Отягощенное наследство (джен)

В полях, под снегом и дождем,

Мой милый друг,

Мой нежный друг,

Тебя укрыл бы я плащом

От зимних вьюг, От зимних вьюг.

А если мука суждена

Тебе судьбой,

Тебе судьбой,

Готов я скорбь твою до дна

Делить с тобой,

Делить с тобой.

«В полях, под снегом и дождем», Роберт Бернс.

Джинни умирала! Его рыжее солнышко, его огненная фея — она угасала, таяла, ускользала, как песок сквозь пальцы. И он ничего не мог сделать. Ничего! Гарри убил бы любую тварь, уничтожил бы любой артефакт, сам умер бы вместо нее, но, сколько он ни всматривался в тени, окружающие больничную койку, ни чудовищ, ни старых тетрадей, ни призрачных темных магов, не видел. Не с кем было сражаться, нечего уничтожать. Никто не предлагал Гарри обменять его жизнь на жизнь невесты. Все было просто и обыденно: неподвижное изможденное тело на узкой кровати, свечение чар, поддерживающих в нем жизнь, стойкий запах зелий. Болезнь пожирала Джинни, и он ничем не мог облегчить ее боль, не мог разделить с ней муку. Мог только сидеть рядом и шептать: «Ничего, мое солнце, ничего. Все будет хорошо, вот увидишь! Ты поправишься, и мы закатим свадьбу, какую еще свет не видывал! Мы позовем всех, кого знаем, накроем столы во дворе Хогвартса. Я уговорю Макгоннагал, она позволит... Мы будем танцевать на берегу озера — я научусь, обещаю! Джордж запустит свои фейерверки — красные, золотые, серебряные... Чарли приведет дракона. Настоящего! Ты будешь самой красивой невестой. Гоблины сделают диадему из самоцветов, такую, что твоя тетка онемеет от зависти».

Гарри не знал, слышит ли она его. Ответить, хотя бы взглядом, Джинни не могла — даже ее дыхание обеспечивали чары. Их причудливый узор пульсировал над ее лицом и грудью, становился тускло-синим на выдохе, превращая лицо Джинни в странную, почти нечеловеческую маску; на вдохе — белел, безжалостно освещая разрушительные следы болезни. Черты ее лица заострились, тонкая, сухая кожа казалась ломкой, как старый пергамент. Запавшие глаза беспокойно двигались под воспаленными веками. Потемневшие, потрескавшиеся губы приоткрылись в страдальческом оскале. Коротко остриженные волосы развились, потеряли блеск, липли ко лбу и щекам, казалось, ржавчина покрывает ее голову и осыпается на подушку. Гарри осторожно убирал со лба прилипшие пряди, едва касаясь кончиками пальцев, гладил брови. Теперь он понимал смысл слов: «в болезни и здравии»: Джинни, неподвижная, высохшая, похожая на мумию в светящемся саркофаге из чар, была бесконечно дорога ему.

Они должны были пожениться в середине августа. Завершив сезон, Джинни объявила о своем уходе из квиддича. И о помолвке. Она развила бурную деятельность по подготовке к свадьбе, привлекла к ней не только мать и братьев с женами, но и Невилла с Ханной, Луну, сестер Патил... Гарри опасался, что и ему придется принять участие в приготовлениях, но он лишь выбрал дату свадьбы. Джинни оказалась прекрасным организатором: она распределила фронт работ между своими помощниками — они выбирали цветы, договаривались с поварами, декораторами, музыкантами — за собой же оставила общее руководство и примерку платья. Свадебными хлопотами Джинни занималась, когда Гарри был на дежурстве, а все остальное время проводила время со своим женихом, чему он был безумно рад.

Это лето подарило ему ничем неомраченное, безоблачное счастье, какое возможно только в детстве. Они гуляли, взявшись за руки, валялись на траве в парке, кормили уток, катались на аттракционах, и Джинни визжала, взлетая к облакам. Она облизывала острым язычком эскимо, и его бросало в жар от этого зрелища. Лондон проплывал у них под ногами, когда они целовались на Чертовом колесе. Губы Джинни были прохладными и сладкими, как мороженое. Небо над ними раскинулось неправдоподобно синее, а воздух пах сладкой ватой.

Вдвоем с Джинни они ходили по адресам, выбирая дом, светлый, просторный, обязательно с садом. Однажды им предложили роскошный особняк, который был им не по средствам, да, и ни к чему. Почти половину третьего этажа занимала спальня с аквариумом во всю стену, с огромной круглой кроватью посередине и зеркалом на потолке. Целоваться они начали прямо на пороге, когда, открыв дверь, увидели это чудо. Джинни стянула с него рубашку до локтей и, спутав руки, потащила на кровать. Шелковые простыни скользили, а в зеркале отражались переплетенные тела. Они забыли о времени и смогли оторваться друг от друга, только услышав голос агента внизу. Спешно одевшись и затолкав испачканные простыни под кровать, они едва успели выскочить в коридор и сделать вид, что спускаются с четвертого этажа. Пока Джинни невозмутимо обсуждала с респектабельной дамой достоинства особняка, Гарри за ее спиной давился от хохота — закрывая дверь, он заметил кружевные трусики, выглядывающие из фарфоровой вазы. Больше с этим агентом они не встречались, а дом купили по соседству с Андромедой Тонкс.

