Invictus (гет)

С трудом открываю глаза.

Я что, задремала?.. Что там со временем?

На плече лежит странная теплая тяжесть. Она исчезает, как только я поднимаю голову.

— Спишь — вместо того, чтобы учиться? — раздается за спиной холодный голос, и я в панике оборачиваюсь.

То была его рука?!

Он наблюдает за мной с нечитаемым выражением.

— Это так ты впечатляла своих преподавателей? — его губы кривит усмешка. — Поднимайся.

Я подчиняюсь, растирая затекшую шею. От слабости подгибаются коленки.

Перед тем, как отключиться, я читала... Но что?

Нечто важное, или я только думала, что важное, или...

Он вернулся, а это значит, что...

Время вышло! И я до сих пор не понимаю.

Он указывает мне на стул, и я занимаю привычное место. Он также садится.

— Ну что же, грязнокровка, продолжим, — произносит он, улыбаясь мне поверх переплетенных пальцев. — Добрый вечер.

На мгновение я теряюсь.

— А он добрый? То есть... Добрый вечер.

Накручиваю на палец локон и легонько дергаю, чтобы окончательно проснуться.

Это нелепо. Что за игру он затеял?

Нарочито-небрежным жестом он наколдовывает два кубка и, взяв один из них, подносит его к губам, делая неторопливый глоток.

— Хочешь пить?

Что?

Ему и впрямь надоело быть конченым ублюдком — или же он решил напоить меня еще какой-нибудь гадостью?

— Я...

Пожав плечами, он взмахивает палочкой и кубок исчезает.

— Как хочешь.

Он со стуком захлопывает лежащую перед ним книгу и проводит по истрепанному корешку пальцем.

Замечаю, что он снова надел перчатки.

— Ну как, ты справилась с заданием? — спрашивает он. — Мне прямо не терпится услышать, что ты мне скажешь.

Во рту становится так сухо, что язык буквально прилипает к нёбу.

— Я... Могу я задать вопрос?

— Нет.

— Но в книге ни слова о драконьей кр...

— Я сказал нет, — обрывает он меня. — Можешь озвучить свои соображения, а я тебя поправлю. — Он ухмыляется, вертя палочку в правой руке. — Не находишь, что уроки запоминаются куда лучше, когда тебя исправляют, чем если просто говорят верный ответ?

Определенно, ему не надоело быть конченым ублюдком. Что я ему скажу?

— Надеюсь, ты не теряла времени даром? — продолжает он. — Ибо если тебе нечего со мной обсудить, мы могли бы поискать альтернативные подходы к решению проблемы...

Я тебе покажу “альтернативные подходы”!

— Вы индуцировали фоновый дисбаланс, чтобы создать дополнительную эмоциональную связь, которая перенаправила бы вторичную производную вектора Хагалаза в его дегенеративную позицию.

Говоря это, я пользуюсь сухим языком формального рунического анализа... хотя с тем же успехом могла бы заорать: ”Ты, подонок, заставил меня ненавидеть и бояться тебя так сильно, что я едва не спятила! И реагировать на твои слова и действия именно так, как нужно было тебе!”

Однако сдерживаюсь, несмотря на то, что по горло сыта его покровительственным тоном.

Еще посмотрим, чья возьмет, тем более что за последние несколько часов я вполне разобралась в терминологии.

Пару секунд он смотрит на меня, не говоря ни слова, после чего спрашивает:

— Зачем?

— Чтобы вы смогли перевести мое поле Хагалаза в его деструктивное состояние и получить от меня требуемые эмоциональные отклики.

Иными словами, заставить меня думать, что я никчемная, никому не нужная грязнокровка, которую никто не соизволил предупредить о существовании тварей вроде тебя, из-за чего я вынуждена была уничтожить собственную палочку.

— С какой целью?

— Чтобы поместить испытываемые мною эмоции в осадок зелья.

— Каким образом?

— С помощью заклинания Эффундуса.

— Которое делает что?

— Ну... — я запинаюсь. — А разве не это?

— Поясни.

— Я... я не знаю.

— Этого недостаточно, грязнокровка. Протяни руку.

В адресованной мне улыбке притаилось обещание. Внутренне сжавшись, я протягиваю руку, но вместо боли чувствую практически невесомое прикосновение его волшебной палочки, отозвавшееся в кончиках пальцев легким покалыванием.

