Белое в белом (гет)

Белый переливался разными цветами, сверкал, будто искры фейерверков, но уже не казался таким ослепительно ярким, напрочь выжигающим с непривычки глаза. На высоких, уходящих в самое бесконечное небо стенах прорисовывались витиеватые узоры, Анна видела их и раньше, однако теперь они свивались в понятные глазу письмена, рассказывали легенды и истории, будто брали за руку и вели в прошлое и будущее одновременно. На проплывающих мимо огромных окон облаках мелькали блики, словно солнце собиралось вставать откуда-то снизу, и такие же блики рассыпались по стенам, целовали щеки и руки и путались в волосах. Анна глядела на все, широко распахнув глаза, будто впервые за всю свою жизнь прозрела, а где-то далеко позади расползался тугой гул, будто звенел натужно и тяжело колокол, возвещающий перемены. Ей казалось, что мгновение назад она злилась, однако теперь никаких эмоций не было и в помине, будто бы Анна только проснулась, нежилась в теплой кроватке и совсем не думала ни о чем, что еще предстоит сделать.

Свет больше не слепил, но Анна все равно щурилась, будто по привычке, глядела, склонив голову так, что волосы неаккуратно рассыпались по плечам, на подсвеченные несуществующим здесь солнцем облака, и отчего-то казалось, будто ее тоже не существует. Все еще, упрямо вертелось на языке, а вдалеке все звенел и звенел колокол, и звук его эхом отражался от стен, оглаживал каждый уголок этого места и возвращался, словно выполнившая команду собака просила награду. Анне отчего-то хотелось смеяться, но грудь сдавливало, душило, обхватив горло пальцами, горькое чувство неправильности, несвоевременности и краткости, песком ссыпающейся с пальцев. Нечто важное ушло, исчезло, точно никогда и не существовало, а другое, еще не осознанное, поднимало голову, чтобы яростно взреветь. Это чувство, клекочущее в груди, казалось одновременно забавным и пугающим, однако не в том общепринятом понятии страха. От любопытства рассыпались по коже мурашки, подрагивали уголки губ, и Анна чувствовала, как поднималась изнутри досада. Нечто оборвалось кисловатым послевкусием на губах, и теперь должно было начаться что-то другое, неизменно ведущее к завершению цикла.

— Своды Кондракара пошатнулись, — возникший за ее спиной Химериш опустился босыми ступнями на пол, так что Анна теперь была его чуточку выше, — впервые за бесконечность.

Последнее свое слово он выделил короткой запинкой, точно подбирал подходящее, и Анна усмехнулась, отмахиваясь. Куда больше ее занимали сейчас разноцветные облака, из-за которых никак не желало подниматься ненастоящее солнце.

— Своды Кондракара переживут, — собственный голос отчего-то показался ей совсем чужим, похожим на шелест несуществующего же ветра за окнами, — бесконечность тоже.

— Если ты так считаешь, — задумчиво кивнул Химериш слишком быстро для подобного ответа.

Теперь Анна смотрела на него, на татуировку Сердца на его голове и мерцающий в глазах лиловый свет, едва заметный среди разноцветного белого. Большую часть времени глаза его казались монотонно-серыми, совсем невзрачными, как и он сам, и, стоило моргнуть, снова стали такими, бледными на бледном лице. Он стоял, а не парил над полом впервые с самой первой их встречи, и оттого казался Анне маленьким и слабым, песчинкой под сводом миров, переплетающихся рисунками на стенах. Химериш принадлежал одному из их бесконечного множества, однако от мира отказался также, как и от своего собственного имени.

— Великий Оракул! — в зал ворвалась, широко шагая и гулко дыша, женщина, одновременно похожая и на человека, и на кошку. — Аурамеры стражниц…

Она осеклась, глянув на Анну, будто споткнулась посреди быстрого бега, по-кошачьи фыркнула и вздернула подбородок, а Химериш лишь качнул головой, не расцепляя спрятанных в рукавах рук. Анна же, до которой только теперь дошло, что ее могут видеть и другие, растянула губы в улыбке и оперлась спиной о массивный низкий подоконник. Здесь не было тепла или холода, жесткости или мягкости, так что он просто был, едва ощущался под спиной и руками, как нечто полезное, но вовсе необязательное.

— Что стряслось, Люба? — мягко спросил Химериш, шагая вперед и вновь оказываясь невесомо парящим над полом.

Ладонь его, освободившись от плена белого балахона, коснулась плеча кошки и тут же стыдливо исчезла. Анна, которой тоже стало любопытно, что там случилось с гоняющимися друг за другом разноцветными каплями, воплощающими энергию стражниц, пристроилась у Химериша за спиной, сцепляя за собой руки. Люба глянула на нее снова, ощерилась, и тонкие усы на ее лице дрогнули вверх-вниз.

— Аурамеры стражниц вышли из-под контроля, — договорила она, разворачиваясь и направляясь туда, откуда пришла, — они вращаются слишком быстро, едва не касаясь друг друга.

Втроем они прошли по широкому коридору, свернули в одном из разветвлений и очутились прямо напротив вращающихся в хороводе над прозрачной гладью пяти разноцветных капель. По сравнению с прошлым разом они и впрямь кружились слишком быстро, танцевали, наступая друг другу на пятки, так что казалось, еще мгновение — и цвета их смешаются, обратившись чернильной кляксой на белой бумаге. Остановившись совсем рядом, Люба принялась объяснять еще раз, но ни Анна, ни склонившийся над каплями Химериш ее не слушали, каждый занятый собственными мыслями. Анна думала о том, что танец Аурамеров наконец-то красив и изящен, пусть и немного поспешен и напорист, а еще что ровная вода под ними едва заметно колыхалась, пуская кольца ряби от середины к краям. Она больше не видела в прозрачной воде своего отражения, лишь отсветы вращающихся все стремительнее капель: голубой, оранжевой, зеленой, серой и танцующей одновременно в начале и в конце цикла розовой, теперь, однако, больше напоминавшей цветом густой ядовито-лиловый. Анне нравился их яростный танец, переходящий в вихрь, однако улыбка Химериша сделалась чуть озадаченной, а Люба горделиво вздернула кошачьи брови. Она хотела было уже что-то сказать, даже раскрыла рот, вот только оборвали ее вновь зазвеневший колокол и качнувшийся под ногами пол.

— Оракул! — заорала одна из явившихся по собственной прихоти стражниц.

Остальные бросились ее успокаивать, одергивать и хватать за руки, но та, застыв прямо посреди широкого коридора, поправила съехавшие на нос очки и вздернула подбородок совсем также, как по-прежнему стояла, сверкая глазами, Люба. Распрямившийся Химериш смерил всех их усталым взглядом, поглядел еще раз на рванувшиеся Аурамеры и покачал головой:

— Что привело вас в…

— Приключение закончено! — рявкнула, перебивая, девчонка и указала на него пальцем. — Зла на Меридиане больше не существует, так что забери все это и отправь меня домой!

Под этим она, обведя себя рукой, очевидно, имела в виду дурацкий разноцветный костюм с бесполезными крыльями и магию, тлеющую у нее на кончиках пальцев. Вот только, думала Анна, магия была частью ее души, самой сутью, и вырвать ее из тела представлялось попросту невозможным.

— Я не хочу больше быть волшебницей, феей, спасительницей мира или кем-то еще, — голос ее вдруг упал и надломился, — просто верните мне мою обычную жизнь.

Договаривала она едва слышно, утирая хлынувшие из глаз слезы, а остальные девочки принялись наперебой утешать, неловко смеяться и хлопать по плечам. Только одна из них, с короткими ярко-рыжими, почти красными волосами в упор смотрела на Анну так, будто видела по меньшей мере восьмое чудо света на Земле. Анна смотрела на нее тоже, и от ощущения осязаемости собственного тела приятно свербело в горле.

— Хорошо, Тарани, — бесстрастно кивнул, протягивая белоснежный платок, Химериш, — я заблокирую твою силу и, если через неделю ты не передумаешь, заберу ее совсем. Однако равновесие не должно быть нарушено.

Он не договорил, сверкнула яркая вспышка, коснулась лба девочки, и слезы ее разом высохли, исчез глупый пестрый костюм, и сама она стала будто бы младше. Повисла недолгая гулкая тишина, а потом Анна снова услышала колокол. Он, должно быть, звонил, не переставая, смешивался со стуком бьющихся сердец и исчезал в шелесте дыхания. На облаках за окнами все еще расцветали яркие пятна, но солнца видно не было, точно оно утонуло в теплой перине, неспособное теперь вырваться вверх.

— Если так, — хранительница Сердца вскинула вверх руку, осторожно поджала губы, — я тоже хочу прекратить.

Вспыхнувший на мгновение триумф на лице Любы погас, подбородок ее опустился, а кошачьи глаза перестали сверкать. Кружащие в танце Аурамеры дрогнули, но не сбились с такта, а прозрачная вода под ними пошла рябью будто от сильного ветра. В ладони хранительницы лиловым вспыхнуло Сердце, и свет его отразился от белых стен, упал на белые облака и смешался с красными отсветами не желающего подниматься солнца.

Девчонки заголосили одновременно с зашипевшей Любой, и в зале посреди белых стен и белого пола начался форменный переполох. Капли Аурамеров рванулись, затрепетали, будто готовились лопнуть, и вода под ними вздыбилась, окрасилась отраженным светом и опала мгновение спустя, вновь принимая вид гладкого зеркала. Химериш взмахнул рукой, успокаивая всех разом, а бьющий вдалеке колокол затих, но не остановился. Наступила звенящая, переливающаяся колокольными трелями тишина, хранительница прижала Сердце к груди, будто оно было ее собственным, а взгляд ее был по-прежнему устремлен прямо Анне в лицо.

— Вилл, — Вода потянула ее за рукав, и хранительница оторвала от Анны непроницаемый взгляд, — я думала тебе нравится все это, ну…

Она запнулась, осторожно обвела взглядом остальных девочек и опустила голову, зажмурившись.

— Приключение, — кивнула Воздух, но мысли ее, казалось, были далеко от комнаты Аурамеров.

Ян Лин наверняка знала о прибытии внучки, однако отчего-то не спешила радовать ту вниманием. Все остальные, Анна чувствовала их в сменяющихся колокольных трелях, собирались в том самом зале, где ступеньки достигали потолочных сводов и утекали дальше в облака.

— Приключение, — задумчиво пожевала губы рыжая хранительница, — но не опасность.

— Нам по пятнадцать, — вспыхнула, сверкая глазами, Огонь, — и я не хочу жертвовать собой и собственным будущим ради какой-то другой волшебной планеты!

Руки ее, казалось, вот-вот готовы были самым настоящим пламенем, таким же, что яростно танцевало в ее глазах. Разноцветные капли, только остановившиеся, смерившие ход, вновь закружили, ускоряясь, и теперь цвета их постепенно смешивались в единый ядовито-лиловый. Анна, так же, как и Химериш, и Люба, наблюдали молча, хоть на лице кошки и цвело яростное несогласие, выражающееся в подрагивающих длинных усах и сжатых в кулаки ладонях. Она явно не поддерживала отказ хранительницы от Сердца и магии, однако сделать что-то было не в ее силах. Люба могла лишь заменить одну из выбывших стражниц, однако без Сердца рушилось само равновесие, и звонил и звонил гулкий колокол, и плыли разноцветные облака, не дождавшиеся восхода несуществующего солнца.

Никто больше, кажется, не собирался спорить, хоть на лицах стражниц и отражались разной степенью недовольство, густая задумчивость и робкое, еще не до конца сформировавшееся согласие. Анна лениво следила за ними, переводила взгляд с одной на другую и дальше, и все они казались ей белесыми облаками в глупых ярких костюмах, такими огромными, красивыми и мимолетными, исчезающими, стоило лишь моргнуть.

— В таком случае, — она шагнула вперед, протянула хранительнице раскрытую ладонь, — почему бы нам не распустить стражниц?

Анна моргнула, и все они разом стали обычными девочками-подростками, слабыми, испуганными и сдавшимися. Рванувшаяся ей в спину Люба зашипела, но замолкла, стоило Анне осадить ее взглядом, сощурилась и принялась нашептывать Химеришу на ухо, однако тот лишь с безразличной улыбкой слушал и медленно кивал. Стражницы всполошились, но Анну интересовали вовсе не они, одна лишь хранительница теперь попадала в поле ее зрения, маячила рыжим, почти красным пятном, как алые розы или растекшаяся по рукам кровь. Они прижимала Сердце к груди, точно оно принадлежало лишь ей, и глаза ее, яркие и пронзительные, вспыхивали и гасли лиловыми вспышками.

— Раз и навсегда, — завороженно кивнула красноволосая хранительница, разжимая руку и протягивая Сердце на раскрытой ладони.

— До самого конца бесконечности, — склонила голову Анна, шагая чуть ближе.

Стоило их пальцам соприкоснуться, и колокол снова зазвенел так, что загудели белоснежные увитые письменами и рисунками стены, поплыл под ногами пол и вспыхнули яркими красками облака. Своды крепости уходили далеко вверх, так что не хватало глаз, терялись в бесконечной белизне и там же рушились, рассыпались в незримое ничто. Внизу крепости в облаках была бесконечность, вверху — тоже, и никакого солнца, раскрашивающего облака вокруг, попросту не могло существовать, потому что не было и самих облаков. По высоким стенам вились призраки прошлого и будущего, звенели колокольчиками голоса, а пол под ногами, точно искусно отшлифованный мрамор, казался водной гладью, отражающей небеса.

Кто-то дернул ее за рукав, одна из стражниц ухватила хранительницу за руку, но Сердце уже вспыхнуло, раскалилось так, что обожгло глаза, ослепило яркой вспышкой, и в самой середине его пошла тонкая извилистая трещина. Пальцы мазнуло жаром, горячая волна обдала лицо, закружилась, обнимая и облизывая, как верная встречающая хозяина собака, а в груди вдруг затрепетало, словно забилось нечто живое, яркое и теплое, искрами отдающееся на кончике языка. Анна рвано вздохнула, будто впервые за долгое время могла дышать, и свет вдруг погас, так что стало до колокольного звона в ушах тихо. По крепости бесконечности разлилась тишина, густая и гулкая, и белое вновь сделалось белым, вязким и липким, как растаявший в пальцах зефир. Погасло так и не вставшее из-за облаков солнце, а исчезающие в небытии своды показались вдруг низкими и облупившимися. Застывшие в непонимании бывшие стражницы, ныне обычные земные подростки исчезли, стоило коротко улыбнуться, и лишь одна из них встретила ее улыбку точно такой же.

— Что ты наделала?! — зашипела, разбивая гулкую тишину, Люба, и Анна неприязненно поморщилась. — Кто ты вообще…

Нечто продолжало назойливо стучать в ушах, будто кто-то бил в барабаны, никак не желая прекращать, пусть оркестр и давно отгремел. Нечто едва заметное, щекочущее за ухом, такое странное, что хотелось чесаться и во что бы то ни стало заткнуть уши, точно кто-то стучался в открытую дверь и никак не желал войти.

Столкнувшийся с ней взглядом Химериш указал на прозрачную гладь воды, над которой больше не танцевали, гоняясь друг за другом, разноцветные капли. Вода была тихой, отражала лишь бесконечное белое ничего, и в ней было то самое умиротворенное спокойствие, зачем-то вечность назад названное равновесием.

— Аурамеры, — причитала Люба уже не так яростно, — равновесие… без стражниц зло…

— Какая чушь, — хохотнула Анна, и безмятежная улыбка на лице Химериша вдруг стала торжествующей, — это ведь ты придумал?

Он опустился перед ней на пол, лукаво, так, что засверкали смешинки в глазах, усмехнулся и развел руками:

— Ты оставила меня одного слишком надолго.

— Думаешь, у тебя не было выбора? — Анна склонила голову набок, цокнула, стараясь заглушись назойливый стук в ушах.

Суть магии невозможно изменить, нельзя отделить волшебство от души, не исковеркав, испортив и переплавив, однако он запечатал силу Огня, и Анна сделал то же для остальных. Магия, как неизменная субстанция, все еще существовала в этих девочках, как было и до вмешательства Кондракара, просто спала, и теперь что угодно могло ее пробудить.

На вопрос Химериш не ответил, только отвел глаза и улыбнулся, спрятал ладони в рукавах и склонился над водной гладью. Либо его, узкое и гладкое, отразилось неизменно, только сверкнули лиловым глаза да исчезла с виска татуировка Сердца. Мгновение спустя он поднял на Анну искрящийся взгляд, осадил бурчащую Любу взмахом руки и растянул тонкие губы в широкой улыбке:

— Великий Кондракар наконец-то вернулся.

И вместе с его словами Анна поняла, что назойливый стук в ушах — всего лишь ее собственное бьющееся в груди сердце.

За окном медленно вставало солнце, окрашивало небо в малиново-красный, и свет его ласково, но несколько насмешливо путался в волосах и плясал по щекам опустившей голову над бесконечными бумагами Элион. Она старательно вчитывалась в плывущие перед глазами строчки, переворачивала страницы дрожащими от усталости пальцами, а в голове ее, кажется, вовсе не оставалось ничего из прочитанного. Она была Королевой Метамура уже почти целый год, с тех самых пор, как сестра сгинула в камне собственных гордыни и алчности, и с каждым днем ей все больше хотелось разбить этот камень вдребезги. Элион злилась, ярость клокотала в груди и вырывалась вспышками на кончиках пальцев, но была совершенно бесполезной, потому что не было никого, на кого ее можно было бы выплеснуть. Седрик целыми днями торчал подле каменной статуи в королевском обруче, так что Элион не могла поговорить ни с ним, ни с ней, а Гидеон таскался следом скорее как надсмотрщик, чем верноподданный. Миранда, которая все еще была ее личной служанкой, рассказывала сказки с таким непроницаемым лицом, что Элион предпочитала не слушать, а отпустить ее восвояси. Один Калеб, присягнувший ей на верность еще до официальной коронации, улыбался и отвечал на глупые шутки, но кроме этого тоже мало чем мог помочь.

Девочки отказались от магической силы тогда же, когда Элион в полной мере приняла свою, у Корнелии была собственная нормальная жизнь, и дружба их как-то постепенно превратилась из лучшей в обыкновенную приятельскую. Элион моталась на Землю время от времени, когда становилось совсем невыносимо, но и тогда Гидеон становился у нее за спиной и постоянно напоминал, сколько дел ей еще предстояло переделать. Вскоре после коронации, когда у Элион появилась свободная минутка, Миранда рассказала ей, что приемные родители ее были в той самой уродливой угловатой тюрьме, которую она легким движением стерла с лица земли, так что теперь никого не осталось. Элион была одна посреди незнакомой планеты уже почти целый год, и все вокруг желали видеть ее великой, а сама она просто хотела вернуться домой.

— Неужели вы просидели здесь всю ночь? — вошедший без стука Гидеон нахмурился, сложил на груди руки. — Это хоть было полезно?

Он смотрел на такую же, как и вечером, гору документов на столе, а весь вид его буквально выражал суть фразы «я же говорил». Говорил он и вправду, предупреждал, что стоило пойти отдохнуть, а утром начать с новыми силами, но Элион не послушалась, упрямо осталась, а теперь ей казалось, будто весь мир вокруг кружился, как кот лениво переваливается с боку на бок. Перед глазами у нее стояла густая сизая пелена, спина совсем затекла, а пальцы едва сжимали перо, с которого черные капли падали прямо на важные документы. Элион устала до такой степени, что хотелось все бросить и сбежать, но упрямство она явно унаследовала от сестры, так что ни за что в жизни никому бы не призналась, даже сверлящему ее взглядом Гидеону, который в последнее время вел себя так, будто сам был по меньшей мере принцем.

— Вы ведь помните, что в полдень у вас встреча с делегацией оборотней? — вот и сейчас его голос звучал ехидной насмешкой, а вовсе не походил на…

— Нет! — Элион подскочила, не обернулась на грохот упавшего стула. — Нет-нет-нет! Почему ты не напомнил мне об этом вчера?!

Она совершенно забыла о встрече, будто та была чем-то неважным, слишком несущественным, а ведь все в корне наоборот! Лес оборотней все еще был своего рода государством в государстве, подчинялся королеве скорее условно, но был ужасно важен, потому что являлся по сути вторым самым волшебным в Метамуре местом после Заветного города. Элион во что бы то ни стало нужно было завоевать авторитет и признание у оборотней, ведь и без того натянутые отношения кое-как поддерживала лишь сестра, а теперь вместе с недовольством все больше росли требования в уступках.

— Я напоминал. Три раза в течение дня и еще трижды вечером, — покачал головой Гидеон, — Лорд Эрмей прибыл на рассвете и ожидает вашей аудиенции.

Мысли из головы разом выветрились, Элион осела и зависла прямо в воздухе, поджимая под себя ноги. Голова у нее гудела и кружилась с каждым сказанным словом все больше, а Гидеон все смотрел и смотрел, будто она прямо сейчас могла взять и все исправить. О, если бы Элион в самом деле могла, она давно бы уже вернула сестру, отказалась от трона и сбежала на Землю, чтобы быть просто обыкновенной школьницей с обыкновенными школьными проблемами вроде первой любви и домашнего ареста из-за двойки по истории в дневнике.

