Свой путь (джен)

Голубоватое пламя в прихотливом танце билось на кончике волшебной палочки. Его отсветы беспечно плясали по стенам, то и дело шаловливо пробегая по висевшим в этом тускло освещённом закутке портретам, отчего изображённые на них люди жмурились, раздражённо отмахивались или иным образом выражали недовольство. Светловолосый юноша старательно делал вид, что не замечает, какие неудобства доставляет обитателям картин. Он мало что не насвистывал, с мечтательной улыбкой водя палочкой из стороны в сторону и заставляя огонёк трепетать и менять форму, и только редкие беглые взгляды в сторону очередного возгласа выдавали его. Портреты косились на него с недвусмысленным осуждением, перешёптывались, качали головами и даже, вопреки всяческим нормам этикета, с которыми все эти люди при жизни наверняка были знакомы не понаслышке, возмущённо указывали на него пальцами. Как будто здесь был ещё кто-то…

Конечно, провинившемуся ученику перед директорским кабинетом положено вести себя иначе. Его и заставили ждать здесь, чтобы он задумался о своём поведении, испугался последствий, извёлся неизвестностью. А вместо этого он всего лишь играл с простенькими заклинанием. В первый раз, что ли? Хотя, конечно, стоило признать, что в такие переделки ему ещё попадать не доводилось, но разве это повод трястись от бесполезного страха перед тем, на что сейчас он всё равно не может повлиять?

Тяжёлые двери из тёмного дерева распахнулись. Юноша вздрогнул, в то же мгновение опустил палочку и жадно вгляделся в выходящего человека. Беспокойство прорвалось наружу лишь на несколько секунд, но, судя по довольной ухмылке задержавшегося на пороге директорского кабинета человека, полностью скрыть его Геллерту не удалось. Мужчина в дверях насмешливо ждал. Неужели надеется услышать какой-нибудь испуганно-глупый вопрос? Вот ещё. Юноша взял себя в руки и ответил только вежливой улыбкой.

«Вы что-то хотели, профессор?» — так и читалось в его прищуренных голубых глазах, в которых чертятами прыгали отблески колдовского огня.

— Герр Гриндевальд, директор вас ждёт, — выдавил наконец профессор Медвецкий, не выдержав взгляда своего ученика.

Он так стремительно удалился по коридору, что Геллерт не посчитал нужным ему что-либо отвечать. Одним быстрым движением развеяв огонёк, он сунул палочку в карман и придержал закрывающиеся двери. Профессор Эгеланн, грузный мужчина с первой сединой в тёмных волосах и аккуратной бородке, мрачно глянул на вошедшего. По опыту Геллерт уже знал, что сейчас директор выдержит тяжёлую паузу и грозно произнесёт: «Итак?» Предполагается, что после этого несчастный студент, уже вымотанный ожиданием, должен совсем растеряться и немедленно признаться во всех своих проступках. К слову, оказавшись в первый раз в такой ситуации, Геллерт Гриндевальд, тогда ещё совсем мальчишка, действительно смутился. Но не сейчас.

Не дожидаясь заветного «Итак?», Геллерт целеустремлённо пересёк кабинет и сел напротив директора. Немое недоумение на лице профессора Эгеланна окончательно вернуло ему уверенность в себе.

— Мне встать, профессор? — вежливо осведомился юноша, когда неловкая пауза слишком затянулась.

— Нет… — вроде бы мелочь, а ведь он действительно растерялся. — Нет, герр Гриндевальд, сидите. Вы понимаете, почему я вас вызвал?

Конечно же, Геллерт понимал. И директор тоже отлично знал, что сидящий перед ним молодой волшебник отнюдь не наивный дурак. Тем не менее он, следуя заведённому ритуалу, всегда начинал с этого глупого, никому не нужного вопроса. Иногда Геллерт отвечал, хлопая честными-честными глазами, «Нет, профессор», но этот вариант разговора приелся ему ещё несколько лет назад, а покаянного «Да, понимаю» за ним и вовсе не водилось. Сейчас он, с как можно более невинным выражением лица глядя на директора, предположил:

— Вы хотели меня поздравить с лучшим результатом на вчерашнем экзамене?

Возможно, он несколько перегибал палку, но альтернативой было бы виноватое смирение и обещание, что это было в последний раз. Или яростные попытки доказать, что «он первый начал». Оба варианта Геллерта в равной мере не устраивали.

Снова едва заметное, но до чего же приятное замешательство на лице директора. Юноша довольно ухмыльнулся.

— Разве профессор Медвецкий уже объявил результаты?

— А вы с ним не об этом только что разговаривали? — изобразил удивление Геллерт.