— Ты кое-что пропустила, малышка, — говорит он тихо, вырисовывая крошечные окружности в центре моей ладони. — Ты ведь пыталась переступить линию?

— Да.

— Тогда скажи: то, что ты испытывала, было всего лишь “эмоциональным откликом”?

— Нет. Это было...

Вздрогнув, я замолкаю, когда покалывание в руке сменяется странным щекочущим ощущением.

— Продолжай. И не шевели рукой.

— Словно...

Словно я побывала в Аду. Не хочу об этом думать.

— Боль? — шепчет он.

Я киваю.

— Что-нибудь еще?

— Я просто чувствовала, что не должна туда идти.

Он усмехается.

— Превосходно.

Неожиданно хлесткий удар рассекает мою ладонь, и, задохнувшись, я отдергиваю руку.

— Положи руку на место, грязнокровка, мы еще не закончили.

Нехотя повинуюсь. Мои пальцы согнуты, и он распрямляет их палочкой, прижимая к столу. Поперек ладони отчетливо проступает след от удара.

— На самом деле индуцирование подобного состояния Хагалаза преследовало две цели, — произносит он, обводя рубец кончиком палочки. — Об одной ты... догадалась. Второй целью было направить само заклятие Эффундуса.

Я едва удерживаюсь от крика, когда на ладонь обрушивается еще один удар.

— Теперь ты наверняка это запомнишь, верно? — ухмыляется он и трогает новый рубец, краснеющий на моей дрожащей руке.

— Д-да...

— Как работает заклинание?

Господи, да я понятия не имею!

А ты подумай.

Мысленно возвращаюсь к тому, что произошло. Представляю кокон из сине-зеленых светящихся нитей, вытекающих из его палочки и проходящих сквозь меня... и попадающих прямиком в котел.

— Оно... связало нас... в каком-то смысле, — отвечаю я медленно.

На долю секунды его лицо каменеет.

— Хм-м. Думаю, что так, — кивает он, расслабившись. — Зачем?

— Чтобы... вы могли направить вектор?

— Разумеется. Но ты забыла упомянуть о весьма любопытном побочном эффекте, благодаря которому ты стала куда более чувствительной к тому, что я тебе говорил.

Удар — и третий рубец появляется поперек первых двух. Глотая слезы, второй рукой я хватаюсь за сидение стула с такой силой, что белеют костяшки пальцев.

Он не увидит моей слабости.

— Ах, малышка, ты так бурно реагируешь, — насмехается он. — Но ты продолжай.

Продолжать? Что же делает заклинание?..

Эффундо — я наполняю...

— Заклинание... перенесло мои чувства и эмоции... — Господи, как же трудно говорить об этом вот так! — …в зелье.

С этим вроде бы все ясно, но, по его словам, поле Хагалаза направляет заклинание. Как?

Я вспоминаю прочитанное.

Разрушение… расстройство ума…

И внезапно до меня доходит.

Деструктивная сила направлена не на меня.

Вернее, не только.

— Чтобы заклинание смогло перенаправить мои… реакции в котел, сначала их нужно было отделить от… меня? — Несмотря на то, что теперь я понимаю, каждое слово дается мне с трудом. — Вы использовали деструктивное состояние поля, чтобы разорвать связь.

Интересно, как долго длится эффект? Неужели мои эмоции до сих пор уплывают непонятно куда?

Думаю, нет. Это происходило во время действия заклинания.

Или?..

— Очень хорошо, грязнокровка, — говорит он, нарочито растягивая слова. — Хотя... как я посмотрю, тебе снова требуется помощь?

Удар приходится в точности на предпоследний рубец, и я вскрикиваю от боли.

— Как, по-вашему, я должна вспоми...

— Заткнись! И прекрати скулить, а не то завопишь по-настоящему!

Даже легкое прикосновение его палочки к опухшей ладони заставляет меня задрожать. Взгляд цепляется за грубую поверхность стола, обтрепанные края книги... я смотрю куда угодно, только не на него.

— Уверен, малышка, теперь ты сможешь ответить на вопрос о драконьей крови самостоятельно.

Внезапная смена темы разговора застигает меня врасплох.

Или нет? Если заклинание Эффундуса отделяет мои ответные реакции от меня, то кровь дракона...

— Это связующий компонент, — отвечаю я, невольно покосившись на рассыпанный по полу порошок, — который должен был... соединить мои чувства... с зельем.

Высушенная кровь, излучающая волны боли и страданий...

