Invictus (гет)

В присутствии двух тёмных волшебников — многоопытного папаши и сынка, только ступившего на эту стезю, — я чувствую себя загнанной в угол мышью. Кажется, ещё немного — и у меня начнётся приступ клаустрофобии.

Малфой не сводит с меня пристального взгляда. На его бледном худом лице застыло выражение, которое я никак не могу прочесть...

Услышав позади шорох, я мгновенно настораживаюсь.

Его отец отступает на шаг, что позволяет мне выпрямиться. Он всё еще держит палочку, но не использует её, а отходит к противоположному концу стола, кривя губы в хорошо мне знакомой хищной ухмылке.

— Забирайтесь на стол, мисс.

Я подчиняюсь. Подобрав под себя коленки, сажусь таким образом, чтобы держать обоих в поле зрения.

— Нет, мисс Грейнджер. Ложитесь на спину.

Делаю как велено. Теперь он смотрит на меня сверху вниз, и в его сумрачных, безжалостных глазах плещется довольство...

Хотела бы я, чтобы охватившая меня дрожь не была настолько очевидной.

Он взмахивает палочкой, и мои запястья охватывают тонкие, но прочные верёвки. В мгновение ока я оказываюсь распятой на столешнице, словно на дыбе.

Всё, что я слышу, — это звук собственного прерывистого дыхания.

Вдох, выдох.

Господи, не дай им сотворить со мной чего-то действительно ужасного!

Может, лучше помолиться о быстрой смерти? Потому как на безболезненную нечего и надеяться...

— Заметь, Драко, насколько труднее было бы проделать этот фокус, если бы мы отрубили ей руку.

— Да, отец, — отвечает Малфой покорно. Его голос звучит почти так же, как на собрании старост факультетов, когда профессор Дамблдор отчитывал его за издевательства над первокурсниками.

— Да, — повторяет его отец. — А сейчас, будь добр, свяжи ей ноги.

Вдох… выдох… вдох… выдох…

Верёвки, словно змеи, обвивают мои лодыжки, и теперь я практически полностью обездвижена. Пытаюсь сглотнуть застрявший в горле тугой ком... Безуспешно.

— Превосходно, — кивает он, награждая меня ещё одной ухмылкой. — Надеюсь, мисс Грейнджер, вы простите нам это маленькое неудобство? Уверяю вас: всё, что ни делается, делается ради вашего же блага.

Боже, как бы мне хотелось вцепиться в это мраморное, насмешливо улыбающееся лицо и разодрать его до крови!

— Ну что, Драко, кажется, мисс Грейнджер сомневалась в твоей способности наколдовать Непростительное проклятие? Сумеешь её… разубедить?

— Конечно, отец. — Даже не видя Хорька, я могу сказать, что он тоже ухмыляется. — Что именно я должен продемонстрировать?

— Почему бы не Круциатус — раз уж вы его обсуждали?

Ну разумеется. Почему бы и нет?

Смотрю, как Драко, нахмурившись, поднимает палочку… Медленно, слишком медленно. Его глаза сощурены, но весь его облик говорит, скорее, о предельной сосредоточенности, нежели ненависти ко мне.

И всё-таки он должен по-настоящему тебя ненавидеть.

— Круцио.

огненные лезвия вгрызаются в мою плоть, и я кричу

пытаюсь закричать, а моя кровь

превращается в жидкое пламя, которое

пожирает

меня изнутри, и моё тело

содрогается в конвульсиях, и я бам бам бамбам бам бьюсь головой об стол и

— Довольно.

Малфой опускает палочку.

Я беззвучно кашляю, заглатывая воздух широко открытым ртом, и каждый новый вдох причиняет мне невыносимую боль. Мои лёгкие как будто распадаются на части…

Всё, что я вижу сейчас, — это склонившееся надо мной лицо. Его лицо.

Он больше не улыбается.

— Фините, — бормочет он, прикоснувшись к моему горлу палочкой.

В тишине мой кашель кажется особенно громким. По телу пробегает мучительная судорога, и я прикусываю губу, пытаясь справиться с приступом.

— Драко, будь любезен, принеси немного воды, — говорит он, убрав палочку.

