Белое в белом (гет)

Белый переливался разными цветами, сверкал, будто искры фейерверков, но уже не казался таким ослепительно ярким, напрочь выжигающим с непривычки глаза. На высоких, уходящих в самое бесконечное небо стенах прорисовывались витиеватые узоры, Анна видела их и раньше, однако теперь они свивались в понятные глазу письмена, рассказывали легенды и истории, будто брали за руку и вели в прошлое и будущее одновременно. На проплывающих мимо огромных окон облаках мелькали блики, словно солнце собиралось вставать откуда-то снизу, и такие же блики рассыпались по стенам, целовали щеки и руки и путались в волосах. Анна глядела на все, широко распахнув глаза, будто впервые за всю свою жизнь прозрела, а где-то далеко позади расползался тугой гул, будто звенел натужно и тяжело колокол, возвещающий перемены. Ей казалось, что мгновение назад она злилась, однако теперь никаких эмоций не было и в помине, будто бы Анна только проснулась, нежилась в теплой кроватке и совсем не думала ни о чем, что еще предстоит сделать.

Свет больше не слепил, но Анна все равно щурилась, будто по привычке, глядела, склонив голову так, что волосы неаккуратно рассыпались по плечам, на подсвеченные несуществующим здесь солнцем облака, и отчего-то казалось, будто ее тоже не существует. Все еще, упрямо вертелось на языке, а вдалеке все звенел и звенел колокол, и звук его эхом отражался от стен, оглаживал каждый уголок этого места и возвращался, словно выполнившая команду собака просила награду. Анне отчего-то хотелось смеяться, но грудь сдавливало, душило, обхватив горло пальцами, горькое чувство неправильности, несвоевременности и краткости, песком ссыпающейся с пальцев. Нечто важное ушло, исчезло, точно никогда и не существовало, а другое, еще не осознанное, поднимало голову, чтобы яростно взреветь. Это чувство, клекочущее в груди, казалось одновременно забавным и пугающим, однако не в том общепринятом понятии страха. От любопытства рассыпались по коже мурашки, подрагивали уголки губ, и Анна чувствовала, как поднималась изнутри досада. Нечто оборвалось кисловатым послевкусием на губах, и теперь должно было начаться что-то другое, неизменно ведущее к завершению цикла.

— Своды Кондракара пошатнулись, — возникший за ее спиной Химериш опустился босыми ступнями на пол, так что Анна теперь была его чуточку выше, — впервые за бесконечность.

Последнее свое слово он выделил короткой запинкой, точно подбирал подходящее, и Анна усмехнулась, отмахиваясь. Куда больше ее занимали сейчас разноцветные облака, из-за которых никак не желало подниматься ненастоящее солнце.

— Своды Кондракара переживут, — собственный голос отчего-то показался ей совсем чужим, похожим на шелест несуществующего же ветра за окнами, — бесконечность тоже.

— Если ты так считаешь, — задумчиво кивнул Химериш слишком быстро для подобного ответа.

Теперь Анна смотрела на него, на татуировку Сердца на его голове и мерцающий в глазах лиловый свет, едва заметный среди разноцветного белого. Большую часть времени глаза его казались монотонно-серыми, совсем невзрачными, как и он сам, и, стоило моргнуть, снова стали такими, бледными на бледном лице. Он стоял, а не парил над полом впервые с самой первой их встречи, и оттого казался Анне маленьким и слабым, песчинкой под сводом миров, переплетающихся рисунками на стенах. Химериш принадлежал одному из их бесконечного множества, однако от мира отказался также, как и от своего собственного имени.

— Великий Оракул! — в зал ворвалась, широко шагая и гулко дыша, женщина, одновременно похожая и на человека, и на кошку. — Аурамеры стражниц…

Она осеклась, глянув на Анну, будто споткнулась посреди быстрого бега, по-кошачьи фыркнула и вздернула подбородок, а Химериш лишь качнул головой, не расцепляя спрятанных в рукавах рук. Анна же, до которой только теперь дошло, что ее могут видеть и другие, растянула губы в улыбке и оперлась спиной о массивный низкий подоконник. Здесь не было тепла или холода, жесткости или мягкости, так что он просто был, едва ощущался под спиной и руками, как нечто полезное, но вовсе необязательное.

