарри, она резко отложила книгу, подскочила и крепко обняла его за шею. Гарри почувствовал, что перед глазами встает красная пелена, но сдержал себя и погладил любимую по волосам.

— Я так скучала, Гарри, — призналась девушка, пряча лицо у него на груди.

Гарри ничего не говорил, только обнимал ее и изредка целовал в макушку. Он хотел быть с этой девушкой, хотел, чтобы любящее его рыжее создание принадлежало ему. Но ничего не мог поделать с красной пеленой и с напряжением отнюдь не сексуального характера.

Они впервые переспали на третий день после войны, в доме на площади Гриммо. Джинни искала утешения и заботы, а Гарри, после того, как прошла победная эйфория, ощущал себя трупом и очень хотел снова быть живым и способным что-то чувствовать. В общем и целом, это было явно ошибочное решение — легче не стало ни одному из них, а вот проблем в отношениях прибавилось. Для себя Гарри решил, что до тех пор, пока он не избавится от своей паранойи и сумасшедшей ярости, их с Джинни отношения останутся платоническими.

— Джинни, — сказал Гарри минут через десять, — как ты смотришь на то, чтобы пойти в театр?

— В театр? — Джинни уперла руки в бока и сразу стала похожа на сердитую Молли, — Гарри Поттер, в чем здесь подвох?

Гарри дернул ее за прядь волос и ухмыльнулся:

— Почему в том, что я зову свою девушку в театр, должен быть подвох?

— Ты никогда не позвал бы меня в театр просто так. На матч — без проблем. Но в театр...

— Ладно, признаюсь, у меня есть тайный план, — фыркнул Гарри, — ты же поможешь мне его осуществить.

— Только после того, как узнаю во всех подробностях.

Гарри рассказал ей про то, что Рон сильно обидел Гермиону, неоднократно появляясь на людях с Лавандой, и про то, что Рона нужно встряхнуть. Умолчал только о планах Малфоя жениться на очень правильной волшебнице.

— Мне не нравится слизеринский хорек, — заявила Джинни, — но братцу точно нужен урок. Так что я в деле.

Они договорились, что завтра в пять тридцать Гарри аппарирует в Нору и заберет Джинни, а с Малфоем и Гермионой они встретятся уже возле театра, после чего Гарри быстро распрощался с девушкой и вернулся к себе.

Его трясло, зубы не сжимались и выстукивали барабанную дробь.

— Драко! — рявкнул Гарри с балкона.

Малфой вышел в комнату.

— Мне нужен спарринг-партнер.

Драко оглядел комнату:

— Здесь явно нет места для дуэли.

— Есть в особняке Блэков, собирайся.

Как только Драко вышел на балкон, Гарри схватил его за плечо и аппарировал ко входу в особняк. Он отлично видел дверь, но, судя по задумчивому лицу товаища, заклятие Фиделиус все еще действовало.

— Держись за меня, — велел Гарри, понимая, что писать пароль ему сейчас некогда, и провел Драко в дом.

Призрак Дамблдора Гарри сам убрал еще месяц назад, поэтому дом встретил их тишиной. Драко скептически оглядывал наследие благороднейшего и древнейшего семейства — хотя стараниями Кикимера дом и стал пригоден для жилья, впечатление он все равно производил отталкивающее.

— Тшш, — прошептал Гарри и осторожно поднялся по лестнице мимо портрета миссис Блэк. Недалеко от входа на первом этаже располагался пустой просторный зал, видимо, предназначенный для балов и танцев, но Гарри решил, что он отлично подойдет для дуэли.

Партнеры разошлись по разным сторонам комнаты и достали палочки.

— Не использовать Непростительные, деремся до потери сознания или капитуляции, — озвучил условия хозяин дома. Он досчитал про себя до трех и атаковал, но Драко не был бы слизеринцем, если бы не ударил мгновением раньше. Гарри увернулся от его красного луча и улыбнулся: началось!

Драко был отличным партнером — юркий, быстрый и подвижный, он редко использовал щиты, отскакивал от заклятий в сторону, почти танцевал. Гарри принимал проклятья на щиты и буквально заваливал противника — заклятья срывались с его палочки одно за другим, почти без перерывов. Когда Малфой оказался слишком близко к стене, Гарри оскалился. Произнесенный вслух обманный «Экспелиармус» заставил его наклониться, а невербальная «Бомбарда» нанесла первый урон — разрушенный карниз засыпал его обломками, оцарапал щеку. В глазах противника закипела ярость — Гарри с наслаждением понял, что школьная дуэль закончилась. Малфой перешел на серьезные темные проклятья, опасность стала реальной, и кровь в венах побежала быстрее, разнося по телу такой желанный адреналин. Драко рывком пошел на сближение, и тут же угодил в ловушку — еще одна «Бомбарда» разнесла в щепки пол у него под ногами, и только чудом он не упал. Теперь расстановка сил поменялась — Драко оказался в центре, и ему под ноги то и дело били разрушающие заклинания, а Гарри успешно оставался на ровных участках пола возле стен. Видеть скачущего от заклятий противника было восхитительно, и когда Драко решил еще приблизиться, в голове у Гарри мелькнула мысль: «Отлично! Чем ближе враг, тем отчетливей будет виден на его лице ужас, когда он осознает свое поражение». Что-то извращенно-прекрасное было в том, чтобы отбивать темные заклятия детскими щитами, играть на грани фола. Заметив, что Гарри не выходит за пределы учебных и тренировочных заклинаний, и Драко ошибочно решил, что ему ничего не грозит. Победа показалась слизеринцу близкой, и он решил пойти на риск — атаковать «Конфундусом». Гарри почувствовал легкий ментальный удар и громко засмеялся. Как всегда, чары внушения слетели с него моментально, и Драко, который почти готов был праздновать победу, попал под мощное обездвиживающее проклятие и отлетел к стене. В воздухе повисла пыльная дымка и наступила тишина, нарушающаяся только чуть хриплым дыханием Гарри. Он подошел к обездвиженному Малфою и спросил:

— Я победил?

Малфой не мог ответить, поэтому Гарри снял с него заклинание, но палочку не убрал.

— Да, Поттер, ты победил.

После этого Гарри протянул Драко руку и помог встать. Тот отряхнул с мантии пыль, оглядел разрушенный зал и сообщил:

— Знаешь, ты действительно наследник рода Блэк. Такой же сумасшедший, как они. В какой-то момент мне показалось, что ты похож на… — Драко не договорил, но его «тетя Белла» — Беллатриса Лестрейндж — повисло в воздухе.

— Ты уже говорил мне, что я псих, — пожал плечами Гарри и начал восстанавливать пол. Драко присоединился, и некоторое время они работали молча. Гарри пытался понять, почему он так легко впустил в свою жизнь бывшего врага и просто редкостную занозу в заднице. Почему он именно его позвал драться, а не Рона. В общем-то, ответ был очевиден, хотя и неприятен. Рон был отличным другом, но магически он был слабей, имел куда меньше боевого опыта и не слишком любил учиться. Они не были равны. А вот Малфой был ровней. Сегодня он выиграл бой, но не исключено, что завтра он проиграет. Драко знал заклятия, о которых Гарри даже не слышал, и с ним было интересно.

Когда работы в зале были закончены, и он приобрел прежний вид, Гарри предложил:

— Как насчет нормального обеда?

Конечно же, Драко не возражал, и Гарри направился в столовую — общаться с Кикимером. Гостя он предупредил не открывать закрытых дверей и не шуметь. Драко только покачал головой — уж он-то отлично знал, чем чреваты попытки открыть запертые двери в домах темных магов.

Кикимер с поклоном поприветствовал хозяина и сообщил, что через полчаса обед для господина Поттера и его друга, благородного наследника Малфоя, будет подан в малой столовой. Гарри пошел искать Драко — он подозревал, что найдет его либо в том же тренировочном зале, либо в одной из комнат по соседству, и вдруг с удивлением услышал негромкие голоса.

— … согреет ваше сердце, мадам, — произнес Драко.

— Родовое поместье пришло в упадок, юноша, а единственный наследник даже не владеет темной магией, — отвечал ему незнакомый голос, который мог бы принадлежать пожилой даме.

— Под руководством такого наставника как вы он сможет изучить ее, мэм.

— Дом осквернен дыханием отребья, а я не в силах ничего сделать, — тут Гарри узнал голос — это была миссис Блэк с портрета в прихожей!

— Времена изменились, мадам, Темный Лорд едва не погубил всю аристократию. Мы больше не можем презрительно отвергать грязную кровь — она необходима нам для выживания, — возражал ей Малфой, причем, услышав от него подобное высказывание, Гарри чуть не откусил себе язык от удивления.

— Неужели мой дом будет отдан на растерзание грязнокровкам…

— Мадам, у рода Блэков появился очень достойный наследник, я уверен, вам стоит познакомиться с ним. А сейчас, прошу меня простить, вынужден откланяться.

— Идите, мистер Малфой, — благостно ответил портрет, и Драко поднялся по лестнице к Гарри. Тот кивком позвал его в столовую и уже там, сев за стол, спросил:

— И что это было?

Малфой как-то странно улыбнулся:

— Прекрасный портрет, напоминает портрет моей бабушки, такая же блюстительница нравов, желчная, вредная, но умная старуха.

— Я думал, она только кричать и умеет.

— А что ей еще делать? Она же портрет, проклясть никого не в состоянии. Представь, если бы по твоему любимому дому ходили горные тролли с дубинами, ломали мебель, а твой сын еще и приговаривал: «Крушите, крушите здесь все, никому это не нужно». А твою мантию-невидимку, к примеру, стали бы использовать как половую тряпку.

Гарри недовольно нахмурился. С этой точки зрения на вопрос он не смотрел, а картина получалась неприятная.

— Как настоящая аристократка, она всю жизнь преумножала славу и богатство Рода, артефакты всякие собирала. А потом пришли какие-то непонятные личности и начали все ломать. Кстати, с ее слов я не понял, кто это были такие.

— Орден, — ответил Гарри, и увидев в глазах Малфоя непонимание, покачал головой, — точно, ты же не знаешь. Орден Феникса — организация Дамблдора. Здесь была его штаб-квартира.

— Орден Феникса, — Драко хмыкнул, — надо же… А артефакты зачем выкидывали?

Гарри вдруг стало стыдно. Глупая уборка была. Но все-таки ответил:

— Убирались, приводили дом в состояние, пригодное для жизни.

— Все-таки Гриффиндор — это заболевание мозга. Это же была коллекция Блэка. Здесь покопаться — так можно было такие вещи найти! — Малфой выглядел удрученным, — совсем все выкинули?

— Не совсем, — ответил Гарри, — не успели, — а потом улыбнулся, не желая говорить или думать о мрачном. — Будешь хорошо себя вести — подарю что-нибудь на Рождество.

Драко тоже улыбнулся, и в этот момент Кикимер подал первое блюдо — густой томатный суп.

После быстрых перекусов на тесной кухне было непривычно обедать за накрытым белоснежной скатертью столом, пользоваться дорогим фарфором и серебром. Гарри даже почувствовал себя неуютно, бросив взгляд на наслаждающегося едой Малфоя и отметив его идеальные манеры.

Не удержался, поддел:

— Интересно, кого ты сейчас собираешься сразить своей высокой культурой? Если меня — прости, мое сердце занято.

Драко пару раз непонимающе хлопнул глазами, потом ответил в том духе, что он не переживет этого известия и срочно пойдет топиться, а свой портрет просит повесить рядом с леди Блэк, а потом сказал:

— Это не попытки произвести впечатление. Это что-то вроде рефлекса. Меня с детства так учили: неправильно взял вилку — жалящее заклинание по пальцам. Ссутулился — удар деревянной линейкой или тем же жалящим по спине.

Гарри поежился и впервые подумал, что его детство у Дурслей было не таким уж плохим.

— Это отец так с тобой поступал?

К удивлению Поттера, Драко искренне рассмеялся:

— Шутишь? Отец до моих пяти лет не видел, как я сижу за столом. У меня были наставники и воспитатели. Когда пустили за взрослый стол, рядом тоже сидел наставник и следил за мной.

— Это средневековье!

— Не говори как… — он подумал, с кем бы сравнить, а потом нашел, — как Грейнджер. Это традиции воспитания детей в семьях аристократов.

— Хочешь сказать, ты так же будешь воспитывать своего ребенка?

— Разумеется.

Разговор на некоторое время прервался, вопрос был спорный, но после спарринга в душе Гарри развязался какой-то узел, парень чувствовал себя спокойно, словно ярость никогда не душила его.

Он доел суп, с удовольствием съел кусок мяса и откинулся на спинку стула. Потом Драко заговорил о предстоящем походе в театр, но мысль о том, что он будет ухаживать за Гермионой, в этот раз не разозлила Гарри. Он самому себе напоминал сытого удава — ленивого и очень довольного.

Тишина маленькой съемной квартирки успокаивала. Здесь, среди многочисленных стопок книг, можно было ненадолго забыть о собственной вине, снова почувствовать себя обычной студенткой-отличницей, а не монстром, едва не убившим собственных родителей.

Гермиона Грейнджер не понимала — как она могла быть такой самонадеянной дурой? Неужели бесконечные уроки и занятия ОД не убедили ее: знания теории недостаточно, чтобы эффективно колдовать. Она просто тщательно выучила теорию изменения памяти, оттарабанила раз сорок заклинание и решила, что освоила ментальную магию.

Родители сумели доехать до Австралии, а потом заданная программа дала сбой, они перестали понимать, кто они, во снах видели свою дочь, а наяву точно знали, что детей у них нет, наконец, стали громко звать волшебников, после чего их забрали в обычную лечебницу. К счастью, один из врачей оказался сквибом и догадался, что они страдают от изменений памяти. Он вызвал специалистов из австралийского отделения госпиталя св. Мунго, но даже опытные маги не смогли восстановить уничтоженные Гермионой воспоминания. Сейчас родители остаются в Австралии, и Гермиону к ним не пускают, объясняя, что ее появление может окончательно свести их с ума.

Все, что остается самой умной ведьме своего поколения, это бесконечно изучать книги по менталистике и психиатрии и пытаться самой не сойти с ума от давящего чувства вины.

Единственным, кто давал ей силы, был Рон. Немножко нелепый, но храбрый, сильный, теплый и родной, он был для Гермионы своеобразным островком счастья. Он ни в чем не обвинял ее и был уверен — она все выяснит и обязательно вылечит родителей.

Известие о том, что Рон часто и подолгу гуляет с Лавандой Браун, сначала Гермиона восприняла со смехом. Что за глупые сплетни? Рон любит ее и никогда не станет изменять!

Потом ее начал грызть червячок сомнения: Рон импульсивен, порывист, часто сначала делает, а потом думает. Мог ли он, случайно встретив Лаванду, повести себя с ней слишком вольно? Эти сомнения Гермиона тоже задавила в себе. В конце концов, зачем только люди разносят всякие глупые слухи? Ну, встретились они один раз случайно, что с того?

А потом она сама увидела их вдвоем. И собственным глазам не скажешь, что это все «глупые сплетни». Отрицать увиденное было невозможно — Рон и Лаванда встречались, гуляли рука об руку по людным местам, выглядели как влюбленные. Наверное, впервые после войны Гермиона почувствовала такой сильный гнев. Для себя она решила, что не оставит это просто так и обязательно отомстит. Сначала собиралась при первой же встрече высказать ему все, что о нем думает, но потом передумала. Поругаться с ним не входит в ее задачи. Нужно заставить его ревновать, забыть Лаванду и добиваться ее внимания. Проблема здесь была только одна — Гермиона была очень умной, симпатичной и знаменитой, но вот кокетничать и очаровывать мужчин не умела. И никакие книги здесь не помогали. У нее не было поклонников, которые могли бы заставить Рона ревновать. Что ж, Гермиона редко отступала от своих решений. Ей нужен всего один влюбленный в нее парень. И она его найдет, причем среди тех, кто обязательно разозлит Рона. И как только она начала перебирать кандидатуры, сразу вспомнила о полумертвом Малфое, которого лечила пару недель назад. Он, конечно, мерзкий слизеринский хорек, но Рона он просто взбесит. Кроме того, он ей должен, значит, если не очаруется сам по себе, она откроет карты и напомнит про долг.

Первая встреча прошла как по маслу. Самой Гермионе казалось, что она действовала несколько топорно, но Малфой проникся и даже согласился (здесь, правда, помог Гарри) на поход в театр. Конечно, в этом случае Гарри был немножко лишним — лучший друг наверняка будет общаться и с ней, и с Малфоем. В какой-то момент Гермиона даже подумала рассказать ему о своем плане и попросить помочь, но не решилась. Во-первых, Рон ему тоже друг, во-вторых, Гарри и так сейчас непросто приходится.

Сборы в театр были серьезными и существенно отвлекли Гермиону от прочих проблем. Зная, что со своими волосами сама не справится, она сходила в парикмахерскую, где ей сделали скромную, но очень милую прическу. Так как театр был маггловский, Гермиона решила надеть платье. В ее гардеробе было только одно: бледно-золотое, чуть ниже колен, с открытой спиной — мамин подарок на семнадцатилетние. Макияж девушка сделала очень легкий (потому что ничего сложного делать просто не умела), туфли выбрала на низком каблуке, но изящные (не хватало еще споткнуться на ровном месте и упасть, испортив все впечатление).

В нужное время Гермиона аппарировала в небольшой закуток, в котором они договорились встретиться, и еле сдержала улыбку. Малфой был один.

— Привет, Драко, — сказала она нейтральным тоном и сразу же спросила, — а где Гарри?

Малфой окинул ее мерзким оценивающим взглядом и ответил:

— Здравствуй, Грейнджер, рад, что ты умеешь одеваться. Извини, я так хотел насладиться твоим обществом, что оглушил Поттера и оставил в квартире. Связанным.

«Чертов Малфой со своим сарказмом, — подумала Гермиона, — и что теперь отвечать?».

— Не переживай, Грейнджер, это был просто сарказм, — фыркнул он, — твой ненаглядный Поттер решил, что два парня на одну девушку — это много, и решил добавить к нашей смешанной компании свою рыжую подружку.

Гермиона едва сдержала торжествующую улыбку. Да!

— Так что, прости, но как бы ни было тебе противно мое общество, на этот вечер я — твой спутник.

И Малфой предложил ей руку. «Работает! Мой план работает!» — подумала Гермиона, кладя ладонь на его согнутый локоть.

Малфой выглядел не слишком довольным, но в душе ликовал. Очаровать Грейнджер будет проще, чем он подозревал.

Гарри и Джинни прибыли на место буквально за десять минут до начала спектакля, когда Гермиона успела уже три раза пожалеть о своем решении отомстить Рону с помощью Малфоя и два раза чуть не влюбиться в него.

Гермиона выбрала небольшой театр на окраине города, поэтому вестибюль никого не впечатлил, а Малфой даже пробормотал что-то про свою малую гостиную в мэноре. Зрительный зал на двести-триста мест встретил волшебников легкой оркестровой музыкой и покоем — помимо них в зале не было и сорока человек.

— Твой художественный вкус, — протянул Малфой, — впечатляет.

Гермиона высказывание проигнорировала, сосредоточившись на том, чтобы не споткнуться. В конце концов, при выборе театра она руководствовалась как раз-таки идеей найти тихое и нелюдное место. Ей нужно было пообщаться с Малфоем, а если он, раскрыв рот, станет следить за сюжетом «Гамлета», это будет затруднительно. Гарри и Джинни ничего не сказали — похоже, им было совершенно все равно, что смотреть и где смотреть. Гарри так точно — он сжимал в кармане пиджака палочку, напряженно оглядывался по сторонам и готовился отражать возможное нападение. Джинни же, судя по всему, просто была рада быть рядом с любимым.

— Грейнджер, — позвал ее Малфой, — а почему мы не слышим от тебя культурологическую лекцию? Я жду не дождусь этих магических слов: «Я читала, что Шекспир…». Не разочаровывай меня!

Гермиона улыбнулась. Она действительно много читала про великого поэта, причем как в маггловских, так и в магических источниках, но из книг по психологии знала — чтобы привлечь внимание человека, который хорошо тебя знает, необходимо разрушать шаблоны.

— Видишь ли, Драко, — она намеренно называла его по имени, потому что в школе звала только по фамилии, — я уверена, ты знаешь о нем ничуть не меньше меня. Думаю, твой рассказ всем нам будет интересно послушать.

Малфой приподнял бровь.

— Серьезно, Грейнджер? А вдруг Гриффиндору не достанется одного-двух лишних баллов?

Гермиона хотела было ответить, что отвечать всегда старалась не ради баллов, а чтобы поделиться своими знаниями, но прикусила язык и сказала:

— Думаю, Гриффиндор это переживет. Так ты расскажешь нам о Шекспире?

Малфой откашлялся, бросил на Гермиону и Гарри с Джинни пару недоверчивых взглядов, но нашел только искреннюю заинтересованность, и начал рассказ. По всему выходило, что магглы так часто спорят о существовании Шекспира, потому что он жил на два мира. Он получил в Хогвартсе отличное образование, на которое никогда не мог бы рассчитывать, оставаясь среди магглов — состояние родителей не позволило бы. Однако, в отличие от многих магглорожденных, он предпочел не вливаться в магический мир, а существовать в обоих: был великим поэтом в маггловском, и создателем множества заклинаний в магическом. Например, «Вингардиум Левиосса» принадлежит именно ему, также, впрочем, как и словесная формула «Авада Кедавра». Последнего Гермиона не знала и поморщилась — как-то неприятно было знать, что автор «Короля Лира» и «Макбета» придумал убивающее заклятие.

— Зря кривишься, Грейнджер. Тогда это было не Непростительное, а так называемая милосердная смерть. Ее использовали, чтобы облегчить уход смертельно больным или раненым. Прошлая версия смертельного заклятья обеспечивала жертве страшные мучения, этакий «Круциатус» напоследок.

— Не слишком приятная тема, — буркнула Джинни, и Малфой под взглядом Гарри перевел разговор на всевозможные легенды, связанные с заклинанием левитации.

Впрочем, долго говорить ему не пришлось — раздался звонок, свет в зале погас и под негромкие и нестройные аплодисменты поднялся занавес.

«Гамлета» Гермиона любила с детства, поэтому, вопреки всем своим планам, с первых же реплик полностью переключила свое внимание на сцену.

Драко, напротив, свое внимание сосредоточил на лице своей будущей невесты. Конечно, ее нельзя назвать красивой, как, например, кого-то из сестер Гринграсс. И у нее не впечатляющая фигура, как у Паркинсон. Но, во-первых, у нее отличный интеллект, во-вторых, мощные магические способности, а в-третьих, очень выгодное политическое положение. Последним он воспользуется сразу, а первые два фактора отлично отразятся на будущих детях. В конце концов, он всегда сможет найти себе удовольствие на стороне, главное, чтобы об этом никто не узнал, и в первую очередь — новый друг Поттер. Кстати сказать, весьма любопытная личность оказалась. Признаться самому себе в этом было непросто, но Гарри вызывал искреннее уважение и легкий страх. Мир должен был радоваться, что он не попал на Слизерин и не почувствовал вкус власти. А сейчас этот самый мир должен быть благодарен Драко Малфою за то, что он забирает на себя большую часть ярости великого героя, иначе в Британии вполне мог появиться еще один Темный Лорд, возможно, даже более опасный, чем предыдущие.

За этими размышлениями «Гамлета» Драко почти не слушал. Хотя трагедию он считал достаточно сильной, сам персонаж не вызывал у него позитивных эмоций или сочувствия. Об этом у них с Грейнджер и зашла речь, когда они выходили из зала после спектакля.

Девушка несчастному принцу симпатизировала, а Малфой считал его неудачником, хотя и с безусловно слизеринским характером.

— То есть притворяться безумцем — это в натуре слизеринцев? — спросила Гермиона.

— Нет, — отозвался Малфой, — притворяться, чтобы добиться своей цели. Правда, будь я на месте Гамлета, я нашел бы верных людей, которые и убили бы короля. Зачем подставляться самому? Слизеринец предпочитает орудовать чужими руками.

Гермиона нахмурилась, видимо, осуждая такие действия, однако в намеренья Драко не входило поссориться с ней из-за какой-то пьесы, поэтому примиряюще улыбнулся и поинтересовался:

— Зато, можешь не сомневаться, Офелия была бы распределена на Гриффиндор.

Девушка скептически хмыкнула:

— И в этом ее основная беда по твоему мнению, да?

— Разумеется! Она горяча и импульсивна, лишена расчетливости.

— У нее не было никаких шансов понять Гамлета, да?

— Были, но она ими не воспользовалась. Ей не стоило говорить с другими о своих чувствах к Гамлету, тогда он больше доверял бы ей.

— Ей нужен был совет…

— А его окружали враги. Как он мог отдать свое сердце девушке, готовой каждое его слово, каждый жест передать королеве-матери или собственному отцу?

Гермиона собиралась было что-то ответить, но тут в беседу вмешались Джинни и Гарри. Им обоим спектакль понравился, хотя по лицу Гарри было видно, что пребывание в столь людном месте его сильно утомило. И когда они дошли до пустыря и начали прощаться, он выглядел совершенно счастливым.

Гермиона вернулась домой в странном настроении. Похоже, она что-то упускает. Малфой тоже флиртовал с ней, это было очевидно, хотя делал он это нетрадиционным способом. Были взгляды, были улыбки, этот полупоклон в ее сторону, когда он сказал, что Шекспир родился в семье магглов… И, конечно, последний разговор на выходе из зала. В нем был подтекст, однозначно. «Значит, я на правильном пути», — сказала себе Гермиона, игнорируя чуть учащенное сердцебиение, и решительно отправилась на кухню — готовить ужин и кормить Живоглота. Слишком много думать о Малфое она не собиралась, в конце концов, он просто нужен ей, чтобы вернуть Рона.

Месяц, остававшийся до школы, пролетел почти незаметно. Гарри часто приводил Малфоя в поместье Блэков, где они сначала дрались до изнеможения, а потом общались с портретами, наслаждались кулинарными шедеврами Кикимера или обменивались интересными заклятьями. Так, в арсенал Драко добавилось десятка два защитных чар, которыми Гарри и его друзья в совершенстве овладели во время поиска крестражей, некогда чуть не убившая его «Сектумсемпра», несколько темных заклятий, почерпнутых из снов о жизни Волдеморта. Багаж Гарри обогатился «Серпенсортией» и еще парочкой змеиных заклинаний, атакующими проклятиями из семейной колдовской книги Малфоев и «Адским Пламенем», которое было крайне полезным в борьбе с проклятыми предметами, но крайне опасным в использовании.

Помимо этого, Гарри наконец-то продвинулся в изучении окклюменции. Оказалось, что Снейп не совсем правильно, а вернее, слишком сложно объяснил ему принцип. По словам Драко, очистить сознание не так-то просто, а вот создать «белый шум» — вполне реально. Гарри добавил к этому вечерние тренировки, а потом перешел к практике. Видимо, чисто психологически показывать воспоминания Драко ему было даже неприятней, чем Снейпу, поэтому со второй попытки Малфой наткнулся на блок, а с десятой даже получил ответный удар.

На этом обучение ментальной магии закончилось, так как, по словам Драко, он сам был отнюдь не специалистом и рисковать, связываясь с заведомо более сильным (а главное, не совсем адекватным) волшебником, не собирался.

На платформу 9¾ они отправились вдвоем, не рассчитав, что вызовут этим просто сумасшедший ажиотаж. Волшебники, завидев на перроне стоящих рядом Гарри Поттера и «грязного Пожирателя», едва не роняли вещи. Однако очень быстро успокаивались и расслаблялись, ведь Гарри Поттер не может ошибаться, а значит, Драко Малфой не так уж и плох.

Гермиона прибыла на платформу чуть позже, но сразу же подошла к двум парням. Гарри с радостью обнял подругу, а Драко галантно поцеловал ее руку. В последнее время он немного сбавил темпы покорения девушки, решив, что в школе, когда они будут видеться каждый день, выполнить задачу будет проще. Да и Грейнджер пусть порадуется — они ведь будут общаться на глазах у ее ненаглядного Уизли.

Рыжий оправдал поговорку про говно и появился, едва Малфой его вспомнил. Подлетел к друзьям, закашлялся, увидев его, как-то странно посмотрел на Гермиону и попытался утащить куда-то Гарри. Но фокус не удался, Поттера оставлять без присмотра Драко не собирался по двум причинам. Во-первых, из филантропических соображений — если кто-то выбесит Гарри и тот сорвется, успокоить его будет непросто, а у Драко уже был отличный опыт. А во-вторых, по корыстным причинам — всенародный герой был нужен самому. На самом деле, была еще и третья причина, — личная, — но о ней он старался не думать: общаться с Гарри было интересно, опасно и крайне весело, за полтора месяца он вошел в крайне узкий круг тех, кому Малфой доверял.

Поэтому попытки Уизли покуситься на Поттера провалились. Драко миролюбиво поздоровался и спросил:

— На какие предметы ты записался, Уизли?

Драко считал, что рыжий так или иначе ему будет хамить, но поводов в глазах Поттера и Грейнджер давать не собирался. Нет уж, пусть видят, что грубиян и гад здесь именно Уизли. В общем, так и получилось. На вполне культурный вопрос тот огрызнулся:

— Не твое дело.

Гарри чуть успокаивающе поднял руку и объяснил, что Малфой в некотором роде под его покровительством (эту формулировку они придумали еще летом, чтобы объяснить неожиданную дружбу, не упоминая про спасение).

— Тебя взяли на поводок, Малфой? — хохотнул рыжий, и Малфой с трудом прикусил язык, чтобы ничего не сказать.

К счастью, среди гриффиндорцев в этом не было нужды. Кипящая праведным гневом Грейнджер обрушила на голову дружка все кары небесные, отчитав его как нашкодившего щенка или безмозглого первокурсника. Для себя Драко сделал пометку — если Грейнджер решит таким образом ему что-то высказывать, ее нужно будет сразу же осадить, не грубо, но очень твердо. Уизли порадовал общество, сменив цвет лица на насыщенно-свекольный, после чего вся компания, включая рыжую-младшую, тихо прижавшуюся к плечу Поттера и изображавшую идеальную девушку Героя, отправилась в купе.

Рассевшись и загрузив чемоданы (магией: к счастью, все были совершеннолетними), они приготовились ждать отправления. Гарри сел в стратегически правильном месте — возле выхода. Рядом устроилась Джинни, в угол поместился обиженный Рон. Сидение напротив заняли Гермиона и Драко, причем последний сел прямо напротив Гарри. Не прошло и трех минут, как к ним присоединились Луна и Невилл.

Девушка выглядела грустной и задумчивой, но была одета удивительно спокойно. На ней была банальная школьная мантия, в ушах блестели обычные сережки-гвоздики. Гарри даже подумал, что в Мунго ее слишком сильно вылечили и начал переживать, но первая же ее фраза успокоила его:

— Привет! Драко Малфой, твои нарглы грозят вылезти из твоей головы и переползти на Гермиону. Держи их покрепче, ладно?

Малфой поперхнулся, Гермиона покраснела, Рон недоверчиво уставился на голову Малфоя, надеясь тоже увидеть нарглов, а Луна спокойно села на свободное место у окна, сообщила, что будет скучать по этому лету, которое пахло шоколадом и деревянными досками пола в старом доме и ушла в свои мысли.

Невилл за лето сильно загорел и выздоровел. Его лицо больше не украшали ссадины и кровоподтеки, но появившаяся за прошлый год решительность осталась. Лишившись детской пухлости и застенчивости, он стал выглядеть весьма устрашающе — полнота перешла в рост и широкие плечи, а глаза стали колючими и внимательными. Впрочем, он был счастлив видеть своих друзей, проигнорировал Малфоя, коротко сказал, что летом был с бабушкой во Франции и водрузил на стол горшочек с каким-то явно хищным растением. То пощелкивало тремя раковинами с ресничками и явно было не прочь съесть кого-то. К счастью, пока его жертвами мог стать кто-то размером с муху, не больше.

Места в купе было мало, но Невилла это не напрягло, он чуть подвинул Гермиону и сел рядом с Луной. Друзья понимающе улыбнулись — о том, что Невиллу она очень нравится, все знали уже давно.

Дорога прошла на удивление спокойно: Невилл рассказывал про Францию, Гермиона, взяв себя в руки, рассуждала о том, кто из однокурсников вернется в школу. Зашла речь и об учителе Защиты от Темных Искусств.

— По секрету, — сказал Гарри, — это будет один из авроров. Не самый сильный, но с хорошим боевым опытом.

Все согласились, что в нынешней ситуации это очень даже неплохой вариант.

На перроне их встречал, как обычно, Хагрид. Помахав старшим, он громко начал сзывать первокурсников — их оказалось больше, чем обычно, потому что в этом году в школу приехали и те магглорожденные, которые не получили писем в прошлом. Когда малышей увели к лодкам, Гарри и его компания направились к каретам.

— Так значит, — тихо спросила Гермиона, — это и есть фестралы?

Джинни, Рон и Невилл громко сглотнули — они тоже увидели похожих на рептилий лошадей впервые. Луна рассеянно погладила зверя по носу, и тот ткнулся ей в ладонь. Она никакого страха или трепета перед ними не испытывала, странные кони ей нравились.

Карета с трудом вместила их всех, но до замка доехали без приключений. Недалеко от ворот замка карета остановилась, первым вышел Малфой, и это спасло всех остальных.

Стоило Гарри ступить на землю и оглядеться, как его взгляд остекленел, на лице появилось выражение ужаса, и с палочки посыпались мощные атакующие заклинания.

Гарри снова сражался с Пожирателями, и в ушах гремел ледяной голос Волдеморта: «Отдайте мне Гарри Поттера». Его худший кошмар стал реальностью, Волдеморт вернулся и снова атаковал родной замок, снова убивал самых близких людей. Боковым зрением он заметил поднимающего против него палочку Малфоя и тут же с яростью подумал: «Он под Империо!». Он хотел было расколдовать его, но друг оказался быстрее. Гарри замер.

Сквозь картины битвы начал проступать посторонний звук:

— Война закончилась. Мы все в безопасности, — говорил голос. Битва отступила, Хогвартс был тих.

Малфой держал Гарри за запястья и смотрел в глаза. Во время боя все блоки пали, и Драко видел все, что видел Гарри.

— Все в порядке, — повторил Гарри, постепенно приходя в себя.

К счастью, они ехали в последней карете, и минутного безумия Гарри никто не видел.

— Что это было? — спросил Поттер механическим голосом. После пережитого его колотило, в глазах стоял туман, а в ушах звенело.

— Это называется триггер, — прошептала безумно напуганная Гермиона, — я…

— Читала, Грейнджер, — достаточно резко сказал Драко, — давай к сути дела.

— Если человек переживает что-то страшное, то, оказавшись в том месте, где все произошло, он может… мысленно провалиться в прошлое.

— Нам нужно сейчас пойти на ужин. Гарри, хочешь, я успокою твоих нарглов?

— проговорила Луна, беря парня за ледяную руку.

Гарри кивнул и заглянул в серые глаза Луны. В них был космос, и они обещали спокойствие. Дрожь проходила, а мир снова наполнился привычными звуками, запахами и красками.

— Спасибо.

Они неспешно пошли в Большой зал, Гарри тяжело опирался на плечо Малфоя, Джинни придерживала его, но перед входом пришлось выпрямить спину, нацепить на лицо улыбку и найти силы идти самостоятельно. Их компании предстояло разделиться на пиру, и Гарри заранее было страшно представить, что произойдет, если во время очередного его срыва рядом не окажется Драко.

Перед тем, как толкнуть дверь, Драко внимательно посмотрел на гриффиндорцев и мрачно сказал:

— Следите, чтобы наш герой не прибил кого-нибудь. И не вздумайте сами его останавливать.

— Кто тебя спрашивает, Малфой, — рыкнул Рон, но его слабым жестом остановил Гарри.

— Мы спарринговались все лето. У тебя или Гермионы против меня просто не будет шансов. Я убью вас раньше, чем пойму, что вы хотите мне помочь.

Они наконец вошли в зал и разошлись по факультетам. Рядом с Гарри встал Рон, готовый подставить плечо, если понадобится. Гарри с трудом сел на лавку, на автомате помахал рукой всем, кто приветствовал его громкими криками и был счастлив, когда друзья окружили его. Справа и слева сидели Джинни и Рон, а напротив — Невилл и Гермиона. Недалеко села довольная жизнью Лаванда Браун, которая поздоровалась с героями радостно, но вежливо.

После распределения, которое в этом году проводил Флитвик, профессор МакГонагалл поприветствовала учеников и пожелала удачного учебного года. О войне и потерях сказано не было ни слова. Гарри подумал, что очень странно начинать пир, не слыша полусумасшедших или полугениальных речей Дамблдора, его любимого «Олух! Пузырь! Остаток! Уловка!». Странно не натыкаться на мрачный взгляд одетого вечно в черное Снейпа. Странно не слышать вспышек фотоаппарата Колина Криви. Многие маги пережили войну и постарались ее забыть. Гарри Поттер продолжал воевать каждой клеткой своего тела, каждым вздохом. Он не умел жить в мире и безопасности. И он знал, что его ждет очень трудный учебный год.

За месяц занятий Лавгуд стала постоянным гостем в доме Северуса. После его замечания она начала одеваться куда нормальней, старалась избегать кричащих расцветок в одежде и странных украшений, а потому стала куда меньше его раздражать. На пятом занятии они решили попробовать легиллименцию, Луна расслабилась, но первая же легкая попытка обернулась для Северуса сумасшедшей силы ударом. Пока он приходил в себя, она заварила чай, и с тех пор у них появилась традиция — пить чай после занятий. Северус никогда не страдал разговорчивостью, а с ученицей ему беседовать, как он считал, было не о чем, поэтому чай они пили молча. Как-то Северус ненавязчиво спросил, кто же живет в его стене. Ответа не узнал, но выяснил, что оно доброе, маленькое и боится, что его кто-то заметит, после чего успокоился. Жить, зная, что четыре раза в неделю его утро будет начинаться с занятий с Лавгуд, было легко и приятно. У него была точная цель, пусть и выдуманная им самим, был распорядок. И была странная ученица, которую было невозможно призвать к сосредоточенности, но которая обладала способностью читать в его душе, но деликатно молчать об этом.

Как-то неожиданно к чаю добавились шоколад и печенье, и старый дом наполнился запахами травяного чая и горького шоколада. После того, как Лавгуд составила подробный дневник эмоций всех своих знакомых, они сумели создать цвето-звуковую систему, и обучение пошло успешней. Для Северуса было в новинку учить вот так — не выступать неоспоримым авторитетом, а быть наставником и руководителем, способным на ошибку, но мудрым и уважающим своего ученика.

В середине августа Северус отправился на прогулку в Лондон и увидел на улице рыжеволосую женщину. Ее фигура и походка так напомнили фигуру и походку той, которую он потерял, что он бросился за ней, догнал, схватил за руку… и увидел светло-голубые чужие глаза. Он с трудом сумел вернуться домой, призвал из шкафа бутылку огневиски и напился так, как не напивался уже много лет. На следующее утро его нашла Лавгуд — на полу, с бутылкой в руке.

Девушке хватило секунды, чтобы по его эмоциям узнать обо всем, что произошло. Тогда она опустилась возле него на колени и заглянула в глаза. Северус почувствовал, как ее взгляд становится глубже, проникновенней, а его разум начало затягивать в странный водоворот. Не в силах сопротивляться, он расслабился и позволил водовороту унести себя, но оказался не в черноте небытия, а в сверкающем космическом пространстве. Космос был таким огромным и прекрасным, что собственные проблемы вдруг показались Северусу ничтожными. Даже его любовь была лишь маленькой вспышкой среди миллиардов взрывов. Постепенно космос пропал, он снова видел только глаза Луны Лавгуд, но тугой узел в сердце ослаб.

Девушка помогла ему встать и деликатно скрылась на кухне, позволяя привести себя в порядок. Северус умылся, переоделся и выпил флакончик антипохмельного зелья, и только после этого вышел на кухню. Лавгуд махала палочкой над плитой.

— Что вы сделали? — спросил он, садясь на стул и сдерживая недовольное замечание о том, что это его кухня.

— Омлет, профессор. Вам нужно поесть, и мне тоже…

Лавгуд неподражаема.

— Я не имел в виду ваши кулинарные свершения. Что вы сделали там, в гостиной?

Девушка еще раз махнула палочкой, разложив омлет по тарелкам, и ответила:

— Я не знаю, сэр. Просто вам было плохо, а ваши эмоции были настолько сильными, что я чуть не сошла с ума. Я посмотрела вам в глаза, и что-то произошло.

Северус закатил глаза и съел первый кусок вполне съедобного омлета.

— Что-то — это что?

Лавгуд космоса, как оказалось, не видела. Она чувствовала его боль, страх, любовь и утрату, его эмоции. Никаких воспоминаний не видела, только ощущения. Постепенно они стали слабеть, гаснуть, и она сумела вернуться в сознание.

Сначала захотелось вспылить. Швырнуть что-то в девчонку, посмевшую залезть в самое сокровенное, что у него было. Уничтожить ее.

Потом пришло осознание, что бесполезно. Она и раньше читала его эмоции, возможно, она знает о нем больше, чем кто-либо из оставшихся в живых. Она не увидела ничего нового. И она подарила ему возможно и временно, но облегчение.

И он ничего не сказал, озадачив девушку новой задачей — научиться притуплять чужие эмоции.

Можно ли алый грохочущий гнев превратить в закатного цвета раздражение? Можно ли хоть на время ядовито-зеленую шипящую ненависть обратить в легкое салатовое недоверие?

Несколько раз за время занятий Северус снова оказывался в космосе, ощущал, как его покидают все горести и страдания. Космос по имени Лавгуд была настоящим «дементором наоборот» — она забирала плохие чувства, оставляя только положительные. Но все-таки им удалось найти механизм — в воронку космоса нужно было затягивать не сознание, а ту эмоцию, которую нужно приглушить. К концу августа Лавгуд освоила этот прием.

В последнее занятие перед началом учебного года они договорились, что каждые выходные Луна будет приходить на занятия к одиннадцати часам. Сумасшедшая студентка пожелала профессору хорошей недели, попрощалась с существом в стене и исчезла.

Северус почувствовал пустоту. Каждые выходные — это не то, что четыре раза в неделю. Он предположил, что за пять дней без позитива и света этой девушки он начнет снова скатываться в депрессию. И его предположения оказались верны. В отсутствие Лавгуд его жизнь снова стала пустой, ее снова наполняли только газетные новости и редкие вспышки старых мыслей, старой боли. Он не понимал, как и зачем продолжает существовать, чувствовал себя куском мяса, живущим только за счет другого человека.

Если бы не Лавгуд и не память о Лили, он с радостью выпил бы яд и сел бы наконец в лодку на том причале, но вместо этого он продолжал двигаться, говорить, питаться. Живой труп, кадавр без мыслей и стремлений.

На третий день после отъезда Лавгуд Северус снова ощутил знакомое отвращение к самому себе. Он должен был чем-то занять мозг, ему нужна была цель. И тогда он вспомнил о том, что некогда привлекло его в детстве и к чему он так и не решил прикоснуться.

Всего через полчаса он уже входил в лавку Олливандера.

Старый мастер вышел тяжелой старческой походкой.

— А, мистер Снейп, — улыбнулся он куда более дружелюбно, чем в прошлый раз, — чем могу вам помочь?

— Здравствуйте, мистер Олливандер. С чего такая любезность?

Старик улыбнулся:

— Вы, сэр, помогаете Луне. А ради этого я на много готов закрыть глаза. Так что вас привело ко мне?

Северус опустился на стул и улыбнулся:

— Мне нужен ваш совет.

Услышав, что Снейп ищет книги по артефакторике и созданию волшебных палочек, Олливандер рассмеялся.

— Этому нельзя научиться в вашем возрасте. Мастеров учат с рождения.

— Я знаю, — спокойно ответил Северус, — я и не стремлюсь стать мастером.

Еще в школе Северуса расстраивало, что по такой важной теме, как создание волшебных палочек, магических зеркал и артефактов в учебной программе ничего не было. Мало кто из волшебников понимал даже принцип работы собственного инструмента. Они с Лили даже думали о том, что надо бы выучиться, подобрать литературу, поговорить с мастерами и ввести что-то вроде факультатива. Лили рядом не было, но воплотить их совместную идею будет приятно.

— Я не в восторге от вашей идеи, — сказал Олливандер, выслушав все соображения, — но здравая мысль здесь есть. Если вы сможете приходить ко мне в лавку, скажем, по вторникам и четвергам, я попробую объяснить вам основы и помочь составить учебник.

Северус поблагодарил мастера и покинул магазин. На душе у него пели птицы. Жизнь обрела новый смысл, у него появился шанс сделать что-то действительно полезное, оставить о себе более светлую память, нежели мрачный портрет где-нибудь в подземельях и звание самого непопулярного учителя школы двадцатого столетия.

Хогвартс больше не был похож на Хогвартс. Именно так решил Рон на второй день после приезда в школу. То, что было для него основой школьной жизни, рассыпалось на глазах. Первой странностью оказалась дружба Гарри с Малфоем. В историю про покровительство Рон верил плохо, но даже и в этом случае невозможно было понять, что именно заставило лучшего друга начать общаться со скользким слизеринцем, да еще и Пожирателем Смерти. Все семь лет, что Рон знал Гарри, тот ненавидел Малфоя, подозревал его в чем-то даже тогда, когда для этого не было никаких оснований. И теперь — эта странная дружба, породившая сразу же целую массу сплетен.

Вторым ударом оказалось поведение Гермионы. Невероятно, но девушка была на него за что-то серьезно обижена, разговаривала сквозь зубы, в поезде демонстративно села на другое сидение и регулярно обжигала гневным взглядом. Вспомнить, чего же он успел натворить, Рон не сумел, а пообщаться с девушкой пока не удавалось — после праздничного пира она сначала занималась первокурсниками, а потом сразу же ушла спать.

Третьим потрясением стало лишение значка старосты и замена на жетон капитана команды по квиддичу. С одной стороны, тренировать команду было приятней, чем следить за порядком, а с другой, он был уверен, что останется старостой. И, конечно, он едва поверил своим ушам, узнав от Гарри, что тот уходит из квиддичной команды. На вопрос, как это возможно, он ответил, что предпочитает хотя бы год отдыхать в свободное время, а не тренироваться. Рон подозревал, что на это решение как-то повлиял Малфой.

Утро первого учебного дня не задалось. Рон проснулся на рассвете от жуткого треска и едва успел нырнуть под кровать, когда балдахин обрушился на его спальное место. После этого прозвучало несколько ругательств и несколько незнакомых заклятий. Комната приняла свой привычный вид, Рон выполз из-под кровати и увидел стоящего недалеко Гарри с мрачным выражением лица. Остальные ребята, к счастью, не проснулись.

— Что случилось, Гарри? — спросил Рон, но вместо ответа услышал только еще пару ругательств, извинение и пожелание крепкого сна. Друг вышел из комнаты.

За завтраком Гарри выглядел не слишком здоровым, еще раз извинился и сказал, что постарается больше такого пробуждения не устраивать. Рон решил не допытываться, в чем же дело, вместо этого завел разговор об уроках. Им предстояло сегодня два часа изучать Зелья со Слизерином, потом два часа заниматься Трансфигурацией с Когтевраном, и еще два часа со Слизерином работать на Защите. Гарри, ненадолго ставший похожим сам на себя, согласился, что расписание для первого дня сумасшедшее и что он уже заранее страдает от мысли о домашнем задании. МакГонагалл и Слизнорт не преминут завалить их огромными эссе. А вот новый профессор защиты — Треккот — был темной лошадкой, и что от него ждать было не ясно. Ближе к концу завтрака к их столу подошел Малфой. Поприветствовав Гарри рукопожатием, а всех остальных — отвратительно-высокомерным кивком, завел идиотский разговор о погоде. Гарри сообщил, что она "средней степени дерьмовости", а потом заявил, что Малфой ему будет нужен на Защите как партнер. Рон хотел было поспорить, но не рискнул. Он вспомнил побоище, которое вчера чуть было не устроил Гарри, и признал, что не хочет против него сражаться. Однако видеть, что друг вот так легко забыл о его существовании, было больно и обидно. Надежда была только на то, что на Зельях Гарри, как всегда, сядет с ним, но нет — теперь Джинни училась с ними на одном курсе, и не было ничего странного в том, что место за котлом Гарри досталось ей. Гермиона сообщила, что предпочитает работать одна, а когда Рон уже хотел что-то сказать, рядом возник чертов Малфой и сообщил, что магглорожденным гриффиндорским принцессам не пристало пачкать руки во всякой там слизи червей, а он будет рад оказать ей несколько маленьких услуг. Гермиона так опешила от этого сделанного довольно громко заявления, что даже не сумела его отшить. Рону пришлось сесть с Невиллом — худшим партнером во всем классе. Откровенно говоря, даже какая-нибудь Паркинсон в этом плане была предпочтительней.

Слизнорт вплыл в кабинет со своим обычным достойно-самодовольным видом, сообщил, что он счастлив видеть всех их на своих уроках, рассыпался в похвалах Гарри, заявив, что он восхищается скромностью юноши, которому была обеспечена должность в любом департаменте Министерства Магии, а он предпочел сдавать ЖАБА наравне с остальными. Рон снова почувствовал детскую обиду — да, на его долю тоже выпадали и восхищенные взгляды, и похвалы, но вот так, в общем разговоре, героем называли только Гарри. Правда, стоило признать, что сам герой от такого внимания к своей персоне счастлив не был, а только кривился. Впрочем, восхваления продолжались недолго. Слизнорт сообщил, что весь сентябрь они будут варить Оборотное зелье, и уже сегодня начнут готовить основу. Рон вздрогнул, представив, что именно они с Невиллом сумеют наварить — зелье-то отнюдь не простое. Почти обреченно он достал из шкафа необходимые ингредиенты, разложил их на столе и попросил Невилла:

— Давай попробуем обойтись без травм, а?

Невилл вздохнул. Увы, зелья оставались для него темным лесом, даже без грозного профессора Снейпа.

— Ладно, тогда в котел добавлять все будешь ты.

Рон согласился, и они приступили к работе. Первое время все шло неплохо — Рон вовремя добавил сушеные крылья златоглазок, успел убавить огонь и спокойно помешивал зелье, наблюдая, как оно меняет свой цвет на темно-серый. Но, видимо, сочетание кипящего котла и Невилла Лонгботтома от природы было опасным. Нарезая ингредиенты, Невилл на мгновение отвлекся на бродящего по классу Слизнорта и полоснул по пальцу ножом и как-то неудачно повернулся. Кровь капнула в котел, зелье зашипело и начало приобретать оранжевый цвет.

Рон успел вскрикнуть и закрыть лицо руками, прежде чем густая масса вырвалась из котла — на ранних стадиях Оборотное зелье нельзя было смешивать с любыми частицами тела человека.

Боль была адская, руки горели. Рон упал на пол и потерял сознание. Очнулся он уже в больничном крыле, его руки были плотно забинтованы, а мадам Помфри недовольно ворчала:

— И чем только думаете! Зачем заниматься зельями, если ничего в них не смыслишь?

Увидев, что Рон очнулся, она подошла к нему, провела палочкой по рукам м сказала:

— Боюсь, молодой человек, до вечера вам придется побыть здесь. Хорошо хоть, лицо догадались закрыть.

Парень повернул голову налево и увидел полностью забинтованного Невилла. Он, судя по всему, в себя еще не пришел. Мадам Помфри пробормотала что-то недовольное про неосторожных учеников и невнимательных педагогов и скрылась в своем кабинете. Рон остался созерцать потолок. Он приготовился к долгому и очень скучному дню, когда в дверь вдруг постучали, и в палату заглянула Лаванда.

— Привет, Рон, — сказала она негромко, — я слышала, вы с Невиллом пострадали. Как себя чувствуешь?

Парень улыбнулся — было приятно знать, что кто-то о нем беспокоится.

— На самом деле, руки очень сильно обожгло, — сказал Рон и улыбнулся грустной улыбкой, — но мадам Помфри сказала, мы оба поправимся.

Лаванды прижала руку к губам, в ее глазах появился страх:

— О, Рон, мне кажется, все серьезней, чем ты говоришь!

Чувствовать себя вруном не хотелось, поэтому он бодро возразил:

— Что ты! Вот увидишь, уже завтра я смогу пойти на занятия!

Хотя говорили они тихо, их все-таки услышала мадам Помфри. Суровая ведьма выглянула из кабинета.

— Я не разрешала посещение больных! — сказала она, поджав губы и став вдруг похожа на гневную профессора МакГонагалл.

— Простите, мадам Помфри, — почти шепотом сказала Лаванда и опустила глаза, — я совсем не хотела помешать, просто пришла проведать ребят.

Целитель покачала головой, но все-таки разрешила ей еще немного посидеть с Роном — Невиллу пока внимание не требовалось, — а после снова ушла к себе.

Лаванда присела на краешек кровати Рона и начала негромко рассказывать, как прошли первые два занятия. Зелья она не посещала, вместо этого у нее с утра был сдвоенный Уход за магическими существами, тоже со Слизерином, с которого, правда, занятия посещала только Астория Гринграсс, девушка тихая и не противная.

— Э… — Рон решил, что стоит показать свое внимание, и задал первый пришедший в голову вопрос, — а как поживает Парвати?

Лаванда погрустнела, и Рон обругал себя — вечно он говорит невпопад!

— Мы сейчас мало общаемся, — ответила Лаванда, — Парвати стало со мной неинтересно. Она считает, что работа в ателье — это глупость, называет ее «работой прислуги». А это не так! Портные могут быть настоящими художниками, я считаю!

Рон улыбнулся, а девушка покраснела — похоже, она не собиралась так горячо защищать свою профессию. Он понял, что нужно ее подбодрить, но как на зло, не представлял, как это сделать. «Что бы сказал… ну, допустим, Гарри, окажись он на моем месте?». Мысль о том, чтобы Гарри оказался на его месте, вдруг показалась категорически неприятной, но ответ найти помогла:

— Знаешь, я уверен, что ты права, — сказал Рон и незаметно выдохнул. Лаванда улыбнулась ему и спросила:

— Ты правда так считаешь?

К счастью, ему достаточно было просто кивнуть. Девушка с удовольствием начала рассказывать о том, как трудно придумать узор и фасон, но Рон быстро потерял нить разговора. Как и в те несколько вечеров, что парень провел в ее квартире, он просто наслаждался размеренным темпом ее речи. К сожалению, скоро ей было пора уходить, и она отправилась на обед, пожелав ему скорейшего выздоровления и пообещав, если удастся, зайти вечером.

Рон откинулся на подушки и улыбнулся своим мыслям. Как ни крути, Лаванда — отличная девчонка, и очень заботливая. Догадалась навестить его!

Друзья к больным зашли только под вечер, причем все были не в настроении. Гермиона поинтересовалась самочувствием у потолка палаты и отсела на самый дальний стул, Гарри выглядел так, словно планировал жестокое убийство. Джинни, конечно, спросила, как руки, но ответ слушать не стала, сообщив:

— Гарри сегодня едва не убил профессора Защиты.

Рон закашлялся — этого он точно не ожидал услышать.

— Чем он тебя достал, дружище? Только не говорите, что у нас вторая Амбридж!

— Хуже, — буркнула Джинни, — второй Локонс.

Объяснения друзей были путаными и скорее эмоциональными, чем содержательными, поэтому Рон понял — узнает он все только на следующем занятии. К сожалению, Джинни пару раз повысила голос, поэтому мадам Помфри быстро выставила всех троих из Больничного крыла, но Рона это не расстроило. Он ждал чего-то, что должно было скоро произойти. Не конкретного события, а просто чего-то приятного. И когда к нему во второй раз заглянула Лаванда, он решил, что она отлично подходит под определение «приятное».

День у Гарри тяжело пошел с самого утра, когда он, по традиции, спросонья начал швыряться заклинаниями во все движущееся. В этот раз пострадали занавески полога на кровати Рона — в раннем утреннем сумраке они колыхались очень подозрительно, и его тело среагировало вперед мозга. После этого Гарри твердо решил за обедом поговорить с профессором МакГонагалл и, воспользовавшись своим привелигированным положением всенародного героя, попросить отдельную комнату. Ночевать с ним в одной спальне для остальных крайне опасно.

За завтраком Рон чуть не вцепился в Драко. Конечно, лучшему другу тяжело принять Малфоя как еще одного близкого Гарри человека, но ничего поделать с этим нельзя. Разве что серьезно поговорить с Роном, но для этого потребудется куда больше выдержки и душевных сил, чем у Гарри наблюдалось в первый учебный день. Сразу же после завтрака произошла еще одна неприятная сцена. Увидев, как они болтают с Драко, с ним подошел Симус и в весьма некорректных выражениях поинтересовался, что это возле стола Гриффиндора делает "гребаный Пожирательский ублюдок". Малфой на это заявление вообще никак не отреагировал, а вот Гарри едва не напал на Симуса. Какое право он имеет указывать ему, с кем общаться? Какое право имеет встревать в чужой разговор? К счастью, Гарри сумел удержать себя в руках и коротко ответил:

— Симус, у тебя хорошо лето прошло?

Финниган оторопело кивнул, на что Гарри заявил:

— У меня тоже, спасибо, было очень приятно пообщаться.

