Комната с синими стенами (гет)

Гостиная отделана в синих тонах и не нравится Лайту — он не любит этот цвет. Из кондиционера неприятно тянет по спине. Ягами перебирает бумаги по делу Киры и едва заметно косится в сторону Рюдзаки. Скользит взглядом по сгорбленной тощей фигуре: от встрепанных волос и узких ладоней, измазанных шоколадом, до босых ног. Господи, какое же всё-таки она чучело!

— Я знаю, что ты Кира, — внезапно говорит L.

Она говорит равнодушно, даже немного устало и тянется за очередной конфетой.

Лайт снова ощущает пронзительный холод по венам — с тех пор, как Рюдзаки появилась в его жизни, такой холод стал частым гостем.

— Эта твоя версия для меня не новость, — небрежно отвечает Лайт и смотрит в её круглые спокойные глаза, видит в них своё отражение.

— Это не версия, а правда. Хочешь вишенку? — L протягивает ему ягоду, вишня качается в воздухе, черенок зажат в тонких, обманчиво хрупких пальцах.

Ягами застывает. Подобный ужас, будучи всесильным Кирой, он испытал лишь однажды, когда неряшливая, сутулая девушка на первой церемонии в университете призналась, что она и есть L. Мог ли Лайт представить, что великий детектив — женщина? Даже не женщина, а девчонка, едва старше его, в дурацкой одежде и с диким взглядом. Нелепо острый подбородок, бесформенный свитер, болтающийся на худом теле, старые джинсы — только по отсутствию кадыка на шее и поймешь, что это не парень. Вечно босые ноги, на выход — стоптанные кроссовки.

— Что, прости? — Лайт едва сдерживается.

— Вишенку, — L чуть улыбается. — Ну если не хочешь…

Лайт отстранено следит, как Рюдзаки берет темную ягоду губами.

— Было бы интересно послушать твои доводы, — тянет гласные Ягами.

Рьюка в этой мерзкой синей комнате нет, но Лайт словно лопатками чувствует его неприятный взгляд, оборачивается — это всего лишь холод от кондиционера.

— Ты и так знаешь их, — Рюдзаки опирается подбородком на свои прижатые к груди колени.

— Но полиция…

— Ничего не докажет, — подхватывает его фразу L, — поэтому мы и здесь.

Она обводит взглядом синюю комнату, такую синюю, что кажется, будто отблески ультрамарина легли на ее темные волосы:

— И мы уже не выйдем отсюда. Оба.

— Ты сошла с ума?

— Нет, Лайт-кун. Просто я, как и ты, не люблю проигрывать, но эта партия слишком затянулась. Поэтому, если ты, конечно, не признаешься, что ты — Кира, дальше будет всё просто. С рассветом здесь сработает автоматика и комната наполнится газом — наступит конец. Мы проиграем оба, Лайт-кун… Или выиграем — можешь называть это так, как тебе больше нравится.

L касается пальцами своих губ и снимает с языка черенок от съеденной вишенки. Роняет черенок на блюдце — он завязан узелком.

Ягами рассеяно скользит взглядом по блюдцу:

— Это глупо. Ты сама говорила: вероятность того, что я — Кира, всего лишь один процент, ты ставишь свою и мою жизнь на эту ничтожную вероятность?

L молча смотрит на него из-под своей неряшливой чёлки. Ворот свитера так растянулся, что почти оголил правое плечо, но это не выглядит сексуальным. Ягами никогда не встречал девушку менее привлекательную, чем L. Ягами никогда ненавидел никого сильнее, чем L. «Знаешь, Лайт-кун, у меня ещё не было такого друга как ты… Потому что, Лайт, ты мой первый друг».

Этот тихий, вечно равнодушный голос. Этот немигающий, почти стеклянный взгляд. Слишком острые ключицы. И беззащитные, чуть ли не детские губы — на них остался вишневый сок.