— Не совсем так, грязнокровка.

Не совсем?!

Удар — и на этот раз я кричу в голос. Моя рука превратилась в отбивную, еще немного — и раны начнут кровоточить, а он требует, чтобы я описывала принцип действия зелья?!

Он молча наблюдает за мной, и его губы сжимаются в тонкую линию.

— Я же сказал, — цедит он наконец, — чтобы ты вела себя тихо.

Господи, что он собирается делать?!

— Я... мне очень жаль, — бормочу я, опуская голову.

Прошу тебя, пусть этого будет достаточно.

Пусть он решит, что я раскаиваюсь... Хотя на самом деле мне стыдно за то, что пришлось перед ним извиняться.

— О да, грязнокровка, ты пожалеешь.

По крайней мере, сидя с опущенной головой, я не вижу его глумливую усмешку.

Он мерзкий, подлый... и ему определенно нравится меня мучить. Так почему он должен притворяться, будто для него имеет значение, что я говорю или делаю?

— Помнишь, я рассказывал, что Темный Лорд изобрел тринадцатый способ применения драконьей крови?

— Да.

Он смеется.

— В действительности тринадцатый способ — это не что иное, как комбинация шестого и двенадцатого способов... Откровенно говоря, я так и не выяснил: Его Темнейшество придумал этот способ, чтобы хоть в чем-то переплюнуть Дамблдора — или же Ему просто по душе число тринадцать?

У меня пропадает дар речи.

Он правда только что это сказал? Он же один из них... Пожиратель смерти. Разве он не должен пресмыкаться у ног своего господина, жадно ловя каждое его слово?

— Как бы там ни было, — продолжает он ледяным тоном, — этот способ принято называть тринадцатым. Думаю, Лорд занимался его разработкой и усовершенствованием, путешествуя по Албании. Для тебя ведь не секрет, что половина из двенадцати способов относится к связующим заклятиям? Остальные используются с куда большей изобретательностью — и в некоторых случаях с прямо противоположной целью.

Он делает паузу — словно ждет моего ответа, — и я торопливо киваю. Уж лучше слушать его импровизированную лекцию в качестве благодарно внемлющей аудитории, чем подвергаться пыткам и унижениям.

— Таким образом, тринадцатый способ применения драконьей крови сочетает в себе два других. С его помощью душа — или какая-то ее часть, вроде воспоминания, — прикрепляется к объекту или месту, создавая достаточно свободную — и в то же время нерушимую связь.

Выходит, та штуковина на полу... мои воспоминания могут действовать на расстоянии, раздувая и подпитывая мой страх, но при этом будут связаны с местом, помеченным остатками зелья.

Он рассматривает мою вытянутую руку, и я непроизвольно напрягаюсь в ожидании очередного удара. Заметив это, он качает головой.

— Нет, малышка, думаю, нам пора переходить к закреплению пройденного материала. Я хочу увидеть, как ты пересекаешь линию.

— Нет! — я почти кричу. — То есть... я не могу!

— Можешь и станешь, — ухмыляется он. — Сейчас же.

Боже мой, я не могу, на самом деле не могу! Почему он мне не верит?! Стоит ему увидеть...

Во рту у меня пересыхает.

Что он предпримет, если я откажусь подчиняться?

Лучше тебе не знать.

У меня есть два пути — и оба ведут в никуда.

— Я жду.

Какой смысл возражать и приводить аргументы, если он не станет меня слушать?

Поднявшись, я закрываю глаза и, едва переставляя ноги, бреду в указанном направлении. Стараюсь ни о чем не думать, но в голове, словно колокол, звенит одна-единственная мысль: “Не могу, не могу...”

В какой-то момент я сознаю, что не в силах двинуться дальше. Что-то — возможно, инстинкт самосохранения — пытается удержать меня на месте, и мне приходится буквально отдирать ноги от пола, зная, что дикая, выворачивающая наизнанку боль поджидает где-то рядом...

— Ты почти на месте, малышка, — в его голосе звучит издевка. — Осталось каких-то пару дюймов.

— Н-не м-могу!

Из горла помимо воли вырывается жалобный всхлип. Мои глаза по-прежнему закрыты. Не хочу видеть, как близко я подошла...

Слышу скрип отодвигаемого стула.

Шаги.

Я вздрагиваю, когда он обходит меня по кругу.

Обходит?

Распахнув глаза, я смотрю на него, стоящего по другую сторону линии, и даже не пытаюсь скрыть потрясения.