Гарри стремился наверстать то, что упустил из-за войны, он переживал каждое мгновение этого лета всем существом, упивался ощущениями, звуками, запахами, пьянящим вкусом поцелуев. Слово «невеста» было таким же ароматным и сладким, как губы Джинни, он повторял его про себя, не замечая, что расплывается в улыбке. Даже внимание прессы, обычно столь назойливое, не раздражало — Гарри просто его не замечал. Наверное, ему просто ни до кого не было дела, его переполняло счастье, и он готов был поделиться им со всем миром, и с бесцеремонными журналистами тоже.

Когда Джинни почувствовала легкое недомогание, они решили, что она беременна, и обрадовались. Гарри не думал, что обзаведется детьми так быстро, но он всегда хотел иметь настоящую семью и, наверное, уже было пора. Он представил, как гуляет в парке с черноволосым малышом, как подбрасывает его в воздух, почти услышал заливистый детский смех. Это было здорово! Гарри хотел ребенка сейчас, когда они молоды и полны сил. Он вбил себе в голову, что аппарация может быть опасна, поэтому повез Джинни в Мунго на красном двухэтажном автобусе через маггловский Лондон. Автобус оказался набит битком, и Гарри заключил невесту в кольцо рук, оберегая от толчков. Оставив спорт, Джинни стала ходить на шпильках и оказалась выше своего жениха, она хихикала и целовала Гарри в кончик носа. Когда автобус резко тормозил, гладкие острые зубы касались его кожи.

Пожилая целительница со всей определенностью заявила, что беременности нет, а недомогание вызвано естественным для невесты волнением. Она посоветовала больше отдыхать и прописала легкое успокоительное. Джинни старалась соблюдать рекомендации, но предсвадебный марафон вышел на финишную прямую: как всегда обнаружилось, что ничего не готово, и нужно срочно принимать меры, дабы успеть к сроку. У Джинни не было ни одной свободной минуты, она чудовищно выматывалась, нервничала, плохо спала. Гарри это совсем не нравилось, он тревожился о ее здоровье, но до церемонии оставалось всего ничего. А потом, думал он, они уедут на тропический остров, и целый месяц проведут в блаженстве. Под лучами южного солнца в волнах ласкового моря ее усталость растворится без следа.

Джинни потеряла сознание за два дня до свадьбы. Привести ее в чувство не смогли, вызвали целителя из госпиталя Святого Мунго, который настоял на госпитализации. Болезнь Джиневры Уизли поставила целителей в тупик, тщательно проведя диагностику, они не обнаружили ровным счетом ничего — общий упадок сил, а причины неясна. Гарри тут же вспомнил о дневнике Тома Риддла и настоял на проведении расследования. Аврорат не нашел следов какого-либо магического воздействия. К счастью, стандартные зелья и чары быстро привели состояние больной в норму. Целители провели тщательное обследование, но ни порчи, ни проклятия — не обнаружили. Видимо, Джинни подхватила какую-то неизвестную болезнь — с командой ей доводилось бывать в таких медвежьих уголках, где и бубонную чуму нетрудно подцепить. Организм, вероятно, сам справился с инфекцией, но ослаб, к этому добавился стресс и общая усталость.

Через три недели Джинни вышла из больницы, она похудела, побледнела, но была веселой и бодрой. Гарри продлил свой отпуск, свадьбу перенесли на конец сентября, потом отложили до середины октября. В облике Джинни появилась хрупкость, ее кожа казалась прозрачной, а под глазами залегли темные тени. Ее поцелуи были солоноваты с легкой горчинкой из-за зелий, и, закрывая глаза, Гарри представлял море, он слышал плеск волн и тоскливые крики чаек. Бодрость Джинни быстро иссякла, ей стало трудно гулять, она уставала от малейшего усилия и часто ложилась отдохнуть днем. Ночью она не могла заснуть, и утром чувствовала себя разбитой. Снотворное действовало все слабее, Джинни потихоньку увеличивала дозу, но просыпалась еще до рассвета. Однажды утром Гарри не смог ее добудиться. Он перепугался, схватил Джинни на руки и переместился в Мунго прямо в пижаме.

Целители быстро привели ее в чувство, напоили зельями, оплели чарами, назначили тесты. Гарри дневал и ночевал в больнице. В палате стоял специфический запах лекарств, дезинфекции, несвежего белья. Очищающие чары не могли заменить полноценной ванны и открытых окон. Капельки испарины, выступавшие у Джинни на лбу, Гарри вытирал салфеткой, но сорочка и простыня впитывали пот, их меняли трижды в день. Огромные темные глаза лихорадочно блестели в полумраке, тонкие нежные волоски прилипли к вискам, грудь тяжело вздымалась. Гарри смачивал водой пересохшие губы. А целители разводили руками: организм здоров, функционирует должным образом, очагов инфекции нет. Только силы исчезают неизвестно куда.