Лайт подходит к двери, внимательно осматривает её. Потом прощупывает стены. Тянутся вязкие секунды, сплетаясь в минуты. В мерзкой синей комнате окон нет.

L по-прежнему сидит с ногами на диване. Её пальцы скользят по плечам, то и дело подтягивая спадающий свитер. Она полная противоположность Мисы, полная противоположность любой женственности. Нечесаные волосы занавешивают лицо — можно подумать, что это парень… можно подумать, что это бесполый и бесплотный дух. Злой дух, который встал на пути нового Бога нового мира. Из синей комнаты выхода нет.

Всё предусмотрела! Что же, придется рискнуть и убить её этой ночью.

— Ты не понимаешь, — ласково говорит Лайт, мягкими шагами приближаясь к дивану.

Улыбается вежливо и открыто — когда-то эта сдержанная искренняя улыбка обманула весь мир, даже почти обманула саму L. Будь тут Рьюк, он бы долго смеялся, с неприятным звуком втягивая между своих острых зубов яблочный сок из трубочки.

— Что не понимаю? — Рюдзаки тоже рассеянно улыбается и слизывает шоколадный крем с пирожного, будто это не ей предстоит умереть от удушливого газа через несколько часов.

Кажется, то, что синяя комната станет одновременно и могилой Киры, вполне успокаивает L.

— Если я не Кира, то после твоей смерти у настоящего Киры будут развязаны руки.

Лайт садится рядом на диван, задевая бедром её колено. Он делает это не специально: когда-то, в самом начале их знакомства, он пытался вытащить информацию из L любым путем, в том числе используя свою привлекательность для противоположного пола. Этот план провалился. Впрочем, Лайт тогда не очень-то расстроился.

— А нам с тобою это будет уже без разницы… мы просто будем есть яблоки, — безмятежно отзывается Рюдзаки.

Ягами чувствует себя странно, как когда-то во время их первой и единственной партии в теннис. «Она проиграла тогда», — напоминает он себе, и эта мелочь словно слегка его успокаивает.

На руке защелкиваются наручники от цепи — она снова сковала их.

— Опять?! — Лайт впервые даёт волю своему гневу.

Он вскакивает и так резко дергает за цепочку, что Рюдзаки едва не падает с дивана. Если не знать, какая сила скрывается в тощем теле девушки, то выглядит это весьма грубо.

Ягами почти кричит, L стоит, сутулая и безразличная. Будучи такой же безразличной, она допрашивала их в тюрьме, заставила его отца приставить пистолет к голове собственного сына. Пыталась поймать Мису на слове, захлопнуть тиски долга на Ягами Соитиро и спровоцировать самого Лайта. Перед ней полиция ходила на цыпочках, а она слизывала со своих пальцев очередную приторную дрянь и загоняла, загоняла его в угол! И всё-таки загнала. В эту проклятую синюю комнату.

Неужели она не понимает, что он прав?! Почему она не может признать право Справедливости казнить? Почему она не может признать, что Справедливость — это он?

С каким бы удовольствием он, наплевав на Тетрадь смерти, просто сжал свои руки на этой тощей шее и стискивал до тех пор, пока эти стеклянные глаза не станут стеклянными по-настоящему, пусть в них отражается лишь безразличный свет, а не явь.

— Знаешь, — Лайт делает шаг вперед и почти выдыхает ей в лицо. — Когда я впервые встретил Мису Аманэ…

Круглые глаза слегка недовольно прищуриваются — о да! L терпеть не может Аманэ, хоть и хочет казаться безразличной. Ягами чуть улыбается, вспоминая свидание в доме Мисы. Очаровательная модель и детектив, красота и интеллект, эмоции и безразличие, свет и тень — эти две девушки сидели друг напротив друга, словно извращенные отражения в кривых зеркалах:

«— Лучше скажи, ты будешь есть пирожное?

— Не буду! От сладкого толстеют!

— Если есть сладкое и при этом шевелить мозгами, то не потолстеешь…»

Это было забавно.