— Все верно, грязнокровка, — говорит он. — Я ничего не чувствую, потому что принадлежу волшебному миру.

Что это значит?

Он возвращается и останавливается за моей спиной.

— Как я уже сказал, — шипит он мне в ухо, — ты почти на месте...

И толкает меня вперед.

— Нет!

Заклинание успевает лизнуть меня за босые пятки, но в последний момент я ухитряюсь вывернуться... Почти. Он хватает меня за руку чуть пониже локтя и рывком притягивает к себе.

— Бог ты мой, — теперь он держит меня обеими руками за запястья, — кажется, кто-то проявляет непослушание?

Нетнет... Господи, умоляю, не дай ему отыграться на маме и папе!

— Это не так! Прошу вас... я сделаю все, что вы хотите, только не... я не могу!

Я извиваюсь как сумасшедшая, стараясь высвободиться из мертвой хватки, но он слишком силен для меня, и я знаю, что это бесполезно.

Он оттесняет меня на полшага назад... и еще на шаг... и еще. Чувствую, как за спиной разгорается жаркое пламя, и голос, ненавистный голос насмешливо произносит:

— Можешь, малышка.

и мир взрывается, разлетаясь миллионом осколков, причиняя боль

Господи, я не вынесу больше! мне ужасно

больно! громадные когти вспарывают мой бок

перестаньпрекрати! и я стараюсь вырваться, но его руки

нет, раскаленные добела клещи впиваются в меня и толкают

заталкивают глубже в этот

пылающий, визжащий, бесконечный кошмар, который

вдруг заканчивается.

С трудом перевожу дыхание.

Меня трясет, колени подгибаются... Если бы он разжал пальцы, я бы сползла на пол, но он продолжает меня держать, словно кукловод марионетку.

пожалуйста... прошу тебя...

Капли расплавленного металла стекают вдоль позвоночника, и я начинаю задыхаться.

Чертово заклятие вобрало в себя даже последствия.

Левой рукой он перехватывает оба мои запястья, а правой тянется за палочкой.

— Возможно, ты была права, грязнокровка, — бормочет он, убирая кончиком палочки локон, прилипший к влажному от пота виску.

Хвала Мерлину, он...

— Империо.

...боль утихает... его сущность обволакивает... баюкает в сильных ладонях мою...

хочу ему помочь... знаю, что могу, и он тоже

это знает... потому что улыбается мне — и я улыбаюсь в ответ...

я ощущаю его вокруг... повсюду... он разворачивает меня и говорит: иди...

не могу

не бойся, шепчет он, и я делаю шаг...

нет, не надо!

по лезвию кинжала

это понарошку, убеждает он, и агония

затухает... с ним я в безопасности, потому

иду вперед...

Боже, нет, прошу!

повсюду кислота

смой, смой ее скорее! это

всего лишь фантазии, нужно идти...

но это так больно, так невыносимо

больно а он

продолжает нашептывать

все в порядке, ты в безопасности, слушай меня, и

боль отступает, растворяется

беги, беги отсюда, СПАСАЙСЯ!!!

там еда, и он хочет, чтобы я поела...

я протягиваю руку и

бритвенно-острый нож вспарывает запястье, и тут я кричу и начинаю

вырываться, чтобы

сбежать как можно дальше и спрятаться, ведь я не принадлежу этому месту, я не имела права сюда приходить, но

я ДОЛЖНА идти, несмотря на то, что

хищные зубы рвут меня на куски, я чувствую это, даже если

он говорит, что со мной все в порядке, и это правда

рука цела, хотя

так больно

болит, но я могу справиться с болью, когда его разум поддерживает

меня и направляет...

— Нет! НЕЕЕТ!!!

я вспыхиваю как факел, и гладко-шелковистый голос заглушается взрывом ослепительной, всеохватывающей агонии, от которой плавятся кости... меня пожирает пламя, и я падаю на ледяной пол, приникаю к нему всем своим естеством, но вместо холодного камня натыкаюсь на лезвия сотен и тысяч ножей и отползаю дальше, как можно дальше, хотя дальше не существует, есть только глубже, бездонная огненная яма... и обещание забытья в конце...

Но... Я все еще жива.

Зыбкий и тошнотворно раскачивающийся мир никуда не делся, и пол, к которому я прижимаюсь щекой, вполне реален... просто грубый каменный пол.

