Invictus (гет)

Вздрогнув, я просыпаюсь и несколько мгновений слепо таращусь в окружающую меня темноту.

Глупо. Я знаю, что ничего не увижу, и зрение — последнее, на что я должна полагаться.

Затаив дыхание, я прислушиваюсь... Комната как будто дышит.

Он здесь. И всё ещё темно.

В тот раз, когда он приходил в темноте…

Нет. Только не снова.

Медленно опустив голову на подушку, стараюсь дышать спокойно и размеренно, притворяясь спящей, как это делала всегда, когда мама пыталась поймать меня за чтением в постели.

Притворяясь, что он уйдёт, если я не стану обращать на него внимания.

Потому что если он не уйдёт…

Он может заставить меня делать всё, что взбредёт в его больную голову, он доказал это своей проклятой демонстрацией Империуса. Более того: он может заставить меня этого хотеть.

То, что вокруг темно, вовсе не означает, будто он не привёл с собой Малфоя. Некоторые заклятия лучше всего отрабатывать в темноте…

Раздаётся скрип, и я чувствую, как рядом прогибается матрац.

Убирайся!

Но он садится на постель и

Убирайся убирайся убирайсяубирайся

кладёт руку мне на спину.

Я вскакиваю как ошпаренная и в мгновение ока оказываюсь вне пределов его досягаемости, вжимаясь спиной в изголовье кровати.

Слышу негромкий смех.

— Так ты всё же не спишь… Прошу, не оскорбляй меня предположением, что я не способен заметить разницы.

Кровать снова издаёт протестующий скрип.

Не приближайся!

— Иди сюда, Гермиона, я кое-что тебе покажу…

УБИРАЙСЯ!

— Может, для начала вам следует зажечь свет? — отвечаю я.

— Ну не будь ты такой... Тебе понравится.

Или ты заставишь, чтобы мне понравилось?

Потому как если он способен заставить меня захотеть порезать себе руку, то и остальное для него не проблема…

НЕТ.

— Ты испытываешь моё терпение, грязнокровка. У меня для тебя есть задание, которое наверняка покажется тебе интересным. Думаю, тебе бы стоило проявить чуть больше благодарности.

Продолжай с ним разговаривать.

— Так вы… вы собираетесь учить Малфоя… то есть, Драко…

— Для тебя он господин Драко, — прерывает он меня, и в его голосе явственно звучит насмешка.

Чёрта. С. Два.

Да и что тут можно сказать? Вы настолько порочны, что хотите приобщить к своим играм собственного сына? Вероятно, он даже не сочтёт это оскорблением…

— И раз уж вопрос так и не прозвучал, я отвечу: нет. Он слишком… молод.

— А я нет?

— Больше нет, — отрезает он. — Поднимайся.

Я торопливо перебираюсь на край кровати, отчасти готовая к тому, что он… Однако ничего такого не происходит.

Встаю. Снова раздаётся скрип, и он оказывается у меня за спиной. Его ладонь, легонько задев шею, опускается мне на плечо.

Не прикасайся ко мне!

Но его рука остаётся неподвижной.

Он подталкивает меня вперёд и ведёт через всю комнату...

Что он, дракл его раздери, задумал?!

По крайней мере, на этот раз он надел перчатки.

Судя по звуку, он отодвигает стул.

— Садись, — приказывает он, и я подчиняюсь, пребольно стукнувшись коленом о невидимый в темноте стол.

Что дальше?

Словно в ответ на вопрос, его пальцы, скользнув по предплечью, обхватывают моё запястье...

Стараясь не закричать, изо всех сил впиваюсь ногтями в бедро.

Отвали!

Он берёт мою руку и кладёт её на… Что-то плоское.

Сделанное из кожи.

Позади раздаётся шорох.

Он наклоняется к самому моему уху. Почувствовав на себе его дыхание, пытаюсь отодвинуться как можно дальше.

С его губ слетает одно-единственное слово:

— Люмос.

Я вздрагиваю.

— Теперь читай.

Несколько секунд тупо таращусь на лежащий передо мной фолиант. Затем перевожу взгляд на него.

Одна его бровь картинно приподнимается.

— А ты о чём подумала?

Опускаю глаза, моля Всевышнего, чтобы он не заметил окрасившего мои щёки румянца смущения.

Ублюдок.

Но он, по крайней мере, не собирался…

Изрезанная в клочья мантия так и норовит соскользнуть с плеч, и я, вцепившись в горловину свободной рукой, склоняюсь над книгой.

На первый взгляд, в ней нет ничего особенного. Довольно тонкая, в простом кожаном переплёте, на котором проступает едва различимая надпись:

"Чёрная книга связующих заклятий"

При одном лишь взгляде на выцветшие буквы по моей спине пробегает холодок.

— Открой.

Его пальцы с неожиданной силой впиваются мне в плечо.

Стараясь не обращать на это внимания, переворачиваю первую страницу.

Она пуста.

На второй причудливо переплетающейся вязью начертано название книги. Чуть ниже — посвящение.

"Валериусу

В неизбывной надежде, что однажды эта книга послужит пищей для размышлений столь выдающемуся уму.

Ф.Н."

Кажется, передо мной ещё одна семейная реликвия — и, если судить по её состоянию, — избежавшая печальной участи школьного учебника... Хотя не думаю, что эту книгу когда-нибудь включали в списки хогвартской литературы.

В нерешительности провожу пальцем по краешку страницы. Отчего-то мне не хочется её переворачивать.

— У тебя возникли вопросы, грязнокровка? Или ты не поняла слова "читай"?

Я не хочу переворачивать страницу.

— Кто такой Валериус?

Ну, он ведь сам спросил, есть ли у меня вопросы…

— Мой дед, обладавший поистине выдающимся для своего времени интеллектом. Блэки, знаешь ли, не делились своими тайнами с первыми встречными.

Блэки?

А… Название книги*.

— Это они её написали? — спрашиваю я, чтобы хоть ненадолго оттянуть неприятный момент.

— Насколько мне известно, книга принадлежала перу самого Финеаса... чего он, разумеется, никогда не признавал. С его стороны это было весьма разумно, учитывая, сколько ему пришлось интриговать, чтобы заполучить должность директора.