— Когда я встретил Мису, — с наслаждением тянет Лайт, от его дыханья чуть вздрагивают прядки волос Рюдзаки, — мне впервые в жизни захотелось ударить женщину, а с тобою… я всё-таки сделаю это!

Он бьёт — L не успевает или не хочет уклониться. Она отшатывается от удара. Цепь натягивается, больно врезаясь в запястье Лайта и дергая его вперед. А когда L поднимает голову, по её лицу течет кровь.

— Ты просто не желаешь признать, что ошиблась! Признать, что я не Кира.

— Я тоже умею драться, Лайт-кун, — негромко говорит Рюдзаки, утираясь рукавом, и бьёт в ответ.

Через несколько минут они лежат на ковре и смеются чуть безумным смехом на двоих. Смеются, пытаясь остановить кровь.

— Честно говоря, я надеялся на такой исход, — наконец отвечает Лайт. — Я бы не смог ударить беззащитного, тем более, если это женщина.

L молчит. Лайт видит её острые ключицы, синие тени под глазами и кровавую дорожку, текущую из носа по губам и так до подбородка. Тонкий свитер собрался комом под её спиной и натянулся на тощей груди, на узком запястье блестит кольцо от цепи, такое же, как и у него. У Лайта есть пара часов, чтобы обмануть её, чтобы суметь написать её имя в Тетради — чёртова цепь! Всего лишь ничтожные пара часов, чтобы убить L и выжить самому.

Она дотягивает свободной рукою до стола и берет очередное пирожное.

— Опять? — Лайт почти стонет.

Пока его голос играет нужную роль, мозг лихорадочно просчитывает варианты: убедить, обмануть, открыться, блефовать… А может, она сама блефует, как тогда с казнью в машине, проверяет Лайта? Но рисковать нельзя. Он не уверен, что сумеет сыграть идеально, что L не раскроет его. Ведь, тогда в машине под прицелом пистолета Лайт и впрямь не знал, что он и есть Кира.

— У нас осталась пара часов жизни, и я не собираюсь отказывать себе в удовольствиях, — L с явным наслаждением ест сладости, — и тебе не советую.

— Вот как… — Лайт прищуривается, — что же воспользуюсь твоим советом.

Он резко наваливается на неё сверху и целует, чувствуя кровь на её губах. L не сопротивляется, а потом проводит по его рту вымазанными в пирожном пальцами, позволяя Лайту слизать крем.

— Даже жаль, что мы скоро расстанемся, — тихо и почти ласково говорит Рюдзаки ему куда-то в шею, обдавая горячим дыханием.

Будь это Миса, Лайт бы попытался убедить её изменить решение и открыть дверь проклятой синей комнаты именно сейчас, когда они так близко, что он чувствует своим телом каждый её изгиб. Но это L… злость смешивается с возбуждением.

Отрывисто звякает пряжка брючного ремня, нервно звякает цепь, повинуясь движениям их рук. Вдруг L застывает, удерживая Ягами:

— Неужели тебе так хочется перед смертью последнего секса, Лайт, что ты согласен даже на меня? — её глаза чуть блестят в искусственном свете ламп.

— Просто ты поразила меня своим искусством завязывать языком черенки вишен, — усмехается Ягами.

Есть что-то восхитительно извращенное в том, чтобы наблюдать, как прикрываются от наслаждения всегда такие проницательные глаза. Голова L запрокинута, темные волосы метут по ковру, от напряжения на светлой шее видны синие венки… снова синий. Для разнообразия цветовой гаммы Лайт оставляет на этой шее засос.

Даже странно, что он ощущает такое пьянящее наслаждение, чувствуя это худое тело под собою, сцеловывая бессмысленные стоны с губ, понимая, что ненавистный синий наконец-то исчезает, затапливаемый почти ощутимым жаром алого.

* * *

Джинсы валяются небрежным комком на полу. Рюдзаки натягивает свой длинный свитер почти до самых голых острых коленок. Ягами засовывает эти джинсы себе под голову и расслабленно укладывается поудобнее на ковре:

— Цепь мешает, — небрежно звенит он наручниками.