— Мне нужно в, — Элион осеклась, поднялась на ноги, небрежно расправила платье, — ту самую комнату.

Решение пришло в голову само собой вместе с мыслью о бросившей ее в одиночестве сестре, и Элион решительно обошла хмыкнувшего Гидеона по широкой дуге, взмахом руки распахнула двери и двинулась вперед по извилистым магическим коридорам замка. Она все еще не до конца разобралась в созданном сестрой лабиринте, так что время от времени попадала совершенно не туда, куда направлялась, однако в последнее время получалось все лучше. Элион просто шла вперед, думая о том, куда хочет прийти, и замок сам выводил ее, подводил к самой двери и едва по голове ласково не гладит. Замок был живым и теплым, немного колючим, как старый свитер, и до того уютным, что хотелось мурчать. Гидеон неизменно шел следом, почти дышал ей в спину, так что Элион ощущала исходящее от него тепло, и это тепло окутывало несмотря на злость в груди и колючие насмешливые взгляды. Сестра позволяла этому мальчишке слишком уж много, а Элион никак не могла найти в себе силы и необходимость его осадить.

Остановились они перед маленькой дверью, совсем не похожей на остальные в этом коридоре, и Элион на мгновение замерла с занесенной для стука рукой. Какой к черту стук, подумала она про себя, если она королева, а этот замок целиком и полностью со всеми людьми и содержимым принадлежит ей! Дверь покорно распахнулась, явив Элион серую статую и струящиеся по полу длинные пшеничные волосы сидящего на коленях Седрика. Он был повернут к ней спиной, а это место уже какое-то время служило ему тюрьмой за парочку прегрешений вроде оскорбления Королевы и даже покушения на убийство. Впрочем, убить он бы ее все равно не смог, а на оскорбления Элион было плевать, вот только при всем этом присутствовала парочка чиновников, тут же вынесших самому верному слуге сгинувшей принцессы Фобос приговор, не смертный лишь потому, что произошло это на той части коронации, где не было лишних глаз. Статую сестры Элион приказала поместить сюда только из страха, что кто угодно другой мог бы посметь ее осквернить.

— Ваше Величество, — голос Седрика звучал хрипло, он по-прежнему сидел спиной, и не думая оборачиваться, — чему обязан такой чести?

Сестра, застывшая в моменте собственного смертельного триумфа, будто распахивала к ей руки, приветствуя, и Элион едва удержала себя, чтобы не броситься в ее объятия. Расколотый посередине камень на ее короне как будто сверкал в свете рассветного солнца, а Элион надела ту, что сделали ей взамен, лишь раз, после чего приказала спрятать, как постыдное воспоминание.

Короткий жест оставил Гидеона позади захлопнувшихся дверей, Элион застыла у самого входа, понятия не имея, позволено ли ей проходить дальше. Глаза сестры приковывали ее взгляд и зарождали дрожь в уголках губ, а Седрик сидел перед ней, точно возносящий молитву в храме прихожанин, длинные волосы его рассыпались по полу, а из-за широкого балахона не было видно фигуры. Элион не видела его с самой коронации и теперь застыла пойманной в клетку птичкой, которой заменили другую, погибшую слишком быстро.

— Я хочу, чтобы ты служил мне! — проглотив ядовитую слюну, выдохнула Элион.

Она сжала зубы и зажмурилась, словно бы Седрик мог ударить ее, но он лишь шелестяще поднялся, загораживая собой проникающее сквозь маленького окошко солнце, навис над ней и ядовито усмехнулся.

— Я ошибся, Ваше Величество, это не честь, — голос его разлетелся, ударился о покрытые магическими знаками стены, взвился вокруг воздевающей руки фигуры сестры, — это проклятие.

Последнее его слово, словно поставленная в предложении точка, ухнуло на голову, и Элион вздернула подбородок, изо всех сил стараясь расправить сжавшиеся плечи. Седрик навис над ней глухой стеной, сощурился, точно старался хорошенько разглядеть, и губы его, сухие и тонкие, изогнулись в издевательской улыбке. Восходящее, все еще низкое прохладное солнце ореолом заклубилось вокруг его головы, рассыпалось красными лучиками по стенам и затрепетало в платиновых волосах сестры, взметающихся словно от сильного ветра. Она воздевала к низкому потолку руки, на лице ее плясала алчная усмешка, а вокруг глаз рассыпались усталые морщинки, которых Элион отчего-то прежде не замечала. Ей вдруг показалось, что статуя вот-вот упадет от усталости, и Элион потянулась, минуя Седрика, коснулась ладонями ее платья, вцепилась в каменные складки изо всех сил.

Смешок ударился о ее затылок, запутался в собранных в косички волосах, и теперь-то, словно все это время только и ждали подходящего момента, слезы брызнули из глаз. Элион пошатнулась, упираясь лбом в каменные юбки, всхлипнула и медленно осела на пол, склоняя голову так низко, словно сама тоже возносила мольбу. Седрик застыл где-то за ее спиной, рвано вздохнул, и целую вечность спустя его прохладная ладонь опустилась Элион на макушку. Всего мгновения прежде, чем она исчезла, хватило, чтобы нечто кольнуло в груди, воздух обжег легкие, и жаркие слезы потекли пуще прежнего, обжигая щеки и змеями забираясь под платье. Элион рыдала, опустившись на колени и касаясь лбом подола каменного платья сестры, а солнце медленно поднималось из-за горизонта, освещало землю и замок, проникало в окна и глядело осуждающе, так, будто творилось на этой земле незнающее границ зло, которого на самом деле вовсе теперь не существовало.

Когда она поднялась, утирая рукавами слезы, Седрик стоял в стороне, прислонившись спиной к стене рядом с дверью, смотрел на нее все еще насмешливо и колюче, но теперь было в его взгляде нечто, отчего становилось тяжело дышать. Седрик не признавал в ней Королеву, никогда не признал бы, он лишь следовал приказу сестры, а сестра, думала Элион, наверняка приказала ее защищать. Потому что Элион нравилось, как Фобос учила ее магии и рассказывала сказки, заплетала в косы волосы, перед этим долго расчесывая серебряным гребнем, и глухо смеялась, глядя так, будто хотела отнять все и возложить мир к мыскам ее туфель. И Элион в свою очередь собиралась отдать ей все, чего сестра бы только ни пожелала, будь то Метамур, магия, корона или ее собственная жизнь.

— Ваше Величество, — глаза Седрика сверкнули, и он, прижав руку к груди, склонился перед ней в поклоне.

Кланялся он, конечно, сестре, но Элион, усмехнувшись, готова была закрыть на это вопиющее непочтение глаза.

* * *

Отросшие волосы щекотали шею, болтались на ветру во все стороны, лезли в глаза и рот, так что Вилл приходилось постоянно отплевываться, поправлять еще недавно красиво уложенную прическу и ниже натягивать шапку. Осень в этом году началась как-то слишком стремительно, перебив разошедшееся теплом лето, погода сменилась, точно перевернулся с ног на голову земной шар, и пришлось срочно доставать из шкафов теплые куртки и длинные шарфы. Самое удивительное, за целый месяц спорой на приход осени дождя еще не было ни разу, только бушевал холодный северный ветер и будто падало на голову серое густое небо. Погода эта, словно надвигающаяся катастрофа, навевала тоску и зудящую между бровей грусть и казалось, будто вот-вот должно было что-то произойти. Вилл давно не видела магии в своих снах, привыкла, наконец, что техника больше не разговаривает, но ей отчего-то казалось, будто нечто тугое и горячее билось в ее груди, как пустившееся вскачь после долгого бега сердце. Уже почти год прошел с тех пор, как она отдала Сердце Кондракара в чужие руки, а она все еще ощущала, что может, крепко зажмурившись, любовно качать его в ладонях.

— Ну ты и копуша! — проскрипел ей в спину чей-то надломленный голос, и Вилл вздрогнула, оборачиваясь.

Она как раз ступила на тротуар с перехода, и тут же загорелся пешеходам красный, и поехали в разные стороны машины, вот только ни за ней, ни впереди не было никого. Вилл покрутилась вокруг себя, и какой-то парень, подошедший к переходу с другой стороны, хохотнул и покрутил пальцем у виска. Один только светофор продолжал отсчитывать секунды до очередной остановки, но он ведь не мог в самом деле с ней разговаривать! Вилл отказалась от магии и теперь была обычным человеком без крыльев за спиной, чтения мыслей и способности разговаривать с электроприборами, так что ей, скорее всего, определенно послышалось.

Вилл зашагала вперед в полной уверенности в собственной правоте, свернула за угол и очутилась на прямой дороге к школе, там невольно замедлив шаг. До начала уроков было еще достаточно времени, и она бы спокойно прогулялась, если бы не налетевшая на нее со спины Ирма, содравшая с головы Вилл шапку и закружившая ее над головой.

— Ты не поверишь, что я сейчас расскажу! — заорала подруга ей прямо в ухо, и Вилл поморщилась от количества впившихся прямо в мозг децибел.

— Ты сначала расскажи, а я подумаю, верить тебе или нет, — усмехнулась Вилл, убирая за уши совсем растрепавшиеся волосы.

Пытаться отобрать шапку у Ирмы не было совершенно никакого смысла, тем более та уже сунула ее подмышку и принялась мять, как любимую плюшевую игрушку. С другой стороны улицы к школе приближался Мартин, паренек, который был в Ирму безответно влюблен, и она, только заметив его, натянула чужую шапку себе на голову до самых ресниц. Рассказывать, что там у нее такого великолепного случилось, Ирма почему-то не спешила, ссутулилась и постаралась спрятаться за спиной Вилл, бурча себе под нос, что иначе Мартин снова заведет свою шарманку на полтора часа.

Когда они почти дошли до школьных ворот и встретили махнувшую рукой Тарани, Вилл все-таки пихнула Ирму локтем в бок и потребовала свою собственность взад. И еще напомнила, что неплохо было бы все-таки сказать «б», раз она разорилась на «а».

— Сегодня утром я изменила температуру воды! — заговорщицки зашептала Ирма, прежде оглянувшись, не подслушивает ли кто.

— Покрутила вентиль? — хохотнула Тарани, перебрасывая сумку на другое плечо.

Мимо них прошел незнакомый паренек, и Ирма зловеще зашипела, прижимая палец к губам. Вилл глянула на часы, подумала, что обсудить «странности» они успеют, и сунула измятую шапку в карман.

— Да нет же! — всплеснула руками Ирма, все еще надрывно шепча. — Я только подумала о том, что мама снова принимала слишком горячий душ, но ничего не сделала, а вода взяла и стала прохладной!

Ощущение чужого пристального взгляда впилось в основание шеи, и Вилл вздрогнула, покрываясь густыми мурашками. Она подозрительно огляделась, повела плечами и встретила широкую улыбку чертова Коллинза, от которой разом захотелось провалиться сквозь землю. Однако, не получилось, сколько бы Вилл ни старалась, так что пришлось тоже натянуто ухмыльнуться и махнуть рукой, уповая лишь на то, что сегодня он пройдет мимо.

— Ва-а-ау, — протянула, быстро сориентировавшись, Ирма и хлопнула Вилл по плечу, — неужели наш историк строит тебе глазки?

— Вы так и не нашли общий язык? — подхватила смену темы Тарани.

В ответ на вопрос Вилл лишь закатила глаза и через плечо указала на едва не подпрыгивающего Коллинза, сделавшегося до того счастливым, что свело зубы. До начала первого урока оставалось совсем немного времени, Вилл то и дело бросала взгляды на висящие над входной дверью часы, так что школьники все пребывали, и коридор заполнялся монотонным гулом разговоров. Корнелия и Хай Лин до сих пор не появлялись, а может быть пришли раньше и уже сидели в классах, и…

Вилл сбилась с мысли, ощутила, словно нечто больно кольнуло висок, но тут же исчезло, будто и не было. Перед глазами на мгновение поплыла белесая пелена, звенящая колоколами и мерцающая бесконечностью, и Вилл мотнула головой, отгоняя гудящее в голове чувство. Нужно было уже идти на урок, тем более сегодня первой была история, а Коллинз наверняка придумал очередную внеочередную контрольную.

— Я просто не могу поверить, что Коллинз и моя мама!..

От мыслей об историке, укравшем чужую семью, полыхнуло в груди яростью, и Вилл сощурилась, крепко сжимая кулаки. Они поженились в середине этого лета, так что технически Коллинз был для Вилл отчимом, и это бесило еще больше, чем осознание того, что скоро у нее появится братик или сестренка. Вилл злилась с самого первого дня, когда узнала об их романе, но сделать все равно ничего не могла, потому что мама ее была такой же упертой, как и она сама. От удушающего бессилия кололо в груди и сами собой сощуривались глаза, особенно когда новоиспеченный «отец», как мама просила его называть, простодушно улыбался и пытался ей понравиться.

— Тебе бы психологу показаться, дорогуша, — крякнули откуда-то сверху, и в то же мгновение пронзительно зазвенел звонок на урок.

Толпа учеников хлынула по коридору в классы, толкая друг друга локтями и перекрикиваясь будто в последний раз, кто-то отпихнул ее в сторону, и Вилл на мгновение потерялась, крутанувшись вокруг своей оси. Зашипевшая на кого-то Ирма потянула ее за руку, проносясь прямо через толпу, а Вилл по инерции схватила начавшую отставать Тарани за сумку. Такой вереницей они и ввалились в класс под смешки более расторопных одноклассников, быстро рассаживаясь по своим местам, и только Коллинз чуть задержал на Вилл снисходительный взгляд, от которого у нее в груди снова все вспыхнуло. И впрямь сидящая на своем месте Хай Лин помахала рукой всем по очереди, оттянула уголки губ, изображая хмурое выражение Вилл, а потом сама пискнула, когда учитель похлопал по ее макушке учебником.

Несколько уроков прошли вполне мирно, несмотря на бесконечные контрольные и проверочные, навалившиеся одна за одной, Вилл чиркала ручкой в тетради, поглядывала на часы, в каждом кабинете одинаковые, но чуть-чуть разные, и отчего-то ей все больше казалось, что происходит что-то странное. Ощущение буравящего затылок взгляда исчезало в отсутствие невыносимо дотошного Коллинза, но вместо него появлялось покалывание в ладонях, тепло и легкая, почти неуловимая уверенность в себе и собственных силах. Сейчас Вилл почти не помнила, как ощущала себя, когда впервые заговорила с микроволновкой больше года назад, но уж точно куда менее сумасшедшей, чем в однообразной жизни обыкновенной школьницы. Не то чтобы ей чего-то не хватало, это что-то словно всегда было с ней, никуда и не исчезая, наоборот нечто казалось лишним, искристым и гулким, связанным с ней самим естеством.

— Я почти уверена, что Оракул обманул нас, — шепнула ей Тарани во время большой перемены, когда они, наплевав на погоду, расположились во дворе под раскидистым деревом.

Она не продолжила, потому что Ирма принялась громко рассказывать о похождениях Корнелии, лишь понятливо, но не совсем согласно кивнула, пожевала губы и засунула в рот остаток бутерброда. Прожевав, она задрала голову к серому, покрытому тучами небу, и ей вдруг почудился белоснежный окутанный облаками замок.

— Как там Калеб, кстати? — лукаво склоняя голову набок, спросила у подруги Хай Лин.

Корнелия, не ответив, поджала губы и отвернулась, сложила на груди руки и демонстративно отодвинулась чуть в сторону. Ирма расхохоталась, вытащила из раскрытого рюкзака Вилл шапку и водрузила ее Корнелии на голову. Тучи сгущались, качалась от промозглого ветра еще зеленая крона, и, кажется, вот-вот собирался пойти дождь, так что Вилл, поспешно смяв пакет от бутербродов, сунула его в карман и застегнула до конца куртку.

— Прошла любовь, завяли помидоры, — хохотнула Тарани.

А потом вдруг толкнула Вилл локтем, указывая на двоих беседующих с Коллинзом взрослых, топчущихся на пороге школы. У самой Вилл перед глазами всплывал образ светловолосой женщины из Кондракара, которая забрала у нее Сердце, а еще стоял звон поминальных колоколов.

— О да, Тара, теперь она влюблена в твоего старшего брата! — возликовала обожающая мыльные сериалы Ирма.

— Смотри, они снова пришли, — одновременно с ней зашептала Тарани Вилл на ухо, — наверняка опять выспрашивают что-нибудь об Элион.

Моргнув, Вилл сфокусировала взгляд на двоих полицейских, мужчине и женщине, первый из которых, сложив на груди руки, пристально озирался по сторонам, а вторая все говорила и говорила, будто от ее слов могла зависеть судьба целого мира. Они уже приходили несколько месяцев назад, искали пропавшую семью Браун и учительницу математики мадам Рудольф, но тогда, кажется, поверили словам Корнелии про длительный отпуск. Вилл не было особенно интересно, она никогда не считала Элион хорошей подругой, но любопытство, смешавшееся с клокочущей в груди злостью, порождало бурное желание подслушать, неосуществимое без исчезнувших из ее тела магических сил. Новоиспеченная королева Меридиана появилась перед следователями лишь раз, помахала ручкой и тут же удалилась, заметив, что у нее нет дел на подобную ерунду, и именно тогда Корнелия страшно обиделась, заявив, что подруга обесценивает ее старания. Конфликт между ними, начавшийся с перепалки, перетек в долгое молчаливое игнорирование, в котором Корнелия, которой Элион надавала кучу всяких магических связных штук, вывалила все в мусорку. Никто из девочек старался не лезть, только Ирма успела поругаться с черноволосым парнем, который теперь ходил за Элион хвостиком, будто конвоем, и едко комментировал каждое ее действие.

— Ой, они смотрят сюда! — вскликнула Ирма и потянула Корнелию за рукав. — Помаши им ручкой, Корни!

— Отстань, Ирма, — буркнула Корнелия, выдирая руку и отворачиваясь.

В последнее время отношения между ними казались натянутыми, подруги постоянно ссорились в основном из-за придирок Корнелии ко всему подряд. Ирма, шумная и активная в силу своего характера, пару раз закатывала скандалы, по-детски топала ногами и размахивала руками, но Корнелия все больше закрывалась в колючей, как розовые шипы, скорлупе. Она отшила Калеба, обозвав его предателем, сказала, что с Меридианом ее ничего больше не связывает, и подружилась с сестрами-сплетницами из ее класса, будто всеми силами старалась отгородиться от случившейся и исчезнувшей в-из их жизни магии. Корнелия вздергивала подбородок на любые вопросы об Элион, старательно обходила заброшенный, точно окутанный туманом книжный магазин и все больше отдалялась. Однажды она даже обвинила Вилл в том, что та решила за всех, и тогда она, доведенная до ручки романом матери, тоже высказала все, что думает. Остальные девочки пытались расшевелить Корнелию, вернуть в прежнее русло, но Вилл с тех пор не лезла, отводила глаза и глядела на облака, выискивая упирающиеся в небеса белоснежные своды. Вилл видела Кондракар лишь раз, но отчаянно скучала, будто умудрилась оставить там частичку себя.

— Я спрошу у Дина, зачем они приходили, — Вилл пожевала губы, спохватилась, но исправиться не успела.

— Дина! — ехидно воскликнула Ирма так громко, что у Вилл заложило уши. — Он все-таки тебе нравится, скоро папочкой называть будешь!

Вилл вспыхнула, вскочила, отбрасывая в сторону рюкзак, но из горла у нее не вырвалось ни единого звука, лишь краска расползлась на лице, обжигая щеки и уши. Это не то, о чем вы подумали, хотела кричать она, это вообще ничего не значит, просто дурацкое вырвавшееся изо рта имя! В груди разгорался пожар, она была готова провалиться сквозь землю прямо сейчас, оказаться на другом конце земного шара, только чтобы Коллинз не смотрел на нее издалека с этой дурацкой приветливой улыбочкой, от которой тошнит и чешутся пальцы.

Упавшая на лоб капля остудила, будто целое ведро на голову вылили, и ярость в груди вдруг погасла вместе с разнесшимся по небу громом. Серое небо стало непроглядно-темным, совсем рядом громыхнуло, и налетел такой ветер, что пакет от бутербродов, небрежно сунутый в карман, взлетел и кругами устремился вверх. Капнуло снова, еще и еще раз, кто-то радостно завизжал, кто-то велел всем вернуться в школу, и девочки, не сговариваясь, похватали вещи и скрылись под крышей. В следующее мгновение, стоило последнему ученику переступить порог школы, воздух от земли до неба сделался мокрым, стена дождя перебила все, зашумела, барабаня по крышам, будто их, маленький клочок суши, отрезали от мира, превращая в сувенирный снежный шар, стоящий у кого-то на полке.