Понятия не имею, ждёт ли он, что я спрошу о Финеасе Найджелусе, чтобы в очередной раз обозвать меня невеждой, или же предполагает, что мне и так о нём известно... Разумеется, известно: зря, что ли, я тратила время на изучение "Истории Хогвартса", а Сириус посвящал меня в подробности, не упоминавшиеся в официальных источниках?

Я машинально растираю левое запястье.

В это трудно поверить, но от вчерашних пыток не осталось и следа, одни лишь жуткие воспоминания, надёжно упрятанные под гладкостью нетронутой кожи. Даже кровь с пола — и ту он заставил меня вытереть. Заставил уничтожить все доказательства произошедшего.

Господи.

Эта комната выглядит такой холодной и как будто бы безразличной... Чему ещё она была безмолвным свидетелем?

Не стоит об этом думать.

Так или иначе, он не сможет отчитать меня за нерасторопность, потому что кровь я всё-таки убрала.

Хотя ему для этого достаточно было взмахнуть палочкой.

Я всё ещё смотрю на книгу, и меня не отпускает чувство, что это не просто книга, а живое существо. Она как будто затаилась и ждёт подходящего момента…

Рука Люциуса Малфоя всё ещё лежит на моём плече.

Что за игру он затеял? Очередной извращённый урок для Хорька?

Но какой?

Узнаешь, после того как познакомишься с книгой поближе.

Оглядываюсь на дверь в ванную, распахнутую настежь. До этого момента я была уверена, что Малфой прячется именно там и прислушивается к нашему разговору. Но мы, похоже, и в самом деле одни.

И я не знаю, хорошо это или плохо.

Что если у них есть мантия-невидимка? Лично мне это представляется очень даже возможным.

Нет. В присутствии Малфоя он никогда до меня не дотрагивался... По крайней мере, так.

Тем не менее, мысль, что за нами наблюдают, неприятна, и я снова озираюсь вокруг, на этот раз куда более внимательно.

Глупо. Можно подумать, ты в состоянии заметить разницу.

— Что-то потеряла? — спрашивает он.

Поднимаю на него глаза, однако выражение его лица ни о чём не говорит.

— Нет. С какой стати?

— Или, возможно, кого-то?

Я молчу, и он слегка прищуривается.

— Ответь мне, Гермиона. Ты бы предпочла, чтобы я сегодня захватил с собой сына?

Пожимаю плечами.

— Разве так важно, что я об этом думаю?

— Это важно, когда ты отвечаешь на мои вопросы. Тебе бы стоило это запомнить.

— В таком случае — да и нет.

У меня нет ни малейшего желания становиться подопытным кроликом, и я бы только обрадовалась, если бы никогда больше не встретила этого жалкого труса. Просто… Когда Малфой рядом, его отец ведёт себя иначе. Я бы сказала, уделяет мне меньше внимания.

— Должен заметить, Драко на этот счёт выразился куда менее двусмысленно. Возможно, я всё же приведу его, чтобы он мог попрактиковаться в третьем Непростительном...

Опускаю голову, и он тут же ловит меня за подбородок, заставляя взглянуть ему в лицо. С трудом подавляю желание отшатнуться.

— Как тебе такая идея? — шепчет он. — Нравится?

— А вам?

Он хмурит брови, но почти сразу же начинает смеяться.

— Ах, Гермиона, должен сказать, Драко и в самом деле не готов оценить тебя по достоинству...

Он разжимает пальцы, и в его сатанинской ухмылке я вижу нечто такое, чего не хотела бы замечать... Но это — вызов, от которого я ни за что не отвернусь.

Уголки его рта опускаются.

— Помнишь, малышка, я тебя предупреждал, чтобы ты не тратила моё время понапрасну?

Ледяное прикосновение страха посылает дрожь вдоль всего позвоночника, в то время как тёплая ладонь — первопричина — вновь оказывается на моём плече.

Я возвращаюсь к книге.

Следующая страница также пуста, и я её переворачиваю.

Дальше идёт содержание, написанное мелкими, прихотливо-витиеватыми буковками, напоминающими усики Дьявольских силков.

Было бы намного проще, если бы ты знала, что именно должна искать.

— Почему вы хотите, чтобы я это читала? — спрашиваю.

— Почему вместо того, чтобы подчиниться, тебя тянет задавать дурацкие вопросы?

Господи, как же он меня бесит!

Я открываю первую главу

и застываю, когда его рука перемещается чуть ближе к основанию шеи.

Во что он играет, чёрт бы его побрал?!

Пытается тебя отвлечь, чтобы потом обвинить в невнимательности.

Ну и как тут быть внимательной, если он…

Стараюсь выбросить эти мысли из головы и концентрируюсь на том, что написано на странице.

На самом деле это необычайно… увлекательно. Отчасти я ожидала каких-то устрашающих описаний — вроде тех картинок из "Продвинутых зелий", — однако первая глава этой книги ничем не отличается от любой другой главы стандартного учебника по ЗоТИ. В ней рассматриваются всевозможные варианты связующей магии: начиная от простых Верёвочных заклятий и чар Вечного приклеивания, до различных вариантов Петрификуса, любовных зелий и существующих способов применения драконьей крови.

Его пальцы переползают практически к самой ключице... Это раздражает, и я дёргаю плечом, чтобы сбросить его руку, едва ли не раньше, чем понимаю, что именно делаю.

— Не обращай на меня внимания, малышка, — тянет он с насмешкой. — Ты должна всецело сосредоточиться на чтении.

Именно этим я и занималась до того, как он меня отвлёк! Разве он не видит, что я пытаюсь читать?!

Книга притягивает меня к себе, словно магнитом.

Следующий параграф посвящён переносу энергетических полей организма — полагаю, именно так он удерживал меня у стены, — и... Дальше речь идёт об эмоциях, и это напоминает мне о том, как он заставлял меня читать об управлении векторами Хагалаза.

Что если в книге найдётся информация о том зелье и я узнаю, как можно бороться с негативными последствиями его воздействия? Будучи запертой здесь, я не на многое способна, но всё же…

Если бы только я смогла во всём разобраться!

...Однако следующая страница начинается с разбора принципов, лежащих в основе Протеевых чар, и я испытываю чувство, близкое к разочарованию.

В конце концов, эта глава — всего лишь краткий обзор, и впереди тебя ждёт целая книга для изучения.

Его пальцы неторопливо скользят по моей шее.

Да чтоб тебя!

Пусть и дальше играет в свои дурацкие игры, а тебе есть над чем подумать.

Снова углубляюсь в чтение.

