Приют потерянных шагов (гет)

Она вернулась на номер двенадцать.

Запустение в доме не имело значения, не имело границ. Запустение было сродни забвению, и её это устраивало.

И — она вернулась туда. Из всех мест!

Там больше не было никого: только опустевшие заброшенные комнаты, остывшие угли в камине, покосившиеся и пустые рамы портретов, и снова обысканные сотни раз комнаты, разорённые комнаты...

Вся магия ушла из дома; заклинание хранителя и охранные чары испарились. Это был просто дом — покинутый и пустой.

Она бродила из комнаты в комнату, среди бесполезного хлама, среди мусора, среди обрывков бумаг — обрывков чьих-то жизней, чьих-то воспоминаний. От обитателей остались лишь эти жалкие клочки. Её ждали тут только отсыревшие простыни и запах нафталина и старых пыльных книг — неизменные спутники одиночества.

Обшарпанная старая лестница устала скрипеть, её пыльные ступени глухо проседали под ногами. Наверх путь был куда длиннее, и от подъёма становилось тяжелее дышать, но это было неважно. У неё было полно времени: оно теперь тоже не имело значения. Больше было некуда спешить.

А раньше с каждым днём, с каждой минутой количество страданий росло и количество жертв, и количество слёз.

Она не считала свои слёзы, то были слёзы бессилия, глупые слёзы, которые помогали ей справиться с тяжестью, со страхом, с холодом. Его слёзы были другими. Его всё было другим.

Теперь их не преследовало ничего. Казалось, сами её шаги тонут в пыльной тишине куда быстрее. Без следа.

Она стёрла с лица налетевшую пыль — или всё же паутину? Тут действительно было как в тёмном чулане, как в огромном пыльном гробу.

Бедный Бродяга! Он схоронил себя в этой конуре. Она помнила его лающий смех... Никто так упрямо не рвался на волю, как он.

Ей была не нужна воля, ей нужны были эти стены и двери.

*

Она старательно распаковала вещи, вытащила старый матрас, нашла треснувшую лампу, закрыла двери. Все двери или не все — не стала проверять.

— Почему ты здесь?

Он сидел в соседнем кресле. Вот так запросто. Но, в конце концов, это был его дом.

— А где мне ещё быть? — отозвалась она, обернувшись. — Куда мне ещё пойти?

Свет лампы вырывал его лицо из темноты. Тень от кресла тянулась через комнату, ложась на стены.

— Ты могла бы быть сейчас с родителями, где-то далеко… — от звука его мягкого голоса у неё защипало глаза.

— Перестань, — качнула головой она. — Я им не нужна. Им лучше без меня. И я не хочу об этом говорить! — Вспылила. Хотя при чём здесь был он?

— Гермиона?..

Мурашки пробежали по затылку.

— Прекрати, пожалуйста, — проговорила она, — прекрати делать вид, что тебе не плевать, что ты тут со мной... Просто прекрати! — Она закрыла голову руками, и уши, но слышала, как он поднялся с места. Вот сейчас будет хлопок, вот сейчас, сейчас…

Она подняла голову. Он по-прежнему стоял перед ней.

— Зачем ты так? — спросил он, и она удивилась, как хорошо может видеть его глаза, отчётливо слышать голос, даже в полутьме, даже на таком расстоянии.

— Всё закончилось, и не всё ли равно, где теперь быть? — вымолвила она.

Он долго смотрел на неё, не отвечая, будто пытался прочесть её мысли, или помочь, или понять… Он иногда так делал — просто смотрел на человека, и становилось лучше. Потому что эти близорукие глаза за нелепыми круглыми очками всегда умели смотреть в душу, видеть тебя насквозь…

— Тебе надо отдохнуть, — вымолвил он и — что, собрался уходить? Нет, он подошёл и задул лампу. Стало совсем темно, но и в темноте она слышала, как он устроился в соседнем кресле, кутаясь плотнее в мантию.

*

Раковина была полна воды до самых краёв. В тёмно-зелёном мраморе вода казалась мутной, как в озере на большой глубине.

— Давай же, тебе станет легче.

Она машинально качнула головой.

— Думаешь, я нуждаюсь в увещеваниях? — спросила Гермиона.

