Иной. Версия вторая (джен)

* * *

Влажный нос осторожно ткнулся в маленький комок тряпья и мгновенно отпрянул: комок зашевелился и медленно развернулся, будто ежик. Внутри оказался ребёнок. Он странно пах, чем-то родным и одновременно опасным. Если бы пёс был человеком, он бы задумался: как дитёныш мог оказаться один в лесу возле трассы? Однако пёс человеком не был. Старый и тощий, он давно знал, что от людей одни неприятности, а потому надо держаться от них как можно дальше. Слабый запах человека от находки настораживал пса. Но перебивался другим — собачьим? волчьим? — безопасным и знакомым. Именно поэтому дитёныш вызывал непонятное желание защитить, словно собственный щенок. Пока пёс недоверчиво принюхивался, тот успел выпутать руки из тряпья и теперь пытался сориентироваться в пространстве. Звериный дух усилился, абсолютно заглушая человечий. Почуяв эту перемену, пёс снова ткнулся носом, на сей раз попав в крошечный кулачок ребенка, повернувшего голову на звук и открывшего глаза: два смотрящих в никуда озерца, покрытых белой корочкой льда. Маленькие пальцы попытались на ощупь найти источник тепла, коснулись уха, запутались в жесткой шерсти, ребёнок издал звук, обозначивший удовлетворение, и засунул ручонку в рот. Тогда пёс, словно решившись, лизнул черноволосую макушку и, подхватив свёрток зубами, засеменил в сторону города.

Он снова начал смотреть сны. После Дома их еще не было. Этот стал первым. С месяц назад Слепой прошастал всю ночь оборотнем и, измотавшись, уснул в норе Саары. Традиционно, расплатился частью своей крови за возможность послушать его пение. Стоило Сааре завыть в ночи, тоскуя и рассказывая истории, Слепой провалился в привычную темноту, которая внезапно сменилась ярким сновидением. Тогда он не придал произошедшему особого значения: сон был похож на обычные чужие, правда, принадлежал старому псу, потому пах чуть иначе, но что с того? Сам не вполне человек, Слепой и раньше не ограничивался снами людей, их ему было мало. Да, сны Домашних были интересными, а остальных — банальными до оскомины. Власть, деньги, секс, деньги, еда. Сны животных оказывались чище и... честнее. Свобода и радость, ветер, треплющий шерсть, поднимающий крыло в полет; земля, твердая под сильными лапами, рыхлая, когда роешь ее изнутри. Он видел сны многих обитателей Леса. Он прожил множество жизней.

Когда через неделю сон повторился в мельчайших подробностях, Слепой коротко пожал плечами сам себе и забыл. И такое бывает, забрёл случайно второй раз в то же сознание, смотрящее то же сновидение. Версия о совпадениях рухнула после того, как он начал видеть этот сон еженощно, каждая деталь совпадала ужасающе точно, вплоть до оттенков запахов, тончайших звуков, различимых только особо чувствительным слухом, привкуса бензина в воздухе — сны были невозможно реальными. Спустя пару недель он уже мог бы пересказать сюжет без запинки, даже задом наперёд и через одно событие. Вот тогда Слепой понял: это ему снятся сны. И три дня не выползал из дома, лежа на прогнившем дощатом полу и уставившись льдистыми глазами в слепую пустоту. Что делать с происходящим, он не знал. Кажется, впервые в жизни.

* * *

Он видел Лес. Не так, как привык «видеть» всё вокруг: слышать звуки, различать запахи, ощущать кожей ветер, тепло и влагу, чувствовать всем существом опасность, прослеживать пальцами путь. На этот раз он видел глазами. Лес был Чёрным. Слепой вспомнил, как это называется: абсолютное отсутствие света и цвета — чёрный. Глаза слезились. Он лежал на спине и таращился вверх, в уходящие ввысь кроны исполинских деревьев. Если присмотреться, их листья уже не выглядели чёрными: у них появился оттенок... зелёный? Кажется, Сфинкс говорил, что цвет листьев называется «зелёный». Он перевел взгляд — и наткнулся на куст, усыпанный режуще яркими ягодами. Красный. Сквозь зелёно-чёрные листья смутно просматривались клочки неба. Голубые. Тонкокрылая стрекоза села на куст рядом с его головой, переливаясь оранжевым и фиолетовым. Ягоды на кусте — темно-синие, почти черные. А земля под спиной — желто-коричневая. Слепой приподнялся на локтях и прислушался. Лес что-то говорил ему, что-то очень важное, но он никак не мог расслышать, как будто с появлением зрения потерял свой чуткий слух. Слепой напрягся, пытаясь пробраться сквозь шум ветра, стрекотание насекомых и клекот птиц; уцепиться за свистящий шепот Леса, еле уловимо звенящий в голове, однако так и не сумел разобрать ни слова. Слепой закрыл глаза. И проснулся.

Что это? Как он мог видеть Лес? Сколько себя помнил, Слепой всегда жил в темноте. Да, она была наполнена звуками, от криков до еле слышных шорохов; запахами, оглушающими и тончайшими, противно-раздражающими и приятными; и ощущениями тела. Он мог различить на вкус воздух из разных частей Леса, узнать по голосу каждого обитателя Дома и Изнанки, распознать запах страха, боли и надежды. Почувствовать кожей любую опасность. Все эти вещи говорили ему гораздо больше, чем многим зрячим — их глаза, и позволяли быть сильнее. Отсутствие зрения никогда не являлось для него проблемой — благодаря своей особенности он и мог слышать Дом, слышать Лес, пропускать их сквозь себя и понимать, как никто другой.