Далее в книге рассматривается теоретическая возможность применения Протеевых чар в качестве Связующего заклятия.

Теоретическая?

Ну, книга довольно старая...

Или же Финеас Найджелус чего-то недоговаривал.

Когда я создавала фальшивые галлеоны, то даже не задумывалась, насколько похожи эти чары... Теперь же схожесть представляется мне настолько очевидной, что её едва ли можно считать простым совпадением.

От этой мысли становится немного жутковато.

Я переворачиваю страницу.

— Гермиона.

— М-м-м? — бормочу я, пробегая взглядом ещё несколько строк.

Какая-то часть меня хочет отшвырнуть книгу как можно дальше, но мне необходимо разобраться.

Он поглаживает моё горло пальцем, и от его прикосновения кожу начинает ощутимо покалывать.

Да отстань ты от меня!

Я внимательно рассматриваю начерченные от руки диаграммы и рисунки. Что-то мне подсказывает, что меня не должен настолько интересовать процесс усовершенствования различных меток — от примитивного клеймления до магической привязки слуг к хозяевам, — но понимание самих принципов захватывает.

А ещё мне кажется, что здесь чего-то недостаёт, хотя сейчас я не могу сказать, чего именно. Просто эти сведения выглядят как будто… неполными, и я хотела бы выяснить почему. Я хотела бы знать…

Я должна знать.

Заложив пальцем страницу, возвращаюсь к содержанию, которое оказывается намного дальше, чем я предполагала.

Я ведь не могла прочитать несколько глав за такое короткое время?

Или могла?

Маркировка описывается в тринадцатой главе, сразу после главы о порабощении домовых эльфов.

Хм, похоже, автор, называя вещи своими именами, поступает куда честнее, чем любой другой волшебник, которого ты когда-либо встречала.

Значит, сначала тринадцатая глава…

— Гермиона!

Он хватает меня за подбородок, заставляя поднять голову. Мои пальцы непроизвольно вцепляются в книгу, но всё, что я вижу сейчас — это его хмурое лицо, недовольно поджатые губы и гранитно-серые глаза, пристально всматривающиеся в мои.

Я переворачиваю страницы обратно.

Почему он не даёт мне посмотреть?

— Вы не возражаете? — говорю я своим самым строгим тише-мы-же-в-библиотеке тоном. — Между прочим, я тут пытаюсь читать!

— Закрой книгу.

— Но… я думала, вы хотели, чтобы я…

— Я сказал, закрой книгу!

Рука захлопывает книгу прежде, чем мозг успевает осмыслить приказ.

Я начинаю трястись — понятия не имею почему.

Что на меня нашло?

Я и в самом деле фактически сказала ему отвалить?!

Он выпускает мой подбородок и отходит.

— Встань.

Мои пальцы продолжают бессознательно теребить обложку.

Почему он меня остановил? Я же хочу прочитать тринадцатую главу!

Нет. На самом деле не хочу.

Я вздрагиваю.

Убираю руку от книги и сползаю со стула, и отступаю от стола на целых четыре шага.

Поверить не могу, что позволила поймать себя в ловушку — причём в его присутствии! Я знаю, на что способны магические книги. Если бы его здесь не было… если бы он до меня не дотрагивался…

Ублюдок.

И теперь он прямо за моей спиной. Обеими руками вцепляюсь в разошедшиеся края мантии.

Краем глаза замечаю, как его рука замирает над моим плечом… и опускается, так и не прикоснувшись.

— Надеюсь, ты не возражаешь против выбранных мной мер предосторожности, — говорит он, — учитывая, что ты о них не соизволила позаботиться… Глупый ребёнок! Чего ты ждала от книги связующих заклятий?

Так нечестно! Он сам приказал мне читать!

И как он смеет называть меня ребёнком?!

— Ну и что это было, Гермиона? Любопытство? Желание поквитаться? Или разобраться в том, что правильно, а что неправильно?

— Я… я всего лишь хотела прочесть, что там написано. Могу ли я…

Прикусив губу, я умолкаю.

— Значит, любопытство? Забавно… Но разве не любопытство привело тебя ко мне?

Его пальцы начинают поглаживать мой затылок, в то время как я пялюсь в стену напротив.

Ну хорошо, тогда он прикасался ко мне, чтобы книга полностью не поглотила моё сознание. Теперь же у него нет причины…

— Так что же, твоя любознательность удовлетворена, малышка?

Я не знаю, что сказать. Я… я не совсем уверена, что он имеет в виду книгу, а не… что-то ещё. Его слова словно паутина, которая с каждой секундой затягивается вокруг меня всё туже.

— Ответь мне.

Я не издаю ни звука.

— Почему ты всё усложняешь? — спрашивает он со вздохом. — Гермиона, ты — прирождённый студент. Ты жаждешь новых знаний, и я полагал, вчера мы выяснили, как сильно ты хочешь меня порадовать

Нет.

— Тебе уже известны Протеевы чары, — продолжает он, — и ты вполне успешно начала изучение векторов Хагалаза, несмотря на довольно примитивное понимание танатонической теории.

Лестью ты ничего от меня не добьёшься.

Я стискиваю зубы, чувствуя, как его рука проходится по моим волосам, отводя от лица непослушные завитки.

— Поговори со мной, Гермиона.

Дыши.

— Я…

— Да?

— Что вам от меня нужно?

— Я хочу знать, что ты думаешь по этому поводу, малышка... И я непременно об этом узнаю. Тебе ведь не остаётся ничего другого, кроме как размышлять над поставленными перед тобой задачами. К тому же нам обоим хорошо известна твоя отзывчивость к Веритасеруму — на тот случай, если бы у тебя не было иного стимула к… сотрудничеству.

Не могу в это поверить.

— Вы хотите, чтобы я помогла вам с тёмным заклинанием?

— Я не нуждаюсь в твоей помощи в чём бы то ни было, грязнокровка, — обрывает он меня. — Скажем так, меня интересует твой собственный взгляд на некоторые малозначащие вопросы.

Защищённый перчаткой палец очерчивает овал моего лица — от виска до подбородка — и опускается на шею...

Такое чувство, что по коже ползёт огромный жирный слизняк. Я лишь крепче сжимаю ворот мантии.

Он пытается свести тебя с ума.

И чертовски в этом преуспевает!

— Не думаю, что у меня есть перспективы в тёмной магии. Я её не понимаю.