— Я хочу только, чтобы тебе стало лучше, — ответил он.

— Верно, — процедила она сквозь зубы и опустила ладони в воду — прохладную и прозрачную. Она набрала горсть воды и брызнула в лицо. Затем взяла полотенце, вытерла насухо. — Ладно, с этим покончено, что дальше?

Он красноречиво пожал плечами. Действительно, какая разница, чем заниматься? Все эти утренние ритуалы, вся нелепая суета, упорядоченная жизнь…

— Разве ты не хочешь увидеть друзей? — через какое-то время спросил он. — Они скучают по тебе…

— У них своя жизнь, свои заботы, свои переживания, — покачала головой Гермиона. — Я буду только тем, кто портит праздник!

— И волнуются за тебя, — прибавил он.

Она промолчала. Это было нелепо. Это было…

— Давай просто сделаем вид, что у меня куча дел, — сказала она. — Я снова очень устану, и не нужно будет ничего никому объяснять.

Он вздохнул, но не стал спорить.

*

Это было на него не слишком похоже. Он вечно с ней спорил. Когда был не согласен, когда она вела себя нелепо... Но не когда ей было плохо. Да, на самом деле, это было на него похоже — проявлять заботу и понимание даже тогда, когда не согласен.

Она слышала, как позвякивала посуда на кухне.

— Что это? — спросила она, остановившись на пороге и оглядывая стол. Склянки, порошки... Кривые медные весы подрагивали, не переставая, вода в котле закипала.

— Убавь огонь, — заметила она. — Запах слишком сильный.

Он кивнул, коснувшись пламени.

— Я сделаю всё сама, — сказала она, подходя ближе и беря мешалку.

— Куда мне до тебя? — хмыкнул он, уступая ей место.

*

Окна были такими пыльными, что утро походило на день, а день на вечер. Только ночью не было разницы.

Хотя она не вглядывалась в окна, ходила мимо них, как мимо закрытых и открытых дверей.

Она остановилась на лестничной площадке, глядя в тёмный дверной проём, гладкий и тусклый, совсем как двери Отдела тайн. Интересно, что-то изменится? Что-то случится, если она откроет дверь и переступит порог? Что-то может принципиально измениться?

Она вдруг сообразила, что в руках у неё пачка каких-то старых и пожелтевших от времени газет. Гермиона огляделась и опустила их на вершину стопки, что громоздилась возле перил лестницы.

— К чему, спрашивается, тут весь этот бардак? — пробормотала Гермиона, глядя на пошатывающуюся гору.

Бродяга повторял: «Да гори оно всё — гори синим пламенем!»

Это всё просто пепел, просто прах. Просто...

Её прервали его шаги на полуслове или полумысли? Он спустился по лестнице, потягиваясь и улыбаясь почти безмятежно.

— Как можно столько спать? — проворчала Гермиона. — Знаешь же, что уже поздно!

— Для чего поздно и для чего рано? — спросил он вдруг очень серьёзно.

— Не знаю, — выдохнула она, качая головой. — Не знаю, для чего вообще разговариваю с тобой…

*

Гермиона сидела на краю ванны, свесив ноги. По дому гуляли сквозняки, касаясь лодыжек.

— Знать бы, о чём ты думаешь.

Он стоял в дверях. Как ни в чём ни бывало, засунув руки в карманы. Она взглянула на свои запястья — бледные и тонкие, на них едва заметным рисунком проступала паутина сосудов.

— Ты знаешь, — сказала она. Голос был монотонным.

Он подошёл ближе, звук его шагов отразился от потемневших стен. Гермиона подняла глаза, уставившись на него. На нём был вечный свитер толстой вязки, но зелёный всегда ему шёл.

— У тебя было такое лицо... — заговорил он. — Помнишь, когда мы сбежали из лощины?

— Конечно, помню.

— Такое потерянное, — продолжил он со вздохом. — А я ничего не сказал.

— Ты сказал, что это не моя вина, — облизав губы, ответила она.

— Надо было сказать, что это всё моя вина.

На несколько мгновений воцарилась стылость, и можно было расслышать течение минут в тишине.

— Плевать, чья это вина, — нетерпеливо ответила Гермиона. — Я устала искать виноватых!

