Белое в белом (гет)

Небо в Кондракаре всегда было одинаковым. Откровенно говоря, неправильно было бы называть это место Кондракаром, это было Святилище Бесконечности, всего лишь огромный безжизненный замок, возведенный в самом естестве пустоты. Крепость, бывшая когда-то тюрьмой, которую он сам для себя и воздвиг, болталась в отдалении от миров, будто случайно располагалась так, чтобы можно было смотреть, но не трогать. Души, запертые здесь, выбрали заточение по собственной воле, сделавшись безмолвными наблюдателями за единственную совершенную им непростительную ошибку. Кондракар заковал в кандалы всех вокруг себя, обманул их, а потом трусливо сбежал, оставив в качестве залога собственное бьющееся неустанно сердце. Называть его хоть сколько-нибудь великим было бы глупо, потому что великих в этом мире не существовало вовсе, но все отчего-то упорно приделывали эту приставку к его дурацкому старому имени.

Анна тряхнула головой, подавила желание выругаться во весь голос, потому что эхо здесь разносится просто поразительно — скажешь, и тут же все будут знать. Ей заточение в крепости досталось по наследству, будто подсунутая сварливым стариком пакость вместо обещанных денег, и оттого обидно было куда сильнее, чем тем, кто уже привык, тем более что Анна все еще не успела смириться. Торчать здесь ей предстояло по меньшей всю грядущую вечность, потому что, сколько бы Анна ни пыталась, покинуть Кондракар она ни за что не могла. Может быть, спасала она себя дурацкими, как его имя, мыслями, она подучится, почитает бесконечные книги на бесконечных полках и тоже найдет способ бросить все к чертям собачьим и развоплотиться. Сердце при таком раскладе представлялось небольшой платой за пусть и бессознательную, но все же свободу.

— Привет, Люба, — Анна махнула рукой, приветствуя проходящую мимо женщину с кошачьим лицом, но та лишь неприязненно ощерилась и ускорила шаг.

Вероятно, Люба все еще была обижена на нее, потому что Анна «испортила» Аурамеры, которыми та дорожила, будто собственными детьми, и теперь ей не было дела, кроме как тренировать девочку, перенявшую у нее в первую очередь ядовитое высокомерие. С приходом Анны по словам многих равновесие пошатнулось, пошла рябь по чарующей глади воды, а стражниц, которые должны были защищать один мир-близнец от другого, и вовсе не стало. Анна не развенчивала их предубеждения, не встревала в разговоры и позволяла думать все что угодно, потому что по большей части ей было откровенно все равно. Здесь было до одури скучно, можно было развлечь себя разве что чтением бесконечных книг и наблюдением за бесконечными мирами, так что Анна не стала отказывать себе еще в одном — сплетни даже в Святилище Бесконечности были сплетнями.

— Неужели вы с Любой снова поссорились? — Химериш, пожалуй, оставался единственным, кто пропускал все самое интересное мимо ушей.

— Мы никогда не мирились, — пожала плечами Анна.

Белое в этом проклятом месте оставалось белым, сколько бы Анна ни вглядывалась. Расползаясь на едва уловимые оттенки, которые в первое мгновение показались ей взрывом красок, свет в этом месте всегда был одинаковым. Белые облака скрывали пустоту внизу, вверху и вокруг, белые шпили упирались в расцвеченное несуществующим солнцем ничто, такое же пустое, как головы большинства здесь присутствующих. Анне не нравилось это место с тех пор, как она здесь очутилась, чувствовала себя запертой в подвешенной над пропастью клетке, спасением из которой не была даже смерть. Когда-то, Анна была уверена, Химериш думал примерно так же, а потом Кондракар взвалил на него кучу высосанных из воздуха обязанностей, так что бедняга просто-напросто позабыл, что выход из этого места действительно может существовать.

— Почему же? — голос Химериша звучал удивленно и участливо, и отчего-то Анне нестерпимо захотелось уйти. — Уверен, она хотела бы с тобой подружиться.

Захотелось ответить что-нибудь колкое, но она лишь пожала плечами, пнула воздух и протяжно вздохнула. Друзей в этом месте не было по определению, потому что когда все всё про всех знают, можно было только общаться, издалека протягивая руку из своей скорлупы. Анна не хотела рассказывать о себе, не хотела, чтобы на нее смотрели, и потому держала дистанцию, была как будто чуть свысока, вот только из-за этого его дурацкое имя уже прицепилось к ней с нелепой приставкой. Можно было, думала Анна, спрятаться в глубоких подвалах, где облака заполняли воздух, но тогда ей оставалось разве что мумифицироваться со скуки.

— Она даже не отвечает, когда я здороваюсь, — прозвучало самую малость обиженно, и Анна прикусила губу.