В ответ — молчание. Затем слышу, как Малфой направляется в ванную, набирает воду и возвращается... Останавливается рядом с отцом, и теперь я вижу их обоих.

Малфой держит наполненный водой кубок.

Его отец просовывает руку мне под голову. Инстинктивно пытаюсь вырваться, но его пальцы лишь крепче обхватывают мой затылок и… Я сдаюсь. Опускаю голову ему на ладонь и позволяю себе расслабиться. Всё равно я ничего не могу с этим поделать…

Усмехнувшись, он кивает на кубок.

Малфой подаёт его отцу.

Он подносит кубок к моим губам.

— Пейте, мисс Грейнджер. Нам нужно, чтобы вы смогли говорить.

Вода льётся мне в рот, и я жадно глотаю, но её слишком много, она течёт по подбородку, попадает на мантию, и я начинаю захлёбываться…

Он возвращает пустой кубок сыну и, достав из кармана носовой платок, тщательно вытирает мне лицо, шею и плечи.

— Так лучше? — спрашивает он, отбрасывая прилипшие к моему лбу влажные пряди.

— Я…

Кашель уже не раздирает мои лёгкие, только и всего.

Он приподнимает бровь и… Господи… Я бы хотела… я бы вырвала себе глаза, лишь бы избавиться от его холодного, препарирующего взгляда, но не могу пошевелиться, пока он так меня держит.

— Д-да. Благодарю вас.

— Вот и славно.

Опустив мою голову на стол, он убирает руку.

— Итак, мисс Грейнджер, полагаю, теперь вы можете рассказать Драко, что вы на самом деле думаете о его способности наколдовать Круциатус.

Что?..

Тонкие губы изгибаются в ещё более жестокой усмешке.

— О да. Ибо если ранее вы не ошиблись и его техника действительно нуждается в улучшении, то кто, кроме вас, сможет ему помочь? Я немало наслышан о вашем неуёмном… стремлении исправлять других студентов и делиться теми скудными крохами знаний, которые вам удалось добыть.

Это… этот подонок способен извратить всё, даже мою готовность помогать остальным!

Неужели искреннее желание протянуть руку помощи ближнему не заслуживает хотя бы капли уважения?! Или ему невыносима сама мысль, что какая-то грязнокровка знает больше, чем Крэбб и Гойл, эти подлинные образчики чистокровной аристократии?

— Вероятно, применение сыворотки правды могло бы облегчить вам задачу, — произносит он ровным тоном, — однако, боюсь, это будет расценено как нарушение условий нашей договорённости.

Ну нет, я не дам тебе повода отыграться на моих родителях!

От волнения у меня пересыхает во рту, и я отчаянно мотаю головой.

— Я… я не знаю, что тут можно сказать, — выдавливаю наконец.

Усмехнувшись, он протягивает руку — словно для того, чтобы коснуться моих волос, — но тут же её отдергивает.

— В таком случае сформулируем вопрос иначе, — говорит он. — Сколько баллов вы бы поставили Круциатусу в исполнении моего сына по шкале… скажем, от одного до семнадцати?

Оценивать Круциатус по шкале?! Да он спятил!

А ты? — хочу спросить я. — Какую бы ты поставил оценку Круциатусу, когда катался по полу, воя от боли?!

Конечно, я не настолько глупа, чтобы это озвучить.

— Если вам это поможет, — продолжает он, — представьте, во сколько бы вы оценили мой Круциатус — по тому же критерию.

Даже не хочу представлять.

Но он продолжает буравить меня взглядом, и с каждой секундой тишина становится всё более удушающей...

Малфоя могло бы здесь и не быть, так как он совсем не обращает на него внимания.

— Нельзя… — шепчу я и смаргиваю набежавшие вдруг слёзы. Понятия не имею, почему я плачу. — Нельзя измерить то, что неизмеримо.

На его губах снова появляется ухмылка.

— Вы мне льстите, мисс Грейнджер.

Ты, мерзкий, самодовольный…

— И всё же, мисс, полагаю, вы можете дать справедливую оценку стараниям моего сына. Итак?..

— Четыре! — выкрикиваю я.

Четыре?! Какого чёрта ты это сказала?!