— Что стряслось, Люба? — мягко спросил Химериш, шагая вперед и вновь оказываясь невесомо парящим над полом.

Ладонь его, освободившись от плена белого балахона, коснулась плеча кошки и тут же стыдливо исчезла. Анна, которой тоже стало любопытно, что там случилось с гоняющимися друг за другом разноцветными каплями, воплощающими энергию стражниц, пристроилась у Химериша за спиной, сцепляя за собой руки. Люба глянула на нее снова, ощерилась, и тонкие усы на ее лице дрогнули вверх-вниз.

— Аурамеры стражниц вышли из-под контроля, — договорила она, разворачиваясь и направляясь туда, откуда пришла, — они вращаются слишком быстро, едва не касаясь друг друга.

Втроем они прошли по широкому коридору, свернули в одном из разветвлений и очутились прямо напротив вращающихся в хороводе над прозрачной гладью пяти разноцветных капель. По сравнению с прошлым разом они и впрямь кружились слишком быстро, танцевали, наступая друг другу на пятки, так что казалось, еще мгновение — и цвета их смешаются, обратившись чернильной кляксой на белой бумаге. Остановившись совсем рядом, Люба принялась объяснять еще раз, но ни Анна, ни склонившийся над каплями Химериш ее не слушали, каждый занятый собственными мыслями. Анна думала о том, что танец Аурамеров наконец-то красив и изящен, пусть и немного поспешен и напорист, а еще что ровная вода под ними едва заметно колыхалась, пуская кольца ряби от середины к краям. Она больше не видела в прозрачной воде своего отражения, лишь отсветы вращающихся все стремительнее капель: голубой, оранжевой, зеленой, серой и танцующей одновременно в начале и в конце цикла розовой, теперь, однако, больше напоминавшей цветом густой ядовито-лиловый. Анне нравился их яростный танец, переходящий в вихрь, однако улыбка Химериша сделалась чуть озадаченной, а Люба горделиво вздернула кошачьи брови. Она хотела было уже что-то сказать, даже раскрыла рот, вот только оборвали ее вновь зазвеневший колокол и качнувшийся под ногами пол.

— Оракул! — заорала одна из явившихся по собственной прихоти стражниц.

Остальные бросились ее успокаивать, одергивать и хватать за руки, но та, застыв прямо посреди широкого коридора, поправила съехавшие на нос очки и вздернула подбородок совсем также, как по-прежнему стояла, сверкая глазами, Люба. Распрямившийся Химериш смерил всех их усталым взглядом, поглядел еще раз на рванувшиеся Аурамеры и покачал головой:

— Что привело вас в…

— Приключение закончено! — рявкнула, перебивая, девчонка и указала на него пальцем. — Зла на Меридиане больше не существует, так что забери все это и отправь меня домой!

Под этим она, обведя себя рукой, очевидно, имела в виду дурацкий разноцветный костюм с бесполезными крыльями и магию, тлеющую у нее на кончиках пальцев. Вот только, думала Анна, магия была частью ее души, самой сутью, и вырвать ее из тела представлялось попросту невозможным.

— Я не хочу больше быть волшебницей, феей, спасительницей мира или кем-то еще, — голос ее вдруг упал и надломился, — просто верните мне мою обычную жизнь.

Договаривала она едва слышно, утирая хлынувшие из глаз слезы, а остальные девочки принялись наперебой утешать, неловко смеяться и хлопать по плечам. Только одна из них, с короткими ярко-рыжими, почти красными волосами в упор смотрела на Анну так, будто видела по меньшей мере восьмое чудо света на Земле. Анна смотрела на нее тоже, и от ощущения осязаемости собственного тела приятно свербело в горле.

— Хорошо, Тарани, — бесстрастно кивнул, протягивая белоснежный платок, Химериш, — я заблокирую твою силу и, если через неделю ты не передумаешь, заберу ее совсем. Однако равновесие не должно быть нарушено.

Он не договорил, сверкнула яркая вспышка, коснулась лба девочки, и слезы ее разом высохли, исчез глупый пестрый костюм, и сама она стала будто бы младше. Повисла недолгая гулкая тишина, а потом Анна снова услышала колокол. Он, должно быть, звонил, не переставая, смешивался со стуком бьющихся сердец и исчезал в шелесте дыхания. На облаках за окнами все еще расцветали яркие пятна, но солнца видно не было, точно оно утонуло в теплой перине, неспособное теперь вырваться вверх.