Должно быть, на какой-то миг я потеряла сознание. В прошлый раз именно так все и происходило...

От воспоминаний меня передергивает.

Я справилась? Пересекла линию?

Хотелось бы.

Наверняка да, ведь боль ушла. Только в горле першит, словно изнутри его выскребли наждаком.

Господи, неужели придется возвращаться?

Может, будет не так плохо...

Верно. Будет хуже.

Я вздрагиваю, когда что-то мягкое задевает ногу... Его мантия.

— Должен отметить, — его голос доносится откуда-то сверху, — что наблюдать за демонстрацией твоими глазами было весьма и весьма познавательно. Кажется, заклинание возымело определенный эффект...

Иди к черту.

— Что, впрочем, неудивительно, — продолжает он, — с учетом того, что именно твои воспоминания послужили ему основой. На других оно скажется куда менее... драматично.

На других?

Со второй или третьей попытки мне удается сесть, и он опускается рядом со мной на корточки.

— Да, малышка, — произносит он тихо, — именно это я и подразумевал, говоря, что ты оказала всем своим приятелям-грязнокровкам неоценимую услугу. Теперь ты наверняка осознала всю глубину своего заблуждения и не хочешь, чтобы это повторилось с кем-нибудь еще... Я прав?

О нет... нет.

Таращусь на него, буквально онемев от ужаса.

“Вот почему тебя должно обрадовать, что ты послужишь предупреждением...”

Он говорил это накануне, и я полагала, что он наложит на меня Империус и принудит к чему-нибудь гадкому... На самом же деле он не имел в виду конкретно меня.

— Уверен, если грязнокровкам, шатающимся по Косому переулку, в начале доведется столкнуться с чем-то подобным, то очень скоро их ряды значительно поредеют.

Боже мой.

— Вы... вы собираетесь рассыпать это... — я тычу пальцем в порошок, — в Косом переулке?!

— Сегодня ты отличаешься небывалой сообразительностью, — ухмыляется он.

— Вы... вы не сможете!

— Очень даже смогу, малышка, и скоро ты в этом убедишься.

— И вы думаете, никто не заметит?!

Он пожимает плечами.

— Ты забываешь, что под воздействие порошка подпадают одни грязнокровки — неудачники вроде тебя, — которые и без того знают, что им тут не место.

То есть он хочет сказать, что реакция проявляется, если только жертва сознаёт, что не принадлежит волшебному миру? Однако... я не вижу в этом смысла. Все, что я чувствовала во время первого похода в Косой переулок, — это радость попавшего в сказку ребенка. У меня и мысли не возникло, что я в этой сказке чужая... Даже когда Хорёк впервые обозвал меня грязнокровкой.

Даже после всего, что он сделал со мной вчера.

— Но... я сказала так, потому что вы меня заставили.

Он качает головой.

— Я лишь заставил тебя увидеть правду... А правда в том, что с самого первого дня, проведенного в Косом переулке, ты считаешь себя вторым сортом. В противном случае ты бы не пыталась что-то кому-то доказывать, заучивая каждую книгу, попадавшую тебе в руки.

Вовсе нет! Мне просто не хотелось выглядеть невеждой...

— Теперь, когда мы убедились, что зелье работает, мы используем его в тех местах, где грязнокровки бывают чаще всего. Новички не смогут распознать магическое воздействие в принципе, а более опытные... они не настолько умны, чтобы понять, что с ними происходит. Никто не будет валяться посреди улицы, корчась от боли — как бы забавно это ни смотрелось. Но их — и в особенности их родителей — ждут ночные кошмары, приступы беспричинной паники и необъяснимое, но стойкое ощущение, что волшебный мир далеко не самое приятное место. И очень может быть, что вскоре они решат отказаться от палочек и вернуться в привычную среду обитания.

— Порошок... его кто-нибудь увидит.

На его губах мелькает усмешка.

— Не будь идиоткой. Я не собираюсь использовать это, — жестом он указывает на линию, — в такой концентрации. Кто заметит несколько лишних пылинок на грязной улице? Но даже если и заметит... Они не смогут доказать мою причастность. А после того как Темный Лорд очистит Министерство от всякого сброда, это не будет иметь никакого значения.

— Но там... там моя кровь!

— Ну и что? — теперь он откровенно ухмыляется. — Не волнуйся, малышка, процесс выпаривания зелья уничтожил все доказательства твоего... скажем так, соучастия. Конечно, существует мизерный шанс, что они определят личность донора и это станет для нас проблемой, но это вовсе не означает, будто они смогут тебя найти.