Директор наконец осознал нелепость ситуации. Кажется, она его даже позабавила немного. Он удобнее устроился в кресле и подался вперёд, обозначая начало серьёзного разговора. То есть это с его точки зрения. По мнению Геллерта, предстоял очередной раунд вопросов, ответы на которые заранее известны обеим сторонам. И не надоело ещё?

— Герр Гриндевальд, вам известно, что на территории школы дуэли запрещены?

Точно. Например, этот вопрос Геллерт, заядлый дуэлянт, слышал так часто, что заготовленный давным давно ответ вырвался наружу без какого-либо участия разума:

— Конечно, профессор. Именно поэтому мы вышли за ворота, — улыбнулся он.

Эту хитрость студенты Дурмстранга усваивали на первом же году обучения. Хоть применять магию за пределами школы запрещало министерство, существовал небольшой — около десятка метров — зазор между оградой, отмечавшей границы Дурмстранга, и областью, где министерство начинало отслеживать магию несовершеннолетних.

Директор как обычно поморщился. Неофициально в Дурмстранге дуэли одобрялись, а потому лазейку не прикрывали и наказывать за участие в дуэлях было не принято. Так, погрозят пальцем для порядка и отпустят. Даже отработки или иные школьные наказания нарушителям не грозили. Впрочем, сейчас была особая ситуация.

— Да-да, — кивнул директор, из года в год слышавший эти слова от десятков студентов. Он задумчиво потёр подбородок и в кои-то веки счёл вступительную часть законченной. — Геллерт, что за заклинание вы использовали?

Ответить на это Геллерт не смог бы, даже если бы захотел. В крайнем случае, ответ можно было бы попробовать вместить на несколько футов пергамента и отдать на проверку специалисту по Тёмным искусствам. Импровизация чистой воды. Честно говоря, Геллерт не был уверен, что оно вообще сработает, но Элиас Сульберг был настолько неумелым противником, что Геллерт ощущал зудящую потребность в усложнении задачи. Что ж, усложнил. Насколько он знал, четверых пострадавших должны были вот-вот переправить в Осло, так как школьный колдомедик оказался в состоянии лишь стабилизировать их состояние.

Отсутствие ответа директор, похоже, принял за признание вины, а вовсе не за попытки сформулировать сложный материал, потому что продолжил увереннее, с напором:

— Вы понимаете, что с того момента, как ситуация вышла за пределы школы, я больше не могу закрывать глаза на ваш проступок? Родители пострадавших требуют наказания виновника. Герр Сульберг настаивает на вашем немедленном аресте… — профессор Эгеланн не угрожал, не повышал голоса, но Геллерт мгновенно напрягся.

Его постараются схватить прямо сейчас? Один лишь директор или здесь есть кто-то ещё, ожидающий своего часа? Может, его уже ждут за дверью? Рука, словно сама по себе, метнулась в карман за палочкой, пока Геллерт спешно вспоминал наиболее эффективные известные ему атакующие и защитные заклинания. За этим занятием он пропустил часть речи директора, и только за последние слова разум счёл нужным зацепиться:

— …захотите извиниться.

— Что? — перебил его Геллерт, на этот раз с полностью искренним недоумением в голосе.

— Возможно, герр Сульберг изменит своё мнение, если вы принесёте извинения, — терпеливо повторил директор. — Разумеется, одного этого будет недостаточно, но как первый шаг…

— Нет, — отрезал Геллерт. Скрытый в кармане кулак до боли сжал палочку. — Я не считаю, что побеждённый имеет право требовать что-либо от победителя, — отчеканил он, глядя прямо в глаза директору. — Тем более извинений.

Профессор Эгеланн покачал головой. Весь его вид говорил о том, что он не ждал быстрого согласия и готов был продолжать уговоры. Неглупый, во многом проницательный человек, сейчас он почему-то совершенно не понимал, насколько диким казалось его предложение Гриндевальду. Извиниться?! Перед этой нелепой пародией на мага? Извиниться за то, что он, Геллерт, лучше, талантливее, сильнее, за то, что он прав, в конце концов? Ах нет, Элиас, должно быть, всё ещё без сознания, и приносить извинения он предположительно должен его отцу. Единственные слова, которые сейчас Геллерт готов был сказать этому человеку были «Авада кедавра», чтобы мир стал чуточку лучше без его ничтожности.

— Геллерт, вы, без сомнения, один из самых талантливых моих учеников, — тем временем мягко начал директор. Геллерт негодующе хмыкнул в ответ на «один из», но директор, очевидно, понял его иначе. — Да, Геллерт, — подтвердил он, — несмотря на ваши непрекращающиеся… разногласия с преподавателями, вы достойны считаться гордостью этой школы. — Юноша хмыкнул снова, всё ещё возмущённый предложением директора. — И вы должны понять, что я не смогу вас защитить без некоторых уступок с вашей стороны. В нынешних обстоятельствах лучшее, на что вы можете рассчитывать, — это исключение из школы.