Разговорами с Химеришем тоже можно было себя неплохо развлечь, однако обоих их не хватало надолго. Анна обычно перескакивала на рассказы о Земле, начинала тараторить, увлекаясь, а он улыбался вежливо, но ни капельки ее не понимал. Сам же Химериш, напротив, начинал говорить о прошлом или о чем-то глобальном, но совершенно неважном, участливо ожидал ее реакции, а Анна ничего не могла сказать, разве только разнести его мнение в пух и прах. Так что, откровенно говоря, их разговоры неизменно не складывались, неловко обрывались где-то в самом начале и завязывались нитью, которую невозможно было распутать.

— Люба обижена на тебя из-за стражниц, — Химериш посмотрел вверх, будто там прямо из воздуха могло возникнуть что-нибудь новое, — остальные не понимают, зачем было их распускать. У нас много миров, нуждающихся в помощи.

Захотелось что есть мочи треснуть его по лбу, стереть с лица улыбочку и пнуть посильнее, но Анна сдержалась, только взмахнула руками и закатила глаза.

— Нет-нет-нет. «У нас», — она нарисовала в воздухе кавычки, привстала на цыпочки, — нет никаких миров. Кондракар никому не помогает. Стражницы были созданы из-за ошибки, а не чтобы творить добро и причинять справедливость.

Химериш ласково улыбнулся, и вспыхнувший в животе Анны гнев подскочил выше, вырываясь свистом сквозь зубы. О, ни за что в жизни, она не собиралась участвовать в том, о чем он даже еще не думал.

— Так было раньше, — Химериш заложил за спину руки, взмыл в воздух, подлетая к одному из огромных окон, — с исчезновением Кондракара многое изменилось.

Белое вспыхнуло красками, взорвалось певучими искрами и теплом осело на скулах. Анна сдержала порыв, дождалась, пока Химериш исчезнет, скроется за ближайшей упирающейся в потолок дверью, и громко искренне выругалась, позволяя всем в замке услышать и при необходимости записать. Ее собственное белое платье, походившее на монашескую робу, разлетелось в стороны, вспыхнуло ослепительно и сделалось тонким изящным кружевом, обнимающим тело.

— Раз уж ваш Великий Кондракар вернулся, — буркнула Анна сквозь зубы, развернувшись на пятках и направившись в пустую комнату Аурамеров, — пора бы вернуть старые порядки.

В груди у нее клокотало, сердце билось в ребра колоколом, гудело в висках и возбужденно визжало при каждом сделанном шаге. Анна слишком долго сидела послушной куколкой, стыдясь того, что снова нечаянно все испортит, вот только она все делала правильно, потому что только в ее голове картина складывалась полностью, белое делалось черным и разваливалось на цвета, гоняющиеся друг за другом над прозрачной водой. Только Анна знала, как на самом деле правильно, каков баланс, о котором большинство местных обитателей так сильно пеклись, только она помнила, что было до того, как все эти существа явились и сделали вид, что так было всегда. И даже если она ошибалась, упираясь белыми ладонями в белый потолок, Анна все равно была лучше, потому что не обязана сидеть и слушать их нудные голоса.

Она появилась на пути неожиданно, так что Анна едва не влетела в низкую фигуру, дернулась и остановилась, упираясь ладонью в высеченные на белоснежном камне узоры. От резких движений кудряшки ее рассыпались по плечам и накрыли лицо, и Анна убрала их дрожащей от возбуждения рукой, зачесала назад и прикусила губу. Сердце колотилось в груди яростно, будто раскачивающийся из стороны в сторону колокол, нахлынувшая внезапно злость постепенно рассеивалась, и Анна мысленно удивлялась, какого черта на нее нашло. Ян Лин, так и стоящая посреди коридора, улыбалась, глядя на нее, будто видела нечто, чего сама Анна заприметить оказалась не в силах.

— Не думала, что здесь что-то может показаться настолько важным, чтобы так нестись, — голос Ян Лин звучал ласково, без капли насмешки, будто с ней разговаривала любимая бабушка, — позволь полюбопытствовать, куда же ты так спешила?

Раскрыв рот, будто ей есть что сказать, Анна тут же его захлопнула и смущенно отвела взгляд. Ян Лин ласково усмехнулась, черные глаза ее сощурились, и она повела подбородком, будто к чему-то принюхиваясь. Сердце все еще гулко стучало, не в силах так сразу успокоиться, точно нечто подгоняло его, дергало за веревку, раскачивая колокол, и Анна ощущала его дрожь в кончиках пальцев и уголках то опускающихся, то поднимающихся губ. Руки ее казались бледными, почти прозрачными, сотканными из тонкой рисовой бумаги, так что сама она целиком сливалась с белыми стенами и растворялась в блуждающих бесцельно облаках.

— Похоже, мне нужно развеяться, — Анна запустила пальцы в встрепанные волосы, села прямо на белый мраморный пол, — я здесь скоро плесенью от безделья покроюсь.