Должна же я была ответить хоть что-то! Несмотря на то, что идиотский вопрос не имеет смысла!

И ты только что дала ему повод…

Господи.

— Ну и ну, — говорит он, поворачиваясь к Малфою, который теперь пялится на меня с нескрываемой ненавистью.

Непроизвольно зажмуриваюсь, зная наверняка, что услышу в следующий момент. Я могла бы повторить это слово в слово — и нетрудно догадаться, что затем последует...

Ничего бы не поменялось, даже если бы ты сказала не “четыре”, а “сорок”.

— Драко, попытайся ещё раз и помни, что сдерживаться нет необходимости. Думаю, после того небольшого… внушения мисс Грейнджер согласится: есть вещи намного хуже Непростительного проклятия.

И ты хочешь, чтобы я тебя за это поблагодарила?!

Я открываю глаза, но он не смотрит на меня… Он смотрит на сына. Что ж, его и не должна заботить моя реакция, пока он дрессирует маленького слизняка, превращая его в собственное ублюдочное подобие. Можно было и раньше догадаться.

Тем более, я уже пришла к выводу, что гадать — последнее де…

— Круцио!

И я кричу, когда острый как бритва

нож вспарывает горло, вскрывает грудную клетку и вонзается в живот

На мне ни следа, ни единой царапины, лишь

яростное пламя, которое выжигает меня изнутри

Дотла

— Бога ради, прекратите, прошу вас, прекратите!

— Заткнись!

Он приказал… Господи боже…

Прикусываю нижнюю губу. Я в комнате, в комнате

в чёртовой комнате с серыми каменными стенами, а не в огненно-белой ловушке

Это заклинание, всего лишь заклинание, это ненастоящее

Что ненастоящее? Пляшущий на твоих костях долговязый демон? Или тот, другой, что прятался в твоих внутренностях и теперь прогрызает себе путь наружу?

Это он, а не демон, и он не пляшет, это моя голова мотается из стороны в сторону

Затянутые в перчатки руки обхватывают моё лицо, удерживая меня на месте,

обливая кожу раскалённой лавой

— Нет, умоляю, прекратите! ПРОШУ ВАС!

Отзвук его смеха проходится по нервным окончаниям, словно царапанье острых когтей по стеклу

— Так-так-так, мисс Грейнджер. С чего это вдруг мы стали настолько чувствительными?

— Ублюдок!

И моё тело выгибается в конвульсиях — так, что вот-вот треснет позвоночник…

Тонкие губы кривятся, плавятся, тают

— Уверяю вас, это не так, и на вашем месте я бы не бросался подобными обвинениями… — крепко зажмуриваюсь, чувствуя, — …поскольку я, в отличие от вас, могу проследить свою родословную на двадцать поколений… — как те же когти добираются до глазных яблок. — Вам же, мисс, едва ли известны имена ваших прапрадедов.

— Мне на это плевать! — тонкая стальная проволока обвивает мои лодыжки, ноги, талию и грудь и скручивается, разрезая меня на куски — То есть, прекратите это! Прошу!

Его пальцы, твёрдые и обжигающе-горячие, сжимаются сильнее,

проникая в мою плоть до самых костей

— Но, мисс Грейнджер… Разве уместно просить Драко остановиться, когда он всё еще ждёт вашей оценки и советов по улучшению его техники.

Драко? Техника? Ах да, его идиотская шкала… Мерлин, как же я его ненавижу!

Ненавижу, хоть и не должна…

хлёсткий удар кнута рассекает предплечье

— Это… Господи, я не знаю… Семнадцать… двадцать… семьдесят! Прошу вас, хватит! Хватит! Это действительно ужасно! Прекратите, бога ради, прекратите!

По щекам катятся слёзы, едкие, словно кислота…

— Это не меня вы должны просить, мисс. Не я держу палочку.

Так он хочет, чтобы я умоляла Хорька?!