Это... чудовищно. Едва получив письмо из Хогвартса, я прилагала максимум усилий, чтобы стать полноправным членом волшебного сообщества, а теперь он использует меня, чтобы не дать магглорожденным приспособиться к новому миру, и преуспевает в этом больше, чем кто-либо со времен Салазара Слизерина! И я ничего не могу с этим поделать...

Ненавижу его!

Тебе нельзя его ненавидеть.

Господи...

Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не отшатнуться, когда он тянет ко мне руку — и резко, словно обжегшись, отдергивает. Пальцы, напоминающие лапы черного паука, прячутся в складках мантии.

— Я ждал этой минуты очень долго, малышка, — произносит он с приторно-сладкой улыбкой, от которой внутри все сжимается. И все же... я не смею отвести взгляд. — Меня убеждали, что ты талантлива, и, должен сказать, ты полностью оправдала мои надежды — и даже больше. Именно твои таланты и твоя поразительная наивность обеспечили успех нашего предприятия. Могу сказать, что твой дебют удался, и...

Ублюдок.

— ...смею надеяться, что дальнейшие твои выступления станут такими же выдающимися. Вот только... — он понижает голос до шепота, — следующий раз окажется куда слаще, ведь ты будешь понимать, что с тобой происходит, зная, что не в силах этому помешать.

Осторожным движением он убирает волосы с моей щеки.

— Учитывая твою теперешнюю осведомленность и то, как ты... реагируешь, в будущем мы сможем попробовать магию, сила которой значительно превосходит Эффундус.

Звучит по-настоящему мерзко...

И подтверждает, что я была права. Он хочет, чтобы я погрязла в ненависти... в болоте, из которого не выбраться. Но я знаю, что выход есть!

Или же он хочет, чтобы ты так думала.

Есть только один способ проверить.

— Не сможете, если я перенаправлю вектор, — говорю я ему. Не сможешь, если я перестану тебя ненавидеть.

Несколько секунд он не сводит с меня глаз, и поперечная морщинка на его лбу становится заметнее, словно он обдумывает услышанное... Затем смеется.

— Это невозможно!

Должно быть возможным, возражаю я мысленно.

— И я еще всерьез полагал наличие у тебя хотя бы одной извилины! — скалится он. — Ты не сможешь перенаправить вектор Хагалаза после того как установлена эмоциональная связь. Можно лишь подавить воздействие другим вектором, превосходящим его по силе. Каждый волшебник это знает.

Теперь моя очередь обдумывать его слова, трансформируя их в понятные для меня термины. Он подразумевает, что сама ненависть необратима, и единственный способ ее остановить — ответить на ненависть еще большей ненавистью и жестокостью.

Как сказал бы Рон, ты по уши в дерьме.

— Вы... когда-нибудь слышали о Ганди? — спрашиваю я, и он удивленно вскидывает брови.

— О чем?

Нет... Так я и думала.

Ты ведь не рассчитывала, что кто-то вроде него может чему-то научиться у маггла?

Выходит, он действительно верит в то, что единственный способ улаживания конфликтов — это насилие? Каждый волшебник это знает... Включая Рона и его отца?.. Это могло бы многое объяснить: драку во “Флориш и Блоттс”, то, с какой яростью Рон убеждал Гарри принять вызов Хорька на дуэль на первом курсе...

Что за жалкий, однобокий взгляд на мир. Неудивительно, что волшебное сообщество дошло до такого состояния.

Я уверена, что профессор Дамблдор так не считает.

Профессор Дамблдор — человек широких взглядов, который регулярно читает маггловскую прессу.

— Так ты и в самом деле решила, будто сможешь перенаправить вектор Хагалаза? — он выпрямляется, все еще посмеиваясь. — Это самое нелепое утверждение, что я когда-либо слышал от глупых, невежественных грязнокровок... а я-то думал, что слышал всё!

Как он может называть кого-то невежественным, если сам он не видит ничего дальше собственного носа?! Неужели он не понимает, что в его суждениях нет логики?..

— Но... если вы утверждаете, что мы невежественные и глупые... тогда почему вы считаете нас опасными?

Зря ты так.