Они помолчали какое-то время, глядя друг на друга и высеченные на белых стенах белые узоры, изображающие картины такие давние, что наверняка уже никто бы не вспомнил, а потом Анна, пожевав губы, все-таки озвучила вертевшийся у нее на языке вопрос:

— Ты разве не чувствуешь?

Здесь никогда не было тихо. Шелестели шаги многочисленных обитателей крепости, гудели переговоры и пел, растворяясь в стенах, ветер, и даже если всего этого не было, Анна все равно слышала стук собственного огромного сердца. Тишины, как и одиночества, не существовало, она поняла это уже давно, потому что так или иначе оставалась наедине хотя бы с собой.

Прежде чем ответить, Ян Лин на пару десятков секунд опустила глаза, разглядывая что-то у себя под ногами, а потом голос ее, все еще по-девичьи мелодичный, утонул в шуме белоснежных невзрачных стен.

— Чувствую, дорогая. О, еще как чувствую, — Ян Лин качнул головой, подняла на Анну глаза. — У меня ведь все еще достаточно сил, чтобы послать все это, — она махнула рукой и по-детски хихикнула, — и вернуться на Землю, потому что там остались мои сын и внучка. Но в первую очередь это будет неправильно по отношению к моей семье.

— Она попрощались с тобой, — Анна понимающе кивнула, — вернувшись, ты лишь снова причинишь им боль.

С ветром мимо них пронесся звон колокольчиков, скрылся где-то за поворотом и вскоре затих, оставив в воображаемой тишине. Ян Лин все так же стояла, сложив перед собой руки, однако теперь взгляд ее был направлен на проплывающие мимо облака, такие белые, что их едва ли возможно было отличить от стен крепости и белого неба. Анна фыркнула, одергивая рукава своего нового платья, похожего на облако и покрывающие стены узоры, и рывком поднялась, встряхивая подол. Наваждение совсем исчезло, только сердце все еще колоколом грохотало в груди, будто пыталось всем на свете доказать, что все еще существует.

— У тебя ведь нет подобных оков, — Ян Лин смотрела на нее прямо, и глаза ее были такими черными, что невозможно отвести взгляд, — Юлиана.

Анна дернулась, хотела было возразить, что терпеть не может свое полное имя, но Ян Лин, усмехнувшись напоследок, уже развернулась и направилась прочь.

Небо в Кондракаре было белым и слепило глаза, будто где-то под ним, в далекой-далекой глубине осторожно поднималось красное солнце. В высоких шпилях крепости не было никакой нужды, как не было ее и в излишней вычурности конструкции, но Кондракар был таким, каким был. Огромный белоснежный замок, зависший посреди бесконечности, предназначался лишь для единственного его обитателя, разве что во всеуслышание не заявившего о добровольном отшельничестве. В конце концов, думала Анна, Кондракар — это всего лишь воздушный замок размечтавшегося старика, так что ему можно простить помпезность и вычурность. Этому месту, пожалуй, Анна сумела бы простить все, покуда находилась внутри.

* * *

Переговоры проходили скучно. Гидеон сидел по правую руку от королевы и сдерживал зевки и желание рухнуть лицом на стол. Оборотни требовали выполнения каких-то невероятных условий для сохранения мира, с каждой минутой, казалось, условия эти становились еще более невыполнимыми. Всего в зале их было восемь: четверо сидели за столом, и еще столько же стояли за их спинами, бросая на всех вокруг кровожадные взгляды. Гидеон никогда прежде не сталкивался с оборотнями прямиком из леса, и потому первые десять минут переговоров с интересом сравнивал сидящих напротив Седрика и высокую тонкую девицу с широким ртом и острыми когтями. Впрочем, вскоре это занятие наскучило, потому что отличались оборотни разве что отороченной мехом одеждой и низкими шипящими голосами. Седрик, пожалуй, при должной сноровке сошел бы за их короля.

С их стороны стола сидело четверо и никого больше: Ее Величество Королева Элион посередине, справа от нее Гидеон, а слева — лорд Эрмей. Седрик расположился дальше всех, за стариком Эрмеем с места Гидеона его почти не было видно. Девица-оборотень, что сидела в конце стола, цокала ногтями и постоянно презрительно фыркала, мужчина напротив Гидеона то и дело с хрустом разминал шею, но все сопровождающие тем не менее молчали. Лидер их, щуплый на вид рыжий мальчишка, сидел, подавшись вперед и оперевшись локтями на стол, и рассуждал так, будто выбирал блюдо на обед, а не вел переговоры с заведомо более сильным противником. Хотя было видно, что оборотень Элион как противника даже не воспринимает.