До дома она добралась перебежками, кое-как скрывшись от наверняка вознамерившегося подвезти ее Коллинза, хлопнула дверью собственной комнаты что есть мочи и опустилась прямо на пол. То, что после свадьбы они переехали в его дом, бесило неимоверно, куда больше, чем все остальное даже не потому, что здесь они сталкивались на каждом шагу. Раньше дом принадлежал только ей и маме, был ее маленькой крепостью, а теперь Вилл не только вынуждена была делить его с посторонним практически мужчиной, так он еще и полностью ему принадлежал. Вилл лишилась убежища, лишилась единоличного внимания матери, практически лишилась семьи, потому что чувствовала себя теперь катастрофически лишней. Да, Ирма была права, ей нравился Дин, он заботился о маме и их будущем ребенке, но Вилл все равно страшно ревновала, варилась в бурлящем котле собственных разъедающих изнутри чувств и никак не могла смириться, что эта семья теперь не только ее.

— Вилл, ты переоделась? — обеспокоенный голос Коллинза ворвался в сознание, выдернул ее из мыслей. — Я сделал горячий шоколад.

Он не звал ее, не приглашал, как обычно делал мама, только констатировал факт, будто оставлял выбор. Вилл фыркнула себе под нос, поморщилась, расстегивая свитер, и подорвалась с места, крикнув, что сейчас выйдет. Любопытство в этот раз перевесило, она хотела спросить про следователей, а еще скоро должна была вернуться с работы мама, которая наверняка стала бы ругаться, если Вилл снова заперлась бы в собственной комнате.

Коллинз сидел на кухне, крутил в руках чашку и задумчиво смотрел в окно на дождь, а по помещению тем временем расползался такой запах, что моментально текли слюнки и урчало в животе. Вилл обошла его по дуге, глянула на холодильник, будто ожидая, что тот вот-вот что-нибудь скажет, но слышно было лишь барабанящий по крышам и карнизам дождь и размеренный гул работающей техники. Вторая чашка, заполненная до краев, поджидала ее на своем обычном месте подальше от хозяина дома, и Вилл забралась на стул с ногами, подула, сдувая в сторону струйку витиеватого пара, и прижалась губами к нагревшемуся фарфору. Говорить не хотелось, любопытство, почти победившее, все еще боролось в животе с ревностью, так что она, склонив голову набок, тоже устремила взор на улицу. Дождь, хоть и не утихал до конца, все же ослаб, так что стало видно сизую от воды и дымки улицу, по которой то и дело проезжали машины и пробегали редкие вооруженные зонтиками прохожие. Стук воды убаюкивал, горячий шоколад приятно согревал горло, и было так тихо, что самую малость звенело в ушах. Вилл постукивала ногтем по гулкому фарфору, слушала жужжание холодильника, будто силилась разобрать скрытые в нем слова, и во все глаза глядела на серые тучи, выискивая спрятанные под ними воздушные замки.

— Зачем приходили те следователи? — она склонила голову набок, не отрывая от окна взгляд. — Они все еще ищут семью Браун?

В ответ на ее вопрос Коллинз выдохнул, тихо-тихо усмехнулся, так что Вилл скорее почувствовала, чем услышала, и брякнула об стол чашка. Жужжащий холодильник затих, выжидающе замолчал, и даже дождь, кажется, чуть притих, чтобы не заглушать звук.

— Пропала еще одна девушка, Юлиана Фишер, — Коллинз говорил тихо, точно боялся спугнуть ее интерес, — она работала в том книжном, который так и не открылся. Моя мама дружила с ее, так что мы были немного знакомы.

В голове сам собой появился образ светловолосой женщины, забравшей у нее Сердце, и Вилл вздрогнула, тряхнув волосами. Щелкнул в замке ключ, скрипнула распахивающаяся дверь, и в дом ворвались запах свежей сырости и шелест непрекращающегося дождя. Вилл слышала, как мама тряхнула зонтиком, с хлопком раскрыла его, скинула туфли и направилась на кухню, звонко принюхиваясь. Вскоре показалась ее выглядывающая из-за двери голова, мама сощурилась подозрительно и выплыла вся, складывая на груди руки. Вилл хихикнула, махнула ей рукой и вдруг смутилась, потому что впервые по собственной воле сидела с Коллинзом наедине. Осознав вдруг, где находится и что делает, она вскочила, протиснулась мимо мамы и стремительно скрылась в своей комнате, пропуская мимо ушей ударившиеся ей в спину растерянный вздох и смешки.

Она не считала время, длившееся слишком быстро и слишком долго одновременно, но вскоре дверь ее комнаты беззвучно открылась, мама, постучав уже после того, как вошла, вздохнула и цокнула, оглядев привычный беспорядок, но удивительно промолчала. Вилл совершенно по-детски дула губы, демонстративно склоняясь над тетрадью с домашним заданием по истории, и делала вид, будто не замечает, как мама сложила несколько разбросанных по кровати кофт, убрала их в шкаф и, пригладив одеяло, села, закидывая ногу на ногу.

— Хочешь, расскажу тебе секрет? — мама не стала дожидаться ответа, продолжила как ни в чем не бывало. — У тебя будет братик. Придумаешь ему имя?

На время притихший дождь усиливался, стоял стеной, стучал по стеклу зазывно и убаюкивающе, и Вилл, перебегающая глазами по строчкам в тетради, не сразу сообразила, что только что услышала. Мама усмехнулась, поправила волосы и поднялась, и ее теплые руки опустились Вилл на плечи.

— Уильям, — пожевав губы, Вилл сказала первое пришедшее на ум имя, и мама рассмеялась, наклоняясь и чмокая ее в макушку. — Кто ты и куда дела мою маму?!

Раньше они ругались, мама отчитывала ее, а Вилл брыкалась, потом снова ругались, приходя к временному перемирию, и все начиналось сначала. Они были похожи характерами, обе упрямые и своенравные; пусть Вилл и любила маму, а мама любила ее, однако подобный жест заставил сердце едва не выпрыгнуть из груди. Вилл подскочила, разворачиваясь, ожидая чего угодно, но мама снова рассмеялась, потрепала ее по волосам и поджала губы. Она всегда делала так, поджимала губы, когда была чем-то недовольна, и Вилл машинально втянула голову в плечи, ощущая, как противно начинает щекотать в носу.

— Ты счастлива, мама?

Это было видно: мамины глаза искрились, морщинки, едва заметные у уголков губ, разгладились, уже несколько раз она пошла на уступки, хотя обычно отстаивала свое мнение до последнего.

— Очень счастлива, Вилл. И благодаря тебе тоже, — мама обхватила ее за плечи, доверительно убрала за ухо выбившуюся прядь, — и я буду еще счастливее, если ты поладишь с Дином до рождения этого ребенка.

О, вот оно что, Вилл поняла, моргнула, кривовато улыбнулась. Только сегодня, так уж и быть, она поведется на эту манипуляцию, сделает все возможное, потому что мама так лукаво улыбается, что Вилл во что бы то ни стало тоже хочется рассмеяться.

— Я постараюсь, мам, — Вилл не услышала одобрительный возглас откуда-то сзади, подалась вперед, обнимая маму за шею, — но ничего обещать не могу, ты же меня знаешь.

— Знаю, дорогая, — кивнула мама, целуя ее в щеку.

За окном бушевал ливень, так что не было видно ничего, кроме потоков воды на стекле и серой непроглядной дымки, на кухне стоял недопитый горячий шоколад, и Вилл под мамины смешки собиралась во что бы то ни стало его уничтожить.

* * *

Утреннее солнце душило и оглушало, оставляло под веками кровавые ожоги, будто пыталось испепелить, оставить после себя лишь прах и выжженную пустыню. Игривые лучи его плясали по стенам и рассыпались на стеклах, вычерчивали узоры на коже и сковывали кандалами, тянущими во все стороны одновременно. Миранда солнце не любила, привычная пасмурная погода Меридиана, так похожая на родные леса, была ей куда ближе, пусть и порождала не слишком приятные воспоминания. Несмотря ни на что, лес она любила, видела во снах так часто, что плыло перед глазами слезами и жаром, но вернуться бы туда не посмела. Ее выбросили, вытерли об нее ноги и выставили вон, и теперь не оставалось ничего, кроме как мириться с клокочущей в груди ярости, потому что дома ее ждала одна лишь смерть.

Не то чтобы Миранда в самом деле все еще считала лес оборотней своим домом, однако привычное слово на языке перекатывалось острой ностальгией, трогало какие-то струны души, о которых она понятия не имела. Дом у нее был новый, большой и красивый замок посреди человеческой столицы, вот только в последнее время находиться здесь стало совсем уж невыносимо. Миранда не любила солнце и шум, заставляла себя не прятаться в гулких коридорах и, кажется, была одной из немногих приближенных к королеве Элион людей.

Поначалу Миранда злилась, потому что у нее была только одна хозяйка, но Элион удивительно умела располагать к себе. Новая королева была светлой настолько, что сводило от отвращения скулы, сияла, точно жаркое полуденное солнце, и оттого слепило глаза и неприятно давило горло. Эта девочка была хуже миледи во всем, но сияла так ярко, что окружающим не оставалось ничего, кроме как отводить глаза и склонять головы. Злость, густая и колючая, прошла постепенно, растворилась в похожих на оскал улыбках, потонула в волнах доверительных слов. Ее Величество Королева Элион понятия не имела, кому можно и нельзя доверять, поэтому ослепляла благословением всех подряд настолько старательно, что в конце концов оно превратилось в проклятие. От нее нельзя было отвернуться, нельзя предать или встать на ее пути, потому что иначе она, сияя всепрощающей улыбкой, просто сожгла бы и развеяла по ветру блестящими искрами пепла. Миледи, помнила Миранда, убивала хладнокровно и вполне заслуженно, несла этот груз собственных решений, а эта девочка только отмахивалась, сваливая все подряд на Светлую силу.

— Пошла вон отсюда, — кто-то толкнул ее плечом, и Миранда ощерилась.

Ласковая, извиняющаяся за чужой поступок улыбка пронзила ее насквозь, не оставив ни мгновения на отступление, будто что-то взорвалось совсем рядом, оглушая и ослепляя одновременно. Светлые струящиеся к полу волосы сверкнули на солнце золотом, осознание собственной никчемной глупости затопило до самой макушки, и Миранда в ответ оскалилась, изображая не слишком почтительный поклон.

— Неужели лорда Седрика уже амнистировали? — яд густыми каплями закапал на пол.

Он посмотрел на нее так, как смотрели на нее в лесу: будто это она предала его, а не весь мир развернулся к ней спиной, будто само ее существование являлось проклятием. Он никогда не смотрел на нее так прежде, так что Миранде однажды даже показалось, что они могут стать друзьями.

— Не…

— Седрик выполняет мое поручение, — оборвала Элион, выпроваживающе махнув рукой, — как только это дело завершится, он вернется в темницу.

Слова ее казались медом, ядовитым до самой последней капельки, лицо ее выражало умиротворенную улыбку, такую светлую и чистую, что Миранде мгновенно стало стыдно за свои слова. Она поклонилась, на этот раз подобающе, и вышла, в последний момент поймав пронзающий насквозь ненавидящий взгляд. Лорд Седрик сердился на нее, и Миранда вполне могла понять ее чувства, вот только ее собственные почему-то никогда никого не волновали. Она пыталась выжить любыми способами и гнить в клетке из-за собственной безрассудной верности уж точно не собиралась. Миледи стала камнем именно по этой причине, и именно она когда-то учила Миранду не повторять чужих ошибок.

Лорд Седрик поймал ее в коридоре несколько часов спустя, сверкнул глазами и зажал так, что даже не дернуться, и Миранда послушно вжалась в стену, задрала голову, чтобы смотреть ему в глаза, и широко улыбнулась, пытаясь скопировать улыбку Ее Величества. Получилось откровенно паршиво, Миранда поджала губы, обвела глазами несуществующие пути отхода и протяжно вздохнула. Седрик смотрел на нее зло, почти яростно, будто она своими руками растерзала нечто невероятно ему дорогое.

— Я просто пытаюсь выжить, — словно в собственное оправдание клацнула Миранда, и холодная рука больно сомкнулась на ее шее.

Ноги оторвались от пола, так что смотреть Седрику в лицо стало даже удобнее, застрял в горле вздох, и запекло легкие, будто кто-то влил в них раскаленный металл. Боль волной прошла по телу, ударилась в виски и скрутила пальцы, теплое дыхание Седрика остановилось на ее щеке, и Миранда отчетливо увидела непривычно-зеленый в его глазах. Ядовитая, как болотный туман, зелень сверкала, напоминала о прохладе лесов, гипнотизировала, и оттого еще сильнее скрутило болью легкие. Миранда зашипела, ухмыльнулась, потому что улыбаться ему не было никакого смысла, и похлопала по руке, будто этим жестом могла решить все на свете. Все-таки Ее Величество Элион плохо на нее влияла, одним своим взглядом окрашивая серый мир в яркие слепящие краски.

Седрик зло хмыкнул, сжал ее горло крепче, так что что-то хрустнуло, и оставшийся в груди воздух со свистом вытек наружу, оставляя Миранду болтаться в его руках куклой, из которой вытащили набивку. Ей казалось, что она давно привыкла к боли, стала невосприимчивой, научилась отрешаться так, чтобы смотреть на собственное изломанное тело со стороны. Миранда ошибалась, боль резала и жгла, куда более сильная, чем могло показаться на первый взгляд, будто Седрик изо всех сил сдерживал себя, не позволяя пальцам сжаться еще чуточку крепче.

— Не путайся у меня под ногами, — в ушах у Миранды стучало, но она все равно отчетливо расслышала каждое его слово, — когда госпожа вернется, этот мир уже будет лежать у ее ног.

Свистящий смешок вырвался из сдавленного горла сам собой, губы дернулись в гримасе, и Миранда непременно рассмеялась бы, если бы могла вздохнуть. В глазах Седрика плескалось безумие, такое яркое, что хотелось верить каждому его слову, вот только Миранда хотела выжить, а не верить, так что не могла позволить себе отступить с выбранного пути.

— Миледи обратилась в камень, — клацнула Миранда, когда ноги ее невесомо коснулись пола, а воздух с шипением ворвался в легкие, — откуда по-твоему она может вернуться?

Он не станет убивать ее, что бы Миранда ни сказала, потому что тогда его непременно казнят или бросят обратно в тюрьму, и тогда все его дурацкие планы совершенно точно пойдут прахом, рассыплются во всепрощающем взгляде Ее Величества.

И точно, Седрик, на лице которого проступила уродливая алая змеиная полоса, отпустил ее и ушел прочь, оставляя Миранду стоять в ярко освещенном коридоре наедине с ее собственной бесполезной жизнью.

Небо в Кондракаре всегда было одинаковым. Откровенно говоря, неправильно было бы называть это место Кондракаром, это было Святилище Бесконечности, всего лишь огромный безжизненный замок, возведенный в самом естестве пустоты. Крепость, бывшая когда-то тюрьмой, которую он сам для себя и воздвиг, болталась в отдалении от миров, будто случайно располагалась так, чтобы можно было смотреть, но не трогать. Души, запертые здесь, выбрали заточение по собственной воле, сделавшись безмолвными наблюдателями за единственную совершенную им непростительную ошибку. Кондракар заковал в кандалы всех вокруг себя, обманул их, а потом трусливо сбежал, оставив в качестве залога собственное бьющееся неустанно сердце. Называть его хоть сколько-нибудь великим было бы глупо, потому что великих в этом мире не существовало вовсе, но все отчего-то упорно приделывали эту приставку к его дурацкому старому имени.

Анна тряхнула головой, подавила желание выругаться во весь голос, потому что эхо здесь разносится просто поразительно — скажешь, и тут же все будут знать. Ей заточение в крепости досталось по наследству, будто подсунутая сварливым стариком пакость вместо обещанных денег, и оттого обидно было куда сильнее, чем тем, кто уже привык, тем более что Анна все еще не успела смириться. Торчать здесь ей предстояло по меньшей всю грядущую вечность, потому что, сколько бы Анна ни пыталась, покинуть Кондракар она ни за что не могла. Может быть, спасала она себя дурацкими, как его имя, мыслями, она подучится, почитает бесконечные книги на бесконечных полках и тоже найдет способ бросить все к чертям собачьим и развоплотиться. Сердце при таком раскладе представлялось небольшой платой за пусть и бессознательную, но все же свободу.

— Привет, Люба, — Анна махнула рукой, приветствуя проходящую мимо женщину с кошачьим лицом, но та лишь неприязненно ощерилась и ускорила шаг.

Вероятно, Люба все еще была обижена на нее, потому что Анна «испортила» Аурамеры, которыми та дорожила, будто собственными детьми, и теперь ей не было дела, кроме как тренировать девочку, перенявшую у нее в первую очередь ядовитое высокомерие. С приходом Анны по словам многих равновесие пошатнулось, пошла рябь по чарующей глади воды, а стражниц, которые должны были защищать один мир-близнец от другого, и вовсе не стало. Анна не развенчивала их предубеждения, не встревала в разговоры и позволяла думать все что угодно, потому что по большей части ей было откровенно все равно. Здесь было до одури скучно, можно было развлечь себя разве что чтением бесконечных книг и наблюдением за бесконечными мирами, так что Анна не стала отказывать себе еще в одном — сплетни даже в Святилище Бесконечности были сплетнями.

— Неужели вы с Любой снова поссорились? — Химериш, пожалуй, оставался единственным, кто пропускал все самое интересное мимо ушей.

— Мы никогда не мирились, — пожала плечами Анна.

Белое в этом проклятом месте оставалось белым, сколько бы Анна ни вглядывалась. Расползаясь на едва уловимые оттенки, которые в первое мгновение показались ей взрывом красок, свет в этом месте всегда был одинаковым. Белые облака скрывали пустоту внизу, вверху и вокруг, белые шпили упирались в расцвеченное несуществующим солнцем ничто, такое же пустое, как головы большинства здесь присутствующих. Анне не нравилось это место с тех пор, как она здесь очутилась, чувствовала себя запертой в подвешенной над пропастью клетке, спасением из которой не была даже смерть. Когда-то, Анна была уверена, Химериш думал примерно так же, а потом Кондракар взвалил на него кучу высосанных из воздуха обязанностей, так что бедняга просто-напросто позабыл, что выход из этого места действительно может существовать.

— Почему же? — голос Химериша звучал удивленно и участливо, и отчего-то Анне нестерпимо захотелось уйти. — Уверен, она хотела бы с тобой подружиться.

Захотелось ответить что-нибудь колкое, но она лишь пожала плечами, пнула воздух и протяжно вздохнула. Друзей в этом месте не было по определению, потому что когда все всё про всех знают, можно было только общаться, издалека протягивая руку из своей скорлупы. Анна не хотела рассказывать о себе, не хотела, чтобы на нее смотрели, и потому держала дистанцию, была как будто чуть свысока, вот только из-за этого его дурацкое имя уже прицепилось к ней с нелепой приставкой. Можно было, думала Анна, спрятаться в глубоких подвалах, где облака заполняли воздух, но тогда ей оставалось разве что мумифицироваться со скуки.

— Она даже не отвечает, когда я здороваюсь, — прозвучало самую малость обиженно, и Анна прикусила губу.

Разговорами с Химеришем тоже можно было себя неплохо развлечь, однако обоих их не хватало надолго. Анна обычно перескакивала на рассказы о Земле, начинала тараторить, увлекаясь, а он улыбался вежливо, но ни капельки ее не понимал. Сам же Химериш, напротив, начинал говорить о прошлом или о чем-то глобальном, но совершенно неважном, участливо ожидал ее реакции, а Анна ничего не могла сказать, разве только разнести его мнение в пух и прах. Так что, откровенно говоря, их разговоры неизменно не складывались, неловко обрывались где-то в самом начале и завязывались нитью, которую невозможно было распутать.

— Люба обижена на тебя из-за стражниц, — Химериш посмотрел вверх, будто там прямо из воздуха могло возникнуть что-нибудь новое, — остальные не понимают, зачем было их распускать. У нас много миров, нуждающихся в помощи.

Захотелось что есть мочи треснуть его по лбу, стереть с лица улыбочку и пнуть посильнее, но Анна сдержалась, только взмахнула руками и закатила глаза.

— Нет-нет-нет. «У нас», — она нарисовала в воздухе кавычки, привстала на цыпочки, — нет никаких миров. Кондракар никому не помогает. Стражницы были созданы из-за ошибки, а не чтобы творить добро и причинять справедливость.

Химериш ласково улыбнулся, и вспыхнувший в животе Анны гнев подскочил выше, вырываясь свистом сквозь зубы. О, ни за что в жизни, она не собиралась участвовать в том, о чем он даже еще не думал.

— Так было раньше, — Химериш заложил за спину руки, взмыл в воздух, подлетая к одному из огромных окон, — с исчезновением Кондракара многое изменилось.

Белое вспыхнуло красками, взорвалось певучими искрами и теплом осело на скулах. Анна сдержала порыв, дождалась, пока Химериш исчезнет, скроется за ближайшей упирающейся в потолок дверью, и громко искренне выругалась, позволяя всем в замке услышать и при необходимости записать. Ее собственное белое платье, походившее на монашескую робу, разлетелось в стороны, вспыхнуло ослепительно и сделалось тонким изящным кружевом, обнимающим тело.

— Раз уж ваш Великий Кондракар вернулся, — буркнула Анна сквозь зубы, развернувшись на пятках и направившись в пустую комнату Аурамеров, — пора бы вернуть старые порядки.