Намек был слишком уже прозрачным, и однокурсник отошел в сторону, но настроение еще больше испортилось. На Зельях Гарри всерьез раздумывал, с кем бы ему сесть, даже сделал было шаг в сторону Рона, но поймал настолько гневный взгляд Джинни, что быстро исправился и занял место рядом с ней. Его чудная рыжая девушка могла кому угодно казаться милой, тихой и скромной, но он точно знал — Джинни очень сильная ведьма, и, если разозлится, сможет устроить кому угодно непростую жизнь.

Разглагольствования Слизнорта о его, Гарри, героических подвигах быстро навязли на зубах, поэтому к работе над зельем он приступил почти с удовольствием. Увы, в этой области магических наук он отнюдь не блистал, но, по крайней мере, был способен точно выполнять инструкцию из учебника. Джинни тоже не была гением зельеварения, но и антиталантами Невилла не обладала, поэтому их работа продвигалась совершенно спокойно, пока Гарри не услышал за спиной тихое "ох". Он успел увидеть, как капелька крови срывается с пальца Невилла и падает в котел, после чего резко дернул Джинни за собой и перевернул парту, укрываясь от выплеснувшейся из котла ярко-оранжевой массы. Раздались крики боли, Гарри осторожно выглянул из укрытия и понял, что поступил совершенно верно. Их с Джинни рабочее место было залито ядовитым зельем, Рон и Невилл лежали на полу, но больше никто не пострадал. Сердце Гарри снова застучало с перебоями. Слизнорт, тряхнув головой, начал оказывать раненым первую помощь, к нему присоединилась Гермиона, и вдвоем они быстро очистили с кожи Рона и Невилла зелье, сотворили носилки и отправили их в больничное крыло. Гермиона пошла следом. Слизнорт взмахом палочки очистил кабинет от едкой субстанции и повернулся к Гарри.

— Мой мальчик, — воскликнул он, — я просто поражен вашей реакцией. Если бы вы оказались чуть менее внимательны, и вы, и мисс Уизли серьезно пострадали бы. Поразительный талант, Гарри! Думаю, я имею полное право наградить факультет Гриффиндор пятнадцатью, нет, двадцатью очками за храбрость и внимание!

Гарри мысленно скривился, но все-таки сказал:

— Спасибо, сэр.

Продолжать работу было бесполезно — их с Джинни зелье нужно было переваривать заново, а времени оставалось всего несколько минут, поэтому он очистил котел "Эванеско" и вернул в шкаф ингредиенты, с грустью и какой-то отстраненностью отметив, что его руки опять дрожат. К счастью, этого пока никто не заметил, но на всякий случай он плотно сжал кулаки.

Следующие два часа — Трансфигурация — прошли достаточно легко. За последнее время Гарри очень хорошо выучил основной принцип колдовства — нужно отрешиться от всего лишнего и думать только о результате, поэтому трансфигурация даже сложных объектов не вызывала особых проблем. Профессор МакГонагалл начала урок с краткого и сухого приветствия и объявила, что они станут последним курсом, у которого она будет преподавать трансфигурацию. Со следующего года в штат войдет новый преподаватель, а она будет вынуждена полностью сосредоточиться на выполнении своих обязанностей директора. Также она объявила, что в течение недели передаст обязанности декана Гриффиндора новому преподавателю Защиты от Темных Искусств. Гриффиндорцы грустно вздохнули — конечно, очевидно, что директор не может быть деканом факультета, но оказаться без покровительства профессора МакГоналл было непривычно и неприятно.

Впрочем, лирическая часть закончилась быстро, и профессор МакГонагалл перешла к делу, то есть к превращению крупных предметов в живых существ, и дала задание — превратить стол в свинью. Почти все ученики улыбнулись — ведь именно этим превращением когда-то для них начались уроки Трансфигурации. Заклинания им не дали — профессор МакГонагалл напомнила, что на седьмом курсе хочет видеть от них качественную невербальную магию, а словесные формулы пора бы оставить где-то на уровне СОВ.

Гарри уставился на свою парту и представил себе свинью, как можно более настоящую. Опыта общения со свиньями у него не было, собственно говоря, он видел их только на картинке, но понадеялся, что это не слишком сильно ему помешает. Получилось у него с третьего раза, правда, свинья была немного мультяшной, но профессор все-таки наградила его десятью баллами и, что важнее, улыбкой. Второй справилась с заданием, разумеется, Гермиона, а вот третьей стала Луна. до этого Гарри не видел ее на уроках, но почему-то думал, что она не блистает. Однако выяснилось, что на своем курсе Луна — одна из лучших.

После занятия Гарри попросил друзей идти на обед, а сам подошел к профессору. Она снова улыбнулась ему и спросила:

— Гарри, что-то случилось?

Раньше строгий декан называла его исключительно по фамилии, и услышать такое обращение было удивительно приятно.

— Простите, профессор, на самом деле, да, — он вздохнул и вдруг понял, что просто не сможет объяснить свою проблему. Как признаться глубоко уважаемому им человеку в том, что он — неуравновешенный псих? Видимо, директор поняла его колебания и мягко спросила:

— Гарри, вы помните, что можете доверять мне?

Гарри кивнул и заставил себя посмотреть ей в глаза.

— Профессор, в последнее время в расслабленном состоянии я слишком нервно реагирую на любые посторонние звуки. Нервно — то есть атакую. В общей спальне я откровенно опасен. Если кто-то из ребят пройдет ночью мимо моей кровати или попытается разбудить меня... я не уверен, что сумею вовремя вспомнить, что это всего-навсего мои однокурсники, а не Пожиратели. И я не могу гарантировать, что не причиню им вреда. Мне нужен ваш совет — как решить эту проблему?

Выдав все это на одном дыхании, Гарри чуть опустил голову, но продолжал смотреть профессору в глаза. Женщина покачала головой и тихо произнесла:

— Мы ведь нескоро оправимся от войны, Гарри?

— Боюсь, что нескоро.

— Гарри, в башне Гриффиндора есть несколько пустующих комнат. Думаю, вы можете занять одну из них. Я передам эльфам, чтобы они перенесли ваши вещи.

— Спасибо, профессор, — улыбнулся Гарри и, когда она кивком отпустила его, направился к двери. Ему вслед МакГонагалл сказала:

— Я рада, что снова могу учить вас.

Гарри не ответил, но на душе стало тепло, поэтому на обед он направился в самом благостном расположении духа, на которое только был способен. Друзья подвинулись, уступая ему место, но никто не спросил, зачем он оставался. Разговор шел о двух вещах — о том, что необходимо навестить вечером Рона и Невилла, и о том, каким окажется новый профессор Защиты. На праздничном пиру его никто особо не разглядывал, в битве за Хогвартс он не участвовал, так что сказать о нем никто ничего не мог.

Доев, они, по настоянию Гарри, дождались Малфоя и отправились к кабинету.

Драко выглядел бледнее и печальней, чем обычно, хотя и изо всех сил "держал лицо". Слизеринцы не приняли его решения сменить сторону и каждое слово, каждый жест воспринимали как личное оскорбление. К счастью, Гойл и Нотт не вернулись в школу — Драко подозревал, что их арестовали как наиболее активных сподвижников Лорда в школе. Но и тех, кто остался, вполне хватало, чтобы сделать его жизнь трудновыносимой. Единственное, что заставляло его игнорировать все оскорбления как со стороны слизеринцев, так и от других студентов, так это воспоминание о том обещании, которое он сам себе дал после одного из "Круциатусов" маньяка. Он пообещал себе, что если переживет этот кошмар, то навсегда выбросит из головы все отцовские идеалы "чистокровности" и "служения каким-то там идеалам". Вместо этого он сделает все возможное, чтобы вернуть своему роду ту репутацию, которой он обладал на протяжении многих столетий, а себе — самоуважение.

Гарри взглянул на Драко сочувственно и хлопнул его по плечу — он видел, что другу непросто сдерживаться и не отвечать на оскорбления. Малфой в ответ состроил самую мерзкую и надменную физиономию, на которую был способен, за что получил от Гарри болезненный тычок под ребра. Гермиона и Джинни, шедшие чуть в стороне от них, только покачали головами, став разом жутко похожими друг на друга. Правда, если у Гермионы глаза горели явным неодобрением, то Джинни, похоже, расстраивалась, что не может поучаствовать в шуточной потасовке.

В общем, к кабинету защиты все четверо подошли в приподнятом расположении духа, и с удобством расположились недалеко от выхода из аудитории — девушки чуть впереди, парни за ними. Конечно, Гарри понимал, что Гермиона с радостью села бы на первую парту, но на уроке незнакомого преподавателя предпочитал расположиться так, чтобы иметь, при необходимости, пространство для маневров. Как бы сильно он ни хотел верить в то, что им наконец-то повезет с учителем Защиты, его паранойя никуда не делась, поэтому палочку он убрал в рукав мантии таким образом, чтобы достать ее можно было практически мгновенно.

Профессор, имени которого Гарри не запомнил, вошел в кабинет чеканным шагом, установился у доски, сложив руки на груди, и оглядел учеников. Это был мужчина лет тридцати пяти, гладко выбритый, светловолосый.

— Что ж, добро пожаловать на мои занятия, класс, — сообщил он. — Напомню, меня зовут профессор Треккот, я сотрудник Аврората, и Министерство Магии специально направило меня сюда, чтобы я научил вас наиболее эффективным методам защиты от Темных Искусств. Напомните мне определение Темных Искусств?

Гарри после продолжительных бесед с портретом миссис Блэк и спаррингов с Малфоем лично для себя решил причислять к «темным» со значением «запретные» только те заклинания, которые всерьез повреждали душу мага. Остальные он считал полезными. Но свою точку зрения, разумеется, озвучивать не стал, и оказался прав.

Треккот спросил Гермиону, и когда та подробно объяснила, что Темными считаются заклинания и ритуалы, которые используют кровь живого существа, требуют жертвоприношений или разрушают душу колдующего, в ужасе подскочил на месте.

— Мисс Грейнджер, я поражен! И это говорите вы, героиня Войны с Темными Силами! Мне очень жаль, но я вынужден снять с Гриффиндора десять баллов за этот ответ. Сядьте, пожалуйста.

Гарри сжал кулаки. Треккот еще ничего не сделал, но уже начал его бесить. В этом мире Гарри достаточно многие вещи мог воспринять с философским спокойствием, но обижать своих друзей он точно не позволит.

Он поднял руку, с удовлетворением заметив, что противная дрожь полностью исчезла.

— Да, мистер Поттер, я вас слушаю, — сразу же сказал аврор, причем у него на лице отразилось крайнее, но неискреннее восхищение.

— Профессор, не могли бы вы объяснить вам, где именно мисс Грейнджер допустила ошибку? — спросил Гарри очень вежливо.

— О, я уверен, что вы, мистер Поттер, и сами могли бы поправить свою подругу. Но по вашей просьбе это сделаю я. Студенты! Темными Искусствами считаются любые проклятия, не вошедшие в подробный перечень разрешенных заклинаний, изданный Министерством магии два года назад и переизданный в июне этого года.

Гарри остолбенел, рядом беззвучно, но очень искренне выругался Драко, Гермиона прижала руку ко рту, у Джинни заалели уши.

— Я вынужден признать, мне будет непросто обучать ваш курс. Вы считаете, что уже стали полноценными боевыми магами и наработали необходимые навыки защиты. Мне придется разубедить вас в этом. В первую очередь я продемонстрирую вам разрешенные методы защиты.

Гарри снова поднял руку, чувствуя, как в груди нарастает азарт. Он планировал в ближайшее время превратить Треккота в отбивную как в физическом, так и в моральном смыслах, причем в кои то веки сделать это умно.

— Сэр, то есть на любое темное заклинание, которое захочет выпустить в нас условный враг, есть заранее придуманная и правильная защита, я правильно вас понял?

Треккот расплылся в улыбке:

— Вы совершенно правы.

Следующей руку подняла Джинни, и ее вопрос озадачил многих. Она с самым невинным видом попросила профессора рассказать о своем боевом опыте. Первым вся «соль» шутки дошла до Драко, который постарался спрятаться за учебником, чтобы его ухмылка не была заметна. Потом проникся и Гарри, а за ним и весь класс, даже слизеринцы заулыбались — видимо, колдовать по министерской книге им не хотелось, а профессор тоже бесил.

Треккот основного прикола не понял, поэтому начал вдохновенно описывать свою стычку с двумя Пожирателями Смерти, а потом переключился на борьбу с оборотнем в Лютном переулке. Пару раз оговорился и упомянул двоих напарников. На середине рассказа осекся, закашлялся и резко велел перейти к практике.

Многие не выдержали и все-таки засмеялись. Вид увлеченно описывающего свои великие подвиги профессора был и сам по себе нелепым, но подобная похвальба в классе, где сидел Гарри Поттер и его боевые товарищи, звучала почти абсурдно. Редко такое случалось, но в этот момент и гриффиндорцы, и слизеринцы испытывали поразительное единодушие.

Отодвинув парты к стене, профессор начал разбивать студентов на пары. Гарри он хотел было поставить с Забини, но наткнулся на настолько гневный взгляд, что передумал и оставил с Малфоем. К глубокому неудовольствию Гарри отметил, что профессор старался ставить в пары студентов разных факультетов. Раньше это можно было бы воспринять как попытку наладить отношения. Но всего через месяц после войны, в которой представители зеленого факультета априори были признаны злодеями и врагами, подобный подход скорее походил на намеренное разжигание вражды.

— Я прошу начать поединки на счет «три». Используйте только разрешенные заклинания, в остальном я вас не ограничиваю.

Гарри улыбнулся своему партнеру, Малфой покачал головой — эти безумные искры в глазах Поттера он уже знал, и теперь мог только надеяться, что остальным студентам хватит мозгов не попасться герою под горячую руку. На благоразумие профессора он даже не надеялся, но все-таки решил обезопасить себя, а заодно и чересчур безрассудного Поттера:

— То есть вы не ставите нам никаких ограничений, профессор?

— Вам, мистер Малфой, — прошипел профессор, — я поставил бы серьезные ограничения, но пока для вас те же условия, что и для остальных. Любые действия в рамках разрешенных.

Драко довольно улыбнулся, начисто проигнорировав явно оскорбительный выпад в свою сторону, и подумал: «Что ж, Поттер, веселись».

В этот раз Гарри дождался сигнала, прежде чем атаковать простейшим обездвиживающим заклинанием, от которого Драко традиционно увернулся, и дуэль началась. Первую минуту Гарри сдерживался и помнил о том, что рядом другие студенты и о том, что было бы неплохо слегка приложить профессора чем-нибудь несильным, но обидным, но потом азарт и наслаждение боем начисто смысли все прочие мысли. Здесь и сейчас он существовал, плясал на острие ножа, рисковал своей жизнью и упивался ее вкусом и красками. Пара любимых им «Бомбард» перекрыли Малфою пути к отступлению, сам Гарри запрыгнул на одну из стоящих у стены парт, отбивая легкими щитами атаки противника, постепенно лишал его возможности двигаться. Драко быстро понял, что его тянут в ловушку, и попытался из нее уйти, перепрыгнув образовавшиеся завалы и уничтожив парту, на которой стоял Гарри, но тот среагировал быстрее, вернувшись на пол до того, как опора под его ногами обрушилась. Остальные студенты быстро расступились, освобождая Гарри и Малфою пространство, но они этого даже не заметили. Для обоих все посторонние в комнате превратились просто в помехи. Пока они не двигались, они были не опасны и неинтересны, но стоило им сделать резкое движение, как они попали бы под двойной удар.

Ни одного заклинания вне школьной программы не прозвучало, но уровень дуэли становился все выше. Гарри, пользуясь своей большой магической мощью, выпускал заклятья одно за другим, чередуя простейшие чары левитации с достаточно опасными, но все-таки разрешенными дуэльными заклинаниями. Пару раз ему удалось достать Драко, и тот теперь сильно припадал на левую ногу. Потом обломок парты распорол самому Гарри плечо. Боль привела его в настоящую ярость, и сила атаки увеличилась. Боковым зрением он увидел, как что-то со стороны раненой руки бросается к нему, и, отмахнувшись от «Экспеллиармуса» Драко, быстро вырубил новую опасность. Драко отвлекся и получил оглушающее заклятие. Победа осталась за Гарри.

Он выдохнул и огляделся. Однокурсники смотрели на него с неприкрытым восторгом, класс обратился в руины. Профессор, оказавшийся той самой непонятной опасностью справа, лежал без движения. Раздались сначала робкие, а потом и громовые аплодисменты. Пока Гарри расколдовывал Драко и профессора, среди студентов раздавалось: «Не удивительно, что он победил Сами-Знаете-Кого».

Гарри пожал Драко руку, они обменялись понимающими улыбками — оба были довольны дракой. Профессор тяжело дышал.

— Мистер… Поттер! — рявкнул он, — Вы напали на педагога! Мы немедленно отправляемся к директору. Малфой! Уберите здесь все. Остальные свободны.

Гарри сложил руки на груди и покачал головой:

— Сэр, я настаиваю, чтобы с нами к директору пошел мистер Малфой, а также любые два студента из присутствующих здесь. Например, мисс Гринграсс и мисс Браун, — он специально назвал тех, кто к нему лично никаких чувств не испытывал.

Треккот сверкнул глазами, но согласился.

Впятером они направились в кабинет к МакГонагалл. Горгулья, отреагировавшая на пароль «Слезы феникса», пропустила их в круглый кабинет, сменивший за последние полтора года уже двух обитателей. Гарри огляделся. Теперь здесь почти не осталось непонятных жужжащих артефактов, зато появилось несколько удобных кресел, изящный резной шкаф и мягкий ковер на полу.

— В чем дело, Джордан? — спросила профессор, увидев Треккота, а потом удивленно приподняла очки, — Чем обязана вашим визитом, господа?

— Директор, — ответил Треккот, — сегодня мистер Поттер напал на меня на уроке Защиты от Темных Искусств.

Женщина приподняла одну бровь, хотя по ее виду было понятно, что в такую версию событий она не поверила.

— Мистер Поттер, что произошло?

— Директор, — в тон Треккоту произнес Гарри, — я предпочел бы, если вы посчитаете это возможным, просмотреть мои воспоминания и воспоминания других участников событий. Со своей стороны могу только отметить, что не нападал на профессора Треккота.

МакГонагалл молча призвала Омут памяти. Гарри понимал, что, будь на его месте другой студент, реакция могла бы быть иной, не жалел, что пользуется своим положением.

Воспоминания были помещены в сосуд, и в течение пятнадцати минут директор внимательно их просматривала. Портреты наблюдали за всем этим с любопытством, а Дамблдор грустно улыбался поверх своих очков-половинок. К удивлению Гарри, портрета Снейпа в кабинете не было. Это было странно и вызывало смутные подозрения, но оформиться они не успели. МакГонагалл подняла голову от Омута и произнесла резко:

— Профессор, я считаю, студенты совершенно не виноваты в этом происшествии. Думаю, будет разумно отпустить их. А с вами мы немного побеседуем. Вы можете идти, господа, — отпустила четверых студентов директор.

Уже на выходе Гарри услышал:

— … непедагогично! А бросаться наперерез боевому магу, когда тот проводит дуэль — неразумно и противоречит понятию «самосохранение».

Больше ничего услышать не удалось, но Гарри улыбнулся. Начало положено.

Больше пар у них не было, поэтому девушки быстро ушли по своим делам. Гарри и Драко медленно пошли по коридору.

— Не думал, что скажу это, но я сегодня всерьез скучал по твоей заспанной физиономии. Утро без возможности словесно унизить тебя оказалось крайне тоскливым, — патетично заметил Гарри.

Драко торжествующе, хотя и негромко воскликнул:

— Ага! Ты все-таки признал, что жить без меня не можешь!

Оба расхохотались. Несмотря на трудности, первый день оказался не таким отстойным, как они предполагали.

После первых же двух дней учебы Луна пришла к выводу — если бы не уроки с профессором в течение всего лета, она ни за что не сумела бы справиться со всеми нарглами, которые наполнили школу в этом году. Когда она шла по коридорам, ей казалось, что мир вокруг нее выкрашен в сумасшедшие радужные цвета, мозгошмыги учеников и учителей кружились вокруг их голов с огромной скоростью, образуя настоящих нарглов, каждый из которых жужжал на свой неповторимый лад. Разобрать в этой мешанине цветов и звуков какие-то понятные эмоции не было никакой возможности, но приемы защиты разума немного помогали, во всяком случае, на уроках именно благодаря им Луне удавалось сосредоточиться на объяснениях учителей и более или менее хорошо выполнять задания. Больше всего девушка ждала выходных, причем по совершенно конкретной причине — хотя мозгошмыги профессора и были достаточно активными, они практически не раздражали ее и умудрялись не разбегаться по всей гостиной. То есть в выходные Луна могла рассчитывать как минимум на четыре часа спокойствия. К сожалению, до субботы оставался еще целый день, поэтому она старательно отмахивалась от разбушевавшихся эмоций тех, кто ее окружал, и по возможности пряталась от людей. С последним было не так-то просто.

Большинство ее друзей в этом году так сильно были озадачены своими проблемами, что почти не уделяли ей внимания. Нет, они ее ни в коем случае не игнорировали, но Гарри с трудом сдерживал своих нарглов на коротком поводке и изредка замечал только Драко Малфоя, который почему-то очень благотворно на него влиял. Лучшая подруга Луны — Джинни — старалась поддерживать Гарри и всюду следовала за ним, чем, похоже, только больше его расстраивала. Рон стремился очернить в глазах друга Малфоя, которого Луна знала не очень хорошо, но чьих бледно-фиолетовых мозгошмыгов изредка замечала в общей мешанине. А Гермиона была погружена в какие-то сложные размышления и почти не обращала внимания на реальный мир. Правда, Луна не могла не отметить, что девушка неожиданно стала очень хорошо и красиво одеваться, иногда красила ресницы и вообще выглядела просто замечательно.

Пятеро ее друзей были заняты собой, зато шестой, казалось, задался целью ни на минуту не оставлять Луну в одиночестве. Невилл поставил себе целью охранять Луну от этого жестокого мира, и со всей широтой своей благородной, доброй души взялся за выполнение этой задачи. На завтраке, обеде и ужине он часто пересаживался за стол Когтеврана, улыбался своей наивной улыбкой, негромко рассказывал забавные истории, заставляя ребят смеяться на весь зал. На переменах, если у Гриффиндора и Когтеврана совпадали занятия, он шел с ней рядом, и тогда Луна могла разглядеть, как мозгошмыги вокруг его головы то и дело меняют цвет с лимонного на алый, потом на сумеречно-синий, на глубокий зеленый и снова на лимонный. Этот калейдоскоп даже забавлял, но часто смотреть на него было тяжело.

После уроков Невилл приходил в библиотеку, устраивался за одним столом с Луной и молча занимался, округлым почерком записывая результаты работы. Когда пора было идти в общежития, он молча следовал за Луной, без разговоров забирая у нее сумку и донося до входа в гостиную. Возле бронзового орла он останавливался, ждал, пока девушка разгадывает загадку, и только после того, как Луна забирала свою сумку, махала ему рукой и скрывалась за тяжелой дверью, направлялся в башню Гриффиндора. В прошлом году, когда все они страдали от ужасных Кэрроу, Невилл сильно изменился, а на взгляд Луны, просто стал самим собой. Ему очень шло быть бесстрашным и решительным борцом за справедливость, защитником слабых и угнетенных. Иногда Луне даже казалось, что ему бы куда больше подошла роль защитника Британии, чем Гарри. Гарри всегда, до этого года, по крайней мере, стремился к уюту, спокойствию, мечтал, чтобы его все любили. А Невилл действительно думал о том, как защитить слабых и как восстановить справедливость.

После того, как Луна впервые попала под «Круциатус», Невилл и ее причислил к разряду тех, кого нужно защищать. Именно тогда он начал провожать ее до дверей общежития, невзирая ни на какие запреты и ни на какой контроль. И вот, в новом году, когда опасность миновала, он снова стал ее защитником.

До пятницы первой учебной недели Луну расстраивал такой контроль — ей хотелось одиночества, тишины. Она мечтала подняться на Астрономическую башню или спрятаться в какой-нибудь нише в коридоре и просто побыть одной, а с Невиллом это сделать было совершенно невозможно. Однако в пятницу после занятий ее мнение серьезно изменилось.

Она шла после всерьез непонравившейся ей Защиты от Темных Искусств в свою гостиную, но отстала от одноклассников. У Невилла был факультатив по Гербологии, и он не встречал ее. Только Луна начала наслаждаться неожиданно появившейся минуте тишины, как за ее спиной возникли трое. Луна сразу же достала палочку, почувствовав, что настроены они очень недружелюбно, однако продолжила идти вперед, надеясь, что они не станут ее обижать. К сожалению, надежда была напрасной. Сзади раздалось:

— Так-так, полоумная Лавгуд. Иди-ка сюда.

Коридор, не считая их четверых, был пуст, бегала Луна плохо, да и дралась не слишком хорошо, поэтому сочла за благо повернуться и, как минимум, встретить неприятности лицом к лицу. Неприятности выглядели как Грэкхем Причард — вредный парень из ее класса, но со Слизерина, и еще два слизеринца старше — в этом году Луна узнала, что их фамилии Нотт и Забини.

Судя по их мозгошмыгам, они были очень злы на нее, но Луна точно знала, что ничего плохого им не делала.

— Привет, ребята, — сказала она дружелюбно, представив себе на их месте злую, но глупую собаку, — хороший сегодня день. А у вас разве тоже сейчас была Защита?

Старший, Нотт, направил на нее палочку и тихо и очень злобно сказал:

— Просто заткнись, Лавгуд.

Луна невольно почувствовала, как по спине бегут мурашки. «Спокойно, Луна, — сообщила она себе, представив, как рассаживает собственных мозгошмыгов по длинным лавкам и грозит им пальцем, чтобы не хулиганили, — это просто злобные мальчишки». К сожалению, ее внутренний голос утверждал, что как минимум двое из этих мальчишек отлично умеют использовать Непростительные заклятья. Впрочем, ее успокаивало, что пока они просто сверлили ее взглядами. Нотт и Причард были полны решимости что-то сделать, но бездействовали, а Забини испытывал что-то похожее на скуку и равнодушие.

Нападать первой Луна не хотела, но и стоять под прицелом трех палочек ей не нравилось.

— Смотри, Лавгуд, — проговорил Нотт как-то неестественно растягивая гласные, — ты подружка Поттера. Если тебе будет больно, он очень расстроится.

Луна приготовилась подыскивать аргументы, которые помогут ей убедить их, что они неправы, но не успела. Нотт резко сказал:

— Круцио.

Все ее тело скрутила сумасшедшая боль, к которой нельзя привыкнуть. Она закричала и упала на пол, стараясь сжаться в комочек и хоть как-то закрыться от ощущения ломающихся в мелкую крошку костей, лопающейся кожи, и огненного шара в голове.

Издалека доносились какие-то звуки, чьи-то слова, но она ничего не могла сделать, только кричать. Неожиданно на краю сознания появился маленький островок, в котором не было боли. Луна попыталась сосредоточиться на нем, и постепенно боль начала отступать. Волной ее захлестнули чужие эмоции: наслаждение. Гнев. Жалость. Страх. Но боли уже не было, крик прервался, и Луна поняла, что у нее страшно саднит горло. Она с трудом поднялась на ноги и перевела взгляд на трех парней. Нотт побледнел и хотел было снова произнести заклятья, но Луна, на которую нахлынуло вселенское спокойствие, спокойно, как на занятиях ОД, разоружила его. Забини и Причард начали пятиться назад и бросили бежать прочь, а Нотт попытался ударить Луну кулаком, но простейший «Петрификус Тоталус» его остановил.

Слизеринец упал, а Луна без сил опустилась возле него на пол.

Впервые со дня приезда в замок она осталась одна, и тут же оказалась в большой опасности. До последнего момента она не верила, что этот парень всего на год старше нее нападет. Но он напал и использовал на ней страшное заклятье. В голове Луны крутился только один вопрос: «Почему?». Она верила, что война закончилась. Она думала, что все страшное позади.

Обездвиженный, этот юноша казался жалким и очень грустным. Хотя его тело замерло, мозгошмыги не прекратили своего движения. Луна видела под разочарованием, яростью и бессилием какую-то тоску, обиду и страх. Он не был злым, он был несчастным. И это было страшнее всего. Луна подумала, что теперь понимает, почему так редко профессор Дамблдор участвовал в схватках. Если он видел то же, что и она, он точно знал — даже те люди, которые совершают ужасные вещи, на самом деле не обязательно плохие. Они несчастные, как этот парень со злым выражением лица.

— Луна, — раздался громкий окрик. Девушка обернулась и увидела шагающего к ней быстрым шагом Невилла. Он держал в руке палочку и настороженно косился на лежащего на полу Нотта.

— Привет, Невилл, — сказала Луна, вставая с пола.

— Что произошло, — спросил он тем голосом, каким говорил в прошлом году с первокурсниками, попавшими на отработки к Кэрроу.

— Уже все в порядке, — ответила Луна, — пойдем, прогуляемся?

Они вдвоем вышли на улицу и направились в сторону озера. Сентябрь в этом году баловал Шотландию хорошей мягкой погодой, поэтому прогулка оказалась приятной. Луна не стала говорить о том, что произошло, но, похоже, Невилл обо многом догадался. Во всяком случае в его эмоциях она заметила странную решимость, но поняла, что больше не будет возмущаться тому, что он ее охраняет и опекает. Он смелый, он сможет драться и давать отпор. А она будет все время думать о том, почему же хороший человек вдруг ведет себя плохо.

Уже вечером, перед тем, как привычно очистить сознание, она решила рассказать обо всем профессору. Он хорошо знает людей и поможет ей разобраться в том, что она чувствует и видит. А главное, у него очень тихие мозгошмыги, возле которых можно будет отдохнуть.

Гермиону не зря все педагоги в один голос называли самой умной ведьмой поколения. Подобное звание дается отнюдь не за умение читать или учить материалы из учебников. Гермиона обладала талантом анализировать информацию и делать на ее основе логические выводы, причем скорость, с которой она складывала головоломки, поражала не только ее сверстников, но и взрослых. Именно благодаря этому таланту она сумела догадаться о том, что кроется под люком, который охранял Пушок, догадалась о василиске в трубах, успевала учиться всем предметам, используя маховик времени… Можно долго перечислять. Достаточно было дать Гермионе тему, и она легко находила все нужные данные и составляла на их основе блестящее эссе, которое включало в себя и обзор уже существующих работ, и готовые выводы. Гермиона всегда по праву гордилась своей логикой и быстрым, острым умом.

Но в последний год все пошло наперекосяк. Ошибка, которая стоила ее родителям памяти. Несколько непродуманных, глупейших авантюр, в которых они с мальчишками чуть не погибли в прошлом году. И, наконец, полное непонимание мотивов людей, которые ее окружают.

О том, что творится с Гарри, девушка догадалась достаточно быстро — горы прочитанных книг по ментальной магии и психологии помогли ей понять, что друг испытывает мощный посттравматический стресс. Увы, не было и речи о том, чтобы попытаться помочь ему. Она раз и навсегда дала себе слово, что не будет вмешиваться в психические или мыслительные процессы тех, кто ей дорог. Однако что происходит с Роном, она понять не могла. Как могли их отношения, такие нежные в начале лета, превратиться в странное противостояние? Почему он гуляет с Лавандой Браун всего через месяц после того, как признался ей в любви?

А главной загадкой был Малфой. Он играл в ее планах по возвращению Рона важную роль, поэтому, когда он вдруг начал оказывать ей знаки внимания, она сначала так обрадовалась, что не обратила внимание на очевидную нелогичность ситуации. Но это ведь был форменный абсурд! Драко Малфой, которого от нее едва ли не тошнило, вдруг целует ей руки, говорит пусть своеобразные и сдобренные щедрой порцией иронии, но все-таки комплименты, проводит с ней время?

К тому моменту, когда они приехали в школу, Гермиона уже решила — Малфой что-то затевает, и у нее возник закономерный вопрос — что именно? Как ни старалась она найти логичный ответ, ей это не удавалось, а через два дня после начала учебы состоялся разговор, который и вовсе ее вверг в замешательство.

Она сидела в библиотеке и задумчиво просматривала свою работу по Зельям, когда Малфой опустился на соседний стул.

— Как поживаешь, о, прекраснейшая девушка этой школы? — спросил он, закидывая ногу на ногу и нагло ухмыляясь. Гермиона фыркнула, показывая, что ни на секунду не поверила в искренность его слов, но все-таки ответила, что прекрасно. Страшно хотелось добавить: «Прекрасно, особенно пока не вижу тебя», — но она сдержалась, напомнив себе, что этот заносчивый тип нужен ей, чтобы вернуть Рона.

— Вот скажи мне, Грейнджер, — начал Малфой, который, кстати, никогда не называл ее по имени, и понизил голос, — когда же мы с тобой осчастливим твоего рыжего возлюбленного, пройдясь об руку по Хогвартсу?

Гермиона едва не подпрыгнула на стуле. То есть, он знает?

— Или, может, — продолжил он, — платонических чувств в духе пасторалей восемнадцатого века будет недостаточно, и тебе придется подарить мне пару поцелуев при полном скоплении народу?

— Что ты имеешь в виду? — прошипела Гермиона, почувствовав, как рушатся все ее планы.

— Ну, рыжего же надо раздразнить. Иначе он никогда не перестанет глазеть на сомнительные прелести кудряшки-Браун.

В груди у девушки начал разрастаться ураган.

— То есть ты хочешь сказать, — едва сумела не перейти на крик она, — что я собираюсь использовать тебя, чтобы привлечь внимание своего парня?

Увы, ее выдал румянец. Стоило ей гневно взглянуть в серые хитрые глаза Малфоя, как щеки начало жечь.

— Разумеется. Но, не бойся, я не против. Как раз наоборот, видишь, план пришел выстраивать.

К своему удивлению Гермиона обнаружила, что это действительно так. Он не злился, не психовал и не обвинял ее. Он спрашивал, как ей помочь с выполнением ее плана. Тут же Гермиона вспомнила, что он все-таки слизеринец, то есть человек, который во всем видит свою выгоду.

— И зачем это нужно тебе? — спросила она недоверчиво.

Малфой приподнял бровь и развел руками:

— Ну, как же, разве это не очевидно? Конечно же, я собираюсь во время наших притворных свиданий очаровать тебя, соблазнить и бросить, а после этого пойти и удавиться на Астрономической башне, чтобы не попасться под «Аваду» Поттера.

Гермиона тихо засмеялась, представив себе эту картину.

— Что за чушь!

— Не нравится? Хорошо, вот еще план. Я страстно в тебя влюблен и надеюсь, что ты оценишь мои несравненные достоинства и бросишь своего рыжего ради меня. После того, как ты упадешь в мои объятья, я увезу тебя в свой замок и… впрочем, дальше маленьким гриффиндорским девочкам знать не полагается, — завершил он историю сдавленным, видимо от сдерживаемого хохота, голосом.

Гермиона закашлялась. Громко смеяться было нельзя, но Малфой нес слишком проникновенную белиберду.

— Ладно, я понял, ты мне не веришь! — заявил он, — тогда я открою тебе свои истинные намерения. Я хочу жениться на тебе и благодаря этому возвысить свой род до небывалых высот.

Гермиона упала головой на раскрытую книгу, ее плечи тряслись. Она просто не могла больше сдерживать смех.

— В жизни не слышала большего бреда, — прошептала она, немного придя в себя.

Малфой грустно подпер подбородок рукой:

— Ну, прости, Грейнджер, больше у меня для тебя версий нет. Но я обязательно придумаю. А теперь давай вернемся к нашему плану.

Гермиона вздохнула, взмахом палочки вернула книги на место, положила свои учебники и свитки пергамента в сумку и вышла из библиотеки. Малфой последовал за ней.

— Извини, Драко, но говорить с тобой в библиотеке я больше не стану. Иначе моей репутации в глазах мадам Пинс придет конец.

— Обязательно буду приходить в библиотеку, чтобы поболтать с тобой, — сообщил Малфой и как-то непринужденно забрал у нее сумку с книгами, — итак, наш коварный план.

— Почему коварный?

— Ты забыла, Грейнджер, я слизеринец. А мы составляем только коварные планы, и никак иначе.

— Очень смешно. Не знаю, как у тебя, а у меня нет никакого коварного плана.

— Разумеется, ты же гриффиндорка. У вас планов вообще никаких не бывает.

Девушка хотела было поспорить, потом вспомнила все их с Гарри и Роном «планы» и согласилась.

— Оставь составление плана мне. Задача — вернуть тебе внимание рыжего при… — Малфой как-то подозрительно закашлялся, и Гермиона не без раздражения подумала, что он проглотил слово «придурка», — парня. Для этого тебе надо побольше с ним общаться в компании, а вот свое свободное время проводить со мной. Пусть видит, что ты не одна, более того, ты общаешься с «проклятым Малфоем». Главное, не игнорируй его, когда рядом с вами еще кто-то есть. Мы, парни, быстро теряем интерес к добыче, которая убежала слишком уж далеко, — наставительно произнес Малфой, подняв вверх палец. Гермиона все-таки рассмеялась в голос. Драко сейчас был страшно похож на ученого лектора, и девушка ему об этом сообщила. Он выпрямил спину еще сильнее, сделал серьезное лицо и гнусаво произнес:

— Мисс Грейнджер.

Девушка захохотала. К сожалению, они уже были возле гостиной Гриффиндора, а значит, пора было расходиться. Малфой вернул ей сумку с учебниками, учтиво наклонил голову, поцеловал руку и развернулся, чтобы идти к себе. Гермиона покачала головой — хоть Драко и действовал из каких-то своих корыстных целей, пока он был вторым парнем в ее жизни, который целовал ей руку на прощанье. Она уже собиралась было произнести пароль, как Малфой окликнул ее:

— Грейнджер!

Она обернулась.

— Ты ведь неплохо дерешься? Если в коридоре к тебе подойдут слизеринцы, любые, кто угодно, кроме меня, не важно, с какими намерениями, просто оглушай их.

— Что? — переспросила Гермиона. Она никогда не напала бы на безоружного.

— Грейнджер, — Драко вернулся к ней, и выглядел на этот раз очень серьезно, — я не шучу. Младших можешь не трогать, если они без палочек, а вот старших оглушай сразу. На факультете витают… нехорошие идеи. Лучше потом извинишься, чем пострадаешь. Учти, твои ровесники с моего факультета неплохо владеют Непростительными, но совершенно не знают, почему их нельзя применять. Так что мне нужно твое обещание, Грейнджер.

Гермиона упрямо покачала головой. Защищаться она будет, но нападать первой — никогда.

Драко нехорошо усмехнулся и скрестил руки на груди:

— Обещание. Или я скажу Поттеру, что слышал, как Нотт спорил с Забини, что еще до конца месяца отправит тебя в Больничное крыло.

Гермиона задохнулась от возмущения. Что он себе позволяет? Но если он действительно скажет Гарри нечто подобное, Гермиона окажется под неусыпным надзором. С Гарри станется приставить к ней телохранителей или самому всюду сопровождать. Похоже, Малфой это точно знал.

— Хорошо, даю слово, — мрачно сказала Гермиона, но парень покачал головой:

— Не пойдет, что за детские уловки!

Раскусил.

— Я обещаю, что, если окажусь в коридоре, комнате или на улице одна с любыми слизеринцами старше пятого курса, кроме Драко Малфоя, немедленно атакую их обездвиживающими заклятиями.

— Сойдет, — кивнул Драко, еще раз коснулся губами ее руки и ушел.

Гермиона назвала Полной Даме пароль и вошла в гостиную. Первое, что она увидела, так это мрачных Гарри, Невилла, Рона, Симуса и Дина, стоящих возле камина и что-то обсуждающих. Чуть в стороне, рядом с креслом стояла пылающая гневом Джинни. Лаванды и Парвати видно не было.

Гермиона закрыла за собой дверь и спросила:

— В чем дело?

— Нотт проклял Луну «Круциатусом» сегодня, — ответила Джинни, — мы считаем, что ему место в Азкабане.

Гермиона растерянно села в одно из кресел. Выходит, Драко не на пустом месте взял с нее такое возмутительное на первый взгляд обещание…

Следующее утро началось со сдвоенной Защиты, которая уже успела стать самым нелюбимым предметом всего Гриффиндора. Гермиона не смогла простить Треккоту его притворного уважения к героям войны и бредовых высказываний, на ее взгляд, этому типу совершенно нечего было делать в школе, но увы, как честно сказала профессор МакГонагалл, учить их сейчас просто больше некому. Все толковые сотрудники Аврората занимаются тем, что отлавливают оставшихся на свободе Пожирателей, пытаются вернуть уничтоженные чары Надзора за несовершеннолетними, заново создают Департамент магического правопорядка, — в общем, делают все, чтобы восстановить разрушенный мир. Свободных специалистов, которые готовы были бы пойти в школу, просто нет, поэтому Треккот — лучшее, на что они могут рассчитывать.

Треккот, не к ночи он будет помянут, вломился в кабинет своим широким солдатским шагом, остановился у доски и начал пристально разглядывать класс. На то занятие он задал подготовить список разрешенных министерством щитовых чар, и теперь, видимо, собирался по глазам студентов понять, кто же пришел без домашнего задания.

— Итак, класс, — сообщил он, — проверим, как вы подготовились. Я попрошу выйти ко мне… — он снова скользнул взглядом по ученикам, на губах у него появилась довольная ухмылка, — мистера Малфоя. Уверен, он продемонстрирует нам, какие щитовые чары можно применять для самообороны.

Драко вышел, и Гермиона невольно закусила губу. Она была уверена, что парня ожидает какая-то подстава. Джинни, сидящая рядом, шепнула:

— Спорим, он выберет заклятье, которое не удастся отразить разрешенными щитами.

Гермиона кивнула — она тоже об этом подумала. Джинни прошептала пару нехороших слов, и Гермиона в кои-то веки была с ней совершенно согласна — ничего приличного сказать было нельзя.

Правда, началось все достаточно безобидно. «Экспелиармус» и «Риктусемпру» Малфой легко отбил простейшим «Протего», от «Левикорпуса» отмахнулся каким-то простым невербальным щитом, а потом Треккот довольно, во весь рот улыбнулся и лениво произнес:

— Тормента.

Класс охнул. Светлый и разрешенный «Торментус» был, по сути, аналогом «Круциатуса», и отбиться от него можно было только темномагическими щитами. Малфой резко скакнул в сторону и увернулся от луча.

— Мистер Малфой, — нахмурился Треккот, — кажется, мы занимаемся щитовыми чарами, а не балетом. Встаньте на место и отражайте мои заклятья, а не скачите от них, как заяц.

— Я прокляну его, — сказала Джинни тихо.

Гермиона перевела взгляд на Гарри и поняла — если заклятие Треккота достигнет цели, профессору не жить. Драко сжал палочку и поднял голову. Гермиона заметила, что на виске у него, видимо, от напряжения выступила голубая вена.

Треккот поднял палочку и медленно, с удовольствием повторил:

— Тормента.

В этот раз Драко даже не пытался увернуться или отклонить луч, а принял удар. Гермиона тихо вскрикнула, Джинни зашипела, а вот Малфой не упал и не издал ни звука, только закрыл глаза и сжал кулаки. Профессор останавливаться и не думал. Гермиона поняла, что больше она смотреть на это не в состоянии.

— Финита, — рявкнула она, и заклятье спало. Треккот обернулся, чтобы посмотреть, кто его прервал, и наткнулся взглядом на вставшего из-за парты Гарри. Его палочка указывала профессору в грудь. Гермиона не видела его лицо целиком — только профиль, но буквально ощущала, что сейчас ее лучший друг очень опасен.

— Спасибо, профессор, — прошипел Гарри не своим голосом, — за очень наглядную демонстрацию. Однако мы не совсем усвоили урок. Каким, вы говорите, щитом можно закрыться от заклинания «Торментус»?

Профессор поднял палочку, готовясь защищаться, но Гарри не проклял его.

— Думаю, — продолжил Гарри, — Министру будет интересно узнать о ваших способах преподавания.

Судя по лицу Треккота, это было больнее «Торментуса».

— Вы не станете из-за Пожирателя Смерти… — начал он, а потом резко замолчал, словно кто-то наложил на него заклятие немоты.

Гермиона только головой покачала — Гарри стал потрясающе владеть палочкой.

— Ребята, на сегодня урок окончен, наш профессор устал, — сказал Гарри, не переставая держать Треккота под прицелом волшебной палочки.

Студенты сочли за благо убраться из кабинета. Гермиона и Малфой остановились в дверях, чтобы дождаться Гарри, тот посмотрел на бледного профессора с каким-то странным выражением лица, подошел к нему чуть ближе и шепотом сказал несколько слов. Треккот опустил палочку, и Гарри, не поворачиваясь к нему спиной, вышел из класса.

— Только зря геройствовал, — буркнул Драко.

— Всегда пожалуйста, — ответил Гарри совершенно спокойно, — хотя думаю, после «Круциатуса» слабенькое проклятье нашего профессора было тебе не страшнее щекотки.

Гермиона хотела было что-то возразить, но потом заметила, что, похоже, Гарри и Драко говорят на каком-то своем иносказательном языке, во всяком случае, оба как-то удивительно похоже улыбались.

— Чуть со смеху не умер, — ответил Малфой. Гарри ткнул его в плечо.

— Проводи Гермиону до общежития, — сказал он, — мне нужно в совятню.

— Без проблем.

Гарри, сунув руки в карманы мантии, зашагал в сторону совятни, а Драко забрал у Гермионы ее сумку с книгами, и они направились к башне Гриффиндора.

— Вообще-то, — сказала девушка через несколько шагов, — мне не нужен присмотр.

— Ну, что ты, Грейнджер, — тут же поднял руки Малфой, — конечно, нет. Поттер просто боится, что я после пыточного проклятья решу свалиться в обморок, вот и отправил меня погулять в компании того, кто сможет меня поставить на ноги.

Гермиона рассмеялась такому предположению.

Обмениваясь пустяковыми репликами, они дошли до башни и расстались у портрета Полной Дамы.

Драко отправился в подземелья, посмеиваясь про себя. Грейнджер была настоящей гриффиндоркой, все ждала от него коварства. Водить ее за нос оказалось проще, чем обманывать ребенка. Все очень просто — нужно лишь говорить ей правду, и она будет твердо верить, что он шутит и пытается ввести ее в заблуждение.

А вот Поттер, похоже, все больше превращается в помесь гриффиндорца со слизеринцем. Драко вспомнил, как Поттер поднял палочку, чтобы защитить его, а потом просто уничтожил мразь-профессора упоминанием Министра.

В гостиной Слизерина Драко проводили злобные шепотки: «Предатель» и «Выродок». Драко только хмыкнул про себя, сохраняя абсолютно бесстрастное выражение лица. «О, у меня появилось новое прозвище», — подумал он. Презрение тех, кто два года назад им восхищался, теперь его не трогало — год у Лорда начисто лишил его всех прошлых привязанностей и тщательно порушил старые идеалы.

У себя на кровати, защищенной всеми доступными ему чарами, Драко расслабился и уставился в потолок, рассуждая над двумя наиболее актуальными в данный момент вопросами: как вернуть Поттеру все возрастающий долг жизни и как сдержаться и не ляпнуть при Грейнджер, что он думает о ее рыжем возлюбленном. Вообще, у Драко была забавная привычка — в мыслях он почти никого не называл по именам, давая каждому знакомому человеку кличку или выбирая основной опознавательный признак. Так, до этого года в его собственном лексиконе Поттер назывался «шрамоголовым», его туповатые друзья Крэбб и Гойл звались «здоровяк один» и «здоровяк два» соответственно, Дамблдор проходил под именем «гранд-псих» и так далее. Почему-то общаться с самим собой, используя все эти глупые клички, было забавно. И только самым близким людям он позволял называться по именам. И вот теперь получался интересный выверт: выходит, что Поттер и Грейнджер — близкие ему люди?

Драко засмеялся и закинул руки за голову. Решительно, у него началась другая жизнь.

Несмотря на появившийся смысл жизни и занятия теоретической артефакторикой, субботу Северус, хотя и не хотел себе в этом признаваться, ждал с нетерпением. Правда, когда Лавгуд все-таки появилась на пороге его дома, он привычно скривился и буркнул:

— Заходите.

Впрочем, кого он обманывал? Девушка весело сообщила:

— Здравствуйте, профессор, я тоже рада вас видеть!

Не спрашивая разрешения, она прошла на кухню и начала колдовать над чаем. Северус, все еще с недовольным выражением лица достал из шкафа печенье.

— Как Хогвартс? — спросил он безразличным тоном.

— Стоит, — ответила Лавгуд, и почему-то погрустнела. Северус отпил глоток чая и пристально посмотрел на ученицу. Хотя он и не мог, как она, читать эмоции, его жизненного и шпионского опыта хватало, чтобы легко угадывать ее мысли и сомнения. Сейчас она выглядела расстроенной и даже напуганной.

— И что у вас там случилось, Лавгуд?

Луна поставила локоть на стол и оперлась подбородком о кулак.

— Давайте, не тяните жилы из дракона.

— Понимаете, профессор, в школе большинство людей не умеют держать своих мозгошмыгов при себе. А у некоторых еще и нарглы агрессивные… — ответила она с отстраненно-мечтательным видом. Северус сделал еще глоток чая, подавив желание закатить глаза.

— Лавгуд, а можете сообщить мне ту же информацию не иносказательно? В субботу утром я не слишком люблю решать ребусы.

В этом была основная проблема с Лавгуд — она была чаще всего кристально честной, но понять это было непросто. Как ни боролся с ней Северус, за полтора месяца он так и не смог отучить ее от чудовищной привычки говорить загадками.

— Простите, сэр, — повторила она, — я имела в виду, что некоторые люди очень тяжело пережили свое поражение. А другим непросто далась победа. И теперь они мучаются сами и мучают других.

Это называется «Откровенность в стиле Луны Лавгуд».

— Ключевое слово — «мучают», верно?

Студентка кивнула. У Северуса сразу же появилось несколько нехороших подозрений, и он уже хотел было резко отмести их, но наткнулся на пронизывающий и очень печальный взгляд обычно искренней и радостной девушки.

— Мне не нравится мое предположение, Лавгуд, но я его выскажу. Кто-то использовал Непростительные?

Лавгуд медленно опустила голову и подняла. Это было даже не очень похоже на кивок. Северус почувствовал, как по спине пробежали неприятные мурашки. Он встал и принес из комнаты Омут Памяти, поставил его на стол. Студентка удивленно вытаращила глаза:

— Сэр, это ведь Омут Памяти, да?

Северус подтвердил, что это так.

— Но… простите, сэр, откуда он у вас? Это же очень редкая вещь.

— Вас это наверняка позабавит, мисс Лавгуд, но я стащил его у самого себя, — Северус скривился, вспоминая, как тайком пробирался в собственный старый дом.

Хоть он и вступил в права наследства, и юридически Омут по-прежнему принадлежал ему, он предпочитал бы оставаться мертвым в глазах всего магического сообщества, а потому не рисковал запросто войти к себе домой.

— Я хотел бы посмотреть ваше воспоминание, — сказал он все еще изумленно разглядывающей артефакт Лавгуд.

Она кивнула, достала палочку и опустила в Омут длинную серебристую нить. Северус опустил лицо в Омут и оказался в до боли знакомом коридоре недалеко от кабинета Защиты. Сначала Лавгуд шла в компании своих однокурсников, потом заметила развязавшийся шнурок, опустилась на корточки, чтобы завязать его и вскоре осталась одна. Убедившись, что рядом никого нет, она немного покружилась, улыбнулась и танцующей походкой пошла дальше. Сзади, и Северусу это было отлично видно, появились его студенты. Увы, этот выпуск был совершенно потерян для общества, год почти полной вседозволенности лишил их малейших представлений о нормах и рамках. Северус, чуть ли не закусив губу, наблюдал всю сцену — короткий обмен диалогами, фанатичный блеск в глазах Нотта, восхищение действиями старших товарищей у Причарда, и усталое безразличие на лице Забини. Потом прозвучал «Круциатус», Лавгуд упала на пол, Нотт засмеялся нездоровым смехом, Причард округлил глаза, Забини уставился в потолок. Северус хотел бы оказаться в этот момент в школе, он сумел бы, пусть и не до конца, привести этих щенков в порядок, встряхнуть, напугать и заставить почувствовать рамки дозволенного. Будь он в тот момент в школе, уже через полминуты оказались бы раскиданы по коридору, потом направились бы с ним в подземелья и горько пожалели бы о своем поступке. Северус никогда не снимал баллы со своего факультета, но провинившихся наказывал очень жестко и даже жестоко. Слизнорт — старая сентиментальная дамочка по своей сути — никогда не сможет напугать зарвавшихся молокососов. А слизеринцы, увы, понимают только язык силы и власти. Северус покачал головой. Единственное, что его порадовало, так это то, что в этой компании не было младшего Малфоя. Крестника он хоть и по-своему, но любил. Он помнил, как этот мальчишка появился на свет, как учился ходить, говорить, летать на метле. Увидеть его среди тех, кто наслал пыточное проклятье на одинокую девушку, было бы невыносимо больно. Неожиданно ситуация переменилась. Лавгуд резко открыла глаза, потрясла головой и поднялась на ноги. Причард вскрикнул, похоже, от страха, и ломанулся прочь. Нотт и Забини попятились. Забини улыбнулся и бросился вслед за Причардом, а Нотт попал под парализующее заклинание Лавгуд.

Воспоминание закончилось.

— Как вы смогли сбросить заклятье? — спросил он, вернувшись на кухню. Лавгуд пожала плечами:

— Я не знаю, профессор Снейп, просто сначала было очень больно, а потом я вдруг поняла, что внутри меня есть место, в котором совсем нет боли. Я словно бы потянулась к нему, и вдруг боль прошла.

— Вы знаете, что это практически невозможно? Пыточное проклятье — одно из самых опасных. Империо можно сбросить, от Авады — увернуться, а против Круцио бороться невозможно. Хотя, подозреваю, что это одна из особенностей именно вашей психики.

— Сэр, — позвала его Лавгуд, — когда я парализовала этого парня, я просмотрела его эмоции и, знаете, мне стало как-то не по себе. Понимаете, я думала, он какой-то злой внутри, нехороший. А на самом деле он просто несчастный и испуганный.

Девушка опустила глаза, а Северус вспомнил, как Альбус раздавал указания из своего кабинета, но почти никогда не принимал участия в схватках. И все его речи про «второй шанс» вспомнил. Его это всегда и раздражало, и восхищало: он не понимал, как можно настолько верить в людей. И вот, теперь Лавгуд говорит практически те же слова, что и Альбус. Старого волшебника убедить было нельзя, а вот эту девочку — еще можно попробовать. Он медленно сказал:

— Видите ли, мисс Лавгуд, он действительно, наверное, несчастный и одинокий. Но очень глубоко внутри. Вы можете это увидеть и осознать, а он сам — нет. И если вы начнете его жалеть, если решите опустить палочку, когда он попытается атаковать вас, он просто вас убьет. И не будет мучиться угрызениями совести. Я очень хотел бы, чтобы вы это запомнили. А теперь, приступим к занятиям.

Они вернулись в гостиную, и начали разбирать те записи, которые сделала Лавгуд в своем дневнике, хотя и оба понимали, что пора двигаться дальше. Наконец, Северус закрыл тетрадку и сказал:

— Давайте попробуем не выжечь мне мозг, мисс Лавгуд.

Она побледнела и замотала головой:

— А вдруг..?

— Никаких вдруг. Попробуйте расслабиться и пустить меня к себе в голову. Обещаю не просматривать ваши секреты — они мне без надобности.

Северус сел строго напротив ученицы и скомандовал:

— Просто успокойтесь и смотрите мне в глаза.

Ему самому тоже было страшно — прошлые попытки принесли только адскую головную боль. Но попытаться было необходимо — если верить Олливандеру и тем расчетам, которые Северус провел самостоятельно, времени у Лавгуд было не слишком много.

Разумеется, палочку он не использовал и резко в ее мозг не вторгался. Легким ментальным прикосновением спросил разрешения и почувствовал, как огненный щит опускается, открывая ему путь. Тут же он едва не потерялся в калейдоскопе ощущений и картинок. Лавгуд видела этот мир в сотнях феерических цветов, большинство из которых не имели названий, во всяком случае, в английском языке. По его субъективному восприятью, прошло около часа, прежде чем он сумел чуть-чуть приглушить яркость красок и начать ориентироваться в них. Память Лавгуд услужливо подкинула ему сцену на одном из уроков. Незнакомый преподаватель, окруженный синими мерцающими жужжащими точками, расхаживал вдоль доски и что-то говорил, но из-за жужжания и какого-то стрекота разобрать было невозможно ни слова. Старший курс Когтеврана и Пуффендуя сидел за парами, и каждого ученика окружали свои собственные точки и сгустки красок, они-то и издавали стрекотание. Северус почувствовал, как его собственная голова начинает раскалываться, и вернулся в свое сознание.

Когда он снова осознал себя в своем теле, то чувствовал себя так, словно носил бревна безо всякой магии. Все мышцы болели, руки тряслись, да еще и голова раскалывалась. Он взглянул на обеспокоенную ученицу с невольным уважением. Если она всегда видит мир именно так, то она, похоже, гений. Сам бы Северус в таком шуме и мелькании цветов не смог бы ни на чем сосредоточиться, а она была одной из лучших студенток курса.