И, положа руку на сердце, Гидеон бы с ним согласился. Их королева кусала губы и долго думала, качая головой, вместо того, чтобы отметать неприемлемые замечания, постоянно смотрела на своих сопровождающих вопросительно, будто ждала одобрения каждому своему действию. Гидеон до сих пор не понимал, зачем она привела Седрика, потому что он все прошедшее время молчал, только притягивая к себе хищные взгляды.

— И еще кое-что, — Магнус, лидер оборотней, постучал по столу пальцем, — это мое последнее слово, обдумай его как следует. Мы удовлетворимся лесом и частью лежащих на юг территорий, но взамен ты выдашь нам всех оборотней, попрятавшихся под твое крыло.

Все взгляды устремились на издавшего странный трескучий звук Седрика, и Гидеон ощутил, как задрожала подслушивающая у дверей Миранда. Помимо них двоих за территорией леса оборотней было достаточно, но Гидеон никогда не задумывался о возможности поголовно их подсчитать.

— Это неприемлемо, — впервые с начала переговоров взгляд Элион сделался жестким, — я не распоряжаюсь жизнями моих подданных по своему усмотрению.

Оборотни все это время говорили с ней непочтительно, а она закрывала на это глаза, проглатывала и соглашалась с тем, с чем не должна была соглашаться. Гидеон слышал, как Седрик сказал ей, что они так или иначе заинтересованы в начале войны, и все это время Элион пыталась сделать хоть что-то, из-за чего противники почувствовали в ней слабину и собственную безнаказанность. Элион говорила тихо и мягко, смеялась над неуместными шутками, а теперь, когда в глазах ее заледенела гроза, Гидеону страшно захотелось ее крепко поцеловать.

— Подумай об этом, малышка, — Магнус подался вперед, наваливаясь грудью на стол, и расплылся в лукавой обольстительной улыбке, — если они признают тебя своим вожаком, то сделают все, что ты скажешь. Или мы сделаем за тебя.

— Это неприемлемо!

Стул со скрипом отъехал назад и с грохотом рухнул. Элион поднялась, оказываясь выше всех остальных, и Магнус тоже лениво встал, отошел и аккуратно задвинул за собой стул. Гидеон готов был свернуть ему шею в любое мгновение, но глаза Элион предупредительно сверкали, а Седрик до сих пор не двинулся с места, будто это не ему только что угрожали почти откровенно. Повисшая тишина раскололась скрипом стульев и цоканьем когтей по деревянному полу, оборотни выстроились в шеренгу, в самом центре которой оказался примирительно вскинувший руки Магнус. Все, кроме королевы, на их половине стола остались сидеть, будто угрозы никакой и не было вовсе.

— В скором времени я пришлю посыльного, — Магнус склонился, и поклон его можно было бы принять за почтительный, если бы он не выглядел так издевательски, — Ваше Величество.

Делегация удалилась, встретившийся их у выхода из зала Калеб бросил в пустоту вопросительный взгляд, и дверь за ними закрылась. Словно что-то в воздухе щелкнуло, Эрмей протяжно вздохнул и откинулся на спинку, а Седрик, так и не проронив ни слова, поднялся и направился к другому выходу. Гидеон хотел было догнать его, схватить за грудки и спросить, какого черта он делает, но в это же мгновение Элион круто развернулась, так что взметнулись полы ее платья, и, чеканя шаг, вылетела прочь. Чей-то шипящий смешок ударился уже ему в спину, когда захлопнулась задетая Гидеоном тяжелая дверная створка, так что пришлось запомнить, записать на подкорку, но в этот раз трусливо проигнорировать.

Королева шла быстро, летела, почти не касаясь каблуками каменного пола, так что Гидеон догнал ее не сразу. Он, признаться, залюбовался ее стремительной походной и напряженной фигурой и несколько десятков шагов просто шел следом, пока она вдруг не выдернула из волос шпильку, позволяя им волнами заструиться по тонким плечам. В какой-то момент Гидеону показалось, что он больше не может дышать, платиновые пряди едва не хлестнули его по лицу, и только тогда он, удерживая себя над разверзшейся пропастью, сумел окликнуть ее:

— Ваше Величество!

От резкой остановки волосы ее снова взметнулись, зашипели ожившими змеями. Элион обернулась, и Гидеон увидел блуждающее на ее лице разгневанное, но одновременно с тем возбужденное выражение. Он умел чувствовать чужие эмоции, но сейчас боялся, что стоит вздохнуть, и волна захлестнет его, пережует и выбросит, оставив валяться тряпьем у мысков ее туфель.

— Я знаю, что была ужасна, так что не надо меня утешать! В конце концов, если мы не достигнем мирного решения, я просто сотру их, как… — она заговорила залпом, вдруг осеклась и задумалась, прикладывая к губам палец. — И вообще, Гидеон, зови меня госпожой.