В груди у нее клокотало, сердце билось в ребра колоколом, гудело в висках и возбужденно визжало при каждом сделанном шаге. Анна слишком долго сидела послушной куколкой, стыдясь того, что снова нечаянно все испортит, вот только она все делала правильно, потому что только в ее голове картина складывалась полностью, белое делалось черным и разваливалось на цвета, гоняющиеся друг за другом над прозрачной водой. Только Анна знала, как на самом деле правильно, каков баланс, о котором большинство местных обитателей так сильно пеклись, только она помнила, что было до того, как все эти существа явились и сделали вид, что так было всегда. И даже если она ошибалась, упираясь белыми ладонями в белый потолок, Анна все равно была лучше, потому что не обязана сидеть и слушать их нудные голоса.

Она появилась на пути неожиданно, так что Анна едва не влетела в низкую фигуру, дернулась и остановилась, упираясь ладонью в высеченные на белоснежном камне узоры. От резких движений кудряшки ее рассыпались по плечам и накрыли лицо, и Анна убрала их дрожащей от возбуждения рукой, зачесала назад и прикусила губу. Сердце колотилось в груди яростно, будто раскачивающийся из стороны в сторону колокол, нахлынувшая внезапно злость постепенно рассеивалась, и Анна мысленно удивлялась, какого черта на нее нашло. Ян Лин, так и стоящая посреди коридора, улыбалась, глядя на нее, будто видела нечто, чего сама Анна заприметить оказалась не в силах.

— Не думала, что здесь что-то может показаться настолько важным, чтобы так нестись, — голос Ян Лин звучал ласково, без капли насмешки, будто с ней разговаривала любимая бабушка, — позволь полюбопытствовать, куда же ты так спешила?

Раскрыв рот, будто ей есть что сказать, Анна тут же его захлопнула и смущенно отвела взгляд. Ян Лин ласково усмехнулась, черные глаза ее сощурились, и она повела подбородком, будто к чему-то принюхиваясь. Сердце все еще гулко стучало, не в силах так сразу успокоиться, точно нечто подгоняло его, дергало за веревку, раскачивая колокол, и Анна ощущала его дрожь в кончиках пальцев и уголках то опускающихся, то поднимающихся губ. Руки ее казались бледными, почти прозрачными, сотканными из тонкой рисовой бумаги, так что сама она целиком сливалась с белыми стенами и растворялась в блуждающих бесцельно облаках.

— Похоже, мне нужно развеяться, — Анна запустила пальцы в встрепанные волосы, села прямо на белый мраморный пол, — я здесь скоро плесенью от безделья покроюсь.

Они помолчали какое-то время, глядя друг на друга и высеченные на белых стенах белые узоры, изображающие картины такие давние, что наверняка уже никто бы не вспомнил, а потом Анна, пожевав губы, все-таки озвучила вертевшийся у нее на языке вопрос:

— Ты разве не чувствуешь?

Здесь никогда не было тихо. Шелестели шаги многочисленных обитателей крепости, гудели переговоры и пел, растворяясь в стенах, ветер, и даже если всего этого не было, Анна все равно слышала стук собственного огромного сердца. Тишины, как и одиночества, не существовало, она поняла это уже давно, потому что так или иначе оставалась наедине хотя бы с собой.

Прежде чем ответить, Ян Лин на пару десятков секунд опустила глаза, разглядывая что-то у себя под ногами, а потом голос ее, все еще по-девичьи мелодичный, утонул в шуме белоснежных невзрачных стен.

— Чувствую, дорогая. О, еще как чувствую, — Ян Лин качнул головой, подняла на Анну глаза. — У меня ведь все еще достаточно сил, чтобы послать все это, — она махнула рукой и по-детски хихикнула, — и вернуться на Землю, потому что там остались мои сын и внучка. Но в первую очередь это будет неправильно по отношению к моей семье.

— Она попрощались с тобой, — Анна понимающе кивнула, — вернувшись, ты лишь снова причинишь им боль.

С ветром мимо них пронесся звон колокольчиков, скрылся где-то за поворотом и вскоре затих, оставив в воображаемой тишине. Ян Лин все так же стояла, сложив перед собой руки, однако теперь взгляд ее был направлен на проплывающие мимо облака, такие белые, что их едва ли возможно было отличить от стен крепости и белого неба. Анна фыркнула, одергивая рукава своего нового платья, похожего на облако и покрывающие стены узоры, и рывком поднялась, встряхивая подол. Наваждение совсем исчезло, только сердце все еще колоколом грохотало в груди, будто пыталось всем на свете доказать, что все еще существует.

— У тебя ведь нет подобных оков, — Ян Лин смотрела на нее прямо, и глаза ее были такими черными, что невозможно отвести взгляд, — Юлиана.

Анна дернулась, хотела было возразить, что терпеть не может свое полное имя, но Ян Лин, усмехнувшись напоследок, уже развернулась и направилась прочь.

Небо в Кондракаре было белым и слепило глаза, будто где-то под ним, в далекой-далекой глубине осторожно поднималось красное солнце. В высоких шпилях крепости не было никакой нужды, как не было ее и в излишней вычурности конструкции, но Кондракар был таким, каким был. Огромный белоснежный замок, зависший посреди бесконечности, предназначался лишь для единственного его обитателя, разве что во всеуслышание не заявившего о добровольном отшельничестве. В конце концов, думала Анна, Кондракар — это всего лишь воздушный замок размечтавшегося старика, так что ему можно простить помпезность и вычурность. Этому месту, пожалуй, Анна сумела бы простить все, покуда находилась внутри.

* * *

Переговоры проходили скучно. Гидеон сидел по правую руку от королевы и сдерживал зевки и желание рухнуть лицом на стол. Оборотни требовали выполнения каких-то невероятных условий для сохранения мира, с каждой минутой, казалось, условия эти становились еще более невыполнимыми. Всего в зале их было восемь: четверо сидели за столом, и еще столько же стояли за их спинами, бросая на всех вокруг кровожадные взгляды. Гидеон никогда прежде не сталкивался с оборотнями прямиком из леса, и потому первые десять минут переговоров с интересом сравнивал сидящих напротив Седрика и высокую тонкую девицу с широким ртом и острыми когтями. Впрочем, вскоре это занятие наскучило, потому что отличались оборотни разве что отороченной мехом одеждой и низкими шипящими голосами. Седрик, пожалуй, при должной сноровке сошел бы за их короля.

С их стороны стола сидело четверо и никого больше: Ее Величество Королева Элион посередине, справа от нее Гидеон, а слева — лорд Эрмей. Седрик расположился дальше всех, за стариком Эрмеем с места Гидеона его почти не было видно. Девица-оборотень, что сидела в конце стола, цокала ногтями и постоянно презрительно фыркала, мужчина напротив Гидеона то и дело с хрустом разминал шею, но все сопровождающие тем не менее молчали. Лидер их, щуплый на вид рыжий мальчишка, сидел, подавшись вперед и оперевшись локтями на стол, и рассуждал так, будто выбирал блюдо на обед, а не вел переговоры с заведомо более сильным противником. Хотя было видно, что оборотень Элион как противника даже не воспринимает.

И, положа руку на сердце, Гидеон бы с ним согласился. Их королева кусала губы и долго думала, качая головой, вместо того, чтобы отметать неприемлемые замечания, постоянно смотрела на своих сопровождающих вопросительно, будто ждала одобрения каждому своему действию. Гидеон до сих пор не понимал, зачем она привела Седрика, потому что он все прошедшее время молчал, только притягивая к себе хищные взгляды.

— И еще кое-что, — Магнус, лидер оборотней, постучал по столу пальцем, — это мое последнее слово, обдумай его как следует. Мы удовлетворимся лесом и частью лежащих на юг территорий, но взамен ты выдашь нам всех оборотней, попрятавшихся под твое крыло.

Все взгляды устремились на издавшего странный трескучий звук Седрика, и Гидеон ощутил, как задрожала подслушивающая у дверей Миранда. Помимо них двоих за территорией леса оборотней было достаточно, но Гидеон никогда не задумывался о возможности поголовно их подсчитать.

— Это неприемлемо, — впервые с начала переговоров взгляд Элион сделался жестким, — я не распоряжаюсь жизнями моих подданных по своему усмотрению.

Оборотни все это время говорили с ней непочтительно, а она закрывала на это глаза, проглатывала и соглашалась с тем, с чем не должна была соглашаться. Гидеон слышал, как Седрик сказал ей, что они так или иначе заинтересованы в начале войны, и все это время Элион пыталась сделать хоть что-то, из-за чего противники почувствовали в ней слабину и собственную безнаказанность. Элион говорила тихо и мягко, смеялась над неуместными шутками, а теперь, когда в глазах ее заледенела гроза, Гидеону страшно захотелось ее крепко поцеловать.

— Подумай об этом, малышка, — Магнус подался вперед, наваливаясь грудью на стол, и расплылся в лукавой обольстительной улыбке, — если они признают тебя своим вожаком, то сделают все, что ты скажешь. Или мы сделаем за тебя.

— Это неприемлемо!

Стул со скрипом отъехал назад и с грохотом рухнул. Элион поднялась, оказываясь выше всех остальных, и Магнус тоже лениво встал, отошел и аккуратно задвинул за собой стул. Гидеон готов был свернуть ему шею в любое мгновение, но глаза Элион предупредительно сверкали, а Седрик до сих пор не двинулся с места, будто это не ему только что угрожали почти откровенно. Повисшая тишина раскололась скрипом стульев и цоканьем когтей по деревянному полу, оборотни выстроились в шеренгу, в самом центре которой оказался примирительно вскинувший руки Магнус. Все, кроме королевы, на их половине стола остались сидеть, будто угрозы никакой и не было вовсе.

— В скором времени я пришлю посыльного, — Магнус склонился, и поклон его можно было бы принять за почтительный, если бы он не выглядел так издевательски, — Ваше Величество.

Делегация удалилась, встретившийся их у выхода из зала Калеб бросил в пустоту вопросительный взгляд, и дверь за ними закрылась. Словно что-то в воздухе щелкнуло, Эрмей протяжно вздохнул и откинулся на спинку, а Седрик, так и не проронив ни слова, поднялся и направился к другому выходу. Гидеон хотел было догнать его, схватить за грудки и спросить, какого черта он делает, но в это же мгновение Элион круто развернулась, так что взметнулись полы ее платья, и, чеканя шаг, вылетела прочь. Чей-то шипящий смешок ударился уже ему в спину, когда захлопнулась задетая Гидеоном тяжелая дверная створка, так что пришлось запомнить, записать на подкорку, но в этот раз трусливо проигнорировать.

Королева шла быстро, летела, почти не касаясь каблуками каменного пола, так что Гидеон догнал ее не сразу. Он, признаться, залюбовался ее стремительной походной и напряженной фигурой и несколько десятков шагов просто шел следом, пока она вдруг не выдернула из волос шпильку, позволяя им волнами заструиться по тонким плечам. В какой-то момент Гидеону показалось, что он больше не может дышать, платиновые пряди едва не хлестнули его по лицу, и только тогда он, удерживая себя над разверзшейся пропастью, сумел окликнуть ее:

— Ваше Величество!

От резкой остановки волосы ее снова взметнулись, зашипели ожившими змеями. Элион обернулась, и Гидеон увидел блуждающее на ее лице разгневанное, но одновременно с тем возбужденное выражение. Он умел чувствовать чужие эмоции, но сейчас боялся, что стоит вздохнуть, и волна захлестнет его, пережует и выбросит, оставив валяться тряпьем у мысков ее туфель.

— Я знаю, что была ужасна, так что не надо меня утешать! В конце концов, если мы не достигнем мирного решения, я просто сотру их, как… — она заговорила залпом, вдруг осеклась и задумалась, прикладывая к губам палец. — И вообще, Гидеон, зови меня госпожой.

Гидеон опешил, отер о штаны ладони и затолкал поглубже собственную магию. Элион стояла перед ним раскрасневшаяся от быстрого бега, растрепанная, как городская девчонка, и скрытая платьем грудь ее быстро вздымалась, точно специально приковывая к себе взгляд. Он мог бы, пожалуй, исполнить приказ, вот только не слышал ни единого ее слова.

— Все прошло не так уж плохо, Ваше Величество, — нужно было что-то сказать, потому что она смотрела на него, чуть склонив голову набок; Гидеон снова вытер вспотевшие руки, — он же сказал, что пришлет посыльного, нужно…

— Не так, Гидеон, я же сказала, — Элион вдруг подалась вперед, уперлась пальчиком ему в грудь, — гос-по-жа.

Произнесенное по слогам слово врезалось в слух, заставило зажмуриться. Голова закружилась, слюна наполнила рот, а кровь, кажется, вся прилила к нижней части его тела. Никогда прежде Гидеон не ощущал себя так, внезапно вскружившее голову чувство ощущалось сладковатым привкусом на языке, и нестерпимо хотелось попробовать больше. Наверняка на лбу у него выступила испарина, но Элион все смотрела на него, приблизившись почти вплотную, и в этот раз он должен был ответить в лад.

— Да, госпожа, — голос его прозвучал хрипло, а Элион удовлетворенно хмыкнула и отстранилась, — как пожелает моя госпожа.

— Хорошо. Теперь, как твоя госпожа, я приказываю, — она будто задумалась, молчала невыносимо долгие несколько секунд, — согрей мне постель.

В голове у Гидеона бурлили мысли и в то же время было пусто до протяжного звона. Элион, госпожа, вела себя странно, он сам вел себя странно, будто в воздух что-то подсыпали, будто они были зверьми, по неосторожности принявшими человеческий облик. До него даже не сразу дошел смысл сказанных ею слов, а потом земля ушла из-под ног, и Гидеон пошатнулся, но смог устоять. Рассмеявшаяся собственному безумному предложению Элион бормотала себе под нос, прижимая ладошки ко рту, щеки ее были алыми, а волосы совсем разметались. Это был точно сон, Гидеон все ждал, когда он проснется с тяжестью в голове и давлением в паху, но наваждение не обрывалось. Наоборот, Элион, по-детски взвизгнув, схватила его за руку, стоило только рвано кивнуть, и потащила в сторону собственной спальни.

До комнаты они добрались бегом, ввалились, запыхавшиеся, все еще держась за руки. Грохот захлопывающейся двери немного отрезвил, но ясности ума хватило ровно до того момента, как Элион прижалась своими теплыми губами к его губам. Они были сладкими, как розовое варенье, и такими мягкими, что в голове тут же начинало звенеть; она прижалась к нему всем телом, обвив руками шею. Это было наваждение, определенно один из юношеских снов, в которых чудится всякая невозможная чепуха, однако Гидеон уже не мог в полной мере убедить себя в этом. Руки его скользнули на ее спину, поднялись выше и опустились на ягодицы, и Элион сладко вздохнула, перестав терзать его рот.

Глаза ее, огромные и потемневшие от витающей в воздухе похоти, расширились еще сильнее, и Элион кокетливо хихикнула, вжимаясь в Гидеона всем телом. Пальчики ее заскользили по его животу, дернули, вытягивая заправленную в брюки рубашку, и коснулись обнаженной кожи, пуская заставляющие содрогаться разряды молнии. Гидеон, зажмурившись, рыкнул и толкнул ее в сторону кровати, поймал губами жилку на шее и обвел языком соблазнительно плавный изгиб. В голове его не осталось ни единой мысли, ни грамма самообладания, только животное, яростное желание обладать ей, выплескивающееся в резких касаниях и горячих поцелуях. Гидеон целовал ее шею, сжимал ее талию и неловко развязывал удерживающие платье завязки, ощущал блуждающие по его телу ладошки, стягивающие прочь неуместные тряпки. Элион подавалась навстречу, тянула за волосы и смеялась ему в лицо, а потом прижималась губами к губам и стонала так сладко, что от одного ее голоса ураганом сносило крышу.

Оборвалось наваждение неожиданным ударом и жаром на щеке, голова его дернулась в сторону, и Гидеон моргнул, ощущая растекающийся привкус крови во рту. От удара он прикусил губу, но так и не убрал руку с бедра королевы, а она смотрела на него снизу, и огромные глаза ее стремительно наполнялись слезами. Гидеон нависал над разметавшейся на кровати Элион, придерживал ее закинутую на его талию ногу, забравшись под измятое платье, и глядел точно в ее сползшее декольте. В штанах было ощутимо тесно, но теперь, когда словно туман рассеялся перед глазами, и без того разошедшееся сердце подскочило к горлу и забилось остервенело до гула в ушах.

Рывком поднявшись, Гидеон едва не скатился с кровати, дернул задравшуюся донельзя рубашку и рухнул на колени. Стыд давил голову вниз, Гидеон не решался даже дышать, однако Элион, кажется, не собиралась убивать его прямо на месте. Конечно, он всего лишь исполнял приказ, слепо повиновался Ее Величеству, но от собственной наглости теперь сводило пальцы, а в принятой им коленопреклоненной позе ужасно давило и терло, так что рассуждать о собственной невиновности становилось не совсем справедливо. Особенно когда перед глазами мелькнули тонкие белые ножки, и только-только кое-как восстановленное самообладание снова рухнуло вниз.

— Черт возьми! — впрочем, яростный возглас Элион в некоторой мере вернул его обратно. — Какая же я идиотка!

— Госпожа, это не!...

Гидеон подался вперед, чтобы возразить, вскинул голову, и рот ему тут же закрыла горячая ладонь. Элион напряженно хмурилась, касаясь пальцами лба, волосы ее были растрепаны, а платье спадало с одного плеча; Гидеон зажмурился, выдохнув, и постарался медленно дышать через нос. Он открыл глаза только через десяток секунд после того, как ладонь исчезла с его лица, и тут же пожелал испариться прочь с этой планеты. В глазах Элион, серых как грозовое небо, все еще стояли капельки слез, однако на лице застыло выражение печальной задумчивости, от которой стыд сворачивался в трубочку и наполнял желудок.

— Нет, так не пойдет, — она вздохнула, и вздох этот показался Гидеону по меньшей мере землетрясением, — зови меня Элион. Хотя бы пока мы наедине, — она помолчала еще немного, глядя ему в глаза, а потом продолжила, зачесывая волосы обеими ладонями. — Прости, что ударила тебя, я всего лишь хотела… хотела почувствовать себя взрослой. Чтобы никто не смел смотреть на меня свысока. Дурацкий способ.

В конце концов голос ее сорвался, ладони опустились, а из глаз сорвались, падая и впитываясь в платье, прозрачные слезы. Гидеон, ужасаясь собственному порыву, поймал ее руку, прижался губами к пальцам и чуть приподнялся, чтобы дотянуться до мокрой щеки.

— Вы уже королева этого мира, Элион, — слезы ее были горячими, а щека мягкой, и он так и застыл, не убирая руку, — никто не смеет смотреть на вас свысока, потому что нет никого выше вас. Вы можете делать все, что только захотите… и не делать то, чего не хотите.

Наверное, при других обстоятельствах Гидеон бы почувствовал себя идиотом, объясняя очевидные вещи, однако от заблестевших теперь уже вовсе не от слез глаз Элион тугой стыд в животе принялся медленно растворяться, смешиваясь с не исчезнувшей до конца похотью. Она подалась вперед, позволяя его ладони скользнуть на затылок, а потом вдруг рассмеялась и чмокнула его в лоб, так что вставшие колом чувства и вовсе исчезли, растворяясь в искристых смешинках. Что бы ни происходило, это совершенно неважно, пока его королева улыбалась, позволяя Гидеону чуточку больше, чем всем остальным.

— Но, Ваше Величество, — Гидеон вскинул руку, поднимаясь с колен, и глаза склонившей голову набок Элион сверкнули, — Элион, я, эм… вынужден удалиться, так как необходимо решить одну ма-аленькую проблемку.

Совсем небольшую проблему, думал Гидеон, из-за которой уже становилось больно, и мысли в голове напрочь путались. В паху давило и пульсировало с каждой минутой все сильнее, а Элион будто нарочно лукаво улыбалась, оглядывая его с головы до ног. Глаза ее мерцали колдовским светом, какой он иногда видел у ее сестры, и свет этот никогда не сулил ничего хорошего.

— Ты прав, проблему необходимо решить, — словно в ответ на его мысли она махнула рукой и закинула ногу на ногу, — разрешаю тебе приступать.

Щелкнул, закрываясь, замок, и Гидеон почувствовал себя в ловушке. Элион сидела на кровати, уперев локти в колени, смотрела с интересом, касаясь губ кончиками пальцев будто нарочно, и Гидеону ничего не оставалось, кроме как схватиться за штаны. В конце концов после всего, что он сегодня натворил, хуже уже все равно быть попросту не могло.

* * *

На фоне окружающей темноты мерцающий свет магических решеток резал глаза, и не было видно ничего, кроме его блуждающих на стенах голубоватых отсветов. Из-за постоянного, сливающегося в монотонный гул многоголосого бормотания болела голова, из-за необходимости сидеть прямо на полу ломило все тело, а от холода сводило пальцы. Хуже всего, что камера эта, хоть и была одиночной, со всех сторон окружена такими же, так что не создавалось даже иллюзии уединения. Должно быть, это было частью их общего наказания, однако, если перевернуть ситуацию с ног на голову, это их мятежники сбросили с насиженных уютных мест и распихали по клеткам, как самых настоящих зверей. Напитывающая темницу магия не позволяла им умереть от голода и болезней, и оттого пребывание здесь делалось еще более невыносимым.

