Лепестки на волнах (джен)

Май 1707 г., Эль-Ферроль

Адмирал Рук не стал нападать на Виго, трезво оценив надежность укреплений города. Да и к чему? В окрестностях было, чем поживиться. Разорив близлежащие деревни и несколько монастырей, захватчики обнаружили также сундуки с золотом и серебром, которые не успели отправить в Мадрид, и, удовольствовавшись этим, покинули залив Виго.

Вскоре после отплытия англо-голландской эскадры больного адмирала де Эспиносу перевезли в Эль-Ферроль.

Много дней он лежал, безучастно разглядывая полог кровати. В груди разливалась тупая боль, и дыхание самой Вечности касалось его лица. Беатрис брала его холодные руки в свои, согревая их, и даже в забытьи он ощущал ее рядом с собой. Что же не дало погаснуть тусклому огню жизни в изнуренном болезнью и отчаянием теле? Травяные настои жены? Ее любовь? Или его собственное упрямство?

Как бы то не было, де Эспиносе вновь удалось отступить от ледяной бездны. Но она осталась близко, очень близко. И хотя к весне 1703 года он поднялся с постели, даже прогулка по саду стоила ему немалых трудов.

Два чужеземных принца спорили за трон и, как хищные птицы, разрывали Испанию на части. Война шла полным ходом, но для адмирала де Эспиносы она была закончена. Погруженный в раздумья, он подолгу сидел в кресле на берегу крошечного пруда или в зале, возле разожженного камина. Перед его глазами бесконечной лентой разворачивались события прошлого, а настоящее, напротив, отодвинулось и будто подернулось пеплом.

Приходила Беатрис и, устроившись на скамеечке рядом с ним, склонялась над пяльцами с вышивкой. У них вошло в привычку молчать, однако для де Эспиносы было как никогда важно ее присутствие — жена, подобно якорю, удерживала корабль его души, не давая окончательно раствориться в зыбких видениях.

И только известие о потере Гибралтара вызвало у него вспышку ярости. Он гневно упрекал Небо в несправедливости. Как бы он желал сражаться в том бою и с честью принять смерть! Но Господь судил ему медленно дотлевать в немощи и бессилии...

Затем де Эспиноса устыдился своего малодушия и в тот же вечер попросил жену вновь читать ему. Он вслушивался в ее голос, и ему казалось, будто в окружающем его мраке брезжит свет.

* * *

Галисия в меньшей степени оказалась затронута военными действиями, и здесь жизнь брала свое. В прошлом году произошло немаловажное событие для дона Мигеля де Эспиносы: руки его дочери попросил дон Хуан де Кастро-и-Вильальба.

Дон Мигель осознал, что еще способен радоваться и... удивляться: его малышка Изабелита выросла. Дон Хуан происходил из хорошего рода, его земли, лежащие вблизи Ла Коруньи, приносили неплохой доход даже в нынешние печальные времена, но де Эспиноса не хотел неволить дочь, ведь той едва минуло пятнадцать. Однако Изабелита подозрительно легко согласилась, и он удивился еще больше, когда выяснил, что молодые люди уже знакомы.

«Мы слишком ее баловали. Как они ухитрились?!» — возмущенно сказал он жене.

«Разве у нас было иначе? Главное, дон Хуан ей по сердцу» — луково ответила она, и де Эспиноса впервые за долгое время улыбнулся, догадавшись, что дело не обошлось без ее участия.

Свадьба состоялась в апреле этого года, сразу после Великого поста, затем Изабелла уехала в дом мужа, оставив своего отца в некоторой растерянности — тому еще предстояло привыкнуть не слышать ее смеха...

Впрочем, именно смех он сейчас и слышал.

— Диего! — раздался возмущенный возглас, и де Эспиноса узнал голос Алонсо Гарсии — учителя фехтования, которого он недавно нанял для сына.

Снова приглушенный смешок.

Гарсия с треском продрался сквозь подстриженный кустарник и выбрался на лужайку. Поверх камзола на нем был надет кожаный нагрудник — судя по всему, Диего удрал прямо с урока.

— Диего, выходите, я знаю, что вы здесь!

Из кустов показался смущенный Диего. Оба не замечали сидевшего в тени деревьев дона Мигеля, а тот ничем не выдавал своего присутствия, с интересом наблюдая за разыгрывающейся сценой.

— Вы самовольно покинули место поединка, а это недопустимо для истинного кабальеро, — сурово произнес учитель.