вой сотен и тысяч баньши разрывает барабанные перепонки

Подняв голову, я таращусь на

Малфоя — бледного, сосредоточенного, — и

Никогда бы не подумала, что буду взывать к его милосердию, но прямо сейчас я хочу, чтобы всё это прекратилось…

— Малфой… ох, господи… — кнут опускается на ноги, рассекая кожу, мышцы, сухожилия… — перестань, прошу тебя, ради всего святого, остановись, не надо больше, умоляю… не надо…

с губ срывается сдавленный стон, когда

нечто начинает поглощать… перемалывать мои пальцы, медленно,

дюйм за дюймом поднимаясь вверх по руке, и

там ничего нет, это всего лишь заклинание, всё происходит в твоей голове

какая на хрен разница

если во мне не осталось ни одной целой кости

но Малфой только скалится и, бросив взгляд на него, размыкает губы: ”Мне остановиться?” и его голос звучит глухо, но я не знаю причину — от усилий, страха или это слух меня предаёт, — а его отец спрашивает: ”как думаешь, драко, она просит из почтения или потому, что боится?” но на самом деле это глупый вопрос, поскольку ответ один: БОЛЬ, которую я не могу больше терпеть а он снова спрашивает: ”думаешь, теперь она тебя уважает?” и я выкрикиваю: ”ДА!” потому что никто, НИКТО этого не вынесет, но малфой лишь смеётся и говорит, что я лгу, и господи, я хочу умереть его отец приподнимает бровь, а его улыбка опускается на меня словно лезвие гильотины, когда он качает головой и произносит: ”Мне жаль, мисс Грейнджер. Боюсь, от меня мало что зависит”.

вокруг горла обвивается раскалённая проволока и разрезает его, словно нож масло, и мои мольбы захлёбываются в крови

дайте мне умереть дайтемнеумереть

копья протыкают мои ступни

я почти теряю сознание, практически

дотягиваюсь до прохладной темноты, которая совсем

рядом, но тут

дьявольские силки

сжимают грудь и

возвращают меня к жизни, боли

свету

что превращает мою плоть в чёрные обуглившиеся ошмётки

и я знаю, что только

отпустив боль, я окажусь за её пределами

* * *

Мокрое.

Щеки касается что-то мокрое и тёплое. Так, словно…

Дедушкин пёс облизывает мне лицо.

пёс…

— Сириус?

Влажный язык теперь обмусоливает другую щёку.

Я хочу домой.

Домой.

При мысли о доме у меня вырывается всхлип.

— Тише.

Открываю глаза и встречаюсь взглядом с Люциусом Малфоем.

— Я был бы весьма признателен, если бы вы не путали меня с этим безрассудным предателем крови, — говорит он. — За сегодня вы уже трижды меня оскорбили, и моё терпение на исходе.

Он отбрасывает волосы с моего лба и проводит по нему смоченным водой платком. Я чувствую запах влажной кожи перчаток, смешавшийся с запахом его парфюма, — тем странным сладковатым ароматом отравленных роз. По щекам одна за другой катятся слёзы… Он их утирает.

Эти прикосновения… Я не хочу, чтобы он вот так ко мне прикасался!

Я начинаю яростно вырываться, но обнаруживаю, что всё ещё привязана к столу, и проклятые верёвки с жадностью впиваются в истёртую до крови кожу.

— Куда-то собралась, Грейнджер?

Игнорирую ублюдочного недопожирателя и смотрю на его отца, который в этот момент кажется мне ещё большим ублюдком, потому что ведёт себя не так, как обычно.

Взгляд его бездонных серых глаз бросает меня в дрожь… Впрочем, как и всегда.

— Отпустите меня, — шепчу я. — Прошу вас.

Его лицо напоминает маску. Несколько мгновений спустя он поворачивается к Малфою.

— Похоже, ты добился определённых успехов, — произносит он, — однако тебе есть ещё к чему стремиться. Во время последнего сеанса наша мисс Грейнджер была не слишком… разговорчива. Помни, что главной целью Круциатуса является причинение боли, и если тебе необходимо, чтобы объект сохранял способность… скажем так, участвовать в дискуссии, то для этого существуют куда более подходящие заклинания.

— Да, отец.

— И не смотри на меня так. Ты ведь знаешь, что должен этому научиться?

— Да, отец. Я регулярно выполнял все упражнения, которые ты мне показывал.