— Не. Говори. Ерунды! — цедит он сквозь зубы, тыча в меня палочкой. — Посмотри на себя, жалкое маггловское отродье! Ты же не опаснее флоббер-червя! Что, по-твоему, ты можешь мне сделать?! Ты ведь отказалась от своей палочки! Ни одна настоящая ведьма не пошла бы на такое!

Так нечестно. Отказ от палочки придумали чистокровные, и многие “настоящие ведьмы” шли на этот шаг, когда их вынуждали обстоятельства. Прекрасный способ избавления от палочки, чтобы противник не смог воспользоваться ею против тебя же... хоть и продиктованный отчаянием.

— Что, не согласна со мной? — ухмыляется он.

Продолжаю смотреть в пол. Я и так наговорила лишнего, не хочу, чтобы он...

Ой!

Он хватает меня за волосы и заставляет поднять голову.

— Отвечай!

— На моем месте любая бы так поступила! И даже Ингрид Непобедимая однажды...

Презрительный смех эхом отдается от каменных стен.

— Кого ты пытаешься обмануть, грязнокровка, — себя? Ибо для меня это не оправдание. Уничтожение палочки — крайнее средство, и всегда им было. Лично я бы никогда не позволил настолько себя запугать!

Само собой. И в особенности — если бы не смог выбраться отсюда без палочки.

Мне не нужно произносить это вслух: скептически приподнятая бровь говорит сама за себя... С яростным рыком он швыряет меня на пол.

— Я покажу, насколько ты для меня опасна, тварь! Круцио!

стеклянная крошка обдирает

кожу, забивается в горло и душит, отрезает мои вопли

нет, нееет перемалывает внутренности

прекрати, прекрати, не могу больше... перестань!

Прихожу в себя на полу.

Из уголка рта течет слюна, и я машинально поднимаю руку, чтобы вытереться... господибоже, кровь!

Все в порядке! Ты просто прикусила язык, вот и все!

Вот дерьмо.

Пытаясь выровнять дыхание, я несколько раз глубоко вдыхаю и выдыхаю... такое чувство, что вместо воздуха легкие наполняются щелочью. Малейшее движение причиняет нестерпимую боль, которая усиливается стократ, когда я начинаю кашлять.

Крепко зажмурившись, я сжимаю руки в кулаки и жду, пока утихнет приступ.

Кажется, я задела его за живое. До этого он никогда не срывался.

До этого он никогда не позволял себе срываться.

Господи.

Наклонившись надо мной, он наматывает мои волосы на кулак и заставляет приподнять голову.

Его лицо снова напоминает маску.

— Видишь, насколько ты беспомощна, грязнокровка?.. И я знаю, ты ненавидишь меня за это. Даже не пытайся отрицать.

О да, ненавижу, ты, мерзкий ублюдок. Будь у меня волшебная палочка, я бы тебе показала…

Оттолкнув меня, он выпрямляется.

— Но если тебе и впрямь некуда девать время, ты можешь попробовать это изменить… Я не стану тебе мешать. Уверен, мы сможем превратить это в чудесную игру, однако предупреждаю сразу: ты проиграешь.

Во время разговора он разминает левую руку — совсем как профессор Снейп, — но сразу же прекращает, увидев, что я за ним наблюдаю.

— Никто не в силах изменить естественный порядок вещей, грязнокровка. Никто.

Он тщательно прицеливается... Я стараюсь не выглядеть испуганной, но, думаю, мне плохо удается, потому что он ухмыляется.

— Нокс.

Гаснет свет и практически сразу же раздается громкий хлопок аппарации.

Тишина.

Что происходит?

Тебе вообще не стоило озвучивать свою дурацкую идею о том, что ты перестанешь его ненавидеть. Похоже, он воспринял это как вызов и выглядел при этом чертовски довольным... а потом вдруг вышел из себя. Почему?

Потому что ублюдок меня ненавидит. Именно меня, Гермиону Грейнджер, как олицетворение всего, что пугает в нас, магглорожденных, чистокровных волшебников... а еще за то, что я смею говорить ему правду. Некоторые его выпады кажутся куда более… личными, чтобы быть лишь следствием его обычного неприятия грязнокровок.

Прекрасно. Значит, ты будешь испытывать на себе всю силу его ненависти всякий раз, когда ему захочется выпустить пар... Как это только что произошло.

На самом деле ненависть — это признак слабости, а не силы, ведь ни к чему хорошему моя ненависть к нему не привела. Он слишком силён, и я не смогу побить его тем же оружием... Что же мне делать?