Геллерт застыл, словно каменное изваяние, мысли как-то вмиг кончились. Исключение? Это казалось чем-то невозможным. Чем-то унизительным. Поставить его в один ряд с главными неудачниками волшебного мира из-за того, что какой-то идиот оказался не в состоянии выставить нормальную защиту? Как и ещё два любопытствующих вместе с секундантом идиота… Но какое это имеет значение?

Нет, невозможно. Они не посмеют!

«Ещё как посмеют», — ехидненько дал о себе знать внутренний голос, пока директор проникновенно вещал о прошлых проступках Геллерта, о том, что некоторые из них обошлись без серьёзных последствий только благодаря симпатии директора к одарённому студенту, о ещё какой-то ерунде.

Думают, что загнали его в угол? Не оставили выбора, кроме как переступить через себя?

— Замечательно, — выдавил Геллерт сквозь сжатые зубы.

Директор, прерванный на полуслове, ободряюще улыбнулся, в очередной раз по-своему истолковав поведение ученика. И куда только вся его проницательность делась?

— От меня что-нибудь требуется перед возвращением домой? — тем же тоном продолжил Геллерт.

— Вам придётся дождаться окончания разбирательства, но… — такого ответа от него директор явно не ожидал и теперь, отвечая, искал место, куда вставить своё несогласие.

— Я арестован? — уточнил Геллерт, не дав ему договорить.

В голосе юноши металлом звенела, казалось бы, неуместная угроза, но в этот момент он по-настоящему верил, что она обоснована, что он имеет полное право в таком тоне разговаривать с директором Дурмстранга. Пусть даже и с трудом представлял, что станет делать, если услышит «Да» в ответ.

— Нет, что вы, это лишнее… — неистовая убеждённость Гриндевальда действовала и на профессора. Он смутился. Странное желание оправдываться и извиняться, словно бы перед ним сейчас стоит как минимум министр магии, заставляло говорить быстро и скомкано. — Вам следует связаться с родителями… пока мы подготовим бумаги… об отчислении. С этого момента вы отстранены от занятий, и я должен забрать вашу…

От вспышки гнева мир на миг подёрнулся дымкой, когда Геллерт понял, как собирается закончить предложение профессор Эгеланн. Должно быть, что-то такое сверкнуло на дне голубых глаз, потому что директор осёкся и теперь просто неподвижно следил, как Геллерт, резко развернувшись, быстрыми шагами покидает кабинет.

Створки испуганными птицами шарахнулись от резкого взмаха волшебный палочки, оглушительный грохот разнёсся по коридору.

Только несколько поворотов спустя Геллерт вдруг понял, что он только что сделал, и не смог сдержать тихого, немного истеричного смеха. Да ведь он сейчас пробил ментальный щит директора! Его яростное нежелание отдавать палочку стало мысленным приказом, сработавшим не хуже Империуса. И умудрённый годами профессор Эгеланн ничего не смог противопоставить практически мальчишке, который легилименцией начал заниматься всего-то полтора года назад. Впору было гордиться…

Он вихрем пронёсся по коридорам, не разбирая дороги, и остановился только во дворе, тяжело привалившись спиной к каменной стене. Пламя гнева выжгло предложенные головешки, оставив после себя золу усталости. Тяжело дыша, Геллерт скосил глаза в сторону, и лёгкая улыбка невольно растянула его губы, когда он обнаружил, что стоит как раз у того места, где собственноручно вырезал знак Даров.

От этого символа как будто волной исходила мягкая, отрезвляющая уверенность. Что значат все эти перипетии в сравнении с одной главной целью, которой он без колебания посвятит всю свою жизнь, всего себя?

Неважно. Всё это неважно. Дурмстранг уже дал ему всё, что мог. Что ему ещё здесь делать? Дожидаться получения бумажки, которая позволила бы ему пополнить ряды многочисленных шестерёнок механизма под названием «Министерство магии»? Нет, он не собирался становиться ещё одним винтиком в прогнившей насквозь конструкции, где такие ничтожества, как Сульберг, считают себя хозяевами жизни. Она уже давно изжила себя, и он сметёт её, как буря сметает встреченные на пути трухлявые деревья. Он сможет. Он обязан суметь. Ради того, чтобы избавить мир от груза ошибок предков, который зачем-то тянут через века все эти убеждённые в собственной значимости глупцы. Ради того, чтобы исправить противоестественный порядок вещей. Ради общего блага.

Геллерт провёл кончиками пальцев по глубоко впившимся в камень линиям. Он знал, что ему суждено построить новый мир на осколках старого. Иначе и быть не может.