Гарри написал официальное заявление о покушении на убийство в Аврорат, настоял, чтобы привлекли Отдел Тайн, вместе с Роном начал собственное расследование. Эксперты уверенно заявляли, что никто на Джинни не насылал ни порчи, ни проклятия, и никаких следов темных существ обнаружить они не смогли. Гарри и Рон перерыли Нору, клуб «Гарпий», стадионы, где проходили матчи; обошли все дома, которые смотрели вместе с Джинни; проверили парки и аттракционы. Они опросили игроков, тренеров, массажистов, служащих, спонсоров, поставщиков инвентаря. Проверили поваров, декораторов, музыкантов, которые должны были обслуживать свадьбу. И не нашли ничего. Оставалось надеяться, что целители справятся с недугом, но Гарри уже достаточно знал о целительстве, чтобы понять: Джинни поили восстанавливающими, тонизирующими, кроветворными зельями, которые не могли устранить само заболевание. После шести недель утомительных процедур, исследований, тестов, Джинни выписали из больницы. Ей назначили зелья и чары, поддерживающие силы, пока организм справляется с таинственным недугом.

Гарри не оставляла мысль о вмешательстве темной магии. Но все усилия, предпринятые Авроратом и Отделом Тайн, не принесли результата. То есть, тщательная проверка выявила финансовые махинации спонсоров «Гарпий», любовный приворот на главном тренере, порчу на одном из поставщиков инвентаря, несколько случаев сглаза среди музыкантов. Было пресечено распространение фальшивых билетов, обнаружено несколько артефактов, найден скрывающийся более десяти лет серийный убийца (он работал декоратором). В повале одного из домов обнаружили тайное святилище, а в фирме «Цветочный рай» — посадки запрещенных растений. Но болезнь Джинни оставалась загадкой.

Хогвартс был его последней надеждой. Гермиона уже давно закопалась в Запретной секции, выбираясь оттуда лишь для того, чтобы свериться с документами из архива больницы. Гарри расспрашивал портрет Дамблдора, портрет Дайлис Дервент, других директоров, но советы, которые они давали — умные, полезные, правильные советы — уже давно были испробованы. Минерва Макгоннагал не препятствовала ему, но и не проявляла энтузиазма. Когда Гарри, вымотавшись от бесконечного хождения по кругу одних и тех же ответов, спросил ее:

— Почему? Почему они не помогают, когда это действительно важно?

Минерва тяжело вздохнула:

_Портрет — это всего лишь портрет, Гарри, не человек, даже не призрак. Это овеществленная память. Он говорит с нами голосом и словами человека, которого мы помним, возможно, хранит какие-то воспоминания оригинала. Портрет не может сам решать проблемы, иначе, я думаю, директор Дамблдор завещал бы тебе свою миниатюру.

Гарри сник.

— Я только сейчас понял, — прошептал он. — Я надеялся, что Дамблдор как-то предусмотрел это. Думал, что он подскажет, где искать, книжку зашифрованную посоветует. Но ведь он не мог предугадать всю мою жизнь и приготовить подсказки на любой случай?

Гарри отказался от чая с печеньем и попрощался с Макгоннагал. Дома он застал заплаканную Одри — Джинни стало плохо, и ее увезли в больницу.

Декабрь прошел, как в дурном сне: Джинни становилось хуже с каждым днем. Она уже не могла вставать с постели, сидеть в подушках, самостоятельно есть. Уходя из палаты, Гарри боялся не застать ее больше живой. Он дежурил у нее по ночам, попеременно с Артуром и Молли Уизли, днем его сменяли Анджелина и Одри, Рон, если был свободен от дежурства, или Джордж, на выходных Билл и Перси. Когда закончился его дважды продленный отпуск, Гарри отправился к начальству, собираясь уволиться, если ему не пойдут на встречу. «Я все понимаю, но ты ничем не можешь ей помочь. Неизвестно, сколько времени продлится это состояние, быть может, годы. Выходи на работу, если что-то изменится, я тут же отпущу тебя». Гарри признавал справедливость этих слов, но последовать совету не мог. Он должен был видеть Джинни каждый день: когда он смотрел на нее, он верил, что еще не все потеряно. Пока она жива, пока сигнальные чары на ее запястье пульсируют, все еще можно исправить. Нужно только найти средство. И он найдет его.

Пускай сойду я в мрачный дол,

Где ночь кругом,

Где тьма кругом, —

Во тьме я солнце бы нашел

С тобой вдвоем,

С тобой вдвоем.

И если б дали мне в удел

Весь шар земной,

Весь шар земной,

С каким бы счастьем я владел

Тобой одной,

Тобой одной.

"В полях под снегом и дождем", Роберт Бернс.