— Ах, но ты поймёшь. — Его пальцы смыкаются на моём горле. — Ведь мы оба знаем, что ты не упустишь возможности научиться чему-то новому, верно?

Нет.

Раз уж ты собираешься продолжать бороться, то не лучше ли было бы выяснить, с чем имеешь де…

НЕТ!

Тёмная магия — зло. Она питается тобой, изменяет тебя до неузнаваемости. Я поняла это после того, как применила к нему Круциатус. Поняла куда больше, чем когда-либо хотела понимать…

— Нет, мистер Малфой, — отвечаю я, стараясь держать спину прямо, не обращая внимания на тепло его руки… тепло его тела, практически касающегося моего. — Я не смогу. Мой мозг не работает в этом направлении.

Он фыркает.

— Похоже, твой мозг не работает вообще! То, что твоим рассуждениям далеко до рассуждений настоящей ведьмы, становится очевидным всякий раз, когда ты открываешь рот. И в этом, Гермиона, вся суть.

Ну и что? Он хочет повлиять на ход моих мыслей? Или собирается меня подкупить и заставить на себя работать, чтобы в дальнейшем продемонстрировать профессору Дамблдору и моим друзьям?

Ни за что.

Но разве вчера он не доказал, что с лёгкостью может заставить тебя хотеть ему угодить?

Нет.

— Ты ведь просто напугана? — говорит он. — Я удивлён, что гриффиндорку способна остановить такая мелочь как страх.

Само собой, я напугана, чёртов манипулятор!

— Не стыдно бояться того, что представляет опасность, — цежу я сквозь зубы.

Он смеётся.

— Очень умно, Гермиона. Теперь ты заговорила как настоящая слизеринка. Но знай: ты ошибаешься. Сама по себе тёмная магия не опасна.

Его палец легонько поглаживает моё горло.

Не прикасайся ко мне!

— Конечно, опасна! Тёмная магия — зло, и я не хочу иметь с ней ничего общего!

Он с шумом втягивает воздух и, развернувшись, в раздражении начинает мерить шагами комнату.

— Ты, грязнокровка, — шипит он, — недалёкая, самонадеянная маленькая идиотка! Ты думаешь, что печёшься о своей так называемой добродетели?! На самом деле ты боишься подвергнуть её испытанию! Вот почему ты делаешь вид, что презираешь Тёмные Искусства!

Ты дура, Гермиона! Какого дракла ты его спровоцировала?!

Потому что он спровоцировал меня! Потому что его пальцы…

Не думай об этом!

Наконец он останавливается напротив. Я стараюсь не шевелиться.

— Ну что же, Гермиона, — произносит он тихо, — давай это обсудим. Что ты станешь делать, если я научу тебя третьему Непростительному?

Применю его к тебе, ты, злобный кусок дерьма…

Он медленно очерчивает линию моей челюсти подушечкой большого пальца.

Не трогай меня!

— Тебе бы хотелось меня убить?

Я не настолько тупа, чтобы отвечать на этот вопрос!

Он ухмыляется, явно намереваясь сказать какую-то гадость.

— Молчишь? То есть, ты не отрицаешь, что и в самом деле рискнёшь провести свою жизнь в Азкабане из-за меня? Я польщён.

Заключением в Азкабан карается применение Убивающего проклятия к человеку…

— Кажется, ты не хочешь об этом говорить? Ну хорошо… Предположим, я не ошибся. Тогда скажи: ты бы считала, что вправе так поступить? Смогла бы убедить себя, что я заслужил, а ты всего лишь восстановила справедливость?

Ну нет, я не собираюсь поддаваться на провокацию!

— И это было бы только началом... В мире так много зла, которое без особых усилий можно исправить с помощью магии... А ты, малышка, настолько уверена, будто научилась разбираться в том, что хорошо и что плохо, не так ли?

Сознаю, что мотаю головой, в то время как он продолжает безжалостно чеканить пропитанные ядом слова.

С меня хватит! Он отравляет всё, до чего может дотянуться, и я больше не желаю его слушать!

— Нет, Гермиона? Может, даже и к лучшему, что ты никогда об этом не узнаешь. Ведь куда проще оставаться в неведении — и тем легче убедить себя в своей непогрешимости, так и не выяснив правды.

Ты ошибаешься. Ошибаешься.

Кончиком пальца он проводит по моей правой щеке.

— Ты страшишься не Тёмных Искусств, малышка. Ты страшишься собственной силы и слабости. Вот чему на самом деле вас учит Дамблдор — бояться, — а вовсе не тому, как стать кем-то кроме посредственности, которую он так ценит.

Нет!

Он снова смеётся — тем негромким смехом, что окутывает меня подобно покрывалу, сотканному из холодного чёрного тумана.

— Ты не отрицаешь этого, Гермиона...

Я дёргаю головой, когда он дотрагивается до моего уха.

— …Но ты слушаешь, не так ли? Хочешь доказать мне, что я ошибаюсь?

Ты ОШИБАЕШЬСЯ, и мне не нужно ничего тебе доказывать!

Едва касаясь кожи, его палец скользит по шее вниз и вправо…

По телу пробегает дрожь.

Заставь его прекратить!

Как?

— Ты боишься хотя бы попытаться, — продолжает он. — Тебе легче заклеймить меня злобным чудовищем, чем признать, что я рискнул бросить вызов самому себе. Сделал то, на что ты никогда не осмелишься.

Теперь его правая рука лежит на моём плече, а палец поглаживает ключицу, и я... Я не могу этого выносить. Всё это ложь, ложь, которую я не хочу больше слушать! Он трус и лицемер, и... Я боюсь не тех вещей, о которых он говорит.

Не только.

Я боюсь его. Того, как он ко мне прикасается. Тяжести его тёплой ладони...

Левой рукой хватаю его за запястье, прямо над перчаткой, и чувствую, как он вздрагивает, словно от удара электрическим током.

Он пытается высвободиться, но я не отпускаю. Уголки его рта кривятся в брезгливой гримасе.

— Ну и что, по-твоему, ты делаешь?!

Я нервно сглатываю и...

— Почему вы боитесь прикосновений?

На долю секунды он буквально каменеет, но тут же приходит в себя и, вырвав руку, грубо толкает меня к стене.

— И что же, — рычит он с угрозой, — заставляет тебя думать, будто я боюсь?!

Отвожу взгляд от перекошенного злобой лица.