Родители всегда твердили мне, что ненависть возникает вследствие невежества. Думаю, это одна из причин, по которой они поощряли мое стремление к новым знаниям... И именно поэтому они позволили мне отправиться в Хогвартс.

И ты бы поехала, если бы тебе снова пришлось выбирать, верно? Даже несмотря на то, что теперь ты знаешь о существовании таких, как он.

Просто вела бы себя куда более осторожно.

Чтобы перестать его ненавидеть — хотя бы попытаться, — мне необходимо узнать о нем больше. И не только с точки зрения ”ах-что-же-он-собирается-предпринять?!” Относиться к нему как к Пожирателю смерти с садистскими замашками так же плохо, как и то, что он относится ко мне как к глупой и невежественной грязнокровке...

А ведь он и есть Пожиратель смерти с садистскими замашками, которому лично ты ничего не сделала.

Он почему-то так не думает...

Какая разница, чем он себя оправдывает?! Лучше он от этого не становится.

Да, но речь сейчас не об этом. Ненависть к нему вредит в первую очередь мне, и судить о его действиях по моей реакции на них так же бессмысленно, как и о моей бесполезности, опираясь лишь на его мнение.

Он не считает тебя бесполезной, а вовсе даже наоборот...

Я на самом деле не хочу об этом думать.

…Но это, по крайней мере, означает, что он видит во мне личность, и это дает определенную надежду. Я борюсь не с бездушной анонимной системой, а с человеком, у которого есть лицо и...

Имя.

Имя.

Странно.

Мне тяжело об этом думать.

Имена обладают властью.

Да.

Вот почему ты должна его использовать.

Н-наверное...

Ты не должна бояться имени. Произнеси его вслух.

Нет.

Люциус Малфой.

Пробую выговорить его мысленно... Такое чувство, что я совершаю святотатство.

Святотатство? Ты уже начала ему поклоняться?

Нет, конечно, просто... Он единственный человек, которого я видела за эти недели, проведенные взаперти... кроме Макнейра, но Макнейр не считается, его и человеком-то трудно назвать. И... я не знаю.

В этом весь он.

Люциус Малфой.

По спине бегут мурашки.

Его имя довольно часто упоминалось на площади Гриммо. Мистер Уизли не раз повторял, что ”Люциус Малфой — Пожиратель смерти, которому все сходит с рук... Люциус Малфой подкупил Министра магии... однажды Люциус Малфой за все заплатит... Люциус Малфой — опасный преступник и должен сидеть в Азкабане...”

Мне трудно связать между собой лицо и имя, которое так или иначе ему не подходит. Хотя... что я знаю о Люциусе Малфое?

Что о нем известно остальным?

Наверное, все дело в том, что я с самого начала отнеслась к нему предвзято. В моем представлении Люциус Малфой всегда был на другой стороне. Был одним из них. Тем, кто смотрел на меня и моих родителей с презрением — безо всякой на то причины. Тем, кто едва не убил меня на втором курсе... Но даже тогда мое отношение к нему не было личным.

А у того... человека, который теперь пытает и мучает меня, и насмехается над моим бессилием... у того ублюдка, что упивается моими страданиями и хочет утопить меня в своей ненависти... у него нет имени.

Но ведь должна же я как-то его называть? Нельзя продолжать думать о нем, как о безликом “ком-то”, — словно этот “кто-то” находится за гранью понимания.

Все верно. Он просто-напросто обыкновенный чистокровный фанатик, у которого больше власти, чем у других ему подобных.

Нет. Обыкновенный — это не про него.

Малфой. Люциус Малфой.

“Люциус”? Я не стану называть его по имени, это слишком... интимно. Как если бы взять и впустить его в свое личное пространство, а это последнее, чего бы мне хотелось.

“Малфой”? Так зовут школьного задиру, избалованного вседозволенностью мальчишку. Дико раздражающего и не такого уж и безвредного, но между ним и его отцом — бездонная пропасть.

“Мистер Малфой”? Звучит чересчур респектабельно. Словно имя незнакомца, заслуживающего уважения, которого он не заслуживает ничуть... И я не буду сокращать его имя до инициалов или чего-то в этом роде. Поступить так — все равно, что снова начать прятаться от действительности.

Значит, решено?

Люциус Малфой.

Имена обладают властью.

— Я перестану тебя ненавидеть, Люциус Малфой, — говорю я вслух, но темнота, поглотив мои слова, оставляет их без ответа.