— Сэр, вы в порядке? — спросила она участливо.

Он кивнул, но с трудом, а потом все-таки выдавил из себя:

— Я думаю, мы продолжим завтра. Мне явно нужен отдых.

— Сэр, вам чем-нибудь помочь?

— Нет, благодарю. Идите.

Лавгуд послушно поднялась и даже, кажется, попрощалась, но Северус уже этого не слышал, провалившись в сон.

Когда он проснулся, уже смеркалось. Чуть пошатываясь, он сумел встать из кресла и выйти на кухню. К своему огромному удивлению, на столе он увидел тарелку с омлетом, над которой явственно ощущались сохраняющие чары. Лавгуд решила все-таки чем-нибудь ему помочь. Северус чуть улыбнулся и принялся за горячую еду. Забота ученицы неожиданно оказалась очень приятной.

Суббота настала неожиданно быстро. Утром Гарри чуть ли не впервые за последние несколько месяцев проснулся спокойно, а не начал крушить обстановку. Вчера вечером ему в голову пришло гениальное решение — он избавил свою новую комнату от всего лишнего, оставив только кровать и небольшой шкаф в углу. Большую часть вещей он привык держать в чемодане, а без излишеств вроде полога на кровати или занавесок на окне легко мог обойтись. Благодаря этому утром его взгляд не зацепился ни за один подозрительно колышущийся предмет интерьера, и он всего-навсего вскочил на ноги, выхватил палочку и заозирался по сторонам, а не начал сыпать проклятьями. До девяти часов Гарри неплохо поработал, расправившись практически со всеми домашними заданиями — оставалось только эссе по Трансфигурации, для написания которого нужны были книги из библиотеки, поэтому на завтрак он вышел в крайне благостном расположении духа, на робкие приветствия фанатов ответил не злобной гримасой, а доброжелательной улыбкой и чем-то вроде помахивания рукой. А уж когда он увидел за столом Слизерина мучающегося от недосыпа Драко, его настроение достигло заоблачных высот. Он подошел к другу, сел рядом и со всей искренностью, на которую только был способен, сообщил:

— Доброе утро!

Малфой поморщился и пробурчал что-то, что можно было трактовать как: "Сгинь, призрак, тебя здесь нет". Ну, или как: "Поттер, иди в зад". Но Гарри предпочел первый вариант, разумеется, поэтому с прежней улыбкой сказал:

— И не подумаю! Улыбнись, встречая новый день.

Драко опустил голову на руку. Кроме него слизеринцев за столом не было, поэтому он мог позволить себе небольшую слабость. Гарри постучал его по плечу и сунул под нос чашку с кофе.

Драко обреченно сделал несколько глотков, и его взгляд стал чуть более осмысленным.

— Поттер, ты выглядишь как худший мой кошмар, — сказал он, подавляя зевок, — ты хоть понимаешь, что твоя жизнерадостность в девять утра противоестественна?

Гарри кивнул, налил в чистую чашку и себе кофе, съел пару булочек, а потом вдруг заметил, что в зале как-то подозрительно тихо. Его спина закаменела, в голове с бешеной скоростью замелькали все возможные варианты: кто-то наложил "Силенцио", в школу пробрались Пожиратели...

— Расслабься, — тут же сказал Малфой, почувствовав его напряжение, — просто твой фан-клуб пытается переварить новость.

— Какую?

— Ну, как же, Гарри Поттер за столом Слизерина!

Гарри рассмеялся. Точно, он об этом не подумал.

— Думаю, все переживут. У меня же на тебя сегодня большие планы.

Малфой притворно вздрогнул и сделал вид, что пытается отодвинуться подальше.

— Знаешь, Поттер, когда ты говоришь это таким тоном, я начинаю бояться.

— Расслабься, будет почти не больно, — кровожадно оскалился Гарри. Оба засмеялись.

Драко догадывался, что Потер планирует устроить дуэль, и он эту идею всячески поддерживал, однако помимо всего прочего он планировал какое-то время провести с Грейнджер. Ее еще нужно приручать, и лучше это дело не откладывать в долгий ящик.

Кстати, Грейнджер была легка на помине. Стоило Драко подумать о ней, как она вошла в зал. Парень не мог не отметить, что для заучки она выглядела очень даже неплохо, хотя, на его взгляд, голубой ей не очень шел. А вот каблуки были очень кстати — походка стала более плавной. Увы, зачем-то она надела эти ужасные синие штаны, которые портили всю картину.

Увидев Гарри за столом Слизерина, она, поколебавшись, направилась к ним. Драко вежливо встал, приветствуя ее, и чуть подвинулся, чтобы она могла сесть между ними с Поттером.

— Доброе утро, мальчики, — сказала Гермиона, подавив зевок, — Гарри, а мы с тобой поменяли факультет? Не знала.

— Драко понадобилась порция бодрости, и я решил, что лучше напоить его кофе, чем обливать водой издалека.

Гермиона пожала плечами и налила себе чай. Гарри молча смотрел в пространство и вспоминал, что же не так давно его заставило подумать: "Надо обязательно спросить у Гермионы"?

Постепенно он перебрал все домашние задания, лекции профессоров и даже разговоры с однокурсниками, а потом у него в голове словно щелкнуло: кабинет директора!

— Гермиона, а при каких обстоятельствах портрет директора школы не появляется в директорском кабинете?

На него уставились сразу две ошарашенных пары глаз.

— Поттер, ты откуда свалился? — спросил Малфой.

Гермиона кивнула:

— Гарри, Драко прав. Это общеизвестная информация, и если бы ты открыл "Историю Хогвартса", — на этот моменте Гарри кашлянул, и девушка перешла к делу. — Школа так заколдована, что сразу же после смерти директора его портрет появляется в кабинете. Безо всяких исключений.

— Боюсь, ты ошибаешься, — сказал Гарри медленно, — потому что в кабинете директора самый новый портрет — Дамблдора. Несколько секунд Гермиона и Драко потрясенно молчали, а потом Малфой резко вскочил из-за стола и быстрым шагом вышел из зала. Гарри и Гермиона последовали за ним, и едва сумели догнать. Он стоял у окна в одном из потайных боковых коридоров и смотрел на улицу пустыми глазами. Гарри хотел было что-то сказать, но Драко резко поднял руку, призывая к молчанию. Потом этой же рукой зажал себе рот. Его лицо покраснело, пальцы дрожали. Он простоял так минут пятнадцать, а потом все-таки сумел взять себя в руки и тихо сказал:

— Я найду его. И лично убью.

— В чем дело, Драко, — тихо спросила Гермиона. Гарри ничего спрашивать не стал, он просто вспомнил, что Снейп был крестным отцом Драко, и представил, как бы он почувствовал себя, если бы выяснилось, что Сириус выжил, а ему не написал даже записки.

— Я был на его похоронах, Грейнджер. Знаю, вы его ненавидите, он был для вас злобным профессором, потом — убийцей Дамблдора, но для меня он был крестным отцом. Не то чтобы он был очень сентиментальным со мной или оставлял свой тон, который означает: "вы все слишком тупы, чтобы понять хотя бы половину моих слов". Но он подарил мне мою первую метлу, отвечал на мои бесконечные вопросы, вытирал мне сопли и слезы, когда я ругался с отцом. И он даже не догадался прислать мне гребаную записку со словами: "Извини, крестник, я тут выжил, но решил спрятаться от всего мира". А знаешь, что меня бесит больше всего? Если ты думаешь, что он отправился мир спасать или свое счастье строить, то ты ошибаешься. Он забился в нору и жалеет себя!

Голос Драко сорвался, парень закашлялся, явно скрывая слезы.

Гарри положил ему руку на плечо и почти шепотом сказал:

— По крайней мере, он жив.

Драко поднял на него глаза и тут же опустил, почувствовав стыд. Он настолько привык, что Поттер — сирота, который никогда не видел своих родителей, что не подумал о том, каково ему будет узнать, что чей-то еще родной человек выжил, а вот все его близкие погибли. Однако Поттер удивил его:

— Я рад, что он жив, хотя он и законченный мерзавец временами, — сказал он.

— Я думал, ты сейчас скажешь, что желаешь ему страшной смерти. Он ведь убил Дамблдора.

Поттер покачал головой.

— Я не виню его в этом. Он многое сделал для нашей победы.

— Кстати, — вздохнул Драко, — я до сих пор не знаю, ни на чьей стороне он сражался, ни как "якобы погиб".

— На нашей, — ответил Поттер, — всегда на нашей, а точнее — на моей. Подробностей не расскажу, их, кроме меня, Снейпа и Дамблдора никто не знает, и это к лучшему. Но даже Директора он убил по его собственной просьбе. А погиб, или, вернее, чуть не погиб, когда Лорд натравил на него свою змею.

Драко покачал головой:

— Ты явно чего-то недоговариваешь.

— Недоговариваю, — согласился Поттер. Гермиона, до этого времени хранившая молчание, спросила:

— Мы будем его искать?

Малфой засмеялся:

— Гриффиндорцы — это диагноз. Вы всегда так охотно чужие проблемы решаете?

Ответом ему было два кивка.

— Знаете, — сказала Гермиона, когда все трое прекратили смеяться, — я не понимаю одного: почему никто из педагогов этого не заметил?

Малфой закатил глаза, Гарри хмыкнул и повторил его жест. Он же и ответил Гермионе:

— Почему ты думаешь, что они не заметили? Заметили и наверняка пришли к тем же выводам, что и вы с Драко. Уж "Историю Хогвартса" они читали. Вот только делать с этим знанием они ничего не стали.

Гермиона прикусила губу:

— Логично. Даже ты, Драко, не был уверен, на чьей стороне он воевал. Если они считают его виновным, то...

— Предпочитают ничего не предпринимать, не желая пачкать руки и быть причастными к его повторной смерти, — закончил Драко, — а если верят в его невиновность...

— То решили оставить его в покое, — подвел итог Гарри.

— Я его точно в покое не оставлю, — сказал Малфой, — после того как я... — он осекся, вспомнив, что о сумасшествии его отца Грейнджер не знает, и закончил фразу совсем иначе, — узнал, что он жив, я точно не смогу не искать его.

Гермиона нахмурилась, по ее лицу было видно, что она обратила внимание на заминку.

— И как мы будем искать человека, который гарантированно не хочет, чтобы его нашли? — спросил Гарри жизнерадостным тоном, догадываясь, что отвечать на вопросы Гермионы Драко сейчас точно не захочет.

— Начнем с начала, — сказал Драко, — ты говоришь, Волдеморт натравил на него свою змею. Почему он это сделал?

Гарри покачал головой. О Бузинной палочке Драко знать было не обязательно.

— Это не имеет отношения к делу, поверь. Просто он приказал змее атаковать его. Нагайна разорвала ему горло. Лорд остался доволен результатом и ушел вместе со змеей. Мы с Роном и Гермионой вошли...

— Где все происходило?

— В Визжащей хижине. Мы вошли туда, приблизились к Снейпу. В тот момент я был уверен в его виновности, поэтому помогать не спешил. Он едва мог говорить, по лицу текли слезы, смешанные с воспоминаниями. Он велел мне собрать их. Я это сделал. Он либо умер, либо потерял сознание. Я решил, что умер — его глаза закатились, он обмяк. Мы вышли. Конец истории.

— Не совсем, — покачала головой Гермиона, — я бросила несколько исцеляющих и согревающих заклятий, просто на всякий случай. Я была уверена, что он мертв, но уйти просто так мне показалось неправильным.

Драко потер подбородок.

— Змея Лорда была не совсем обычной, — заметил он после паузы, — вообще, отец говорил, что от природы она не ядовитая — это обычная анаконда была, злобная, хищная, но не ядовитая. Но Большой Ублюдок так над ней колдовал, что она вполне могла и ядовитой стать.

— Если она не была ядовитой, то все встает на свои места... — кивнула Гермиона, — мои лечащие чары подействовали, он провалялся без сознания какое-то время, потом пришел в себя, понял, что битва кончилась, и покинул территорию Хогсмита.

— Не уверен, — возразил Гарри, — я помню, что... как ты его назвал? Большой Ублюдок? Мне нравится, так вот, Большой Ублюдок как-то упоминал "дойку змеи".

— У меня есть второй вариант, — отозвалась Гермиона, — яд у змеи был, но он был магическим. После того, как Невилл срубил ей голову, яд развеялся как обычное заклинание.

— Не сходится. Не змея же колдовала.

— Тогда яд развеялся после смерти... Большого Ублюдка, — Гермиона хихикнула.

После недолгого обсуждения все трое решили прогуляться к Визжащей хижине. Конечно, вряд ли там осталось много следов — за три месяца все наверняка заросло пылью. Но с чего-то начинать было необходимо.

Вход, больше не защищенный грозным деревом, выглядел обыкновенной дырой в земле. Сама хижина не пострадала, но даже при свете дня выглядела весьма уныло. Гарри, едва войдя внутрь, бросил обнаруживающее заклинание. Но посторонних здесь не было. Гарри чувствовал, что находиться в старом домике ему тяжело, его пульс ускорился во много раз, в ушах шумело, но он сумел усилием воли отодвинуть воспоминания о войне и сосредоточиться на том, что было у него перед глазами. Гермиона тем временем рассказывала Драко, как все происходило. До Гарри донеслось:

— ... лежал здесь, — и он понял, что она показала место, где упал Снейп.

Драко опустился на корточки возле этого места и провел рукой по стене. На его лице появилась торжествующая улыбка:

— Все проще, чем я ожидал! Крестный, похоже, был слегка не в себе, потому что не убрал следы своей крови. Нам здесь больше ничего не нужно. Несложное зелье — и мы будем знать, где он.

Гермиона поежилась:

— То есть можно просто по крови найти человека?

— Даже по волосам, Грейнджер, — отозвался Малфой, соскребая засохшую кровь со стены в небольшую пробирку, трансфигурированную из щепки. Гермиона невольно провела рукой по своим волосам, собранным в пушистый хвост.

Когда они поднялись обратно по тесному подземному лазу, Гарри вдохнул воздух полной грудью и радостно улыбнулся. Ему стало значительно легче, и он невольно любил сейчас весь мир. Гермиона, похоже, тоже обрадовалась возвращению в Хогвартс, потому что принялась заваливать Драко вопросами о том, что еще можно сделать с человеком, имея его кровь или волосы. Драко отвечал охотно, явно наслаждаясь выражением суеверного ужаса на лице девушки, узнавшей о том, что обладатель капли ее крови легко может убить ее, сидя где-нибудь в своей лаборатории за сотни миль от Англии.

— Вот ты, Грейнджер, все время обижаешься, когда кто-то напоминает тебе про твое происхождение. Меня наверняка заносчивым снобом считаешь, из-за того что я со своей чистокровностью ношусь. А вот Поттер тебе подтвердит, у чистокровного или полукровки, обладающих доступом к родовым книгам и всяческим артефактам, возможностей в разы больше, чем у умной и талантливой тебя. Уж извини.

Гермиона нахмурилась:

— Почему бы вам просто не поделиться знаниями? Не преподавать их в школе?

Малфой неприлично громко расхохотался, но все-таки ответил, стирая выступившие слезы:

— Ты что, Грейнджер! Это же та самая темная магия! Да и какой род в здравом уме расскажет, чем именно защищает собственный мэнор от незваных гостей?

Видимо, девушка решила обдумать этот вопрос позже, потому что резко перевела тему:

— Вот объясни, Драко, почему ты всех называешь по фамилиям? Ну, разве что для Гарри иногда делаешь исключение...

Гарри улыбнулся, чуть отставая от них. Он ответ на этот вопрос уже слышал, а вот посмотреть, как его друзья смотрятся вместе, был очень даже не против. К некоторому своему разочарованию Гарри признал за эту неделю: Драко подходит Гермионе куда лучше Рона. Его импульсивный лучший друг сделает умную девушку несчастной, да и сам счастлив не будет.

— Видишь ли, Грейнджер, — отвечал между тем Драко, — имена — это что-то сокровенное, семейное. Вот, например, меня по имени называли только отец, мать, крестный, несколько родственников с разных сторон, да Большой Ублюдок. А сейчас — только Поттер.

— С родными понятно, а чем лорд и Гарри так отличились?

— Лорд показывал превосходство, подчеркивал, что ему плевать на все заслуги нашего рода, что каждый из нас — всего лишь жалкая букашка у его ног. Имя Драко никакой нагрузки не несет, а вот Малфой — это и особые родовые таланты, и знания, и земли, и деньги, и вассалы. А Гарри Поттер, — Драко чуть оглянулся, заметил, что Гарри от них отстал, и продолжил, — Гарри Поттер — это особый случай. Я его должник, он мне жизнь спас. Кстати, Грейнджер, должен тебя расстроить — спас меня именно Поттер, а не ты. Ты просто была целителем. Так что перед тобой у меня никакого долга нет.

— Я и не считала, — начала было Гермиона, но Драко ее прервал:

— Конечно, считала. Иначе с чего бы ты решила именно меня использовать в деле возвращения рыжика?

Грейнджер мило покраснела, а Драко улыбнулся. Смущать ее было крайне весело.

Гарри почти расслабился, наблюдая за друзьями. Малфой мог говорить ему что угодно про "пользу для рода" — было очевидно, что Гермиона ему нравится. Возможно, именно из-за этого расслабленного состояния он едва не пропустил луч заклинания. На то, чтобы среагировать, ушло меньше секунды. Резким движением палочки, даже не оборачиваясь, он заставил окаменеть нападавшего, потом все-таки обернулся, отразил еще один красный луч, летящий в него из пустоты, наложил мощную "Финиту", и, увидев шестерых противников на ногах и двоих в отключке, довольно рассмеялся. Драко и Гермиона тоже заметили опасность, боковым зрением Гарри видел, что подруга хотела было броситься к нему на помощь, но Малфой резким движением отбросил ее подальше и встал в защитную позицию. Отлично, Драко защитит Гермиону, а сам он тем временем развлечется.

Противники — знакомые все лица! — выглядели достаточно спокойно, видимо, надеясь на численный перевес. Но Гарри точно знал, что шестеро слизеринчиков ничего ему не сделают.

— Поттер, — сказал Нотт твердо, — сдавайся. Нас шестеро, а вас — два с половиной. Хотя, нет, двое. Грязнокровки в расчет не идут.

Гарри обрадовался заговорившему Нотту, как родному. Нападать на стоящих с палочками в руках баранов было бы обидно, но вот бараны говорящие — другое дело.

— Тео, дай-ка подумать... Может, ты одолжишь мне на время свою палочку?

Нотт напрягся, приготовившись отражать атаку, но пропустил тот момент, когда Гарри едва двинул своей палочкой. Невербальный "Экспеллиармус" обезоружил Нотта, и тот вскрикнул. У остальной компании сдали нервы, и в Гарри полетело сразу пять проклятий. Их принял на себя комплексный щит, и Гарри наконец-то перешел в атаку. Нотт, уже безоружный, но агрессивный, отлетел в сторону и потерял сознание. Неожиданный гость — Гойл — получил жалящим заклятием между ног, а потом свалился неподвижный от "Петрификуса". Двое мелких — Гарри не помнил их по именам — были милосердно отправлены в бессознательное состояние простым "Остолбеней". Единственную девушку в компании — Паркинсон — Гарри вежливо связал магическими веревками. Посреди поляны остался один Забини. Он бросил палочку к ногам Гарри и поднял руки:

— Я сдаюсь.

Гарри изумленно поднял брови. Драка оказалась очень короткой и совсем не интересной, он был расстроен и разочарован, поэтому спросил:

— Правда что ли?

— Да, я сдаюсь!

Гарри призвал к себе палочку противника и медленно к нему подошел.

— И что мне с тобой сделать?

Забини опустился на колени и негромко сказал:

— Я хочу принести тебе вассальную клятву. Я не собирался атаковать тебя. Мне нужна защита.

Гарри засмеялся:

— И зачем ты мне сдался?

— Забини опустил голову еще чуть ниже:

— Малфой же тебе пригодился. Я, Блейз Забини, клянусь своей честью и магией служить Гарри Поттеру... — Гарри внимательно слушал клятву, о которой неплохо знал от миссис Блэк. Забини не ошибся ни в одном слове, и он, скрепя сердце, подтвердил свое согласие стать сюзереном этого парня. Весело ему уже не было.

Чуть в стороне Гермиона перестала вырываться из объятий Драко, который старался не пустить ее в битву.

— Почему ты не дал мне помочь ему? — наконец, всхлипнула она.

— Грейнджер, — Драко погладил ее по волосам, отметив, что они значительно более мягкие и пушистые, чем кажется со стороны, — ты заметила, чтобы ему была нужна помощь? Да пока Гарри дерется с кем-то, я к нему даже близко не сунусь, если только ему не будет угрожать опасность. Эти ребята ему точно навредить не могли. А вот нас с тобой твой Поттер мог и зашибить ненароком.

Гермиона расслабилась, и Драко ослабил хватку. Вместе они подошли к Гарри и поднимающемуся с колен Забини. Гарри со вздохом сообщил:

— Это мой вассал. Прошу любить и жаловать, — а потом шепотом прибавил непечатное ругательство. Драко только головой покачал:

— Умеешь ты себе проблемы находить, Гарри, — сказал он.

Поттер пожал плечами, взмахом палочки спеленал всех нападавших магическими путами и спросил:

— Мы идем обедать?

Драко рассмеялся первым, его смех подхватила Гермиона, тихо хмыкнул Забини. И только Поттер обиженно спросил:

— Ну, что такого я сказал? — и зашагал в сторону замка. Остальные его догнали. В конце концов, обед действительно был бы кстати.

Сидя за завтраком, Рон размышлял о девушке, которая так внимательно заботилась о нем всю последнюю неделю. Конечно, Лаванду нельзя было назвать лучшей ученицей курса или очень одаренной волшебницей. Да и читать она не очень любила или, по крайней мере, не упоминала о книгах. Но все-таки в ней много положительных качеств. Например, она прекрасно готовит, всегда красиво выглядит, очень уважает его, Рона, знания и таланты. Поняв, в каком направлении текут его мысли, Рон отвесил себе мысленную затрещину. Как он может даже думать о таком? Неужели он снова хочет предать Гермиону? Невольно вспомнились страшные угрызения совести, не отпускавшие его в течение того месяца, что он провел вдали от друзей в прошлом году. Он чувствовал себя мерзким, отвратительным, подлым предателем. И вот, теперь он снова готов пойти на предательство. Пусть сейчас Гермионе и не грозит смертельная опасность, его вину это не умаляет. После войны они решили быть вместе, и с его стороны даже думать о Лаванде — просто низость. Рон сделал глоток тыквенного сока и обернулся ко входу в Большой зал. И едва не подавился соком — недалеко от гриффиндорского стола стояли Гермиона и придурок-Малфой. Они о чем-то оживленно спорили, Гермиона такими знакомыми движениями разрубала рукой воздух, помогая себе выразить мысль, ее волосы привычно растрепались. Пожиратель-младший руками не махал, зато вид имел крайне самодовольный. Рон почувствовал, как руки сжимаются в кулаки. Гарри может общаться со всеми, с кем ему хочется, но своей девушке болтать с подозрительными типами он не позволит. Рон почти успел подняться из-за стола, как Гермиона с Малфоем о чем-то договорились и разошлись. Гермиона подошла к столу, сухо поприветствовала Рона и хотела было сесть на другой стороне, но Рон попросил:

— Сядь рядом, пожалуйста.

Девушка недовольно поджала губы, но опустилась рядом, достала из маленькой сумочки толстую книгу, совершенно не похожую ни на один из школьных учебников, повесила ее перед собой заклинанием левитации и принялась за завтрак, не отрывая взгляда от строчек. Рон откашлялся и спросил:

— Гермиона, почему ты общаешься с Малфоем?

Гермиона подняла на него глаза.

— Рон? Ты решил вспомнить о моем существовании? Надо же…

Рон вздохнул. Ну, конечно! Вот и ответы на все вопросы: Гермиона считает, что он уделяет ей мало времени. Убедившись, что на них никто не смотрит, Рон взял Гермиону за руку. Рука у нее была маленькая (мысль: «Как и у Лаванды», — отправляется в камин), с тонкими пальцами и неровно обгрызенными ногтями (в огонь еще одну мысль: «А у Лаванды маникюр»). Девушка попыталась было выдернуть руку, но Рон удержал ее.

— Гермиона, — прошептал ей почти на ухо, — ну, прости меня. Я решил, что ты злишься на меня за что-то, боялся лишний раз тебя раздражать. Не сердись. Я очень соскучился по тебе, по нашим прогулкам. Пойдем сегодня в Хогсмит?

Девушка улыбнулась:

— Я думала, что ты решил бросить меня.

— Никогда, Гермиона! Я ведь, — Рон чуть замялся, и еще тише закончил, — я ведь тебя люблю.

Взгляд Гермионы потеплел, и она согласилась пойти на прогулку в деревню. Более того, даже намекнула, что у Гарри какие-то дела, поэтому он не сможет составить им компанию. На завтраке никто из гриффиндорцев компанию им не составил, поэтому они, сидя вдвоем за огромным столом, успели о многом поговорить. Рон рассказал ей про свои прогулки в Косую аллею, поделился волнением за Джорджа, пожаловался на странное поведение их лучшего друга и даже немного поругал нового профессора Защиты. Гермиона слушала внимательно, но как-то рассеянно. Рон не мог отделаться от ощущения, что чего-то не хватает. Возможно, пристального взгляда, предназначенного только ему, или редких, но очень эмоциональных вздохов в тех местах его рассказа, которые пугают или расстраивают. И, конечно, очень не хватает легкого смеха. Гермиона слушала с интересом, но без эмоций. Пару раз Рон с тревогой наблюдал, как в душе любимой девушки борются интерес к нему и желание дочитать главу фолианта. «Все-таки, здорово, что она у меня такая умная и читающая», — твердо сказал себе Рон. Наконец, Гермиона все-таки убрала книгу обратно в сумку и сообщила, что готова идти.

Деревня, в которую семикурсников теперь пускали на любых выходных, встретила их тишиной. В отсутствии школьников на улицах было достаточно пустынно, хотя регулярно и попадались маги или волшебницы, спешившие по своим делам. Рон снова взял Гермиону за руку, и они пошли по главной улице. Несколько раз он пытался начать разговор, но Гермиона только рассеянно кивала в ответ или издавала непонятное мычание.

— О чем думаешь? — спросил он равнодушно, хотя и чувствовал, как в душе поднимается раздражение.

— Эм, — протянула Гермиона, — о свойствах розмарина. Я все-таки не думаю, что в зелье можно использовать корни. Только цветки. Но Драко утверждает…

— Драко утверждает? — Рон не выдержал и рявкнул так громко, что Гермиона испуганно подскочила на месте.

— Рон, в чем дело? — спросила она резко.

— Драко утверждает! Гермиона, очнись! Он — Пожиратель Смерти! А ты называешь его «Драко»!

— Рон, он просто подросток. И он не свершил ни одного убийства.

— Это он тебе так сказал? И ты ему веришь? Гермиона, полгода назад он и его папаша пытали тебя!

Да, Рон немного погрешил против правды — пытала Гермиону Беллатриса Лестрейндж, но это происходило в доме Малфоев. Рона едва ли не трясло от ярости. Как она может так легко забыть все преступления Малфоев?

— Да, я ему верю. И Гарри сказал, что… — это уже был перебор. Рон просто не мог больше слышать про Малфоев и всю пожирательскую компашку. Сначала они чуть не убили их всех, теперь отняли у него друга, да еще и тянут руки к его девушке.

— Знаешь, тогда иди и пообщайся с Малфоем! — сказал Рон, отталкивая Гермиону от себя, — Он же такой привлекательный собеседник!

После этого парень резко зашагал дальше. Ему нужно было побыть одному и подумать. В идеале — подальше от Гермионы. Видимо, она вернулась обратно в замок — во всяком случае, его никто не нагнал. «Даже не попыталась извиниться, — с болью подумал Рон, — эти чертовы Пожиратели ей важнее меня». Почему-то всегда кто-то оказывался важнее него. Почему Рон не мог быть тем, ради кого идут хотя бы на маленькие жертвы? Он не просил о многом. Но почему-то ради Джинни родители постарались, поэкономили, и сестра поехала в школу на первый курс с новыми мантиями и собственной палочкой. Ради Гарри директор постоянно закрывал глаза на нарушения правил. Ради Гермионы МакГонагалл когда-то пошла на риск и получила разрешения на использование маховика времени. Да много можно было примеров вспомнить! И только ради Рона никто никогда ничем не жертвовал. Правильно, зачем что-то делать для Рона Уизли? Он всегда довольствуется тем, что ему дадут. Всегда готов быть вторым. Или шестым, если нужно. И, конечно, он всегда поймет, если его девушке вдруг захочется пообщаться с другими парнями или мерзавцами-Пожирателями.

Накручивая себя, Рон почти дошел до окраины деревни, как услышал, что кто-то зовет его. Обернувшись, он увидел бегущую к нему Лаванду. Девушка запыхалась, поэтому, подбежав, с минуту не могла произнести ни слова. А отдышавшись, мило покраснела и сказала:

— Рон, привет! Прости, что отвлекаю. Но ты обронил свой значок капитана. Я решила, ты расстроишься, если потеряешь его.

Она протянула вперед ладонь, на которой сверкал его значок капитана команды по квиддичу. Парень взял безделушку и попытался прикрепить его на место, но пальцы, непривычные к мелкой работе, слушались плохо. Лаванда хихикнула, забрала у него значок и сама пристегнула на мантию.

Удивительно. Эта неспортивная девушка пробежала едва ли не четверть мили, чтобы отдать ему значок, который спокойно могла бы вернуть в школе.

— Спасибо, Лаванда, — искренне сказал Рон.

Как-то само собой получилось, что Рон позвал ее выпить сливочного пива, и вскоре они уже сидели в «Трех метлах», пили сладкий пенный напиток и смеялись над какой-то ерундой. С Лавандой ощущение того, что чего-то не хватает, исчезло. Были и вздохи, и смех, и этот замечательный взгляд. Она смотрела на него так, словно Рон — лучший человек на земле.

Гермиона провожала Рона взглядом, чувствуя, как начинают дрожать губы. Горло сжалось, во рту появился горьковато-соленый привкус. Как он мог поступить с ней подобным образом? Что она сделала? «Ты сама виновата, — сказала сама себе та Гермиона, которая всегда была права и все знала, — зачем ты вообще упоминала Малфоя?». Вышло, и в правду, глупо. Разве так уж необходимо было именно во время единственного за последние два месяца свидания с Роном думать об этом чертовом зелье и чертовом Малфое?

Рон уверено шел по широкой главной улице, даже и не думая оборачиваться. Гермионе страшно хотелось побежать за ним и извиниться, но гордость не позволила. Она не могла представить себе, что будет бегать за парнем. Родители никогда бы этого не одобрили. При мысли о родителях сердце привычно сжалось от боли. Еще одна ее ошибка, ее вина, которую никак не загладить и не искупить.

Гермиона повернулась и побрела в сторону замка. В сущности, дурацкое зелье, Рон, Малфой — все это просто ерунда по сравнению с тем, что родители потеряли память и рассудок по ее глупости. Девушка очень хотела бы сейчас оказаться в своей небольшой съемной квартире среди завалов книг, завернуться в теплое одеяло и заплакать. Увы, она точно знала — не поможет, поэтому сумела удержать слезы и с почти безразличным выражением лица вошла в главные ворота школы.

— Грейнджер, не стоило отбивать бладжеры лицом. Для этого есть биты, — раздалось у нее над ухом, стоило ей переступить порог.

Гермиона подняла голову и скривилась:

— Малфой, чего тебе?

— Грейнджер, ты разрываешь мне сердце, — сообщил парень, прижав руку к груди в том месте, где должен был находиться качающий кровь орган, — еще сегодня утром я был для тебя «Драко». Чем я заслужил твою немилость?

В последнее время паясничество некогда надменного и заносчивого слизеринца ее веселило, но сейчас видеть его совершенно не хотелось. Намного приятней было обвинить его во всех своих бедах или хотя бы в половине, но увы, честность не позволяла — Гермиона понимала, что во всем виновата сама, поэтому ответила нейтрально:

— Извини, Драко, я не в настроении сейчас, — и попыталась пойти к лестнице, но тут же была остановлена.

Малфой несильно, но достаточно твердо схватил ее чуть выше локтя и потянул за собой. Гермиона пару раз дернулась, а потом расслабилась. На самом деле, ей было все равно, куда идти.

— Видишь ли, Грейнджер, я считаю иначе, — сказал он и завел ее в один из пустующих классов на первом этаже. Заклинанием запечатал дверь.

Гермиона устало опустилась на пыльную парту и спросила:

— Ну, и зачем ты меня сюда притащил?

Малфой тоже сел на парту, но предварительно очистил ее от пыли.

— Конечно, чтобы похитить твою девичью честь, а потом зверски убить, — ответил он.

Гермиона подняла глаза к потолку:

— Давай без твоих дурацких шуточек, а?

— Неужели не ценишь мой искрометный юмор?

Гермиона не ответила. Ей не хотелось вступать в шуточную перепалку с Малфоем. Ей очень хотелось превратиться во что-то маленькое и незаметное, сжаться в комочек. К ее удивлению, Драко замолчал.

В кабинете было тихо, на потолке пауки за много лет сплели целое кружево необычных узоров, и рассматривать их было очень интересно. Например, паутина в углу была очень похожа на кресло. На папино любимое кресло в их домике в пригороде Лондона. Он часто сидел в нем по вечерам, пил чай и рассказывал дочери сказки или обсуждал с ней ее уроки. А паутина в центре потолка была точь-в-точь такой же, как отвратительная ажурная скатерть, которую маме подарила свекровь. Гермиона хорошо помнила, как мама кривилась, каждый раз перед приездом бабушки доставая жуткую вещицу и расстилая ее на столе. Невероятно, но пауки сплели в старом классе всю историю жизни Гермионы. Ей виделись и ее игрушки, и любимый рабочий стол, и мамино лицо. В одной из картин девушка узнала себя, пытающуюся печь пироги под громкий мамин смех. В другой — папу, воюющего с газоном. Постепенно узоры на потолке стали нечеткими, и Гермиона поняла, что плачет. Сначала слезы просто текли по щекам, а потом девушка начала захлебываться ими, закашлялась, попыталась закрыться руками, но, стоило ей чуть наклонить голову, как она уткнулась во что-то темное и твердое, вцепилась в него пальцами и зарыдала в голос, выплескивая всю боль и весь страх.

Она плакала, наверное, несколько минут, пока тихий голос не начал ее успокаивать:

— Ну же, Грейнджер, хватит. Мою мантию уже можно выжимать, а это, между прочим, подарок твоего любимого Поттера. Спорим, он расстроится, когда узнает, что я снова остался без вещей?

Смысл слов до Гермионы доходил с большим трудом, поэтому она просто крепче ухватилась за единственную оставшуюся в ее мире опору.

— Да, правильно, Грейнджер, давай еще синяков мне наставим, — ласково говорил ей голос, — отличная идея.

Девушка всхлипнула, почувствовав, как теплая рука гладит ее по волосам.

— Не переживай, Грейнджер, мантию ты мне уже испачкала. Так что и высморкаться в нее можешь. И пожевать, если хочется.

Гермиона тихо, почти истерически хихикнула.

— Драко! Ты — скотина. Редкостная, отвратительная, бессовестная, — Гермиона снова захихикала, то и дело прерывая нездоровый смех всхлипами.

— Разумеется, — согласился с ней как с душевнобольной Драко, — я вообще сосуд всех мыслимых и немыслимых грехов.

Гермиона чуть отстранилась и попыталась вытереть слезы. Малфой обреченно вздохнул, вытащил из кармана белоснежный платок и отдал ей со словами:

— Даже лучше моей мантии.

Гермиона стерла с лица слезы вместе с остатками легкого дневного макияжа, отстраненно подумав, что сейчас должна напоминать медведя-панду с черными кругами вокруг глаз. Малфой сел на парту рядом с ней, немного ссутулился, чтобы их лица оказались на одном уровне, покачал головой, отобрал у нее платок и принялся уничтожать следы ее истерики. На удивление он делал это мягко, как будто обладал большим опытом. Наколдовав немного воды, он намочил платок, и дело пошло быстрее. Гермиона чувствовала, как остывает разгоряченная кожа, хотя в носу и глазах все еще щипало.

— Складывается впечатление, что ты регулярно кого-нибудь приводишь в порядок. Прямо-таки чувствуется опыт, — слабо попыталась пошутить она и тут же поняла, что сказала что-то неправильное. Рука с платком упала безжизненной плетью, лицо Драко закаменело, в серых глазах потух огонек сочувствия.

Он чуть отвернулся, уставившись в стену, а потом все-таки произнес:

— Большой, Грейнджер.

Гермиона дотронулась до его напряженного плеча.

— Видишь ли, пока вы с Поттером ходили на пикник, мы жили в одном доме с главным чертовым неназываемым ублюдком этой страны. А у него «Круциатусы» входят… входили в ежедневный рацион.

Драко закрыл глаза, надеясь отбросить навязчивое воспоминание о том, как лорд пытает его мать за неудачно сказанное «здравствуйте». После пыток отец всегда уходил в свой кабинет и закрывался в одиночестве, а мама шатаясь шла к себе в комнату и плакала навзрыд. Драко часто утешал ее, стирал слезы с красивого и очень усталого лица, шутил, говорил о погоде. В душе клялся прикончить проклятого маньяка, но вслух никогда не сочувствовал и не обещал отомстить. Мать, хрупкая, нежная леди Нарцисса, так похожая на белоснежный, боящийся бурь цветок, оживала от его глупых шуток и пустой болтовни, отгораживалась от реальности. Из-за матери Драко так и не решился сбежать из особняка. Из-за нее прибыл в Хогвартс по первому же требованию лорда.

Из мыслей его вырвало приятное ощущение — ему разминали плечи. Он чуть расправил спину и едва не застонал от удовольствия — постоянное нервное напряжение, оказывается, привело к тому, что мышцы сильно затекли. Он приоткрыл глаза, и Грейнджер тут же убрала руки. Драко зашипел от разочарования:

— Грейнджер, если ты продолжишь, я после разрешу тебе меня даже убить. И отдам все оставшиеся мантии на носовые платки.

Девушка что-то пробормотала и снова вернулась к массажу, прощупывая позвонки, разминая мышцы. Удовольствие закончилось быстро. Она отстранилась и сообщила:

— Хватит с тебя.

Драко потер шею. Хандрить расхотелось категорически.

— Грейнджер, откуда такие таланты?

Теперь он задал неправильный вопрос и почти почувствовал, что Гермиона уплывает в собственные печальные воспоминания. Он, к сожалению, волшебными массажными техниками не владел, поэтому пощелкал пальцами у нее перед носом и повторил вопрос.

Гермиона посмотрела с подозрением и спросила:

— Кого ты утешал?

Драко сглотнул, но ответил:

— Маму. После пыток лорда. Так что с массажем?

— Папа научил. Он же врач…

Оба замолчали на некоторое время, думая о своем. Первым тишину нарушил Драко:

— Лорд часто пытал всех жителей мэнора. Но мама тяжелее всех переносила пытки. Она не боец и не стоик. Я еще с детства привык, что ее надо беречь. Раньше она казалась мне ожившей хрустальной статуэткой.

— Папа очень талантливый врач. Он выбрал стоматологическую практику, но в молодости работал в скорой помощи. Он всегда… был очень сильным и уверенным. Учил меня не сдаваться. Не могу видеть его таким, как сейчас.

Гермиона почувствовала, как Драко сжимает ее руку, и дышать стало легче.

— Знаешь, — продолжил Драко, — я всегда восхищался своим отцом. Подражал ему. Получалось хреново, понятное дело, но я очень старался. Думал, буду слушаться его всю жизнь. А вот, однако же, не сложилось. Не могу ему простить того дерьма, в которое он втянул нас с мамой.

— Я всегда считала маму непрактичной. С детства пыталась помочь ей решать проблемы с деньгами, делилась своими жутко умными мыслями. Наверное, из-за этого и рискнула стереть им память. Думала, сами не справятся, не смогут уехать, не найдут в себе сил оставить меня здесь.

— Ты не знаешь, наверное, но мой отец сейчас в том же состоянии, что и твои родители. Только не в Мунго, а в мэноре. Мать от него не отходит. А он никого не узнает, смеется чему-то своему, лепечет. Я не выдержал — сбежал.

Гермиона вздрогнула и уткнулась лбом ему в плечо. Драко обнял ее, но не как девушку, а скорее как плюшевую игрушку и положил подбородок ей на макушку, закрыл глаза. Стало тепло и почти спокойно.

Выходные промелькнули незаметно, началась вторая учебная неделя. Гарри чувствовал, что постепенно входит в ритм — почти спокойно встает с первым лучом солнца и уже не стремится превратить свою комнату в руины, до завтрака бегает вокруг школы, отжимается, доделывает уроки, потом идет на пары, сидя за одной партой то с Роном, то с Гермионой, то с Драко, то с Джинни, а по вечерам учит новые заклинания, спаррингуется с Малфоем или бродит в одиночестве в окрестностях замка.

Подробностей он не знал, но догадывался, что на выходных между Роном и Гермионой что-то произошло: если раньше подруга делала вид, что не замечает Рона, но то и дело бросала на него внимательные взгляды, то теперь они оба подчеркнуто друг друга игнорировали. В прежние времена это сильно напрягало бы Гарри, он обязательно попытался бы их помирить, а сейчас отнесся к ситуации философски — оба взрослые люди, захотят — помирятся. Зато Гермиона стала проводить больше времени с Драко, заваливая его своими идеями и теориями в области теоретической трансфигурации. Гарри бы от таких монологов только шарахался в сторону, а Малфой — ничего, слушал внимательно, а иногда даже отвечал потоками заумной белиберды на тему зельеварения. В общем, два ученых нашли друг друга. Рон выглядел обиженным, причем не только на Гермиону, с которой они, видимо, поругались, но и почему-то на Гарри — во всяком случае, летать на поле для квиддича друг принципиально ходил один или с Джинни, однако на чарах по-прежнему садился с Гарри за одну парту.

В общем, жизнь можно было бы назвать спокойной и приятной, если бы не новый кошмар школы по имени «Треккот». Увы, усмирить подонка не удалось даже через министра — в ответ на письмо Гарри он посетовал, что преподавать защиту в стране просто больше некому и даже допустил нехорошую оговорку, мол, он же только слизеринцев третирует, так что пусть развлекается. Получив это письмо, Гарри едва удержал себя в руках — знакомая красная пелена перед глазами опустилась сразу, в ушах зашумело, и если бы рядом не было Драко, пострадать могли многие.

Малфой увел Гарри из Большого зала едва ли не силой, запихнул в первый же потайной проход, толкнул к стене и крепко сжал его руки. Он точно знал, что отрезвляющие пощечины не работают, напротив, приводят Гарри в еще большую ярость, поэтому просто растирал его судорожно сжатые пальцы. Помогло — Гарри сумел взять свое тело и рефлексы под контроль, выровнять дыхание, успокоить пульс. Зрение снова стало нормальным, предметы лишились зловещего красного отлива.

— Легче? — спросил Драко, увидев, что Гарри пришел в себя. Он кивнул:

— Кажется, я едва не продолжил то, что начал Волдеморт. Не уволоки ты меня — я разнес бы половину зала.

— Что ты такого прочитал в этом гребаном письме?

Гарри протянул записку от Кингсли. Малфой просмотрел ее внимательно и пожал плечами:

— А чего ты ждал? Мира, дружбы и всеобщей любви? Это политика, Поттер, ты ничего с этим не сделаешь. Не удивлюсь, если наш профессор «Траххот» прислан специально для сокращения численности слизеринцев. Или для запугивания. Не думаю, что он собирался враждовать с тобой, но ты же промолчать не можешь.

— Если он продолжит пытать людей, я и не стану молчать, — резко ответил Гарри, а потом хмыкнул, — Как ты его назвал? Метко.

Драко фыркнул и спросил:

— Готов идти на занятия?

Гарри застонал — им как раз предстояло два часа общаться с профессором Трахх, тьфу, Треккотом.

— Вот ведь мерзкий у тебя язык, Малфой! Я же теперь не удержусь и так его в лицо назову!

Драко засмеялся, и они вдвоем пошли на Защиту от Темных Искусств, которая в последнее время превратилась в какую-то пропаганду Светлых Искусств.

Треккот влетел в кабинет, как обычно, едва ученики расселись по местам, и привычно обвел класс недовольным подозрительным взглядом. Гарри сложил руки на груди и начал разглядывать однокурсников — боялся, что, если начнет смотреть на профессора, все-таки сорвется.

После субботней встречи половины слизеринцев с недовольным Гарри на курсе явно произошли серьезные изменения. Агрессивный Нотт забился на последнюю парту и всем своим видом демонстрировал законопослушность. «Замышляет гадость», — решил Гарри. Сочувствующая ему группа тоже сидела тише воды ниже травы, а Забини резко сменил место дислокации, пересев поближе к новому сюзерену. Пока он Гарри не сильно доставал — вечером в субботу еще раз подошел, заверил в своей преданности и готовности служить, после чего исчез и старался лишний раз о себе не напоминать, только на общих занятиях держался поблизости. Гарри это устраивало.

Треккот тем временем разглагольствовал о разрешенных методах самообороны, причем из его лекции было понятно, что от темного мага, разбрасывающего «Авады» налево и направо, нужно отбиваться «Экспеллиармусом». Удивительно, но Треккоту хватило наглости привести в пример Гарри Поттера, победившего величайшего темного мага этим примитивным заклятием. Гарри аж закашлялся, услышав это заявление. Треккот недовольно на него посмотрел, словно только что вспомнил о его существовании, и спросил:

— Мистер Поттер, вы подтвердите мои слова?

Гарри поднялся со своего места и мрачно обвел взглядом студентов.

— Формально, профессор, вы правы, — сказал Гарри, и Треккот издал странный сдавленный звук, — я победил Волдеморта «Экспеллиармусом». Однако на деле за этой победой стояли многие месяцы подготовительной работы, сотни заклинаний. А последняя битва стоила жизни многим волшебникам. Победить можно любым заклинанием, даже простым «Вингардиум Левиосса». Но это не значит, что вы не должны знать настоящие боевые чары. Если бы я не знал их, я бы не смог победить.

Гарри сел, по лицу Треккота было видно, что он сильно жалеет о своем вопросе. Студенты перешептывались — Гарри очень редко говорил о своей дуэли с Волдемортом и вообще никогда не упоминал на публике их с Роном и Гермионой странствия — не хотел привлекать внимание к крестражам. И теперь его короткое заявление студенты обсуждали как самую острую новость. Молчали только близкие друзья да Забини, который пока, видимо, нарабатывал себе репутацию в глазах Гарри. Треккот откашлялся и резво свернул тему, предложив приступать к практике.

Гарри привычно встал в пару с Драко, но держал себя в руках, так что они лениво перекидывались детскими заклинаниями, точно зная, что вечером выпустят пар на настоящей тренировке, но, похоже, уроки защиты в этом году просто не могли идти без происшествий. Отражая вялый «Петрификус» Драко, Гарри даже не услышал, а почувствовал волну чужой магии, резко обернулся, закрывая щитом себя и Малфоя, и увидел, как светлый луч из палочки Нотта ударил в грудь Забини. Тот упал камнем, а Гарри резко обезоружил Нотта. Треккот закричал, призывая всех остановиться.

Гарри первым подошел к лежащему на полу парню, пощупал пульс, бьющийся очень слабо, наложил «Финиту», но безрезультатно.

Треккот требовал ответить, кто использовал запрещенные заклинания. Гарри протянул профессору палочку Нотта, но совершенно не удивился, когда «Приори Инкантатем» показало только «Остолбеней». Нотт был бы дураком, если бы не подстраховался.

Профессор хлопал глазами и что-то говорил про ответственность, но, видимо, не знал, как обвинить одного слизеринца в нападении на другого. Гарри поручил Невиллу отлевитировать пострадавшего в Больничное крыло.

Нотт выглядел откровенно довольным, но несколько побледнел, когда Гарри повернулся к нему. Драко подошел сзади и положил руку на плечо, напоминая, что класс — не место для разборок. Гарри кивнул.

Урок Защиты в который раз был сорван, профессор отпустил учеников на час раньше.

Гарри вышел из кабинета и направился на Астрономическую башню, надеясь побыть в одиночестве, но уже на лестнице его догнала Джинни. Наверх они шли молча.

На огороженной площадке, где когда-то встретил смерть Дамблдор, Гарри сел на пол и уставился в небо. Джинни подошла сзади и запустила пальцы ему в волосы, почесывая, как кота. Было приятно, и Гарри откинулся назад, прислонившись спиной к ее ногам.

— Все получилось не так хорошо, как мы хотели, да? — спросила Джинни, аккуратно снимая с Гарри очки и откладывая их в сторону. Он кивнул, но ничего не ответил — о чем здесь было говорить?

— Только ты ошибаешься, считая, что это твоя вина или твоя забота. Ты сделал свое дело — уничтожил очень большое зло.

Гарри невесело хмыкнул:

— И что теперь? Предлагаешь смотреть, как Британия будет выращивать нового Темного Лорда?

— Почему ты думаешь, что он будет?

— Ничего не изменилось. Чувствуешь? Пока остается факультетская вражда, школа будет выпускать Темных Лордов. Возможно, новый будет бороться не за чистоту крови, а наоборот, за права магглорожденных, неважно. Мы с раннего детства учимся ненавидеть. Одни от ненависти закаляются, другие — ломаются. А педагоги только ускоряют этот процесс. А хуже всего, то, что… — Гарри замолчал, не находя слов, чтобы выразить свои мысли.

Девушка, не прекращая перебирать его жесткие непослушные лохмы, закончила за него:

— Боишься сам стать Темным Лордом?

Парень кивнул. Сейчас у него были все предпосылки: преданная команда, любовь толпы, очень большая магическая сила и отсутствие тормозов.

— Тебе это не нужно. Ты и без террора можешь стать, кем захочешь: главой Аврората, директором Хогвартса или Министром Магии.

Прозвучало смешно, и Гарри сменил позу, усаживая Джинни к себе на колени. Его настроение, менявшееся как погода осенью, резко скакнуло вверх, и присутствие Джинни, теплой, надежной и очень красивой, заставило его не время выкинуть из головы все сомнения и опасения глобального масштаба. Девушка обняла его за шею и улыбнулась. Гарри рассматривал ее лицо, пронзительные голубые глаза, нос с россыпью веснушек, и восхищался. Со своим решительным взглядом и гривой рыжих волос она действительно была похожа на львицу, готовую защищать тех, кого любит, до последней капли крови.

— Джин, — сказал он шепотом, — ты такая красивая. Я, наверное, просто идиот.

Девушка кивнула, и они оба засмеялись.

— Я просто еще не вернулся с войны. Мне нужно чуть-чуть больше времени, чтобы снова стать тем застенчивым придурком, которого ты полюбила.

— Я не застенчивого придурка полюбила, а честного, храброго парня, который готов идти ради друзей в огонь и в воду, — возразила Джинни.

— Мне иногда кажется, что как минимум половина этого парня не пережила последнюю битву.

Джинни кивнула:

— Знаю. Но ты же знаешь, мне все равно. Я подожду, пока ты придешь в себя. А если не придешь, — она засмеялась, — буду девушкой Темного Лорда. Ты уже выбрал себе грозный псевдоним?

Гарри засмеялся и крепко обнял ее.

По привычке аппарировав к дому профессора, Луна сразу же почувствовала буквально витающую в воздухе нервозность — она была едкого желтого цвета и противно звенела. Профессор, вопреки обыкновению, встретил ее в дверях и сразу же сообщил:

— У нас сегодня будет другая форма занятий.

Луна чувствовала, как от него исходят волны недовольства и раздражения, а под ними таится что-то, похожее на страх. Таким она профессора еще никогда не видела, поэтому, когда он зашагал к выходу за защитные чары, молча последовала за ним. Оказавшись за пределами антиаппарационной зоны, он взял девушку за плечо и аппарировал.

Оказались они на опушке незнакомого Луне леса. Профессор что-то недовольно буркнул про себя и наложил маскировочные чары — изменил свою внешность и трансфигурировал мантию в маггловскую одежду. Луна, которая сегодня надела шерстяное платье и куртку вместо мантии, ничего делать не стала. под маскировкой профессор выглядел забавно — по его лицу то и дело пробегали волны и искорки.

— Профессор, — спросила она через пару минут неспешной прогулки, — а как вы сейчас выглядите?

Снейп посмотрел на нее удивленно, по черной брови скользнуло лиловое пятнышко света.

— Лавгуд, а как вы меня сейчас видите?

Луна описала, умолчав разве что о розовой каемке где-то в районе затылка. Профессор издал странный звук, мозгошмыги вокруг него завозились, но стали чуть менее нервными.

— Интересно, — сказал он, — то есть вы видите сами чары маскировки, но не результат? А если так?

Он направил палочку на камень на дороге, и тот превратился в ежика. Никаких волн или искр не было, о чем Луна сразу же сказала.

— Очень интересно. Выходит, вы видите не сквозь чары. Вы просто видите людей, вне зависимости от заклинаний, наложенных на них. Надо бы проверить, что будет с Оборотным зельем…

Глаза профессора загорелись подозрительным светом. Луна хорошо узнала это выражение — папа так смотрел, когда находил новый объект для исследований.

— Сэр, под Оборотным зельем я тоже вижу. И под мантией-невидимкой.

Профессор сложил руки на груди и покачал головой. Некоторое время они опять шли молча, и Луна в основном занималась тем, чтобы успевать за широким шагом Снейпа.

— Итак, Лавгуд, у нас с вами возникла проблема, — сообщил он через некоторое время.

Луна внимательно посмотрела на него, стараясь не отвлекаться на ярко-зеленое пятно на внушительном носу профессора.

— Мы с вами разобрали основные эмоции, следующий шаг — связать в вашем сознании вашу картину мира с обычной, научить вас использовать вашу способность по желанию, а не все время.

Девушка снова кивнула — ничего нового она пока не услышала, и, как ей казалось, особых проблем здесь не было. Однако профессор ощутимо нервничал, судя по всему, найдя какой-то подвох. Так и оказалось:

— Конечно, я сумел проникнуть в ваше сознание, пусть и с трудом. Но этого недостаточно, работать с вашими мыслями я просто не сумею. Для этого нужен другой уровень доверия.

Луна развела руками и улыбнулась:

— Я доверяю вам, профессор.

Снейп дернул головой, что, видимо, означало несогласие.

— Вы не понимаете, Лавгуд! Ваши слова ничего не значат. Если уровень доверия окажется недостаточным, то, стоит мне начать что-то делать в вашей голове, как защита уничтожит меня. И надо будет сказать спасибо, если убьет, а не выжжет мозг.

Девушка вздохнула. Ей сложно было сказать, насколько она доверяет профессору. С одной стороны, где-то в глубине души еще жили воспоминания о годе его директорства, о том, как они с Невиллом и другими ребятами стремились отомстить профессору. Жила обида за то, что он позволил всем считать себя убийцей, а потом просто спрятался, ничем себя не оправдав. На самом деле, большинство ее однокурсников до сих пор не были уверены в том, на чьей же стороне сражался профессор Снейп. Многие безоговорочно верили Гарри, который, не вдаваясь в подробности, сообщил, что Снейп не виновен и заслуживает высшей награды за вклад в победу. Но были и те, кто хотел доказательств. Сама Луна не сомневалась в том, что профессор всегда был на их стороне — ей не нужны были доказательства, она просто это видела. С другой стороны, то, как он взялся помогать ей, как сумел хотя бы на время успокоить расшалившихся мозгошмыгов, вызывало доверие и благодарность. Но причинить ему вред, даже случайно, не хотела, поэтому спросила:

— И как вы предлагаете решать эту проблему?

Снейп сжал губы, повел плечами, но все-таки ответил:

— Я, мисс Лавгуд, не специалист по доверию и всему, что с этим связано.

Луна едва удержалась от того, чтобы сказать, что это очевидно.

— Сэр, вы говорили, что профессору Дамблдору помог Гриндевальд. Возможно, в их истории можно найти какие-то способы…

Снейп поперхнулся

— Лавгуд, думайте, что говорите!

Луна непонимающе посмотрела на него: что она сказала не так? Снейп вздохнул и все-таки объяснил:

— Просто в некоторых кругах ходили определенного рода слухи, категорически ложные, но достаточно ядовитые. Поэтому ваша фраза прозвучала весьма двусмысленно, хотя я уверен, что никакой двусмысленности в ней на самом деле не было.

Луна задумчиво прикусила костяшку пальцев. Оказывается, профессор — просто мастер заворачивать невозможные конструкции. Как вообще это можно понять?

— На самом деле, Дамблдор и Гриндевальд были друзьями, хорошими, как вы с вашей организованной группировкой.

Девушка хихикнула, услышав такое определение «Отряда Дамблдора».

 — Так как среди ваших друзей, — это слово Снейп произнес почему-то недовольно, — легиллиментов нет, придется договариваться со мной.

 — Мне кажется, сэр, — сказала Луна, попытавшись поймать взгляд профессора, — что вы уже нашли какое-то решение. Но, видимо, оно идет вразрез с вашими убеждениями, и теперь вы колеблетесь, говорить ли мне о нем.