Диего опустил голову, но все-таки решился возразить:

— Но ведь это не был настоящий поединок, сеньор Гарсия! А упражнения так скучны! Сколько можно держать шпагу в вытянутой руке и стоять неподвижно?!

— Эти упражнения могут весьма и весьма пригодится вам, Диего.

— Я хочу рубить проклятых еретиков! И командовать кораблем. Как мой отец!

— Что будет стоить ваша жизнь в настоящем бою, если вы не умеете защищать ее? Да к тому же, если вы не способны подчиняться приказам, кто доверит вам корабль и солдат? — нахмурился Гарсия.

— А вот мой отец и дядя... Они вовсе не подчинялись...

— Диего, — окликнул сына де Эспиноса.

Диего обернулся, и слова замерли на его губах, а щеки густо заалели.

Гарсия тоже обернулся и немедленно склонился в поклоне:

— Дон Мигель...

— Продолжайте, сеньор Гарсия, — усмехнулся де Эспиноса.

— И я уже не говорю, что вы нарушили покой вашего почтенного отца, — пробормотал тот.— И сейчас я попрошу дона Мигеля самого назначить вам наказание.

Де Эспиноса приподнял бровь, но кивнул:

— Оставьте нас. Позже Диего вернется к так опрометчиво прерванному занятию.

Учитель фехтования поклонился еще раз. Дон Мигель дождался, когда он скроется за живой изгородью, затем, опираясь на трость, встал.

— Пройдемся, сын.

Понурившись, Диего шагнул вслед за ним, и они пошли по огибающей пруд дорожке.

— Ты собирался сказать, что ни я, ни твой дядя не подчинялись приказам, — начал дон Мигель. — От кого ты узнал это?

Диего лишь еще ниже опустил голову.

— Ну же, я жду ответ.

— Я... дал слово, отец, — выдавил Диего.

— Вот как? И ты осмелишься перечить своему отцу? Ты же знаешь, что я накажу тебя.

— Даже если вы велите наказать меня... И даже если выпороть, я... не могу назвать вам его имя. Потому что... это недостойно истинного кабальеро! — Диего гордо вскинул подбородок и в упор посмотрел на отца.

Тот окинул сына внимательным взглядом, но Диего не опустил глаза. Тогда дон Мигель серьезно проговорил:

— Что же, держать слово — это весьма похвально и делает тебе честь. Впрочем, подозреваю, что это был старый Паскуаль.

— Но вы же не прогоните его? — заволновался Диего, мгновенно превратившийся из гордого кабальеро во взъерошенного десятилетнего мальчишку. — Еще он сказал, что вы оба были великими моряками. И полководцами...

— Премного ему благодарен... — хмыкнул дон Мигель. — Но к делу. Знай: сеньор Гарсия прав.

Во взгляде Диего появилось удивление.

— Да, Диего. И еще — приказы могут быть разумны или глупы. Или казаться таковыми. Самое точное следование им не убережет тебя от поражения. А ослушавшись, ты можешь обрести славу. Или покрыть себя позором...

Дон Мигель остановился и замолчал, глядя прямо перед собой.

Май 1686 г, Сан-Хуан де Пуэрто-Рико

— На рейде бросил якорь прекрасный корабль. Представь мое изумление, когда я узнал, что он принадлежит тебе, — адмирал де Эспиноса испытующе взглянул на своего брата.

Диего, меланхолично потягивающий из высокого бокала золотистую мальвазию, при этих словах встрепенулся:

— «Синко Льягас» наконец-то пришел из Кадиса. Красавец, правда?

— Не знал, что ты решил обзавестись еще одним кораблем.

— Хотел удивить тебя.

— И весьма преуспел в этом. Судя по обводам, у «Синко Льягас» должны быть замечательные ходовые качества.

— Еще бы! Его же строили на лучшей верфи! Я ждал его еще в марте, но отплытие запоздало. К тому же, как ты знаешь, у меня только один корабль, — Диего криво усмехнулся: — теперь, когда «Сан Феллипе» так поврежден, что вряд ли имеет смысл заниматься его ремонтом. Но с таким кораблем, как «Синко Льягас»... — он замолчал, в его глазах вспыхнул мрачный огонь.

— Диего, есть ли еще что-то, что я должен знать? — нахмурился Мигель.

— Что именно? — с нарочитым безразличием спросил Диего.

— Я понимаю, ты взбешен потерей галеонов, но... Сейчас не самый удачный момент для необдуманных действий, да еще в одиночку. Так что прошу — будь осторожен.