Маленькие черные всполохи мелькали между тонких длинных пальцев, щекотали будто игриво, прятались в тени и выныривали обратно, ластясь к ногам. Тень касалась уставшего озябшего тела, забиралась под одежду и грела как могла, будто была кошкой, а вовсе не концентрированным обличенным в форму злом, способным лишь уничтожать все на своем пути. Вопрос, почему бы не уничтожить здесь все, мелькал в голове и тлел искоркой на кончике языка, но это были чужое наказание и чужая клетка. Фобос оказалась всего лишь гостьей в таком же, но чуточку ином теле, и власти в этом мире у нее не было ни на грош. У него, впрочем, тоже, потому что, даже освободившись однажды, он возвратился сюда почти моментально.

Место, куда ее занесло, было Меридианом, тело, сидевшее на холодных камнях, принадлежало Фобосу, свергнутому младшей сестрой и теперь запертому в темнице, а сама она ютилась где-то в его голове между алчущими амбициями и перепачканной в грязи трусостью. Они, пожалуй, были похожи достаточно, чтобы возненавидеть друг друга с самого первого мгновения их невольного соседства.

Его соседи постоянно устраивали шум, перекрикиваясь между собой и швыряя в стражу камни, которые смогли отломить от пола или стены. Никто из них не желал сидеть в тишине, потому что тишина сводила с ума и заставляла думать и думать, пока разум не исчезал, оставляя в одиночестве бренное тело. Они бранили Фобоса, потому что тот не смог победить, ругали взявшуюся из ниоткуда Элион и стражниц, влезших попросту не в свое дело. Никто из них не считал себя слишком слабым, предпочитая сбрасывать вину на кого-то другого, однако все они теперь сидели рядом, были одинаково уродливыми и беспомощными, и, верно, именно потому смели открывать рот. Фобос не отвечал на нападки, раздавленный второй неудачей, и на ее слова не реагировал тоже, хотя прекрасно понимал, что не является сумасшедшим. Это, пожалуй, было бы слишком просто для них обоих, так что они просто молчали, запертые в клетке и в одном теле, вместо того, чтобы уничтожить тут все и занять полагающийся обоим трон.

— Стоит напоминать, что свой ты отдала сама? — голос Фобоса прозвучал тихо, почти затерялся в окружающем шуме.

Никто из них, пожалуй, не хотел прослыть сумасшедшим, так что говорил он всегда тихо, чтобы никто другой не мог услышать. Фобос разговаривала прямо в его голове, не утруждаясь пользоваться для этого ртом, но большую часть времени они все же молчали, алчно копаясь в мыслях и воспоминаниях друг друга.

— Кто знал, что так получится, — маленькая тень испуганно скользнула в угол, прячась в разлившейся там лужице черноты, — ты бы мог просто оставить Элион на Земле.

Фобос не возразил, пожевал губы и протяжно вздохнул, выставляя открытую ладонь в сторону черноты. Тьма нравилась ему, и это было взаимно, будто Фобос действительно сошла с ума, а он был всего лишь плодом ее воспалившегося воображения.

— Мне нужна была сила, — голос Фобос зазвучал жестко, слишком громко для свистящего шепота, — у сестрицы ее в избытке.

Разговор был окончен, но оба они осознавали, что он бессовестно лгал. Фобосу и впрямь нужна была подпитка для полноценного существования, и Элион он нашел именно ради этого, однако в таком случае не было нужды столько тянуть. Он убеждал себя в том, что втирался в доверие, подбирался все ближе и ближе, к тому же готовил декорации и реквизит, однако истинная причина была немного в другом. Фобос не торопился, старательно растягивал время, а в конце концов похоронил все собственными руками, потому что алчность и страх перебили в нем все, чему он успел научиться у младшей сестры.

Гулкий протяжный вздох потонул в разрастающихся криках, на которые никто уже не обращал внимания. Все они были заперты, закованы в клетки, где даже сдохнуть при всем желании не получится, и каждый развлекался, насколько хватало разума. Низкие потолки давили, свет от магических решеток резал глаза, и тем не менее в темноте чудились голоса и лица. Сидеть здесь было невыносимо, однако прячущемуся в тени Фобосу было будто бы все равно, после второго, слишком уж скорого поражения он жался в самое себя, упивался разрастающимися обидой и ревностью и не желал даже смотреть на то, что Фобос хотела ему показать.

— Хочешь, я дам тебе совет? — она была в его голове, заперта в куда более страшной темнице, и оттого хотела отчаянно хохотать и бросаться грудью на отделяющие ее от свободы голубоватые прутья.

Они молчали еще долго, пока все вокруг кричали в агонии и гневе, бились о прутья и пусто бранились, так что голоса их обращались шумом ветра и гомоном одиночества. Каждый из них тонул в своих собственных страхах, и все они были одинаково жалкими, лишенными имен предателями, значащими не больше, чем налипшая на сапоги грязь.

— Ты слишком торопишься, — Фобос кашлянула, позволяя себе разбить вставший в его горле ком, — хватаешься за первую попавшуюся возможность, слепо ломишься вперед и в итоге заходишь в тупик. Попробуй смотреть чуть дальше, чем на пару шагов вперед.

— Например? — вырвавшийся из горла Фобос смешок более походил на хрип.

Ластящаяся к его рукам тень испуганно вздрогнула и юркнула в угол, исчезая в непроглядной черноте, а каменная стена за его спиной, кажется, стала еще холоднее.

— Например, скоро изнеженная земной жизнью Элион поймет, что править — это несколько сложнее, чем заботиться о тех, кого она видит, — Фобос не сопротивлялся, и она вытянула перед собой его руки, пристально разглядывая длинные тонкие пальцы, — я, правда, в это время собиралась сидеть себе на этой самой Земле, а потом объявиться в самый напряженный момент.

Спрятавшаяся тень змейкой скользнула по ногам, забралась под подол и прижалась прохладным телом к лодыжке, растворяясь дымкой под кожей. На Меридиане наступало утро, вываливалось из-за горизонта ленивое солнце, покачивающееся с боку на бок, и было еще кое-что, отчего из-за охватившего Фобос предвкушения кололо пальцы и кружилась голова.

— Терроризировавшая округу злодейка приходит на помощь свергнувшей ее младшей сестре, — Фобос вытянул вперед ноги, с легким стуком откинул голову на стену, — как романтично.

Охватившая его иллюзия одиночества развязывала язык, и оттого язвительность кружила отравленным воздухом, вздымалась под потолок и свивалась там тугими черными кольцами. Далеко внизу происходила смена караула, так что крики делались громче, летели со всех сторон впитывающиеся в стены проклятья, а свет магических решеток резал глаза куда сильнее обычного. Оба они, будто не владели сейчас одним на двоих телом, прикрыли глаза, окунаясь в баюкающую черноту, способную сгубить все, на что только падает взгляд.

— У тебя есть кому доверять, — сквозившая в голосе Фобоса горечь с размаху врезалась в заискрившие светом решетки, — Седрик предаст меня, как только окажется на свободе.

— Давай убьем его, когда выберемся отсюда?

Кажется, Фобос ответила излишне поспешно, хихикнула и накрыла ладонями рот. В ответ Фобос фыркнул, убирая руки, качнул головой и поглядел на болтающих между собой стражников, одним из которых был Калеб. Мальчишка качал головой и улыбался, Фобос видела это даже отсюда, и скопившаяся в ее груди ярость клекотала по-птичьи, желая выклевать ему глаза. В этом мире он не был ее творением, которое можно было развеять в прах щелчком пальцев, но и человеком в полном смысле этого слова отнюдь не являлся. Тень кружила вокруг, разведывая, разнюхивая и подслушивая, и нечто злое и яростное, бьющееся запыхавшимся сердцем, заставляло ее трепетать.

— Мне казалось, ты в него влюблена, — горечь исчезла, сменившись ядовитой насмешкой, и Фобос ни за что не собиралась остаться в долгу.

— А ты влюблен в Элион, — поднявшийся к лицу жар заставил ее хохотнуть, а Фобоса смущенно кашлянуть, прикрыв кулаком рот, — мой Седрик лучше, чем твой.

— В этом с тобой не поспоришь.

Проглотив смешок, Фобос поднялся, почти прижимаясь к голубоватым решеткам, вгляделся в их беспечных, валяющих дурака охранников. Фобос не исключала того, что умерла от воздействия переполнившей ее тело Тени, а все это — всего лишь игра ее погибающего разума, но даже так, какая к чертовой матери разница?

— Спорить с самим собой — заведомо плохая идея, — она цокнула языком, проводя ладонями вдоль решетки, и искрящиеся прутья померкли, точно покрылись уродливой ржавчиной.

Смех, громкий и раздирающий, вырвался из их общего горла слушателям на потеху, и окружающий гомон сменился шелестящими шепотками. Задравший голову Калеб смотрел на него сочувствующе, а узники кричали, что князь Фобос наконец-то сошел с ума. Тень кружилась, выискивая жертву, пряталась в темноте и прислушивалась к шепоткам, а он все смеялся, хохотал надрывно до севшего голоса, и оба они теперь знали, что скоро случится нечто, ознаменующее начало их новой потрепанной книги.

Запевший в ночи звон наверняка разбудил спящую Корнелию, но Элион это нисколько не волновало. У нее были новости, которые срочно необходимо было выплеснуть наружу, и терпеть до утра она никак не могла, тем более что на Меридиане всего лишь сгущались сумерки. Пальцы ее, не останавливаясь, стучали по мутному зеркалу, растрепавшиеся волосы лезли в лицо, а длинное бесформенное платье то и дело задиралось, и тогда гуляющий по спальне ветерок холодил щиколотки. Элион хотелось кричать от ужаса и восторга, она отчего-то думала, что сестра непременно бы ее отругала, и оттого произошедшее делалось еще более сокровенным. В глубине души маленькая королева считала, что стала взрослой, и ей непременно нужно было рассказать об этом, растрепать всему свету в лице Корнелии и только после этого с ног до головы залиться стыдливой краской. Наступающий на пятки вечер игриво поддакивал ее возбуждению, а затянувшееся ожидание навевало скользящую змейками между пальцев тревогу. Элион вдруг вспомнила, что давно не видела Соню, и зверек, точно повинуясь ее невысказанному желанию, юркнул теплым комочком под бок. В последнее время он стал непоседливым и постоянно куда-то пропадал, но всегда возвращался по одному ее желанию, так что это Элион нисколько не волновало тоже.

Примерно через пять минут напряженного ожидания зеркало перестало быть мутным, и в отражении появилось сонное злобное лицо Корнелии. Элион даже хихикнула от ее вида, и тогда подруга надменно фыркнула, сдула с лица упавшие волосы и пригладила остальные торчащие во все стороны пряди. Они не виделись довольно давно, девочки вернулись к обычной жизни подростков, а у Элион совсем не было времени, чтобы их навестить. Стыдно или грустно ей не было, Элион рассуждала только о том, что стоило бы навестить и окончательно зачаровать дом, а еще что скоро в Хитерфилде должен быть Хэллоуин, и в школе наверняка снова устроят праздник. Если бы у нее выдалась свободная минутка, Элион бы непременно сходила, надела какое-нибудь новое красивое платье и нацепила корону, самую настоящую, а не дурацкий лавровый венок. Сейчас она уже даже понятия не имела, куда делся ее тщательно хранимый наряд с прошлогоднего праздника.

— Что? — голос Корнелии звучал так же злобно, как выглядело ее лицо, и Элион снова хихикнула.

Когда-то они вдвоем были лучшими подружками навсегда, а теперь Элион связалась с Корнелией, потому что больше не хотела никому говорить.

— Слушай, я такое тебе расскажу!

Короткое покашливание оборвало так и не начавшийся монолог, Корнелия неприязненно скривилась и глянула куда-то в сторону. Потом повернула туда зеркало, и Элион увидела собственное отражение в оконном стекле, за которым в темноте ночи выделялись разве что желтые пятнышки фонарей.

— Давай сперва я кое-что тебе расскажу, — в зеркале снова появилось помятое лицо Корнелии, — не знаю как у тебя на Меридиане, а на Земле сейчас три часа ночи! Мне завтра в школу!

— Корнелия! — послышался откуда-то приглушенный крик, и лицо Корнелии совсем сморщилось.

Она вновь заговорила надломленным шепотом, склонившись над зеркалом так близко, что Элион видела теперь маленький прыщик у нее под носом:

— Не знаю, что там у тебя за супер-важные новости, но они наверняка могут подождать до завтра!

Элион уже было хотела возразить, что не могут, но зеркало перед ней погасло, вновь сделавшись мутным. Обычно только она могла зажигать и гасить зеркало по собственному желанию, потому что у Корнелии забрали магию, но теперь Элион уж точно не желала прерывать связь. Зеркало погасло само, потому что либо что-то такое случилось, либо Корнелия все-таки осталась волшебницей. Последнее предположение отчего-то взбудоражило пуще первого, и Элион вытянула перед собой зеркальце и топнула ногой, но лицо подруги больше не появлялось. Сквозь мутное отражение на нее смотрела она сама, растрепанная и злая, а за окном было темно безо всяческих фонарей. Побурчав себе под нос и еще несколько раз попытавшись оживить несговорчивое зеркало, Элион упала на кровать и пообещала себе непременно обидеться и больше с Корнелией специально не связываться.

Обиды ее хватило ровно на пару дней, а потом оставленное под кроватью зеркало запело трелями и переливами посреди ночи будто специально, так что Элион, взъерошенная, подскочила и едва не запуталась в одеяле. Выудив несчастное стекло, она уселась прямо на полу, широко зевнула и позволила ему показать себя любому желающему. Впрочем, вместо любых желающих в отражении снова появилось лицо Корнелии, все еще недовольное, но уже куда более ухоженное, а потом выражение ее сменилось на злорадство, и Элион выбросила прочь зеркало. Мгновение спустя оно снова запело, наполняя комнату птичьими переливами и утренней весенней капелью. Элион придумала эти звуки, чтобы можно было их игнорировать, но игнорировать не получалось, так что стоило, наверное, наколдовать крики голодной портовой чайки.

— Почему ты смеешься? — рявкнула Ирма, отодвигая улыбающуюся в отражении Хай Лин. — Мы не могли с тобой связаться!

Элион все-таки наколдовала крик чайки и предыдущие несколько минут хохотала, не в силах остановиться.

— Конечно, не могли, — согласилась Элион, утирая выступившие от смеха слезы, — для этого вы должны быть колдуньями, а вы сами говорили, что магию у вас забрали.

— Ничегошеньки не забрали! — снова каркнула Ирма, отпихивая только раскрывшую рот Тарани. — Мы все можем колдовать, только пока не так, как когда были стражницами!

У них на заднем плане, хоть их и почти не было видно, стояли рядочками книги, и Элион отчего-то сразу подумала про книжный магазин. Сестра показывала спрятанный между ним и библиотекой в замке лабиринт, ведущий из одного мира в другой, она даже ходила там пару раз за этот последний год. Порыв тут же сорваться и броситься бежать Элион подавила, разгладила юбку ночного платья и закинула ногу на ногу, магией поправляя прическу. На дворе была глубокая ночь, все, кто мог ее сопроводить, все еще спали, и нужно еще было непременно власть на кого-то оставить. Ей, кажется, до того все надоело, что Элион готова была бросить корону прямо сейчас и сломя голову побежать на скучную обыкновенную Землю.

— Я вас поздравляю, — проворковала она, когда собственное отражение пришло в идеальный порядок, — вы ради этого мне трезвоните посреди ночи?

Лицо Корнелии, оказавшееся вдруг на переднем плане, скривилось как несколько дней назад, а потом она показала Элион язык и закатила глаза. Это была маленькая месть, Элион поняла ее сразу, потому что только она могла менять день и ночь в мире-отражении по собственному желанию. То есть, конечно, сдвиг времени, то самое несовпадение, о котором рассказывала сестра, было полностью в ее власти, так что Элион могла разом очутиться в средневековье, а затем устремиться на парочку сотен лет в будущее.

Вернувшаяся магия казалась еще более удивительной. Элион никогда не слышала, хоть и прочитала за последний год кучу книг, о возможности забрать, а затем вернуть волшебство. Сестра вроде как желала сделать нечто подобное, Элион так и не разгадала ее хитрого плана, но у той даже с помощью покрытой ядовитыми чарами короны не получилось. Она же, когда последний раз своими глазами видела бывших подруг, могла поклясться, что и крупицы магии в их телах не было, как не было жизни в каменной статуе.

— Слушай, Элион, — корчащую рожи Корнелию отодвинула Вилл, и все они вдруг стали маленькими и далекими, — помнишь тех полицейских? Они снова приехали в Хитерфилд и что-то разнюхивают. Недавно ошивались возле твоего дома, но внутрь не пошли.

Парочка полицейских была проблемой еще около полугода назад, тогда Элион даже возвращалась на Землю, чтобы дать показания и запудрить горожанам мозги. На одного из них магия категорически не действовала, он продолжал везде совать свой нос, и в конце концов она заставила его начальство вызвать их домой и закончить расследование. Теперь же, если они вернулись обратно, чары совсем ослабели, и нужно срочно что-то предпринимать, если только Элион не хотела навсегда остаться на Метамуре. Вот только Элион понятия не имела, чего хотела, а потому собиралась сохранить любые пути отступления, так что она лениво поднялась, с помощью волшебства сменила ночное платье на земную одежду и наколдовала для Миранды и Гидеона по персональной записке. Переговоры завершились неудачно, но было немного времени, прежде чем болтливый оборотень в самом деле пришлет ей письмо.

— Я сейчас приду, — возвестила она, прежде чем прервать связь.

Вернуться «по-настоящему» Элион уже пыталась, разыгрывала сцены, ставила целые спектакли, но одному из агентов было решительно все равно. Женщина верила ей, даже сочувствовала, почти плакала, когда это было необходимо, а он только слушал, скептически кивал и обещал во всем разобраться, сколько бы раз Элион ни велела ему прекратить. В конце концов она зачаровала весь город, заставила всех поверить в ее историю, и у него не осталось выбора, кроме как довериться толпе защищающих ее землян. Элион терпеть не могла, когда не работала ее магия, потому что не было на свете существа, которое бы посмело ее отрицать.

Библиотека встретила ее тишиной и трепетом запущенных под потолок огоньков, и Элион на секунду даже задержала дыхание, прислушиваясь к тишине. Здесь сестра учила ее колдовать, здесь расчесывала ее волосы и плела витиеватые косички, здесь они сидели часами, наслаждаясь друг другом, пока кто-нибудь не отвлекал их делами. В последнее время Элион не приходила сюда, колдовала книги прямо из воздуха и сидела в собственной спальне, с головой запутавшись в одеяле. В библиотеке было слишком холодно даже летом, высокие потолки ее тонули в призрачной тьме, а с полок так и шептали зазывно древние письмена. В ее лабиринтах прятался другой мир, старая-добрая Земля со школой, влюбленностью и другими подростковыми проблемами, вот только Элион больше не была обычным подростком. Она была Королевой целого мира, и не было никого, кто посмел бы перечить.

Перемещение между мирами ознаменовалось опавшей в лицо пылью и окутавшим плечи теплом, так что Элион даже вытянула шею, выглядывая из-за стеллажей. Свет в магазине не горел, окна были заклеены черной пленкой, и от темноты зарябило в глазах. Огоньки остались в библиотеке, так что здесь ей пришлось создать новые маленькие искорки, умещающиеся на ладони, которые можно в случае чего погасить. Впрочем, чрезвычайный случай казался невероятным, как если бы сестра внезапно появилась из воздуха, и Элион позволила себе наколдовать огоньки покрасивее. Книжный магазин она когда-то тоже зачаровала, чтобы он не привлекал к себе ненужного внимания или чтобы никто не вознамерился его ненароком купить и переобустроить. Технически здание принадлежало сестре, но подпитанные волшебством документы были насквозь фальшивые, а некоторые из них и вовсе рассыпались прахом с ее обращением в камень. Сестры не было, а магазин был, и Элион во что бы то ни стало собиралась сохранить его в неизменном чудаковатом неоконченном виде.

Вопреки ее обещанному «сейчас» внутри никого не было, а снаружи оказался яркий солнечный день. Должно быть, было самое время уроков, так что девочки ушли на занятия, не дождавшись ее, и теперь Элион оказалась на некоторое время предоставлена сама себе. Она могла бы прогуляться по улицам или дойти до заброшенного посреди поля дома, но вместо этого уселась за заваленную книгами стойку прилавка, отодвинула в сторону нераспакованную коробку и опустила голову на сложенные руки. Корнелия разбудила ее посреди ночи, которая на самом деле еще не закончилась, но здесь был яркий светящийся полдень, и оттого хотелось лечь спать и одновременно выскочить на улицу и танцевать под теплым осенним солнцем. Почти всю прошлую осень в Хитерфилде было дождливо, солнце выглядывало редко, а теперь, когда Элион не было, оно точно насмехалось над ней, перекатывая на небе бока. Где-то, должно быть, все еще скрывались питающиеся магической силой страшные вампиры, закинувшие ее в другой мир, и еще, может быть, на Земле была целая куча всего волшебного, на что Элион никогда не смотрела.