После этого Луна запрокинула голову и принялась созерцать облака. Она знала, что люди неловко чувствуют себя, когда их намеренья раскрывают, и иногда пользовалась этим. К счастью, на нее никто не обижался — она же «полоумная» Лавгуд, что с нее взять. Облака выглядели сегодня очень жизнерадостно. Одно было похоже на слона с длинным хоботом, другое — на снитч. Из-за деревьев выплыл косматый Хагрид, вслед за ним — гигантский кальмар из Хогвартского озера. Когда последнее щупальце кальмара выползло из-за желтой листвы, профессор Снейп кашлянул и сказал:

 — В общем и целом, вы правы, Лавгуд. Я предполагаю, что, чтобы доверять человеку, нужно что-то о нем знать, поэтому готов ответить на те вопросы, которые вас интересуют.

Луна едва сдержала смех — профессор остановился и сложил на груди руки с таким видом, что было ясно: рискни она задать ему слишком личный вопрос, и он просто использует третье Непростительное. Его брови почти сошлись к переносице, губы сжались в тонкую бескровную полоску, крылья носа чуть подрагивали. Точно так же вел себя тот портрет, который Луна нарисовала летом. Правда, она точно знала — портрет хмурится и сверкает глазами только когда на него кто-то смотрит, а в остальное время (девушка как-то случайно заметила) он задумчиво потирает подбородок указательным пальцем и даже иногда улыбается.

 — Хорошо, сэр, — сказала она достаточно быстро, и задумалась: о чем же спросить?

В профессоре было много интересного и непонятного, но еще больше — простого, очевидного и грустного. Еще в школе на уроках зельеварения она решила, что Снейп весьма похож на героя Байроновской поэмы, а во время их занятий, чувствуя отголоски его эмоций, еще больше утвердилась в своем мнении. Эффектные жесты и слова, развевающаяся за спиной черная мантия, мрачные мысли, ядовитый язык и тяжелый характер позволили бы ему встать на одну доску с каким-нибудь Манфредом. И, в лучших традициях поэта-вампира, Снейп некогда очень сильно любил какую-то девушку, а потом потерял, и до сих пор оплакивает свою потерю, мучаясь, в добавление ко всему, еще и чувством вины.

Из непонятного были его прошлое и роль в войне, дружба с профессором Дамблдором, ненависть к Гарри и страстное подсознательное желание умереть. Но ни о чем из этого Луна не рискнула бы спросить сейчас, на прогулке в тихом лесу.

 — Сэр, — наконец произнесла она, — а где вы научились легиллименции?

Она выбрала наиболее нейтральный вопрос, с одной стороны — достаточно личный и важный, а с другой — не бестактный. Судя по лицу Снейпа, выбор был верным, потому что жесткая складка между бровей разгладилась, лицо посветлело и вообще приобрело куда более дружелюбное выражение, чем минуту назад.

 — Как вы, возможно, знаете, Лавгуд, в Британии ментальные науки не в почете. Однако еще во время моей учебы в школе литературу найти было можно. Так вышло, — он на мгновение нахмурился, но продолжил, — что на шестом курсе у меня появилось очень много свободного времени и очень больше желание поменьше думать о своих проблемах, и тогда я начал изучать окклюменцию. Сначала медитации, потом методы возведения барьеров и искажения мыслей и воспоминаний. Я занимался этим весь шестой курс и к концу года достиг неплохих результатов, о которых узнал… один мой друг. Он рассказал мне о легиллименции и показал самые простые техники. Сам он в ментальной магии был полным профаном, щиты — это максимум, на который его хватало, зато хорошо знал теорию. Я гостил у него месяц после шестого курса, отрабатывал приемы беспалочкового проникновения в сознание, а когда вернулся домой, начал тренироваться.

Луна подумала, что тренировался он вряд ли на крысах и мышах, но ничего не сказала. Говоря, Снейп увеличивал скорость ходьбы, и вскоре Луна поняла, что не успевает за ним, но остановить не решилась, прикладывая все силы к тому, чтобы успевать переставлять ноги с его скоростью. Правда, это не помогало — на его шаг приходилось два ее. А то и три.

 — Хотя, конечно, я научился только азам. Тому, что я умею сейчас, меня научил Дамблдор. Сам он, как вы понимаете, редко пользовался легиллименцией, но был мастером.

Слово «Неудивительно» повисло в воздухе. Луна хотела было задать новый вопрос, но носок ее кроссовки зацепился за торчащий на дороге корень и она, вскрикнув, совершенно неграциозно полетела вниз, едва успевая выставить перед собой руки и перенести на них вес.

Снейп, по инерции пройдя еще несколько шагов, резко развернулся и подошел к упавшей девушке. Луна поморщилась и попыталась подняться, но сразу же почувствовала боль в лодыжке и в правом запястье.

 — Лавгуд, вы в порядке? — спросил профессор, опускаясь на корточки возле нее.

 — Да, — ответила она совершенно неискренне.

Северус ругал себя последними словами — неужели столько лет преподавания не научили его быть внимательным?! Он понял, что, уйдя в воспоминания, шел слишком быстро, а Лавгуд, конечно же, оказалась слишком вежливой, чтобы об этом сказать.

 — Повернитесь-ка на спину, наложу диагностику.

Он не слишком любил медицину, но с диагностическими чарами и первой помощью справлялся хорошо. Девушка поменяла положение, и Северус провел палочкой по ее затылку, рукам, ногам и позвоночнику, а потом ругнулся про себя. У нее обнаружилось два перелома, не считая десятка синяков и ссадин.

 — Лавгуд, — рыкнул он, понимая, что злиться надо на себя, а не на нее, — вас вообще учили смотреть под ноги!

Лавгуд не смутилась и не начала оправдываться, а спокойно сообщила:

 — Сэр, вы сейчас сердитесь на себя, а ругаете меня, это нечестно.

«Вот ведь Дамблдор в юбке на мою голову» — подумал Северус, но уже без злобы, после чего сказал:

 — Опирайтесь на мою руку и вставайте, аппарируем ко мне домой и я сращу вам переломы.

Северус поднялся на ноги и протянул ей руку и аккуратно помог встать на одну ногу — левую она подала под себя, пошатнулась и до того, как он успел ее поймать, повалилась вперед, вцепившись ему в предплечье левой руки. Северус зашипел, когда помертвевшую, но не пропавшую до конца метку обожгло холодом — рабское клеймо реагировало на чужое прикосновение даже после смерти хозяина. Лавгуд быстро перехватилась за правую руку, но в ее глазах читалось понимание, смешанное со страхом.

Ничего не говоря, Северус аппарировал их к себе домой, усадил девушку на диван и отправился в спальню за набором зелий. Уж заживляющее и легкий Костерост должны были быть!

В душе неистовствовала целая буря эмоций. Он ругал себя за то, что допустил травму своей подопечной. Ругал Лавгуд за то, что она не могла смотреть под ноги и за то, что решила подержаться за его Темную метку. Лорда — за исковерканную жизнь. Себя — за тупость. Поттера — за компанию.

Уровень ярости в его груди достиг небывалых высот, когда он обнаружил, что Костерост закончился. Едва сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью, он влетел в лабораторию, снял все чары защиты от пыли и зажег огонь под котлом. Все-таки ему пришлось вернуться сюда.

 — Сидите и не шевелитесь лишний раз, — крикнул он Лавгуд и приступил к делу.

Сначала было страшно — не потерял ли он навыков? Справится ли с отвращением к зельеварению? Но потом руки начали работать сами, голова прояснилась, в душе наступил мир и покой. Ему не нужен был рецепт или подсказки, его тело, его ум сами знали, что делать. Ингредиент за ингредиентом, легкий стук серебряной ложки о края котла, густеющая субстанция, обретающая все более глубокий фиолетовый цвет с каждым верным действием. Казалось, он никогда не переставал заниматься зельеварением.

Не прошло и часа, как Костерост был готов, а Северус почувствовал, что ему жаль отходить от котла. Только мысль о том, что Лавгуд нужна помощь, заставила его выйти из лаборатории.

Луна тем временем почти неподвижно сидела на диване, устроив сломанную ногу на подлокотнике, а руку — на подушке. В какой-то момент ей показалось, что эмоции профессора сведут ее с ума. Когда она дотронулась до его руки, его буквально заморозил животный ужас. Луна не сразу, но все-таки догадалась, что именно на этом месте у него располагается метка Волдеморта. Мысль о том, что она натворила и как больно сделала профессору, испугала ее. А он как-то болезненно воспринял ее страх. И теперь, сидя в его гостиной, Луна пыталась дотянуться до его чувств и понять, не сильно ли он на нее обижен. Странно, но это волновало девушку куда больше, чем собственные переломы.

Когда профессор вышел из своей комнаты, Луна вздохнула с облегчением. В его чувствах преобладало радостное возбуждение (интересно, от чего?) и уверенность в своих действиях.

 — Выпейте, — сказал он, протягивая ей непрозрачный стакан. Луна вспомнила, что именно профессор варил все зелья для Больничного крыла, и без вопросов выпила, сразу же сморщившись.

 — Костерост? — спросила она. Профессор кивнул и добавил:

 — Облегченная версия. Действует в течение получаса, сращивает трещины и небольшие закрытые переломы. Вытяните руки.

Луна послушалась и принялась наблюдать, как профессор быстро и умело наносит на ее кожу заживляющее чуть холодящее зелье. Когда он закончил с руками и перешел к лицу, начал действовать Костерост, и Луна закрыла глаза, стараясь не показывать, как ей больно — лодыжку и запястье как будто расплавляли на открытом огне, а потом лепили заново. Эмоции профессора и собственные мысли отступили на второй план, на первом же осталась боль.

Когда кости срослись, и Луна сумела открыть глаза, Снейп уже сидел в своем кресле с толстой книгой.

 — Пошевелите руками, — велел он, увидев, что она пришла в себя.

Девушка подчинилась и с радостью убедилась, что от переломов не осталось и следа. С ногами тоже было все в полном порядке.

 — Спасибо, сэр, — сказала она улыбаясь. Профессор пожал плечами.

 — Вам пора, Лавгуд. А то вас еще потеряют.

Луна кинула взгляд за окно и согласилась — уже начинало темнеть. Она хотела бы выпить с профессором чаю и поговорить о разном, но времени не было.

Подойдя к двери, она обернулась и спросила:

 — Сэр, в субботу в одиннадцать?

Снейп кивнул:

 — Да, и постарайтесь ничего больше не ломать.

 — До свидания, профессор, хорошей вам недели!

Луна открыла дверь и уже сделала шаг за порог, как услышала негромкое:

 — Лавгуд! Если к вам еще раз применят «Круциатус» или произойдет еще что-то опасное, напишите. Если сову пошлете вы, она сможет найти мой дом.

 — Хорошо, сэр.

Девушка вышла из дома и отошла уже почти к самой границе антиаппарационных чар, как ей послышалось: «И вам хорошей недели». Правда, она все-таки уже была достаточно далеко, поэтому списала это на собственное воображение. Все-таки слуховые галлюцинации куда менее опасны, чем доброжелательный профессор Снейп.

Неделя прошла достаточно спокойно, единственным значимым событием стало то, что Нотт оказался в Больничном крыле с переломами и стертой памятью о нескольких последних днях. Профессора даже если и подозревали что-то, предпринимать ничего не стали. Гарри чувствовал, что поступил достаточно глупо — мог бы написать официальное заявление в Аврорат и выкинуть парня из школы, но все-таки был собой доволен. После того, как Забини пострадал от проклятья, Гарри выловил Нотта в коридоре и просто размазал по каменной стене, опробовав на нем несколько интересных проклятий из библиотеки Блэков. Потом отменил все эффекты и наложил «Обливиэйт». Уже вечером, сидя в гостиной в кресле перед камином, он ужасался тому, как сильно изменился. Год назад ему в голову не пришло бы так поступить, он скорее злился бы и ругал проклятого слизеринца, но никогда не напал бы первым, тем более чтобы защитить даже не друга, а малознакомого парня, неожиданно попросившего у него покровительства.

Сам Забини продолжал вести себя тихо и достойно — в друзья не набивался, присутствием не раздражал, но по утрам здоровался, а если мог, оказывал простую помощь — открывал двери или передавал записки от Малфоя. Гарри думал, что с новоявленным вассалом нужно будет поговорить, но все откладывал это дело. Малфой, когда Гарри рассказал ему о своих колебаниях, только фыркнул:

 — Наслаждайся жизнью. Свой долг как сюзерена ты выполнил — обидчику отомстил. Больше ты ему ничего не должен, пока он сам не придет просить помощи. А он пусть отрабатывает покровительство.

Потом, после паузы, добавил:

 — Забини — отличный парень, но податься ему сейчас некуда. Они с матерью сильно разругались, так что дома его никто не ждет. Ты помогаешь ему, и он за тебя пойдет на что угодно.

Гарри только вздохнул, разбираться с Забини не было особого желания, его куда больше волновали Треккот и Снейп. Первый, потому что представлял для четвертой части всех учеников реальную опасность. Второй, потому что с ним предстояло общаться.

Когда наступила суббота, Гарри, Драко и Гермиона встретились в одном из пустующих классов и приступили к работе над зельем поиска. Варил Драко, разрешив Гермионе нарезать ингредиенты. Гарри единогласным решением от процесса был отстранен и сидел на старой парте чуть в стороне от котла, задумчиво качая ногой и размышляя о том, что скажет Снейпу. На самом деле, он ничего не хотел говорить мрачному профессору. Гарри часто думал о том, что увидел в Омуте памяти, и его отношение к Снейпу менялось несколько раз. Он жалел этого, в сущности, неприятного, но несчастного человека, восхищался его смелостью, однако совершенно не желал видеть. Увы, первое «Здравствуйте» предстояло сказать именно Гарри. Накануне друзья до хрипоты обсуждали, кто же первым пойдет к профессору. Конечно, Драко хотел как можно раньше увидеть крестного и сломать ему его внушительный нос, но его останавливало одно соображение. Да, было известно, что профессор жив, но о том, в каком он состоянии, особенно психическом, никто не знал.

 — Если крестный тронулся умом, — честно сказал Драко, — то я просто не сумею ничего сделать, даже если он на меня нападет. Я не могу поверить, что он исчез из моей жизни, будучи нормальным.

С этим аргументом согласиться было трудно, но в таком случае единственным, кто мог рискнуть встретиться с сумасшедшим Снейпом, был Гарри. Гермиона, возможно, и не испытывала к зельевару особо теплых чувств, однако по силе заклинаний и по умению драться явно проигрывала обоим парням, а Драко был убежден, что ранить настолько любимого человека не сумеет.

 — Одно дело, — хмыкнул он, — узнать, что он здоров, но хандрит, и на радостях по-маггловски подправить ему лицо. А другое — встретить безумца, выглядящего как дядя Северус, и отбиваться от него.

Услышав про «дядю Северуса», Гарри и Гермиона сначала попытались сдержаться, но потом захохотали в голос. Драко надулся, но глаза у него тоже радостно блестели.

Из воспоминаний Гарри выдернул громкий голос Драко:

 — Готово. Поттер, карта у тебя.

Гарри протянул обыкновенную незаколдованную карту Великобритании, Драко капнул на край листа зелье и, приложив палочку, сказал:

 — Реперио.

Заклинаний поиска активировало зелье и то тонкой красной змейкой потекло по карте, чтобы остановиться где-то в Девоншире.

 — Старые Холмы, — произнес Малфой.

 — Что за старые холмы? — спросила Гермиона, наклоняясь над картой.

 — Старые Холмы — это название, небольшая магическая деревенька. Крестный не стал бы жить среди магглов — он их не любит, а здесь кроме Холмов ничего нет.

 — Ты бывал там?

 — Пару раз с матерью — мы искали небольшой загородный дом.

Решив не откладывать дело, друзья вышли из школы и, преодолев границу защитных чар, аппарировали, держась за Малфоя, знавшего конечную точку.

Они оказались на поляне возле небольшой рощи, а впереди начиналась деревня. Представить себе более банальное и скучное место было сложно — одна улица, типовые домики, похожие одна на другую клумбы перед ними.

 — Как договорились, — напомнил Малфой, и Гарри наложил на себя заглушающие и дезиллюминационные чары, а потом набросил мантию-невидимку.

Они договорились, что Гарри постарается обнаружить дом Снейпа и, если удастся, взломает защиту и пройдет внутрь. Сам Гарри вряд ли справился бы со взломом, но, к счастью, Снейп пользовался фирменным малфоевским набором чар, и Драко знал, как их обмануть.

Найти жилище Снейпа оказалось крайне просто — на окраине деревни стоял покосившийся коттедж с серыми грязными стенами и кривой крышей, возле которого не росло ни единого цветочка. Подойдя поближе, Гарри ощутил теплую волну защитной магии.

 — Покажись, — сказал он, и на мгновение защитный купол засветился темно-синим светом. Что ж, им повезло, и Снейп, в приступе паранойи, не изменил привычным защитным заклинаниям. Несколько движений палочки, и в куполе образовался небольшой едва ощутимый проход. Будь у Гарри дурные намерения, магия не пустила бы его, но он шел с добром, поэтому легко проскочил в образовавшуюся дырку, которая закрылась за его спиной. Как объяснил Драко, такой способ взлома придумал его дед, Абраксас Малфой, который часто изменял жене и нередко возвращался домой под покровом тьмы. Он совершенно не хотел, открывая дверь, оповещать весь дом о своем возвращении, и создал запасный вход.

Двор дома Снейпа был не настолько грязным и заброшенным, как казалось снаружи — просто запущенные клумбы, на которых розы, петуньи и бегонии давно вытеснили сорняки. Гарри по узкой дорожке подошел к двери и, убедившись, что на ней нет дополнительных чар, открыл ее, и сразу же, беззвучно ругнувшись, откатился назад, пропуская заклинание. «Самонадеянный идиот!», — подумал он, выравнивая дыхание. Как он мог забыть, что чертов Снейп — конструктор-самоучка?

Сам Снейп выскочил из дома через несколько мгновений и, держа палочку перед собой, заозирался по сторонам.

Смерть не пошла профессору на пользу. От его прежнего решительного и грозного вида осталось немного. Лицо заострилось, словно профессор недоедал, нос, и прежде не добавлявший ему привлекательности, теперь выделялся как одинокая горная вершина. Волосы находились в еще большем беспорядке, чем прежде, а в глазах виднелось странное чувство, совсем непохожее на обычный гнев или превосходство. Снейп выглядел жалко.

Он продолжал оглядываться по сторонам, выражение настороженности на его лице сменялось равнодушием. Гарри осторожно поднялся с земли и, оставаясь под мантией-невидимкой, снял с себя маскирующие чары. Потом приглядел на земле камешек и немного толкнул его ногой. На шорох Снейп обернулся сразу, хотя и не совсем точно. Постояв и поглядев в пустоту секунд тридцать, он запустил чуть правее от Гарри обездвиживающее проклятье. Гарри, чувствуя, как столь желанный адреналин дарит ему чувство счастья, переместился за спину Снейпу и снова толкнул камешек. Профессор неплохо учился, во всяком случае, теперь он ничего не ждал, а сразу же послал в пустоту какое-то, судя по цвету луча, серьезное проклятье, но потом снова замер. С третьей Снейп поступил правильно — сначала запустил чем-то смертоносным на звук, а потом начал поливать проклятьями все вокруг себя. Не попал, и Гарри едва сдержал рвущийся из груди смех.

«Ну же, — подумал он про себя, на время забыв, зачем пришел, — удиви меня!». Снейп не подвел. Прижавшись спиной к стене дома, он запустил темно-зеленый туман с едким запахом, а сам отгородился щитом.

Гарри благополучно пропустил туман мимо, зайдя за угол дома и дождавшись, пока сила заклинания не закончится. Когда туман исчез, Гарри снова вышел из-за стены и лениво, небрежно сказал:

 — Здравствуйте, профессор.

Снейп подскочил и, ориентируясь на голос, послал сразу четыре луча, в одном из которых Гарри легко опознал «Аваду». К счастью, он ждал атаки и просто пригнулся, позволяя заклинаниям ударять в кусты за спиной, а потом выпрямился и снял мантию.

Лицо Снейпа исказилось смесью злобы и ненависти. Не опуская палочку, он прорычал:

 — Поттер!

Гарри хмыкнул, подивившись тому, что раньше боялся профессора.

 — Рад видеть вас в более живом виде, чем во время нашей последней встречи, — сказал Гарри, не замечая, что эта фраза и тон, которым она была сказана, крайне походили на малфоевские, — может, пригласите меня в дом?

 — Что вам нужно, Поттер? — спросил Снейп, опуская палочку и направляясь в дом. Гарри последовал за ним, с грустью отмечая, что походка профессора уже не напоминает полет летучей мыши.

Дом сильно напоминал пустые комнаты на Гриммо, 12 — обшарпанные стены, старая мебель и никакой хозяйской руки. Снейп опустился в широкое кресло, сложил руки на груди и спросил:

 — Так чему я обязан удовольствием видеть вашу физиономию, Поттер?

 — Сэр, — Гарри сел на старый плетеный стул, — всего лишь счастливая случайность.

Снейп смотрел мрачно и выжидающе, а Гарри чувствовал, как в нем закипает самое опасное чувство — гнев.

 — Проводил ревизию могил и заметил, что одного мертвеца не хватает, — сказал Гарри, — сначала обрадовался, что он выжил, а теперь вижу: он мертв, но зачем-то решил поселиться в двухэтажном склепе.

Снейп подскочил как ужаленный, похоже, слова его задели. Он подлетел к Гарри и приставил палочку к его горлу. Глаза горели уже самым настоящим чувством:

 — Не смейте паясничать.

Гарри медленно закрыл глаза и открыл снова. Мир окрасился в красный цвет, внутри него все ревело и требовало немедленно разорвать того, кто рискнул угрожать ему, но Гарри сдержался и просто твердо отвел от своей шеи оружие.

 — Сядьте, Снейп, — сказал он жестко.

Профессор опешил, но не подчинился, хотя палочку и убрал.

 — Решили похоронить себя здесь, бывший профессор? — спросил Гарри, — Прекрасная идея. Ни о чем заботится не нужно, ни за кого переживать. Можно сидеть и жалеть себя. Не вы ли упрекали меня в том, что я жалуюсь на жизнь, а, профессор?

 — Заткнитесь! — рявкнул мужчина, — Я довольно возился с вами! К счастью, все мои обязательства выполнены, — он продолжил чуть тише и язвительней, — и я могу делать, что захочу. Неужто решили озаботиться моей судьбой?

Гарри все-таки расхохотался:

 — Я? Благодарю за лестную оценку моих душевных способностей. Я, конечно, был на ваших похоронах, но разыскивать не стал бы. Только, кажется, вы забыли как минимум про половину своих обязательств.

 — Я. Вам. Ничего. Не. Должен.

 — Мне? Разумеется, — Гарри встал и, копируя позу собеседника, скрестил руки на груди, — а вот своему крестнику могли бы и открытку послать.

Судя по лицу Снейпа, у него произошел разрыв шаблона. Осознать, что Гарри Поттер заботится о Драко Малфое было для него слишком сложно, а Гарри тем временем снова достал палочку и неспешно направил ее на профессора:

 — И что вы собираетесь со мной делать, Поттер?

 — Деритесь, профессор.

Гарри дождался, пока смысл слова «деритесь» дойдет до Снейпа, и только потом ударил легким заклинанием в столик посреди комнаты. Сначала профессор только защищался, не понимая, что происходит. Но когда первое же «Секо» рассекло ему плечо, начал атаковать.

 — Вяло, сэр, — крикнул Гарри, любимой «Бомбардой» обрушивая шкаф, — вспомните, как ненавидите меня!

Заклинания стали лететь четче, но все еще слишком вяло для Поттера.

 — Может, представите на моем месте Волдеморта? Или моего отца? Сириуса Блэка?

В этот раз чары стали действительно темными, и Гарри пришлось бросить все силы на то, чтобы не ошибиться, успевать отскакивать от смертельно-опасных лучей и при этом отвечать на удары.

Гостиная превратилась в руины, когда Гарри опустил между собой и Снейпом мощный щит.

 — Так лучше, сэр, — сказал он спокойно и вежливо, — теперь я не боюсь пускать к вам Драко. До скорой встречи.

Гарри развернулся и вышел из дома.

Северус остался посреди своего дома с палочкой в руках. Его сердце бешено стучало, гоня застоявшуюся кровь. Он чувствовал себя не просто живым, а молодым, сильным и способным на все.

Гарри передал Драко мантию невидимку и опустился на траву на опушке. Гермиона на их рокировку даже не обратила внимания, увлеченная толстой книгой с написанным рунами названием.

Расстояние от опушки до дома крестного Драко преодолел почти мгновенно, как будто аппарировал. Когда Поттер сказал, что с крестным все в порядке, Драко почувствовал, как в груди распускается огромный узел. Наконец-то можно будет перестать притворяться сильным, уверенным в себе, смелым. Гарри, конечно, знает о его слабости, но даже с ним Драко всегда старается держать лицо, а вот Северус может увидеть все как есть — его страх, боль, сомнения.

Дом, в котором жил крестный, вызвал у Драко только усмешку: ох, уж этот аскетизм! Сразу же нахлынули воспоминания о том, как отец и Северус лениво спорят за бокалом вина о важности красоты. Отец всегда был сибаритом, эпикурейцем в наиболее сильном смысле этого слова — любителем наслаждений, красивых вещей, вкусной еды дорогих напитков, преданных слуг и восторженных почитателей. Люциус Малфой покупал только лучшее, никогда не экономил на роскоши. А Северус жил в двух деканских комнатах в Хогвартсе, питался через раз, причем отличался способностью есть все, что угодно (отец даже шутил, что как-нибудь обязательно подаст другу на обед камни, исключительно в качестве эксперимента. Впрочем, достоинство не позволяло кормить гостя булыжниками, а алмазов было жалко). В собственном доме крестного Драко бывал всего пару раз, но отлично помнил, что это отвратительная развалюха в маггловском квартале. Северус мог, увлекшись экспериментом, не бриться, носил всегда абсолютно одинаковые черные мантии, в поездки брал только книги, объясняя это тем, что одежду можно очистить заклинанием, нужные предметы — трансфигурировать, а без остального — легко пережить.

Этот дом был просто идеальным примером жилища Северуса Снейпа. Охранные чары легко пропустили Драко внутрь, и он, осмотревшись еще раз, присвистнул: это уже не аскетизм, а пофигизм какой-то! Весь двор был засыпан обломками досок, булыжниками, местами на земле виднелись рытвины. Дверь была приоткрыта, и Драко беспрепятственно прошел через узкую темную прихожую в небольшую, но чистую, хотя и бедно обставленную гостиную. Возле окна спиной к нему стоял крестный. Те же черные волосы, вечно неухоженные, но хорошо пахнущие, та же черная мантия в пол, слишком свободная в плечах. Драко не смог сдержать улыбки: хотя желание ударить человека, который решил просто исчезнуть из его жизни, никуда не прошло, видеть его живым было прекрасно.

— Твой аскетизм поразителен, Северус, — сказал Драко, пряча улыбку, — нет, против одного кресла и ни одного камина я не стану возражать, но заваленный мусором двор — слишком даже для тебя, мне кажется.

Крестный резко обернулся, и Драко сразу же заметил непривычный, новый блеск в глазах. Крестный выглядел так, словно его только что как следует встряхнули и поставили на землю, и теперь он заново пытается поймать равновесие.

— Драко, — сказал он негромко, — кажется, ты связался с плохой компаний. Неужели тебе не говорили, что общение с гриффиндорцами до добра не доводит.

Драко уселся в кресло и ответил:

— Нет, крестный, я не с гриффиндорцами общаюсь, а с Поттером. Это разные вещи. Уверен, в будущем даже новый факультет назовут. Брать туда будут законченных маньяков и полных психов.

Мужчина покачал головой, сообщил:

— Это мое кресло, — и создал себе новое, точно такое же. — А с Поттером вообще близко находиться опасно.

— Так что ты мне скажешь, Драко? — мягко спросил Северус через несколько минут молчания. Парень пожал плечами:

— Пока искал тебя, все мечтал самым банальным образом по-маггловски нос тебе сломать. Или еще что-то в этом роде.

Оба замолчали, Драко попытался было призвать огневиски, но чары не сработали — похоже, спиртного в доме просто не было.

— Имеешь право, в сущности, — отозвался крестный через минуту и потер переносицу, — я нес за тебя ответственность и сбежал от нее, о чем мне так мило напомнил Поттер.

Драко только фыркнул. Поттер в своем репертуаре — любит пафос. Но, судя по лицу Северуса, напоминание было достаточно экстремальным. Однако Драко никуда не спешил — со временем все узнается.

— Не несешь ты никакой гребаной ответственности, — ответил он.

— Не выражайся, — привычно одернул его Северус, а потом добавил, — хотя, думаю, на аристократические манеры тебе уже плевать. Ты не прав, я нес ответственность, хотя бы морально. Но меня успокаивала мысль, что твои родители успешно избежали Азкабана, и значит, есть, кому о тебе позаботиться.

Драко неожиданно почувствовал ком в горле, но взял себя в руки и проглотил его: Северус ни о чем не знает.

— Отец сошел с ума, — сказал он максимально ровно, как будто зачитывал параграф из скучного учебника, — сразу же после окончания Битвы впал в беспамятство, метался, звал родителей, говорил о новой метле. Мы с мамой вызвали целителя из Мунго, он сказал, что его разум не выдержал потрясений. Мама осталась с ним в мэноре. Большую часть дня он прикован к постели наручниками или сдерживающими чарами, но на пару часов мама его выпускает, гуляет с ним. Он счастлив. Бабочек ловит. Смеется. Ее называет вредной девчонкой или льдинкой, меня не узнает вовсе.

Драко все-таки запнулся и продолжить не смог, уставившись в окно, на затянувшееся серыми тучами небо. Малфои не плачут, не показывают своих эмоций, у них не трясутся губы. Никогда.

Северус потрясенно выдохнул:

— Я не знал. Как это переживает Нарцисса?

Драко пожал плечами, не чувствуя себя готовым что-то отвечать. Сказать вслух, что его нежная, красивая мама постарела на двадцать лет, что ее пронзительные серые с искорками глаза потускнели и выцвели, что ее волосы уже не платиновые, а серебряные, было выше его сил.

Крестный, конечно же, все понял и уточнил:

— В мэноре ты не живешь? Тогда где?

— В Хогвартсе. Образование, знаешь ли, очень важно в наше время.

— Лето ты тоже в Хогвартсе провел? — в голосе Северуса почувствовался сарказм.

— Нет, летом я жил сначала на улице, а потом у Поттера.

— На улице уютней, — хмыкнул он, а потом снова стал серьезным. — Как так вышло?

— Сложилось. Обыски, допросы, отец... Жить дома не было смысла, мне надо было выбираться к людям и восстанавливать репутацию Малфоев. Но я не рассчитал, привлек внимание недобитых Пожирателей в Лютном, они попытались вытащить из меня информацию о родовых артефактах.

— А Поттер тебя героически спас, перебив всех стремящихся поживиться деньгами Малфоев?

— Нет, он меня героически спас, ограбив мэнор.

Северус закашлялся. Он много ожидал от Поттера, но вот грабежа со взломом, пожалуй, нет.

— Я читал, что группа злоумышленников почти полностью разрушила большую гостиную и нанесла серьезный урон территории парка. Ты уверен, что стоило его пускать в родовой дом?

Драко улыбнулся:

— Газетчики преувеличили. И, да, стоило. Странно, что ты не сомневаешься в способностях Поттера к разрушению.

— Ты мой двор видел? Я вообще не собираюсь больше ничего говорить о способностях Поттера к разрушению.

Драко почувствовал, как его брови поползли вверх. Превращение двора Северуса в арену боевых действий в их с Гарри план точно не входило. А потом накрыло неприятное осознание: подозрительный и нервный крестный мог случайно выпустить по Гарри заклинание, и тот потерял над собой контроль. А если учесть, что успокоить его было некому, не удивительно, что он сорвался. Остается радоваться, что никто не пострадал. Похоже, разговор у них был даже более жестким и нестандартным, чем Драко предполагал.

— Кстати, Драко, — как-то подозрительно ласково спросил крестный, — не скажешь ли ты мне, что же случилось с нашим золотым мальчиком Гарри Поттером, что он едва не убил меня?

— Надеюсь, "Аваду" не использовал?

— Нет, ему хватило "Бомбарды" и какой-то темномагической дряни в сочетании с парой моих личных наработок, которые он даже использовать не имел права.

Драко задумался, рассказать или не стоит? Конечно, Гарри — его друг, и говорить о нем с человеком, который его искренне не любит, достаточно низко. Но с другой стороны, Северус может помочь ему, предложить решение проблемы. Да и говорить о Поттере куда как легче, чем о родителях.

— Думаю, слабым волшебником он никогда не был, да и дуэльного опыта ему хватало, у него же свой ручной отряд был. А после войны он стал немного безумным, как я понял по его отрывочным пояснениям, у него на фоне нервных потрясений что-то сдвинулось в процессе обмена веществ, и в его крови постоянно присутствует избыток адреналина и норадреналина, — Драко поймал удивленный взгляд крестного и отмахнулся, — не смотри на меня так, я изучал основы целительства еще в прошлом году. Так вот, получается, что он постоянно находится в стрессе. Он не может упокоиться, ему постоянно нужна опасность. При этом он стал редкостным параноиком, на любой непонятный резкий звук отвечает обезоруживающим или обездвиживающим, в зависимости от настроения.

Северус привычным и домашним жестом ухватил себя за подбородок и глубоко задумался. Драко не мешал, радуясь, что они с крестным временно ушли от выяснения отношений или разговоров о семье.

Конечно, наобщавшись с гриффиндорцами, он в глубине души хотел бы более теплой встречи, но понимал, что радостные восклицания, объятия или еще что-то в этом роде не в натуре Северуса. Да и родители повели бы себя в этой ситуации так же сдержанно и спокойно. Единственная, кто мог бы выразить бурю эмоций, была покойная тетя Белла, но она, во-первых, после Азкабана спятила, а во-вторых, до последней минуты жизни оставалась настоящей Блэк. Но расстраиваться из-за этого было бы просто глупо, поэтому Драко поднялся и прошел по комнате.

— Почему ты решил имитировать смерть? — просил он, подходя к небольшому книжному шкафу. Судя по его содержимому, большую часть своей библиотеки крестный хранил возле кровати, в большом деревянном ящике — здесь стояли только почти нечитанные романы и несколько книг по бытовому волшебству.

Северус молчал, казалось вечность, а когда заговорил, чувствовалось, что каждое слово дается ему с трудом. Драко знал, что год директорства дался крестному непросто, но не мог никак подавить дрожь при мысли о том, каково ему было каждый день сидеть в кабинете наставника и друга, которого он сам же и убил.

— Видишь ли, Драко, Альбус, конечно, был сумасшедшим, и бывали моменты, когда искренне ненавидел его тайны, игры и полунамеки, но он знал меня лучше, чем я сам, он знал обо мне все. И он, хотя и по-своему, заботился обо мне.

Драко всегда считал бывшего директора чудаковатым безумцем, некогда великим волшебником, строящим из себя клоуна, но Северус рассказывал о нем совсем иначе, очень тепло.

— Дамблдор обожал имидж странного и немного смешного человека, с удовольствием носил мантии экстремальных расцветок, но он был удивительным собеседником, гением в некоторых отраслях науки.

Парень никогда не знал подробностей личной жизни крестного и понимал, что сейчас ему приоткрывается маленькая щелка в его прошлое, поэтому слушал не только не перебивая, но и не шевелясь.

— Твой отец так и не понял, почему я сменил сторону, Драко, он не выдавал меня, но и не доверял до конца. Изначально у меня были личные причины пойти к Дамблдору на поклон, предать своих друзей, но потом, — мужчина закрыл глаза, — я начал слушать абсолютно невозможные речи Альбуса. Я считал себя гением в зельеварении, но он находился на другом уровне. Я чувствовал рецепты, а он их видел, так же, как и заклинания, как и людей. Я до сих пор не могу простить его за то, что он заставил меня убить его.

Северус не отличался разговорчивостью и рассказывал о себе редко, но сейчас не остановился, словно желая оправдаться или извиниться. Он рассказывал о том, как едва живой выбирался из Визжащей Хижины, как создавал поддельный труп, как с трудом выбирался из апатии. Драко догадывался, что ему доверено отнюдь не все, но был благодарен хотя бы за какую-то откровенность — крестный редко баловал его этим.

— Я знаю, я должен был убедиться, что ты в порядке, но не был готов кого-то видеть. Я и сейчас не готов. Думаю, со временем я смогу снова стать собой.

— Ошибаешься. Я знаю тебя, ты хотел бы поселиться в норе и не выползать из нее, но так нельзя. Ты сейчас выглядишь значительно старше, чем во время нашей последней встречи. А виделись мы при плохих обстоятельствах.

Оба помрачнели, вспомнив полузаваленный коридор Хогвартса, несколько заклятий и короткие «все хорошо» на бегу.

— Предлагаешь торжественно объявить миру о моем воскрешении? Думаю, авроры мне будут рады.

— И еще раз ошибаешься. Они тебе разве что орден Мерлина второй степени передадут, да галеонов на счет подкинут. Об этом мало кто знает, но ты — герой войны. Догадаешься, благодаря кому?

На то, как Северус скривился, было приятно посмотреть:

— Поттер! — рявкнул он. Драко кивнул. Правда, почему Поттер решил повозиться и оправдать своего бывшего нелюбимого учителя, не знал никто, а Драко на свой вопрос получил только короткое: «Долги отдаю». Какие долги и за что именно — известно только Поттеру. Ну, и Северусу, наверное, но он точно ничего не скажет.

— Я не хочу возвращаться, Драко. Сейчас я на своем месте.

Драко бросил еще один взгляд за окно и вздохнул. Они начали операцию по поиску Северуса не слишком рано, да и времени прошло много, и на улице уже сгустились сумерки.

— Нам пора возвращаться в школу, крестный, — сказал Драко, — но мы продолжим наш разговор. Я не хочу, чтобы ты уничтожал себя этим унылым существованием.

— О, ты меня еще жизни поучи! — достаточно едко, но без злобы отозвался Северус и пошел провожать крестника к дверям. В прихожей он коротко, но крепко сжал руку Драко, и парень улыбнулся — рука была сухой, теплой и надежной.

— Не зли Поттера и береги голову, — сказал Северус напоследок, и Драко покинул его дом.

Обратно в рощу он шел очень медленно — дорога растянулась на добрые пятнадцать минут. В голове было множество мыслей, в которых ему не удавалось сходу разобраться, и не знал, что по-настоящему все смыслы и подтексты этой беседы сможет понять только спустя пару дней. Пока же его одолевали противоречивые чувства — он был счастлив, действительно счастлив от того, что Северус жив и здоров, но он не мог отбросить обиду. «Он прячется в своей скорлупе, — думал Драко, преодолевая искушение пнуть камень на дороге, — даже не думая о том, что мы с мамой чувствовали на его похоронах». В глубине души он надеялся, что у крестного найдется какая-нибудь очень важная причина, чтобы так отнестись к нему. «А если бы отец был в порядке? Что бы он чувствовал, хороня лучшего друга?». На этой мысли Драко фыркнул, остановился и встряхнул головой. Однозначно, этот год плохо влияет на его умственные способности. С каких это пор он, Малфой, позволяет чувствам и эмоциям управлять им? Крестный — тот еще змей, когда ему прищемили хвост, он юркнул в нору, лечить раны и злобно шипеть на незваных гостей. Он не подумал о друзьях и родных? Какое несчастье! «Бедный Драко, — издевательски сообщил он себе, — и как ты только это переживешь!». Драко не любил жалеть себя, и постарался с корнем вырвать из души обиду. Северус поступил так, как ему было выгодно и удобно, конец истории. Он явно надеется благополучно порасти мхом в своей дыре — плохо, этому нужно помешать. Составить план действий, посчитать риски, привлечь аналитика — Грейнджер, и чистую разрушительную силу — Поттера, и порядок.

«Кстати, — подумалось парню, когда тот уже почти дошел до ждущих его друзей, — интересно было бы взглянуть на то, как Поттер уделывает крестного на дуэли». Нет, расклад-то вполне логичный: Поттер — боевой маг, пусть и недоученный, но отлично впадающий в ярость, а Северус — ученый червь, который десятками изобретает заклинания, но драться не любит, за руки опасается, за нос, обладающий очень чутким обонянием, а в бою тот, кто боится ранений, всегда проигрывает. Но все же глянуть было бы весело.

— И что за анекдоты тебе рассказывал дядя Северус Снейп? — поинтересовался Поттер, увидев, как Драко улыбается, снимая мантию-невидимку.

— Не переживай, мы говорили о тебе, — отозвался он и чуть погромче добавил, — Грейнджер, ау! Книга не убежит, а вот мы с Поттером — легко.

Девушка оторвалась от книги по традиционной кельтской магии символов и удивленно захлопала глазами:

— Драко? Как ваша встреча с профессором? Ты уже вернулся?

Гарри и Драко переглянулись и вздохнули — только Грейнджер могла так зачитаться, чтобы пропустить все на свете.

Спрятав книжку в сумку, она оперлась на вовремя протянутую руку Драко, поднялась с земли и сверкнула глазами:

— Кто начнет рассказ первым?

Гарри откашлялся, и сказал:

— Знаете, сегодня с нами нет очень важного члена команды, поэтому я возьму его роль на себя и скажу сакральную фразу, — Гермиона засмеялась, Драко удивился, а Гарри торжественно произнес, — кажется, нам пора поесть!

Неделя слилась для Рона в череду почти одинаковых дней. Ссора с Гермионой тяготила и мучила его, немного одумавшись и придя в себя он понял, что, в сущности, зря обидел ее. Да, конечно, она тоже была не права, но разве он не привык к тому, что она, увлекшись каким-нибудь исследованием, забывает обо всем на свете? А он не просто обидел ее, он сам позвал ее на свидание, а потом бросил посреди улицы, одну. Это поступок не мужчины, а тряпки и труса.

Осознав это, он хотел было помириться с девушкой, но она демонстративно игнорировала его, делала вид, что не слышит, когда он к ней обращается, садилась за обедом рядом с Гарри или Невиллом, а в гостиной появлялась редко. С друзьями пообщаться на этой неделе тоже удавалось мало — Гарри был занят какими-то своими мыслями, часто общался со слизеринцами или уходил бродить по замку в одиночестве, Невилл почти все время проводил с Луной, а приятели — Дин и Симус — отдалились от всех остальных. Единственное, что спасало, так это полеты. Отборочные испытания в команду по квиддичу Рон назначил на третью неделю сентября, а пока пользовался свободой и часто и подолгу летал над замком. В один из таких вечеров он, спустившись с метлы, обнаружил на трибуне Лаванду. Покраснев, она призналась, что летает ужасно, но очень любит смотреть на чужие полеты. Рон не мог не признаться хотя бы себе — внимание Лаванды ему действительно было приятно. Как-то он, закончив полет, предложил поучить девушку держаться на метле. Сначала он усадил ее позади себя и поднялся невысоко, на небольшой скорости паря над квиддичным полем. Лаванда изо всех сил обхватила его за талию, прижалась лицом к спине и изредка ойкала — было смешно, но мило. На следующий вечер он взял одну из школьных метел и уговорил Лаванду сесть на нее. Сначала она отнекивалась, говоря, что обязательно упадет, стоит ей подняться в воздух, но после десяти минут уговоров все-таки согласилась. Она летела совсем невысоко, Рон держался рядом, с палочкой наготове, чтобы, в случае чего, сразу же подхватить ее заклинанием левитации.

Они летали так полчаса, и под конец Лаванда даже рискнула подняться метров на пять и помахала Рону рукой, правда, сразу же испугалась и вцепилась в древко изо всех сил. Спустившись с метлы, она со смехом призналась, что так страшно, но весело ей никогда не было. Рон ответил, что она еще и в киддич будет играть. Так, смеясь, они вернулись в замок. Была пятница, и идти в шумную переполненную гостиную не хотелось, поэтому Рон предложил до отбоя где-нибудь прогуляться. К сожалению, даже ранней осенью замок мало был предназначен для прогулок — в длинных коридорах было холодно, гулял сквозняк, рыцарские доспехи скрипели и изредка поворачивались пустые шлемы, словно следя за учениками. Раньше уютным местом могла стать Выручай-комната, но после пожара никто не смог ее открыть вновь.

— Можно посидеть в нашей чайной комнате, — предложила Лаванда, и Рон удивленно захлопал глазами.

Оказалось, любительницы прорицаний — Лаванда, сестры Патил и еще несколько девчонок с разных факультетов — еще на третьем курсе устроили себе в одном из пустых классов чайную комнату, похожую на класс Трелони. Сейчас компания распалась, и в комнате никто не бывает, но кресла, пуфики и столики там все еще стоят.

Пока шли туда, на пятый этаж, Рон спросил:

— Слушай, вот за что вам так нравятся Прорицания? Трелони же, прости, просто шарлатанка.

Лаванда покачала головой:

— Вовсе нет. Она произнесла несколько настоящих пророчеств, хотя и не помнит их.

Об этих пророчествах Рон знал, но ничего не сказал, точно зная, что это не его секрет.

— Все учителя создают свою имидж. МакГонагалл вот — строгая, серьезная, у нее на полках книги, атмосфера очень рабочая. Флитвик — он добрый, у него всякие безделушки на полках, и сам он легкий, несерьезный, его никто не боится. Или покойный Снейп — настоящий некромант или средневековый алхимик, у него и заспиртованные существа в шкафах стоят, и полутьма. А профессор Трелони хочет, чтобы ее считали странной, не от мира сего.

Рон хмыкнул — это ей точно удается на все сто.

— На самом деле, прорицания сильно помогают в жизни, я особенно люблю карты и хрустальный шар. Но нужно особое состояние, иначе ничего не выйдет.

Лаванда негромко, но оживленно говорила всю дорогу до чайной комнаты — небольшого кабинета, закрытого простым «Коллопортусом», внутри уставленного мягкими сидениями и низенькими столиками. Рон опустился в одно из кресел, Лаванда опустилась на низенький пуфик и спросила:

— Хочешь чаю?

После долгих полетов горячий чай казался пределом мечтаний, поэтому Рон не сдержал довольную улыбку, увидев, как Лаванда достает из серванта у закрытого голубыми шторами окна фарфоровый чайник, заварку и начинает колдовать. По кабинету поплыл терпкий запах чайных листьев, и уже через минуту Рон получил свою чашку. На столике возле него появилась изящная вазочка с крекерами.

— Откуда?

— Ну, — пожала плечами девушка, снова садясь на пуфик, — мы не хранили здесь еду, только перекус, который точно не испортится.

Рон съел пару крекеров и предложил:

— Слушай, мы же можем попросить эльфов принести нам чего-нибудь посущественней?

Лаванда прикусила палец и засмеялась:

— Какая я глупая! Рон, ты просто молодец! Винки!

Посреди комнаты появилась эльфийка с чересчур большими ушами и круглыми голубыми глазами.

— Винки слушает мисс.

— Винки, принеси нам поужинать, мне — рыбы, а Рону — мяса и картошки. И нам обоим чего-нибудь сладкого к чаю.

— Винки сделает, мисс, — ответила эльфийка и с хлопком исчезла.

Рон не сдержал улыбки. Лаванда даже запомнила, что он предпочитает на ужин! Невольно на мгновение в голове мелькнуло сравнение — Гермиона никогда не знала, что он любит, но Рон это сравнение прогнал. Хотя спорить было глупо — Лаванда могла бы стать кому-нибудь просто идеальной женой. Кому-нибудь, но не ему. Рон почувствовал в душе горечь о того, что его жена в будущем не будет помнить его любимых блюд, не станет заваривать чай, никогда не признается, что он знает что-то лучше нее. «Я уже принял решение, — осадил себя Рон, — Лаванда замечательная, но с Гермионой нас связывает больше, чем просто привязанность или даже влюбленность».

Лаванда, видя, что он задумался, молча пила чай, а потом расставляла на столе принесенный Винки ужин. Ни словом она не нарушала его мыслей, и только когда увидела, что он потряс головой, возвращаясь в реальность, мягко улыбнулась:

— Нам принесли ужин! — положила на широкую тарелку две куриных ножки, картофельное пюре и протянула Рону.

Парень взял тарелку, устроил ее у себя на коленях поудобней и принялся за еду, то и дело посматривая на Лаванду.

Та ела аккуратно, как и всегда, и тоже регулярно кидала на него внимательные, но очень доброжелательные взгляды. Рон, чтобы не показаться невоспитанным, тоже следил за манерами и молчал — как-то неожиданно вспомнились все мамины «не болтай с набитым ртом» и «не чавкай», которые он уже много лет упорно игнорировал просто назло. После еды Лаванда налила еще по чашке чая и перебралась в другое кресло, не забыв быстрым заклинанием очистить всю посуду.

— Ты здорово придумал — позвать эльфа. Мы так иногда делали, но я почему-то совсем забыла.

— Не страшно, бывает, — отозвался Рон.

Сидя в кресле с ногами Лаванда выглядела очень домашней, с ней было уютно просто молчать. Он помнил, что раньше она много красилась, но в этом году ни разу не видел на ее лице яркой косметики. Так она была даже более симпатичной — очень мягкой и женственной. Рон перевел взгляд на собственные ноги, решив, что так безопасней. Словно уловив смену его настроения и легкое смущение, девушка нашла нейтральную тему и спросила:

— А ты будешь набирать новую команду по квиддичу?

Рон ответил, что обязательно, а потом удивленно спросил, неужели она решила все-таки попробовать себя в спорте.

Лаванда засмеялась:

— Ни за что! Но я обязательно хочу прийти и посмотреть! Мне кажется, ты будешь просто замечательным капитаном!

Рон чуть покраснел — пока она была единственной, кто ему об этом сказал, а ему очень важно было знать, что кто-то в него верит.

— Увы, нам придется искать нового ловца — Гарри категорически отказался играть в этом году.

Лаванда чуть наклонила голову, и Рон пояснил:

— Он говорит, что наигрался до конца жизни, и не хочет больше жить тренировками.

— Обидно, он же хороший ловец, да?

Рон согласился, но признался, что понимает друга — у того не было ни одного легкого года в школе, и он заслуживает отдыха.

Почти полчаса они говорили о квиддиче, причем Рон несколько раз пытался перевести разговор в другое русло, боясь, что Лаванде скучно, но она уверяла, что ей очень интересно, задавала вопросы, уточняла непонятные моменты и просто очень внимательно слушала.

Когда большие часы пробили девять, Рон с сожалением понял, что пора идти в гостиную. Возвращаться не хотелось, но и попасться Филчу в темном коридоре после отбоя было бы глупо, поэтому парень встал, подождал, пока Лаванда уберет в сервант чайный набор, и открыл перед ней дверь.

Гостиная встретила их легким гулом голосов, и Лаванда расстроенно вздохнула, сказав, что, похоже, дальше продолжить разговор не выйдет. Рон пожелал ей спокойной ночи и провожал взглядом до тех пор, пока она не скрылась в комнате девочек. Сам он подошел к камину и сразу же оказался атакован фанатами из числа младших учеников. Малышня восторженно спрашивала его о приключениях, Гарри Поттере и драконе. Рассмеявшись, Рон сел в кресло возле огня и принялся отвечать на вопросы. Конечно, он не рассказывал всей правды — они с ребятами договорились ничего не говорить о крестражах, а о собственном предательстве он и сам упоминать не желал. К счастью, были истории, которые можно было рассказывать легко — о побеге на драконе из Гринготса, о плене у страшных, хотя и тупых егерей (помня о новом друге Гарри, Рон опустил название поместья, где их держали, и имя хозяев), об ужасной еде, о жизни в палатке… Рон всегда любил рассказывать истории, и когда Джинни была маленькой, с радостью придумывал для нее какие-нибудь сказочные небылицы, но в школе возможности что-то сочинять почти не было. И, оказавшись вдруг любимым героем всех гриффиндорцев и пуффендуйцев младше третьего курса, он получал настоящее удовольствие, в лицах описывая приключения.

— Вообразите себе дракона. Вы видели дракона? Огромный, с тусклой чешуей, слепой и очень злой. Мы пытались обойти его, но он как будто чувствовал нас, — в истории Рона не было упоминаний о работниках банка, — стоило нам сделать шаг, как он издавал низкий рык и выпускал огонь. Несколько раз мы были буквально на волосок от смерти, нам приходилось прятаться за колонны, задерживать дыхание и не выпускать друг друга из виду. Однако дракон был очень хитрым и голодным, он постепенно начал загонять нас в угол, и мы были вынуждены вскарабкаться на одну из скал.

Малыши затаили дыхание, представляя себе воочию страшную картину:

— Мы стояли на скале, а дракон водил носом в каком-нибудь футе от нас! Вдруг за его спиной упал камень — это же подземелья! — и он резко обернулся на звук. Мы поняли — сейчас или никогда! Один за другим мы запрыгнули на спину дракона. Его чешуйки были жесткими как камни и острыми как ножи, держаться было очень больно, но отпуститься значило погибнуть. И вот, мы на спине дракона. Что делать? Гермиона приняла решение и ударила заклинанием по хвосту зверя. От боли он рванулся вверх, и мы начали прокладывать ему дорогу сквозь своды пещеры.

К тому моменту, когда дракон с седоками на спине выбрался из замка, слушатели разразились аплодисментами.

Рон довольно улыбнулся и, бросив взгляд на наручные часы, притворно грозно сказал:

— А теперь пора спать!

Кто-то заныл, что хочет послушать еще, но Рон нахмурился, и нытье прекратилось. Пообещав ребятам завтра еще что-нибудь рассказать, он пожелал им спокойной ночи. К счастью, в гостиной не было его однокурсников — они бы не преминули посмеяться над тем, что Рон наслаждается лаврами героя. Его это расстраивало, но и молчать он не собирался — он не врал ни единым словом, они с друзьями действительно прошли через это все, а значит, он имеет право рассказывать детям все, что пожелает. Да и Лаванда считает, что он отличный рассказчик, а она не стала бы врать, верно?

После возвращения от Снейпа Гарри и Драко отправились, как они выразились, «размяться и сбросить напряжение», то есть, судя по всему, драться, а Гермиона осталась одна и засела в библиотеке — подумать. Ее еще на первом курсе очаровало это место — высокие стеллажи, запах бумаги, пергамента и чернил, жужжание тихих голосов и ощущение причастности к знаниям всего волшебного мира. И тогда же она поняла, что именно в библиотеке ей лучше всего думается, поэтому, выбрав книгу по истории заклинаний, она села за столик в углу, вытащила лист пергамента, перо и начала размышлять.

Основной причиной раздумий стали, уже традиционно, Малфой и Рон, но в этот раз Гермиона надеялась, что никто не помешает ей провести качественный анализ ситуации и разобраться, что же происходит в ее жизни. Раз уж она все равно не может помочь родителям, стоит взяться за посильную задачу.

Начать девушка решила с Рона, со старого друга, которого хорошо знала. Проблемы в отношениях у них начались в середине лета, когда Гермиона с головой погрузилась в психологию в попытках найти способ вылечить родителей. Тогда она часто отменяла их с Роном встречи, надеясь, что он поймет — спасти маму и папу ей сейчас гораздо важнее, чем провести с ним пусть даже самый замечательный день. К счастью, Рон действительно понял ее — ни разу не упрекнул, не сказал ничего резкого, ни разу не обиделся на отложенное свидание. Мог ли он на самом деле почувствовать себя ненужным, лишним в ее жизни? К сожалению, приходилось признать — мог. Рон всегда комплексовал, что играет вторые роли, остается в тени великого героя. В ее отношении он мог почувствовать пренебрежение или равнодушие. Тогда не удивительно, что он снова сошелся с Лавандой, которая смотрит ему в рот и ловит каждое слово. «И что теперь делать?» — спросила себя Гермиона и вздохнула. Плохой из нее психолог — похоже, идея заставить Рона ревновать была в корне ошибочной. Не стоит показывать, что в мире есть люди лучше него — он и так это знает. Увидев соперника, Рон не разозлится и не кинется в бой, он отойдет в сторону, в очередной раз почувствовав себя лишним и ненужным. Значит нужно полностью сворачивать общение с Малфоем, стараться помириться с Роном, больше времени проводить с ним, гулять, делать домашние задания, возможно — бывать у него на квиддичных тренировках. И, еще раз, никакого Малфоя.

Гермиона поежилась и перелистнула страницу книги, не читая. Идея прекратить всякое общение с Драко оказалась удивительно неприятной. Его вечные дурацкие шуточки, подначки, манера называть ее по фамилии — все это, конечно, раздражало, но зато с ним никогда не было скучно. А стоило завести разговор о зельях, как у него загорались глаза, менялся тембр голоса — он мог рассказывать о них часами, фанатично, совсем как Гермиона о каком-нибудь исследовании или проекте. Отказаться от всего этого было бы грустно, так же, как от его сонного ворчания на завтраке — в последнее время он повадился есть за столом Гриффиндора. Сонный Малфой был невообразимо забавен и даже мил, он с трудом держал спину прямо, ругался под нос, теряя вилку или нож, но всегда соблюдал столовый этикет, видимо, просто по привычке. Гарри как-то очень по-домашнему подкалывал приятеля, предлагал утроить водные процедуры, трансфигурировал яичницу в подушку, почему-то голубую, в цветочек, и тогда Малфой начинал грозно шипеть, угрожать страшными карами, которые тонули в очередном сдерживаемом зевке.