— Слушаюсь, мой адмирал, — в шутливой клятве поднял руку Диего, но отвел взгляд...

...Сколько раз потом адмирал де Эспиноса, мысленно прокручивая этот разговор, корил себя за то, что не проявил достаточной настойчивости и не выяснил намерений брата. Ведь в его власти было запретить Диего тот злосчастный налет на чертов Барбадос...

Видимо, он молчал слишком долго, и Диего начал переминаться с ноги на ногу. Дошел ли до мальчика смысл его слов?

— Запомни, Диего: никто не пройдет свой земной путь, ни разу не ошибившись. Однако ошибки ошибкам рознь. И ценой ошибки простого солдата может быть его жизнь. Полководец же за свою ошибку заплатит цену намного — намного! — выше. А теперь ступай. Сеньор Гарсия ждет тебя.

— И вы не накажете меня? — недоверчиво спросил Диего.

— Нет, если ты дашь слово не совершать впредь поступков, недостойных истинного кабальеро, — ответил дон Мигель, пряча усмешку.

Диего резво припустил в сторону дома. Де Эспиноса смотрел ему вслед. Диего все больше напоминал ему брата. Тот же взгляд из под темных кудрей, та же лукавая улыбка. Но дело было даже не во внешнем сходстве. Дон Мигель был уверен, что сын не выдал бы старого пройдоху Паскуаля, несмотря на самое суровое наказание...

Август 1649, Кордова

— Дзынь!

В центре витража с изображением Святого семейства на пути в Египет появилась дыра с зубчатыми краями. Разноцветные осколки посыпалась на камни мостовой. Мигель остолбенело взирал на дело своих рук. Он слишком рано отпустил свободный конец пращи, и камень, вместо того, чтобы ударить в стену, разбил центральный витраж в их замковой часовне.

— Мигель... — в округлившихся глазах младшего брата был испуг, — ох, Мигель...

Из-за угла часовни донеслись шаркающие шаги. Наверняка, отец Матео услышал звон бьющегося стекла.

— Бежим! — Мигель дернул Диего за руку.

Они бросились к конюшне, где, никем не замеченные, забрались на сеновал. Снаружи раздавался гневный голос отца, и сердца мальчиков замирали. Однако в конюшню так никто и не заглянул. Постепенно все стихло. Приподнявшись, Мигель некоторое время прислушивался, затем оглянулся на Диего:

— Все ушли. Пора выбираться, — Но тот отрицательно покачал головой. — Тебе-то чего боятся, трусишка? — Младший брат обиженно насупился, но решения своего не изменил. Тогда Мигель досадливо махнул рукой: — Ну и сиди тут, пока тебя мыши не загрызут.

Он съехал с груды сена, и, отряхнув сухие травинки, гордо прошествовал к дверям.

Мигель бродил в окрестностях замка около часа. И ему неоткуда было знать, что вскоре после его ухода отец догадается обыскать конюшню. Конечно же, Диего нашли, и он предстал перед взбешенным отцом. Однако мальчик упорно отрицал их с братом причастность к происшедшему. Дон Алехандро приказал Лопе, их конюху, выпороть Диего. Но все было тщетно. Стойкость младшего сына, судя по всему, явилась неожиданностью для дона Алехандро и поколебала его уверенность в виновности кого-то из детей.

Лопе и рассказал Мигелю о случившемся. Потрясенный, тот отыскал брата в заросшем жасмином и свинчаткой уголке сада.

— Диего... — Диего смотрел исподлобья и на его чумазых щеках еще не просохли дорожки слез. Это еще больше усугубило терзания Мигеля: — Я сейчас же пойду к отцу и все расскажу!

Однако Диего запротестовал:

— Не надо!

— Почему? Ты терпел боль из-за меня!

— Тогда получится... — Диего всхлипнул, но сказал твердо и уверено: — что я терпел зря.

Мигель изумленно уставился на брата, не зная что возразить, а тот добавил, пытаясь улыбнуться:

— Не очень-то было и больно. Лопе меня жалел...

...В тот день Диего открылся с новой стороны. И Мигель принял выбор брата и подчинился. Почему-то отец не стал расспрашивать старшего сына, сообщив лишь свой вердикт: поскольку виновника не представляется возможным выявить, а проступок слишком серьезный, чтобы оставаться без последствий, оба непочтительных отпрыска целый месяц будут соблюдать самый строгий пост, дабы смирить гордыню и задуматься о пагубности греха лжи.

Они месяц просидели на хлебе и воде, но отец так и не узнал, кто же разбил драгоценный витраж.