Что ты натворила?!

Я должна была это сказать.

И чего ты этим добилась?

Подцепив мой подбородок указательным пальцем, он вынуждает меня поднять голову.

— Я хочу услышать ответ на свой вопрос, Гермиона.

Его голос очень тих — и так же неумолим, как острый нож, вспарывающий горло беспомощного кролика.

— Я…

— М-м?

Он задирает мой подбородок ещё выше, практически впечатывая меня затылком в грубый камень.

Ты должна сказать ему правду.

— Вы... сердитесь, когда я до вас дотрагиваюсь, — бормочу я, глядя мимо него. — И вы прикасаетесь ко мне только в тех случаях, когда на вас перчатки, или когда темно, или... или...

Или когда ты стоишь сзади. Когда тебе не нужно смотреть...

Повисает томительная пауза.

— Так-так-так, — произносит он наконец. — Что за любопытная теория... Проведём небольшой эксперимент?

Меня начинает тошнить.

Какого дьявола ты не держала язык за зубами?!

Но то, как он ко мне прикасается!

По-твоему, это лучше?

Ладонью он накрывает мои пальцы, судорожно вцепившиеся в мантию в безуспешной попытке соединить расползающиеся куски материи, и улыбается своей кошмарной, вселяющей ужас улыбкой.

— Полагаю, мы можем обойтись без ложной скромности, не так ли?

Я не сопротивляюсь, когда он принуждает меня выпустить мантию. Не сопротивляюсь, когда он заводит мои руки за голову и прижимает к стене, удерживая в таком положении левой рукой.

Меня охватывает странное оцепенение.

— Следовательно, Гермиона, ты предпочитаешь, чтобы было вот так?

Слова как будто застревают у меня в горле, поэтому едва заметно качаю головой.

— Нет? — переспрашивает он. — Могу то же самое сказать и о себе. Но ты — заметь — настаивала.

Его палец скользит по моей коже, обрисовывая шрам на левой щеке, и я заливаюсь краской. Отвернувшись, опускаю взгляд...

И замечаю, что мантия сползла ещё ниже и теперь едва прикрывает соски.

Разве это имеет значение? Не то чтобы он не видел тебя обнажённой…

Но… но…

Я наблюдаю, как чёрные пальцы сминают ткань, полностью оголяя мою грудь… И содрогаюсь, не в силах совладать с охватившим меня отвращением.

— Стой смирно! — бросает он отрывисто. — Это и так достаточно неприятно, поэтому не делай всё ещё хуже!

Отворачиваюсь влево, пряча лицо в изгибе вытянутой над головой руки…

И ощущаю прикосновения гладкой тёплой кожи его перчатки — под подбородком, ключицей и…

О нет.

Смотрю вниз...

...и вижу распластанную на моей груди руку, напоминающую мерзкого пятилапого паука.

Нет.

Отвожу взгляд от его пальцев и теперь пялюсь в каменный пол.

Этого. Не. Происходит.

По крайней мере, это не Круциатус.

Пальцы сжимаются сильнее, и я прикусываю губу, стараясь дышать ровно и не обращать на него внимания...

Но ему, конечно же, не нравится, когда на него не обращают внимания.

— Ну же, Гермиона, — бормочет он, — как, по-твоему, я должен на тебя смотреть, если ты не смотришь на меня?

Хочу, чтобы он прекратил называть меня Гермионой.

Очень медленно поднимаю голову, и он берёт меня за подбородок, вынуждая заглянуть ему в лицо, наполовину сокрытое в тени.

В его глазах не отражается ничего, кроме серой, лишённой красок пустоты.

— Так-то лучше. Я хочу, чтобы ты держала голову поднятой и не смотрела вниз. Это понятно?

Я киваю, чувствуя, как дрожат губы.

— Хорошо.

Его рот кривится в презрительной усмешке, когда он проходится по мне взглядом, и лишь ценой неимоверных усилий я заставляю себя стоять не шевелясь.

Не глядя.

Но тут он тянется ко мне и легонько дотрагивается... Я всё же вздрагиваю — ничего не могу с собой поделать, — а он убирает палец и ухмыляется.

— Однако, — говорит он, — это не совсем то, чего тебе хотелось, верно?

Мне нечего на это ответить.

Он подносит правую руку ко рту и расстёгивает перчатку своими крепкими белыми зубами, ни на миг не разрывая зрительного контакта.

Я не хочу, чтобы он ко мне прикасался.

— Хм-м, — он смотрит на перчатку, потом опять на меня и на свою левую руку, удерживающую обе мои. — Сейчас я тебя отпущу, но ты останешься стоять на месте. Сделаешь это для меня?

Снова киваю.

Можно подумать, от меня что-то зависит...

— Я тебя не слышу.

— Да, — отвечаю я — и сама себя едва слышу.

— "Да" кто?..

Ох, бога ради! Ублюдок. Конченый, больной на всю голову ублюдок…

— Да, мистер Малфой.

Я хочу забиться в тёмный угол и умереть.

— Не смотри на меня так. Я делаю это только потому, что ты меня попросила.

Встречаю его взгляд с высоко поднятой головой, со всей дерзостью, на какую только способна, но чувствую, как унижение растекается по лицу жарким румянцем.

Этот раунд остался за ним, и он это знает.

Отпустив меня, он отступает на шаг и стаскивает перчатку, не отводя глаз ни на секунду, пока я продолжаю стоять неподвижно, с вытянутыми над головой руками.

— Мне шестнадцать, мистер Малфой.

Он замирает напротив меня с перчаткой в руке.

— И что же?

— Для вас это ничего не значит?! Бога ради, я ведь одного возраста с вашим сыном, как вы можете…

Заставляю себя умолкнуть.

То, что сейчас происходит — гнусно и отвратительно, и я хочу, чтобы он ПРЕКРАТИЛ, но истерика ни к чему не приведёт.

Он хмурит брови.

— Ах да, шестнадцать… Что ж, давай посмотрим, — с этими словами он касается моего лба указательным пальцем левой руки — той, что осталась в перчатке. — Достаточно взрослая, чтобы владеть весьма любопытной информацией... — Подняв руку, он начинает поглаживать моё запястье. — Достаточно взрослая, чтобы наколдовать вполне приемлемый Круциатус — не говоря уже о других, не менее интересных заклинаниях. Иными словами, достаточно взрослая, чтобы представлять опасность. — Он ухмыляется. — И достаточно взрослая, чтобы привлечь внимание мировой звезды квиддича, став предметом обсуждения в колонке сплетен "Магического еженедельника". И… — тут он опускает взгляд ниже. — Ты уже вышла из детства, Гермиона, и стоишь на пороге взрослой жизни. Самый что ни на есть замечательный возраст, ты не находишь?