Гермиона улыбнулась своим мыслям — она и не думала, что в ее памяти хранится столько незначительных, но теплых подробностей. Она никогда специально не наблюдала за Драко, стараясь внимательно следить за Роном. Кстати о Роне, просто для самопроверки Гермиона решила вспомнить, как он завтракает. Память выдала несколько незначительных фактов — много ест, иногда чавкает, вызывая упреки всех девочек за столом, любит поболтать за едой. Непонятно, каким образом, но утреннего Малфоя Гермиона могла себе представить куда четче, чем утреннего Рона. Рон просто был, рыжий, нескладный, высоченный оболтус, смелый и самоотверженный, но не очень старательный. О нем она знала столько же, сколько о Гарри — легко могла бы, например, на глаз подобрать одежду, помнила, что он ненавидит рыбу с детства, а после их похода за крестражами, еще и грибы. Она без проблем могла бы из сотни работ найти две, написанные ее друзьями, в их почерках ей был знаком каждый угол, каждый наклон.

Мама говорила, что любящая женщина знает руки своего любимого до последней морщинки. Гермиона попробовала вообразить себе руки Рона. У него однозначно широкие ладони, на тыльной стороне — веснушки. Ногти он иногда грызет, поэтому они неровные. Волосы, кажется, достаточно густые и поднимаются от запястья. Она помнила отдельные факты, но не могла нарисовать картинку. «Ладно, — фыркнула она недовольно, — проведем эксперимент». Руки Гарри. Небольшие, тоже с обкусанными ногтями. Кажется, на ладонях есть мозоли от древка метлы. Пожалуй, все. «А если, например, руки, — Гермиона на мгновение задумалась, вспоминая знакомых парней, — Невилла?». Здесь память не выдала никакой информации. Тогда Гермиона рискнула вспомнить человека, связь с которым потеряла еще в начале войны — Виктора Крама. Увы, ей было четырнадцать, и во время их встреч она больше смотрела либо ему в глаза, либо в сторону, сама не своя от смущения. «Может, у меня просто плохая память на руки?» — предположила Гермиона и под конец вспомнила Малфоя. Теория затрещала по швам и лопнула, как воздушный шарик. Узкие ладони с длинными пальцами и гладкими ногтями встали у нее перед глазами сразу же. Вспомнились и выпирающие костяшки пальцев, и удлиненные средние фланги, и почти прозрачные светлые волоски, начинающиеся строго на косточках запястий. Вслед за этим мозг успешно подкинул воспоминания о неизвестного происхождения розоватом шраме на правой ладони и о массивном серебряном кольце на среднем пальце левой руки.

Гермиона спрятала лицо в ладонях, стараясь выкинуть эти мысли из головы. Нет, разумеется, ей не нравится Драко Малфой! Как только можно было подумать о такой чуши!

Немного помучившись стыдом, девушка взяла себя в руки и призвала на помощь здравый смысл. Разумеется, ей никак не мог нравится Драко Малфой, это даже звучит глупо. Вероятнее всего, у нее просто помутнение рассудка. Да, в последнее время он стал забавным, милым, иногда — очень понимающим и внимательным, но он остался все тем же редкостным придурком, который дразнил, обзывал и оскорблял ее на протяжении шести лет. Это же он называл ее грязнокровкой, он наколдовал ей огромные зубы, он, в конце концов, получил от нее удар в нос, когда насмехался над Хагридом и казнью Клювокрыла.

Он возглавлял Инспекционную дружину при Амбридж! При этой мысли Гермиона сжала кулаки, вспоминая его растянутое, вальяжное: «Ах, да, Грейнджер, я забыл, ты же грязнокровка, так что с тебя еще двадцать баллов».

Он не изменился, остался тем же отвратительным Малфоем! Тогда почему он так внимателен к ней сейчас? Почему так заботится, зачем целует ей руки? Немного уняв сердцебиение, Гермиона поняла, что это — ключевой вопрос. Малфой ничего не делает просто так, ему должно быть что-то от нее нужно. Но его возможные версии того, зачем же он с ней общается, просто нелепы!

Гермиона озаглавила лист пергамента крупным словом: «Зачем?», и ниже приписала: «1) Симпатия, 2) Экономическая выгода, 3) Политическая выгода, 4) Воздействие на других людей, 5) Игра». Она специально писала свой список так, чтобы, даже попади он в чужие руки, его нельзя было бы использовать против нее. Ни одного имени, ни одного открыто выраженного подозрения — ей все понятно, а для других листок не представляет интереса. В книгах и фильмах Гермиона больше всего ненавидела моменты, когда герой пишет что-то очень важное, а потом оставляет свои записи на видном месте и влипает в неприятности, поэтому всегда старалась шифровать любые записи.

Итак, экономическую выгоду можно легко отбросить. Да, сейчас у Малфоя финансовые проблемы, но его поддерживает Гарри, а даже если бы он и собирался стать альфонсом, то выбрал бы не одинокую девушку с небольшим счетом в банке, а какую-нибудь богатенькую Гринграсс. Также легко перечеркнуть блок «Игра». Конечно, можно было бы предположить, что он заключил с кем-то пари, но он не дурак и не станет связываться с Гарри, который наверняка отомстит за подругу. Малфой хитрец, а не самоубийца. Также почти наверняка можно отказаться от четвертого пункта. Шантажировать ей можно только Гарри или Рона, но у Рона почти ничего нет, а Гарри вряд ли поддастся шантажу — у него просто включится боевая ярость и он перебьет и шантажиста, и всех, кто его окружает.

Остается политика или личный интерес. Как политическая фигура она сейчас достаточно много значит — героиня войны и подруга Гарри Поттера. Сблизившись с ней, можно серьезно повысить свое влияние в мире магии. Гермиона вздохнула, уверенной рукой зачеркнув слово «Симпатия». Малфою нужно восстановить свой политический статус, и она может ему быть в этом полезной. Гермиона разорвала пергамент и сунула его в карман, собралась и вышла из библиотеки. Как обычно, после четкого анализа все стало ясно, понятно и очень грустно. В глубине души ей хотелось бы, чтобы разум помог остановиться на первом пункте списка.

В гостиной Гриффиндора, в кресле у камина обнаружилась одинокая Джинни. Гермиона подошла к ней и села рядом. Девушка перевела на нее взгляд и спросила:

 — Из библиотеки?

Гермиона кивнула, а Джинни хмыкнула:

 — Хоть что-то остается неизменным.

 — Гарри? — уточнила Гермиона и получила в ответ утвердительный кивок.

 — Я просто иногда боюсь, что мне не хватит сил дождаться его снова, — сказала Джинни и сглотнула. — Сначала я ждала, пока он ввязывался в приключения, потом ждала с многочисленных отработок и из новых приключений. Весь прошлый год ждала, даже не зная точно, жив ли он. Я так надеялась, что дождалась его, что совершила большую глупость.

Джинни, казалось, говорила сама с собой, а не с подругой, но Гермиона о многом догадывалась.

 — И теперь я снова жду, в этот раз — пока он приходит в себя. Просто раньше было проще.

Гермиона пересела на подлокотник кресла Джинни и обняла ее за плечи. Она иногда просто не понимала, как подруга умудряется любить Гарри — он же совершенно невозможен! Вечно совершающий подвиги, вечно спасающий других, он всегда умудрялся забывать про себя и про самых близких ему людей. Иногда Гермионе казалось, что Гарри начинает замечать человека только в тот момент, когда его надо спасти. И, кстати, Малфой — отличный тому пример. Будь у того все в порядке, Гарри продолжал бы презирать его.

 — Я иногда думаю, сколько же сил нужно, чтобы его любить, — словно прочитав ее мысли, сказала Джинни.

 — Из-за его стремления всех спасать?

 — Нет, — рассмеялась девушка, — к этому-то я как раз привыкла. Из-за того, что он лишает других права на принятие решения.

С этим трудно было не согласиться, Гермиона кивнула, а Джинни продолжила:

 — Вот сейчас, он решил, что отдалиться от меня на время необходимо. Причем, заметь, для моей безопасности и благополучия. Ты думаешь, он поинтересовался моим мнением?

Ответ повис в воздухе. Джинни тряхнула своей рыжей гривой и резко сменила тему:

 — Признайся, ты влюбилась в хорька!

Гермиона от такого заявления чуть не свалилась с подлокотника:

 — С чего ты взяла?! Ты же знаешь, я и Рон…

 — Ты и Рон — самое смешное, что я слышала в своей жизни, — безапелляционно заявила Джинни. — Не говори ерунду, Гермиона. У вас с моим братом общего — совместные приключения и Гарри. В семейной жизни вы просто поубиваете друг друга.

 — С чего ты взяла? — повторилась Гермиона, пытаясь ответить сразу на два вопроса: как Джинни могла догадаться и права ли она.

 — Что вы не подходите друг другу? Это скажет тебе любой, обладающий мозгом. Ронни обожает вкусную еду и квиддич, а его девушка должна смотреть ему в рот. А ты не можешь даже омлет приготовить, ненавидишь спорт и готова двадцать четыре часа в сутки говорить о своей работе. Кажется, у вас нет будущего, и это очевидно.

Гермиона выдохнула, потом снова вдохнула, собираясь поспорить, а Джинни продолжила:

 — С Малфоем тоже очевидно. Ты слушаешь его научные бредни, споришь с ним в библиотеке и, да, Гермиона Грейнджер, я это видела, ты краснеешь, когда он целует тебе руку. Кстати, старомодно, но мило.

Джинни самодовольно улыбнулась и откинулась на спинку кресла. Гермионе крыть было нечем, потому что, как ни крути, подруга была полностью права.

Некоторое время они помолчали, а потом Гермиона решительно встала и предложила:

 — Пойдем, посмотрим на них?

Джинни догадалась, о ком идет речь, и сразу же подскочила со своего места. Ее глаза заблестели любопытством.

 — Они дерутся, да?

Гермиона кивнула, и вдвоем они быстро направились к тому кабинету на первом этаже, где как-то раз Малфой вытирал Гермионе слезы и рассказывал про свою маму.

Возле двери девушки остановились, и Гермиона аккуратно начала приподнимать защитные и заглушающие чары. Через пару минут ей это удалось, и они с Джинни прижались щеками к двери, заглядывая в кабинет через узкую щель.

Похоже, шел уже не первый спарринг — от мебели в классе остались только щепки, у Гарри на щеке виднелась длинная царапина с подсохшей коркой крови, а Драко прихрамывал на правую ногу.

Лучи невербальных заклинаний пронизывали воздух с огромной скоростью, противники, несмотря на ранения, двигались ничуть не медленней, ловко уходя от опасности и переругиваясь.

 — Изящней танцуй, Драко! — рычал Гарри, посылая в Малфоя сразу три разноцветных луча, в одном из которых Гермиона узнала «Остолбеней», а два других опознала как что-то темномагическое. Сердце предательски дрогнуло, но Драко принял на щит одну темную гадость, а от остального просто увернулся.

 — Поцелуй меня в зад, Гарри! — отозвался Драко завершив точный, но не грациозный из-за травмы прыжок и запуская в соперника свой веер заклятий. Тихо всхлипнула Джинни, но почти сразу же выдохнула: Гарри поймал проклятья на обломок парты. К сожалению, защита оказалась не слишком сильной и лопнула на несколько кусков, один из которых все-таки ударил Гарри по правой руке.

В этот момент что-то изменилось, Гермиона и Джинни отпрянули от щели, перевели дыхание и снова прижались к двери, чтобы увидеть, что бой закончен. Драко стоял возле Гарри, равномерно постукивал по его плечу и повторял:

 — Ты здесь, в безопасности, война закончена.

Гарри стоял неподвижно смотрел в пространство, его руки были крепко сжаты в кулаки. Через минуту его отпустило, он расслабился и пошатнулся:

 — С меня хватит.

 — Я заметил, — согласился Драко.

Гарри чуть повернул голову в сторону выхода и велел:

 — Заходите!

Гермиона и Джинни переглянулись, но вошли. Драко фыркнул, но вопрос, который явно вертелся у него на языке, не задал. Гермионе тоже хотелось бы знать, как Гарри их обнаружил, но парнем уже завладела Джинни. Она усадила его на спешно восстановленный стул и аккуратно водила палочкой над его щекой, заживляя порез. Малфой глянул на них и предложил:

 — Пошли отсюда?

Гермиона согласилась, что друзьям лучше побыть вдвоем, и вместе с Малфоем вышла из кабинета, восстанавливая защитные чары.

 — Ты пыльный и раненый, — сказала она, когда они прошли с полсотни шагов. Малфой хмыкнул, очистил себя «Эванеско» и что-то наколдовал на ноге.

 — Помощь нужна? — спросила девушка. В ответ получила возмутительное:

 — От тебя — всегда нужна, Грейнджер. Мне всегда нужна помощь с тем восхитительным массажем, в котором ты — настоящий профессионал.

На взгляд Гермионы, это звучало достаточно возмутительно, поэтому она замолчала. Они расстались у входа в гостиную Гриффиндора. Малфой привычным жестом склонился к ее руке, но вместо того, чтобы, как всегда, обозначить поцелуй, он задержал ее руку и кончиком языка провел по тыльной стороне ладони. Гермиона почувствовала, как на мгновение перехватывает дыхание, а когда обрела способность говорить, Малфой уже выпрямился и сказал:

 — Хорошего вечера, Грейнджер!

После чего просто развернулся и пошел прочь. Гермиона влетела в гостиную и быстро поднялась в спальню, где упала на кровать и уткнулась лицом в подушку, призывая на помощь логику, здравый смысл и рациональное мышление.

Драко, чуть морщась от боли в лодыжке, шел в подземелье. Он пребывал в прекрасном расположении духа. В конечном итоге, день прошел замечательно. Он увидел живого и здорового крестного, сумел остановить Поттера от впадения в боевой транс и (Драко хмыкнул) смутил Грейнджер.

Девушка заняла в его мыслях достаточно большое место. Он уже видел, как люди, еще сейчас презирающие его, вновь начинают искать его расположения. Он видел обновленный, восстановленный мэнор, себя, сидящего во главе стола, наследника, улыбающегося ему фирменной малфоевской улыбкой. Правда, его немного смутило, что у воображаемого наследника были не прямые, а сумасшедше-курчавые волосы, совсем как у Грейнджер. Но он успокоил себя тем, что, в конце концов, собирается жениться именно на ней. А значит, совсем не удивительно, что у его наследников могут быть ее черты!

В пустой спальне для девочек старшего курса Когтеврана субботним вечером было тихо и спокойно. Луна лежала на кровати и водила палочкой у себя перед носом, плетя что-то странное, похожее на золотистую паутину. Ее две соседки где-то гуляли.

Паутина на самом деле была кружевной салфеткой. Луна заметила, что такие неторопливые занятия рукоделием с помощью магии помогают очистить сознание лучше любой медитации, поэтому часто заменяла традиционные упражнения перед сном созданием совершенно бесполезных в практическом смысле, но красивых и действительно волшебных вещей.

Ей уже почти удалось доплести десятый ряд, когда она почувствовала резкую боль в груди. Недоделанная салфетка растаяла в воздухе, осыпав девушку золотыми искрами, но она не смогла насладиться красотой, сжавшись в комочек и стараясь унять разгорающийся в области сердца пожар. Боль оказалась настолько сильной, что буквально вымела из головы девушки все посторонние мысли, затопила сознание. Луна прикусила губу, чтобы не закричать, вцепилась пальцами в покрывало на кровати, сминая его. Вместе с болью пришли слепота и глухота, Луна больше не чувствовала даже отголосков чужих эмоций, словно оказалась одна в огромном замке.

Все закончилось так же неожиданно, как и началось. Боль отошла, оставив девушку без сил задыхаться на постели. Что это было? Луна не знала, и, едва сумев сесть и поставить ноги на пол, сразу же решила, что ей нужно поговорить об этом с профессором Снейпом.

Профессор не раз напоминал ей, что, если произойдет что-то странное или необычное, ей следует рассказать ему об этом. Кажется, сейчас как раз тот самый случай.

Луна встала, набросила на себя мантию и, чуть пошатываясь, направилась к выходу из комнаты. В гостиной, к счастью, тоже было не слишком людно — в этом году словно наверстывая упущенное за время военного положения, ученики почти не сидели в четырех стенах, предпочитая непогоду затворничеству. Всего трое или четверо младшекурсников сидели возле огня и читали, да несколько пятикурсников отрабатывали в углу движения палочкой. Луна улыбнулась, выходя из гостиной — когтевранцы, как всегда начинали готовиться к СОВ еще в конце четвертого курса.

До границы антиаппарационной зоны девушка дошла без проблем — после занятий с профессором Снейпом она стала легко различать эмоции людей на небольших расстояниях, поэтому сумела не попасться на глаза ни учителям, ни студентам.

Едва зайдя во двор дома Снейпа, Луна поняла, что что-то произошло. Еще недавно достаточно аккуратный, хотя и не слишком ухоженный дворик выглядел так, словно здесь шла магическая дуэль или кто-то взорвал волшебные петарды.

Дверь дома была открыта, и Луна, чуть поколебавшись, вошла внутрь.

 — Профессор Снейп! — громко позвала она. — Извините, что я вас потревожила!

Ей никто не ответил, и Луна уже почувствовала липкий, военного времени страх найти в доме не профессора, а мертвое тело, но, к счастью, способности эмпата ее спасли. Войдя в гостиную, она сразу же увидела отголоски незнакомых ей эмоций, принадлежавших, безусловно, профессору.

 — Профессор! — позвала она еще раз и, не дождавшись ответа, медленно направилась в сторону комнаты, за дверью которой скрывался хозяин дома. Кажется, там располагалась его спальня.

У двери девушка остановилась. Во-первых, воспитание не позволяло ей просто войти в спальню постороннего человека. Во-вторых, ей было неловко отвлекать профессора своими проблемами, тем более, что боль больше не возвращалась, и сейчас решение навестить учителя в неурочное время казалось легкомысленным и неверным.

Луна оперлась о дверной косяк, решая, что делать. Как обычно, она попробовала представить, как бы поступили ее друзья на ее месте. Конечно, Гарри бы ворвался в комнату не задумываясь — он был очень импульсивным, ничего не боялся и редко думал об удобстве других людей. Невилл, пожалуй, долго стучал бы, а не дождавшись ответа, покинул бы дом. Он был очень хорошо воспитан. Гермиона запустила бы диагностирующие заклинания, убедилась бы, что профессор спит, а потом осталась бы ждать в гостиной. Джинни наложила бы дезиллюминационные чары и пробралась бы в комнату.

Луна улыбнулась своим мыслям и спросила себя: «А как поступит Луна Лавгуд?». Пожалуй, своих друзей она знала лучше, чем себя. Их эмоции и чувства всегда были ей видны, даже если она не всегда осознавала это. А вот себя она знала плохо.

Одно было очевидно — стоять под дверью глупо. Нужно либо зайти, либо вернуться в Хогвартс. Луна закрыла глаза и окунулась в чуть приглушенные дверью эмоции профессора.

Общий набор был ей совершенно незнаком. Это был фиолетово-желтый поток, пахнущий яблоками и полынью, в котором звенел тоненький противный колокольчик. Он ошеломлял и сбивал с ног, топил. Луна с трудом удержалась от того, чтобы не вынырнуть из столь сильных и болезненных чувств, а потом собралась с силами и начала раскладывать увиденное по полочкам. Вот фиолетовое, пахнущее полынью отчаяние, смешанное с гневом, изредка прорывающимся красными всполохами. Рядом — желто-лимонная ненависть к себе, сплетенная с едва заметным привкусом ненависти ко всему миру. Яблоками пахнет надежда, а мерзкий звон — отвращение. Всю эту феерию цветов, вкусов, звуков и запахов сверху накрывала совершенно незнакомая Луне серо-зеленая пелена. Она была густой, тягучей, пахла чем-то средним, между огневиски, который Луна никогда не пробовала, и прелой травой.

Открыв глаза, Луна едва не упала — эмоции профессора оказались тяжелыми и болезненными. Увидь она в его чувствах усталость или равнодушие, она вернулась бы в школу. Но оставлять человека одного с таким хаосом в душе просто не могла. Профессор очень много делает для нее, поэтому Луна решила, что будет правильным хотя бы немного помочь ему.

Постучать в дверь комнаты оказалось сложно и страшно. Луна никогда не была такой же храброй, как ее друзья, поэтому почти пять минут простояла с поднятой рукой, не решаясь нарушить тишину дома резким стуком. Наконец, упрекнув себя в нерешительности, она постучала.

Некоторое время ничего не происходило, а потом изнутри, кажется, сняли какие-то заглушающие чары, потому что Луна сумела услышать тяжелое дыхание профессора, шаркающий звук и резкий, отрывистый, произнесенный срывающимся на концах слов вопрос:

 — Кто здесь?

Не успела Луна назвать себя, как из комнаты донеслось:

 — Отвечайте, кто здесь!

 — Профессор, извините, что тревожу вас! Это Луна Лавгуд! — быстро произнесла девушка. По голосу и по эмоциям профессора можно было предположить, что, промолчи она еще мгновение, он атаковал бы.

Профессор был напуган. Луна прижала руку к губам. Даже мысль об этом казалась противоестественной. Даже уставший и почти сломленный, профессор оставался в ее глазах совершенно бесстрашным, язвительным и равнодушным человеком. Представить себе, что он может чего-то бояться, было почти кощунственно.

 — Лавгуд! Что вы здесь делаете?

Собравшись с мыслями, Луна в нескольких словах объяснила, в чем дело.

Из комнаты донесся странный звук, который для себя Луна интерпретировала, как стон отчаяния, поэтому на всякий случай добавила:

 — Простите.

 — Посидите пока в гостиной, — велел профессор, и Луна послушалась.

Сидя на диване, она пыталась понять, что же произошло с профессором Снейпом. Будь рядом Гермиона, она, конечно, легко бы обо всем догадалась — в ней пропадал талант сыщика. Луна такой проницательностью не обладала, хотя некоторые выводы и смогла сделать. Для начала, можно предположить, что Снейп вряд ли станет запускать петарды, да и дома их хранить не будет. Значит, скорее всего, во дворе сегодня действительно шла дуэль. Сегодня Луна ушла от профессора достаточно рано — профессор Флитвик вызвал ее к себе к двум часам дня, и ей пришлось вернуться в школу к этому времени. Сейчас восемь, значит, за прошедшие шесть-семь часов кто-то пришел к профессору, подрался с ним, но не ранил, а потом ушел, оставив хозяина дома в ужасном эмоциональном состоянии. Один вопрос — кто это был? Здесь логика Луны пасовала перед отсутствием фактов.

Профессор все еще не показывался из комнаты, и Луна, заскучав, вытащила из кармана с чарами незримого расширения блокнот и карандаш. Дома она складывала рисунки в стол, а в школе предпочитала рисовать в альбоме и носить с собой.

Вчера на листе бумаги появились обнимающиеся и улыбающиеся Гарри и Джинни. Она давно не видела их такими, но очень хотела увидеть. Рисованный Гарри, в отличие от настоящего, не оглядывался по сторонам, ожидая нападения. Он смеялся и кружил Джинни, которая обнимала его за шею и запрокидывала голову, так что ее рыжие волосы развевались в воздухе.

Увидев, что Луна смотрит на них, ребята насупились и одновременно показали ей кулаки. Луна погрозила им пальцем, чтобы не хулиганили, и перевернула страницу. Вполне ожидаемо из-под ее карандаша вскоре появился достаточно узнаваемый профессор Снейп. В этот раз он был нарисован в полный рост и недовольно кривился, пока Луна заштриховывала его мантию. Конечно, он недоволен тем, что она получилась серая, а не черная, но тут уж ничего не поделать — черный карандаш она не захватила, только простой.

Мантия была докрашена, и профессор тут же поправил ее движением плеча, а после скрестил руки на груди и посмотрел на Луну злобным взглядом. Она хмыкнула — крошечный, чуть больше ее ладони Снейп был крайне забавным, и немного подправила ему прическу, нарисовав свисающую на лицо прядь волос. Профессор в ярости отбросил ее назад, но упрямая прядь вернулась на место. Немного понаблюдав за рисунком, Луна стерла так раздражавшие профессора волосы с его лица и принялась восстанавливать немного расплывшийся глаз, и вдруг ощутила волну чужих эмоций, который сразу же интерпретировала как гнев, смешанный с любопытством и нервной веселостью.

Луна покраснела и закрыла альбом, после чего обернулась. Разумеется, за ее спиной стоял вполне живой и настоящий профессор. Он хмурился, совсем как рисунок, но в его эмоциях и взгляде проскальзывали искорки веселья.

 — Любопытное у вас хобби, мисс Лавгуд, — сказал он, дернув уголком губ. Луна подумала, что он скрывает улыбку.

 — Простите, сэр, — на всякий случай сказала Луна, хотя и не чувствовала себя виноватой. Ей просто было неловко оттого, что профессор увидел, как она рисует его портрет.

 — Разрешите ознакомиться? — спросил Снейп и протянул руку. Луна вздохнула и отдала альбом.

По счастью, в нем не было ничего лишнего или слишком личного — такие рисунки Луна хранила дома. Там, например, лежал портрет Невилла, посылающего ей воздушные поцелуи, который Луна нарисовала еще прошлым летом, когда была немножко влюблена в него. Обнаженный греческий бог Аполлон, статую которого Луна увидела года три назад, в музее, остался там же.

Снейп тем временем раскрыл альбом на первой странице и все-таки не сдержал легкой улыбки. На первом рисунке несколько первокурсников в мантиях с надписями: «Гарри Поттер — мой кумир» пытались обнять Гарри, а он с выражением дикого ужаса на лице бегал от них кругами по гостиной Гриффиндора — комнате, оформленной в красно-золотых тонах.

На второй странице Гермиона замахивалась тяжелой «Историей Хогвартса» на Рона, жующего огромную куриную ногу. Рон пригибался и пытался отмахиваться этой самой ногой, с которой летели капли соуса и попадали Гермионе на нос. Потом шли портреты учителей — профессор МагГонагалл превращалась в кошку, профессор Флитвик левитировал сам себя, а профессор Спраут укачивала плачущую мандрагору.

На собственном портрете крупным планом профессор Снейп закашлялся, а потом, чуть приподняв брови, понаблюдал, как его изображение кривит губы и закатывает глаза. Однако, судя по всему, наибольший интерес у профессора вызвало парное изображение Гермионы и Драко Малфоя. То, что они нравятся друг другу, было, кажется, очевидно всем, поэтому Луна без зазрения совести нарисовала их вместе. Драко Малфой смотрел на Гермиону, поправляя на пальце крупное кольцо, а Гермиона, чуть опустив глаза, теребила в руках справочник по Нумерологии. Этот портрет оказался не слишком подвижным, ребята просто изредка бросали друг на друга взгляды, а когда думали, что их никто не видит, брались за руки. Именно этот момент и подсмотрел профессор, после чего нервно спросил:

 — Это ваша фантазия, я надеюсь?

Луна взглянула в отвернувшихся друг от друга Гермиону и Малфоя и хихикнула:

 — Не совсем.

Снейп что-то прошипел сквозь зубы и перелистнул страницу. Отсмотрев с почти непроницаемым выражением лица все остальные рисунки, он закрыл альбом и вернул его владелице, ровным голосом сообщив:

 — Да у вас талант, мисс Лавгуд.

Потом как-то странно всхлипнул и громко рассмеялся. Луна спряталась за альбомом. Вид смеющегося профессора Снейпа был настолько необычным и невероятным, что она опасалась, как бы он не убил свидетеля, то есть ее.

Отсмеявшись и вытерев с глаз слезы, Снейп взял себя в руки и снова стал серьезным, и Луна пообещала себе, что обязательно потом нарисует эту картину (если, конечно, профессор не запустит в нее «Авадой»).

 — Итак, к делу, Лавгуд. Что у вас случилось?

Луна спрятала альбом в карман и рассказала о резком приступе боли и о том, как на мгновенье потеряла зрение, слух и свои эмпатические способности.

Снейп нахмурился и еще несколько раз попросил подробно описать тот или иной симптом. Потом сцепил пальцы в замок и нахмурился. От недавнего веселья не осталось и следа.

 — Лавгуд, у меня для вас две новости.

Судя по лицу профессора, обе были плохими. Словно прочитав ее мысли, он сказал:

 — Нет, одна все-таки хорошая. Очень скоро у вас есть шанс обрести полный контроль над способностями. Вторая, правда, плохая. У нас с вами на обучение времени совсем немного, думаю, пара месяцев. Потом вам нужно будет пройти инициацию.

Луна сглотнула. Мысль об инициации вызвала у нее панический ужас, и, видимо, именно поэтому она жалобно и глупо спросила:

 — И без нее никак?

Профессор посмотрел на нее как на умственно-отсталую:

 — Лавгуд, не позорьтесь! Не при нынешнем правительстве будет сказано, но вы чистокровная ведьма. Так не порите чушь!

Луна опустила голову. Конечно, профессор был прав. Только вот менее страшно не становилось.

 — Советую вам начать искать кандидатуру, — как-то отстраненно сказал профессор, привычным задумчивым жестом потирая подбородок.

Девушка буркнула что-то близкое к «угу».

 — Еще одна хорошая новость — вряд ли приступы будут повторяться. Пока можете возвращаться в замок. Жду вас завтра в одиннадцать.

Снейп встал, и Луна тоже поднялась с дивана. Проходя мимо него к двери, Луна вдруг поняла, что это была за серо-зеленая пленка. От профессора пахло не как обычно, травами, шоколадом и горьким цитрусом. Поверх этого запаха стойко различался аромат антипохмельного зелья.

«Интересно, — подумала Луна, — что же так сильно довело профессора, что он пил среди белого дня, да еще и один?».

Ответа на этот вопрос у нее не было, и девушка, задавив на корню свое любопытство, вышла за границу защитных чар и аппарировала обратно в Хогвартс.

На лестнице ей встретился спускающийся вниз Драко Малфой. Он поздоровался с ней и прошел дальше, но от внимания Луны не укрылось, во-первых, его приподнятое настроение, а во-вторых, хромота. Где он мог пораниться? Упал на лестнице? Или с кем-то подрался? Кажется, они с профессором Снейпом в родстве. Луна покачала головой и продолжила пусть наверх. Как ни заманчиво было предположить, что Малфой сегодня побывал и профессора, и они устроили дуэль, это явно была слишком уж слабая теория.

Возле гостиной Когтеврана Луну поджидал Невилл. Увидев ее, он помахал рукой, улыбнулся и спросил:

 — Как дела?

Луна улыбнулась в ответ, ответила, что все прекрасно, и согласилась немного постоять и поболтать.

В голове крутились слова профессора Снейпа о кандидатуре для инициации. Может, стоит выбрать Невилла? Он добрый, милый, заботливый, к тому же — чистокровный, а значит, поймет, какое доверие ему оказывает девушка. И вряд ли будет настаивать на браке, просто потому что его честность и доброта не позволят ему ставить попавшей в сложную ситуацию девушке условия.

Думать о таком было неприятно и страшно, поэтому Луна отбросила эти мысли, решив вернуться к ним позже, когда останется одна, и активно принялась обсуждать с Невиллом использование эликсиров роста и энергии в гербологии.

Через полчаса, за десять минут до отбоя, Невилл засобирался к себе в гостиную, а Луна, разгадав загадку орла, вернулась к себе в спальню и забралась с ногами на застеленную кровать.

Ей нужно было о многом подумать, но для начала стоило заняться приятным. Достав альбом, девушка быстро перенесла на бумагу удивительную картину — хохочущего профессора Снейпа. Полюбовавшись творением, Луна наложила на него маскирующие чары, превратив Снейпа в нейтральный пейзаж. Но для себя решила, что изредка будет снимать иллюзию и любоваться картинкой.

С началом новой недели все педагоги как будто сговорились и начали загружать семикурсников непомерными объемами работы — это были и практические занятия, и горы домашнего задания, и дополнительные пары по основным предметам.

Профессор МакГонагалл твердо решила подтвердить свою репутацию самого строгого учителя Хогвартса, резко повысив требования к качеству выполнения превращений. Впрочем, это было и неудивительно — иголки и шкатулки остались в прошлом, как и столы со свиньями, седьмой курс вплотную перешел к трансфигурации человека, принципам качественного изменения внешности и параметров тела, основам анимагии и частичной трансформации, то есть ко всем тем разделам, в которых малейшая небрежность может привести к серьезной травме, а то и к гибели.

Сначала они плотно изучали теорию и заучивали технику безопасности — список из тридцати двух правил, половина из которых начиналась со слова «Не». А с началом первой недели октября началась практика, на которой студенты взвыли. Оказалось, что превращать посторонний предмет куда проще и приятней, чем собственное тело. Первое же практическое занятие для многих стало провалом — задание вырастить на своей руке перепонки, как у тритона, стало практически невыполнимым. Профессор МакГонагалл ходила вдоль рядов, но недовольной не выглядела — она сразу предупредила, что самотрансфигурация — сложнейший раздел магии, освоить его будет нелегко.

Гарри таращился на собственную руку уже битый час, но перепонки так и не желали отрастать. Рядом сидела расстроенная Гермиона — ей удалось вырастить всего одну перепонку, между большим и указательным пальцем, но и та получилась почему-то голубого цвета. И даже то, что профессор кивнула ей и наградила пятью баллами, девушку не утешило.

Гарри прикрыл глаза, вспоминая свой четвертый курс и эффект от жаброслей. Вот его руки становятся зелеными, пальцы утончаются, вытягиваются, между ними с резким хлопком раскрываются перепонки. Горло Гарри перехватило, резко закончился воздух, он попытался задержать дыхание, но не сумел, схватился за шею, панически отмечая, что под пальцами проступают жабры, но ничего поделать не смог. Страх начал накрывать его с головой, когда прозвучало короткое:

 — Финита.

Гарри обрел способность дышать и жадно глотнул воздух.

 — Мистер Поттер, — резко позвала его профессор, — напомните мне второй пункт техники безопасности.

Гарри почувствовал стыд, он действительно нарушил одно из самых простых и важных правил:

 — Никогда не отвлекаться на посторонние мысли и впечатления, выполняя превращение.

 — Верно, мистер Поттер. За нарушение этого пункта я снимаю с Гриффиндора десять очков.

Гарри снова наклонил голову. На очки ему было наплевать, но расстраивать МакГонагалл не хотелось, разочарование и гнев в его голосе причиняли ему почти физическую боль.

Он сосредоточился на собственной руке и направил магию через палочку. К его огромному удивлению с уже знакомым хлопком между пальцами левой руки натянулись перепонки. МакГонагалл улыбнулась ему и попросила поднять руку. Гарри помахал однокурсникам.

 — Отлично, мистер Поттер, — сказала профессор, — надеюсь, вы поняли разницу. Двадцать баллов Гриффиндору за идеально выполненное превращение.

Гарри снял заклинание и откинулся на спинку стула. Трансфигурация далась ему нелегко, по спине текли струйки пота, но он чувствовал себя крайне довольным.

До конца занятия только Гермионе удалось повторить его достижение и трансфигурировать руку, так что выходили из кабинета они довольными. Джинни, которая смогла вырастить целых три перепонки, тоже была рада, а когтевранцы поглядывали на них с нескрываемым восхищением. Впрочем, долго Гарри не смог наслаждаться своим маленьким триумфом. Привычное чувство опасности, ненадолго отступившее, накатило на него с удвоенной силой, и жизнь резко перестала быть прекрасной. На обеде он едва сумел заставить себя проглотить несколько кусков вареной картошки и запить их простой водой, после чего, сказав Джинни, что скоро вернется, быстрым шагом вышел из Зала.

Он не понимал, что с ним творится, его безо всякой причины колотила нервная дрожь, перед глазами стояла красная пелена, хотя после того, как они вчера днем почти три часа спарринговались с Драко, приступ не должен был повториться так рано. Больше всего он хотел сейчас оказаться в своем любимом пабе, пить отвратительное на вкус пиво, притупляющее эмоции и чувства, или же посреди горячего боя, думать только о том, как выжить среди летающих в воздухе смертельных проклятий.

 — Поттер, чем тебе помочь?

Гарри вздрогнул, но, так как голос доносился издалека и был совершенно не агрессивным, не стал нападать, а обернулся — в десятке шагов от него стоял Блейз.

 — Найди Малфоя, — резко сказал Гарри, сжимая зубы.

Забини быстро исчез из коридора, и вскоре вернулся вместе с Драко.

Тот сразу же понял, в чем дело, и неспешно подошел к Гарри, положил руку ему на плечо, увлекая за собой в потайной ход. Там, отпустив его плечо, Малфой уже привычно начал растирать и разминать сжатые в кулаки руки друга. Гарри стоял с закрытыми глазами, постепенно обретая контроль над собой, и, наконец, опустился на пол, приваливаясь спиной к стене.

 — Драко, я съезжаю с катушек, — проговорил он тихо, — мне становится все хуже с каждым днем. Я становлюсь психом.

Малфой огляделся вокруг, наложил заклинание тишины и тоже сел на пол, рядом с Гарри.

 — Мне бы хотелось тебе сказать, что ты не прав, но это не так.

Гарри опустил голову — в глубине души он надеялся, что Малфой сейчас разубедит его, скажет, что на самом деле все просто отлично, что это временное и скоро пройдет.

 — Но я уверен, что с этим можно что-то сделать, — продолжил Драко, — найти того, кто покопается в твоей голове и поставит тебя… обратно на катушки.

Гарри хмыкнул. Почему-то вспомнилось, как первого сентября Луна, ненадолго взглянув ему в глаза, поставила весь его мир с головы на ноги, успокоила его. Малфой, услышав про способности Лавгуд, надолго замолчал.

 — Не знаю ни одного легиллимента, — сказал он после почти пяти минут раздумий, — который мог бы провернуть что-то подобное. Это точно не легиллименция, это я вообще не знаю, что. Опиши еще раз.

Парень повторил свой рассказ, упомянув и про космос, и про нахлынувшее на него чувство покоя и безопасности.

 — Это странно звучит, но она как будто одним взглядом помогла мне вернуть свои мысли и эмоции под контроль.

 — Действительно, странно, — согласился Драко, — но вопрос не в этом, а в том, доверяешь ли ты ей.

 — Безусловно, — ответил Гарри, — ей, как и еще нескольким ребятам из Отряда Дамблдора я доверяю полностью.

 — Тогда стоит поговорить с ней.

Гарри кивнул, опустив голову на колени. После приступа, как обычно, он чувствовал себя измотанным и опустошенным. Драко опять положил ему руку на плечо и чуть сжал пальцы. Он не говорил чего-то ободряющего, но показывал, что готов поддерживать и помогать, а это было важно. Где-то через полчаса Гарри в достаточной мере пришел в себя, чтобы встать с пола и отправиться на следующую пару — Историю магии. Драко, у которого сейчас было окно, и поджидавший их в коридоре Блейз проводили Гарри до самого кабинета, где призрачный профессор уже вовсю бубнил про образование Статута о секретности, и только убедившись, что Поттер зашел в кабинет и занял свое место возле Джинни Уизли, отправились в подземелья.

Когда потянулись пустынные переходы, Блейз заговорил:

 — Поттер временами пугает меня. Он как будто из последних сил удерживает собственный рассудок.

Драко остановился и заинтересованно взглянул на приятеля:

 — Верно заметил, — сказал он.

Блейз скрестил руки на груди и нахмурился:

 — Могу я узнать подробнее?

 — Ты — можешь, ты ему однозначно не навредишь, — сказал Драко. Он не слишком сильно хотел говорить с кем-то о Поттере, но Блейз принес магическую вассальную клятву, а значит, его верность не подлежит сомнению. Кроме того, Забини — умный, наблюдательный и способный парень, он может быть полезен.

Поэтому, не вдаваясь в подробности, Драко рассказал о том, что Поттер очень тяжело переживает приход мирной жизни, упомянул регулярные срывы и постоянное чувство опасности. О Лавгуд и ее предположительной возможности приводить мозги национального Героя в норму говорить не стал — это домысел, а не факт.

Забини, выслушав Драко, задумался глубоко. Правда, о принесенной клятве ничуть не жалел — в общем-то, выбирать ему не приходилось. Его семья, хотя и не участвовала в войне ни на стороне Дамблдора и Поттера, ни на стороне Лорда, и раньше была не слишком богата и знатна, а теперь и вовсе потеряла последние крохи былого влияния. Род Забини был чистокровным во многих поколениях, но принадлежал к так называемой новой аристократии. Дед Блейза был всего-навсего аптекарем-зельеваром и звался просто господином Забини, а в Британии по неизвестным причинам вдруг превратился в лорда Забини. Вполне вероятно, что род предприимчивых итальянцев поднялся бы до впечатляющих высот, если бы отец Блейза не умер десять лет назад, оставив все семейные дела своей супруге — женщине ветреной и легкомысленной, менявшей любовников как перчатки и мало заботящейся о благополучии своего сына. Поэтому сейчас Блейз остался на мели — без средств, без положения в обществе и без покровителей. То, что Гарри Поттер взял его под свое покровительство, Блейз рассматривал как величайшую удачу. Однако информация, которую сообщил Малфой, заставила парня всерьез задуматься о том, как помочь сюзерену.

 — Малфой, я пока ничего говорить не буду, сначала кое-что почитаю. Но у меня есть несколько идей, как помочь Поттеру.

Драко кивнул, и они продолжили путь в подземелья. Он получил от Блейза именно тот ответ, которого ждал — обещание что-то там посмотреть и почитать. У Забини нет богатой фамильной библиотеки, но есть нечто более ценное — идеальная память, которая позволяет ему не упускать ничего из прочитанного или услышанного. Если у него появились идеи, он найдет им подтверждение и принесет их Драко на блюдечке.

Остаток дня прошел тяжело — Гарри хоть и взял себя в руки, оставался нервным и раздражительным, он едва не испортил зелье на занятиях со Слизнортом, напугал в коридоре пару третьекурсников, решивших попросить у него автограф, а под конец поругался с Роном. Это произошло на ужине — взвинченный до предела, Гарри сел за стол рядом с другом и принялся за потерявшую вкус и запах еду, и именно этот момент выбрал Рон, чтобы сказать Гарри, что тот ведет себя совершенно по-свински, игнорируя своих друзей и срывая злость на младших учениках.

Гарри схватил Рона за шиворот и, хотя друг был крупнее него, чуть встряхнул:

 — Я не желаю, чтобы мне указывали, что делать, Рон! — рявкнул он и выскочил из-за стола. Снова, во второй раз за день он покинул Большой Зал почти бегом, но сплетни и пересуды его мало волновали. Он жалел только, что не сумел поговорить с Луной. Однако не успел дойти до лестницы, как она окликнула его своим чуть тусклым мечтательным голосом:

 — Гарри! Твои нарглы пугают меня, я слышу их через половину Зала!

Гарри повернулся к девушке и почти с надеждой спросил:

 — Луна, а ты не можешь их приструнить?

Девушка подошла к нему и заглянула в глаза.

 — Я могу, но тебе нужно научиться самому держать их на привязи. Мне бы не хотелось снова воевать, когда вокруг война, почти не остается запаха шоколада, — сказала Луна задумчиво. Гарри не стал вникать в смысл ее слов — либо Луна несла чушь, либо в ее словах крылся слишком глубокий и недоступный простым смертным смысл.

Больше девушка ничего не говорила, просто смотрела ему в глаза, и Гарри снова, как тогда, на входе в Хогвартс, почувствовал, что тонет в ее глазах. Ее зрачки расширились до размеров космоса и затягивали Гарри внутрь, парень чувствовал, что парит в невесомости среди звезд и планет, а все его страхи и тревоги остаются позади и кажутся песчинкой в размерах вселенной.

Когда Гарри пришел в себя, Луна уже поднималась по лестнице, а рядом стоял Драко.

 — Ты как?

Гарри прислушался к себе и ответил:

 — Волшебно. Чувствую вселенское спокойствие.

Малфой издал странный звук и вместе с Гарри пошел к гостиной Гриффиндора. Он смотрел на друга, на лице которого было написано блаженство и радость жизни, и думал, что что-то от него ускользает. Лавгуд действительно сотворила чудо — она смотрела Поттеру в глаза несколько минут и словно заново вернула ему способность жить. Так не бывает. И это однозначно не легиллименция.

А что тогда?

Лавгуд исчезла за дверью, и вскоре раздался хлопок аппарации. Северус остался один в уже таком знакомом доме и неожиданно ужаснулся. Что он здесь делает? Он, Северус Снейп, мастер зельеварения, автор множества заклинаний, прозябает в убогой лачуге, хоронит себя заживо — зачем? Ради чего? От чего он прячется? Тот человек, который смотрел на него с немного детского и наивного рисунка Лавгуд был сильным, у него была воля и цель. Возможно, он и жил ради призрака, но все-таки жил, а сейчас он все равно, что мертвец, и этот дом ничуть не хуже могилы. Да, он заставил себя одеваться, бриться, вставать по утрам и готовить завтрак, но он не ожил.

В бесконечном потоке жалости к себе он забыл даже о своем крестнике — ребенке, которого пообещал защищать перед лицом магии. Он просто вычеркнул из своей жизни и памяти все, что могло бы разрушить его уютный мирок. И простая картинка в альбоме оказалась для него ударом.

Северус опустил руку из кармана мантии и достал украденное изображение. Портрет, увидев оригинал, нахмурился и дернул уголком рта. Рук у него не было, поэтому эмоции он мог выражать только выражением лица, но и этого вполне хватило, чтобы чувство жгучего стыда одолело Северуса. Лавгуд не пожалела для него резких линий и твердых штрихов, поэтому портрет вполне мог и слегка бледнеть, и закатывать глаза, и приходить в ярость, кривя тонкие губы. «Даже чертова картинка и то больше чувствует, чем я», — зло подумал Северус, сворачивая лист и убирая его обратно в карман. Хотя воровать рисунки у собственной ученицы было недостойно бывшего директора Хогвартса, с портретом он не хотел бы расставаться. Он надеялся сохранить его и позднее увидеть по выражению худого рисованного лица, что он снова стал похож на самого себя.

Как вернуться к жизни после собственных похорон? Этого Северус не знал, но планировал выяснить в ближайшее время. Он полгода наивно обманывал себя, думая, что ему не за чем жить. Ему нужно проследить, чтобы Драко восстановил имя и репутацию Малфоев, чтобы Лавгуд разобралась со своими способностями, Слизерин перестал быть факультетом отверженных.

Северус неожиданно поймал себя на мысли, что в списке его планов на жизнь появился еще один — попытаться найти кусочек счастья для себя. Эта мысль, такая новая и непривычная, заставила его улыбнуться.

Впервые за долгие годы он заснул крепким и спокойным сном, и снилась ему девушка с рыжими волосами, но почему-то серыми глазами, которая улыбалась ему задумчивой улыбкой.

Следующий день Северус провел в лаборатории — ситуация, когда у него под рукой не оказалось обыкновенного антипохмельного, не должна была повториться. Почти четырнадцать часов он крутился возле котлов, получив в итоге полный набор самых необходимых зелий — от бодроперцового до кроветворного. Отдельно он приготовил несколько универсальных противоядий и то самое антипохмельное. Не то, чтобы он собирался снова пить в ближайшее время, но иметь его под рукой однозначно не помешает.

Ночь снова была на удивление приятной — он видел коридоры Хогвартса, группы шумных, счастливых детей, которых никогда не пытали «Круциатусом», а вдали виднелась знакомая рыжая макушка. Но на этот раз мысль о том, что у обладательницы рыжих волос могут быть серые глаза, ничуть не смутила Северуса-из-сна. Более того, где-то в глубине сознания возник резонный вопрос: «А почему, собственно, волосы обязательно должны быть рыжими?».

Проснулся Северус с улыбкой на губах. Возможно, он слишком торопит события, но ему казалось, что болезнь, звавшаяся «Лили Эванс», терзавшая его тридцать лет, отступает. Лили оставалась светлым образом в его душе и памяти, но воспоминания о ней больше не терзали, а просто грели.

В этом настроении его мало что могло напугать, поэтому он сразу после утренней чашки кофе сел за письмо министру магии. Если верить газетам, он давно оправдан и даже посмертно чем-то там награжден, но все-таки в деле восстановления своей личности лучше положиться на давнего и надежного соратника. К тому же, у Бруствера было множество замечательных качеств, которыми почти никто в Ордене Феникса похвастаться не мог: спокойствие и умение говорить по делу, не отвлекаясь на эмоции и разглагольствования.

В нескольких словах Северус описал свое спасение, упомянул некоторую дезориентацию и потерю памяти, которые помешали ему сразу же вернуться в мир живых, и спросил, что именно нужно сделать, чтобы из списка «награжденных посмертно» перейти в список «живые маги Британии». Письмо он отправил с совой из общего почтового отделения на краю деревни, и был страшно удивлен, когда получил ответ еще до наступления вечера. Кингсли в свойственной ему одному спокойной манере поздравил его с возвращением, прислал номер ячейки, в которую переведена финансовая часть награды и в которой дожидался хозяина Орден Мерлина второй степени. В конце стоял вопрос, чем, собственно, Снейп планирует заниматься. Северус уже хотел было сесть за ответ, когда заметил легкую затененность пергамента между окончанием текста и размашистой подписью. Применив проявляющее заклинание, он увидел еще несколько строк, написанных не твердым почерком секретаря, а чуть наклоненными вправо кривоватыми буквами — рукой самого министра: «Северус, ты ожил очень кстати и вовремя. Если у тебя нет особых планов на строительство тихой семейной жизни, то ты нужен мне в Хогвартсе. Буду благодарен. К.Б».

Северус быстро написал ответ, подтвердив свое желание, по возможности, вернуться к преподавательской деятельности. Конечно, он отнюдь не идеальный учитель, но он очень хороший декан. Да, он не слишком любит детей, зато очень привязан к школе. А еще он сможет приглядывать сразу за всеми своими подопечными: Драко, Лавгуд, ну и, куда же без него, Поттером.

И вот, в среду ранним утром, получив на руки все документы, он аппарировал к границам защиты Хогвартса и с удивлением понял, что из списка лиц, которым открыт доступ в школу, его никто не потрудился убрать. Он пересек барьер и с наслаждением вдохнул знакомый и любимый запах прелой листвы, грибов и магии. Так пахло только в Хогвартсе и только в середине осени. Замок утопал в пелене тумана — дождя не было, но воздух казался наполненным влагой. Неспешным шагом Северус прошел между новенькой хижины Хагрида, мимо грядок, где уже наливались соком тыквы, мимо закрытых теплиц Помоны, в которых едва заметно шевелились волшебные растения, и, наконец, подошел к воротам школы. Здесь пока еще было тихо, никто не встретил нежданного визитера, и Северус легко толкнул уже открытые Филчем высокие двери и ступил на полностью восстановленный пол.

Здесь все было как всегда — маги немало потрудились, устраняя малейшие следы боев. Все также спокойно Основатели взирали на холл с витражей, все также блестели часы с очками факультетов. Из стены бесшумно вышел Кровавый Барон. Увидев Северуса, он поклонился и серьезно сказал:

 — Я рад вновь видеть вас в школе, профессор Снейп.

 — Здравствуйте, Барон! — ответил Северус и прошел дальше. Он вспомнил свою давнюю фантазию про появление в Хогвартсе за завтраком и покачал головой. Не стоит пугать учеников и профессоров.

Он поднялся в кабинет, который никогда не считал своим и который сейчас не считал принадлежащим Минерве — кабинет директора. Возле горгульи он остановился и сказал:

 — Передайте директору, что ее хочет видеть мистер Снейп.

Горгулья мигнула и на мгновение пропала, чтобы вернуться и открыть ему дорогу.

Минерва уже была на месте — сидела в кресле и читала какие-то бумаги. Северус поднялся по узкой винтовой лесенке и остановился в проходе. Минерва подняла на него глаза и тихо спросила:

 — Северус? Я вчера не поверила своим глазам, когда получила письмо от Кингсли.

 — Здравствуйте, мадам директор, — ответил Северус, — я так понял, что у вас есть вакантное место для преподавателя с большим опытом работы?

Минерва на мгновение спрятала лицо в руках — когда-то она не упускала случая напомнить молодому Снейпу, что он слишком молод для работы учителем и совсем неопытен. Северус прислонился к дверному косяку и на мгновение позволил себе просто уплыть в воспоминания, туда, где Минерва МакГонагалл еще не выглядела крепкой старушкой, где ее волосы, вечно уложенные в строгий пучок, еще не серебрились, где он сам, молодой преподаватель, бывший Пожиратель Смерти, одинокий, в сущности, мальчишка боялся рот раскрыть в присутствии своих преподавателей.

 — Садитесь, Северус. Я рада вас видеть, — сказала наконец Минерва.

Северус опустился на привычное место, в кресло у стены.

 — Нам действительно нужна ваша помощь и ваш опыт, Северус, это так.

Минерва говорила достаточно долго, но Северус слушал ее вполуха. Она говорила именно то, что он предполагал от нее услышать — что на Слизерине очень плохая ситуация, что школе сильно не хватает его твердой руки, что ей и всем педагогам бесконечно больно было от того, что они считали своего коллегу преступником. Ровный и уже немолодой голос вводил Северуса в то оцепенение, которое было ему так знакомо по педсоветам. Когда ближе к концу речи он очнулся и решился поднять глаза на галерею портретов, он встретился с пронзительным взглядом голубых глаз. А потом портрет Альбуса Дамблдора ему подмигнул, и Северус понял, что, несмотря ни на что, он принял правильное решение. Да, впереди у него немало работы, но, главное, он на своем месте, там, где он нужен больше всего, там, где у его жизни есть смысл. Дома.

Утром в среду Гарри и Драко завтракали вместе за столом Слизерина. С тех пор, как Луна во второй раз «усмирила нарглов» Гарри, друзья почти все время говорили о том, как именно ей удалось это сделать. Причем мнения их расходились — Драко считал, что Лавгуд обладает врожденными способностями к легиллименции, а Гарри был уверен, что ничего общего с грубым проникновением в сознание у таланта Луны нет и быть не может.

Впрочем, по утреннему времени разговор тек вяло и больше напоминал монолог Гарри — Драко изредка вставлял свои реплики, но в основном это были зевки или тихие проклятья на головы тех, кто придумал учиться в десять утра. Гарри достаточно быстро надоело спорить с самим собой, поэтому он замолчал и все свое внимание сосредоточил на молочном супе и тостах с маслом. Нельзя сказать, что вопрос еды его сильно занимал, скорее наоборот — парень мог есть практически все, что угодно, его желудок готов был переваривать любую пищу, даже несвежую (теоретически исключением пока оставались кексы Хагрида, но точно определить было нельзя — с ними не справлялись зубы). Однако в молочном супе было нечто успокаивающее, поэтому по утрам Гарри отдавал предпочтение именно ему.

Впрочем, даже очень глубокая сосредоточенность на еде не помешала ему резко отскочить в сторону, почувствовав чей-то пристальный недобрый взгляд. Драко, которого он чуть не свалил на пол, ничего не сказал, а просто перевел взгляд туда, где Гарри обнаружил предполагаемую опасность, и обомлел. Возле учительского стола стоял Северус Снейп собственной персоной. Только очень хорошее воспитание и еще более хорошая выдержка помогли ему не подскочить на месте и не помахать крестному рукой. Он все-таки решил вернуться.

Гарри уже полностью пришел в себя и снова вернулся к еде, но теперь его поза не была расслабленной. Такая мелочь, как недовольный взгляд решившего воскреснуть Снейпа в сочетании с воцарившейся в зале абсолютной тишиной сделали свое дело — пружина в его теле, в его мозгу, снова сжалась. Гарри буквально кожей чувствовал потребность сражаться и защищаться. Драко, стараясь, чтобы никто не заметил, сжал запястье друга как можно сильнее, но это не помогло.

Гарри как сквозь пелену слушал профессора МакГонагалл, которая объявляла, что неожиданно воскресший и всех спасший Снейп займет освободившееся место преподавателя Защиты от Темных Искусств. «Интересно, — возникла на краю сознания мысль, — куда дели Траххота?». Ложь. На самом деле, ему было совершенно неинтересно. Зато он мог с легкостью, не задумываясь, сказать, как можно использовать любую вещь в этом зале для обороны или нападения. Драка — единственное, что его сейчас занимало.

 — Постарайся представить, как расчленяешь Нотта, — шепнул Драко, — или даже крестного. И просто идем на выход.

 — Сейчас Защита. Если Снейп не сдержит свой острый язык, я не сдержу свою ярость, — ответил Гарри, следуя совету и воображая, как медленно снимает с плачущего Нотта кожу.

Он спокойно встал из-за стола и вышел из зала вместе с Драко. Больше никто за ними не последовал — хотя Гарри и удавалось скрывать свою неадекватность, многие уже заметили, что его лучше не злить.

 — Будем надеяться, что Снейп, — проговорил Драко, называя крестного по фамилии, как и всегда в школе, — не станет задевать героя Британии. Ты, знаешь ли, оказал ему неплохую услугу, избавив от весьма неприятного хозяина.

 — Он мне тоже. Мы квиты, — ответил Гарри, сворачивая в потайной проход, который позволил сильно срезать путь к кабинету.