Осенний Хитерфилд, видимый сквозь черную пленку на окнах, показался ей до того красивым, что Элион выдернула страницу из первой попавшейся книги, очистила ее взмахом руки и наколдовала себе карандаш. Рисунок выходил простой и почти невзрачный, обычные улочки обыкновенного городка свивались в устланную цветами дорожку и в конце концов обращались замковыми коридорами, увитыми старым плющом. Увлекшись, она не заметила, как прошло время, и оттого вздрогнула всем телом от зазвеневшего колокольчика над входной дверью. Девочки ввалились в магазин всей толпой, нарушили застывшее в воздухе хрупкое умиротворение, и рисунок обратился исписанной книжной страницей. Волшебство исчезло, сливаясь с ворвавшимся в помещение солнечным светом, и Элион поморщилась, оставшись сидеть за пустым прилавком с пустотой, зажатой в руках.

— Элли, наконец-то ты здесь! — взвизгнула Хай Лин и закружилась по маленькому клочку пустого пространства. — Смотри!

Словно уворачиваясь от ее легких шагов, книги вокруг бросились наутек, посыпались с полок и разбрелись по маленьким кучкам, притаившись в тени. Порыв теплого ветра обдал лицо, лежащая перед Элион страница взметнулась в воздух и закружилась самозваным бумажным самолетиком. Темнота на стеклах осталась темнотой, свет проникал только сквозь распахнутую настежь дверь, но и эта белая полоса вскоре исчезла, когда снова звякнул дверной колокольчик. Элион хотела было похлопать дивному представлению, но летающий под потолком листок спланировал ей на макушку, а радостная Хай Лин бросилась на шею.

— Это так здорово, ты просто не представляешь! — радостный писк прозвучал прямо в ухо. — Я волшебница!

По большей части Элион была с ней решительно не согласна, но промолчала, только прикусила собственный болтливый язык. Она видела в библиотеке сестры книги об истории волшебства, и там говорилось, что магия, если она уж есть, попросту не может никуда деться. Волшебники оставались волшебниками годы спустя, и никакие болезни и природные катаклизмы не могли лишить их магических сил. Магия, говорилось там, была частью души и тела, неотъемлемой, как легкие или желудок.

— Это здорово, — Элион уже было хотела разразиться хвалебной тирадой, но Тарани перебила ее, явно несогласная с ликованием остальных:

— Получается, та женщина нас обманула.

— Она сказала, что стражниц больше не существует, — мотнула головой Вилл, — мы и не стражницы.

Кажется, еще мгновение, и готов был разразиться страшный скандал, даже засверкали уже огненные искры и молнии, так что Элион вскинула примирительно руки и заставила всех замолчать. Магия ее прокатилась по магазину, взметая книги и накрывая их густым слоем пыли, показались из-за стеллажей осветившие лица девочек огоньки, и драка закончилась, не начавшись. Тарани поправила съехавшие на кончик носа очки, Вилл фыркнула, отворачиваясь так, что взметнулись волной ее красные волосы, а трое оставшихся повздыхали и закатили глаза.

— Я думаю, — прямо из воздуха появились стулья, и девочки расселись перед ней полукругом, — вы стали стражницами, потому что были колдуньями, а вовсе не наоборот. Никто не может забрать принадлежащую вам магию, это как забрать способность дышать. Толчок к развитию вашего собственного волшебства был уже дан, и вам потребовалось вот столько времени, чтобы обучиться самостоятельно.

Тарани готова была возразить, и Элион вскинула руку, заставляя воздух в магазине застыть. Волшебство теплилось в ней стынущим огоньком, крошечное, будто новорожденный котенок, но дышать без него она уже не могла. Среди девочек прошла волна вздохов, а потом Ирма толкнула Корнелию в бок, и все они разом задрали головы к потолку, где, искря и переливаясь, плавали друг за другом пять разноцветных сфер. Голубая, оранжевая, зеленая, серая и розовая капли словно играли друг с другом в догонялки, кружились над головами девочек все быстрее и в конце концов слились в зеркальное полотно, в котором отражались удивленные лица. Заклинанию, открывающему суть волшебства, ее мимоходом научила сестра, и теперь Элион была рада, что тогда слушала ее достаточно внимательно. Нечто похожее было и с ней самой, и Элион тогда в удивлении распахнула рот, потому что переливающиеся разноцветно-белые звезды заполнили библиотеку целиком.

Весь последний год Элион колдовала и делала это так, будто по-другому попросту невозможно. Она ворожила себе красивые сны, делала прически и создавала из воздуха платья, вызвала дождь или засуху и управляла ветрами. Верные подданные ее считали, будто она может все, и потому порой обращались с восхитительно нелепыми просьбами. Однажды ее даже просили вырастить козленку новую ногу взамен потерянной из-за капкана, и Элион потом долго искала нужную книгу, перерыла целую библиотеку, но в конце концов, сдавшись, спросила у Гидеона. Сестра могла обратить цветок человеком и вернуть все обратно, но отчего-то нельзя было сделать такую сущую ерунду. Гидеон на все возмущения предложил ей попробовать, и у Элион даже получилось, а потом козленок вдруг умер, лопнув накачанным гелием воздушным шариком. Проще оказалось наколдовать нового козленка, чем починить старого, так что следующие несколько недель перед замком выстраивалась очередь в несколько раз больше, чем раньше. Потом ажиотаж как-то утих, а Гидеон прочел ей длинную лекцию о природе магии и возможностях животного организма.

— Вообще-то, — Корнелия прервала искрящуюся в воздухе идиллию, — мы позвали тебя не за этим. Те двое опять приходили в школу и расспрашивали всех подряд.

На самом деле Элион полицейские волновали мало. Ей нужно было все-то подумать, чтобы сделать все как ни в чем не бывало, и тогда этой парочке снова ничего не останется, кроме позорного бегства на родину. Где-то в глубине души ей было не все равно, потому что она все еще оставалась землянкой, несмотря на то, что весь последний год пыталась вытянуть Меридиан из стремительно растущей дыры. И она, право, вовсе не понимала, как сестра справлялась с этой ужасной ношей целых пятнадцать лет.

— Они расспрашивали Коллинза, потому что он был знаком со второй пропавшей, работницей книжного магазина, — встряла Вилл, отмахнувшись от дергающей ее за рукав Ирмы, — но он сказал, что совсем ничего не знает. Ты ведь работала вместе с ней?

Размахивающая позади нее руками Ирма демонстративно захлопнула рот ладонями и закатила глаза. Где-то в дальних углах магазина слышался шорох, но то были угнездившиеся здесь за год крысы или заблудившийся в книжных корешках ветер. Элион пыталась вспомнить, видели ли девочки Анну или Рика (с сестрой Корнелия знакомилась лично), но в конце концов пожала плечами и указала вытянутым пальцем на потолок:

— Я даже знаю, где она сейчас.

Она не могла быть полностью уверена, что мифический Кондракар, о котором на Меридиане ходили легенды, находился сверху, а не где-нибудь снизу или сбоку, и девочки, кажется, тоже не сразу поняли ее жест. Корнелия снова закатила глаза и сложила на груди руки, Ирма театрально взвизгнула, а Тарани и Хай Лин, отвлекшиеся на разлетевшиеся от ветра книги, вовсе не обратили внимания. Одна только Вилл понимающе охнула и хлопнула себя по лбу, принимаясь часто-часто кивать. За залепленными чернотой окнами не было видно, но на улице начинало постепенно темнеть, яркое желтое солнце исчезало с улиц и сменялось мягкими вечерними сумерками. Элион не собиралась оставаться на Земле на ночь, однако едва ли у нее получилось бы вырваться снова в ближайшее время, так что она должна была сделать все возможное, чтобы детективы бросили свое расследование.

— Папа сказал, что они вроде как связывают ваше исчезновение с Риком Хоффманом, который взялся из ниоткуда и так же исчез, и таинственной хозяйкой магазина, которую и вовсе никто не видел, — добавила Ирма, задумчиво уставившись в потолок.

Это похоже, было все, что девочки знали о ведущемся расследовании, и потому в магазине наступила гулкая, наполненная шорохами тишина. Ирма и Вилл, переглянувшись, поежились, Корнелия хмыкнула и пробурчала, что оно и так понятно. Элион понятия не имела, как сестре удалось купить этот магазин, но он до сих пор принадлежал ей и был окутан такой плотной сетью чар, что обыкновенный человек не стал бы даже смотреть в его сторону.

— Фобос мы им предоставить не сможем, но ты ведь можешь приказать змеюке все разрулить? — Корнелия прикусила губу и склонила голову набок. — Пусть придумает какую-нибудь историю…

— У нас нет на это времени, — оборвала ее размышления Элион, — если я в скором времени не вернусь, Гидеон поднимает на уши весь замок. К тому же я уверена, что Седрик не станет мне помогать.

Добровольно не станет, стоило бы добавить, однако, если Элион снова ему прикажет, ее долг перед сестрой только вырастет, и тогда она вовсе не сможет смотреть в ее пустые окаменевшие глаза. Седрик однажды пытался ее убить, так что Гидеон все еще глядел на него подозрительно, а теперь она уже вырвала его из умиротворенного добровольного заключения, в котором он мог вечность оставаться со своей богиней наедине. Элион немного завидовала этой его безумной любви, но в то же время ей было немножечко страшно, потому что никого другого для Седрика вовсе не существовало. Она уже воспользовалась его помощью, так что все остальные валящиеся на ее голову проблемы предпочла бы решать исключительно собственными руками. Впрочем, Корнелию, пробурчавшую «королева ты или где?», и закивавших девочек это едва ли устраивало. Они наслаждались вернувшимися, вспыхнувшими вновь магическими силами, жили обыкновенной земной, чуточку скучной жизнью, и на нее у них не оставалось ни капельки времени. Элион говорила «мы» или «нас», однако никогда больше не рассчитывала на чью-нибудь помощь.

— Вы правы, Ваше Величество, — вкрадчивый свистящий шепот раздался у самого уха, а рядом с ее запястьем опустилась широкая смуглая ладонь Гидеона, — рассчитывать на чью-нибудь помощь не стоит. Вы должны были просто приказать мне разобраться с проблемой.

Застигнутые врасплох девочки застыли с раскрытыми ртами, посыпались с полок пыльные книги, а потемневшую улицу осветили зажегшиеся желтым огнем фонари.

* * *

Стоило заметить, что тысяча лет на Земле, Кондракаре и Метамуре разительно отличалась. Начиная с того, что время в этих мирах было вовсе несовместимо, и заканчивая тем, что где-то оно текло подобно бурной горной реке, а где-то давно застыло несъедобным желе. Кондракар был местом последним, где Анна хотела бы быть, потому что все здесь замедлилось настолько, что скучно было дышать, и вместе с тем все его обитатели, уверенные в собственной нелепой значимости, тормозили жизнь еще больше. Они заботились о каком-то там равновесии, о сохранности миров, которые им никто не вручал, и в большей степени о себе. Жители миров, осведомленных о существовании Кондракара, выстраивались в очередь, чтобы попасть сюда при жизни или после смерти, и сами заковывали себя в оковы, сорвать которые ни у кого не хватало ума. Кондракар был белым воздушным замком обезумевшего от собственного величия старика, и все здешние обитатели были такими же, даже сама Анна, пусть она и отрицала это громче кого бы то ни было. Тысяча лет здесь была вечностью и пролетала мгновением, смотря с какой стороны посмотреть, но все же что-то было не так, и дело касалось вовсе не пресловутого равновесия. Существа, населяющие Кондракар, давно жили с закрытыми ртами, и оттого старательно игнорировали разглагольствующую без дела, усталости и остановки Анну.

Понять, что именно было не так, было сложно, потому что артачились буквально все: Химериш, на лицо которого мягкая улыбка будто приклеилась, обитатели крепости, набравшие в рот воды, и сам Кондракар, путающий тропы и красящий все в один цвет. Хоть Анна и научилась различать оттенки и мелкие узоры на стенах, белое оставалось ослепительно белым, и даже гулко бьющееся в груди сердце не могло заставить ее окончательно прозреть. Понимание собственной сущности приходило урывками, а старые-добрые воспоминания, кажется, появляться и вовсе не собирались. Это был Кондракар и не он одновременно, возгордившийся старик в теле болтливой девчонки, и оттого Анну мотало из стороны в сторону, толчками прижимая к полу и подбрасывая к потолку. Одна лишь Ян Лин среди одинаковых лиц улыбалась иначе, точно все еще была живой и теплой, но и ее запястья оттягивали вниз звенящие кандалы.

Маленькая комнатка, в которой некогда хранились Аурамеры стражниц, опустевшей казалась огромной. Высокие двери, покрытые едва видимыми глазу рисунками, теперь были навечно распахнуты, демонстрируя скрывающуюся внутри пустоту, и Анне хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы эту пустоту заполнить. Люба настойчиво твердила о потерянном равновесии и важности стражниц для спасения и согласия миров, и она, пожалуй, была бескорыстно уверена в собственной трагедии. Водное зеркало, походящее теперь на пустую чашу, больше не покрывалось рябью и не отражало бушующий водоворот, и оттого Анна из раза в раз хлопала по нему ладонью, натыкаясь на пустоту. Можно было поставить в это помещение какой-нибудь роскошный вычурный трон, закрыть окна черными занавесками и зажечь ритуальные свечи, а потом хохотать, сотрясая своды крепости собственным голосом. Анне нравилась эта комната, она даже пару раз захлопывала высокие двери и оставалась внутри, создавала из пустоты книги и засыпала, повиснув в воздухе. Химериш, глядя на нее, улыбался, но в последнее время все больше занимался другими проблемами.

Не то чтобы с исчезновением стражниц мир пошел трещинами, белое все так же оставалось белым, а магия в пальцах не выходила из-под контроля, но почему-то теперь все что-то просили, падали ниц и умоляли небеса, бога и нечто подобное. Тысячу лет в Святилище Бесконечности можно было проглотить за один укус, и тогда все населяющие ее существа непременно пали бы ниц перед исчезнувшим временем. Бродить здесь в одиночестве было до одури скучно, и Анна закрывала глаза, поджимала под себя ноги и усаживалась прямо в воздухе посреди коридора, заставляя всех остальных обходить ее стороной. Понимание приходило медленными толчками, сопровождалось кривыми улыбками Любы и яркими искорками в прозрачных глазах Химериша, и на последнего Анна все больше и больше злилась. Он знал обо всем, что происходило в мирах, блуждал вокруг, сцепив за спиной руки и не касаясь ногами пола, улыбался и улыбался этой своей снисходительной понимающей улыбкой. Анна щурилась ему вслед, перегораживала дорогу и раскрывала рот, но не могла вымолвить ни слова, потерявшись во вспыхивающих в голове колокольчиках.

Она чувствовала, будто что-то важное исчезло из этого мира, и теперь он расходился трещинами, тянулся, как отрывающийся по шву рукав, и дело было вовсе не в отвратительном выдуманном равновесии. Анне больше не снилась Фобос и не нравилась Элион, ей ничего теперь не снилось и не нравилось, и только из-за мягкой понимающей улыбки Химериша прескверно кололо в груди.

В зал собраний Анна ворвалась во время очередного глупого сборища, когда все закутанные в белое существа восседали на высоких скамьях и громко спорили о необходимости возвращения стражниц и возвращении Завесы вокруг Метамура. Люба твердила что-то о магии и ответственности за благополучие других миров, а Химериш как всегда парил рядом, и татуировки кристалла на его голове вовсе не было видно. Охвативший Анну гнев вывалился дрожью по стенам, чужие, давно позабытые чувства хлынули через край, и оттого, наверное, голос ее сделался каркающим и старушечьим:

— Зачем вы продолжаете разглагольствовать о каком-то там чертовом равновесии, когда у вас из-под носа Свет и Тень тысячу лет как украли?!

Для Кондракара тысяча лет могла растянуться в вечность и пролететь в один миг, а для всех остальных миров она стала всего лишь точкой отсчета, с которой началось волшебство. Не то чтобы магии вовсе не существовало раньше, однако тогда небо обменялось с землей местами, верх и низ перепутались, и белое сделалось ослепительно белым, закрасив собой яркие краски. Тысяча лет для горделивого старика должна была стать достаточным наказанием за чужую оплошность, и он бы непременно понес его, если бы не белые рисунки на белых стенах и наполнившие мысли дурные сны.

Они придумали стражниц и равновесие, чтобы затуманить чужие цепкие взоры в то время, когда никто не смотрел, и теперь тысяча лет стала для них точкой отсчета начала конца.

— Это не совсем так, — Химериш кашлянул, разрывая тишину, подлетел совсем близко и как будто успокаивающе опустил ладонь Анне на плечо, — впрочем, Кондракару с самого начала не стоило рвать собственную сущность на сувениры.

Он улыбнулся, употребив дурацкое земное слово, и Анна зло сжала челюсти. Если бы не его рука, крепко сжимающая ее плечо, она бы уже дернулась, залепила ему пощечину и порушила крепость к чертовой матери. Пол под ногами все еще ходил ходуном, шатались белесые облака за высокими окнами, и все собравшиеся в зале существа молчали, будто их не было вовсе. Одна только Ян Лин лукаво улыбалась и разве что не подмигивала со своего высокого места, единственная, пожалуй, в этом проклятом месте, кого не касался колющий в груди гнев.

— Пройдемся, — Химериш мягко утянул ее в сторону выхода, не отпуская и обдавая каким-то странно умиротворяющим теплом.

Ехидство, на мгновение проскочившее в его голосе, исчезло, и вскоре он уже задумчиво глядел вперед, разглядывая, должно быть, невидимые рисунки на потолке. Анна шагала за ним, ощущая, как постепенно сходит на нет гнев, но все еще недовольно фыркала и бурчала себе под нос. В какой-то степени Химериш был прав, Кондракар сам распорядился собственной скучающей сущностью, однако тогда Анна не понимала, зачем вовсе взялась. Она не была отголоском или перерождением, существом, наделенным остаточной памятью, но все еще блуждала в облачном замке посреди белоснежного ничего. Фобос, кажется, называла ее маленьким оракулом, но и им Анна не была, существовала где-то вовне самой себя, точно пряталась между этих самых незримых рисунков. Она словно была и не была Кондракаром одновременно, почти не помнила ничего из его жизни и вместе с тем как нельзя ясно осознавала собственную принадлежность. Нужно, наверное, было подумать, погрузиться в медитативный сон на пару десятков лет, потому что из кокона ее выдернули слишком рано, однако равновесие, как бы нелепо это не звучало, действительно оказалось нарушено, и теперь мир стремительно покрывался коркой морозного наста. Некоторые миры, достаточно отдаленные от Бесконечности, уже схлопнулись, как лопаются бесчисленные пузырьки на мыльной воде, и оттого Люба поднимала все больший и больший вой.

Дошли до маленькой комнаты они слишком быстро, так что Анна не успела придумать слова, остановились на пороге и оба уставились в пустоту. Здесь не было ничего, кроме миски с прозрачной водой, белые стены нависали и колыхался под ногами похожий на облако пол, и Анне, пожалуй, все еще хотелось поставить прямо по центру трон. Должно быть, нечто от горделивого старика в ней все еще сохранялось, потому что ничего вычурно вульгарного в этом маленьком действе она не видела.

— Свет действительно был украден, — Химериш махнул рукой, пробуждая воспоминания, а на лице его вспыхнуло слабое виноватое выражение, — виной тому моя доверчивость. Тень же я отослал сам, потому что им невозможно быть порознь. В этом тоже можешь винить меня.

В пустынном белом пространстве вспыхнули и погасли картинки воспоминаний, такие стремительные, что едва ли можно было уловить суть. Анна видела там красивую женщину и Химериша, пробирающуюся сквозь разрыв армию и смертельно раненого мужчину, умирающего у ног жены. Маленькая история, действие которой происходило тысячу лет назад, отражалась рябью на некогда спокойной воде, выливалась огромными волнами и в конце концов могла захлестнуть все, покрывая Бесконечность белым обжигающим Светом.

— Поэтому вы воздвигли Завесу, отделяющую Метамур от других миров, и заперли Свет и Тень там, — Анна протяжно вздохнула, потирая переносицу.

Короткий укол заставил ее поморщиться, и Химериш отчего-то тоже нахмурился, будто она невзначай вызнала еще одну тайну. Конечно, запереть в полном смысле этого слова они не могли и оттого сковали оковами целый мир, похожий теперь на камень, поросший корнями старого дерева. Маленькое святилище огромной силы постепенно иссыхало, и потому нужно было защитить остальные миры от испускаемых им ядовитых миазмов. Анна понимала теперь, что явилась сюда именно потому, и потому же видела во снах Фобос, немо взывающую о помощи.