В полумраке его зрачки кажутся огромными, и в них, словно в зеркальной глади тёмного пруда, я вижу собственное отражение.

— Стой здесь, — говорит он.

Можно подумать, у меня есть выбор.

Он направляется к столу, и я рискую бросить мимолётный взгляд на его руки.

Он расстёгивает левую перчатку.

Мне бы хотелось, чтобы Малфой был здесь. При нём он не стал бы этого делать... Уверена, что не стал бы.

Он возвращается и, остановившись на расстоянии вытянутой руки, поедает глазами каждый дюйм моего тела — там, где он запретил мне смотреть.

Мышцы ноют он напряжения, и я чувствую себя совершенно по-дурацки, просто стоя здесь и позволяя ему играть в его маленькие грязные игры, когда он делает вид, будто бы я хочу, чтобы он меня трогал. Мне нужно было пошевелиться, переступить с ноги на ногу в тот момент, когда он находился у стола, чтобы продемонстрировать, что плевать мне на его запреты и нет, я не желаю его прикосновений...

Он подступает ближе — так, что практически нависает надо мной, — и перехватывает мои запястья левой рукой. Теперь я чувствую тепло его незащищённой кожи...

И могу сказать, что это касание — кожа к коже — ощущается совершенно иначе.

Я бы хотела отвернуться, смотреть куда угодно, лишь бы не в это равнодушное лицо, но вижу в его глазах нечто такое, что привязывает меня сильнее любых, даже самых крепких пут.

— Очень хорошо, Гермиона, — говорит он, и его голос звучит куда резче и грубее обычного. — Скоро ты будешь даже более послушной, чем домашние эльфы, верно?

Скотина!

Мне хочется его ударить, но, стоя перед ним пришпиленной к стене его рукой и... взглядом, я не в состоянии двинуть даже пальцем.

Я вздрагиваю, когда он, усмехаясь, тянется ко мне и заправляет волосы за уши.

— Думаю, что такая славная девочка заслуживает награды. Что скажешь?

В таком случае можешь меня отпустить.

Ну да, как же.

Его пальцы скользят по моей груди — совсем как тогда, когда он в темноте прижимал меня к двери ванной комнаты... Разве что тогда меня прикрывала мантия, и ткань, хоть и тонкая, всё же служила мне какой-никакой защитой.

Теперь же...

Он всё ещё следит за выражением моего лица — так же, как и я всматриваюсь в его, пытаясь разглядеть в нём хоть какой-то признак... сама не знаю чего. Не хочу знать. Мне кажется, что сейчас в целом мире не существует ничего, кроме его чуть прищуренных глаз, идеально очерченных бровей и крошечной морщинки, притаившейся в уголке его рта... Этих тёплых пальцев, вырисовывающих узоры на моей коже.

Лёгким, практически невесомым прикосновением он дотрагивается до самого кончика моего соска и... я рада, что он запретил мне смотреть.

Его левая бровь приподнимается на миллиметр.

Он обхватывает сосок, и я чувствую... нет, не боль, а странное напряжение, и мне приходится собрать всю свою волю в кулак, чтобы не начать вырываться и тем самым не ухудшить положение.

Его взгляд не отпускает меня ни на секунду.

Он слегка сжимает пальцы и внезапно всё моё тело, каждый мой мускул сотрясает пронзительно-сладкая дрожь. Задохнувшись, я отшатываюсь к стене, царапая голые плечи о шершавый камень.

Не то чтобы это было... больно.

Хотя лучше бы болело.

Уголки его рта кривятся в усмешке.

— Знаешь, Гермиона, ты была права. Намного интереснее наблюдать, как ты реагируешь.

Так тебе нужна моя реакция?!

Прожигаю его свирепым взглядом.

— О, — в притворном изумлении он приподнимает брови. — Тебе не нравится?

Я не отвечаю. Любой мой ответ загонит меня в ловушку.

— Жаль, — продолжает насмехаться он. — Потому что я начинаю находить это забавным.

Что, чёрт его побери, он подразумевает под "начинаю находить"?! Как вообще он может быть настолько высокомерным, пугающим и гнусно-мерзко-отвратительным одновременно?!

Я больше не могу этого выносить. Не могу смотреть ему в глаза, видеть их жадный блеск... Отворачиваюсь в сторону, но всё так же слышу его запах — не тот запах увядших роз и прелой травы, а его запах, запах его кожи, который кажется сильнее и резче обычного.

— Посмотри на меня.

Я вынуждена повиноваться.

Меня трясёт как в лихорадке, и он наверняка это замечает.

— Ах, малышка, — шепчет он, — ты и в самом деле восхитительна.

Его рука соскальзывает по моему животу.

Нет. Прошу, не надо.

Он улыбается.

— Помнишь тот день, когда мы встретились в книжной лавке?

Как я могла забыть свой худший кошмар, ставший вдруг реальностью?

Кошмар, который я считала самым худшим...

— Да, — продолжает он, — тогда ты действительно произвела на меня впечатление — дрожащая, краснеющая, ненавидящая меня до глубины души... Говорящая мне то, чего я никогда не должен был от тебя узнать... И я очень рад, что теперь мы можем углубить наше знакомство. А ты рада?

Что он ждёт, чтобы я ему ответила?

Его рука перемещается ещё ниже, и он всё ещё смотрит, и... Как он может?!

Я смаргиваю набежавшие слёзы, а он ухмыляется.

— Что ж, мне очень жаль, что я не оправдываю твоих ожиданий, — говорит он. — Потому как ты целиком и полностью оправдываешь мои.

Он наматывает мои волосы на кулак и заставляет высоко поднять голову, так что всё, что я вижу теперь — каменный потолок и склонившееся надо мной лицо.

Пытаюсь отвернуться, но он меня удерживает.

— Скажи мне, малышка, — произносит он еле слышно. — Как мы можем сделать наш эксперимент… интереснее для тебя?

Господи.

— Прошу вас, не делайте этого.

— И чего, скажи мне на милость, ты не хочешь, чтобы я делал?