— Подраться же, однако, она нам не помешала, — отзывается L. — А впрочем…

И она вдруг размыкает наручники. Лайт обескуражен — он не верит, что всё настолько просто. Ему даже немного обидно, что L так быстро сдалась — неужели она в чем-то ничуть не умнее Мисы?! А может, это ловушка? От расслабленности не остается и следа. Лайт лихорадочно просчитывает варианты, а Рюдзаки забирается на диван и укрывается пиджаком Ягами, явно собираясь вздремнуть до рассвета.

— Ты вдруг стала мне доверять?

— Не больше, чем раньше, но мы всё равно оба тут умрем, — сонно отвечает L.

— Романтичное двойное самоубийство влюбленных? — иронично спрашивает Лайт.

— Возможно, многие так и расценят. Если ты не хочешь спать, можешь написать предсмертную записку от этих якобы «влюбленных», — невнятно бормочет она в подушку.

— Так я и сделаю, — с внутренним злорадством говорит Лайт. Бросая взгляд на лежащую на полу беззубой змеёй уже ненужную цепь.

Он открыто идет к столу и достает из своего бумажника листок. Пишет на нём имя, а ещё пишет, чтобы перед смертью L открыла ему комнату. На секунду он оборачивается и со странным чувством смотрит, как спит Рюдзаки, свернувшись трогательным клубочком под его пиджаком… а потом проставляет дату смерти — пять утра.

L медленно, точно сомнамбула, встает. Поднимает с пола цепь и нажимает на какой-то выступ. Слышится голос Ватари, L отвечает, что всё в порядке — дверь медленно отворяется. Выход из синей комнаты свободен.

Ягами быстро идет к нему.

— Это нечестно и несправедливо, Лайт, — тихий голос L ударяет ему в спину.

Ягами на секунду останавливается на пороге:

— Знаешь, Рюдзаки, жизнь вообще несправедлива. Но… — его красивые губы трогает холодная полуулыбка, — я работаю над этим.

Он переступает порог.

— Забавно. Я знала, что ты Кира, но не переставала надеяться, что всё же ты мой друг, — L говорит как-то глухо и бесконечно устало. — И мечтала, чтобы этот клочок мне не понадобился. Абсурдно, да?

Лайт мгновенно оборачивается и видит в её разжатом кулаке маленький обрывок из Тетради смерти. Ягами прыгает мгновенно, словно раненный зверь, сбивает с ног Рюдзаки — они падают на многострадальный ковёр.

— Поздно, — её зрачки вдруг расширяются, а слова выталкиваются из горла с невероятным трудом, — там уже… твоё… имя.

— Мерзавка! — шепчет Лайт, ему вдруг становится трудно дышать, он пытается встать, но вновь падает на Рюдзаки.

Последнее, что он видит — это мерзкие синие стены комнаты и почему-то ставшие синими неподвижные глаза L.

* * *

— Нет! Ну каковы! И на несколько часов оставить их нельзя! — Рьюк протискивается в узкую дверь комнаты и видит два неподвижных тела на ковре.

Девушка смотрит куда-то в потолок, голова Лайта лежит у неё на груди, а его скрюченные пальцы вцепились в ворс ковра, словно пытаясь удержаться за жизнь.

— Такое развлечение мне испортили, — Рьюк обходит тела на полу и задумчиво собирает желтоватые листы, — да ещё всю Тетрадь распотрошили.

— Нет уж! Мне до отвращения скучно, а вы, друзья мои, слишком забавны, чтобы так быстро умереть, — Рьюк достает из кармана ластик и стирает имена.

И тут же почти одновременно раздаются два неуверенных резких вздоха.

Рьюк уходит, едва слышно прокаркав:

— Вот так-то! Артист не должен покидать сцену на середине спектакля. А Тетради я пока у вас заберу, позже получите… за хорошее поведение… возможно.