Химериш выглядел смущенно и виновато, можно было заметить, как поспешно он сворачивает воспоминания, не приметив к ним интереса. Анна пристально следила за каждым его жестом, не отрывая взгляд, но все равно только полминуты спустя заметила, что он больше не парил в воздухе. Длинное белесое одеяние накрывало босые ступни, оставляя на виду разве что пальцы и скользящую в подоле маленькую юркую тень. Сейчас как никогда Химериш казался похож на обычного человека: отрешенная маска не скрывала его лицо, так что легко можно было разглядеть переполняющие его чувства. Он походил на закутанного в балахон мальчишку, застигнутого на месте преступления, который старательно, насколько осталась такая возможность, заметал за собой следы. Гнев все еще клекотал у Анны в груди, но крепость больше не раскачивалась, норовя завалиться на проплывающее мимо облако, так что она могла себе позволить немного отвлечься.

— Там об этом слагают сказки, — Химериш имел в виду Метамур, разрушенный временем, отделенный от остальных миров, — о злом короле и отважной королеве, но в действительности это лишь глупая история о двух обманутых людях. Лерин убила Эсканора вовсе не ради того, чтобы защитить мир от его тирании.

— Ее единственное дитя… — Анна смотрела достаточно внимательно, чтобы увидеть детали, пусть Химериш и оборвал воспоминания раньше срока.

Тем не менее произносить вслух было страшно, будто она раскрывала страшную тайну, из-за которой стыд жаром толкнется в груди, опаляя щеки и кончики пальцев. Анна медлила, не называя догадку, а Химериш все смотрел за окно, разглядывая, должно быть, вовсе не клубящиеся там облака. Лицо его, привычно гладкое, совсем юное, казалось умиротворенным, а в серых глазах гремела яростная тихая буря.

— Мое дитя, — кивнул Химериш, и в груди Анны больно укололо странное чувство, — Лерин украла у меня Свет, чтобы править, и я проклял ее Тенью и заковал в цепи, не позволив осуществить задуманное. Она желала достичь вершины и шагала по головам, а я был слишком ослеплен надуманной любовью, чтобы заметить.

— Пока не стало слишком поздно, — вздохнула Анна, осторожно касаясь ладонью его напряженной спины, — в итоге ты проклял своего ребенка и весь его род.

— Я был зол, — лицо Химериша неприязненно скривилось, но он не отстранился, позволяя Анне похлопать себя по плечу, — мне жаль, что я использовал сущности Кондракара, потакая порокам.

В чем-то он лгал, Анна ощущала это отчетливо, но никак не могла осознать. Химериш стоял к ней спиной, сцепив ладони в замок, и теперь он и впрямь казался Анне нашкодившим мальчишкой, запутавшимся в собственных чувствах. Он заковал в цепи Метамур и самого себя, искупая грехи, и Кондракар от его скорби окрасился в белый, стер краски и застыл в бесконечности. Химериш был человеком, вовсе не таким праведным и приторно-скучным, каким показался впервые, и оттого у Анны в животе ворочалось подпираемое смазанным гневом любопытство. Она хотела утешить его, похлопать по плечу, обойти кругом и дать пощечину, обвиняя во всех грехах, но он давно раскаялся сам. Кондракар, названный именем горделивого старика, плыл в Бесконечности целую тысячу лет, и все это время Химериш был в одиночестве.

— Большинство обитателей крепости пришли сюда позже, — продолжил Химериш, будто его исповеди было все еще недостаточно, — они знают историю лишь из моих уст.

— Такие же грешники, отбывающие наказание, — хохотнула Анна, тяжело усаживаясь прямо на каменный пол, — это ведь не должна быть тюрьма?

Полный жалости взгляд прошелся по ней сверху вниз, и Анна от обиды прикусила губу. В маленькой белой комнате было тихо, за распахнутыми настежь дверьми не раздавалось ни звука, и вместе с тем никак не уходила из воды рябь. Широкое блюдо, висящее прямо в воздухе, мерно покачивалось, так что вода в нем больше не напоминала зеркало. От пола тянуло промозглым холодом, хотя ни холодно, ни жарко в этом месте быть не могло, и как-то подозрительно резво за окном плыли облака. Гнев давно выветрился из груди Анны, оставив после себя гулкое пустое чувство обреченности, такое же, как и у всех остальных. Бесконечность не определялась сотней или тысячей лет, но все они в клетке одиночества могли показаться обжигающим на губах ядом.

— В любом случае Тень исчезла, — Анна похлопала ладонью по полу и продолжила только когда Химериш с сомнением уселся рядом, — так что скоро все остальное накроет беспощадный обжигающий Свет.

Что толку скорбеть о прошлом, если будущего вовсе не будет существовать? Анна поджала губы, скашивая глаза на гладкое лицо и лысую голову Химериша, удивилась, только теперь отметив отсутствие татуировки Сердца на виске, и отвернулась. В белом мареве мелькнуло воспоминание, быстрое и смазанное, но Анна все равно успела увидеть смешливую женщину со светлыми волосами и туманно-зелеными глазами и сменившего ее образ темноглазого молодого мужчину, улыбающегося мягко, но отрешенно. Такая же улыбка теперь распустилась на бледных губах Химериша, и Анна опустила голову на его плечо. Впервые за долгое время глаза сонно слипались, но она знала, что спать все равно не выйдет. В Бесконечности невозможно спать и слишком удручающе скучно, чтобы делать что-то еще, и оттого цепи ее сильнее впивались в тонкую кожу. Плечо Химериша казалось теплым и жестким, миска с водой продолжала раскачиваться, и было что-то еще, что нужно было непременно сказать.

— Ты очень сильно любил? — Анна не смогла добавить «ее» и пристыженно замолчала, однако Химериш, кажется, вовсе не заметил запинки.

— Я очень старался, — он шумно вздохнул, и щека его вдруг опустилась Анне на макушку, — судя по всему, недостаточно.

Им стоило бы придумать план, как вернуть в этот мир Тень или вытравить ей вслед Свет, но оба они были пленниками, закованными в кандалы. Тысяча лет в Святилище Бесконечности могла показаться вечностью и пролетала за один миг, и время все еще было несопоставимо, болталось туда-сюда, как несчастная миска с водой, и волны его все сильнее бились о бортик.

Фобос поджал губы, рассуждая про себя, то ли он чего-то не понимает в коварстве, то ли стражницы действительно были способны на подобные глупости. Пришелица в его голове хмыкнула и заявила, что то и другое разом определенно, и он закатил глаза и велел ей заткнуться, проигнорировав так же и предложение спросить напрямик. Так или иначе звучало паршиво, влезать в очередные интриги он был пока не готов, только залечивал раны, скорее моральные, чем физические, и крупицами накапливал силу. Тело его, вовсе не способное производить магию самостоятельно, служило прекрасной ловушкой, способной заковать в себя все, до чего дотянется взгляд. Некогда он пользовался этим направо и налево, а теперь следовало сперва присмотреться, может быть даже прислушаться к болтающему без передыху голосу в голове. В какой-то момент Фобос даже стал сомневаться в ее словах, потому как сам он никак не мог представить себя, обладающего подобной несносной болтливостью. Другая в его голове в ответ на мысли расхохоталась, и он отмахнулся от нее, устремляя взгляд сквозь голубоватые магические решетки.

— И все же я не совсем понимаю, — пробежавшиеся среди стражниц шепотки заставили его неприязненно скривиться, — вы хотите защитить меня или заставить спасти жизнь сестрицы? К вашему сведению никакой магией я в данный момент не обладаю.

Он несколько лукавил, и вторил этому лукавству чужой внутренний голос, теперь не болтающий, а хохочущий так, что хотелось стукнуть себя по виску, чтобы выбросить ее прочь. Незваная гостья отвесила несколько нелестных комментариев в сторону его и стражниц, наградив всех одинаково, и Фобос с силой сжал переносицу, приказывая ей замолчать. Из них двоих, что было более всего отвратительно, силой она обладала просто невероятной и могла тем самым с легкостью прогнать прочь его самого. И это обстоятельство тоже заставляло сомневаться в правдивости ее слов о собственном происхождении. В конце концов, лица ее Фобос не видел, только слышал назойливый голос, забирающийся в черепную коробку сквозь волосы, и разглядывал танцующие меж пальцев чужие тени, забредшие к нему точно по неловкой неосторожности.

— Что-то в этом роде, — рыжеволосая стражница уклончиво махнула пальцами, и магические прутья перед ним колыхнулись, — так ты согласен?

Никакого уважения к старшим, подумал про себя Фобос, с наскока и подобное фамильярное обращение, однако что взять с земных простолюдинок, не наделенных и каплей манер. Рыжая стражница смотрела на него с вызовом, задрав высоко голову, и оттого он даже испытывал подобие удовлетворения: девчонка была ниже него в любом положении. Остальные столпившиеся глядели с презрением, гневом или обидой, но Фобос с восторгом заметил и несколько благоговейных взглядов. Все-таки после стольких лет его не могли просто так стащить с трона и запереть в высокой темнице.

Внутренний голос в лице другой Фобос злорадно подсказывал, что выбора все равно не было, и Фобос снова скривился, наморщив лоб. Он желал выбраться на свободу, однако цена его не устраивала, но и торговаться в собственном нелепом положении было бы глупо. Ему не оставалось ничего, кроме как согласиться, а потом сделать все, чтобы перевернуть ставки с ног на голову. Все же освобождение на их условиях влекло за собой некоторые неудобства, но и оно казалось лучше осточертевшего заточения, в котором чужая тьма между пальцев виделась отличной веревкой. В конце концов на свободе у него еще оставались последователи, верные пешки, заглядывающие в рот благоговейно-просительно, нужно было всего лишь использовать их в нужный момент и отобрать жгучую в пальцах корону у и без того заточенной сестры.

— Разумеется, я выдвину несколько условий, — процедил Фобос, глядя на исчезающие решетки.

Даже так он все еще находился на приличной высоте, и, не обладая никакой магией, самостоятельно спуститься не мог.

— Мне начинать готовить платье подружки невесты? — ехидный голос в его голове ни капли не походил на его собственный, но Фобос все равно насмешливо фыркнул. — Хочу проводить Элион к алтарю.

Она казалась ему забавной, как забавен ребенок для взрослого, но все чаще, пожалуй, Фобос признавал себя сумасшедшим. Голос в его голове принадлежал беспробудной бескрайней Тьме, такой ужасающей, что сводит от отчаяния пальцы, а Фобос болтал с ней, точно со старой подругой, называющейся его собственным отражением, и не верил ни единому слову. Придет миг, и он возьмет свое, размелет предателей в порошок, сядет на принадлежащий одному ему трон и больше не потерпит ни капли пренебрежительного к себе отношения.

Из камеры его выдернули рывком, так что пол неприятно ушел из-под ног, едва не швырнули на выложенный камнем мостик, и Фобос заскрипел зубами, приказывая себе успокоиться и повторяя проклятия, словно мантру. Отряхнувшись, он оглядел сборище сверху вниз, и несколько стражников вздрогнули под его взглядом и опустили глаза.

— Выбери что-то одно, — прошептал Фобос одними губами, значительно повеселев.

Несмотря ни на что его все еще боялись и уважали, хоть и не падали больше ниц, забывая дышать. Стоило выяснить имена сторонников как можно скорее, собрать армию и вышвырнуть стражниц, прикрывающихся чужим миром, прочь. Так выковыривают застрявшую под ногтями грязь, и так же легко Фобос собирался расправиться со всеми, кто смел усомниться в его законных правах. На хихикающий голос в голове он больше не обращал ни капли внимания, делил присутствующих на своих и чужих и беспечно обещал позаботиться о безопасности малышки Элион так, будто она и вправду являлась частью его большой и дружной семьи.

* * *

Операция по «возвращению Элион» была назначена на вечер, так что днем Вилл собиралась, наплевав на уговоры взбеленившейся Корнелии, сходить на свидание. Мэтт позвал ее прогуляться по парку, где они, может быть, смогут найти потерявшегося год назад мистера Хаглза, и Вилл радостно согласилась. Надежды отыскать зверька не было, оба они понимали, что это просто предлог, тем более Вилл знала, на кого питомец ее променял, но заранее портить Мэтту настрой не хотелось. Честно говоря, она собиралась изображать участие до самой последней секунды, потому что парень казался искренне обеспокоенным, а Вилл его благородное беспокойство ценила и уважала. Говоря откровенно, Мэтт Олсен нравился ей уже довольно давно, но раньше ей то не хватало времени из-за дел стражниц, то девочки встревали и ставили палки в колеса, будто нарочно ставя Вилл в неловкое положение. Теперь же это было уже их третье свидание, отменить которое не могли даже Элион и злополучные полицейские. Корнелия, конечно, пыталась убедить Вилл, что подруга важнее, однако Элион, говоря откровенно, никогда не была для нее лучшей подругой. Знакомы они были мало, и Вилл, вообще-то, только и делала, что следовала за другими, пытаясь спасти совсем незнакомых людей.

Нет, возвращение Элион испортить свидание не могло, вот только не отставали от нее чрезмерно разговорчивый холодильник, часы в ее комнате и невовремя вернувшийся домой Дин, заставший Вилл за попытками уложить взлохмаченные электризующимся свитером волосы. Они заговорили одновременно, и Вилл несказанно порадовалась за единственного в их компании нормального человека, потому что слышать эту оглушающую какофонию Дин определенно не мог.

— У твоей мамы есть отличный спрей для волос, — резюмировал Дин, и это было единственным, что Вилл смогла услышать из его речи, — не думаю, что она будет против, если ты им воспользуешься.

Холодильник, выговорившись, замолчал, но часы в комнате все еще приказывали Вилл поторопиться, если не хочет пропустить назначенное время, так что она даже не стала спорить. У мамы в шкафчике была целая куча всякой косметики, а у Вилл, сколько бы она ни просила, — ничего, кроме прозрачного блеска для губ, поэтому сделать что-то самостоятельно не представлялось возможным. Так что Вилл, зачем-то оглядевшись по сторонам, послушно последовала за Коллинзом, зажмурилась и позволила ему попшикать на волосы. Эффект не заставил себя долго ждать, и даже запах окутал приятный, так что Вилл, восторженно взвизгнув, бросилась наутек, подгоняемая бурчащим будильником. Мэтт наверняка уже ждал ее у парка, а она, как настоящая девчонка-копуша, только выходила из дома, едва не забыв прихватить с собой куртку. Спасшего ситуацию Дина Вилл решила поблагодарить позже и только хлопнула дверью, крикнув, что вернется сегодня попозже.

Мэтт и в самом деле уже ждал ее у ворот парка, так что, завидев его, Вилл припустила пуще прежнего. Велосипед она бросила на специальной стоянке, так что дальше пришлось идти пешком, и теперь она бежала что есть силы, хотя смысла в этом не было решительно никакого. Остановившись и махнув приветственно рукой (потому что говорить она еще не могла), Вилл вдруг подумала, что все изощрения с волосами были напрасным трудом. По осенним улочкам гулял промозглый ветер, поднимал с асфальта собранные в кучу опавшие листья и, будто играясь, набрасывал их на прохожих. А волосы Вилл, хоть и избежали участи оказаться осыпанными жухлыми листьями, все равно растрепались, лезли в глаза и кололи щеки. Новая стрижка наверняка превратилась в птичье гнездо, но даже этот неутешительный факт не мог помешать Вилл насладиться долгожданным свиданием.

— Привет, — наконец успокоив дыхание и пригладив кое-как волосы, выдавила из себя Вилл.

Сердце в груди все еще грохотало, а ветер то и дело подталкивал ее в спину, так что Вилл отчего-то чувствовала себя попрошайкой на площади, над которой все потешаются. Время и место оказались решительно неудачными, но не идти же им, право слово, в книжный, чтобы под победоносным взглядом Корнелии обсуждать триумфальное возвращение Элион.

— Привет, Вилл, — Мэтт, будто они не стояли напротив уже больше минуты, взмахнул рукой и ей же растрепал волосы на затылке, — ты подстриглась? Выглядит круто.

Только угомонившееся сердце снова застучало, тугой комок застрял в горле, и Вилл только и смогла что кивнуть. Это было уже их третье по счету свидание, а она все мялась и жалась, будто это не она год назад разделывалась с монстрами и свергала тиранов. Впрочем, свергать тиранов, думала Вилл, было куда как проще, чем разговаривать с симпатичным парнем, при виде которого язык напрочь прилипал к небу. Вилл прекрасно знала, что где-то к середине прогулки, если раньше все не испортит, она возьмет себя в руки и перестает говорить односложно, а потом они с Мэттом будут смеяться над дурацкими шутками и есть мороженое, закрываясь воротниками от ветра. До этого, конечно, Вилл предстояло познать все грани стыда от пунцовых щек до подкашивающихся коленей, потому что тело ее не слушалось, повинуясь разбушевавшимся подростковым гормонам.

Все прошло бы по привычному сценарию и в этот раз, если бы вылезшая из-под разверзшейся под ногами земли уродливая седая старуха не ухватила Мэтта за ногу, стремительно скрываясь внутри. Вилл не успела даже моргнуть, как уже стояла в одиночестве посреди заасфальтированной дороги, а под ногами у нее не было даже трещинки, указывающей на то, что она пока не лишилась рассудка.

В книжный Вилл ворвалась так резко, что колокольчик жалобно звякнул, а дверь с размаху ударилась о витрину. Велосипед ее остался валяться на тротуаре, но сейчас Вилл совершенно о нем не думала; все мысли ее занимал похищенный странной старухой Мэтт. Сердце снова оглушающе билось в глотке, но теперь уже не от возбуждения перед свиданием — Вилл предчувствовала битву, смаковала ее и дышала так часто, будто собиралась тотчас же взлететь.

— Девочки, у нас ЧП! — рявкнула она, едва переступив порог.

В книжном сидели, обложившись домашним заданием, Хай Лин и Корнелия, и их компания, пожалуй, была худшим из вариантов. Девочки молчали, заняв каждая край высокой стойки, а созданные Элион огоньки все еще блуждали над их головами, освещая пятнами лица. Электричества в магазине не было, но Вилл, вообще-то, могла бы что-нибудь сделать, если бы стук в ушах не отвлекал от мыслей, а рваное дыхание не сбивало шаги.

— Неужто Мэтт бросил тебя на третьем свидании? — ядовито прошипела Корнелия, за что получила тычок от Хай Лин:

— Корни, хорош!

Повышенная желчность Корнелии была обусловлена появлением в поле зрения Калеба, но Вилл, признаться, было все равно на ее оправдания. Сейчас она понятия не имела, что происходит, не могла ничего поделать и только слушала биение сердца в ушах, словно в его отчаянном шуме мог крыться ответ.

— Какая-то старуха появилась из-под земли и утащила Мэтта с собой! — взвизгнула Вилл, в сердцах пиная попавшуюся под ногу книгу. — И даже следа никакого не осталось!

Звучало, конечно, малоправдоподобно, но уж слишком много странного их окружало, чтобы не поверить ничем не подкрепленным словам. Они больше не были стражницами, но магия постепенно возвращалась, вилась вокруг и ласково касалась висков, утешая и придавая уверенности. Созданные Элион светящиеся шарики болтались под потолком, высвечивая на лицах девочек чудаковатые пятна, и Вилл могла бы сделать такой же, отчетливо билось в ушах, и тогда никакая старуха не встала бы у нее на пути.

— Так может тебе все привиделось? — Корнелия закатила глаза, но учебник захлопнула, опуская подбородок на сложенную в кулак руку.

Хай Лин глядела на нее широко распахнутыми глазами, и волосы ее сами собой вились в воздухе, выписывая замысловатые пируэты. Магия была вокруг них, ластилась, как кошка, а они все прогоняли ее и отмахивались, поверив словам незнакомки. Теперь же, когда они снова нуждались в силе, магия жалась к рукам и подставляла бока, призывая зарыться в нее лицом и вдохнуть оглушающе теплый запах нагретой солнцем кошачьей шерсти.

— Погоди, — Хай Лин взмахнула рукой, и Вилл уселась прямо в воздух, словно в мягкое кресло, — успокойся сначала. Эта старуха не показалась тебе знакомой?

Сперва Вилл помотала головой и только потом задумалась. Пожалуй, она обратила внимание только на длинные седые волосы и покрытую морщинами руку с вывернутыми сучковатыми пальцами. Совершенно точно старуха была ей незнакома, но, стоило открыть рот, странное чувство толкнулось в груди.

— Такое ощущение, будто я ее где-то видела, — Вилл помотала головой, но мутная картинка перед глазами все равно упрямо не складывалась, — вот только совершенно не помню, где именно.

— В любом случае, — влезла Корнелия, засовывая учебник в сумку, — вечером мы встретим Элион, а потом попросим ее отыскать твоего голубка. Уверена, он сидит дома и даже не помнит о чем-то таком незначительном, как свидание с тобой.

— Почему бы не попробовать ему позвонить? — спросила, вскинув руки, Хай Лин, и Вилл в который раз уже пожалела, что у Мэтта нет мобильного телефона.

В груди у Вилл вспыхнула злость, и она сделала несколько глубоких вдохов, заставляя себя успокоиться. В воздушном кресле было уютно, как в коконе, и она бы просидела так до самого вечера, если бы смогла хоть на секунду расслабиться. Телефон, повинуясь ее желанию, набрал номер дома Мэтта, а затем, не получив никакого ответа, переключился на ветеринарную клинику. Там-то дедушка Олсен и поднял трубку, и язык Вилл снова напрочь прилип к небу. Хай Лин прижималась к ней щекой, слушая, а Корнелия поглядывала издалека, страдальчески возводила глаза к потолку и наверняка обвиняла Вилл в глупой наивности, потому по ее словам что мальчики в жизни — вовсе не самое важное.