Я...

Его лицо в каких-то дюймах от моего. Так близко, что я чувствую на себе его дыхание... Слышу, как он втягивает в себя воздух.

Слишком резко. Слишком быстро.

Нет. О боже, нет.

Я мотаю головой, стараясь увернуться, но тщетно. Он лишь сильнее дёргает меня за волосы, и на глаза снова наворачиваются слёзы...

Кончиками пальцев он стирает с моей щеки предательскую влагу и обрисовывает контур моего рта...

...приоткрытого в бесплодной попытке усмирить сбивающееся от боли дыхание.

Я крепко сжимаю губы, и он издаёт негромкий смешок.

— Ах, Гермиона, тебе так нравится играть в сопротивление? — Его голос падает до шёпота, словно он разговаривает с самим собой. — А впрочем, общение с тобой утратило бы изрядную долю своего очарования, веди ты себя иначе...

Он проводит по моим губам подушечкой большого пальца.

— Так что же, — шепчет он, — проверим, насколько эффективно твоё сопротивление на самом деле?

В очередной раз пытаюсь вывернуться из захвата, однако вцепившиеся в подбородок жёсткие пальцы возвращают меня к действительности, где нет ничего, кроме неумолимо приближающегося жестокого лица, жадно поблёскивающих глаз и хищно искривлённого рта, который он облизывает кончиком языка...

Он не станет. Только не с грязнокровкой.

Он наклоняется ещё ближе, а я… Я не свожу с него взгляда, как будто пытаюсь удержать одной лишь силой своего желания.

Он улыбается.

Я смеживаю веки.

И... ничего.

Меня ощутимо потряхивает, несмотря на все мои усилия стоять неподвижно.

И ничего.

Неожиданная пощёчина едва не сбивает меня с ног, практически вминая в стену, и я потрясённо распахиваю глаза.

Но…

— Так что же, — рычит он, — ты думала, будто сможешь меня обольстить, магглокровная шлюха?!

Он спятил!

Инстинктивно подаюсь назад, а он надвигается на меня с занесённой для очередного удара рукой. Он сошёл с ума, не знаю почему, мне просто нужно держаться подальше до тех пор, пока он не успокоится...

Но у него есть палочка — и это всё меняет.

— Локомотор Мортис!

Пару мгновений я ещё пытаюсь удержаться на ногах, отчаянно цепляясь за неровности и трещины между плитками, но теряю равновесие и, выставив вперёд руки, со всего размаху впечатываюсь в каменный пол бедром и вдобавок подворачиваю запястье.

Давясь слезами, я стараюсь отползти как можно дальше, спрятаться от него под столом...

— Не беги от меня, ты, маленькая дрянь! — орёт он. Из его рта вылетают капельки слюны. — Только что ты никуда не убегала!

Его лицо буквально перекошено от ярости.

— Нет... Нет, вы всё не так поняли...

— Заткнись!

Он взмахивает палочкой и я взвизгиваю, когда невидимый кнут Флагеллуса попадает по моей обнажённой груди, рассекая кожу как раз в том месте, где меньше минуты назад были его пальцы.

— Заткнись, я сказал!

Внезапно желудок ухает куда-то вниз, и я зависаю в воздухе, судорожно хватаясь за пустоту... Ударяюсь о стену и

больбольболь

сползаю на пол.

— Ты жалкая, самонадеянная грязнокровная сука!

Он швыряет меня о стену, снова и снова, и я ору прекратите, остановитесь!

а он смеётся как безумный а-а, теперь ты хочешь, чтобы я прекратил!

и продолжает швырять

и кажется, эта боль

не закончится никогда

Обхватив голову руками, заклинаю его остановитесь хватит перестаньте перестаньтеперестаньте

И он останавливается.

Я валяюсь на полу бесформенным комом, будто выброшенная за ненадобностью тряпичная кукла. Шевелиться больно. Дышать больно... Больно просто лежать. Предательские слёзы катятся из-под сомкнутых ресниц, прочерчивая на щеках солёные дорожки.

Словно сквозь вату, слышу звук шагов, останавливающихся рядом со мной.

Вздрагивать больно.

Схватив меня за волосы, он приподнимает мне голову и оттягивает веко. Глаза застилает пелена слёз, и я несколько раз моргаю…

И снова зажмуриваюсь: не могу на него смотреть.

— Проклятье, — бормочет он. — Проклятье.

Раздаётся хлопок аппарации и я остаюсь одна.

Я не в состоянии пошевелиться, поэтому мне не остаётся ничего другого, кроме как ждать его возвращения — и надеяться умереть до его прихода... Совсем как тогда, когда я лежала в темноте, обездвиженная Петрификусом, и размышляла: очнётся та змея первой или нет.

Я бы предпочла змею, но вместо этого пришёл он и убил её.

Секунду назад я думала, что он убьёт и меня…

Мне бы этого хотелось.

...размазав по стенам своей темницы. Как он поступил со змеёй.

И это выражение слепой неконтролируемой ярости на его лице... Словно тогда он хотел убить вовсе не змею. И чуть раньше... то, с каким самодовольством он наблюдал за мной, тот особенный тон его голоса…

Я... Мне не нравится ход моих мыслей, и я позволяю боли вытеснить их без остатка, чтобы попытаться сосредоточиться на чём-нибудь ещё.

Сосредоточься на свете.

Он не погасил свет и оставил книгу — я вижу её лежащей на краешке стола, хотя едва ли смогу до неё дотянуться...

Не то чтобы мне этого хотелось.

Может, именно этого хотел он?

Неважно.

Важно.

Если в его планы не входило оставлять свет включённым, то и книгу, получается, тоже... Выходит, он просто её забыл?

Ну разумеется! Ты знаешь его достаточно хорошо, чтобы заметить разницу!

Да.

О боже.

Я закрываю глаза и жду.

Жду, купаясь в океане боли...

И жду.

И жду...

Не знаю, что я чувствую: прикосновение руки к основанию шеи — или ещё одну разновидность боли, раздирающей меня в клочья? И слышу ли я собственный жалобный стон оттого, что мою ногу сдвинули, — или же новый аккорд в симфонии страдания, звучащей у меня в голове? Как не знаю, что именно: поток солнечного света — или кислоты? — омывает моё тело, даря покой и тепло...

Избавление от боли сродни сладкой муке, и я дрожу, рыдая от облегчения.