— Если так, — хранительница Сердца вскинула вверх руку, осторожно поджала губы, — я тоже хочу прекратить.

Вспыхнувший на мгновение триумф на лице Любы погас, подбородок ее опустился, а кошачьи глаза перестали сверкать. Кружащие в танце Аурамеры дрогнули, но не сбились с такта, а прозрачная вода под ними пошла рябью будто от сильного ветра. В ладони хранительницы лиловым вспыхнуло Сердце, и свет его отразился от белых стен, упал на белые облака и смешался с красными отсветами не желающего подниматься солнца.

Девчонки заголосили одновременно с зашипевшей Любой, и в зале посреди белых стен и белого пола начался форменный переполох. Капли Аурамеров рванулись, затрепетали, будто готовились лопнуть, и вода под ними вздыбилась, окрасилась отраженным светом и опала мгновение спустя, вновь принимая вид гладкого зеркала. Химериш взмахнул рукой, успокаивая всех разом, а бьющий вдалеке колокол затих, но не остановился. Наступила звенящая, переливающаяся колокольными трелями тишина, хранительница прижала Сердце к груди, будто оно было ее собственным, а взгляд ее был по-прежнему устремлен прямо Анне в лицо.

— Вилл, — Вода потянула ее за рукав, и хранительница оторвала от Анны непроницаемый взгляд, — я думала тебе нравится все это, ну…

Она запнулась, осторожно обвела взглядом остальных девочек и опустила голову, зажмурившись.

— Приключение, — кивнула Воздух, но мысли ее, казалось, были далеко от комнаты Аурамеров.

Ян Лин наверняка знала о прибытии внучки, однако отчего-то не спешила радовать ту вниманием. Все остальные, Анна чувствовала их в сменяющихся колокольных трелях, собирались в том самом зале, где ступеньки достигали потолочных сводов и утекали дальше в облака.

— Приключение, — задумчиво пожевала губы рыжая хранительница, — но не опасность.

— Нам по пятнадцать, — вспыхнула, сверкая глазами, Огонь, — и я не хочу жертвовать собой и собственным будущим ради какой-то другой волшебной планеты!

Руки ее, казалось, вот-вот готовы были самым настоящим пламенем, таким же, что яростно танцевало в ее глазах. Разноцветные капли, только остановившиеся, смерившие ход, вновь закружили, ускоряясь, и теперь цвета их постепенно смешивались в единый ядовито-лиловый. Анна, так же, как и Химериш, и Люба, наблюдали молча, хоть на лице кошки и цвело яростное несогласие, выражающееся в подрагивающих длинных усах и сжатых в кулаки ладонях. Она явно не поддерживала отказ хранительницы от Сердца и магии, однако сделать что-то было не в ее силах. Люба могла лишь заменить одну из выбывших стражниц, однако без Сердца рушилось само равновесие, и звонил и звонил гулкий колокол, и плыли разноцветные облака, не дождавшиеся восхода несуществующего солнца.

Никто больше, кажется, не собирался спорить, хоть на лицах стражниц и отражались разной степенью недовольство, густая задумчивость и робкое, еще не до конца сформировавшееся согласие. Анна лениво следила за ними, переводила взгляд с одной на другую и дальше, и все они казались ей белесыми облаками в глупых ярких костюмах, такими огромными, красивыми и мимолетными, исчезающими, стоило лишь моргнуть.

— В таком случае, — она шагнула вперед, протянула хранительнице раскрытую ладонь, — почему бы нам не распустить стражниц?

Анна моргнула, и все они разом стали обычными девочками-подростками, слабыми, испуганными и сдавшимися. Рванувшаяся ей в спину Люба зашипела, но замолкла, стоило Анне осадить ее взглядом, сощурилась и принялась нашептывать Химеришу на ухо, однако тот лишь с безразличной улыбкой слушал и медленно кивал. Стражницы всполошились, но Анну интересовали вовсе не они, одна лишь хранительница теперь попадала в поле ее зрения, маячила рыжим, почти красным пятном, как алые розы или растекшаяся по рукам кровь. Они прижимала Сердце к груди, точно оно принадлежало лишь ей, и глаза ее, яркие и пронзительные, вспыхивали и гасли лиловыми вспышками.