Гидеон опешил, отер о штаны ладони и затолкал поглубже собственную магию. Элион стояла перед ним раскрасневшаяся от быстрого бега, растрепанная, как городская девчонка, и скрытая платьем грудь ее быстро вздымалась, точно специально приковывая к себе взгляд. Он мог бы, пожалуй, исполнить приказ, вот только не слышал ни единого ее слова.

— Все прошло не так уж плохо, Ваше Величество, — нужно было что-то сказать, потому что она смотрела на него, чуть склонив голову набок; Гидеон снова вытер вспотевшие руки, — он же сказал, что пришлет посыльного, нужно…

— Не так, Гидеон, я же сказала, — Элион вдруг подалась вперед, уперлась пальчиком ему в грудь, — гос-по-жа.

Произнесенное по слогам слово врезалось в слух, заставило зажмуриться. Голова закружилась, слюна наполнила рот, а кровь, кажется, вся прилила к нижней части его тела. Никогда прежде Гидеон не ощущал себя так, внезапно вскружившее голову чувство ощущалось сладковатым привкусом на языке, и нестерпимо хотелось попробовать больше. Наверняка на лбу у него выступила испарина, но Элион все смотрела на него, приблизившись почти вплотную, и в этот раз он должен был ответить в лад.

— Да, госпожа, — голос его прозвучал хрипло, а Элион удовлетворенно хмыкнула и отстранилась, — как пожелает моя госпожа.

— Хорошо. Теперь, как твоя госпожа, я приказываю, — она будто задумалась, молчала невыносимо долгие несколько секунд, — согрей мне постель.

В голове у Гидеона бурлили мысли и в то же время было пусто до протяжного звона. Элион, госпожа, вела себя странно, он сам вел себя странно, будто в воздух что-то подсыпали, будто они были зверьми, по неосторожности принявшими человеческий облик. До него даже не сразу дошел смысл сказанных ею слов, а потом земля ушла из-под ног, и Гидеон пошатнулся, но смог устоять. Рассмеявшаяся собственному безумному предложению Элион бормотала себе под нос, прижимая ладошки ко рту, щеки ее были алыми, а волосы совсем разметались. Это был точно сон, Гидеон все ждал, когда он проснется с тяжестью в голове и давлением в паху, но наваждение не обрывалось. Наоборот, Элион, по-детски взвизгнув, схватила его за руку, стоило только рвано кивнуть, и потащила в сторону собственной спальни.

До комнаты они добрались бегом, ввалились, запыхавшиеся, все еще держась за руки. Грохот захлопывающейся двери немного отрезвил, но ясности ума хватило ровно до того момента, как Элион прижалась своими теплыми губами к его губам. Они были сладкими, как розовое варенье, и такими мягкими, что в голове тут же начинало звенеть; она прижалась к нему всем телом, обвив руками шею. Это было наваждение, определенно один из юношеских снов, в которых чудится всякая невозможная чепуха, однако Гидеон уже не мог в полной мере убедить себя в этом. Руки его скользнули на ее спину, поднялись выше и опустились на ягодицы, и Элион сладко вздохнула, перестав терзать его рот.

Глаза ее, огромные и потемневшие от витающей в воздухе похоти, расширились еще сильнее, и Элион кокетливо хихикнула, вжимаясь в Гидеона всем телом. Пальчики ее заскользили по его животу, дернули, вытягивая заправленную в брюки рубашку, и коснулись обнаженной кожи, пуская заставляющие содрогаться разряды молнии. Гидеон, зажмурившись, рыкнул и толкнул ее в сторону кровати, поймал губами жилку на шее и обвел языком соблазнительно плавный изгиб. В голове его не осталось ни единой мысли, ни грамма самообладания, только животное, яростное желание обладать ей, выплескивающееся в резких касаниях и горячих поцелуях. Гидеон целовал ее шею, сжимал ее талию и неловко развязывал удерживающие платье завязки, ощущал блуждающие по его телу ладошки, стягивающие прочь неуместные тряпки. Элион подавалась навстречу, тянула за волосы и смеялась ему в лицо, а потом прижималась губами к губам и стонала так сладко, что от одного ее голоса ураганом сносило крышу.

Оборвалось наваждение неожиданным ударом и жаром на щеке, голова его дернулась в сторону, и Гидеон моргнул, ощущая растекающийся привкус крови во рту. От удара он прикусил губу, но так и не убрал руку с бедра королевы, а она смотрела на него снизу, и огромные глаза ее стремительно наполнялись слезами. Гидеон нависал над разметавшейся на кровати Элион, придерживал ее закинутую на его талию ногу, забравшись под измятое платье, и глядел точно в ее сползшее декольте. В штанах было ощутимо тесно, но теперь, когда словно туман рассеялся перед глазами, и без того разошедшееся сердце подскочило к горлу и забилось остервенело до гула в ушах.