— Бесспорно, за последние несколько месяцев в твоей технике наметились определённые сдвиги, но тебе нужно поработать над интенсивностью заклинания, дабы в дальнейшем исключить появление подобных ошибок... Позже мы к этому вернёмся.

Достав из кармана мантии какой-то предмет, он передаёт его Малфою. Кажется, это небольшая коробка или футляр.

— Внутри находится портключ, он переместит тебя в мой кабинет. Подожди меня там, чтобы мы могли обсудить твой завтрашний урок. Я присоединюсь к тебе через несколько минут.

Завтрашний урок?

Малфой хмурится и переводит взгляд на меня.

— Отец, но ты же обещал…

— Драко, это не обсуждается. Иди.

Скривившись ещё больше, Малфой, тем не менее, открывает коробку и в следующее мгновение исчезает.

Без Хорька в комнате становится очень тихо. Не то чтобы он производил много шума — на самом деле разница едва заметна, — но я, по крайней мере, знаю, с чем приходится иметь дело, когда речь заходит о его отце… в каком-то смысле.

Хотя в эту самую минуту всё, чего я действительно хочу, — чтобы папаша свалил вслед за сыночком, даже если ради этого мне пришлось бы всю ночь провести привязанной к столу.

И я не могу не задаться вопросом: зачем ему эти ”несколько минут“?

Сейчас узнаешь.

Ну нет, уж как-нибудь обойдусь.

Он смотрит на меня сверху вниз — тем странным, испытующим взглядом, который я замечала раньше и который, казалось, способен проникнуть мне в душу. Это… не знаю. Я не могу отвернуться и хотела бы, чтобы это сделал он.

Чтобы он наконец-то убрался.

Он достаёт палочку.

Господи…

— Твой страх, — бормочет он, — почти так же сладок, как и твоя боль.

Я зажмуриваюсь.

Хоть бы Малфой был здесь. Остаться наедине с его отцом, когда он в таком настроении…

Раздаются шаги — судя по всему, он обходит стол, — и я невольно вздрагиваю, когда он легонько дёргает меня за рукав. Открыв глаза, я слежу, как он ненадолго задерживается у меня в ногах, чтобы оправить подол мантии, задравшейся во время моих метаний, затем останавливается справа от меня.

Кончиком пальца он медленно проводит по изрезанному верёвкой запястью, заставляя меня поморщиться от боли, а в следующее мгновение властно обхватывает мою правую кисть, в то время как я прикусываю щёку изнутри, продолжая таращиться в потолок.

Слышу, как он подступает ближе, и его бледное лицо вновь возникает в поле зрения.

— Понимаешь ли ты, что эта рука принадлежит мне? — спрашивает он чуть слышно.

Я молчу, не собираясь удостаивать ответом этот бред.

— Да, малышка, — продолжает он, — то, что я предпочёл оставить её при тебе, вовсе не означает, что я отменил наказание. Рука моя, и я могу с ней делать всё, что пожелаю.

Это звучит… дико.

И смешно, учитывая тот факт, что ублюдок изначально собирался отдать тебя Макнейру.

Или в этом вся суть?

Прищурившись, я удерживаю его взгляд.

Набираю побольше воздуха в лёгкие и…

— Я — не ваша собственность, Люциус Малфой.

Его глаза потрясённо распахиваются.

Я не слышу ничего, кроме стука собственного сердца.

Имена обладают властью.

А затем…

Его губы кривятся в усмешке.

— Смелые слова, маленькая грязнокровка, — произносит он. — Но, в конце концов, это всего лишь слова, верно? Именно мне решать, когда ты умрёшь, а ты, между тем, выполняешь мои указания со всем возможным почтением. И ты начинаешь сознавать своё место, хоть и не способна себе в этом признаться.

Нет. Ни за что.

Становится трудно дышать, но я пытаюсь заставить себя говорить спокойно.

— Вы не имеете права…

— Ты хотела сказать законного? — Он смеётся. — Можешь пойти и пожаловаться на меня в Министерство.

Ублюдок.

— Нет?.. Значит, ты всё же разделяешь моё мнение об актуальности действующего министерского законодательства по отношению к ситуации, в которой оказалась?

