Доктор N. Псы (джен)

Доктор всегда за кем-то шел — темными улицами, грязными переулками, освещенными беспощадным солнцем, или лиловыми сумерками. Рок-Моттен принимал доктора в свои каменные объятия в любом состоянии, впрочем, чаще всего — когда кокетливая ночь скрывала помойные язвы города. Сегодня впереди шла маленькая женщина с некрасивым лицом, погасшими глазами и уже наметившейся болезненной полнотой. Доктор смотрел на нее, гадая, сколько времени ей осталось — может быть, десять или пятнадцать лет. И ничего, кроме холода, не чувствовал.

Женщина была бедна, а под ее старым плащом угадывался силуэт ножа.

Но доктор все равно шел, завороженный погасшим взглядом — ей нечем было заплатить, но это ничего, денег, что дал ему незнакомец два месяца назад, хватит надолго. Если бы она знала об этом, оказалось бы проще, но доктор не любил разговаривать.

Они свернули с крайней улицы Северного квартала и оказались в доках — портовом районе, где можно не трудясь найти смерть. Среди гнилых и пустых ящиков доктор увидел двоих стражников в форменной синей одежде, блестящей кольчуге, весившей так много, что боли в спине стали у них почти профессиональной болезнью, как и боли в ногах от неподходящей по размеру обуви. Они спорили о чем-то, выглядели недовольно, но поочередно прикладывались к дешевой деревянной фляжке.

Женщина провела его к берегу, где стояло несколько обветренных и выцветших домов, трясущимися руками отперла дверь и впустила доктора внутрь первым.

Замок заскрежетал металлом о металл.

В доме болели дети. Их бледные лица с тонкой, пергаментной кожей едва ли не светились при тускло горящих свечах.

— Вылечи их, — сказала женщина, закрывая руками место, где был нож.

Глаза ее были полны обреченного отчаяния.

У детей был жар, воспаленные глаза и сыпь в горле — симптомы знакомые и осенью и зимой.

— Вскипяти воду, — велел он и занял единственный в доме стул. — И убери нож. Если будешь хорошо их поить и кормить — они поправятся.

Доктор не любил говорить, но иногда приходилось.

Вода закипала долго, и они так же долго сидели в тягостной тишине. За окном, собранным и нескольких стеклянных осколков, мела пьяная метель, которую доктор по дороге почему-то не заметил. Дети сипели в кровати, укрытые общим одеялом, кашляли и немного хныкали.

— Собак больше нет, — вдруг сказала она. — Нигде. Я ловила их, чтобы прокормиться, но их больше нет. И кошек нет. И Бога нет. Никого нет.

Женщина закрыла лицо ладонью, но так и не расплакалась.

— И деревьев нет. Их срубили эти люди в ржавой одежде и сложили за Уэст-кварталом.

Доктор кивнул. Он не услышал ничего нового — собаки исчезли и с его двора, подкармливаемые несколькими жильцами, и деревья вырубили ранним утром. Смысл в этом он не видел.

— А у меня нет сил тащить деревья сюда для печи, — меж тем продолжила она. — У меня ничего нет. Кроме них.

Женщина кивнула на детей.

— Но они скоро умрут, да?

Она пропустила мимо ушей его утешение, и доктор посчитал излишним еще раз его повторять. Женщина хотела выплакаться, но он не был ни ее мужем, ни братом, ни отцом. Он вылечит ее детей и уйдет. А она пусть остается — с ножом и детьми. И своим одиночеством. Доктор не умел его лечить, потому что сам был им болен.

Женщина так и не заплакала. А доктор так ничего и не сказал.

Вода вскоре вскипела, аккурат когда за окном завыло особенно сильно. Доктор заварил нужные травы и порошки, напоил детей — они не сопротивлялись, потому что жар отнимал все силы. Потом он оставил лекарства на столе перед поникшей женщиной, кратко проинструктировал ее и вышел, не оглядываясь на заснеженное побережье.

* * *

Возвращался домой он кружным путем, через главную рыночную площадь Рок-Моттена, и на входе в нее остановился, заинтересованно разглядывая новенькие электрические фонари. Для доктора это была диковинка, до сих пор электричество водилось только в ордене Железной руки.

Он слышал, будто там произошел раскол, и ожидал, что, как остальные многочисленные ордена, он тоже утонет в забвении. Но странный, теплый свет, льющийся из застекленных фонарей, говорил об обратном.

Впрочем, почему бы и нет. Храмы и церкви Железной руки украшали и кормили Рок-Моттен, а монастыри исправно поставляли хорошо обученных воинов. Попасть послушником туда считалось среди бедняков самой лучшей судьбой. С их развалом рассыпались бы многие карточные домики. Город обеднел бы, и так не сверкавший богатством.

Все к лучшему. Пусть фонари горят. Пусть взрывают морозный воздух желтым светом.

Доктор подошел к новой прекрасно отлитой статуе собаки. Раньше он ее здесь не видел. Массивная металлическая морда взирала на него с немым укором, и он неуверенно потрепал ее холодные уши. На землю посыпался снег, отражая свет, и доктору подумалось, что металлический пес, поставленный мордой к западу, никогда не встретит рассвет.

Ни обычный.

Ни металлический.

Как и многие его живые собратья.

Он огляделся, разглядывая площадь внимательным взглядом, и понял, что фонари стояли на месте роскошных, но, увы, под корень срубленных кедров. Деревьев в центре Рок-Моттена больше не было. Как и на окраине.

Может быть, и им поставят металлический памятник?

Доктор обогнул мерзнущего стражника и свернул на нужную улицу.

Орден Железной руки отвечал на вопросы горожан, и доктор, возможно, спросил бы их.

Но он не любил разговаривать.