Рывком поднявшись, Гидеон едва не скатился с кровати, дернул задравшуюся донельзя рубашку и рухнул на колени. Стыд давил голову вниз, Гидеон не решался даже дышать, однако Элион, кажется, не собиралась убивать его прямо на месте. Конечно, он всего лишь исполнял приказ, слепо повиновался Ее Величеству, но от собственной наглости теперь сводило пальцы, а в принятой им коленопреклоненной позе ужасно давило и терло, так что рассуждать о собственной невиновности становилось не совсем справедливо. Особенно когда перед глазами мелькнули тонкие белые ножки, и только-только кое-как восстановленное самообладание снова рухнуло вниз.

— Черт возьми! — впрочем, яростный возглас Элион в некоторой мере вернул его обратно. — Какая же я идиотка!

— Госпожа, это не!...

Гидеон подался вперед, чтобы возразить, вскинул голову, и рот ему тут же закрыла горячая ладонь. Элион напряженно хмурилась, касаясь пальцами лба, волосы ее были растрепаны, а платье спадало с одного плеча; Гидеон зажмурился, выдохнув, и постарался медленно дышать через нос. Он открыл глаза только через десяток секунд после того, как ладонь исчезла с его лица, и тут же пожелал испариться прочь с этой планеты. В глазах Элион, серых как грозовое небо, все еще стояли капельки слез, однако на лице застыло выражение печальной задумчивости, от которой стыд сворачивался в трубочку и наполнял желудок.

— Нет, так не пойдет, — она вздохнула, и вздох этот показался Гидеону по меньшей мере землетрясением, — зови меня Элион. Хотя бы пока мы наедине, — она помолчала еще немного, глядя ему в глаза, а потом продолжила, зачесывая волосы обеими ладонями. — Прости, что ударила тебя, я всего лишь хотела… хотела почувствовать себя взрослой. Чтобы никто не смел смотреть на меня свысока. Дурацкий способ.

В конце концов голос ее сорвался, ладони опустились, а из глаз сорвались, падая и впитываясь в платье, прозрачные слезы. Гидеон, ужасаясь собственному порыву, поймал ее руку, прижался губами к пальцам и чуть приподнялся, чтобы дотянуться до мокрой щеки.

— Вы уже королева этого мира, Элион, — слезы ее были горячими, а щека мягкой, и он так и застыл, не убирая руку, — никто не смеет смотреть на вас свысока, потому что нет никого выше вас. Вы можете делать все, что только захотите… и не делать то, чего не хотите.

Наверное, при других обстоятельствах Гидеон бы почувствовал себя идиотом, объясняя очевидные вещи, однако от заблестевших теперь уже вовсе не от слез глаз Элион тугой стыд в животе принялся медленно растворяться, смешиваясь с не исчезнувшей до конца похотью. Она подалась вперед, позволяя его ладони скользнуть на затылок, а потом вдруг рассмеялась и чмокнула его в лоб, так что вставшие колом чувства и вовсе исчезли, растворяясь в искристых смешинках. Что бы ни происходило, это совершенно неважно, пока его королева улыбалась, позволяя Гидеону чуточку больше, чем всем остальным.

— Но, Ваше Величество, — Гидеон вскинул руку, поднимаясь с колен, и глаза склонившей голову набок Элион сверкнули, — Элион, я, эм… вынужден удалиться, так как необходимо решить одну ма-аленькую проблемку.

Совсем небольшую проблему, думал Гидеон, из-за которой уже становилось больно, и мысли в голове напрочь путались. В паху давило и пульсировало с каждой минутой все сильнее, а Элион будто нарочно лукаво улыбалась, оглядывая его с головы до ног. Глаза ее мерцали колдовским светом, какой он иногда видел у ее сестры, и свет этот никогда не сулил ничего хорошего.

— Ты прав, проблему необходимо решить, — словно в ответ на его мысли она махнула рукой и закинула ногу на ногу, — разрешаю тебе приступать.

Щелкнул, закрываясь, замок, и Гидеон почувствовал себя в ловушке. Элион сидела на кровати, уперев локти в колени, смотрела с интересом, касаясь губ кончиками пальцев будто нарочно, и Гидеону ничего не оставалось, кроме как схватиться за штаны. В конце концов после всего, что он сегодня натворил, хуже уже все равно быть попросту не могло.

* * *

На фоне окружающей темноты мерцающий свет магических решеток резал глаза, и не было видно ничего, кроме его блуждающих на стенах голубоватых отсветов. Из-за постоянного, сливающегося в монотонный гул многоголосого бормотания болела голова, из-за необходимости сидеть прямо на полу ломило все тело, а от холода сводило пальцы. Хуже всего, что камера эта, хоть и была одиночной, со всех сторон окружена такими же, так что не создавалось даже иллюзии уединения. Должно быть, это было частью их общего наказания, однако, если перевернуть ситуацию с ног на голову, это их мятежники сбросили с насиженных уютных мест и распихали по клеткам, как самых настоящих зверей. Напитывающая темницу магия не позволяла им умереть от голода и болезней, и оттого пребывание здесь делалось еще более невыносимым.