Драко ничего не сказал, только чуть приподнял бровь, и Гарри пояснил:

 — Без подробностей. Но он несколько раз спасал мою шкуру и сильно помог одолеть Риддла. Я благодарен ему, честно. Но мне сейчас плевать, на кого нападать.

Драко только вздохнул. Если бы было чуть больше времени, он просто вызвал бы друга на дуэль или просто ударил бы. Полчаса, и Поттер снова пришел бы в норму, но получаса у них не было.

У кабинета Защиты они появились первыми и, убедившись, что дверь не заперта, сразу же заняли парту у выхода. Вскоре стали появляться и остальные. Джинни только улыбнулась Гарри — догадалась, что лучше его не трогать. Рон хотел было что-то сказать, но сестра увела его в сторону.

Ровно в девять как обычно пунктуальный Снейп влетел в класс. Все было так, словно не было этого адского года, и сейчас только шестой курс. Дамблдор жив, Снейп — мерзавец, а самая большая проблема — понять, есть ли у Малфоя метка на руке.

Гарри чуть расслабился. Снейп подчеркнуто игнорировал его, проводя привычный опрос. Правда, Гермиона уже не тянула руку, а просто смотрела в учебник. Невилл не съеживался от страха при взгляде на профессора, а равнодушно смотрел на пустую доску.

И темы уже не казались сложными. Да, Снейп был, пожалуй, отличным специалистом, но он не в той аудитории выступал. Разумеется, он был лучше Треккота. Но никто, даже он, не сумел бы нормально преподавать Защиту тем, кто сумел выжить на войне.

Опрос закончился, и Снейп перешел к объяснениям — рассказывал о природе темных и светлых заклинаний, о принципах разделения и об особенностях Защиты. Гарри достал перо и начал записывать, не желая привлекать к себе внимания. Драко рядом тоже строчил.

Гарри уже начал надеяться, что этот урок пройдет без происшествий, но напрасно.

 — Посмотрим, поняли ли вы хоть что-то из моих объяснений, — объявил профессор, и все-таки совершил эту ошибку. Он сказал: — Поттер! Выйдите сюда!

Драко закусил губу и начал возносить молитвы всем известным богам. Остальные ученики непроизвольно вжались в спинки стульев. Гарри вышел на свободное место у доски и замер.

 — Итак, мистер Поттер, — протянул Снейп знакомым тоном, — вы ведь признанный специалист в области защиты от темных искусств. Думаю, вам будет совсем несложно продемонстрировать нам всем, — он чуть скривился и совершил вторую ошибку за первый же урок после своего возвращения в число живых, — поведение волшебника в случае нападения.

Драко, уже не думая о чужом мнении, опустил голову на руки. Почему, почему крестный не сказал что-то вроде: «использование различных типов щитов»?

 — Разумеется, профессор, — ответил Гарри, чувствуя, как из рукава ему в пальцы скользит палочка.

Несколько ударов Гарри отразил спокойно. Снейп ничего не сказал, Драко рискнул поднять голову. А потом в тишине прозвучало:

 — Сектумсемпра!

Гарри почувствовал, как воздух вокруг него стал вязким и тягучим, словно время замедлилось. Луч проклятия еще не успел преодолеть и половины пути, как перед глазами парня встало и окровавленное тело Драко, и Джордж без уха, и узкий быстрый почерк в учебнике Принца-полукровки. Ни разу ни в одном из боев он не использовал это проклятье, и вот теперь оно летело ему в лицо. Привычным движением он кувырнулся назад, пропуская проклятье над головой, а потом начал засыпать противника, врага градом проклятий. Щиты? Он смеялся, уничтожая каждый следующий. Он видел перед собой врага и не собирался останавливаться.

Спустя очень короткое время в его голове появилась еще одна мысль — нужно увести врага из класса, и он, прикинув траекторию, начал отходить к двери, заодно временно перейдя на легкие и неопасные заклинания. Рядом были те, кого нужно защищать. Они не должны пострадать.

Когда дверь открылась, и Гарри сумел выйти в коридор, его разум резко прояснился.

Врагов рядом нет, только Снейп. Это просто урок. Гарри опустил палочку и почувствовал, как его захлестывает ужас. Во что он превращается? Он просто опасен для окружающих!

Гарри захлопнул дверь и бросился бежать.

Драко подскочил со своего места и побежал за ним. Ему было страшно даже подумать, что может случиться с Поттером, если он останется один в таком состоянии. К сожалению, тот бегал быстро, а позвать его или тем более обездвижить Драко не рискнул, поэтому просто старался не отставать. Он почти успел — ему не хватило нескольких секунд, чтобы не дать Гарри преодолеть антиаппарационный купол и исчезнуть.

Драко уже спокойно вышел за границу защитных чар и остановился. Почти сразу же сзади на него налетела Грейнджер. Драко пошатнулся, но не упал и помог ей поймать равновесие, на секунду дольше прижимая к себе, чем это необходимо.

— Ты что здесь делаешь? — спросил он. Грейнджер вздохнула и задала встречный вопрос:

— Есть идеи, где он может быть?

— Нет, Грейнджер, даже не думай, что пойдешь его искать вместе со мной!

Девушка резко подняла подбородок, видимо, стараясь казаться выше и значительней, что, с учетом ее весьма небольшого роста, выглядело забавно.

— Запомни, Драко Малфой, мне совершенно не нужно твое разрешение, чтобы пойти искать своего друга!

Парень фыркнул:

— Грейнджер, смени этот угрожающий тон. Маленьким девочкам он не идет.

Грейнджер задохнулась от возмущения, но подобрать достойный ответ сразу не смогла, а Драко уже продолжил говорить:

— Впрочем, если вы так хотите, моя принцесса, я готов сопровождать вас куда угодно.

Теперь она покраснела и уставилась в землю. Некстати Драко заметил, что у нее немного шелушится кожа на носу. Раньше это вызвало бы в нем волну отвращения, но сейчас показалось достаточно милым, и он, пожалуй, позволил бы себе подольше разглядывать розовый вздернутый кончик носа, если бы не насущная проблема — решивший поискать приключений на свою задницу Поттер.

— Может, — сказала Грейнджер чуть дрогнувшим голосом, — он у себя дома?

Драко пожал плечами и, взяв девушку за руку, аппарировал на балкон. Ощетинившиеся охранные чары на стеке и толстый слой песка и сухих листьев на площадке были надежным свидетельством того, что Поттер сюда не заходил.

Вторым местом, которое они решили проверить, стал особняк на площади Гриммо. Если Грейнджер и удивилась тому, что Драко знает адрес, то ничего не сказала. Увы, Кикимер сообщил, что хозяин не появлялся дома с лета. Драко на секунду даже подумал о том, чтобы подключить к поискам эльфа, но быстро отбросил эту идею — лучше не давать никаких поручений чужим домовикам.

— А может, — начала Грейнджер, которой, судя по всему, пришла в голову та же идея, но Драко ее оборвал:

— Нет. Пошли.

— Почему мы не попросили Кикимера найти Гарри? — спросила она недовольно, когда дверь особняка закрылась за их спинами.

— Он не мой эльф. И не твой. Правила приличия и соображения безопасности категорически запрещают волшебникам отдавать приказы или просить о чем-то чужих эльфов. Результат будет непредсказуем.

Наконец Драко вспомнил еще одно место, где Поттер может быть. Он не слишком хотел вести туда Грейнджер, но и тратить время на споры с ней не собирался.

— Кажется, я знаю, где он, — сказал Драко и аппарировал вместе с ней в закуток возле дешевого паба.

Внутри было совсем не так, как тогда, когда Гарри и Драко сидели там, пили отвратительное поило и разговаривали. Сегодня здесь было шумно, людно и опасно. Драко положил руку на плечо своей спутнице и чуть приобнял ее, шепнув на ухо:

— Грейнджер, даже не вздумай отойти от меня хоть на шаг.

Как ни странно, спорить она не стала — похоже, толпа пьяных людей ее напугала. Но, по крайней мере, Поттера они нашли. Он сидел за дальним столом в компании нескольких здоровяков и что-то говорил со злым выражением лица, то и дело прикладываясь к высокому стакану. И у него, и у здоровяков на лицах виднелись свежие синяки и ссадины, а одежда местами была разорвана. И Драко даже не представлял, как ему увести Поттера отсюда.

Гарри резко глотнул еще пива и выругался — разбитая скула горела огнем, зато после банальной драки, в которой трое громил его просто вырубили, жизнь стала казаться куда приятней.

Вполне возможно, что драка с тремя накаченными магглами окончилась бы для него весьма печально, если бы их не разнял местный вышибала. В крупном, но не жирном и очень усталом парне Гарри с огромным удивлением узнал кузена Дадли Дурсля. И вот теперь все четверо драчунов и Дурсль-младший пили пиво и говорили о жизни. Магию ни Гарри, ни Дадли не упоминали, а все остальное было понятно и магглам — они решили, что Гарри только что вернулся из какой-то горячей точки, где слегка съехал с катушек.

— Я-то думал, что ты, маменькин сынок, сидишь себе сейчас в каком-нибудь кожаном кресле и покрикиваешь на подчиненных, — заметил Гарри, когда Дадли ненадолго отвлекся и усмирил парочку разбушевавшихся студентов.

— В кресле? — Дадли захохотал. — Конечно, с моим образованием меня там только и ждут. Нет, если бы папка был жив, он меня, может, и пристроил бы куда. Но…

Гарри отвел взгляд. Дядя Вернон никогда его не любил, обращался с ним ужасно, несколько раз бил и часто лишал еды, называл «уродом». Гарри мечтал никогда больше не видеть его, но уж точно не желал ему смерти.

— Как, — он чуть запнулся, — давно это случилось?

— Да уже считай год, — ответил Дадли.

В воздухе повисло невысказанное: «Почти сразу после того, как из-за ваших разборок мы были вынуждены уехать».

Гарри собирался было спросить, как это пережила тетя Петунья, но не рискнул. Поэтому просто написал на салфетке свой лондонский адрес и сказал:

— Если что, пиши по этому адресу.

— А… — начал кузен.

— Обычной почтой. Я ее почти не получаю, но ящик проверяю.

Еще некоторое время они пили молча. Остальные магглы, почувствовав, что двое хотят поговорить, отошли от них. И Дадли шепотом спросил:

— Когда тебя забирали, говорили что-то про войну. И?..

— Мы победили, — ответил Гарри, допивая пиво.

— Это там тебя так...

Кузен не закончил фразу, но показал своей огромной ручищей что-то непонятное. Гарри усмехнулся, решив, что таким образом красноречивый Дадли пытается описать его изменившийся характер.

— Можно и так сказать.

Гарри поднял глаза и сразу же увидел два знакомых встревоженных лица. Драко и Гермиона стояли, прижавшись друг к другу, и явно хотели забрать его обратно в школу. Он поднялся и хлопнул кузена по плечу:

— Бывай. Если что, пиши, не стесняйся.

— Ладно, и ты бывай, — ответил тот, но хлопать Гарри по плечу не стал, видимо, решил, что с его весом это может быть травмоопасно.

Гарри подошел к друзьям и спросил:

— Идем?

Гермиона взяла его за руку, по-прежнему не отпуская Малфоя, и втроем они вышли из паба на свежий воздух. Алкоголь сделал свое дело — Гарри чувствовал, как в груди разливается тепло. Он сейчас был готов ко всему, даже к встрече со Снейпом. Поэтому он легко позволил друзьям увлечь себя в темный закоулок и аппарировать к границам Хогвартса.

Но он точно знал, что через неделю или две снова вернется в некогда тихий, а теперь такой оживленный паб. Если для того, чтобы оставаться нормальным, ему нужно изредка пить и драться, он будет делать и то, и другое.

Когда профессор Снейп появился в Большом зале, Луна не сдержала довольной улыбки. Но тут же почувствовала в душе какой-то странный укол. Привыкнув за последние месяцы тщательно анализировать собственные эмоции, Луна задалась вопросом: откуда эта боль? Почему она пришла вместе с радостью от осознания того, что профессор Снейп, ее профессор наконец-то решил перестать хоронить себя?

Пока ученики пытались осознать удивительную новость, пока профессор МакГонагалл сообщала, что вернувшийся к ним Снейп займет должность преподавателя Защиты от Темных искусств, Луна пыталась сделать две вещи. С одной стороны, она практически безуспешно старалась отгородиться от шквала чужих ощущений, хлынувших на нее, стоило студентам узнать профессора. С другой стороны, она одно за другим перебирала собственные чувства, в надежде найти нужные.

Ответ пришел к ней уже после того, как она вышла из Большого зала и отправилась на занятие по Чарам. Луна ревновала профессора.

Поймав себя на этой мысли, девушка резко остановилась, а потом даже покружилась на месте в надежде на то, что мысли прояснятся. Однако ответ оставался прежним — она ревновала профессора Снейпа. Она привыкла, что он учит только ее, и делиться им с другими было жалко.

Эту мысль Луна крутила в голове и так, и эдак на протяжении всего утра. К счастью, никто не замечал ее рассеянности, списав ответы невпопад на обычную странность «Полоумной» Лавгуд. Правда, Невилл на перемене пытался выяснить, о чем она задумалась, но Луна просто сообщила ему, что иногда самые опасные нарглы оказываются всего-навсего простыми мозгошмыгами. Парень забавно изменился в лице и тоже погрузился в глубокую задумчивость — принялся искать в словах Луны скрытый смысл. Так как его там практически не было, дело оказалось совершенно безнадежным, но настойчивый Невилл не признавал этого и молчал даже тогда, когда провожал Луну на урок Защиты.

Луна еще не вошла в кабинет, но уже почувствовала профессора — его эмоции были крайне знакомыми и даже как будто имели собственный характерный запах и привкус. Как ни странно, профессор вовсе не радовался возвращению — он был зол, расстроен и немного напуган. Впрочем, Луна, зайдя вместе с остальными студентами Когтеврана и Пуффендуя в класс, поняла, что на его лице эмоции никак не отражаются. Он выглядел почти так же, как во время их последнего занятия. Хотя, нет. Луна вспомнила их последнюю встречу в субботу вечером и поняла, что тогда профессор был значительно более мягким, домашним и приятным, нежели сейчас.

Снейп начал занятие с опроса — выяснял, что студенты выпускного курса знают о защитных чарах. Луна отстраненно слушала чужие ответы, уделяя больше внимания эмоциям. Пока профессор спрашивал парней — Майкл на что-то злился, Джастин боялся неправильно ответить. Однако стоило подняться со своего места первой отвечающей девочке — Лизе, — как Луна испытала настоящий шок. Неспешно рассказывая о способах защититься от темномагических проклятий, Лиза буквально плавилась от смеси восторга и любопытства. Так, как она смотрела на профессора Снейпа, обычно девушки смотрели на привлекательных старшекурсников или популярных парней.

Приглядевшись к остальным сокурсницам, Луна поняла, что почти все они испытывают то же самое. Она почувствовала, как краснеет, и прижала ладони к щекам. Как это возможно? Конечно, профессор Снейп может быть хорошим учителем, он очень любопытно выглядит, когда смеется, но он же учитель, разве нет?

Пытаясь осмыслить увиденное, Луна сосредоточила свое внимание на уже закончившей свой ответ Лизе. Светло-серые потоки, пахнущие клубникой и корицей, окружали ее. На поверхности призывно звенело нечто сиреневое со вкусом чуть подсоленного банана, а в глубине с глухим гулом сжималась темно-фиолетовая остро пахнущая спираль.

 — Лавгуд, соизвольте вернуться к нам! — услышала Луна и вздрогнула.

 — Спасибо, что почтили нас своим присутствием. Минус пять очков с Когтеврана. Может, все-таки ответите на мой вопрос?

 — Простите, сэр, я не услышала его, — ответила Луна своим обычным ровным голосом. Она часто расстраивалась, что ее голосовые связки совсем не предназначены для выражения сильных эмоций — злилась она, волновалась или чувствовала радость — не важно. Голос оставался неизменным — достаточно высоким, тихим и невыразительным.

Кажется, профессор хотел было что-то сказать ей о ее внимательности, но встретился с ней взглядом и просто повторил:

 — Я хотел бы услышать от вас классификацию так называемых «светлых» заклинаний-защитников.

Луна улыбнулась, вспомнив, как впервые на занятиях ОД под руководством Гарри вызвала телесного Патронуса — мощнейшего из всех существующих светлых защитников, и начала ответ. Несмотря на некоторые сложности с концентрацией Луна редко испытывала проблемы с учебой, не испытала никаких затруднений и в этот раз. Профессор слушал, но смотрел чуть в сторону, и Луна чувствовала, что он думает вовсе не о ее ответе, но разобраться в сложных эмоциях не смогла. Только на языке чувствовала привкус грусти и все той же смеси из злобы и страха. Впрочем, сейчас грусть преобладала.

 — Благодарю, мисс Лавгуд. Этого достаточно, — сказал он, когда Луна начала говорить о Патрунусах. Дальнейшее занятие было посвящено разбору наиболее эффективных универсальных щитов и все тех же защитников.

Когда урок окончился, и студенты поспешили к выходу из класса, профессор велел:

 — Лавгуд, задержитесь.

Луна кивнула и вернулась за парту. Профессор заклинанием закрыл дверь за последним студентом и неожиданно как будто расслабился, снова стал похож на того человека, который половину лета и весь сентябрь учил ее ментальной магии. И смеялся над ее рисунками.

 — Мисс Лавгуд, — проговорил он, — думаю, нам не стоит менять расписание наших занятий, верно? Суббота, одиннадцать.

 — Хорошо, профессор, — ответила Луна, а потом все-таки решила спросить: — настоящий дом не так прекрасен, как его светлый образ в вашей душе?

Профессор чуть скривился, видимо, его снова расстроила формулировка.

 — Лавгуд, учились бы вы выражать свои мысли человеческим языком, избегая при этом нелепых метафор.

Луна пожала плечами — разве она виновата, что так чувствует и думает?

 — Но, боюсь, мой ответ будет: «Да». Отнюдь не так прекрасен.

Грусть отступила, и на ее место пришло отчаянье. Лицо профессора было, как обычно, совершенно спокойно. Луна снова аккуратно прикоснулась к его эмоциям, выбирая по одной и изучая. Откуда такое отчаяние? В чем профессор себя винит?

 — Не думаю, что вы можете нести ответственность за весь мир, — произнесла она. Снейп посмотрел на нее как-то странно и согласился:

 — Не могу. Даже то немногое, за чем должен был проследить, упустил. Думал, смогу оставить ненависть за гранью.

 — В вас нет ненависти, сэр, — возразила девушка. Сейчас, когда профессор чуть расслабился, все его чувства были у Луны как на ладони.

 — Хотел сказать, что мне лучше знать, но потом передумал, — чуть усмехнулся профессор, а потом чуть повел головой, отгоняя какие-то неприятные мысли. — Лавгуд, мне хотелось бы знать, не появилось ли в вашем альбоме новых шедевров.

Луна улыбнулась и вытащила альбом, порадовавшись, что наложила на изображение смеющегося Снейпа иллюзию.

Профессор взял альбом в руки и безошибочно нашел то изображение, которое видел последним. На следующем листе была та самая иллюзия, которую профессор зачем-то рассматривал очень подробно. Луна понадеялась, что ее заклинание вышло достаточно мощным, во всяком случае, Снейп ничего не сказал, зато с большим удовольствием изучил три новых рисунка. На смену мрачным чувствам пришла радость и какое-то успокоение. К сожалению, профессор быстро закрыл альбом и вернул его владелице, а потом пристально посмотрел на нее и спросил:

 — Вы не забыли?

 — Нет, сэр, — погрустнела Луна, — даже уже нашла кандидата.

На слове «кандидат» она чуть запнулась, но сумела сдержаться и не покраснеть.

 — Хорошо. А теперь идите на следующий урок.

 — До свидания, профессор, — сказала Луна и вышла из кабинета.

У дверей стоял Невилл.

 — Зачем господин профессор тебя задержал? — спросил он, причем слова «господин профессор» были сказаны тем же злым тоном, которым год назад парень произносил: «Господин директор».

 — Воспитывал, — пожала плечами Луна, но ничего не пояснила, и они направились в сторону теплиц.

 — Не верю я в его добрые поступки, — прошипел Невилл, когда они вышли из подземелий.

 — Гарри верит, — сказала Луна, и Невилл опустил глаза. Да, сейчас Гарри вел себя странно, но он оставался их лучшим другом и в некотором роде наставником, лидером. Едва ли он ошибался, когда заявил о невиновности своего ненавистного учителя.

 — А ты как считаешь? — спросил парень после некоторых раздумий.

Такие вопросы Луна не любила — ей казалось, что их обычно задают, чтобы начать спорить, поэтому сказала совсем другое:

 — Невилл, как ты считаешь, есть ли просьбы, с которыми друг не может обратиться к другу?

Юноша чуть покраснел и почему-то очень пылко и поспешно ответил:

 — Настоящий друг всегда поможет!

 — Я боюсь, что бывают просьбы, которые разрушают дружбу. Ты так не думаешь?

В душе Невилла поднялась целая буря эмоций — смущение, надежда и страх, смешанные с горячей решимостью.

 — Я так не думаю, — сказал он очень твердо, и Луна кивнула.

Дальше до теплиц они шли молча, думая каждый о своем.

Гермиона шла на завтрак, когда ее остановил Драко. Девушка поморщилась — после вчерашнего непростого дня, поисков Гарри, возвращения его обратно в школу и приведения в порядок, она сильно устала и за ночь почти не отдохнула, поэтому видеть неестественно бодрого Малфоя было немного неприятно.

 — Как ты умудрился выспаться? — спросила она вместо приветствия.

 — Я не ложился, — пожал плечами тот и протянул ей предмет, завернутый в серую бумагу.

 — Что это?

Драко пожал плечами и сказал:

 — Бери, проклятий нет.

Гермиона осторожно взяла сверток и сразу же поняла, что это очень толстая книга.

 — Зачем это мне и в честь чего?

Он закатил глаза и сообщил:

 — Это подарок, Грейнджер. Нет-нет, ни в коем случае не в честь твоего прошедшего дня рождения, а как благодарность за помощь в поисках Поттера.

Гермиона едва не застонала от досады. Незадолго до своего дня рождения она предупредила всех друзей, что, совершенно серьезно, категорически запрещает поздравлять ее в этом году. Никаких подарков, праздников, поздравлений и всего прочего. На самом деле, пока родители не в себе, праздновать казалось невозможным. Друзья поняли и на протяжении всего дня девятнадцатого сентября не произнесли насчет ее дня рождения ни слова. Зато начиная со следующего дня эти упрямцы начали дарить ей подарки, причем каждый считал своим долгом предупредить, что это вовсе даже не имеет никакого отношения к ее восемнадцатилетию.

 — И ты туда же? — спросила она обреченно. — Я не приму подарок.

Малфой на это заявление только хмыкнул и согласился:

 — Не принимай. Если вообще сможешь выпустить эту вещь из рук.

Понимая, что особого выбора у нее нет, Гермиона развернула оберточную бумагу и увидела, что подарок состоит из двух книг. Первая — обтянутая кожей книга «Проклятия крови». Гермиона провела пальцами по обложке и поняла, что книга обладает магической составляющей.

 — Что-то вроде незримого расширения, — пояснил Драко, — книга достаточно тонкая, но вмещает в себе текст более чем на две тысячи страниц.

Вторая книга выглядела проще и тоньше, но прочитав надпись на титульном листе, Гермиона едва сдержала что-то среднее, между испуганный писком и восторженным визгом. Это было первое официальное издание «Гамлета» 1604 года. Самое полное из всех, публиковавшихся при жизни Шекспира. Малфой оказался прав — она ни за что не расстанется с этой книгой. Пролистав осторожно книгу, Гермиона все-таки не сдержалась и с негромким, но очень искренним «Спасибо!» обняла дарителя за шею.

Малфой засмеялся, сказав:

 — Я был уверен, что тебя, Грейнджер, порадуют книги.

Гермиона смутилась своего порыва и поспешно отошла на шаг в сторону, прижав подарок к груди, а потом спросила:

 — Прости, но не могу не поинтересоваться — откуда такая редкость? Я даже представить себе не могу, сколько это может стоить.

 — Стоить? Добро пожаловать в новый мир, Грейнджер, сейчас я не могу себе позволить купить даже школьные учебники. Эти книги мне ничего не стоили, я просто точно знал, где их взять. Но не переживай — добыты они совершенно законный путем.

Здесь Драко немного покривил душой — книги он взял из библиотеки Малфоев, можно сказать, украл. Правда, крал он у самого же себя, так что формально это не считается воровством.

 — Спасибо, — повторила Гермиона, убирая книги в сумку, — идем на завтрак?

Драко мотнул головой:

 — Я прогуляю Историю магии и немного посплю. Приятного аппетита, Грейнджер! — он как-то легкомысленно помахал ей рукой и пошел в сторону подземелий. Гермиона же отправилась в Большой зал.

За столом к ней подсела Джинни.

 — Гермиона, мне нужен праздник, — сказала она. — Ты лишила нас твоего дня рождения, но без праздника в конце сентября или в начале октября жить очень непросто.

 — И что будем праздновать?

 — Да хоть воскрешение Снейпа, мне все равно, — фыркнула Джинни, — я просто хочу сливочного пива и торта. Или огневиски и стейков.

Гермиона закашлялась — как раз перед этой фразой она сделала глоток сока, но не сдержала смех.

Подождав, пока подруга снова начнет дышать, Джинни спросила:

 — Так будем праздновать?

 — А в каком составе?

Джинни задумчиво глянула на сидящего в центре гриффиндорского стола непривычно оживленного Гарри, на задумчивого Невилла, потом на улыбающегося Лаванде Рона и решила:

 — Ты, я и Луна.

Гермиона покачала головой — ни она, ни ее подруги не были специалистами по части веселья, поэтому представить себе, как будет выглядеть подобная вечеринка на троих, сложно.

 — Считай, что это репетиция девичника, — сообщила Джинни и оставила Гермиону, отправившись к столу Когтеврана — уговаривать Луну.

Оставшиеся несколько дней до субботы, на которую и наметили праздник, прошли достаточно спокойно. Гарри, похоже, драка в маггловском пабе пошла на пользу — он буквально источал позитив, общался со всеми друзьями сразу и с каждым по отдельности, легко болтал с восторженными младшекурсниками, улыбался на все мрачные взгляды Снейпа и в свободное время утаскивал куда-то Джинни — судя по ее временами затуманенному взгляду и опухшим губам, они целовались.

Малфой был спокоен — неизменно садился рядом с Гермионой на Зельях, часто подсаживался к ней на обеде или ужине, но оставался все так же насмешлив и ироничен. Что до Рона, то он, кажется, всерьез ухаживал за Браун. Не без ревности Гермиона смотрела, как он занимает место рядом с ней на всех парах и в Большом зале и даже старается вести себя прилично. К счастью, они пока не обнимались на каждом углу, как на шестом курсе.

В субботу девушки вышли из Хогвартса в четыре часа пополудни и, едва перейдя границу защитных чар, аппарировали в небольшой магический бар в Лондоне, который нашла Джинни.

Сначала было неловко — хотя всем трем уже и исполнилось семнадцать, заказывать алкоголь казалось неправильным и очень стыдным. К счастью, официант, у которого был артефакт для определения возраста посетителей, легко развеял их застенчивость и помог сделать заказ.

Сделав первый в своей жизни глоток огневиски, Гермиона сморщилась и жалобно спросила:

 — Можно я больше не буду это пить?

Луна подняла взгляд к потолку и хитро улыбнулась, а Джинни засмеялась:

 — Нельзя.

Оценить крепкий взрослый напиток было сложно, но, подначивая друг друга, девушки все-таки выпили по стакану, после чего Джинни вздохнула и грустно сказала:

 — А Поттер все-таки придурок.

Спорить с этим утверждением было очень трудно, хотя Гермиона и знала, что на самом деле Гарри очень даже хороший. Но Джинни, наверное, виднее. Однако поддержать разговор было необходимо, поэтому она сообщила:

 — Ты меня прости, но Рон — тоже придурок.

Джинни не обиделась, только кашлянула, а Луна своим привычно ровным голосом поинтересовалась:

 — А причем здесь Рон?

Джинни торжествующее воскликнула:

 — Ага! А я говорила!

Гермиона почувствовала, как краска заливает лицо, потому что обе подруги одновременно шепотом произнесли одно и то же:

 — Драко Малфой.

Да, признаться себе, что бывший школьный неприятель очень даже нравится, весьма сложно, хотя и можно. В доверительной беседе с подругой невнятно согласиться, что да, мол, нравится — тоже очень сложно, но тоже возможно. Но вот видеть, что твои чувства вообще ни для кого не секрет — это выше ее сил!

 — Гермиона покраснела, — радостно сказала Луна, намотав прядь волос на палец.

 — Я не краснела! — попыталась отбиться она, но Джинни уже интригующим голосом спросила:

 — А ты с ним уже пробовала целоваться?

Вопрос показался обидным и очень грустным. Это Джинни с Гарри любят друг друга, а Малфой ее просто хочет использовать в своих корыстных целях.

 — Нет, — жалобно ответила она, — он меня даже называет только по фамилии.

 — Значит, он придурок, — подвела итог Джинни и с каким-то нездоровым интересом посмотрела на Луну. Та захлопала глазами.

Гермиона, поняв, что может перестать быть темой обсуждения, тоже выжидающе уставилась на Луну и ласково сказала:

 — Кажется, в списке не хватает Невилла.

Теперь покраснела Лавгуд, но, судя по всему, по совершенно другой причине, потому что, глотнув еще огненной гадости, она прошептала:

 — Невилл вообще-то милый.

Джинни тоже поняла, что в этих словах есть какой-то подвох, и налила всем троим еще немного огневиски. Официант принес новую порцию разнообразных закусок — канапе, сыра, оливок и фруктов, а когда он ушел, Джинни заявила:

 — Луне не нравится Невилл.

Возможно, невинное выражение лица и поджатые губы убедили бы Джинни в ее неправоте, если бы Луна, как недавно Гермиона, не покраснела.

 — Луна покраснела, — мстительно заявила Гермиона.

 — И кто же наш третий придурок?

На бедной коже Луны поверх розового румянца выступили багровые пятна. Она замотала головой и на всякий случай закрыла глаза руками.

 — Следи за цветом лица, — велела Гермиона Джинни и начала перечислять, — Финниган? Томас? Корнер? Кто же это может быть?

Вспомнили и гриффиндрцев, и когтевранцев, и даже пуфендуйцев. Луна успокоилась, ее лицо стало нормального цвета, и теперь она спокойно слушала бесконечный перечень фамилий.

 — Неправильно делаешь, Джинни, — наконец, решила Гермиона, — здесь нужен научный подход. Классификация.

 — Ладно, — протянула она и, сунув в рот кусочек сыра, поинтересовалась, — он в Хогвартсе?

 — Да! — ответила Гермиона, пристально вглядывавшаяся в лицо подруги.

 — Он студент?

 — Д. — начала было Гермиона, а потом резко перебила себя, — нет! Он не студент!

Джинни издала победный клич.

 — Что ж, значит, остаются преподаватели, если, конечно, ты не влюблена в Филча.

Девушки громко засмеялись и, не сговариваясь, сделали еще по глотку мерзкого алкоголя.

 — Значит, это преподаватель, достаточно молодой, чтобы привлечь нашу Луну, — начала Джинни, а Гермиона, почувствовав в душе невиданный подъем, закончила:

 — А так как Треккот был редкостной задницей, мы получаем…

 — Снейпа! — торжествующе завершили они с Джинни хором.

Луна уткнулась лицом в ладони, но было видно, что, хотя щеки заливает румянец, на ее лице светится сумасшедше счастливая улыбка, какая бывает у человека, долго хранившего секрет и вдруг выяснившего, что теперь есть те, с кем можно о нем поговорить.

Дав Луне чуть оправиться от смущения, девушки насели на нее с вопросами, от которых она вяло отбивалась. Наконец, после еще почти стакана огневиски и двух дюжин подначек им удалось вытянуть, что Снейп «умный, красиво смеется и обладает крайне тихими нарглами».

 — Ну, если уж тихие нарглы, — захихикала Джинни. И в обычное время не очень бледная, она раскраснелась и выглядела как настоящая ведьма. Луна и вовсе напоминала помидор-блондинку. Да и сама Гермиона чувствовала в себе какую-то дикую свободу, желание плясать до упаду.

Постепенно разговор становился все менее осмысленным, и, услышав красивую зажигательную песню, девушки отправились танцевать. Гермиона, считавшая себя неграциозной, вдруг поняла, что прекрасно двигается. У нее проснулось чувство ритма, пластика, а главное, ей было весело — хотелось не просто смеяться, а хохотать. И она не стала себе в этом отказывать.

Дальнейшее слилось в одну яркую разноцветную ленту из танцев, смеха и объятий с лучшими подругами.

Все закончилось внезапно — коротким, резким и смутно знакомым словом:

 — Энервейт.

Гермиона захлопала глазами и покачнулась, тут же почувствовав на плечах крепкую руку, которая не дала ей упасть.

 — Нагулялись? — иронично спросил ее Драко Малфой.

Они стояли на улице, Драко чуть придерживал ее и внимательно изучал, как неизвестный организм.

 — Кто бы мог подумать, что умницы Грейнджер, Лавгуд и Уизли могут устроить попойку.

События вечера достаточно четко всплыли в ее памяти, и Гермиона мысленно захотела, чтобы кто-нибудь ее убил. Увы, милосердный зеленый луч не прилетел, и Гермиона решила, что ей будет довольно, если она никогда больше не увидит полных насмешки серых глаз Малфоя. Она дернулась и попыталась сбежать, но сразу же споткнулась и неожиданно резко оказалась на руках у Драко:

 — Ты еще побегай после опьянения, снятого «Энервейтом».

Сбегать было некуда, но стыд жег изнутри, и Гермиона закрыла глаза.

Хлопок аппарации, и звуки Лондона остались позади. Глянув сквозь ресницы, Гермиона поняла, что Малфой принес ее в Хогвартс.

 — А где?..

 — Твоих соратниц, то есть собутыльниц растаскивают Поттер и Лонгботтом. Это кстати, его идея — поискать вас. Оказывается, он Лавгуд стережет, аки дракон сокровище, и дико перепугался, когда она куда-то пропала.

Против воли Гермиона почувствовала укол разочарования — оказывается, она втайне надеялась, что ее отсутствие обеспокоило именно Малфоя. А следом пришла другая, менее эгоистичная мысль — бедная Луна сейчас тоже отнюдь не в восторге.

Пока она размышляла, Малфой нес ее к замку, не делая никаких попыток поставить на землю. Оставив бесполезные сожаления, Гермиона поддалась нахлынувшей усталости и прижалась головой к плечу Драко, прикрыла глаза и задремала. Сквозь дрему услышала негромкие голоса. Кто-то спрашивал, в чем дело, а Драко отвечал, что девушка просто зачиталась и уснула на улице, а до отбоя еще полчаса. Потом снова наступила тишина, которую нарушал только звук шагов Драко. Опять голоса:

 — … сюда, я ее доведу до двери спальни.

 — Не урони, она мне еще…

Когда Драко передавал ее кому-то, Гермиона чуть не проснулась, но, услышав над ухом успокаивающий шепот Гарри: «Лежи-лежи, это я», — снова провалилась в дрему.

Драко посмотрел, как закрывается за Поттером портрет в гриффиндорскую гостиную, и уверенно пошел прочь. Конечно, Грейнджер ему просто нужна как политический козырь, но очень хотелось сейчас послать Поттера и школьные правила к Мордреду и отнести девушку в спальню самостоятельно. Уложить в постель, укрыть одеялом и еще с минуту стоять рядом, поглаживая по волосам. Потом уйти, закрыв дверь и повесив сигнальные чары, чтобы, если Грейнджер решит уйти куда-то ночью, прийти и вернуть ее обратно в кровать.

Уже на подходе к гостиной Слизерина Драко осознал, что совсем скоро, когда всезнайка Грейнджер станет Гермионой Малфой, он сможет не только уложить ее в постель, но и остаться с ней.

 — Мистер Малфой, — вывел его из задумчивости голос крестного. Драко повернулся и увидел, что Северус идет к нему быстрым шагом.

 — Добрый вечер, профессор.

 — Пойдемте со мной.

Северус привел его в свой кабинет, велел садиться и мрачно спросил:

 — Драко, что такого происходит в школе, о чем я не знаю?

 — Ничего, сэр, — ответил Драко и тут же пожалел об этом. Похоже, крестный точно знал ответ, но хотел услышать подтверждение.

 — Северус, информация, надеюсь, останется между нами? — спросил он, идя на попятную.

 — Разумеется, — кивнул он.

 — Три студентки чересчур весело провели время. Три студента помешали им натворить глупостей и вернули в школу до отбоя.

 — Фамилии девушек? Про Грейнджер уже знаю.

Драко пожал плечами — остальных выгораживать он не собирался, поэтому сказал:

 — Уизли и Лавгуд.

Возможно, ему показалось, но на миг в глазах крестного промелькнула странная тень, но его лицо, как всегда, осталось спокойным.

 — Спасибо. Санкций с моей стороны не будет. Иди спать.

Драко покинул кабинет крестного и последовал его совету. И уже не видел, как Северус, скрытый дезиллюминационными чарами, вылетел из кабинета и бросился в гостиную Когтеврана.

По негласному, но строго соблюдаемому правилу педагоги не заходили в гостиные факультетов, и особенно деканы одних факультетов не посещали гостиные других. Это не значило, что у них не было доступа, наоборот, любой профессор мог пройти в любую часть замка кроме личных комнат коллег и кабинета директора. Просто считалось, что деканы в состоянии сами решить проблемы своих студентов, а те, в свою очередь, имеют право на личное пространство. Однако в тот момент, когда Северус услышал о сумасшедшей выходке Лавгуд, воспоминания об этом правиле исчезли из его головы. Ему было не важно, что она находится у себя в спальне, в башне Когтеврана. Он просто должен был убедиться, что с ней все в порядке.

Отпустив Драко, Северус почти бегом бросился к башне, и только возле статуи орла остановился, перевел дух и задумался о том, что ему нечего здесь делать.

«В конце концов, наверняка друзья уже позаботились о ней», — подумал он, но не мог отделаться от ощущения, что ему необходимо проведать девушку. Северус, несмотря на временами нападающие на него периоды депрессии и саморефлексии, всегда был решительным человеком, поэтому, приняв решение, он сбросил маскировочные чары и подошел к стражу гостиной.

Взмахом палочки он подтвердил свою личность, и орел пропустил его в гостиную безо всяких загадок. Хотя отбой наступил недавно, в гостиной Когтеврана было пусто, чему Северус искренне порадовался. Не то, чтобы он опасался излишнего любопытства студентов, но без него было проще. Потому, подходя к комнатам девочек, он снова набросил на себя дезиллюминационные чары.

Возле спальни седьмого курса Северус остановился и прислушался. Оттуда раздавались негромкие голоса:

 — … ерунда, — кажется, это Лавгуд.

 — Может, тебе все-таки сходить к мадам Помфри?

 — Или позвать Флитвика?

 — Это будет слишком странно. Я, пожалуй, просто пройдусь, — снова Лавгуд.

 — А если встретишься с Филчем? Или со Снейпом?

 — Я часто хожу во сне.

Северус вовремя отшатнулся, когда открылась дверь и растрепанная, одетая в голубую пижаму Лавгуд вышла из спальни.

Опередив ее, Северус покинул башню Когтеврана, избавился от маскировки и остановился в ожидании. Он буквально кипел от злости. Глупая девчонка, похоже, плохо себя чувствует, но, вместо того, чтобы лечиться, собирается бродить по школе!

Он собирался как следует отчитать ее, а потом напоить антипохмельным и перечным зельями. Однако его удивлению не было предела, когда Лавгуд, выйдя из гостиной, сразу же направилась к нему, скрытому тенью от доспехов.

 — Добрый вечер, профессор. Надеюсь, я не ушибла вас дверью. Это было очень мило с вашей стороны — узнать, как я себя чувствую.

«Идиот, — мысленно застонал Северус, — тоже мне, игрок в прятки».

 — Вы ведете себя глупо и неосмотрительно, Лавгуд, — сказал он, но куда мягче, чем планировал.

Лавгуд вздохнула и обхватила себя руками. Северус нахмурился, заметив, что она вышла из комнаты мало того, что в одной пижаме, так еще и босиком, только в носках.

 — Заболеть решили? Где ваша обувь?

 — Боюсь, ее опять забрали нарглы, сэр, — задумчиво отозвалась девушка.

Северус мысленно выругался, решив разобраться с этим позже, и велел:

 — Следуйте за мной, — после чего направился в свои комнаты, в подземелье. Потом подумал и наложил на ноги Лавгуд согревающее заклятье.

Она шла за ним молча, но слишком медленно. В очередной раз остановившись, чтобы подождать ее, Северус заметил, что она очень бледная.

 — Вы нормально себя чувствуете?

 — Почти, сэр, только мир немного быстрее вращается, — отозвалась она очень тихим голосом, и только благодаря хорошей реакции Северус успел не дать ей упасть, подхватив заклинанием левитации.

Парящая в воздухе девушка была без сознания. Северус посчитал ее пульс и, привязав заклинание к себе, очень быстро продолжил спуск. На его счастье, по дороге им никто не встретился — вид Северуса Снейпа, за которым летит бессознательная студентка, был бы, возможно, слишком шокирующим для хрупких нервов обитателей школы.

В своей гостиной Северус опустил Лавгуд на диван и уже тогда привел ее в чувство «Энервейтом». Пока она приходила в себя и тихо постанывала, видимо, от сильной головной боли, он достал все необходимые зелья и приблизился к ней.

 — Лавгуд, посмотрите на меня.

Девушка подняла глаза, Северус внимательно осмотрел расширенные зрачки и покрытые красными капиллярами белки.

 — Пейте.

Отдав ей склянки, Северус отошел в сторону от дивана и отвернулся к камину. Взгляд больных, но по-прежнему умных и немного сумасшедших серых глаз вызвал в нем смущение, которое было необходимо спрятать подальше. С Лавгуд нужно контролировать не только свои мысли, но и чувства.

Ему не следовало бы испытывать смущение. В конце концов, он просто оказал ей медицинскую помощь. Да, он переживает за нее — это не удивительно, ведь она не просто одна из его студенток, он занимается с ней ментальными науками, много общается. Но смотреть ей в глаза было сложно.

Взяв себя в руки, он повернулся к девушке и спросил:

 — Лучше?

 — Да, сэр.

 — Что за «нарглы» похитили вашу обувь?

Лавгуд пожала плечами от ответила:

 — Не знаю. Они часто крадут у меня вещи, но всегда возвращают к концу года. Не думаю, что в этот раз будет по-другому.

Северус нахмурился и поинтересовался:

 — Этих нарглов случайно не зовут вашими однокурсниками?

Лавгуд пару раз хлопнула ресницами и сказала не в тему:

 — У вас здесь уютно, кстати.

Исходя из того, что Северус уже знал о своей студентке, пытаться вернуть ее к прошлой теме и добиться ответа не удастся. Поэтому он спросил о другом:

 — Что это была за выходка сегодня вечером?

 — Мы праздновали, сэр.

 — Что, позвольте узнать? Что три студентки Хогвартса могут праздновать за пределами школы в учебное время? — он постарался вложить в свой голос побольше яда, но уже видел, что не преуспел в этом. Лавгуд видела его насквозь.

 — Прошедший день рождения Гермионы и будущую свадьбу.

На последних словах Северус едва не прикусил себе язык от удивления.

 — Чью свадьбу? — спросил он, взяв себя в руки.

 — Не важно, сэр. Это была скорее репетиция девичника. И потом, скорее всего, Гермиона достаточно скоро выйдет замуж. Да и Джинни…

Северус тут же погрузился в раздумья. Он видел Драко с Грейнджер, но не думал, что у них все настолько серьезно. Мог ли он что-то упустить? Кажется, кольца у Грейнджер не было. Носит на цепочке на шее? Или скрывает чарами? Последнее — вряд ли, на фамильные драгоценности Малфоев чары действуют плохо.

Из лихорадочных размышлений его вывел голос Лавгуд:

 — Они пока об этом не знают, профессор.

 — А вы записались в последовательницы Трелони? — разозлился Северус.

 — Ничуть. Но Драко очень нравится Гермиона, когда он смотрит на нее, его мозгошмыги просто сходят с ума. Он ревнует, даже когда она просто разговаривает с кем-то, кроме него. И, думаю, он совсем скоро прогонит нарглов и сделает ей предложение, — с улыбкой сказала Луна и прибавила: — сэр.

Удивительно, но обычное вежливое обращение царапнуло Северуса. Оно было неправильным. Только не сейчас, не в одиннадцать вечера, не в теплой тихой комнате с весело потрескивающим огнем в камине.

Отмахнувшись от этой мысли, он заклинанием вскипятил чайник и налил две чашки чая.

Лавгуд взяла свою, чему-то довольно улыбнувшись. Она отпила несколько глотков, отставила чашку на широкий подлокотник дивана и медленно, подбирая слова сказала:

 — Спасибо, что пришли сегодня. Вы не обязаны были узнавать, в порядке ли я. Вы это сделали, как будто бы я ваш друг.

Северус сделал большой глоток, ополовинив свою чашку и не обращая внимания на то, что от кипятка защипало язык. Лавгуд обладает удивительной способностью говорить именно то, что никто и никогда не решается озвучить. Он поморщился — он не любил, когда кто-то лезет ему в душу! «Как будто друг». Звучит не то прекрасно, не то отвратительно жалко. Зачем она только сказала это?

Однако это заявление требовало ответа. И Северус колебался. Было бы намного проще, конечно, бросить что-то вроде: «Не говорите чепухи. Я несу за вас ответственность, этого достаточно». Но, во-первых, Лавгуд его притворство не обманет, а во-вторых, чуть не на впервые за последние годы ему хотелось быть искренним и говорить не то, что проще, а то, что правильнее. Последний раз он чувствовал нечто подобное с Лили, которой всегда говорил правду, даже если знал, что сказанное ее расстроит. Просто не мог соврать, чувствовал, что ложь причинит ей боль, поэтому часто, наступая на собственную гордость, обнажал свою душу перед ней.

 — В некотором роде вы действительно мне друг, Лавгуд, — сказал он сухо и снова отпил горячего чая.

Даже сосредоточившись на красноватой в свете камина жидкости он заметил, как девушка, все еще не выглядящая здоровой, засияла от радости.

 — У меня кое-что есть для вас, сэр, — сказала она после паузы и достала из кармана пижамной курточки сложенный лист бумаги. Постучала по нему волшебной палочкой и протянула Северусу.

Он подошел, взял бумагу и отошел к камину.

На листе был изображен он сам, но не с обычной своей недовольной миной, а с широкой улыбкой. Портрет смеялся над чем-то, но это была не саркастичная насмешка, не язвительная ирония, а чистый, искренний смех. Портрет иногда щурился, прикрывал лицо ладонью, но не переставал смеяться. Казалось, что его изображение вдруг получило все, о чем можно мечтать в жизни, и просто не может сдерживать свое счастье внутри. Северус хотел был спросить, где и когда она смогла увидеть его таким, но не решился, разглядывая карандашный рисунок и сам невольно начиная улыбаться.

Прошло несколько минут, прежде чем он снова посмотрел на Лавгуд. Та откинулась на спинку дивана, крепко обхватила себя руками за плечи и с умиротворенным выражением лица разглядывала потолок.

Северус неуверенно подумал, что надо бы вернуть ей рисунок, но расставаться с ним было жалко. Почувствовал его колебания, Лавгуд сказала:

 — Это вам. Если хотите, можете оставить его себе.

Услышав это, Северус быстро, даже слишком быстро спрятал лист в карман мантии. Как бы глупо это ни звучало, он боялся, что Лавгуд передумает и заберет картинку.

Он сел в кресло, не зная, что сказать, и все-таки выдавил из себя:

 — Спасибо.

Он смотрел на девушку на диване и всеми силами старался внушить себе правильные мысли о том, что уже полтора часа как отбой, и ей нужно вернуться в спальню. Мысли не желали внушаться. Вместо этого разум лениво, почти сонно отмечал, что волосы у Лавгуд очень красивого цвета, правда, совершенно неухоженные, но, если их расчесать, они будут по цвету напоминать гриву единорога. И что у нее небольшие ступни.

Мелкие подробности ее внешности фиксировались мозгом, словно бы это было очень важно. Он чувствовал, что даже через двадцать лет легко сможет воспроизвести все подробности сегодняшнего вечера. Это было непривычно, странно и почти физически больно. При взгляде на девушку в дурацкой пижаме в груди что-то сжималось. Он на мгновение встретился с Лавгуд взглядом и резко отвернулся. Никакой легиллименции не требовалось, чтобы понять, что она заметила его состояние.

 — Уже поздно, сэр. Вы, наверное, хотели бы избавиться от моего общества сейчас, — сказала она заведомую ложь. Оба знали, что Северус дорого дал бы за то, чтобы она осталась сидеть на этом диване до утра.

 — Вам действительно нужно вернуться в спальню, — согласился он, но не сдвинулся с места.

Часы на каминной полке пробили двенадцать, Северус от привычного звука только отмахнулся, а Лавгуд дернулась. Оцепенение спало, и Северус заставил себя встать из кресла, снова наложить на ноги девушке согревающие чары и вместе с ней выйти из комнат.

По коридорам замка они шли молча, только один раз, когда Лавгуд оступилась на ступеньке-обманке, Северус поддержал ее за руку, прошипел: «Смотрите под ноги!», — и после еще почти минуту вел за собой, сжимая пальцами маленькую холодную ладонь. Потом отпустил.

У орла они остановились. Северус потянулся было за палочкой, но страж уже ожил и задал вопрос:

 — Что слепо, но видит лучше зрячих?

Северус нахмурился. Возможно, ответ — «вера»? Он вспомнил свою веру Дамблдору и грустно вздохнул. Однозначно, нет. Вера воистину слепа. Он не успел закончить свои размышления, как услышал слова Лавгуд:

 — Я думаю, что это сердце. Лишенное глаз, оно видит верность, преданность, честь и бесчестье лучше, чем снабженный глазами разум.

 — Ответ романтической души. Проходите.

Дверь открыла, Лавгуд развернулась к Северусу, сказала:

 — Спокойной ночи, профессор, — и скрылась в проеме, возможно, не услышав его слов:

 — Спокойной ночи, Лавгуд.

Он развернулся и снова пошел в подземелья. Собственные комнаты без Лавгуд показались ему пустыми и холодными. Прикусив губу, он опустился на тот диван, с которого она встала совсем недавно и закрыл глаза. Конечно, нужно было бы принять душ, переодеться и лечь в постель, но диван в уже остывающей гостиной показался ему в разы привлекательней. Он заснул, а во сне ему виделось пламя камина и слышался невнятный, немного монотонный голос, ставший разом красивее любой музыки.

Драко стоял возле гостиной Гриффиндора и нервничал. Грейнджер, мордред ее побери, так и не появилась ни на завтраке, ни на обеде. Гарри утверждал, что, по словам Джинни, она все еще спит, но это не заставляло Драко чувствовать себя спокойней. Он хотел убедиться, что его вечно лохматая и озабоченная учебой будущая невеста пережила последствия собственной глупости.

Портрет, закрывающий вход в гостиную, открылся, и в коридор выбрался Гарри.

 — Опять ты, Поттер? — спросил Драко недовольно. Аномально довольный и благостный Поттер огляделся и утянул Драко за собой в темную нишу вне зоны видимости портрета.

 — Держи! — сказал он и сунул другу очень знакомую ему вещь — мантию-невидимку.

 — И что я с ней делать буду?

Поттер закатил глаза к потолку и покрутил пальцем у виска.

 — Наденешь. Зайдешь в гостиную, в которой кроме печальной Гермионы возле камина никого уже нет, а дальше по ситуации.

Драко взял в руки мантию и недоверчиво посмотрел на Поттера. Тот говорил совершенно серьезно.

 — Если меня обнаружат в гостиной Гриффиндора…

 — Не обнаружат. Я послежу.

Как проследит, Поттер не сказал, но Драко догадывался, что у него есть какой-то способ контролировать перемещение людей в замке. Кивнув своим мыслям, Драко надел мантию и удивился — на ощупь она была скользкой и очень холодной. Так мог вести себя фамильный артефакт, недовольный тем, что его надевает посторонний, пусть и с разрешения хозяина. Решив позднее поразмышлять над необычными вещами Гарри Поттера, Драко убедился, что стал полностью невидим, и вместе с Гарри подошел к портрету. Тот назвал пароль, зашел вместе с Драко в гостиную, но тут же вышел обратно. До Драко донеслось недовольное: «Сколько можно шастать туда сюда! А, мистер Поттер, это вы! Хорошего дня вам!».

В гостиной Гриффиндора Драко раньше никогда не был. В отличие от слизеринской, она была отделана в бордовых и золотых тонах, а в окнах виднелось серое небо. Грейнджер сидела, поджав под себя ноги, в кресле возле камина. Драко осторожно снял мантию, свернул ее, убрал в карман и подошел к девушке.

 — Эй, Грейнджер, в чем трагедия? — спросил он тихо, но преувеличенно бодро.

Гермиона вздрогнула и быстро обернулась. В ее глазах читался испуг.

 — Что ты здесь делаешь?

Драко развел руками и улыбнулся:

 — Беспокоюсь о тебе, как видишь.

Разумеется, как и всегда, когда он говорил правду, Грейнджер ему не поверила. Это было видно по ее скептически приподнятой брови и наморщенному носу. Драко чуть отвернулся — пальцы зудели от того, что хотелось по этому самому носу щелкнуть.

 — Как ты вообще здесь оказался? — продолжила свой допрос Грейнджер. Она захлопнула лежавшую на ее коленях толстую книгу и скрестила руки на груди.

 — Ты удивишься, Грейнджер, но я умею пользоваться удивительным артефактом, позволяющим мгновенно попасть из коридора в любою комнату замка, — отозвался Драко, и был несколько шокирован, когда девушка фыркнула и спросила:

 — Это ты про дверь? Удивительная способность.

«Удивительная ты», — как-то расслабленно подумал Драко. Никто из его знакомых девушек не мог отвечать ему на его же языке, поддерживать чуть насмешливый тон, не опускаясь до обидных оскорблений. Грейнджер же это удавалось легко.

Задумавшись, Драко не сразу ответил на реплику Грейнджер, и та с напускным беспокойством поинтересовалась:

 — Ты молчишь секунд тридцать, не заболел?

Драко развел руками:

 — Я сражен вашим остроумием, о, владычица моих дум, просто лишился дара речи.

 — Какой же ты клоун временами, Драко! — ответила Грейнджер, но все-таки улыбнулась. Конечно, как и всегда, особое обращение она восприняла как насмешку, в ее кудрявую голову даже не закрадывалась мысль о том, что все его слова — чистая правда.

 — Я унижен и раздавлен, прекраснейшая из девушек считает меня жалким кривлякой, — проговорил Драко полушепотом. Из-за того, что обычные его шутливые слова были сказаны серьезным тоном, да еще и очень тихо, Грейнджер восприняла их чуть более серьезно, и на мгновение на ее щеках выступил румянец. Глядя на ровный розоватый цвет, Драко невольно позавидовал — он со своей тонкой белой кожей от смущения покрывался непривлекательными, с сиреневатым отливом пятнами.

 — Удивлена, что ты еще ни слова не сказал про вчерашний вечер, — тоже тихо сказала девушка. Румянец стал ярче.

 — А ты ждала от меня воспитательную беседу? Так Поттер, думаю, уже ее провел, разве нет?

 — Нет.

Драко хмыкнул — Поттер, похоже, еще разумнее, чем можно было ожидать.

 — Неужели так хочется послушать? — поинтересовался он по-прежнему шепотом, но достаточно иронично.

Грейнджер сцепила пальцы рук в плотный замок и еще ниже опустила голову. Драко догадывался, что ей — похоже, весьма домашней, несмотря на все их с Поттером и Уизли приключения, девочке, — очень стыдно. Мгновение он колебался, но потом с подлокотника кресла переместился на пол, заглянул в пылающее от стыда лицо Грейнджер, осторожно отвел назад ее пушистые волосы и сказал:

 — Кажется, вы вчера никого не убили и не изнасиловали. Так что все в порядке.

По правде говоря, опыта в произнесении утешительных слов у Драко было немного, но он очень хорошо знал, что из печали отлично выводят добрые, но немного смешные слова. На несколько секунд ему вспомнилось, как он очень похожим движением убирал совсем другие, тяжелые и прямые светлые волосы с другого лица, но Драко отогнал воспоминания.

 — Кажется, я вчера напилась так, что тебе пришлось тащить меня до школы, — почти беззвучно ответила Грейнджер.

 — Если ты беспокоишься обо мне, то спешу тебя заверить, что я не надорвался. Конечно, будет преуменьшением сказать, что ты весишь как перышко, но я, пожалуй, могу носить на руках и два твоих веса, — отозвался Драко и продолжил: — Мне бы хотелось немного подразнить тебя, но, Грейнджер, честно, вы вчера ничего страшного не сделали. Не то, чтобы мне нравились пьяные девушки, но…

Грейнджер вдруг засмеялась и спросила:

 — А с чего это ты взял, что меня интересует, нравятся тебе пьяные девушки или нет?