Я отворачиваюсь.

Краем глаза замечаю, что он тянется ко мне — но почти сразу же отдёргивает руку. Поднимает палочку. В следующую секунду удерживающие меня верёвки падают на пол.

— Вставай.

Сажусь на край стола, чувствуя странное оцепенение: я словно сплю и вижу кошмар, который никак не хочет меня отпускать...

Я подчиняюсь, но лишь потому, что он сильнее, а вовсе не потому, что согласна, будто он вправе мне приказывать.

Он продолжает смотреть, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не спрятать руку между колен.

Ему это точно не понравится.

— Ты жалкая, — шипит он.

Я опускаю ноги на пол.

Похоже, мне придётся выслушать очередную порцию оскорблений, после чего, надеюсь, он всё-таки отправится домой и оставит меня в покое.

— Жалкая, — повторяет он, — никчёмная, невежественная, уродливая, грязная... Ты ниже меня во всех отношениях.

Мерлин, теперь понятно, откуда Малфой всего этого набрался…

Схватив меня за подбородок, он вынуждает меня смотреть ему в лицо.

— Поговори со мной, грязнокровка. Поведай мне о своём месте в жизни... Расскажи, чему ты тут научилась.

Я знаю, какими будут мои слова. Он почти наверняка меня за них убьёт, но…

Моя смерть — вопрос времени. И кто-то должен ему об этом сказать. Может, моё пребывание здесь всё-таки имело смысл...

Боже, помоги мне. Помоги оказаться достойной факультета храбрых…

Смотрю ему прямо в глаза.

— Всё, что… всё, что я поняла, так это то, что вам, по всей видимости, нужны доказательства того, что вы лучше меня... Но на деле вы и сами в это не верите, правда? Потому что в противном случае вам бы было плевать на то, что я думаю.

Он застывает, едва только до него доходит смысл сказанного. На его скулах вспыхивают два красных пятна.

А потом он со всего размаху бьёт меня по лицу.

— Да как ты смеешь!

Отшатнувшись, я прижимаю ладонь ко рту. Из разбитой губы течёт кровь.

До этого он ни разу меня не бил, предпочитая использовать палочку или нож. Теперь же… Он как будто сошёл с ума.

Один взгляд на его перекошенное злобой лицо заставляет меня попятиться. Он настигает меня в два прыжка и, схватив за горло, толкает к стене.

— Ну всё, грязнокровка, с меня довольно! — рычит он. — Моё терпение лопнуло! Благодари своего бесполезного Бога, что у меня нет времени убить тебя медленно!

И… и я не испытываю к нему ненависти.

Боюсь его, это правда, — я не хочу умирать, и мне невыносима сама мысль о новой боли, — но в то же время теперь понимаю, что он и Хорёк — всего лишь два негодяя из целой толпы негодяев, которые носятся с идеей собственного превосходства и для которых смерти подобно, если остальной мир не ходит перед ними на задних лапках. Это чудовищно, и я бы хотела никогда не встречать их на своём пути, но теперь я вижу, что моя ненависть им только на руку, она питает их, и я не желаю в этом больше участвовать.

Даже смешно, до чего легко оказалось отпустить ненависть... Ощущение свободы настолько упоительно, что я почти улыбаюсь.

Я выиграла, Люциус Малфой. Больше ты не сможешь меня использовать, поэтому просто убей меня, и давай на этом закончим.

В его глазах что-то мелькает, и он усиливает давление. Я… я не хочу, чтобы его лицо стало последним, что я увижу в своей жизни, но я не отвернусь. Пусть он видит, и помнит, и — Господи, прошу тебя об одном! — пусть весь этот кошмар будет не напрасным и хоть чем-то поможет Ордену покончить с ним и с Волдемортом раз и навсегда.

Его пальцы обхватывают моё горло, словно стальной ошейник, и я задерживаю дыхание.

Мамочка, папочка, мне так жаль, что я не смогла с вами попрощаться... Жаль, что не смогла отсюда выбраться. Я бы непременно вернулась домой, если бы только смогла…

От недостатка кислорода перед глазами мельтешат разноцветные огоньки, и я открываю рот, чтобы сделать очередной вдох, но… Не могу!