Маленькие черные всполохи мелькали между тонких длинных пальцев, щекотали будто игриво, прятались в тени и выныривали обратно, ластясь к ногам. Тень касалась уставшего озябшего тела, забиралась под одежду и грела как могла, будто была кошкой, а вовсе не концентрированным обличенным в форму злом, способным лишь уничтожать все на своем пути. Вопрос, почему бы не уничтожить здесь все, мелькал в голове и тлел искоркой на кончике языка, но это были чужое наказание и чужая клетка. Фобос оказалась всего лишь гостьей в таком же, но чуточку ином теле, и власти в этом мире у нее не было ни на грош. У него, впрочем, тоже, потому что, даже освободившись однажды, он возвратился сюда почти моментально.

Место, куда ее занесло, было Меридианом, тело, сидевшее на холодных камнях, принадлежало Фобосу, свергнутому младшей сестрой и теперь запертому в темнице, а сама она ютилась где-то в его голове между алчущими амбициями и перепачканной в грязи трусостью. Они, пожалуй, были похожи достаточно, чтобы возненавидеть друг друга с самого первого мгновения их невольного соседства.

Его соседи постоянно устраивали шум, перекрикиваясь между собой и швыряя в стражу камни, которые смогли отломить от пола или стены. Никто из них не желал сидеть в тишине, потому что тишина сводила с ума и заставляла думать и думать, пока разум не исчезал, оставляя в одиночестве бренное тело. Они бранили Фобоса, потому что тот не смог победить, ругали взявшуюся из ниоткуда Элион и стражниц, влезших попросту не в свое дело. Никто из них не считал себя слишком слабым, предпочитая сбрасывать вину на кого-то другого, однако все они теперь сидели рядом, были одинаково уродливыми и беспомощными, и, верно, именно потому смели открывать рот. Фобос не отвечал на нападки, раздавленный второй неудачей, и на ее слова не реагировал тоже, хотя прекрасно понимал, что не является сумасшедшим. Это, пожалуй, было бы слишком просто для них обоих, так что они просто молчали, запертые в клетке и в одном теле, вместо того, чтобы уничтожить тут все и занять полагающийся обоим трон.

— Стоит напоминать, что свой ты отдала сама? — голос Фобоса прозвучал тихо, почти затерялся в окружающем шуме.

Никто из них, пожалуй, не хотел прослыть сумасшедшим, так что говорил он всегда тихо, чтобы никто другой не мог услышать. Фобос разговаривала прямо в его голове, не утруждаясь пользоваться для этого ртом, но большую часть времени они все же молчали, алчно копаясь в мыслях и воспоминаниях друг друга.

— Кто знал, что так получится, — маленькая тень испуганно скользнула в угол, прячась в разлившейся там лужице черноты, — ты бы мог просто оставить Элион на Земле.

Фобос не возразил, пожевал губы и протяжно вздохнул, выставляя открытую ладонь в сторону черноты. Тьма нравилась ему, и это было взаимно, будто Фобос действительно сошла с ума, а он был всего лишь плодом ее воспалившегося воображения.

— Мне нужна была сила, — голос Фобос зазвучал жестко, слишком громко для свистящего шепота, — у сестрицы ее в избытке.

Разговор был окончен, но оба они осознавали, что он бессовестно лгал. Фобосу и впрямь нужна была подпитка для полноценного существования, и Элион он нашел именно ради этого, однако в таком случае не было нужды столько тянуть. Он убеждал себя в том, что втирался в доверие, подбирался все ближе и ближе, к тому же готовил декорации и реквизит, однако истинная причина была немного в другом. Фобос не торопился, старательно растягивал время, а в конце концов похоронил все собственными руками, потому что алчность и страх перебили в нем все, чему он успел научиться у младшей сестры.

Гулкий протяжный вздох потонул в разрастающихся криках, на которые никто уже не обращал внимания. Все они были заперты, закованы в клетки, где даже сдохнуть при всем желании не получится, и каждый развлекался, насколько хватало разума. Низкие потолки давили, свет от магических решеток резал глаза, и тем не менее в темноте чудились голоса и лица. Сидеть здесь было невыносимо, однако прячущемуся в тени Фобосу было будто бы все равно, после второго, слишком уж скорого поражения он жался в самое себя, упивался разрастающимися обидой и ревностью и не желал даже смотреть на то, что Фобос хотела ему показать.

— Хочешь, я дам тебе совет? — она была в его голове, заперта в куда более страшной темнице, и оттого хотела отчаянно хохотать и бросаться грудью на отделяющие ее от свободы голубоватые прутья.