Драко поднял голову, поймал искрящийся взгляд шоколадных глаз и спросил:

 — То есть мое очарование на тебя не действует?

 — Ни-ка-пель-ки! — пропела девушка так торжественно, что не засмеяться было невозможно.

 — И если я сейчас, к примеру, тебя поцелую, на тебя это не произведет никакого впечатления? — Драко понимал, что начал играть в опасную игру, но надеялся, что, благодаря тому, что он оставался сидеть на полу перед камином и не порывался делать никаких движений, при желании, ему удастся все обратить в шутку.

К счастью, не понадобилось. Грейнджер на мгновение растеряла свою обычную находчивость и выдавила очень ненатуральное:

 — С чего бы это?

Настолько ненатуральное, что Драко осторожно поднялся с пола и аккуратно дотронулся губами до губ девушки. Представляя себе их поцелуй, Драко был уверен — губы Грейнджер окажутся твердыми, плотно сжатыми, но ошибся. Чуть суховатые, они оказались нежными, мягкими и горьковато-сладкими, как шоколад. Грейнджер резко втянула воздух, ее глаза распахнулись так широко, как это вообще было возможно, но она и не подумала оттолкнуть его.

 — Малфой, под мантию! — раздалось со стороны входа.

Драко мысленно выругался. Грейнджер с тихим «хм» откинулась на спинку кресла, опять покраснев, а он был вынужден скрыться под мантией-невидимкой. Мордредов Поттер! И чертов…

Человеком, который только что стал личным врагом Драко Малфоя, оказался проклятый Финниган, которому не сиделось в своей спальне!

 — Привет, Гарри! — Финниган, похоже, страдает словесной диареей.

 — Привет, Симус! — некстати решил быть вежливым и общительным Поттер. Драко подумал, что, если обмен вразумительными репликами продолжится, он достанет палочку и кого-нибудь проклянет.

Однако Поттер проявил не то благоразумие, не то милосердие, сказав:

 — Кажется, Рон искал тебя. Он сейчас в Большом Зале.

Финниган обрадовался новости и поспешил покинуть гостиную. Гарри посмотрел чуть правее того места, где стоял невидимый Драко, и сказал:

 — Я, пожалуй, буду в спальне.

А потом, пользуясь тем, что Гермиона не видит его за спинкой кресла, показал Драко кулак.

Когда гостиная вновь опустела, Драко снял мантию-невидимку, а Грейнджер встала со своего места. С нахмуренными бровями и опять сложенными на груди руками она выглядела бы внушительно и грозно, если бы доставала Драко хотя бы до подбородка.

 — Знаешь, у высокого роста много преимуществ, — сказал Драко, подходя к девушке.

 — Например, можно смотреть на всех свысока? — поинтересовалась она, но хмуриться перестала. — Это, вообще, что сейчас было?

 — Это? — изобразил страшное удивление Драко. — Кажется, это был твой друг Гарри Поттер. Знаешь такого?

 — Я имею в виду вовсе не Гарри Поттера!

Снова нахмурилась.

 — Ты плохо понимаешь намеки, Грейнджер, — сообщил он и уже хотел наглядно показать, что же это было, но она остановила его резким:

 — Уйди, пожалуйста.

Драко почти кожей чувствовал, как изменилось ее настроение. Еще мгновение назад она была смущена и взволнована, она отвечала на его поцелуй неопытно, но искренне, а сейчас разом спряталась под ледяным панцирем. Возможно, раньше Драко и послушался бы, ушел и потом баюкал обиженную гордость, убеждая себя в том, что девчонка просто глупа и ничего не понимает. Но отступать сейчас он не мог. Во-первых, она — его портключ в нормальную жизнь, где имя «Малфой» ассоциируется с благополучием и респектабельностью, а не с насилием и войной. А во-вторых, Гермиона Грейнджер была ему нужна не только как героиня войны, но и просто как девушка. После короткого поцелуя собственные рассуждения о долге перед родом показались Драко глупыми и напыщенными. Ему на самом деле очень нравится эта девушка. Нравится ее непослушная грива кудрявых шоколадного цвета волос, ее чуть вздернутый нос, маленькие руки, перепачканные чернилами, неаристократический загар. И, конечно, ее привычка отвечать развернуто даже на самый простой вопрос. И острый язык.

 — Предлагаю компромисс. Пройдемся? — спросил он, и девушка, чуть поколебавшись, согласилась.

Они вышли из гостиной Гриффиндора и пошли вниз, по направлению к их пустому кабинету на первом этаже. Пока шли, в основном, молчали. Драко не начинал разговора, размышляя о причинах в изменившемся поведении Грейнджер, она тоже о чем-то напряженно думала.

В кабинете она сразу же отошла к окну. Драко, чтобы не казаться навязчивым, сел на парту.

 — Итак, ты меня прогнала, потому что я плохо целуюсь? — спросил он, поняв, что начала разговора от Грейнджер не дождется.

 — Ты собираешься за счет моего статуса восстановить свою репутацию. Я права? — неожиданно сказала она.

Отстой.

Драко готов был разбить голову об стену. Почему он решил, что самый умный? Почему ни разу ему не пришло в голову, где Гермиону Грейнджер называют «самой умной ведьмой своего поколения»? Конечно, она просчитала его действия, как арифмантическое уравнение. И конечно, не внесла в условия его чувства и эмоции.

Спустя несколько секунд тишины Грейнджер тихо и как-то грустно повторила:

 — Я права.

Драко сжал зубы. Он понимал, что, если не сумеет переубедить ее сейчас, потеряет все, чего сумел достичь за несколько месяцев.

 — Нет, — сказал он коротко, а потом поднял ладонь вверх, призывая Грейнджер дать ему возможность сказать. — Правильный ответ на твой вопрос будет отрицательным. Вообще, изначально именно ты планировала меня использовать, чтобы привлечь внимание своего рыжего идио… друга. Я тоже решил получить свою выгоду. И, да, Грейнджер, моя выгода в этом случае — восстановленная репутация. Я достаточно трепетно отношусь к своей фамилии. Но скажи, положа руку на сердце, ты все еще хочешь вернуть рыжего, заставив его ревновать?

Тихое «нет» было почти беззвучным, но Драко сумел его расслышать и продолжил:

 — Мне тоже уже плевать на репутацию. Ты мне нравишься, Грейнджер. Хотя я и желал бы, чтобы ты носила фамилию Малфой, я готов поступиться восстановлением семейной гордости и положения в обществе. Ты важнее.

Договорив, Драко отвел глаза в сторону. Слова, которые он как-то придумал, чтобы убедить эту девушку в искренности своих чувств, тогда еще совершенно надуманных, оказались правдивыми. Фантазии о том, как он гордо вышагивает по коридорам Министерства Магии, а волшебники раскланиваются с ним, показались вдруг несущественными и глупыми, зато те, в которых в столовую Малфой-мэнора вбегал мальчишка со светлыми кудрявыми волосами, стали в сотни раз дороже.

К сожалению, он не знал, как еще объяснить это Грейнджер. Тогда, когда его однокурсники вовсю постигали науку страсти с однокурсницами из не слишком строгих семей, он думал об убийстве Дамблдора, а позже и о собственной смерти. Когда в прошлом году озверевшие от крови Крэбб, Гойл, Нотт и многие другие развлекались с грязновкровками и полукровками, он мог думать только о том, каково приходится его матери в одном доме с Ублюдком. Единственный визит в бордель, организованный отцом летом после пятого курса, запомнился скорее собственной неуклюжестью. Пара поцелуев с Пэнси тоже за опыт не слишком-то сходили. Ему еще ни разу не приходилось добиваться девушки, настаивать на своем и признаваться в чувствах.

Грейнджер молчала долго, но по ее лицу нельзя было прочесть ни единой мысли.

 — Ты ведь не забыл, что я грязнокровка? — спросила она после паузы, которая Драко показалась вечностью.

При этом слове он поморщился.

 — Ничуть. Но волшебники будут идиотами, если не забудут об этом сейчас, после такого геноцида, — сказал он.

Грейнджер хихикнула, причем Драко отметил, что этот, казалось бы, легкомысленный звук ей удивительным образом идет.

 — У тебя во всем есть расчет, верно?

 — Я же коварный слизеринец, — пожал Драко плечами.

 — А я вроде бы бесстрашная гриффиндорка, — немного не в тему заявила Грейнджер, а потом в несколько шагов преодолела разделявшее их пространство и поцеловала его.

Драко обнял девушку, прижимая к себе. На расчеты и планы действительно было плевать.

Когда Гарри вошел в спальню мальчиков, Рон очень обрадовался. В последнее время застать друга одного было почти невозможно, а поговорить очень хотелось.

 — Гарри! — позвал он, и друг, не отрывая взгляда от «Карты Мародеров», помахал ему рукой. — За кем следишь?

 — Будешь смеяться, но за Малфоем.

Рон действительно рассмеялся:

 — И в чем ты его подозреваешь теперь?

Гарри помолчал несколько минут, потом свернул карту, набрал побольше воздуха в грудь и сказал на одном дыхании:

 — Кажется, он теперь встречается с Гермионой.

Рон икнул. Представить себе слизеринского хорька, обнимающего и (фу, какая гадость!) целующего Гермиону было невозможно.

 — А ты спокойно реагируешь, — заметил Гарри. Рон вздохнул. Вот, хотел поговорить с другом — теперь мучайся.

 — Ну, — протянул он, — если честно, мы никогда с ней не были бы хорошей парой. Понимаешь, я чувствую себя рядом с ней полным идиотом.

 — Дружище, мы оба себя чувствуем рядом с Гермионой полными идиотами. Причем с первого курса, не замечал? — сообщил Гарри, заваливаясь на кровать Рона. Хотя он сейчас и ночевал в отдельной комнате, в спальню мальчиков заходил часто.

 — Это, конечно, так, — согласился Рон и попытался объяснить свои мысли. — Но одно дело, когда ты чувствуешь себя идиотом с лучшим другом, а другое — с девушкой. Она же, если разозлится, в настоящую мегеру превращается. Ты же знаешь этот ее тон: «Рональд Уизли!», и дальше список того, что я сделал не так.

Гарри снова засмеялся. «Гарри Поттер! Ты совершенно не думаешь…». В эту фразу Гермиона действительно могла вставить любой необходимый упрек.

 — Вот представь, приходишь ты домой с работы, а жена тебя встречает не ужином, а словами: «Рональд Уизли, в своем письме ты допустил семь орфографических ошибок!», — начал фантазировать Рон. — Или зовешь девушку на свидание, а она отмахивается подшивкой «Трансфигурации сегодня» за три года и сообщает, что до вечера должна все прочесть.

Некоторое время парни смеялись, по-доброму вспоминая наиболее характерные для Гермионы слова или поступки.

 — Она чем-то похожа на маму, — заметил Рон. Гарри удивился, а он пояснил: — мама ведь очень сильная волшебница. Папа тоже, но он спокойный и мягкий, а маму, сам знаешь, мы все боимся. Гермиона такая же. А я не хочу, чтобы жена все время диктовала мне, что говорить, как работать, чем заниматься в выходные. В общем, — подвел он итог, — я люблю ее как друга, но встречаться с ней просто боюсь. Она меня съест.

 — У-у-у, я заставлю тебя учиться, — сквозь хохот пригрозил Гарри, протягивая к Рону руки с растопыренными пальцами. Тот притворно шарахнулся в сторону, попутно свалив с тумбочки потрепанный «Квиддич сквозь века».

Отсмеявшись, Рон честно признался:

 — Мне нравится Лаванда. Нет, ты не подумай, на шестом курсе я дураком был. Она нормальная, на самом деле. Готовит вкусно.

 — Так-так. Рон, где ты успел познакомиться с кулинарными талантами Лаванды?

Рон почувствовал, как у него начинают гореть уши, но все-таки рассказал и про пирог с крыжовником, и про другие шедевры.

 — Во ведь придурок ты, — сказал Гарри. — Нет бы сразу с Гермионой поговорить! Она же мучилась, злилась.

Рон вздохнул. Ему тоже было стыдно из-за этого, но он просто не мог себе представить, что, после всего, что они пережили вместе, он просто подойдет и скажет: «Гермиона, мне нравится другая девушка». Это казалось подлостью.

Пока он размышлял над вопросами нравственными, Гарри решил спросить о другом:

 — А вы с Лавандой уже?..

У Рона покраснели не только уши, но и все лицо, и даже шея. Он резко мотнул головой, а потом мысленно проклял все на свете. Он догадывался, что у Гарри уже все было, но спросить не мог. В конце концов, Гарри встречается с его младшей сестрой!

 — Черт, ну, почему Джинни — твоя сестра? — озвучил мысли друга Гарри.

 — Я сейчас о том же думаю, — буркнул Рон и откинулся на подушку.

Ему бы очень хотелось обсудить с другом волнующую тему, но невозможно говорить об этом с парнем собственной младшей сестры, которую он должен защищать и оберегать всеми силами.

 — Вот ты мой друг, — заметил Рон, — а все равно, как подумаю о том, что ты спишь с моей сестрой, так сразу начинаю хотеть тебе врезать.

 — Не советую, — ответил Гарри и вскочил с кровати, — лучше пошли, полетаем!

Рон предложению обрадовался.

Летать вместе с Гарри было здорово, совсем как на шестом курсе, когда ничего еще не было. Мячи они брать не стали, поэтому просто устроили гонки, и в кои-то веки Рон мог показать себя достойно. Конечно, он купил себе не «Молнию», метлу профессионального класса, а «Нимбус-2003», обладавший отличной маневренностью и хорошо подходивший для игры в полупрофессиональных сборных, но вполне мог показать класс.

Временами на виражах Гарри вырывался вперед благодаря своей легкости и безбашенности, но на прямых участках пути они шли вровень. Рон слышал свист ветра в ушах и хотел буквально кричать от счастья. Когда он летал один или на тренировках с командой, он не развивал максимальную скорость, зато сейчас, чтобы не только не отстать от друга, но и, в идеале, превзойти его, приходилось выжимать из метлы все возможности.

Гарри резко забрал вверх и, пикируя вниз, развил еще большую скорость. Его силуэт почти расплывался, Рон стиснул рукоять и подумал: «Нет уж, это будет моя победа!», наклонился вперед, сокращая разрыв.

Но увы, легкий Гарри на «Молнии», которая как будто сама рвалась к победе, уже обогнал его на целый корпус, а до намеченной ими финишной черты оставалось всего-ничего. Рон уже почти смирился с неизбежным поражением, когда, бросив короткий взгляд на трибуну болельщиков, разглядел знакомую фигурку в голубой мантии, которая махала рукой и, кажется, что-то кричала.

Лаванда его поддерживает! Удивительно, но эта мысль придала ему мощное ускорение. Метла, подчиняясь желанию владельца, чуть дернулась и понеслась к финишу. Гарри попытался было удержать лидерство, но не сумел. Долетев до финишной колонны, Рон вскинул кулак вверх и закричал:

 — Да!

Финишировавший секундой позже Гарри дал другу пять и, отдышавшись, сказал:

 — Под конец тебе словно вставили фитиль в зад! — но прозвучало это не обидно, а восхищенно.

Когда они опустились на землю, Рон бросил взгляд на ожидающую его на трибуне Лаванду и неуверенно предложил:

 — Ты иди, я догоню сейчас.

Гарри поймал направление его взгляда, хмыкнул и, закинув метлу на плечо, пошел обратно в замок. А Лаванда сразу же подбежала к Рону.

 — Ты был просто великолепен! Я смотрела не отрываясь!

 — Ну, — чуть смутился парень, — Гарри меня почти все время обгонял.

 — Этот рывок в конце был великолепен! — Лаванда буквально светилась от восторга.

 — Ну, — сказал Рон, отругав себя за «нуканье», — ты ведь болела за меня. Я просто не мог проиграть.

 — Правда? — с восторгом спросила Лаванда и, получив утвердительный кивок, встала на цыпочки и поцеловала Рона в щеку. — Это была потрясающая победа!

Когда они возвращались в замок, Рон взял девушку за руку и не отпускал до тех пор, пока в гостиной им не пришлось разойтись в разные стороны.

Лаванда убежала в свою комнату, Рон тоже собирался пойти в свою, как увидел пробирающуюся через проход за Полной Дамой Гермиону.

«Гарри прав, — подумал Рон, — я ее обидел».

Он робко помахал ей рукой, и, к его огромному удивлению, Гермиона не обожгла его презрительным взглядом, а подошла.

 — Привет, — выдавил Рон из себя.

 — Привет, — на редкость миролюбиво ответила Гермиона.

 — Слушай, я хочу извиниться, — сказал Рон, — я тебя обидел и повел себя как последний придурок.

На этих словах Гермиона отчетливо напряглась, а Рон продолжил:

 — Мне не хватает нашей дружбы.

 — Мне тоже, Рон! — тут же согласилась она и радостно улыбнулась. — Мир? — Гермиона протянула ему руку.

 — Мир! — пожал ее Рон и, не сдержавшись, спросил: — А можно у тебя трансфигурацию списать?

Гермиона очень знакомо закатила глаза, но вместо того, чтобы разразится гневной речью, ответила:

 — Так и быть, в последний раз. Но сначала переоденься, не хочу очищать свое эссе потом!

Рон ушел к себе в комнату, и в его душе царил настоящий мир.

Октябрь подходил к концу. Приближался Хэллоуин, и на грядках возле хижины Хагрида, как и раньше, поспевали гигантские тыквы. Со дня памятной вечеринки Луна и ее подруги ни разу не поднимали тему сердечных привязанностей, хотя как-то раз Луна увидела вдали коридора держащихся за руки Гермиону и Драко Малфоя. Когда они находились рядом, например, сидели за столом Гриффиндора в Большом зале, Луна невольно ощущала в их эмоциях яркий вкус медовой нежности с фиолетовыми всполохами страсти.

Гарри и Джинни проводили вместе все свободное время, и временами, глядя на них, Луна испытывала головную боль — их чувства буквально сшибали с ног. При этом Луна подметила странность — ближе к пятничному вечеру душой Гарри завладевало что-то темное, тягучее, однако уже в субботу утром он приходил на завтрак, лучась энергией и счастьем, какой-то обновленный. Можно был предположить, что он нашел свой способ борьбы с нарглами.

Луна очень хотела снова попытаться помочь другу, но останавливала себя. Возможно, ее вмешательство только сделает его состояние еще хуже.

Сама девушка со смесью страха и отрешенности отсчитывала дни отпущенного ей профессором Снейпом месяца. Она должна была пройти проклятую инициацию, проще говоря, вступить в физические отношения с мужчиной, но очень этого боялась. Единственное, что ее успокаивало, так это мысль о том, что Невилл, конечно же, не сделает ей ничего плохого. С того момента, как он принес ее, пьяную, на руках в Хогвартс, он почти не оставлял ее одну. Можно даже было сказать, что они встречались — сходили вместе в Хогсмит, часто болтали наедине. В честной душе Невилла Луна читала как в открытой книге и видела, что очень ему нравится, и поэтому старалась убедить себя в том, что отвечает на его чувства взаимностью. На самом деле, было очень просто вообразить себе, что она чуть-чуть любит его. Но всего через пару минут эта фантазия рассеивалась, и тогда Луна осознавала, что все ее мысли и чувства занимает совсем другой человек.

С профессором Снейпом они общались достаточно часто.

Луна настолько доверяла ему, что он мог почти безболезненно работать с ее разумом, связывая разрозненные ощущения в единую картину мира. Благодаря этим занятиям Луне даже стало иногда удаваться отключать навязчивый гул чужих чувств. К сожалению, чувства самого Снейпа оставались загадкой. Он ни разу больше не открывался так сильно, как в тот вечер, когда лечил ее от последствий глупой вечеринки. Чаще всего профессор отгораживался окклюментным щитом такой силы, что он закрывал не только мысли, но и наиболее яркие эмоции, и Луне казалось, что все, что она увидела тем вечером, было просто наваждением. Этот грустный, нелюбящий весь мир человек с больной душой просто не мог испытывать к ней столько чувств.

Иногда, лежа в кровати и ожидая прихода сна, Луна вспоминала, как споткнулась на ступеньке-обманке, и Снейп удержал ее. А потом до конца лестничного пролета держал за руку. Его ладонь оказалась теплой, сильной, с шершавой кожей. Это воспоминание вызывало в душе Луны неожиданный подъем, а вот на глаза наворачивались слезы. Больше ни разу он даже не посмотрел на нее чуть более внимательно, чем на обычную студентку.

Однажды вечером, замечтавшись, Луна нарисовала их вместе — высокого, задумчиво смотрящего куда-то вдаль профессора в извечной черной мантии, чуть развевающейся на ветру, и себя с растрепанными волосами, в лиловом платье с желтым поясом, босую.

Какое-то время нарисованная она переминалась с ноги на ногу, а потом боком подобралась к профессору. Тот, не отрывая взгляда от чего-то за пределами листа, обнял девушку за плечи и притянул к себе. Рисунок настоящая Луна разорвала, а потом испепелила обрывки, понимая, что не сможет смотреть на картинку, где их копии стоят, обнявшись.

За два дня до Хэллоуина Луна поняла, что тянуть дальше просто опасно. Вряд ли профессор стал бы без дела пугать ее, а потому, если ей дорог рассудок, нужно было сжать зубы и сделать необходимое. Она решила, что должна пройти инициацию в ночь на тридцать первое октября, и, собрав всю волю в кулак, решила поговорить с Невиллом.

Они шли с последнего на этот день занятия — совместной пары Чар, и, как обычно, сильно отстали от однокурсников.

 — Невилл, мне очень надо с тобой поговорить, — начала Луна, чем вызвала на лице парня легкое удивление.

 — Мы и так говорим, мне казалось, — ответил он.

 — Нет, я имею в виду серьезный разговор, — возразила Луна, и, пока остатки ее решимости не улетучились, быстро спросила: — ты знаешь что-нибудь про инициацию ведьм?

Судя по тому, как мучительно Невилл покраснел, он знал.

 — Мне ее необходимо пройти как можно скорее, — едва выдавила из себя Луна, а потом, поняв, что уже самое страшное сказано, начала объяснение. — У меня есть способность, но не хватает сил, чтобы полностью контролировать ее. Если не смогу этого сделать, у меня будут проблемы. В общем, мне нужна помощь.

Все — необходимое сказано. Невилл еще боролся со смущением, а Луна уже ощущала его согласие, однако в глубине души чувствовала, что это будет самой большой ошибкой в жизни.

Спустя минуту Невилл выдавил из себя что-то очень вежливое и куртуазное, заверив в своей готовности сделать ради нее все, что угодно. Отстраненно Луна подумала, что, похоже, воспитание у Невилла прорывается только в очень стрессовых ситуациях.

Они выбрали время — почти как Луна и планировала, вечер Хэллоуина. В праздник будет проще всего, не привлекая лишнего внимания, получить у деканов разрешение и покинуть школу.

Оставшееся время Луна провела непродуктивно — она нервничала и боялась. Ее страшили и предстоящие изменения, и сам процесс, но больше всего она боялась, что испортит жизнь и себе, и своему замечательному другу. На месте Невилла должен был быть другой, и Луна чувствовала это всем сердцем.

К сожалению, этот другой, на ее слова о том, что она выбрала и партнера, и время, и даже место, только кивнул и сказал: «Хорошо». Сквозь почти непробиваемый щит до Луны донесся привкус кислых зеленых яблок и горького шоколада, но расшифровать его она не смогла. Только один раз, вечером тридцатого октября, в самом конце занятия Снейп на одну короткую секунду дотронулся до руки девушки, его взгляд сделался тяжелым и почти больным, а в душе взметнулся кровавый кислый ураган. Но потом он снова взял себя в руки и даже как-то бодро сказал:

 — Удачного Хэллоуина.

А когда она направилась к двери, он догнал ее и протянул маленький пузырек из зеленого стекла.

Луна поблагодарила и чуть ли не бегом бросилась в спальню. Сжимать в руке флакончик со взрослым и немного стыдным зельем было ужасно, еще ужаснее, однако, было знать, что дал ей его именно профессор Снейп. Впрочем, придя в себя от смущения, Луна все-таки выпила горькую жидкость — гарантию того, что инициация не повлечет за собой дополнительных проблем.

На следующее утро за преподавательским столом его не было, не появился он и на обеде, и Луна поняла, что уже не увидит его до того момента, пока вместе с Невиллом не вернется обратно в школу. Увы, мечты о том, что он решит по какой-то причине остановить ее, отговорит от этой затеи, остались только мечтами, а точнее — странным, почти не оставшимся в памяти сном.

На уроках в этот день Луна была даже более рассеянной, чем обычно. Чужие вопросы она слышала как будто издалека, и они едва ли могли привлечь ее внимание. Она лишилась трех баллов на Трансфигурации, но даже не сумела из-за этого расстроиться. Сразу после уроков она поднялась в комнату и отправилась в душ, где провела почти сорок минут. Теплая вода помогла ей немного расслабиться и чуть меньше думать о том, что неизбежно произойдет вечером.

Стараясь отвлечься и обрести душевное равновесие, Луна долго расчесывала влажные волосы частым деревянным гребнем, ощущая их непривычную мягкость и шелковистость, потом попыталась заплести их в косу, чего не делала с девяти лет, но не сумела справится с длинными прядями и оставила все как есть.

Наконец, часы показали шесть вечера, и Луна как можно более решительно пошла к выходу из замка.

Невилл ждал ее на широком крыльце. На нем была новая темно-синяя мантия, которая подчеркивала ширину плеч и цвет волос. Со стороны он казался спокойным и уверенным, но Луна издалека почувствовала его растерянность и страх. Неловко поприветствовав друг друга, они молча пошли к границам антиаппарационного щита. Луна попыталась было придумать тему для разговора, но тщетно — слова не шли на ум. Больше всего ей хотелось сказать, что она передумала, и побежать обратно в спальню, спрятаться под одеялом и никогда больше не выходить дальше башни факультета, но она все-таки шла вперед, убеждая себя в том, что это отнюдь не самое страшное, что с ней случалось в жизни.

Щит, чуть засветившись, выпустил их. Луна протянула Невиллу дрожащую руку и вместе с ним аппарировала к себе домой.

Огонь в камине почти погас, становилось холодно, но Северус не делал ничего, чтобы согреться. Он сидел в кресле перед камином и смотрел в пустоту, не замечая ничего вокруг себя и размышлял о том, что, похоже, так ничему и не научился на собственных ошибках. Снова, во второй и, надо думать, последний раз в своей жизни он отошел в сторону, отдавая любимую девушку другому. Тогда, двадцать лет назад, ему не хватило смелости и веры в себя. А сейчас? Ответа на этот вопрос он не знал, и пытался заглушить боль в груди фальшивыми рассуждениями о преподавательской этике, недопустимости отношений между профессором и студенткой, и даже о разнице в возрасте. Но врать самому себе Северус не любил, поэтому очень быстро признал, что все его рассуждения — чушь, не стоящая и выеденного яйца. «Что ж, ты просто молодец, — сказал он сам себе ядовито, — ты отличным образом закончил начатое — выбросил свою жизнь на помойку». Рассматривая блестящую каминную полку, Северус раз за разом прокручивал в голове каждую свою встречу с Луной Лавгуд и буквально смаковал собственные трусость и бездействие. «Отлично, теперь ты можешь снова упиваться жалостью к себе», — подумал он, надеясь сарказмом немного заглушить ноющую боль в груди. На мгновение ему представилось, что, лет пятнадцать спустя, когда он по-прежнему будет преподавать зельеварение, первого сентября в Большой зал войдет ребенок с очень знакомыми светлыми волосами, и история повторится, пусть и с явными отличиями. Родители этого ребенка, разумеется, будут живы и здоровы, Северусу не придется следить за ним, но в его горле каждый раз будет вставать тугой ком при взгляде на светлые волосы или, может быть, большие серо-голубые глаза первокурсника по фамилии Лонгботтом.

«Можешь себя поздравить, это прогресс. По крайней мере, его фамилия не Поттер», — сообщил он себе, но, что совершенно неудивительно, облегчения не испытал. Северусу хотелось бы вернуться в прошлое, хотя бы на несколько часов назад. Не прятаться в собственных комнатах, а пойти и отыскать в замке Луну, возможно, предстать перед ней полным идиотом, но получить хотя бы маленький шанс на счастье. Впрочем, маховика времени у него не было, поэтому оставалось только лениво сидеть в кресле и с наслаждением заядлого мазохиста проворачивать нож в ране.

Резкий звук заставил его рывком подняться на ноги и повернуться ко входу в гостиную.

На пороге стояла красная, заплаканная Лавгуд.

 — В чем дело? — спросил Северус резче, чем хотел, чувствуя, что его сердце прыгнуло куда-то в горло и забилось там с огромной скоростью.

Девушка ничего не ответила, но из ее больших серо-голубых глаз ручьями текли слезы. Всхлипнув, она ладонями размазала их по щекам. Ее губы дрожали.

Северус сжал руки в кулаки, короткие ногти впились в кожу. Он быстро подошел к рыдающей девушке, за руку втащил ее в комнату и обнял за плечи, прижимая к своему плечу. Магией закрыл дверь.

Лавгуд, еще раз всхлипнув, вцепилась пальцами в его мантию, уткнулась лицом куда-то под мышку и замерла.

Никогда за всю свою жизнь Северус не чувствовал себя одновременно так глупо и так хорошо. Одной рукой он неумело начал поглаживать Луну по волосам, краем сознания отмечая, что сегодня они действительно похожи на гриву единорога — мягкие, чистые и струящиеся. Он монотонно гладил девушку, наверное, несколько минут, кроме руки не двигалось ничего — он замер, давая ей выплакаться, и наслаждался короткими мгновениями близости. Чуткий нос, привыкший различать малейшие оттенки запахов, ощущал ароматы дождя, жасминового шампуня и слез. Он прикрыл глаза, наслаждаясь этой смесью запахов, но сразу почувствовал, что Луна чуть отстранилась от него. Он открыл глаза, желая понять, все ли с ней в порядке, но она быстрым движением положила ему руки на плечи, приподнялась на цыпочках и поцеловала в уголок губ. Мягкое прикосновение показалось ему похожим на удар током, он вздрогнул и осторожно запустил пальцы в ее волосы, надавил на затылок, привлекая к себе, и поцеловал в ответ. Едва ли не впервые в жизни он чувствовал, что поступает правильно — именно так все и должно быть. Девушка отвечала на его поцелуй неуверенно, но искренне, прижимаясь к нему всем телом. Слезы на ее лице высохли, на щеках вспыхнул румянец, который Северус видел через полуприкрытые веки.

Старые часы на камине пробили семь, и Луна дернулась от неожиданности.

 — Я выкину эти часы, — сказал Северус неожиданно хриплым голосом, желая действительно проклясть этот предмет, во второй раз разрушающий очарование момента.

Девушка издала странный звук — не то хихикнула, не то всхлипнула. Северус чуть отстранился и спросил:

 — Чаю?

Она закивала, и он отошел в сторону, не столько колдуя над чайником и заваркой, сколько стараясь скрыть охватившие его эмоции. Впрочем, если учесть, что за его спиной стоял эмпат, можно было и не пытаться. Северус чуть прикусил нижнюю губу, надеясь, что легкая боль поможет ему вернуть самообладание.

Когда чай был готов, Северус повернулся к Луне и увидел, что она забралась с ногами на диван и спрятала лицо в ладонях. Он подошел и протянул ей чашку. Как и ожидалось, его приближение девушка почувствовала, неуверенно опустила руки и взяла горячую чашку.

 — Что произошло? — спросил Северус и, немного поколебавшись, сел на подлокотник дивана.

Девушка отпила чай, еще немного помолчала, а потом все-таки сказала:

 — Я не удержала собственных нарглов сегодня вечером. И они натворили много дел.

Северус не выдержал и тихо хмыкнул. Его и злила, и восхищала эта манера отвечать на вопрос так, чтобы возникало еще больше вопросов.

 — А если постараться объяснить то же самое так, чтобы я понял?

Луна пожала плечами:

 — Вы и так все поняли.

Резонное замечание.

 — Не до конца.

Она снова пожала плечами и начала теребить прядь волос. Северус перехватил ее руку и показал головой:

 — Не стоит вязать из них узлы. Рассказу это не поможет.

Видимо, Луна поняла, что он не отступится, поэтому ответила:

 — Я думала, что мой рационализм мне поможет, но оказалось, что я очень сильно подвержена влиянию эмоций. Я опять говорю неправильно, да? — спросила Луна, подняв на Северуса чуть смущенный взгляд.

Он левитацией подвесил чашку в воздухе, опустился на пол, так, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с лицом Луны, постарался сделать свой взгляд максимально строгим и сказал:

 — Мне нужны не рассуждения, а факты. Что именно натворили твои нарглы?

 — Вы можете посмотреть. Так будет лучше.

 — Уверена?

Луна кивнула, и Северус достал палочку.

 — Легиллименс, — произнес он, и Луна мягко впустила его в свой разум.

Сориентировавшись в уже ставших привычными цветах, звуках и запахах ее внутреннего мира, Северус нашел нужное воспоминание.

Луна и Лонгботтом стояли в незнакомой Снейпу комнате. На стенах были развешаны картины — судя по всему, их рисовала Луна. Все персонажи, оторвавшись от своих дел, изучали двоих живых людей. Луна заметила это и, чуть порозовев, произнесла:

 — Отвернитесь!

Судя по всему, это было простенькое заклинание, во всяком случае, все герои рисунков одновременно развернулись спинами к людям.

 — Они иногда слишком любят подсматривать за мной, — сказала Луна удивленному Лонгботтому.

 — Они милые, — заметил тот, переминаясь с ноги на ногу.

Оба замолчали, глядя куда угодно, но не друг на друга. Лонгботтом первым нашел в себе мужество сделать несколько шагов к Луне и мягко взять ее за плечи. Северус скрипнул зубами, ощутив неожиданно сильную ревность — хотелось оказаться в той же комнате и запустить в ученика каким-нибудь особенно болезненным заклинанием. Легкая боль тут же отрезвила его — разум Лавгуд не позволял никаких проявлений агрессии.

Пока Северус боролся с несильным, но неприятным откатом за неверные действия, в воспоминании разворачивались события. Лонгботтом начал очень неуверенно целовать Луну, она вроде бы отвечала, но буквально через несколько мгновений отшатнулась в сторону.

 — Луна, прости! — тут же сказал парень.

 — Невилл, я очень глупая! — ответила Луна, прижимая руку к губам. Парень попытался было подойти к ней, но она замотала головой.

 — В чем дело?

 — Невилл, — прошептала она, из глаз брызнули слезы, — ты очень хороший друг.

Мир завертелся, и Северус увидел дорожку на границах антиаппарационных чар Хогвартса. Луна чуть покачнулась после аппарации и, восстановив ориентацию в пространстве, бросилась бежать по направлению к школе.

Воспоминание закончилось, и Северус снова увидел перед собой сидящую на диване девушку.

 — Мне стыдно, я сделала Невиллу очень больно, — сказала Луна обычным своим безэмоциональным голосом, но по дрожанию губ Северус догадался, что она очень сильно нервничает.

Северус почувствовал, что сейчас — именно тот момент, когда он может изменить все. Одно его слово — и эта девушка покинет его комнату, извинится перед Лонгботтомом и, в конце концов, построит с ним счастливую жизнь. Вероятнее всего, все вокруг будут очень рады такому союзу. Они ровесники, оба — герои войны, при этом чистокровные волшебники из хороших и достаточно обеспеченных семей. Вероятно, это будет правильно.

Однако за свою жизнь Северус очень часто поступал согласно каким-то придуманным им самим критериям правильности. Было правильно гордо отойти в сторону, когда Лили демонстративно начала встречаться с Поттером. Было правильно пойти, по совету хорошего друга, в Пожиратели Смерти. Потом было правильно передать хозяину подслушанное пророчество, на коленях умолять Лорда и Дамблдора сохранить жизнь его любимой девушке. И, наконец, очень правильно было ненавидеть Гарри Поттера на протяжении долгих семи лет.

Северус чувствовал, что устал от этих чудовищных «правильных поступков» в своей жизни. Поэтому он просто наклонился и снова поцеловал Луну. Она обхватила его руками за шею, притянула к себе.

Не прерывая поцелуя, Северус поднялся с пола, пересел на диван, усадил девушку к себе на колени и понял, что сейчас все стало… нет, не правильно, а хорошо.

Драко сидел на трибуне возле поля для квиддича и смотрел в удивительно голубое небо. После двух недель беспрерывных дождей над Хогвартсом неожиданно установилась холодная, но солнечная погода, и Драко, пользуясь свободным утром субботы, вышел на воздух. Конечно, этот час блаженного безделья мог бы стать еще более идеальным, если бы его Гермиона была с ним. Но, к сожалению, у них не полностью совпадали расписания, и сейчас девушка корпела над Древними Рунами на дополнительных занятиях. Драко эта дисциплина интересовала скорее как любителя. До пятого курса он занимался с удовольствием, но потом понял, что едва ли свяжет свою жизнь с артефакторикой, а потому, после успешной сдачи СОВ, отказался от предмета.

Гермиона, надо сказать, тоже не видела себя в будущем ни магом-артефактором, ни разрушителем проклятий, но ей было интересно, поэтому она Руны изучала углубленно. На этой мысли Драко не сдержал улыбки — страсть Гермионы к учебе и восхищает, и пугает. Впрочем, он вспомнил ее манеру закусывать кончик пера и хмурить брови, подыскивая материал для очередного эссе, и решил, что, скорее, восхищает. Сам он мог с не меньшей дотошностью и одержимостью погружаться в исследование, но круг его интересов все-таки был уже — сказывалась фамильная целеустремленность и привычка не размениваться по мелочам.

Драко огляделся вокруг, убедился, что его никто не видит, и откинулся на спинку скамьи, расслабляя вечно выпрямленную спину и улыбнулся собственным мыслям — мыслям о своей будущей невесте. Гермиона категорически отказалась принимать от него кольцо до окончания учебного года, и Драко пришлось смириться с необходимостью подождать.

Этот разговор состоялся между ними буквально на следующий день после того, как Драко признался девушке в своих чувствах. Сначала Гермиона заявила, что слишком молода, чтобы похоронить себя под могильной плитой брака. Драко потерял дар речи от такой формулировки и спросил, почему, собственно, идея жить с ним в браке вызывает у нее такие позитивные ассоциации. Ответ его рассмешил и поразил одновременно. Оказывается, в том обществе, где выросла Грейнджер, ранние браки не приветствовались.

 — Я сначала предпочла бы построить свою карьеру, а уже потом думать о доме, семье, детях и так далее, — сообщила его Гермиона совершенно серьезным голосом. Драко пережил приступ естественного удивления, после чего потащил любимую в их уже привычный пустой класс, трансфигурировал парту в диван и начал просветительскую беседу.

 — Ты никогда не задумывалась, Грейнджер, — начал он (тогда он еще звал ее по фамилии), — почему большинство магов заключает браки сразу же после школы, чем раньше, тем лучше?

Она пожала плечами:

 — Традиция.

 — Не совсем, — возразил Драко, а потом на пробу поинтересовался, знает ли она, что такое инициация у ведьмы.

Девушка нахмурилась, видимо, роясь в хранившихся в ее голове книгах, но потом признала, что едва ли слышала о чем-то подобном, но очень желает узнать прямо сейчас. Драко всегда считал себя достаточно холодным и спокойным человеком, но все-таки был вынужден маскировать смущение кашлем.

 — Видишь ли, обычно такие разговоры проводят с девушками матери или старшие родственницы, — сказал он, немного взяв себя в руки. На мгновение на лице девушки нарисовалось непонимание, потом удивление, осознание, смущение и, наконец, возмущение:

 — Но почему об этом нигде не пишут?!

Драко хмыкнул:

 — Вообще-то, пишут. Но ты вряд ли читала волшебные любовные романы.

 — Да я и маггловских-то избегаю, — надменно заявила Гермиона, а потом чуть-чуть опустила глаза. Драко рассмеялся:

 — Врешь.

 — Вру, — легко призналась девушка, — читала. Но только неволшебные. А вот ты, выходит, читал волшебные? — тут же подловила она его. Драко только развел руками, признавая, что как-то несколько раз заглядывал в бульварную литературу для скучающих ведьмочек. А потом сообщил, что, увы, так и не сумел вообразить, как же именно надо закатывать глаза и насколько страстно дышать, чтобы соответствовать высоким требованиям скромных девушек.

Отсмеявшись и поцеловавшись несколько раз — нужно же было проверить, правду ли пишут в романах о расширяющихся зрачках и учащающемся дыхании, — они снова расположились на разных сторонах дивана, и Драко снова вернулся к объяснениям, а заодно и к уговорам.

 — Немногие семьи одобряют распущенное поведение дочерей, при этом все понимают, что девушке нужно раскрыть свои силы. Поэтому и сложился институт ранних браков — раньше нередко уже на третьем-четвертом курсе школы учились супруги.

 — То есть, предлагая мне брак, ты заботишься о раскрытии моих сил? — поинтересовалась тогда Гермиона, и Драко увидел в ее глазах уже знакомый ему хитрый блеск. Пришлось заверить, что, да, именно для этого — такой вот он альтруист.

 — Я подумаю над твоим предложением, — наконец, сказала девушка, а потом добавила: — но только при одном условии.

 — Я спешу выполнить любой ваш приказ, моя принцесса, — сказал Драко и даже не поленился опуститься на одно колено, изображая страстно влюбленного рыцаря у ног своей дамы.

Гермиона опять обозвала его шутом, а потом потребовала, чтобы он перестал называть ее по фамилии.

 — Вообще-то, я планировал тебя так называть до тех пор, пока ты не станешь Малфой, — ответил Драко, — но если хочешь, буду звать тебя Гермионой.

Судя по тому, как девушка покраснела, ей действительно этого хотелось.

Драко вынырнул из своих мыслей очень вовремя, чтобы заметить направлявшегося к нему со стороны школы человека. С удивлением он обнаружил, что к нему решительным шагом топает Уизли. Он выпрямился и сжал губы — рыжий умеет испортить хороший день. Увы, мелькнувшая было надежда на то, что он тоже решил подышать воздухом, растаяла как снег на солнце — Уизли шел именно к нему.

 — Уи-изли, — протянул Драко наиболее мерзким тоном, надеясь, что рыжий передумает и уйдет прочь, — пришел на поле, чтобы мечтать о новой метле?

 — Заткнись, Малфой, — совершенно неоригинально сообщил тот и сел на ту же скамейку, где расположился Драко.

 — Это мое место, Уизел. Советую его покинуть побыстрее, — сказал Драко. Он начинал сердиться и, в отсутствии Поттера или Гермионы, не видел нужды церемониться со старым неприятелем.

 — Я сказал тебе заткнуться, мне тоже не доставляет удовольствия сидеть рядом с Пожирателем. Но надо поговорить.

Драко приподнял одну бровь:

 — Не думал, что у нас найдутся темы для разговора.

 — Гарри Поттер. Сойдет за тему?

Драко напрягся, отбросил маску недовольства и быстро спросил:

 — Что с ним?

 — Плохо все с ним. Особенно в последнее время. Не видишь?

Драко покачал головой — напротив, ему казалось, что у Гарри все наладилось. Тот стал доброжелательным, активным, легко контролировал себя во время их ежедневных дуэлей, едва мог оторваться от своей Уизли-младшей и просто-таки был образцом благополучия.

 — А, чего там, — махнул рукой Уизли-шестой, — я тоже не сразу заметил. Сначала обрадовался, что с ним все стало хорошо. Он даже опять летать начал.

 — Тогда в чем дело? — спросил Драко и тут же устыдился своей несдержанности, когда Уизли холодно сказал:

 — Все расскажу. Меня насторожило, что он два раза подряд в пятницу пропадал из замка. Вчера он опять предупредил, чтобы на ужине его не искали, и мне это показалось подозрительным. Я подумал: «Куда он может пойти вечером в Хэллоуин?». Решил проследить, но опоздал — он куда-то аппарировал. Я побывал на ужине и очень вовремя снова вышел на улицу — Гарри как раз появился возле границы защиты и зашагал к школе. Что-то в его движениях мне показалось странным, но только когда он упал на землю и начал громко смеяться, я понял, что он совсем не в порядке.

 — Он был пьян? — уточнил Малфой, но увидел по глазам Уизли, что — нет. Не пьян.

 — Не совсем. Я не смог подойти ближе, но у меня был Удлинитель Глаз…

 — Что? — Драко едва не подскочил на месте, настолько странным показалось ему название.

 — УГ, Удлинитель Глаз, экспериментальная разработка…

Уизли не договорил, и Драко вспомнил, что один из его братьев погиб. Один из двух сумасшедших гриффиндорских близнецов.

 — Соболезную, — сказал он негромко, но Уизли отмахнулся от него и продолжил свой рассказ.

 — Я рассмотрел на лице Гарри множество синяков и ссадин, его одежда была порвана в нескольких местах, но больше всего меня напугали его глаза. Я не знаю, какое зелье нужно принять, чтобы зрачки сжались до таких маленьких точек, а белки покрылись крупными красными прожилками.

Драко сжал зубы. Он месяц скитался по трущобам магического и маггловкого миров, а потому мог предположить, что Поттер не пил. И не зелье.

 — Я надеюсь, что ты ошибаешься. Это все?

Драко сжал мысленно кулаки, мечтая о том, чтобы это было все.

 — Нет, — ответил Уизли, — я не решился подойти и помочь ему, но он быстро справился с собой, встал и пошел в замок. Я заметил, что он идет, словно не чувствуя своего тела. Это выглядело так, словно он сопротивляется Империусу, но…

 — Поттер невосприимчив к Империусу, — закончил за рыжего Драко.

 — Да. Сильно отставая, я дошел за ним до его комнаты, подождал, пока он наложит все защитные чары, дал ему время заснуть и зашел внутрь.

 — А чары?

 — Мы трое легко проходим через защиту друг друга, — лаконично ответил Уизли. — Я был уверен, что Гарри, по обыкновению, будет говорить во сне или кидаться проклятьями, но он лежал совершенно неподвижно. Я смотрел достаточно долго, у него даже дыхание было замедленным. Но уже сегодня утром он был в полном порядке. Я уверен, Малфой, что у него большие проблемы.

 — Я тоже, Уизли. Слава Мерлину, что ты решил поговорить со мной.

 — Ты знаешь, что это за зелье?

 — Это не зелье. У магглов есть такая дрянь, называется наркотик. Читал про восточных шаманов?

 — Которые колдуют под действием каких-то трав?

 — Именно. Магглы пошли дальше, они научились загонять эту дрянь прямо в кровь. Колдовать не начинают, зато получают что-то вроде измененной реальности.

 — Галлюцинации?

 — И не только. Я видел тех, кто употребляет эти вещества. Они живут на два мира. Один — реальный, он серый и скучный. А другой — воображаемый, в который они попадают, приняв наркотик, он для них прекрасен. И им физически больно, когда они не получают очередной порции своего яда.

Драко сейчас было все равно, что он общается с некогда ненавидимым предателем крови. Главное, что единственный друг Драко был в очень большой опасности.

 — Нужно поговорить с Гермионой, — сказал Уизли, но Драко его остановил:

 — Ни в коем случае.

 — Ты не понимаешь, она способна найти решение любой проблемы.

 — Она из семьи магглов.

Уизли вскинулся:

 — Не смей оскорблять Гермиону.

Драко только рукой махнул:

 — Остынь. Я не собирался ее оскорблять. Просто для магглов тот, кто принимает наркотики, конченный человек. Поттеру нужна помощь, а не ее сочувствие. Поэтому, извини, но пойдем мы к Снейпу.

 — С чего он станет помогать?

Драко усмехнулся:

 — Во-первых, он должен Поттеру кое-что. Немного, но хватит. А во-вторых, он будет помогать, потому что Гарри — мой друг.

 — И что он сделает?

 — Заодно и узнаем.

Драко поднялся со скамьи и быстро зашагал в сторону замка. Уизли последовал за ним молча, за что Драко был ему крайне признателен.

В пустых, как и всегда, подземельях Драко сбавил темп, выровнял дыхание и постучался в дверь личных комнат крестного. Если учесть, что было уже около часа дня, Северус наверняка либо работал над зельями, либо проверял домашние задания. К его удивлению, дверь не распахнулась, как обычно, а спросила сонным голосом хозяина:

 — Кто и по какому делу?

 — Драко Малфой, по очень срочному.

Спустя несколько секунд дверь чуть приоткрылась и на пороге нарисовался удивительно сонный крестный без обычной своей мантии, только в брюках и свободной рубашке, с явно растрепанными волосами и очень злым взглядом. Драко спиной почувствовал, как Уизли куда-то отступает и прячется.

 — Драко? У тебя тридцать секунд, я сегодня не расположен к семейным разговорам.

 — Извини, что потревожил, — сообщил Драко крайне удивленным голосом — за всю свою жизнь он ни разу не видел Северуса несобранным, — но дело и впрямь неотложное. Кажется, Гарри Поттер принимает наркотики.

Услышав от крестного короткое, но емкое ругательство, Драко решил, что настал конец света.

 — Заходи, — сказал Снейп, а сам развернулся и бросил в комнату какое-то заклятье.

Драко прошел в гостиную и успел увидеть окончание его действия. Крестный собирал по комнате одежду. На мгновение Драко впал в ступор, а потом его поразила жуткая по своей сути догадка о том, что сейчас спальня Северуса не пустует. Любопытство грызло его со страшной силой, но он понимал, что скорее откусит себе язык, чем задаст нескромный вопрос.

Нарушая все закономерности, Северус, так и не надев мантию, сел не в любимое кресло, а на диван, который обычно оставлял для визитеров. Драко остался стоять и максимально быстро изложил суть вопроса. По мере его рассказа крестный все мрачнел и мрачнел.

 — Что ты от меня ждешь? Что я обновлю ему кровь? В его мозгу все равно останется тяга к отраве. И в Мунго ведь не отправишь — мы потом общество по кускам не соберем. Темный лорд еще покажется всем Санта-Клаусом.

С этим Драко был согласен — весть о том, что национальный герой сходит с ума под воздействием маггловской отравы убьет Магическую Британию.

 — Легиллименция? — предположил Драко.

 — Только если закладки. Но я не знаю, кто сможет их сделать качественно.

 — Я думал, ты.

Крестный покачал головой:

 — Я хорошо защищаюсь. Тонкими манипуляциями с сознанием занимались всего двое наших современников.

 — И оба мертвы, — вздохнул Драко.

Северус потер рукой лоб.

 — У меня есть несколько идей, но они все опасны. Я попробую сделать закладку, пусть и грубую, а потом постараюсь порыться у него в мозгах и найти, что же именно там не так.

 — Он просто боится своих нарглов, — раздался ровный голос со стороны спальни Северуса. Драко медленно, как во сне, повернул голову и увидел возле двери полоумную Лавгуд. Она была одета в цивильную одежду — простое желтое платье, однако ее волосы были в полном беспорядке, а на ногах не было обуви. Кажется, она только что встала с постели. Драко сглотнул. Со стороны дивана донесся похожий звук. Драко посмотрел на крестного краем глаза и со смесью радости и суеверного ужаса заметил, что тот выглядит не рассерженным, а заинтригованным (слово «возбужденным», которое пришло Драко на ум первым, он постарался забыть).

 — Простите, мне не следовало вас прерывать, — так же спокойно сообщила Лавгуд, — но я побоялась, что вы решите действовать немедленно и сделаете только хуже.

Драко постарался не вжимать голову в плечи, напоминая себе о том, что Малфои всегда держат спину прямо и следят за осанкой. Но крестный не начал язвить или кричать, что обойдется без чьих-то там великолепных советов. Он очень спокойно сказал:

 — Тогда я просто доставлю тебе Поттера сюда.

 — Только не нужно его пугать, — попросила Лавгуд и снова ушла в спальню. Дверь закрылась. Драко выдохнул и быстро сказал:

 — Я дам клятву!

 — Обет, — мрачно возразил крестный, и Драко быстро согласился. Получить в спину «Обливиэйт» не хотелось — вид смущенно-заинтригованного заспанного крестного в домашней одежде стоил того, чтобы дать обет о неразглашении.

Проговорив все требуемое и подтвердив слова магией, Драко спросил:

 — Так я пойду за Гарри?

Северус кивнул, и Драко максимально быстро удалился из его покоев. Привычного и не выбивающегося из рамок обыденности Уизли он встретил как родного.

Гарри вышел из замка и спешно направился к аппарационной границе. Все его нервы были как будто оголены, он чувствовал, что может взорваться от любого слова или взгляда. Его пальцы нервно сжимали волшебную палочку, он был готов атаковать противника в любой миг. К счастью, он знал, что желаемое спокойствие близко. Не пройдет и часа, как он получит свое волшебное средство — вот бы маги посмеялись? Маггловское волшебное средство. Две круглых безвкусных белых таблетки, запиваемых стаканом пузырящейся соленой минералки, превращали психованного параноика с посттравматическим синдромом в милого мальчика Гарри, любящего друзей и весь мир. На пробу зашвырнув «Остолбеней» в придорожные кусты, из которых донеслось легкое шевеление, он чуть прикусил губу изнутри, чтобы легкая боль отрезвила его разум. «Думаю, Том, ты был бы счастлив увидеть меня сейчас», — подумал Гарри. Он нередко беседовал в своей голове с Волдемортом, иногда насмехаясь над ним, а иногда посылая проклятья. Да уж, Том Риддл порадовался бы, глядя на Светлого Героя, не способного прожить без обыкновенных таблеток. «Ты-то, наверное, знал, что именно я принимаю, да, Том? А может, и сам баловался когда-то? А потом перестал, вот и превратился в законченного маньяка». Гарри рассмеялся про себя, прыжком преодолел защитный барьер и сразу же аппарировал. Он больше не приходил в тот бар, где ему раньше так нравилось сидеть, а облюбовал себе заведение на окраине Лондона. Здесь было шумно, грязно, но очень спокойно — никаких знакомых лиц. И никто не знает, где его искать — никаких Драко и Гермионы. Нет уж, он обойдется без их заботы.

В ночном клубе было, как обычно в пятницу вечером, людно. В воздухе пахло потом и спиртом. Гарри убрал палочку в мешочек на шее — в него никто не сможет залезть — и подошел к стойке. Парень-бармен, увидев его, ненадолго замер, его взгляд остекленел, и он вытащил из-под стойки пластиковый пакетик с таблетками. Гарри спокойно принял их, положил на стойку деньги, взял стакан с водой и отошел в сторону. Конфундус, наложенный еще две недели назад, работал безупречно.

Гарри положил обе таблетки на язык и быстро запил их. Его губы расплылись в довольной улыбке. Мир становился прекрасен, и Гарри точно знал, что спустя каких-нибудь полчаса он с легкостью выбросит из головы все свои проблемы. Так и случилось.

Его тело кипело энергией, он был готов совершать любые поступки. С наслаждением, как впервые после долгого перерыва, он ввязался в драку, а после с не меньшим наслаждением пил мерзкий на вкус коктейль. Перед глазами плясали разноцветные точки, но они не раздражали. Он любил эти точки. Он вообще любил весь мир.

Он почти не запомнил обратную дорогу в Хогвартс, но она обошлась без приключений. Конечно, его немного мотало в разные стороны, но он все-таки добрался до своей комнаты, не попавшись никому на глаза, и, наложив защитные чары, упал на кровать прямо в одежде, уставший, но очень счастливый.

Утро было не менее прекрасным. Гарри проснулся достаточно поздно, но по его венам будто бы текла не кровь, а чистая энергия. Он принял душ, насвистывая старую песенку про желтую подводную лодку, залечил несколько синяков и ссадин и спустился в гостиную.

В кресле возле камина сидела Джинни. Он подошел к девушке сбоку и обнял за плечи, зарылся носом в рыжую гриву, пахнущую домом и солнцем.

 — Гарри?

 — Нет, Мерлин, — фыркнул он, целуя девушку в покрытое веснушками ухо.

 — Гарри!

 — Я здесь, дорогая, — он начал целовать ее шею, чуть прикусывая тонкую кожу.

 — Гарри! — Джинни рассмеялась и все-таки оттолкнула его. — Ты где вчера был?

Гарри хитро улыбнулся, залез в карман и вытащил небольшую коробочку:

 — Я вчера гулял.

Джинни открыла коробочку, и ее глаза засветились от восторга. Заколка с металлическими заколдованными бабочками, машущими крылышками и перелетающими по волосам, явно пришлась ей по душе.

 — Спасибо! — сказала она и обняла его за шею.

Ему оставалось только улыбаться. С Джинни было достаточно просто — его милая львица была неравнодушна к украшениям, ими можно было отвлечь ее от чего угодно.

 — Ты был на завтраке? — спросила девушка спустя несколько минут. Гарри покачал головой, и она, прицепив бабочек к волосам, за руку повела его в Большой Зал. По дороге они смеялись, Джинни рассказывала о вчерашнем праздничном ужине, ругала его за то, что он ушел, никого не предупредив, и пропустил столько всего интересного. К примеру, кто-то заколдовал миссис Норрис, так что она весь день меняла цвета при каждом шаге — получилась кошачья радуга.

 — Поттер! — раздался голос, когда Гарри и Джинни подходили к дверям Большого Зала. Гарри обернулся и увидел спешащего к нему Драко. Тот был непривычно красным, на лбу блестели бисеринки пота. Гарри сразу же напрягся:

 — В чем дело?

 — Гарри, срочно к Снейпу, — сказал Малфой срывающимся голосом.