— Раз и навсегда, — завороженно кивнула красноволосая хранительница, разжимая руку и протягивая Сердце на раскрытой ладони.

— До самого конца бесконечности, — склонила голову Анна, шагая чуть ближе.

Стоило их пальцам соприкоснуться, и колокол снова зазвенел так, что загудели белоснежные увитые письменами и рисунками стены, поплыл под ногами пол и вспыхнули яркими красками облака. Своды крепости уходили далеко вверх, так что не хватало глаз, терялись в бесконечной белизне и там же рушились, рассыпались в незримое ничто. Внизу крепости в облаках была бесконечность, вверху — тоже, и никакого солнца, раскрашивающего облака вокруг, попросту не могло существовать, потому что не было и самих облаков. По высоким стенам вились призраки прошлого и будущего, звенели колокольчиками голоса, а пол под ногами, точно искусно отшлифованный мрамор, казался водной гладью, отражающей небеса.

Кто-то дернул ее за рукав, одна из стражниц ухватила хранительницу за руку, но Сердце уже вспыхнуло, раскалилось так, что обожгло глаза, ослепило яркой вспышкой, и в самой середине его пошла тонкая извилистая трещина. Пальцы мазнуло жаром, горячая волна обдала лицо, закружилась, обнимая и облизывая, как верная встречающая хозяина собака, а в груди вдруг затрепетало, словно забилось нечто живое, яркое и теплое, искрами отдающееся на кончике языка. Анна рвано вздохнула, будто впервые за долгое время могла дышать, и свет вдруг погас, так что стало до колокольного звона в ушах тихо. По крепости бесконечности разлилась тишина, густая и гулкая, и белое вновь сделалось белым, вязким и липким, как растаявший в пальцах зефир. Погасло так и не вставшее из-за облаков солнце, а исчезающие в небытии своды показались вдруг низкими и облупившимися. Застывшие в непонимании бывшие стражницы, ныне обычные земные подростки исчезли, стоило коротко улыбнуться, и лишь одна из них встретила ее улыбку точно такой же.

— Что ты наделала?! — зашипела, разбивая гулкую тишину, Люба, и Анна неприязненно поморщилась. — Кто ты вообще…

Нечто продолжало назойливо стучать в ушах, будто кто-то бил в барабаны, никак не желая прекращать, пусть оркестр и давно отгремел. Нечто едва заметное, щекочущее за ухом, такое странное, что хотелось чесаться и во что бы то ни стало заткнуть уши, точно кто-то стучался в открытую дверь и никак не желал войти.

Столкнувшийся с ней взглядом Химериш указал на прозрачную гладь воды, над которой больше не танцевали, гоняясь друг за другом, разноцветные капли. Вода была тихой, отражала лишь бесконечное белое ничего, и в ней было то самое умиротворенное спокойствие, зачем-то вечность назад названное равновесием.

— Аурамеры, — причитала Люба уже не так яростно, — равновесие… без стражниц зло…

— Какая чушь, — хохотнула Анна, и безмятежная улыбка на лице Химериша вдруг стала торжествующей, — это ведь ты придумал?

Он опустился перед ней на пол, лукаво, так, что засверкали смешинки в глазах, усмехнулся и развел руками:

— Ты оставила меня одного слишком надолго.

— Думаешь, у тебя не было выбора? — Анна склонила голову набок, цокнула, стараясь заглушись назойливый стук в ушах.

Суть магии невозможно изменить, нельзя отделить волшебство от души, не исковеркав, испортив и переплавив, однако он запечатал силу Огня, и Анна сделал то же для остальных. Магия, как неизменная субстанция, все еще существовала в этих девочках, как было и до вмешательства Кондракара, просто спала, и теперь что угодно могло ее пробудить.

На вопрос Химериш не ответил, только отвел глаза и улыбнулся, спрятал ладони в рукавах и склонился над водной гладью. Либо его, узкое и гладкое, отразилось неизменно, только сверкнули лиловым глаза да исчезла с виска татуировка Сердца. Мгновение спустя он поднял на Анну искрящийся взгляд, осадил бурчащую Любу взмахом руки и растянул тонкие губы в широкой улыбке:

— Великий Кондракар наконец-то вернулся.

И вместе с его словами Анна поняла, что назойливый стук в ушах — всего лишь ее собственное бьющееся в груди сердце.