Не могу на него смотреть...

Но я должна посмотреть и поблагодарить за то, что он меня вылечил. Возможно, мне не следовало бы испытывать признательности, но я ничего не могу с собой поделать.

Сейчас мне не больно, и это единственное, что имеет значение.

Неправда.

Теперь легко говорить...

Однако я не произношу ни слова. И он тоже молчит, хотя продолжает сидеть на корточках рядом со мной, пока мои рыдания не утихают.

А когда я осмеливаюсь поднять на него глаза, он не улыбается — понятия не имею, почему я решила, что он станет смеяться, — и выглядит... закрытым. И куда бледнее обычного.

Он убирает руку с моего плеча, резко поднимается и жестом приказывает мне сделать то же самое.

Дрожащими пальцами пытаюсь соединить обрывки мантии, но он останавливает меня взглядом.

— Не беспокойся, грязнокровка, — выплёвывает он. — Меня это не интересует.

И всё же он смотрит — пусть и без тени прежней насмешки, — словно бросая вызов самому себе...

На его щеке дёргается мускул.

И тогда он кладёт руку на моё голое плечо. В этом чувствуется какая-то неловкость, однако его глаза, когда я в них заглядываю, снова лишены выражения — так же, как и его лицо. Будто он смог укротить бушевавшую в нём ярость, но теперь я знаю, что дикий зверь скрывается где-то внутри, и это знание делает меня на сотню лет старше.

И ещё, видит Бог, я надеюсь, что он больше никогда не станет допрашивать меня с помощью Веритасерума, потому как не могу даже представить, что он со мной сделает, когда догадается, что мне об этом известно...

Хочу верить, что ошиблась, но продолжаю смотреть, боясь убедиться в обратном.

А затем он улыбается — и даже это выглядит абсолютно бессмысленным.

— Так-так-так, малышка, — говорит он тоном, в котором проскальзывают нотки его всегдашнего превосходства. — Кажется, для тебя не существует пределов дозволенного?

А для тебя?

Я выдерживаю его взгляд, и на его губах мелькает леденящая кровь ухмылка.

— Ох, Гермиона, уверен, что это не так, и мы отыщем их вместе — ты и я.

От этих слов моё тело покрывается мурашками, а ноги как будто примерзают к полу, словно он наложил на меня особую разновидность Петрификуса. Я всё так же всматриваюсь в его пустые глаза, притворяясь, что это мой собственный выбор, а не страх, что не даёт мне отвернуться.

Он снова ухмыляется.

— Думаю, тебе пора вернуться в постель.

Я поворачиваюсь и направляюсь к кровати в мёртвой тишине, нарушаемой лишь бешеным стуком моего сердца. Отчасти я готова к тому, что он прикажет мне лечь поверх одеяла, но он позволяет мне укрыться, и я натягиваю одеяло до самого подбородка.

Так, будто это может послужить настоящим убежищем.

Он склоняется над постелью, в то время как я наблюдаю за каждым его движением, словно парализованная ужасом жертва, которая следит за подбирающимся к ней хищником и ждёт подходящего момента, чтобы попытаться спастись... Вот только бежать здесь некуда.

Он тянется к моему лбу — и я буквально цепенею.

Он издаёт негромкий смешок.

— Ты не боишься прикосновений, верно?

Я не свожу с него взгляда, а он приглаживает мои волосы, мимоходом задевая висок.

Выпрямляется.

Достаёт палочку.

Улыбается.

Он хочет видеть, что я боюсь, и я демонстрирую ему свой страх сполна, иначе будет только хуже, а он в любом случае добьётся желаемого.

Он поднимает палочку.

— Нокс.

Я не должна бояться темноты. Не должна. Это та же комната, что была раньше...

Но комната с ним и без него — два совершенно разных помещения.

Я лежу очень тихо, но не слышу ничего, даже звука его дыхания.

Внезапно к моему горлу прижимается палочка, и я подпрыгиваю, задохнувшись от боли и ужаса.

— Ляг и лежи смирно!

Я повинуюсь, обнаружив, что всё же могу дышать.

— Тебе страшно, малышка? — спрашивает он шёпотом.

— Да, — шепчу я в ответ.

— Хорошо. Тебе должно быть страшно, и ты знаешь почему, не так ли?

Ну разумеется, чёрт бы тебя побрал, ты не раз и не два объяснил мне причины!

— Потому что, — продолжает он, — я могу сделать с тобой всё, что захочу. Ты это понимаешь?

— Да.

Однако есть вещи, которых ты не станешь делать. Теперь я это знаю.

— И ты будешь слушаться меня во всём?

— Да.

До тех пор, пока мне не выпадет шанс поступить иначе.

— Видишь, Гермиона? Ты принадлежишь мне.

Я не отвечаю, и его палочка пребольно впивается в моё горло.

Я с шипением втягиваю в себя воздух, но продолжаю держать рот на замке.

— Ты не отрицаешь этого, Гермиона.

Тишина.

Мне нужно что-то ему ответить — своим упорным молчанием я делаю только хуже, — но не могу себя заставить признать...

— Похоже, нам придётся кое-что прояснить, — произносит он с оттенком раздражения. — Поэтому позволю себе выразиться немного иначе. Ты здесь находишься в моей абсолютной власти. Это понятно?

— Да! — хриплю я задушено.

О да, я понимаю. Понимаю куда больше, чем ты когда-либо хотел, чтобы я понимала.

Он убирает палочку, и я вдыхаю полной грудью прохладного сырого воздуха.

— Превосходно, — говорит он. — Обливиэйт.

Вздрогнув, я просыпаюсь и несколько мгновений слепо таращусь в окружающую меня темноту.

Глупо. Я знаю, что ничего не увижу, и зрение — последнее, на что я должна полагаться.

Затаив дыхание, я прислушиваюсь... Комната как будто дышит.

Он здесь. И всё ещё темно.

В тот раз, когда он приходил в темноте…

Нет. Только не снова.

Неожиданно раздаётся хлопок, который заставляет меня задохнуться.

Но сколько я потом ни вслушиваюсь, до меня не доносится ни звука.

Что он тут делал?

В очередной раз пытался свести тебя с ума. Успокойся и ложись спать.

Но... что если он ушёл только потому, что я проснулась?

Проходит немало времени, прежде чем я перестаю трястись и позволяю молчаливой тьме принять себя в объятия сна.