 — Что случилось?

 — Уизли. Кажется, его отравили. Снейп его откачивает, он разрешил позвать тебя.

Рядом охнула Джинни.

 — Я с вами, — сказала она. Драко только недовольно глянул на нее, а потом махнул рукой.

 — Некогда разговаривать, идемте!

Гарри почти бегом бросился в подземелья. Его сердце бешено колотилось. Здесь, в Хогвартсе, после окончания войны кто-то хотел убить его друга! Неужели проклятая война никогда не кончится. Никогда еще лестницы в школе не казались ему такими длинными.

С единственной мыслью о том, что он может не успеть, он влетел в коридор перед комнатами Снейпа, и почти столкнулся с абсолютно здоровым Роном.

 — Остолбеней! — выкрикнул он, и только на рефлексах Гарри сумел откатиться от удара, утаскивая вместе с собой Джинни.

 — Экспеллиармус, — раздалось сзади, и только благодаря тому, что Джинни тоже вытащила палочку и выставила щит, заклинание Малфоя не попало в одного из них.

Времени размышлять не было, он рявкнул:

 — Прижмись спиной к моей спине, — и начал поливать противников невербальными заклинаниями.

Уворачиваться не получалось, приходилось все атаки принимать на щиты, и оставалось только радоваться, что, по непонятным причинам, бывшие друзья и новые враги ограничивались простыми чарами.

 — Они хотят нас обездвижить, — шепнула Джинни, выставляя очередной щит. По мощности он сильно уступал щиту Гарри, но от «Экспеллиармусов» неплохо защищал.

 — Надо менять позицию, — ответил Гарри.

 — Прикрой! — отозвалась девушка, Гарри заменил ее щит своим, и она наслала на противников свой коронный Летучемышиный сглаз. Пока Уизли и Малфой отбивались от крылатых тварей, Гарри и Джинни отбежали от стены, освобождая себе свободу маневра.

 — Постарайся пробраться к лестнице и беги, — сказал Гарри и в то мгновение, когда летучие мыши исчезли, прыгнул вперед, телом защищая любимую девушку. В него снова полетели заклятья, но он расслышал тихое:

 — Никогда!

Джинни заняла место рядом с ним, все так же отражая атаки. Гарри мысленно выругался, он хотел бы, чтобы она была в безопасности, но времени размышлять не было. Они начали отступать к лестнице вместе. Видимо, гадам такая стратегия не понравилась, потому что Уизли-Рон решил закончить бой побыстрее и сократил дистанцию и героически встретил грудью красный луч, после чего замер.

 — Невыгодная ситуация, Малфой! — сказал Гарри. — Бросай палочку.

 — Это для твоего же блага, Гарри! — очень спокойно, хоть и чуть запыхавшись, заметил тот.

 — С меня достаточно заботы о моем благе. Экспеллиармус!

Как обычно, Малфой проворонил простейшую двухуровневую атаку. Отбив вербальный «Экспеллиармус», он угодил под невербальный «Петрификус» и с грохотом рухнул на пол. Джинни торжествующе рассмеялась и опустила палочку, поэтому не успела заметить вылетевший из-за угла зеленый луч. Гарри успел. Он чувствовал, как останавливается вокруг него время. Не было больше ни школы, ни Малфоя с Роном. Был только зеленый луч и его любимая, которая просто не успевала увидеть летящую в ее грудь смерть. Перед глазами мелькнули могилы родителей на кладбище в Годриковой впадине, белая гробница Дамблдора, величественный монумент в Хогсмите, на месте захоронения всех, кто погиб в войне… Гарри не вынес бы еще одной могилы в своей жизни. Из последних сил он рванул вперед, принимая на себя предназначавшееся Джинни заклинание.

А дальше наступила темнота.

Когда Гарри пришел в себя, он понял, что сидит в кресле в незнакомой ему комнате и не может пошевелить ни рукой, ни ногой.

 — Очнулся, — раздался голос Рона. Гарри заскрипел зубами. Сейчас его в меньшей степени интересовало, почему он все еще жив, и в большей — почему его друг решил напасть на него. Вернее, два его друга. Драко обнаружился здесь же. Оба стояли недалеко от кресла и выглядели виноватыми.

 — Вы не перестаете меня удивлять, Поттер, — сказал за его спиной Снейп. — Вы удивительным образом чередуете глупость с геройством, так что сложно разобраться, чего в вас больше. Нет, говорить вы пока не можете, так что молчите и слушайте.

Гарри, у которого действительно не получилось сказать ни слова, пытался справиться с подступающей паникой. Только не неподвижность, не неспособность действовать! Он ненавидел это чувство! Оно напоминало ему о двух моментах его жизни: о возрождении Волдеморта и о гибели Дамблдора. Оба раза он бы совсем близко к месту трагедии, но ничего не мог сделать, обездвиженный путами Хвоста или заклинанием директора.

Гарри сжал зубы и волевым усилием удержал на месте уплывающее в пучину воспоминаний сознание. На самом деле, ему подумалось, что, если бы не порция маггловских таблеток, принятая накануне, он обязательно сорвался бы.

 — Чтобы вы не уверовали в собственную неуязвимость, сразу скажу — никому и в голову не пришло бы кидать в вас «Аваду». Вы попались на достаточно простую уловку — сонные чары, к которым я добавил зеленый луч. Полезное заклинание, не раз помогало мне. — пояснил профессор, а потом продолжил: — Вы, Поттер, как всегда вообразили себя умнее других. Столкнувшись с проблемой, вы даже не подумали о том, чтобы обратиться к квалифицированным специалистам, зато решили продемонстрировать всему миру гениальную работу вашей мысли.

Гарри снова скрипнул зубами. Голос Снейпа был буквально пропитан ядом. Если бы слова могли наносить физический ущерб, Гарри бы уже корчился в муках от отравления, которое не излечить никаким беозаром.

 — Не выдумав ничего лучше, гениальный и непогрешимый Поттер решил прибегнуть к прекрасному маггловскому средству — наркотикам. Общеизвестно, что подобные препараты отлично разъедают мозги человека, но вам, Поттер, бояться нечего — очевидно, что мозгов в вашей черепной коробке по-прежнему не обнаруживается, — продолжал Снейп и вышел из-за кресла, так что Гарри смог его увидеть.

Последний раз на таком расстоянии Гарри видел лицо некогда ненавистного учителя в мае. Тогда в этих колючих черных глазах на мгновение зажглась искорка странного сочувствия и участия, а потом потухла вместе с жизнью. Гарри был уверен, что уже никогда не увидит этого взгляда и не услышит ядовитых слов профессора зельеварения. Потом, через много дней после битвы, Гарри снова пересмотрел отданные ему этим человеком воспоминания, а потом убрал флаконы в свой сейф в Гринготсе, чтобы никогда больше не видеть их. Он восхищался мужеством Снейпа, сочувствовал его горю, потратил немало времени, чтобы оправдать его в Визенгамоте, но никогда не хотел встретить вновь. Но ему не дано было вычеркнуть Снейпа из памяти — тот удивительным образом воскрес, еще более желчный и ядовитый, чем раньше.

 — Видимо, часть моей незавидной судьбы — вытаскивать вас из неприятностей, — сказал Снейп тем временем. — Но в этот раз вы умудрились перейти все границы не только допустимого, но и разумного. Конечно, общие правила не для Национального героя, но я опасаюсь, что никакие ваши достижения не помогут вам оспаривать законы биологии и физиологии. Поттер, надеюсь, одной извилины в вашей голове хватает, чтобы понять смысл моих слов?

Гарри закатил глаза и мрачно подумал: «Может, хватит бесполезной болтовни? К делу!». Он не переносил пустых разглагольствований, хотя и не мог отрицать, что именно благодаря любви Волдеморта к пафосным речам он нередко ускользал от него. К сожалению, Снейп приготовился куда основательней — обездвижил его, лишил голоса и привязал к креслу. Гарри отлично понимал, что сейчас ему деться некуда. Даже если бы ему удалось с помощью невербальных чар освободиться из кресла, одолеть и Малфоя, и Снейпа, и Рона он не сумеет. Правда, чисто теоретически, у него остался еще союзник — Джинни. Возможно, она тоже обездвижена…

Додумать Гарри не успел. Снейп, видимо, закончил свою речь, потому что отошел в сторону, посмотрел куда-то за спину Гарри и сказал:

 — Он в твоем распоряжении.

После этого он развернулся и скрылся из поля зрения Гарри. Чуть поколебавшись, Драко и Рон последовали за ним.

Мягко стукнула какая-то дверь, а потом все заклинания, удерживавшие Гарри в кресле, спали.

Он подскочил на ноги, с удивлением обнаружил в кармане волшебную палочку, выхватил ее и обернулся.

За спинкой кресла стояла Луна Лавгуд. Больше в комнате никого не было.

 — Гарри, не сердись на них, — сказала она своим обыкновенным невыразительным голосом. — Иногда люди делают страшные глупости, чтобы помочь тем, кого любят.

 — Например, нападают на них? — зло спросил Гарри.

 — А как бы ты поступил? Представь, что Драко Малфой попал под какое-нибудь проклятие. Например, по «Империус». Ты напал бы на него, чтобы спасти?

 — Я, к счастью, не под «Империусом». Я вполне в своем уме и способен сам решать, что для меня лучше.

 — Едва ли, — возразила Луна и спокойно уселась в то кресло, которое Гарри сейчас ненавидел всеми фибрами души. — Твои нарглы окончательно отбились от рук, творят, что захотят.

Гарри устало вздохнул, убрал палочку и присел на край стола. Луна всегда умела говорить странные, но очень верные вещи. Возможно, она смогла бы понять его.

 — Луна, давай начистоту? Я действительно теряю контроль над нарглами, чтобы это ни значило. Я становлюсь все безумнее с каждым днем. Покойный Грюм был адекватным мужиком в сравнении со мной. Я не идиот, знаю, что употреблять наркотики — это плохо и все такое. Кажется, даже в маггловской школе нам нечто подобное говорили… Но эти идиотские таблетки делают меня нормальным. Тем Гарри Поттером, с которым все знакомы, с которым вы дружите. Ты, Рон, Гермиона, Невилл… Только Малфой, пожалуй, нормально относится ко мне-психу, но даже он вряд ли выдержит мои постоянные срывы.

Гарри замолчал. Луна смотрела на него спокойно, чуть наклонив голову.

 — Рассматриваешь меня, как будто я — как его там? — морщерогий козляк.

 — Кизляк, Гарри, — мягко поправила его она. — Нет, совершенно не похож. Они — мирные и пугливые существа. И они доверяют друг другу. У них стая — одна большая семья.

Гарри вздохнул. Пожалуй, ему бы хотелось быть немного похожим на этих самых кизляков. Доверять своим друзьям полностью. Быть мирным и спокойным. Только не пугливым.

 — Гарри, я могу попытаться помочь тебе приручить твоих нарглов. Но все-таки сажать их на поводок придется тебе.

Гарри махнул рукой. Он был готов на что угодно, чтобы вернуть себе хоть каплю былой нормальности и доброжелательности.

 — Тогда вперед. Что мне делать?

 — Сесть сюда.

Луна уступила ему место, Гарри поморщился, но вернулся в кресло и мысленно приготовился к чему-нибудь неприятному. Но Луна только подошла к нему, чуть наклонилась и заглянула в глаза. Некстати Гарри подумалось, что мягкий взгляд серых глаз до боли похож на лучистый взгляд голубых глаз Дамблдора — такой же понимающий, пронзающий насквозь, но ни капли не осуждающий. Мир сузился для Гарри до двух точек — глаз Луны. Точки начали увеличиваться, кружиться, потом превратились в бесконечные космические просторы, которые затягивали Гарри внутрь. Он не сопротивлялся и с радостью провалился в этот космос, в котором не было никаких проблем.

Космос пошатнулся и снова превратился в глаза — голубые глаза Дамблдора. Старый директор смотрел на него грустным, почти больным взглядом, смотрел сверху вниз, как будто бы Гарри был очень маленьким и… лежал у него на руках. Дамблдор наклонился, положил его на что-то твердое, вздохнул, оттер одинокую слезу с морщинистой щеки и сказал негромко:

 — Удачи, Гарри Поттер!

Луна отошла от кресла, постучала в дверь лаборатории Северуса и сказала:

 — Он спит.

Дверь открылась, и в гостиную вышли Северус, Драко, Рон и Джинни, которая, тихонько вскрикнув, кинулась к спящему Гарри. Тот выглядел сейчас очень мирным и беззащитным. Джинни сняла с него очки, провела рукой по щеке и сказала:

 — Я буду с ним.

Северус недовольно прошипел что-то про проходной двор, но, разумеется, не отказал.

 — С ним точно все будет в порядке? — спросил Рон нервным, срывающимся голосом.

 — Да, — вместо Луны ответил Северус. — Мисс Лавгуд удалось погрузить нашего героя в магический сон. Он в короткое время снова проживет свою жизнь, но будет обладать всеми своими знаниями и умениями. Кроме того, подсознательно он будет понимать, что это именно сон.

 — Почему вы считаете, что это поможет? — спросил Драко. Луна покачала головой:

 — Ему нужно подружиться со своими нарглами, а это нельзя сделать, не встретившись с ними.

Все замолчали. Потом Драко сказал:

 — Мы, пожалуй, пойдем пока.

Северус кивнул:

 — Мудрое решение.

Потом он повернулся к Луне, улыбнулся ей уголками губ, и девушка почувствовала его нежность, заботу и восхищение. Вдвоем они прошли мимо ни на что не обращающей внимания Джинни в спальню, сели на кровать. Луна робко откинула голову и прижалась к плечу любимого человека. Северус погладил ее по волосам, коснулся губами виска и замер. Им оставалось только ждать.

Гермиона перелистнула очередную страницу очередного неподъемного талмуда по магическому воздействию на разум, а потом неожиданно для себя всхлипнула, опустила руки на книгу и уронила на них голову.

Все было бесполезно. После небольшого перерыва она вновь начала искать способ вылечить родителей, но все тщетно. Чем больше книг — толстых, написанных утомительным научным языком — она читала, тем больше отчаивалась. Чтобы вернуть разум ее родителям, нужно было обратиться за помощью к очень сильному и умелому легиллименту, уровня (она мрачно усмехалась сквозь слезы при этой мысли) Волдеморта. Она узнала, что пика расцвета магическая психиатрия достигла в тридцатые годы, когда маггловская только выдвигала основные теории. Маги-психиатры на глубоком уровне изучали возможности человеческого мозга, совершенствовали омуты памяти, дорабатывали теорию окклюменции и легиллименции, а также пытались найти ответ на вопрос: различаются ли сознания магглов и волшебников? Одним из самых мощных легиллиментов того времени стал Геллерт Гриндевальд. Он разрабатывал интересные теории и проводил смелые эксперименты как над чужим, так и над собственным разумом. Захватив Европу, он получил огромное количество подопытных, а вместе с тем полностью дискредитировал магическую психиатрию и психологию. После войны сотни научных трудов были сожжены. Остались только наиболее безопасные и — вот совпадение! — бесполезные работы.

Гермиона все больше убеждалась в том, что у нее нет ни единого шанса получить достаточно знаний, чтобы исправить фатальные последствия собственной самоуверенной глупости.

 — Кто обидел тебя, моя принцесса? — спросил сверху негромкий насмешливый голос. Гермиона шмыгнула носом и подняла голову, обернулась. Драко, быстро оглянувшись и убедившись, что в дальнем закутке Запретной секции библиотеки они одни, поцеловал Гермиону в нос.

 — Так почему ты плачешь? — повторил он свой вопрос. Гермиона опустила глаза в книгу. Она редко говорила Драко о своих поисках, но тот, конечно же, многое видел сам.

 — Все бесполезно. Ничего не могу найти.

Парень пододвинул стул и сел рядом, взял руку Гермионы в свою, прикоснулся губами к ее ладони.

 — Расскажи мне, какие выводы ты сделала. Я не смогу помочь, не имея сведений.

Гермиона только покачала головой — чем он сможет помочь? Она привыкла работать с информацией самостоятельно, привыкла к осознанию того, что помощи ждать неоткуда. Видимо, Драко уловил ее сомнения, потому что, чуть скривившись, сообщил:

 — Конечно, мне не тягаться в сообразительности с гениями аналитики Поттером и Уизли, но кое-что, возможно, я смогу сделать.

Гермиона тихо, чтобы не нарушать правила библиотеки, засмеялась:

 — «Гарри и Рон — гении аналитической мысли» — это лучшее, что я слышала от тебя, Драко.

 — Да, а я надеялся, лучшее, что ты от меня слышала, это признание в любви, — невероятно мило надулся он, но потом снова улыбнулся. — Рассказывай.

И Гермиона рассказала. Обо всех своих поисках, о выводах, о том, какие именно зелья могли бы помочь в реабилитации, если удастся запустить процесс восстановления сознания. Драко слушал, хмурился, а когда она закончила, недовольно заявил:

 — Говоря куртуазным языком, очаровательная леди несколько ошиблась в своих выводах, отчего попала в неприятное затруднение.

 — Говоря простым языком, — холодно перевела Гермиона, — ты только что назвал меня дурой?

Драко возвел глаза к потолку:

 — Я этого, прошу заметить, не говорил. Гермиона, — парень резко взял ее за подбородок и посмотрел ей в глаза, — не будь этой дурацкой войны и всего, что за ней последовало, я сказал бы, что невеста лорда Малфоя может получить все, чего пожелает, и не важно, сколько это стоит или кого ради этого нужно убить. Сейчас я могу только сказать, что моя невеста может получить все, что я в силах ей дать. У меня есть для тебя легиллимент. И я знаю, чем его шантажировать, чтобы он согласился.

Гермиона сглотнула. Только что Драко сделал либо прекрасную, либо ужасную вещь. Он дал ей — отчаявшейся — надежду. Безумную, сумасшедшую надежду. Между тем, он продолжал:

 — Немногие знают, что мой крестный не просто легиллимент, а один из лучших в этом деле. Возможно, ему далеко до Большого… — он кашлянул, проглатывая окончание знакомого Гермионе прозвища Волдеморта, — но то, о чем ты сказала, он сделать сможет.

 — И ты уговоришь его наведаться в Австралию?

Драко хитро улыбнулся:

 — Не уговорю, а буквально заставлю. Я кое-что узнал о нем и поклялся никому об этом не говорить. Вот только крестный был несколько не в форме, а потому не запрещал мне об этом писать. Или делиться воспоминаниями. Так что, думаю, он согласится.

Гермиона закусила губу от предвкушения. Ей было все равно, что натворил профессор Снейп, она просто получила маленькую надежду.

 — Драко, — улыбнулась она ему, — не знаю, получится ли у профессора что-то, но все равно спасибо.

Драко сглотнул и прошептал чуть хриплым голосом:

 — Потрясающе видеть тебя счастливой. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива.

После этого он резко поднялся со своего места, еще раз поцеловал Гермионе руку и быстро ушел.

Гермиона захлопнула фолиант и пододвинула к себе свои расчеты. На случай, если профессор действительно согласится, ей стоило подготовить все необходимое. В том числе, зелья. Впрочем (она улыбнулась непривычной для себя мысли), у нее же есть собственный зельевар. Драко справится с этим делом куда лучше.

Гермиона выписала на отдельном свитке пергамента основные ингредиенты для трех восстанавливающих зелий, собрала все принадлежности в сумку, вернула на полку книги и вышла из библиотеки. В коридоре было пусто и тихо, и Гермиона неспешно пошла в гриффиндорскую башню. С ее лица не сходила счастливая улыбка. Она завернула за угол и резко остановилась.

Перед ней стоял Теодор Нотт. Лениво, медленно он вытащил из рукава волшебную палочку, направил ее на Гермиону и произнес едва ли не по слогам:

 — Экспеллиармус, — и добавил, глядя, как палочка Гермионы отлетает в сторону: — грязнокровка.

Гермиона сделала шаг назад, надеясь успеть сбежать, но услышала только нездоровый смех Нотта:

 — Сделай еще шаг, пожалуйста. Я буду так рад поводу послать в тебя какое-нибудь интересное проклятье.

Гермиона замерла. Поразительно глупо она лишилась своего единственного оружия, а теперь не могла даже сбежать. И едва ли можно было рассчитывать, что в субботу около двух часов дня кто-то решит наведаться в библиотеку.

 — Угадала, грязнокровка. Никто тебе не поможет, — сказал Нотт с жуткой улыбкой, будто прочитав ее мысли.

 — Ты не сможешь проклясть меня безнаказанно. Просто выпишешь себе билет в Азкабан. Отпусти меня.

 — Думаешь, я боюсь Азкабана? Из-за тебя и твоих дружков я потерял все. Поверь мне, я ничего не боюсь. Только идиоты вроде Дамблдора и его вшивой кошки-МакГонагалл верят во всю эту херню с добрыми намерениями и заблудшими душами. Инкарцео.

Гермиона повалилась на пол, плотно связанная толстыми черными веревками.

 — Силенцио, — наслал он следующее заклинание, потом присел на корточки возле лица Гермионы и почти ласково сказал: — Круцио.

На Гермиону обрушился океан боли. Она уже испытывала воздействие пыточного проклятия, но тогда она могла кричать, сейчас же из ее рта не вырывалось ни звука. В поместье Малфоев Гермиона верила, что ее мальчики спасут ее, а сейчас знала, что помощи ждать бесполезно.

Боль отошла также внезапно, как возникла. Жесткая рука отвела с ее лица растрепавшиеся волосы.

 — Я хотел бы слышать твои крики, — промурлыкал Нотт, — жаль только, нам негде уединиться. Зато я могу смотреть тебе в глаза, грязнокровка. Круцио.

Боль вернулась вновь. Гермиона выгибалась, билась на полу, если бы у нее не были связаны руки, она начала бы сдирать с себя кожу, только чтобы вытащить из себя источник этой боли. Сквозь шум в ушах она услышала словно бы издалека:

 — Экспеллиармус!

И другим голосом:

 — Я урою тебя!

Боль схлынула, но не целиком. Ребра горели огнем, во рту стоял металлический привкус. Гермиона лежала на полу, не в силах открыть глаза или пошевелиться, и отстраненно слушала.

 — Импедимента! Попляшите! — рык Нотта.

 — Остолбеней! Экспеллиармус! Протего, Мерлин тебя побери! — это, кажется, Драко.

 — Остолбеней! Убью, придурок! — Рон?

Потом все стихло. Гермиона почувствовала, как ее поднимают на руки, и застонала от боли в ребрах. Кажется, перелом. Услышала тихое:

 — Эпискей. Все в порядке, Гермиона. Я здесь.

После этого она потеряла сознание, точно зная, что на руках у Драко она в безопасности.

Очнулась она в Больничном крыле. Над ней стояла мадам Помфри.

 — Ну-ка, мисс Грейнджер, попробуйте сесть.

Гермиона подчинилась и обнаружила, что от перелома не осталось и следа — ребра не болели.

 — Отлично! Но придется полежать пару дней, у вас был очень сильный спазм.

После этого ведьма удалилась в свою коморку, а Гермиона оказалась в объятиях Драко. Тот нервно, судорожно принялся покрывать все ее лицо поцелуями, потом прижал к себе.

 — Я вам не очень мешаю? — проворчали сбоку. Драко отстранился, и Гермиона увидела Рона, тоже несколько взъерошенного.

 — Немного мешаешь, Уизли, по правде говоря, — ответил Драко, но совершенно беззлобно.

 — Рон! — воскликнула Гермиона.

 — Да-да, я все тот же, — снова проворчал он. Друг выглядел одновременно взволнованным, гордым и виноватым.

 — Рон, — повторила она, и друг встал и тоже обнял ее, но в его медвежьих объятиях не было страсти и нежности Драко. Это были объятия ее лучшего друга. Хотя они и помирились, между ними почти пропала былая теплота, и вот теперь Гермиона снова чувствовала, что все хорошо.

 — Держи свои загребущие лапы подальше от моей невесты, — мрачно посоветовал Драко, и, к огромному удивлению девушки, Рон тут же отскочил в сторону, да еще и руки поднял, всем своим видом показывая, что, нет, даже и не думал покушаться.

И тут Гермиона поняла, что в палате однозначно должен быть еще один человек. Он просто не мог не прийти сразу же.

 — Где Гарри? — спросила она, и по одинаково закаменевшим лицам Драко и Рона поняла, что упустила нечто важное. — Итак, чего я не знаю?

Гарри с наслаждением дал по морде Волдеморту, полюбовался на удивление в его глазах и вернулся назад во времени, где уже совершенно спокойно прикончил темного лорда «Экспеллиармусом». Былой злобы не было — он сделал то, что должен был сделать, возможно, не идеально, но все-таки хорошо. Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он окунулся в космос, именуемый Луной Лавгуд, но он успел заново прожить всю свою жизнь, множество раз перемещаясь в прошлое и делая все заново. Он несколько раз послал далеко и надолго дядю Вернона, пока был еще ребенком. Правда, всякий раз возвращался в прошлое, но уже не испытывал по отношению к грузному родственнику никакой агрессии. На первом курсе он с наслаждением на первом же уроке посоветовал Снейпу перестать изображать обиженного ребенка (а на шестом честно предложил подраться, если ему от этого станет легче). Конечно, чтобы сохранить правильную последовательность событий, приходилось возвращаться в прошлое, поэтому Снейп этих разговоров не помнил, но у Гарри на душе становилось легче. Конечно, он не отказал себе в удовольствии назвать попугаем Локонса, размозжить об стену крысу-Петтигрю… Помимо шалостей Гарри с упоением разговаривал. С Сириусом, с Ремусом, даже с Дамблдором. Они никогда не узнают об этих разговорах, но Гарри чувствовал, что боль утраты становится не меньше, но глуше. Он скорбел, но больше не сходил с ума от отчаяния. И он видел, что не виноват в их смертях.

После смерти Волдеморта из этой фантазии время полетело быстрее. Почти бездумно Гарри выполнял установленные его жизнью действия: занимался любовью с Джинни, вытаскивал из грязной подворотни Малфоя, писал письмо МакГонагалл, сражался со Снейпом. И только один эпизод вызвал у него отвращение к самому себе — прием наркотиков. В нем Гарри выглядел жалко, чувствовал себя жалко, да и был жалким. Разве для того его близкие защитили его ценой собственных жизней, чтобы он отравил себя маггловским ядом? Гарри с ужасом думал о том, что сказали бы его родители, узнав об этом. Его затапливало чувство стыда, и, удивительно, но именно оно оказалось целительным.

Гарри открыл глаза, чувствуя себя обновленным. Он по-прежнему сидел в кресле в личных комнатах Снейпа, часы на каминной полке показывали, что прошло всего три часа. Гарри попытался шевельнуться, но тут же почувствовал препятствие. На полу возле кресла, положив голову Гарри на колени, спала Джинни.

Гарри осторожно высвободил руку из ее маленьких пальцев и погладил девушку по волосам. Она вздрогнула и тут же вскочила на ноги, заглянула ему в глаза.

 — Ты в порядке?

Гарри улыбнулся так легко, как не улыбался уже, наверное, пару лет — со смерти Сириуса, а может и больше, с возрождения Волдеморта.

 — Лучше, чем когда-либо, — честно ответил Гарри и поцеловал любимую. Джинни, однако, быстро отстранилась от него и принялась недоверчиво изучать его лицо.

 — Ты как будто изменился. Что ты видел во сне?

Гарри только покачал головой. О своем сне длинной в жизнь он рассказывать не собирался никому, даже Джинни. Вместо этого он сказал:

 — Я люблю тебя.

Девушка закатила глаза, но все-таки улыбнулась.

 — Где Луна? Мне нужно задать ей несколько вопросов, — продолжил Гарри, и Джинни как-то подозрительно покраснела. — Где она, Джинни?

Она еще больше покраснела, но потом все-таки махнула рукой в сторону еще одной двери.

 — Драко и Рон тоже там?

 — Они ушли.

 — А Снейп?

По лицу Джинни стало ясно, что Снейп тоже там, за дверью. «Бедная Луна, он же ее отравит своим ядом», — подумал Гарри, решительно пересекая гостиную и рывком открывая дверь в, как выяснилось, спальню профессора.

Потом он медленно закрыл дверь обратно, прижался к ней спиной, как будто надеясь не выпустить оттуда увиденное, нервно сглотнул и спросил у все еще полыхающей Джинни:

 — У меня… глюки?

Джинни помотала головой, Гарри снова сглотнул, потер подбородок, потом (по привычке) шрам и, взяв Джинни за руку, быстро покинул комнаты профессора. Он боялся, что картина целующихся Снейпа и Луны будет преследовать его до конца его дней.

Стоило Гарри и Джинни выйти в коридор, как к ним подошел Забини. Парень выглядел не спокойным и отрешенным, как обычно, а очень нервным.

 — Гарри, тебе нужно поспешить в Больничное крыло. Нотт напал на Грейнджер. Она жива, но пока без сознания.

Все трое почти бегом направились в Больничное крыло. По дороге Блейз рассказал то, что знал. В последнее время, пока Гарри с увлечением калечил свой организм, а учителя впихивали в нерадивых студентов знания, на Слизерине стало совсем неспокойно. Слизнорт, который все еще оставался деканом змеиного факультета, почти ничего не замечал, а Снейп не обладал нужными полномочиями, чтобы как-то влиять на студентов. На факультете начался настоящий раскол. Несколько студентов во главе с Ноттом решили, что во всех бедах их жизни виноваты те, кто остановили Темного Лорда. За год его террора они попробовали вкус крови, и он опьянил их. Эти подростки, формально не замешанные ни в каких преступлениях, а потому не представшие перед судом, чувствовали себя отверженными в новом мире — и мстили, как умели, за своих родителей, посаженных в Азкабан и за крушение своих надежд, ведь при Темном Лорде их всех ждало блестящее будущее. В новом учебном году Хогвартс дал им шанс на новую жизнь, но они им не воспользовались.

 — Где сейчас Нотт? — спросил Гарри, подбегая к двери в обитель мадам Помфри.

 — Он использовал Непростительные, его уже взяли авроры, — успокоил его Блейз.

Гарри открыл дверь в Больничное крыло и услышал вопрос Гермионы:

 — Итак, чего я не знаю?

Тем временем, Ловец мозгошмыгов. Мозгошмыг в ладони

Луна вздрогнула и открыла глаза, со смущением понимая, что уснула на плече у Северуса.

 — Поттер? — поинтересовался Северус недовольно, и Луна ощутила на языке медовую солнечную нежность, колокольчиками звенящую в его душе.

 — Кажется, он скоро придет в себя. Надо посмотреть, как он.

Северус пробормотал что-то себе под нос, Луна расслышала только «чертов Поттер», но все равно улыбнулась. Ей тоже не хотелось выходить из прохладной, но уютной комнаты, в которой они с Северусом сейчас были вдвоем. Она хотела одновременно заморозить время, чтобы никогда не нужно было покидать тихую спальню, и ускорить его до предела, чтобы приблизить час своего выпускного, чтобы можно было не разводить тайн, чтобы не слышать большую часть времени от любимого холодное обращение «мисс Лавгуд».

Северус не то угадал, не то прочитал ее мысли, потому что резко обнял ее, поцеловал в кончик носа и сказал:

 — Не в моем стиле говорить это, но все будет хорошо.

Луна кивнула, поднялась, но до двери не дошла, остановилась и прижала руку ко лбу, стараясь удержать ворох собственных мыслей. Северус медленно спросил:

 — В чем дело?

Луна развела руками. Были на свете вещи, которые она просто не умела объяснять словами. Иногда это касалось простых вопросов, например, погоды — как можно просто сказать, какая на улице погода, если она постоянно меняется от легкого дуновения ветерка? А иногда в ступор ее ставили вопросы сложные — такие, как этот.

 — У меня среди мыслей как будто пробежал нюхлер и попытался разрыть все самое ценное, и теперь я пытаюсь собрать свои сокровища в один тайник, и хотя и знаю, что ничего не пропало, все-таки чувствую себя растерянно.

Северус только покачал головой, взял Луну за руку и очень проникновенным голосом попросил:

 — Ради Мерлина, научись, пожалуйста, говорить человеческим языком.

Луна развела руками — по-другому сказать она не могла, впрочем, как ни странно, Северус ее отлично понял, потому что привлек к себе и посмотрел ей в глаза. Его черные глаза, казалось, проникали в самую глубь ее мыслей даже без легиллименции, но это проникновение не раздражало и не пугало.

 — Я не обещаю, что там, за дверью комнаты, все будет просто, — чуть дрогнувшим голосом сказал Северус. — Скорее, могу гарантировать, что все будет непросто. Но…

Луна положила руки ему на плечи и поцеловала. Краем уха (или того шестого чувства, которым она ощущала чужие эмоции) она услышала, что кто-то вроде бы приоткрыл дверь, но тут же закрыл с обратной стороны, а потому не стала отрываться от губ любимого. Тот, видимо, тоже что-то услышал, потому что на мгновение дернулся в сторону, но тоже решил проигнорировать визитера.

Гермиона слушала рассказ друга, все больше мрачнея. Похоже, у нее совсем отшибло разум, если она не заметила, что Гарри пристрастился к наркотикам! Драко держал ее за руку и изредка поглаживал по запястью, успокаивая, а Гермиона только поражалась себе — быть настолько невнимательной и, страшно сказать, равнодушной.

 — Как ты вообще додумался пойти к Драко, а не ко мне! — возмутилась она наконец, обращаясь к Рону. Тот что-то пробурчал, а Драко заметил:

 — Он поступил удивительно… не по-гриффиндорски. Что бы ты могла сделать?

Гермиона не успела ответить, потому что Гарри уверенно заявил:

 — Как бы то ни было, сейчас все хорошо. А я, кажется, вынужден признать полную правоту профессора Снейпа.

И ответил на удивленные взгляды друзей:

 — Я был идиотом. Надо будет профессору расписку написать: «Я, Гарри Джеймс Поттер, полностью признаю правоту всех слов Северуса Тобиаса Снейпа относительно моих интеллектуальных способностей».

 — Правда, Поттер? — дверь в Больничное крыло отворилась и вошел профессор Снейп, за которым следовала Луна. Она выглядела отстраненно-мечтательно, как всегда, но Гермиона не могла не заметить чуть припухшие губы подруги и легкий румянец на ее щеках, а потому сделала вывод, что у нее все хорошо: как бы невероятны ни были ее мечты, они исполнились.

 — Правда, профессор, — с задором пообещал Гарри.

 — Занесете в понедельник. Число поставьте сегодняшнее.

Все присутствующие засмеялись, а вот Гермиона напряглась. Ей бы хотелось, чтобы Драко прямо сейчас попросил его вылечить ее родителей. Теперь, когда она знала, что спасение близко, ждать было очень трудно.

К ее удивлению, Драко заметил:

 — Мне кажется, Гермиона устала.

Гарри, видимо, уловил намек, потому что, вместо того, чтобы спорить, поднялся со стула и сказал:

 — Да, Рон, по-моему, стоит дать Гермионе поспать. Мы навестим тебя вечером, выздоравливай!

Впрочем, девушка заметила взгляд, который Гарри бросил на Драко, и прочла по губам друга:

 — Потом расскажешь.

Рон тоже пожелал Гермионе выздоровления, и они оба покинули Больничное крыло. Луна, чуть поколебавшись, все-таки осталась.

 — Крестный, — обратился Драко к Снейпу подчеркнуто неформально. Тот сверкнул глазами, сложил руки на груди и всем своим видом показал, что слушает.

 — Крестный, возможно, ты помнишь, что некогда пообещал мне свадебный подарок?

 — А ты собрался жениться?

 — Так скоро, как это будет возможно. И мне очень требуется этот свадебный подарок.

Гермиона закусила губу, боясь не только пошевелиться, но и вздохнуть.

 — Прямо сейчас?

Драко кивнул.

 — И чего ты хочешь? Я так понимаю, что твоя невеста — мисс Грейнджер? Весьма… нестандартный выбор.

 — Крестный, — в голосе Драко появились жесткие нотки, — я ведь могу вернуть тебе этот сомнительный комплимент. А слово ты мне дал.

 — Ну, и чего ты хочешь? Зелье тебе какое-нибудь сварить?

 — Зелье я и сам могу сварить. Проблема в другом, — Драко покосился на Луну, но все-таки продолжил говорить (Гермиона подумала даже, что он осведомлен о чувствах профессора и Луны). — Нужно восстановить память двух магглов, на которых наложили частичный, но очень глубокий «Обливиэйт».

Кажется, Снейп закашлялся.

 — И это — твое желание, которое я тебе обещал?

 — Именно.

 — И где эти магглы?

Драко широко и довольно улыбнулся:

 — В Австралии.

Снейп вдохнул. Выдохнул. А потом резко вышел из Больничного крыла, хлопнув дверью. Луна быстро последовала за ним. Мадам Помфри выглянула из своей коморки, стремясь призвать нарушителей спокойствия к порядку, но увидела только мирно беседующих Гермиону и Драко, поэтому поджала губы и снова ушла по своим делам.

 — Снейп должен был тебе желание?

Драко ответил:

 — И уже давно. Мне было семь, отец попал в Мунго, и крестный почти неделю присматривал за мной, я ему, по правде говоря, до смерти надоел, — Драко улыбнулся воспоминаниям. — Он пытался меня все время чем-то занимать, то зельями, то поиском каких-то трав в парке мэнора, но одним вечером я сильно загрустил, и крестный согласился со мной поиграть. Сначала играли в шахматы — я, конечно, проигрывал и страшно злился, то на крестного, то на игру. И тогда крестный пообещал мне исполнить одно мое желание, если я выиграю. Партия шла как обычно, но я очень старался — даже забрал его ферзя, но все равно проигрывал, рассердился и, когда он отвернулся, передвинул часть его фигур. Он, как выяснилось, заметил мои махинации, и когда я выиграл, заявил, что обещание будет держать так же, как я выиграл — то есть, как захочет. Сошлись на том, что исполнит его в честь моей свадьбы.

Гермиона хмыкнула:

 — Не думал, пожалуй, семилетний Драко Малфой, что его желанием будет исцеление двух магглов.

Драко согласился:

 — А знаешь, что это значит?

И тут Гермиона поняла, что попала в ловушку, пару раз открыла рот, приходя в себя от возмущения, а потом не выдержала и стукнула парня подушкой.

 — Ты, змей скользкий!

Драко рассмеялся и сообщил, что тоже ее любит. Гермиона упала обратно на кровать и снова подивилась себе. Однозначно, она потеряла форму. Как она могла не догадаться, что про свадьбу он говорит вовсе не для красоты?

 — Так что, любимая, вскоре после возвращения твоих родителей в Британию мы с тобой просто обязаны пожениться, иначе крестный, чего доброго, решит, что я его обманул.

 — Этого допускать никак нельзя, — пришлось согласиться Гермионе.

В Австралию было решено отправиться на следующей неделе, в выходные. Драко сварил все нужные зелья, Гермионе благодаря ее статусу героини войны без проблем выдали международный порт-ключ, а МакГонагалл, скрепя сердце, отпустила в другую страну профессора и двух студентов. Правда, непосредственно перед отправлением выяснилось, что студентов все-таки трое.

 — Она будет очень полезна, — холодно сообщил профессор Снейп, указав на разглядывающую облака Луну, Гермиона и Драко переглянулись и ничего не сказали.

Маленький серебряный ключик-портал сработал ровно в одиннадцать часов, рывком переместив всех четверых в Австралию.

Гермиона, когда подыскивала родителям новый дом, неплохо изучила эту страну, но вот о магическом мире знала очень немного, поэтому сильно удивилась, поняв, что прибыли они не на какой-нибудь пустырь, а в помещение, больше всего похожее на чью-то гостиную. Невысокий темноволосый молодой человек в прямоугольных очках, чем-то напомнивший Гермионе Перси Уизли, с резким акцентом сказал:

 — Добро пожаловать в Канберру, уважаемые англичане. Кто из вас мисс Грейнджер?

 — Это я. Добрый день, — за всех поздоровалась Гермиона и мысленно искренне поблагодарила того чиновника, который организовывал эту поездку. Конечно, она и сама легко нашла бы родителей, но с сопровождающим это будет сделать куда проще.

 — Мисс, я должен напомнить вам, что врачи категорически не приветствуют ваш визит к родителям.

 — Я привела квалифицированного специалиста в области легиллименции, — сказала Гермиона, унимая бешеное сердцебиение, — это мистер Снейп.

Так и не назвавший свое имя австралиец мазнул по Снейпу взглядом, и ответил:

 — По вашей просьбе был сделан запрос в наше отделение клиники святого Мунго, наши целители не считают возможным стороннее вмешательство.

 — Мы предпочитаем поговорить с целителями, а не с чиновником, — произнес Драко очень привычным Гермионе тоном — так он разговаривал с ней большую часть всего времени, что они были знакомы. И он стал разом очень похож на своего отца, а слово «чиновник» произнес с той интонацией, с которой не раз говорил «грязнокровка». — Будьте любезны отвести мисс Грейнджер и всех нас в клинику.

Молодой человек машинально выпрямился, как если бы увидел начальство, и протянул Драко каменную пластинку.

 — Это в холл клиники. Кодовое слово: «Грейнджеры».

Драко протянул порт-ключ Гермионе и первым взял ее за руку, потом до нее дотронулись Снейп и Луна, и Гермиона произнесла:

 — Грейнджеры.

Второй за день рывок в области пупка, и они оказались в просторном светлом почти пустом зале. На зеленых стульях возле стены сидели двое пожилых женщин в кокетливых шляпках, а мужчина лет тридцати пяти лениво прохаживался перед большими подвижными плакатами со слоганами: «Эксперимент или жизнь?», «Выпил — не летай!» и (почему-то) «Надежная контрацепция для ответственных ведьм».

В центре холла стоял столик, над которым парила привычная надпись: «Привет-ведьма». За столиком расположилась пожилая ведьма с улыбчивым лицом, которая, в ответ на вопрос Гермионы, как ей найти Грейнджеров, вызвала медсестру. Юная ведьма, видимо, только закончившая медицинские курсы, проводила Гермиону и ее спутников на шестой этаж, где располагались пациенты с недугами разума.

 — Это к Грейнджерам, — пискнула она полноватому мужчине в лимонном халате. Тот сразу же подошел к Гремионе.

 — Вы дочь Грейнджеров? Я целитесь Редрик, лечу их.

 — Здравствуйте, сэр, — ответила Гермиона, — как они себя чувствуют?

 — Вы ведь получали мое письмо, мисс Грейнджер?

 — Разумеется.

Целитель нахмурился, и его прежде добродушное лицо сделалось жестким:

 — Тогда что вы здесь делаете? Хотите свести их в могилу?

 — Я хочу помочь им.

 — Вы уже помогли, — отрезал целитель. — Одного взгляда на вас им сейчас хватит, чтобы получить удар.

 — Со мной один из сильнейших легиллиментов Британии, — тихо сказала Гермиона, а за ее спиной раздался голос:

 — На пару слов, Тони.

Целитель повернулся, и его лицо снова сделалось добрым и улыбчивым:

 — Северус? Ни за что не узнал бы тебя. Выглядишь так, словно только что восстал из могилы.

 — И я рад тебя видеть, Тони, — сказал Снейп таким голосом, словно больше всего на свете хотел смерти целителя. Но руку все-таки протянул первым.

Целитель пожал его ладонь с энтузиазмом:

 — И не надеялся еще раз увидеть твою физиономию!

 — Смотрю, зелья ты забросил.

 — А вот ты, смотрю, носа из котла не высовываешь, как и в Академии.

Снейп спорить не стал, а перешел к делу:

 — Покажи мне Грейнджеров, я собираюсь поправить им мозги и вернуться в Британию до обеда.

Родрик покачал головой:

 — Я бьюсь с ними уже третий месяц, не могу вытащить. Твоя… студентка наворотила такого, что в страшном сне не увидишь.

Снейп хмыкнул:

 — С чего это ты решил, что Грейнджер — моя студентка? Снейп-учитель — это как-то фантасмагорично звучит, не находишь?

Студенты синхронно прикусили языки.

Родрик начал объяснять:

 — У них на мантиях — эмблемы Хогвартса, кроме того…

 — А честно? Мы торопимся и вполне обойдемся без фокусов.

Целитель рассмеялся и ответил:

 — Читал в газете про тебя. В общем, не нравится мне твоя идея, но иди. Тебе я доверяю. Но Грейнджер остается здесь, это мое распоряжение.

Гермиона вздохнула и согласилась.

 — Я тоже подожду здесь, — сказал Драко и взял девушку за руку.

Целитель, Снейп и Луна скрылись за дверью, Драко обнял Гермиону и уверенно сказал:

 — Все будешь хорошо. Эти двое кого угодно вылечат.

 — Двое? Я подозревала, что у Луны есть интересные козыри…

 — Скорее, дар. Мне всей правды, как ты понимаешь, не сказали, но я думаю, что это либо стихийная легиллименция либо…

 — Эмпатия.

Драко посмотрел с недоумением, и Гермиона начала рассказывать, стараясь не думать о том, что происходит в палате, где лежат самые дорогие ей люди. А примерно через сорок минут дверь открылась, и раздался голос целителя:

 — Заходите.

Когда Северус сказал Луне, что она поедет в Австралию вместе с ним, она сильно удивилась, но не спорила, особенно если учесть, что сообщил он ей эту новость, назначив отработку у себя в кабинете.

 — Ты считаешь, что мне следует поехать?

Северус кивнул, хотя и напомнил, что с предсказаниями дружит плохо, а потому просто высказывает предположение. В тот вечер он был не в настроении, из-за чего-то переживал, и Луна, приближаясь к нему, сидящему за своим столом и что-то злобно черкающему в работах студентов, чувствовала себя укротительницей драконов. Она подошла к нему и очень медленно положила руку на плечо.

 — Я работаю, — мрачно сообщил он, но плечом не дернул и руку не сбросил.

 — Я знаю. Но работа не занимает и десятую часть твоих мыслей.

Северус отложил в сторону перо и откинулся на спинку стула. Луна чувствовала сельдерейную горечь его сомнений, но не знала, как их развеять. Несмотря на оптимистичные заявления он жил под тяжелым грузом своего прошлого и принятых решений, о которых он сожалел. Луна обняла его со спины и вздохнула. Если бы можно было легко забрать его боль, она сделала бы это, но увы. Она чувствовала, что прежде чем человек, который так глубоко поселился в ее сердце, научится искренне улыбаться, пройдет немало времени.

В Австралии она держалась рядом с ним, и когда он проник в сознание отца Гермионы, Луна взяла Северуса за руку. Она не могла помочь ему в тончайшей работе с разумом, но укротить его мозгошмыгов на время была вполне способна. Когда сначала отец, а потом и мать Гермионы пришли в себя, Северус отошел в дальний угол палаты, Луна последовала за ним и шепнула:

 — Это волшебно.

Северус пожал плечами, но по его лицу было видно, что похвала ему приятна.

 — Сейчас будет очень много сиропа, — сообщил он, когда его знакомый целитель позвал Гермиону и Драко. Формально он, конечно, был прав — и Гермиона, и ее родители плакали и обнимались, но Луна не могла отделаться от мысли о том, что смотреть на воссоединение семьи Северусу очень приятно — хотя, разумеется, по его лицу ничего прочесть было нельзя.

 — Они счастливы, это хорошо, — сказала Луна, тоже шепотом.

Северус согласился, но добавил:

 — Делать людей счастливыми — не мое призвание.

 — Вы можете помочь мне сделать счастливыми еще трех человек? А потом можете дальше нести сарказм в массы.

 — Интересно, кого?

И Луна рассказала.

Она чувствовала за собой большую вину за то, как поступила с Невиллом. Она его попыталась использовать, потом бросила, наверняка причинив сильную боль. Во всяком случае, он ее подчеркнуто избегал, а когда Луна находила его глазами в Большом зале, то чувствовала его злость и полную неуверенность в себе. Она долго думала, что могла бы сделать для него, чтобы он ее простил, и только сейчас, глядя на то, как разум вернулся к родителям Гермионы, придумала.

 — Они пострадали от «Круциатуса», к тому же, давно. Их разум может быть потерян полностью. Или поврежден без возможности восстановления.

 — Возможно, мне удастся найти их души, а ты сможешь поправить мысли.

Северус ничего не ответил, но кивнул, и этого было достаточно.

Поймать Невилла в выходной день (а из Австралии они вернулись вечером в субботу) было очень непросто, помог, как ни странно, Рональд Уизли, а точнее — Лаванда Браун.

Луна в рассеянности брела к башне Гриффиндора, думая, какими словами ей вытаскивать оттуда Невилла, когда встретилась с Лавандой Браун, гриффиндоркой на курс старше.

 — Привет, Полоумная, — вежливо поздоровалась она. Луна тоже ее поприветствовала. — Башня Когтеврана в другой сторооне.

 — Я знаю, — ответила Луна. — Мне нужен Невилл.

Лаванда смерила ее странным взглядом, а потом попросила подождать. Луна осталась стоять возле портрета Полной Дамы и обмениваться с ней вежливыми замечаниями. Она любила поболтать с портретами, они всегда рассказывали что-нибудь интересное. К примеру, Дама отлично разбиралась в классической музыке.

Через несколько минут портрет открыл проход в гостиную Гриффиндора, и из него вышел Рон.

 — Здравствуй, Рональд, — поздоровалась с ним Луна, — ты знаешь, что сморковые черкуны почти захватили твой разум? Избавься от них поскорей.

Как иначе намекнуть Рону, что у него на лице пятна чернил, Луна не знала. Рон промычал что-то невразумительное, а потом спросил в лоб:

 — Луна, ты ведь поставила Гарри мозги на место? Отогнала всех его…

 — Нарглов, — подсказала Луна.

 — Да, точно. У моего брата тоже завелись нарглы. Очень много.

 — У тебя много братьев, Рональд, какого ты имеешь в виду?

 — Джорджа.

Луна печально вздохнула. Братьев Уизли лично она знала не очень близко, но все-таки достаточно хорошо благодаря занятиям ОД. Сначала они подшучивали над ней, а потом даже стали защищать, если кто-то над ней смеялся. Смерть Фреда потрясла ее также как, наверное, всех, кто знал близнецов — они были неразлучными, нельзя было представить себе одного без другого.

Рон что-то рассказывал про брата, а Луна вспоминала фейерверки, которые близнецы запускали в школе, вспоминала их месть Амбридж — огромное болото в коридоре. Забастовочные завтраки, от которых у половины ее однокурсников шла носом кровь. Ей очень хотелось увидеть выжившего брата, возможно — помочь ему.

 — Я с радостью повидаюсь с Джорджем, — сказала Луна, — а можешь пока позвать Невилла? Мне очень нужно с ним поговорить.

Рон сказал:

 — Спасибо! — и скрылся за дверью в гостиную, откуда вскоре вышел Невилл. Увидев Луну, он помрачнел.

В его эмоциях сквозило разочарование в себе и обида. Луна даже не представляла, как начать сложный разговор. Она старательно прокручивала в голове возможные варианты, но все отбрасывала, но только когда посмотрела в глаза другу, нашла нужные слова:

 — Мы все еще друзья?

Невилл невнятно ответил:

 — Конечно.

 — Невилл, мне кажется, ты занялся разведением нарглов. На твоем месте я предпочла бы морщерогих кизляков, они милые и не вызывают размягчения мозга.

Невилл издал странный звук — не то хрюкающий, но не хлюпающий, а потом улыбнулся:

 — Я попробую.

Увидев его улыбку, девушка расслабилась и в нескольких словах рассказала о том, ради чего начала разговор. Невилл смотрел на нее недоверчивым взглядом.

 — Не думаю, что это возможно, — заговорил он быстро и нервно, — я боюсь ложной надежды, но после стольких лет очевидно, что они не поправятся сами, так что хуже уже не будет, почему бы не попытаться…

На следующий день они с Невиллом аппарировали в Мунго, там к ним присоединился Северус и высокая суровая дама — леди Лонгботтом. По общему решению, шли под видом обычных посетителей — спорить с целителями, как в Австралии, не было никакого желания.

 — Делайте свое дело. Ответственность будет лежать на мне. Пока вы — первая, кто сказал про попытку их вылечить, за последние десять лет, — категорично заявила леди Лонгботтом.

Родители Невилла лежали в отдельной палате. Мистер Лонгботтом выглядел почти так же, как Невилл, только старше, а его жена чем-то походила на них обоих. Они улыбались, но Луна с ужасом видела, что они не испытывают никаких чувств. Их души словно бы были спрятаны в какую-то плотную колбу. Луна вспомнила, как ее пытали «Круциатусом» — она всегда отыскивала в своей душе островок покоя, но что, если родители Невилла поступили иначе, попытались отрешиться от своих чувств? Что, если им это удалось?

Луна присела на кровать Алисы (имена ей сказал Невилл) и заглянула в пустые глаза женщины. У других людей Луна чувствовала целый океан эмоций, а у нее — почти ничего, только слабые отголоски. Она потянулась к этим отголоскам и тут же услышала материнскую любовь, почти скрытую тугим покровом безразличия. Как будто распуская старый свитер, Луна потянула за эту ниточку любви, и вскоре уже могла распробовать ее полноценный вкус. Вслед за любовью к сыну пришла любовь к мужу, жажда защитить свою семью, страх за нее, потом — кокетство, арахнофобия, наслаждение полетами на метле, словом, весь поток чувств и эмоций, который испытывает человек ежедневно. Луна пришла в себя и тут же услышала от Алисы:

 — Можешь меня прикончить, Невилла я тебе не отдам.

Она пришла в себя, и последним ее воспоминанием были бесконечные пытки.

Первыми словами Фрэнка стало:

 — Сдохни, тварь.

Луна вышла из палаты вслед за Северусом, оставив семью заново знакомиться после шестнадцати лет разлуки.

 — Ты ожидала чего-то более романтичного, — хмыкнул он, когда они вышли из здания клиники.

Луна согласилась.

 — Жизнь вообще не романтична, Луна. Кстати, мы сейчас всего в нескольких кварталах от Министерства Магии, не хочешь заглянуть?

Луна ощутила в эмоциях любимого какой-то необычный азарт, и с любопытством спросила:

 — А что мне делать в Министерстве Магии?

Северус вытащил из кармана мантии небольшой предмет и протянул ей. Это оказалась коробочка с небольшим золотым кольцом.

 — Подпись поставить нужно, — ответил он.

Луна впервые в жизни порадовалась тому, что у нее весьма невыразительные мимика и голос. Именно благодаря этому она сумела совершенно спокойным, будничным тоном сказать:

 — Ладно.

Она была готова подождать романтики, тем более, что видела — Северус однозначно к ней склонен.

На следующий день после исцеления Лонгботтомов и собственной совершенно неожиданной официальной помолвки (свадьбу решили провести в июле, после того, как связывающие их отношения перестанут ограничиваться рамками «учитель-ученик») Луна побывала в гостях у семьи Уизли, а потом полночи рыдала на плече у Северуса. Ничего страшнее души Джорджа она не видела никогда — это действительно была половина, вторую половину он оставил в могиле. С Джорджем они разговаривали. Луна не знала, как ему помочь, но не смогла уйти, и они проговорили почти семь часов без перерыва.

Изредка парень не заканчивал фразы, и тогда Луна напоминала ему:

 — Скажи это сам.

Он говорил.

 — Я помню, что он умер, ты не думай, — сказал Джордж где-то в середине разговора. — Просто поверить в это не могу, жду, когда перестанет занимать ванну или оборвет меня посреди моего рассказа…

Луна слушала, наливала чай, чинила разбитую парнем посуду.

 — Меня тут в Отдел тайн звали, — сказал он под конец разговора. — Наверное, соглашусь. Фред обхохочется. Шутники в самом серьезном отделе нашего министерства. Отличная выйдет шутка.

Луна надеялась, что выйдет.

Той же ночью, успокоив ее и отпоив крепким чаем с молоком, Северус рассказал Луне, что еще одного потенциального «подопытного кролика», как он назвал всех, кому она стремилась помочь, они лишились. Все то время, что Луна общалась с Джорджем, Северус провел в поместье Малфоев, помогал с похоронами Люциуса. Аристократ, Пожиратель Смерти, а с недавних пор — тихий сумасшедший, — умер в своей постели от остановки сердца.

 — Может, так и лучше, — честно сказал Северус, наливая и себе крепкого чая. — Драко стал лордом Малфоем, есть шанс, что ему вернут часть состояния. Хотя Люциус был моим единственным другом долгие годы.

В эту ночь Луна не ушла к себе в спальню, а осталась у Северуса. В конце концов, их мозгошмыги отлично уживались друг с другом.

Гарри получал множество писем, но все — магической почтой, причем большинство сжигал, не читая. Поэтому единственное письмо в маггловском конверте, с марками, вызвало у него удивление. Он развернул его, не глядя на графу «Отправитель», и прочел:

«Привет, Гарри!

Я не уверен, что ты вообще прочтешь это письмо, но как отправить тебе его вашей почтой я не знаю. Мы, конечно, не друзья, но, может быть, ты мне поможешь как родственнику. У меня есть дочь. Вокруг нее летают погремушки. А она лежит в кровати и смеется. Неужели она из ваших? Как мне ее воспитывать? Посмотри на нее хотя бы! Ну, и, если это не запрещено, расскажи, где ей купить ваши всякие штуки. У нее должно быть все, что нужно!

Твой кузен,

Дадли Дурсль».