Она сжала кулаки, выпрямляясь.

— Я бы хотел многое исправить, — признался он. — Вернуть...

— Почему-то… сколько шансов нам ни давай, мы всё время делаем одно и то же! — полувыпалила-полувсхлипнула она.

Он взял её за руки.

— Тех, кто ушёл, не возвратить, но ты-то можешь вернуться? — вымолвил он.

— К жизни? — криво усмехнулась она. — Они думают, в этом есть смысл! Они делают вид, что всё нормально... Что можно жить нормально дальше! Бред! Бред! Бред! — выкрикнула она.

Она изо всех сил сжала его руки, затем отшатнулась, поднимаясь на ноги.

— Я не могу, поняла, что не могу… — пробормотала Гермиона. — Он ждёт, что я вернусь, утешу его, а он — меня. А я не могу! Не могу утешать, не могу даже видеть их всех! Никого!

Она обернулась, в упор глядя на него, будто ждала, что и он исчезнет.

— Только...

Он кивнул.

— Совсем как в палатке — только ты и я.

*

Вокруг было темно — совершенно, кромешно. Так кромешно, что она не была уверена, что где-то ещё существует. А если больше ничего нет, то всё бесполезно, всё потеряно.

— Гарри… — прошептала она. И что, ждала, что он появится по волшебству? Но просто слышать его имя, пусть из собственных уст было словно молитва, словно заклинание.

— Гарри, — повторила она, чтобы окончательно не потеряться.

— Что?

Она готова была вскрикнуть, но дыхание перехватило. Губы дрожали.

— Я здесь, что ты?..

Голос был рядом, так близко — только руку протяни.

— Я думала, тут больше никого, думала, ты ушёл… — пробормотала она, борясь с дрожью.

— Я тут, — повторил он успокоительно.

Она слышала, как заскрипели пружины старого матраса, и инстинктивно подалась вперёд, прижимаясь к его груди. Она чувствовала тепло от его объятий, слышала дыхание в темноте. Он склонил голову и коснулся губами её лба — тепло, по-настоящему.

— Всё будет хорошо.

*

— Почему ты ещё здесь, Гермиона? — спросил её Гарри.

Она оторвала взгляд от книги и поглядела на него. Он сидел напротив, положив руки на подлокотники.

— Почему тебе не становится лучше?

— Мне не станет лучше, — ответила она. — Только хуже. Или ничего не изменится.

Он нахмурился, может, даже рассердился. Он бы непременно рассердился…

— Ты не можешь сдаваться, — сказал он, — ты должна бороться…

— Бороться? — переспросила она. — Бороться?! — воскликнула она. — Для чего? Ради чего?

— Ты должна бороться ради всех, кто тебя любит, — вымолвил он.

Гермиона лишь болезненно поморщилась.

— Хочешь, чтобы я боролась? — спросила она. — Так и знала, что ты станешь говорить об этом! — в сердцах бросила она. — Начнёшь эту песню про светлое будущее, про то, что боль постепенно уйдёт, что мы обязаны жить и дышать ради тех, кто погиб, ради их памяти…

— Ты должна жить, — с силой повторил он.

— Ты указываешь мне, говоришь, что я должна?.. Ты! Ты! — Она вскочила с места. Книга тотчас исчезла. — Ты… ушёл! Ты УШЁЛ! — закричала она. — Это ты оставил меня позади, покинул! Ты обещал, что не оставишь меня! И ушёл! УШЁЛ!

Её трясло, она не могла вынести этого, не могла!

— Я здесь из-за тебя! — воскликнула она, — я пришла за тобой! Пришла… за тобой… — голос сорвался, она прижала руку к груди, пытаясь нащупать висящий на шее камень. — Это всё неправда, и тебя тут нет со мной! Это всё… д-дары… лишь обман! Камень не может вернуть умерших! Ничто не может! Ничто!

Она сорвала с шеи и швырнула камень в сторону. Он полетел в темноту и со стуком упал на пол. И даже теперь она боялась, что он исчезнет, что даже след, даже иллюзия растает, и она снова потеряет его навсегда.

— Я так просто не сдамся, — сказал Гарри, проследив за камнем и вновь глядя на неё. — Я не уйду.