Я не могу дышать!

В панике я вцепляюсь в его руку, пытаясь отодрать её от горла, а он просто стоит и смотрит на меня своими холодными неживыми глазами, пока я сражаюсь из последних сил, не желая подыхать этой грёбаной, ни разу не героической смертью за глоток воздуха!

Он ослабляет хватку ровно настолько, чтобы я смогла вдохнуть, и этот сырой прохладный воздух никогда не казался мне таким сладким.

— Так-так, грязнокровка. Кажется, умирать ты всё же передумала… Какая жалость, что не тебе решать.

Нет… нет, он не может.

— Отпусти мою руку.

Чтобы ты мог меня додушить?!

— Я сказал. Отпусти. Мою. Руку, — цедит он и надавливает сильнее.

У тебя не остаётся выбора. Ты должна…

Опускаю руки.

Одна секунда, две… и тогда он снова позволяет мне дышать.

Его пальцы всё так же сжимают моё горло, и я ничего не могу с этим поделать, кроме как стоять неподвижно, глядя на то, как он играет роль всемогущего Господа Бога.

Я знаю: он мог бы убить меня практически в любой момент с тех самых пор, как я здесь оказалась. Но это… Это не какое-нибудь редкое темномагическое проклятие, а его деяние, которое почему-то представляется намного более реальным.

Моя жизнь в буквальном смысле слова в его руках.

Он буравит меня взглядом, а я... я едва могу это вынести.

Тебе точно нужно видеть выражение его лица, когда он решит, что пришло твоё время?

Я не хочу умирать. О чём я только думала, фактически обвинив его в притворстве?! Я не хочу умирать!

Но альтернатива… О боже.

Её просто нет.

По крайней мере, убив меня, он больше не сможет меня использовать для изготовления зелий, обучения Хорька или других столь же мерзких вещей.

Он убирает руку от моего горла, и я с трудом перевожу дыхание, стараясь не расплакаться.

Мне должно быть всё равно. Хватит об этом переживать!

Не сводя с меня глаз, он медленно стаскивает перчатку с правой руки.

И вдруг до меня доходит.

Ему нужно, в каком-то смысле, необходимо убить меня голыми руками. Необходимо быть честным перед собой и прикоснуться ко мне во время экзекуции, на которую, как он полагает, у него есть право...

Необходимо — и неожиданно.

Думаю, это стоит рассматривать как некую дань уважения. Ты должна быть польщена.

Но я не хочу умирать.

Он не снимает другую перчатку.

Подцепив мой подбородок большим и указательным пальцами левой руки, он заставляет меня поднять голову, не давая отвернуться. Его холодные серые глаза неотрывно смотрят в мои...

В этих бездонных глазах можно утонуть.

Помнишь, ты когда-то читала, что утопление — один из самых приятных способов умереть?..

Мне кажется, он смотрит так пристально, чтобы знать точный момент моей смерти... Момент, когда он меня убьёт. Не думаю, что хотела бы… разделить это с ним, но он сделает так, как считает нужным, невзирая на моё желание.

Как и сотню раз до этого.

Он тянет правую — незащищённую — руку к моему лицу, а я изо всех сил стараюсь не показать, что мне до смерти страшно…

Однако он не спешит довершить начатое.

Кончиком пальца он проводит по моей щеке, прослеживая шрам, который он мне оставил во время допроса Веритасерумом. Его прикосновение кажется неожиданно тёплым…

И вызывает у меня отчаянную дрожь.

Палец очерчивает линию моего подбородка, опускается ниже… Задерживается на шее, в том месте, где бьётся пульс, и я чувствую…

К моему ужасу, я чувствую, что краснею.

Уголки его рта приподнимаются.

Он убирает руку и несколько секунд разглядывает её, будто бы удивляясь, как это она не сгнила от простого прикосновения к моей коже.

Сделай это! Давай, убей меня, ты ведь больше не сможешь меня использовать!

Но он лишь отступает на шаг и, слегка прищурившись, смотрит мне прямо в глаза.

— Так-так-так, Гермиона, — говорит он с мрачной улыбкой. — Ты не перестаёшь меня удивлять.