Чужие сны открыли ему мир, но это был мир Дома и — совсем иногда — Наружности. Лес в подсмотренных снах он не встречал никогда, ведь немногие из домашних знали туда дорогу, и еще меньше — могли войти. Из этих избранных Крыса почти всегда была недоступна, пропадая в Наружности и скрываясь в осколках на шее, Рыжий ревностно и злобно прятал свои сны за зеркалами очков, а в голову Табаки не рискнул бы влезать ни один человек в более-менее здравом уме.

* * *

Сегодня он не спал. Банально — боялся снов. Смешно. Разве? Слепой неподвижно сидел, поджав под себя тощие грязные ноги, и курил одну сигарету за другой, силясь выкинуть зудящую противным москитом мысль о том, что всё это неспроста. Огонек сигареты тлел в темноте, высвечивая оранжевыми мазками каменное лицо с болезненно сведенными бровями. В треснувшей чашке рядом остывал до кислоты крепкий кофе — он выхлебал уже приличное его количество. Тонкие пальцы бездумно шевелились возле колена, перебирая потухшие окурки. Ему нельзя спать.

Слепой никогда специально не задумывался о своей связи с Домом. Разве что в самом начале, в детстве, когда впервые шагнул из коридора третьего этажа в Лес. Когда первый раз обернулся. Когда Дом исполнил его первое желание. Потом способность удивляться пропала, уступив место спокойной уверенности в своем положении. Но теперь... когда он начал вспоминать и думать, все события складывались причудливым узором, образуя мозаичную картинку.

Он начал видеть сны. Не красть. Не бродить по чужим. Не подсматривать и питаться крошками со стола. Нет. Ему стали сниться собственные сны. Только ему принадлежащие. Собственные. Слепой не знал, как к этому относиться. Не помнил, чтобы хотел или просил нечто подобное. Не понимал, почему это случилось именно сейчас. Даже не был уверен, что это точно сны. А не воспоминания.

Слепой запустил свои похожие на паучьи лапки пальцы в спутанную шевелюру и почесал за ухом. Незрячие глаза уставились в окно, словно могли видеть. Рука выскользнула из волос и, словно жила отдельной жизнью, засунула большой палец в уголок рта, слегка оттянув нижнюю губу: Слепой задумался. Что он вообще помнит о себе? До Дома, до Лося? Звуки, тычки, драки, неприятные запахи, чужие вонючие мысли. Что кроме этого? Раньше? До места, где было много детей? Там была привычная тьма, которая сопровождала его всю жизнь. Только еще глухая. Ничем не пахнущая. Не теплая и не холодная. Никакая. В этой тьме не было ни намека на существование чего бы то ни было. Как будто он утратил все чувства разом и оказался растерянным, дезориентированным, напуганным. Слепой силился пробиться сквозь глухую стену в сознании, но каждый раз натыкался на прочный заслон. Он бился в клетке своей памяти загнанным зверем и не мог из нее выбраться.

Лес. Вот кто поможет ему. Лес ведь хотел что-то ему сказать этими снами, значит, надо привычно довериться ему, открыться и впустить сны в себя.

Слепой потянулся всем телом, медленно встал, отряхивая остатки усталости, — спустя мгновение, лохматый белый волк, сверкнув серебристо-желтым глазом, покинул хибару на краю болота и уверенно нырнул в темную чащу.

* * *

Что это? Голос? Лес? Нет... Кто-то звал его, словно эхо из прошлого. Кто это?

Он вертел головой, пытаясь увидеть зовущего, но обретенное зрение только мешало. Паника накрывала его, накатывая волнами, всё сильнее с каждым новым приступом. Слепой метался меж деревьев, не видя выхода, не слыша выхода, не чуя... Ужас проник под шкуру крючьями, не давая принять человеческий облик и сосредоточиться. Остановившись, он закрыл глаза и попробовал успокоиться. Надо отказаться от ненужного зрения, положиться на привычные слух и нюх. Надо просто отдать себя Лесу, раствориться в нем. Довериться.

Выбившийся из сил волк, собирая брюхом колючки и пожелтевшую хвою, медленно вполз в одну из своих глубоких нор и затих во сне.

* * *

Привычная темнота успокаивала почему-то тревожное сознание именно фактом своей привычности. Густая и вязкая, он плавал в ней, словно в липкой паутине, глаза не различали ничего — абсолютная чернота, точно он снова ослеп, стал собой, прежним. Это и приносило облегчение. Ровно до тех пор, пока во тьме не забрезжил бледный лучик. Выход. Сдерживая зарождающийся где-то в области желудка холодный ужас, Слепой пополз на брюхе в направлении света, не в силах противиться неясному зову. Чем дольше он полз, тем шире и светлее становился проход: по бокам теперь можно было различить торчащие из земли корешки кустарников, на полу обнаружились мелкие косточки какого-то зверья, побелевшие от времени, да и собственные руки, покрытые полосами грязи и зелеными разводами от травы, виделись очень четко. Внезапно туннель кончился, и дневной свет ослепил его, обжигая живущие в вечной тьме глаза раскаленной болью. Слепой зашипел и проснулся...

...проснулся. И долго тер слезящиеся глаза, словно их действительно обожгло светом. Ярким, сияющим, живым. Сердце в груди билось, как пойманный в банку мотылёк, яростно и больно. С самой смерти Лося он не испытывал столь сильных эмоций. Страх и боль затапливали сознание, переливались через край, вытекая через опаленные провалы глаз, не принося облегчения.

Слепой опустился на колени и безысходно, по-волчьи, завыл, задрав окровавленное лицо к ярко-синему небу. Сорвавшись на самой высокой ноте, он вдруг затих. И услышал. То, что Лес так долго пытался сказать ему. То, что он никак не мог понять. То, во что он не смел поверить.

«Ты вернулся домой».