— Ты не м-можешь, — с трудом вымолвила Гермиона. — Ты плод моего воображения, ты не можешь решать, не имеешь власти надо мной… — она плакала, чувствовала влажные дорожки на щеках, давясь отчаянием и бессилием. — Я решила, я пойду до конца, слышишь?

Он ничего не сказал. Она развернулась и бросилась к лестнице, к запертой двери. Пытаясь подавить рыдания, она схватилась за ручку. Он остановил её и развернул к себе лицом. Почему она чувствовала его руки на своих плечах?

Рыдания душили её, боль в груди была такой острой…

— Дыши, — сказал он, и она чувствовала его руки, их давление на груди…

От боли она зажмурилась.

— Дыши! — повторил он куда громче. Она распахнула глаза, их резануло ярким светом. Всё вокруг его лица расплывалось.

— Не смей прекращать, — выпалил он, поддерживая её спину.

Она хватала ртом воздух.

— Только дыши… — судорожно повторил он.

— Т-ты не можешь откачать меня, ты призрак! — простонала она, из последних сил цепляясь за его локоть.

Он замер, но затем опомнился, поддерживая её запрокинувшуюся голову.

— Гермиона… — вымолвил он. — Я не призрак. Ты в больнице… тебя ранило… Ты не знаешь? — пробормотал Гарри. — Ты упала, Беллатрикс задела тебя… Я жив, я… убил его.

Она не слушала его сбивчивых объяснений, а только смотрела на него.

— Плевать, — выговорила она, — плевать, если это всё неправда, или я умерла, плевать…

Она закрыла глаза, чувствуя, как голова кружится, как мир вращается вокруг неё. Она пошла за ним, какая разница куда — в этот мир или в тот... Какая разница?

*

— Гермиона, — позвал он намного тише, но она открыла глаза и нашла его рядом.

Она лежала на кровати, смутно сознавая, что это больничная койка.

— Ты поправишься, — сказал он. Она вдруг заметила, какими красными были его глаза. — Они сказали, что всё позади, что ты очнулась, и… всё будет хорошо.

Он опять сказал это и даже не заметил — все повторяли это «всё будет хорошо» направо и налево... Но от него это слышать было совсем другое.

— Ты хочешь увидеть всех? — торопливо спросил он.

Она покачала головой.

— Я… не хочу никого… — с трудом проговорила она, — пока.

Гарри кивнул. Потом немного растерянно дёрнулся.

— Я пойду… тебе надо отдохнуть…

— Нет, не надо, не сейчас…

— Хорошо. — Он остался.

Ей нужно было немного времени, совсем немного, чтобы собраться с силами. Он не сдвинулся с места, просто сидел у её кровати.

— Ты был тут? всё это время? — спросила она тихо.

Гарри кивнул.

— Не только я, Рон тоже, и Джинни, и МакГонагалл… — ответил он.

Гермиона качнула головой, останавливая его.

— Ты был там со мной, — вымолвила она, не сводя глаз с его лица.

Он не спросил где.

— Я слышала тебя, — проговорила она. — То, что ты говорил. Твой голос, и руки, я чувствовала… Больше никого.

— Только… — начал он.

— Ты и я, как в палатке, — выдохнула она.

Он замер.

— Я думал, это глупо, что я говорю с тобой, ведь ты не слышишь, — едва слышно отозвался он и сжал её руку. — Иногда ты что-то бормотала, будто звала...

Она глубоко вздохнула, было больно, но это ерунда, это не та боль.

— Я чуть не вошла в ту дверь, — прошептала она. — В мою арку.

Гарри слегка побледнел.

— Ты не дал мне. — Она глядела на него, а он всё ещё держал её руку.

— Может, ты был моим провожатым? Моим ангелом Смерти?

Он замотал головой.

— Я не собрал три дара, — сказал Гарри. — Я потерял камень в лесу.

— Камень всё это время висел у меня на шее, — ответила Гермиона, прикрыв глаза.

Он долго молчал.

— Я не оставил тебя, — вымолвил он.

— Я знаю, — кивнула она. — Теперь я поняла. Там не ничто, там — снова мы с тобой.

— Мы с тобой? — повторил он.

— Везде, — ответила она.