Они молчали еще долго, пока все вокруг кричали в агонии и гневе, бились о прутья и пусто бранились, так что голоса их обращались шумом ветра и гомоном одиночества. Каждый из них тонул в своих собственных страхах, и все они были одинаково жалкими, лишенными имен предателями, значащими не больше, чем налипшая на сапоги грязь.

— Ты слишком торопишься, — Фобос кашлянула, позволяя себе разбить вставший в его горле ком, — хватаешься за первую попавшуюся возможность, слепо ломишься вперед и в итоге заходишь в тупик. Попробуй смотреть чуть дальше, чем на пару шагов вперед.

— Например? — вырвавшийся из горла Фобос смешок более походил на хрип.

Ластящаяся к его рукам тень испуганно вздрогнула и юркнула в угол, исчезая в непроглядной черноте, а каменная стена за его спиной, кажется, стала еще холоднее.

— Например, скоро изнеженная земной жизнью Элион поймет, что править — это несколько сложнее, чем заботиться о тех, кого она видит, — Фобос не сопротивлялся, и она вытянула перед собой его руки, пристально разглядывая длинные тонкие пальцы, — я, правда, в это время собиралась сидеть себе на этой самой Земле, а потом объявиться в самый напряженный момент.

Спрятавшаяся тень змейкой скользнула по ногам, забралась под подол и прижалась прохладным телом к лодыжке, растворяясь дымкой под кожей. На Меридиане наступало утро, вываливалось из-за горизонта ленивое солнце, покачивающееся с боку на бок, и было еще кое-что, отчего из-за охватившего Фобос предвкушения кололо пальцы и кружилась голова.

— Терроризировавшая округу злодейка приходит на помощь свергнувшей ее младшей сестре, — Фобос вытянул вперед ноги, с легким стуком откинул голову на стену, — как романтично.

Охватившая его иллюзия одиночества развязывала язык, и оттого язвительность кружила отравленным воздухом, вздымалась под потолок и свивалась там тугими черными кольцами. Далеко внизу происходила смена караула, так что крики делались громче, летели со всех сторон впитывающиеся в стены проклятья, а свет магических решеток резал глаза куда сильнее обычного. Оба они, будто не владели сейчас одним на двоих телом, прикрыли глаза, окунаясь в баюкающую черноту, способную сгубить все, на что только падает взгляд.

— У тебя есть кому доверять, — сквозившая в голосе Фобоса горечь с размаху врезалась в заискрившие светом решетки, — Седрик предаст меня, как только окажется на свободе.

— Давай убьем его, когда выберемся отсюда?

Кажется, Фобос ответила излишне поспешно, хихикнула и накрыла ладонями рот. В ответ Фобос фыркнул, убирая руки, качнул головой и поглядел на болтающих между собой стражников, одним из которых был Калеб. Мальчишка качал головой и улыбался, Фобос видела это даже отсюда, и скопившаяся в ее груди ярость клекотала по-птичьи, желая выклевать ему глаза. В этом мире он не был ее творением, которое можно было развеять в прах щелчком пальцев, но и человеком в полном смысле этого слова отнюдь не являлся. Тень кружила вокруг, разведывая, разнюхивая и подслушивая, и нечто злое и яростное, бьющееся запыхавшимся сердцем, заставляло ее трепетать.

— Мне казалось, ты в него влюблена, — горечь исчезла, сменившись ядовитой насмешкой, и Фобос ни за что не собиралась остаться в долгу.

— А ты влюблен в Элион, — поднявшийся к лицу жар заставил ее хохотнуть, а Фобоса смущенно кашлянуть, прикрыв кулаком рот, — мой Седрик лучше, чем твой.

— В этом с тобой не поспоришь.

Проглотив смешок, Фобос поднялся, почти прижимаясь к голубоватым решеткам, вгляделся в их беспечных, валяющих дурака охранников. Фобос не исключала того, что умерла от воздействия переполнившей ее тело Тени, а все это — всего лишь игра ее погибающего разума, но даже так, какая к чертовой матери разница?

— Спорить с самим собой — заведомо плохая идея, — она цокнула языком, проводя ладонями вдоль решетки, и искрящиеся прутья померкли, точно покрылись уродливой ржавчиной.

Смех, громкий и раздирающий, вырвался из их общего горла слушателям на потеху, и окружающий гомон сменился шелестящими шепотками. Задравший голову Калеб смотрел на него сочувствующе, а узники кричали, что князь Фобос наконец-то сошел с ума. Тень кружилась, выискивая жертву, пряталась в темноте и прислушивалась к шепоткам, а он все смеялся, хохотал надрывно до севшего голоса, и оба они теперь знали, что скоро случится нечто, ознаменующее начало их новой потрепанной книги.