— Здравствуйте, мистер Олсен, — кашлянула Вилл, наконец проглатывая густой комок горькой слюны, — скажите, пожалуйста, Мэтт не заходил к вам?

В ожидании ответа вспотели пальцы, а от дыхания Хай Лин прямо в ухо стало неуютно щекотно. Вилл поерзала в воздухе, вытянула вниз ноги, вдруг испугавшись упасть, и отерла свободную ладонь о штаны.

— О, нет-нет, он ушел после обеда, и я не думаю, что рано вернется, — голос дедули Олсена в трубке казался отчего-то угрожающим, так что мурашки разбежались по коже, — он на свидании с той милой девочкой, Вилл, о которой в последнее время болтает без умолку…

Осознав, что по голосу ее не узнали, Вилл поспешно поблагодарила и сбросила звонок. Слушать дальше не хотелось, щеки и без того снова стали пунцовыми, а Хай Лин теперь хихикала ей под ухо, сбивая настрой еще больше. Случилась катастрофа, Мэтт выскользнул у нее прямо из рук, и нужно было, совершенно необходимо сделать хоть что-то, а не ждать до самого вечера и просить помощи, но Вилл, кажется, могла сейчас разве что вращаться вокруг собственной оси и махать руками. Мысли сбились в огромную кучу, кружащая магия встрепенулась, прижалась к щекам, и вдруг разом все успокоилось. Да, Мэтта похитила незнакомая бабка, но смысла впадать в панику все равно не было — Вилл могла разве что проделать дырку в земле и привлечь внимание полицейских, но почему бы тогда не заставить назойливых детективов побыть немного полезными?

* * *

Никогда прежде на Земле Анатоль Эрмей не бывал, и первое впечатление об этой планете оказалось решительно негативным. Едва переступив мерцающий порог портала, Эрмей задохнулся, прижал к лицу рукав и принялся дышать часто и коротко. На Метамуре владения его простирались вдоль границы с оборотнями и были покрыты лесами и болотами, и, если бы не приказ Королевы, он бы тотчас вернулся в свой замок и заперся там до лучших времен. Однако рядом с ним торчал пронырливый Гидеон, ни капли не сморщившийся от ядовитого воздуха, а уж рядом с этим мальчишкой следовало держать лицо. Так что Эрмей выпрямился, вытащил из нагрудного кармана платок и прижал его к носу, тем не менее не собираясь дышать прогнившими газами. Помогало, впрочем, мало, но в этом случае работало самовнушение, позволяющее хоть немного не думать, сколько ему придется лечиться после этого незначительного приключения.

— Как они умудряются жить с таким воздухом? — все же спросил Эрмей в пустоту, разглядывая пробежавших мимо детишек.

Мальчишка Гидеон пробурчал что-то в ответ и лукаво скривился, выныривая из переулка на широкую оживленную улицу. Следующим потрясением, не смогшим, впрочем, перебить самое первое, для Эрмея стали странные самоходные повозки. Они передвигались на четырех черных колесах сами собой так ловко, словно имели собственный разум, и Эрмей даже заподозрил в них диковинных монстров. Дома здесь располагались рядами по обе стороны улицы и казались такими огромными вытянутыми многоножками, что Эрмей вовсе не мог представить, какие богачи в них живут. Его собственный замок мог показаться крошечным рядом с ними, а королевский в сравнении представлялся всего-то башенкой на холме.

Шли они куда-то сквозь бесконечные улицы, то и дело сворачивали и выходили на совершенно такие же, заполненные колоссальными многоножками и плотоядными монстрами, пока в конце концов не вышли к удивительно маленькому среди громадин, всего-то трехэтажному домику. Внутри домика оказалось много дверей и еще больше людей, и все они открывались и закрывались, ходили туда-сюда и создавали такой страшный гул, что сворачивались в трубочку уши. Замок Эрмея располагался в глуши, так что из людей там были всего-то работники, и в тишине можно было купаться, словно в густой прозрачной воде.

В разговор Эрмей, которого посвятили в план постольку-поскольку, старался не вмешиваться и только молчал и слушал. Гидеон, впрочем, тараторил так быстро, будто старался запутать всех разом, то и дело кивал самому себе и вскидывал руки, придавая веса собственным нелепым словам. Документов, разумеется, у них никаких не было, но мальчишка все-таки был колдуном, которого обучала лично принцесса, так что препятствием это не стало. Некоторые бумаги им выдали прямо там среди снующих людей, а за чем-то еще Гидеон должен был явиться один несколько дней спустя. Эрмей, впрочем, считал весь план сущей нелепицей, вовсе не видел необходимости в поддерживании связей с Землей, но кто он был таков, чтобы спорить с желанием Ее Величества? На Метамуре, считал Эрмей, было куда как спокойнее и безопаснее, и кроме того можно было нормально дышать, не боясь сдохнуть в расцвете лет из-за какой-нибудь витающей в воздухе нелепой заразы.

Происходил Анатоль Эрмей из семьи, по легенде самой приближенной к Королю Эсканору, так что занимал место, пусть и далекое от королевского замка, но вовсе немаловажное в управлении государством. Предок его, как говорилось в легенде, был то ли оруженосцем, то ли каким другим подай-принеси, однако в семье было принято говорить уклончиво — близкий друг и товарищ. Со сменой власти и восшествием на престол Королевы Лерин Эрмей успел переметнуться, и так и занял передающееся из поколения в поколение место в истории, а также стал именем нарицательным для своих же потомков. Эрмей нынешний, в отличии от других членов семьи, неугодную историю не скрывал, поклялся в верности своей единственной госпоже и теперь вынужден был слоняться по чужой земле и дышать этим отвратительным воздухом. И, пожалуй, если бы Седрик так не упрямился, он бы все еще сидел в своем замке, приглядывая за копошащимися оборотнями в окружении переполненных магией деревьев и тишины.

— Хитерфилд стоит на разрыве реальности, так что тут полным-полно всякой нечисти, — бурчал себе под нос Гидеон, когда они шли обратно пешком, потому что Эрмей наотрез отказался залезать в одну из монстроподобных самоходных повозок.

Мальчишка то и дело шарахался в сторону от прохожих, однако в роду Эрмея колдунов никогда не водилось, так что все люди для него выглядели одинаково. У Эрмея был единственный сын, давным-давно сбежавший от предложения обручить его с принцессой Фобос, но и тот никаких особых способностей не имел, несмотря на довольно способную в ворожбе мать. Впрочем, о семье Эрмей предпочитал вовсе не вспоминать, потому что тогда ему вспоминались и полное разочарования лицо принцессы, и оставленный Седриком глубокий шрам. Сейчас-то Эрмей понимал, что предлагать подобное в присутствии любовника было опрометчиво глупо, но от своего решения не отказался бы ни за что, пусть даже тело его растерзают на лоскуты.

— К своему счастью я, в отличие от тебя, совсем ничего не вижу, — насмешливо хмыкнул Эрмей, взмахивая платком и меняя его на новый.

Постепенно воздух становился как будто приятнее, приобретал сладковатый запах, и дышать им казалось уже не так отвратительно. Эрмей, конечно, прекрасно знал, что это обман его собственного разума, менял платки так, будто в запасе их у него еще целая куча, и ни на миг не собирался вдаваться в детали происходящего. Он должен был сыграть свою роль молчаливого дедушки, но все еще считал план глупостью, предпочел бы вовсе не вылезать из лесов и болот или последовать примеру Седрика, выполняющего приказы ровно настолько, насколько необходимо. Никто в роду лорда Эрмея, пожалуй, не умел быть резким и откровенным, и ему теперь приходилось пожинать плоды собственной дурной наследственности, состоящей по большей части из перевернутых с ног на голову легенд и змеиной лжи.

— Ты же в курсе, что я могу читать мысли? — мальчишка обращался к нему фамильярно, и Эрмей в ответ лишь пожал плечами.

Он общался с госпожой Фобос достаточно близко, чтобы знать о способностях ее нахального ученика, так что пугать Эрмея, по его собственному разумению, не было решительно никакого смысла.

— Полагаю, настроение, а не мысли, но если для вас это одно и то же…

Эрмей отвечал нарочито вежливо, и Гидеон фыркнул и сморщил нос. Уж кто из них под шумок поменял сторону, тому и отвечать на насмешки и жить на границе, приглядывая за зашевелившимися оборотнями.

— Я выполняю приказ миледи, — пробурчал Гидеон, и теперь-то голос его сделался куда как совестливее.

— Я нисколько в этом не сомневаюсь, — Эрмей развел руками, на всякий случай задержал дыхание и прижал к носу последний платок. — Свет милосердный, я все еще не понимаю, как они этим дышат.

Гидеон еще разочек зыркнул на него недовольно, но разговор больше не продолжал. Впереди них выросла громада блестящего здания, такого замысловато сложенного, что Эрмей несколько минут кряду ломал голову, что с чем соединено. Там-то спектакль должен был и начаться, и Ее Величество уже ждала их, спрятавшись от ветра за покатой стеной. Приставленный к ней Калеб, словно цепная собака, рыскал взглядом туда и сюда и едва не рычал на каждого проходящего мимо, но, завидев Гидеона с Эрмеем, поутих и стушевался, чем вызвал заливистый смех Ее Величества Элион.

* * *

Элион торчала в полицейском участке уже битый час и все еще решительно не понимала, зачем и почему здесь находится. Сидящий рядом Эрмей философски разглядывал потолок, а Вилл, будто заевшая пластинка, говорила и говорила одно и то же, и оба они бесили настолько, что жмурились веки и сжимались пальцы. Двое тех самых детективов спрашивали одно и то же, что-то перепроверяли и записывали, но отпускать их несмотря ни на что не спешили, и только Элион, кажется, из всей собравшейся компании желала как можно скорее убраться отсюда. В замке ее ждали куча дел и неустанно капающий на мозги Гидеон, а здесь было холодно, и магия на детективов вообще ни капли не действовала.

— Моему дедушке пора принимать лекарства, — Элион вскинула руку, привлекая к себе внимание, — он плохо себя чувствует.

Лорд Эрмей всем видом давал понять, что чувствует себя отвратительно, прижимал ко рту белый платок и возводил к потолку глаза. В отличие от Гидеона, Элион мысли читать не умела, но видела по лицу досаду и скуку. Если бы это была сестра, наверняка думал Эрмей, они бы не попали в такую дурацкую ситуацию, да и вовсе не стали бы затевать никаких планов, решив все необходимые вопросы магией и грубой силой.

— Пускай принимает, — женщина, имя которой Элион давно забыла, позволительно махнула рукой, и Эрмей на ее жест издал ужасно странный смешок:

— У меня закончились пилюли.

Словно в подтверждение собственных слов Эрмей развел руки в стороны, а потом закашлялся и поспешно прижал к лицу платок. Элион закатила глаза, потому что реакции на эти слова не последовало, фыркнула и снова попробовала колдовать. Она могла бы, конечно, просто стереть детективов, как сделала это когда-то с тюрьмой, но они все-таки были живыми людьми, и Элион вовсе не была уверена, что сможет потом вернуть все на место. От сидения на одном месте затекли ноги и ужасно хотелось есть, от полумрака слезились глаза, и ей все больше казалось, что они на допросе. Яркая настольная лампа освещала разложенную на столе кипу бумаг, Вилл беспокойно болтала ногами и вжимала голову в плечи, и где-то вдалеке то и дело хлопала дверь. Колдовство Элион работало как обычно на всем, кроме двух детективов, и от обиды щипало глаза.

— Мисс Браун и ее семья числятся пропавшими без вести, так что вы никуда не уйдете, пока мы все не проверим, — отчеканил мужчина, бросая на Элион быстрый подозрительный взгляд.

Вместо того, чтобы в который раз выкрикнуть, что сейчас-то она здесь, Элион надулась и сложила на груди руки. За прошедший год она привыкла отдавать приказы, а еще что выполняют их обязательно неукоснительно и расторопно, но то было в другом мире. Здесь, на Земле Элион оставалась обыкновенным подростком, обязанным слушаться старших, к тому же силы ее почему-то на детективов не действовали. Элион чувствовала заточенное внутри дыхание великой магии Света, могла даже взять и исчезнуть, но нужно было еще немного послушаться. Ей нужны были пути отступления, потому что с каждым днем мысли о побеге становились все более ясными. Кто бы что ни говорил, Элион все еще понятия не имела, как быть Королевой, и потому мечты и желания ее оставались на уровне обыкновенной маленькой девочки, давным-давно заблудившейся в переулках.

В комнате этой не было ничего, кроме нескольких пластмассовых стульев, заваленного бумагами письменного стола и яркой настольной лампы, светившей прямо в глаза, если неправильно повернуть голову. Дверь была самая обыкновенная, деревянная с мутным непрозрачным стеклом, а вместо дверного замка и вовсе была прикручена простая щеколда. Одно небольшое окно пряталось за плотными шторами-жалюзи, по полу почему-то сквозило, и из-за картонных стен слышался завывающих на улице ветер. Словно Хитерфилд праздновал ее появление, стихия разгулялась не на шутку, наверняка по радио передавали шторм, и Элион хотела поскорее спрятаться от него, укрыться за стенами своего старого дома и включить телевизор, чтобы не слышать грозу. Она готова была поклясться, что за окном ярко сверкнуло, но вместе с тем, привлекая к себе внимание, всплеснула руками доведенная до точки кипения Вилл.

— Слушайте, я ведь говорила не об этом! — голос ее едва заметно дрожал, и вместе с ним задрожал свет от качнувшейся лампы. — Мэтта похитили, а вы сидите и перебираете бумажки!

Теперь-то точно сверкнуло, раздался оглушающий грохот, и зашелестел за окном обрушившийся на город дождь. Хлопнувшая по столу Вилл поспешно убрала руку, неловко смахнула на пол несколько бумажек, да так и оставила, устремив гневный взгляд женщине точно между бровей. Эту историю она уже рассказывала, и Элион не очень-то ей поверила, поглощенная собственными проблемами, а теперь вдруг показалось, будто она упускает нечто серьезное.

— Да-да, твоего парня утащила под землю старуха, — детектив покачала головой, подобрала рассыпавшиеся по полу бумаги, — мы ведь уже осмотрели то место, и там нет совершенно никаких следов.

— Только если старуха не была древней ведьмой, но ты ведь взрослая девочка и не веришь в сказки? — хохотнул мужчина, а Эрмей вдруг опустил на него глаза.

Именно так все и было, решила вдруг Элион, безапелляционно уверившись в собственной правоте. Старая ведьма вылезла из-под земли и утащила с собой Мэтта, и потому-то не осталось никаких следов, тем более что Хитерфилд — сам по себе город волшебный, это уж Элион познала на собственной шкуре.

— Меня-то никакая ведьма не похищала, — Элион вскинула руку, будто отвечала на уроке, — я уже говорила, что мы с родителями просто уехали в другой город, потому что у дедушки пошатнулось здоровье, так что можно нас отпустить?

Джоэль Мактиннен, Элион вдруг вспомнила его имя, опустился к ее лицу так близко, что она ощутила на щеке противное теплое дыхание. Он не выглядел как типичный коп, коих было полным-полно в Хитерфилде, смотрел цепко и словно копался прямо в голове, перебирая мысли, отчего появлялось странное щекочущее ощущение. Его напарница походила на полицейскую куда больше, но и ее взгляд, колючий и липкий, казался Элион неприятным, она выяснила это еще в первую встречу, когда детективы расспрашивали ее о переезде так, будто она в самом деле была преступницей. Ощущать себя провинившейся и смотреть снизу вверх Элион совершенно не нравилось, и оттого она прикусила губу и сморщила нос, разглядывая светлые, точно выкрашенные желтой краской ресницы детектива Мактиннена.

— Тогда, мисс Браун, где же ваши родители? — он покачал головой из стороны в сторону и отстранился, упирая руки в бока. — Помнится, в прошлый раз вы тоже приезжали без них.

— Мои родители? — о, на этом моменте у Элион даже вышло пустить слезу, и она утерла щеку пальцами. — Случился кое-какой инцидент, и они… если хотите, я могу рассказать…

Слезы вдруг потекли из ее глаз градом, будто Элион и в самом деле собиралась плакать. Губы задрожали, так что невозможно стало произнести ни единого слова, и она протяжно всхлипнула, сама не зная, кого оплакивает. В горле встал горький ком, а в груди неприятно сдавило, испарина выступила на лбу, и наверняка покраснели уши, так что Элион мотнула головой, накрывая их волосами. Плакать она в самом деле не собиралась, едва ли проронила слезинку за целый год, а теперь ее вдруг прорвало, и вырвался из горла длинный сиплый вой. Все вокруг смазалось в серое пятно, такое же, как гроза за окном, ладони прижались к щекам, размазали слезы, и Элион опустила голову, скрывая лицо. Теперь, вообще-то, она была Королевой целого мира, которой плакать не дозволялось, а вовсе никаким не подростком, и даже встречавшая ее гроза на Земле не могла служить оправданием.

Не могла бы, если бы не опустившаяся на макушку ладонь, напряженная и сухая, растрепавшая напрочь волосы и притянувшая ее к чужому плечу. Щека Элион уперлась в колючий пиджак, который она подбирала сама, а рука Эрмея съехала и накрыла ухо, заглушая загрохотавший снаружи гром. Один из его бесконечных платков опустился Элион на колени, в ушах зашумела вода, и вскоре все — и слезы, и дождь — прекратилось. Погасла даже яркая настольная лампа, оставляя их в пучке света лампы потолочной, хлопнула дверь, и запальчивый шепот опалил ее ухо:

— Обещайте, что мы оставим это в секрете.

Ну конечно, подумала Элион, иначе Фобос непременно стала бы ревновать. Иначе сама она из величественной Королевы однажды обратилась бы камнем, холодным и бесполезным, и кто-то тоже молился бы ей, словно божественной статуе.

— Простите его, мисс Браун, Джоэль, бывает, перегибает, — женщина-детектив, чье имя Элион так и не вспомнила, зашелестела ей в самое ухо, — мы знаем, что случилось с вашими родителями и соболезнуем, поэтому, пожалуйста, перестаньте плакать.

Что удивительно, продолжать истерику и в самом деле перехотелось. Голос женщины был вкрадчивым и жестким, чем-то напоминал голос сестры в их первую встречу, и оттого на душе стало горько и сладко одновременно. Сестры ее теперь не было, словно никогда и не существовало вовсе, остались лишь каменная статуя в чужой ядовитой короне, разломанной пополам, и такая же серая Элион, приказавшая изготовить себе другую взамен.

На Земле Фобос Эсканор числилась всего лишь пропавшей без вести, и оттого, наверное, Элион сюда так тянуло. Мудреная маленькая надежда, эфемерная и воображаемая, ласкала пальцы сухой кистью, из-под которой могла выйти картина или некрасивая черная клякса, и Элион сжимала ее дрожащими пальцами, никак не решаясь окунуть в краски. В детстве она рисовала волшебные картинки, и каждый из ее рисунков непременно оказывался правдой, вот только правда уже существовала, уродливая и черная, нисколько не противоречащая сияющему белизной листу.

За окном снова оглушительно загрохотало, защищающая ее ладонь исчезла, и Элион крепко зажмурилась, не желая возвращаться в реальность. Кто-то снова включил настольную лампу, так что теперь она светила в глаза даже сквозь веки, слышались шаги и громкие разговоры, совсем иные, чем раньше, и в конце концов любопытство все-таки победило. Утерев мокрое от слез лицо платком, Элион сощурилась от бьющего в глаза яркого света, глянула на стоящую посреди комнаты Вилл и перевела взгляд на распахнутую настежь дверь. Волосы ее бывшей подруги торчали в разные стороны, так что походила она на самую настоящую ведьму, взгляд Вилл метался из стороны в сторону, то и дело падал на бесстрастное самую капельку больше, чем это бывает обычно, лицо Эрмея, и тут же перемещался на человека, скрытого от Элион распахнутой дверью. Чтобы утолить собственное разбушевавшееся любопытство, Элион пришлось вытянуть шею, и только тогда она смогла увидеть входящего в кабинет как ни в чем не бывало Дина Коллинза, учителя истории из земной школы.

— За Вильгельминой Вандом прибыл отец, — поспешно доложил топчущийся у двери полицейский, хотя было уже все равно решительно поздно.

— Он не мой отец, — резко поправила Вилл, и Элион едва удержала взволнованный писк.

Если бы они не находились в одном помещении, это было бы незаметно, но теперь, когда можно было переводить взгляд с одного на другого, мистер Коллинз и лорд Эрмей казались неуловимо похожи настолько, будто у Элион разом задвоилось в глазах. Наверное, даже если поставить их рядом, сходство было бы не таким решительным, как внезапно снизошедшее озарение, но и тогда усомниться в их родственной связи было бы невозможно. Не то чтобы в этом мире проживало мало похожих друг на друга двойников, просто мелькнувшее на мгновение удивленное узнавание на лице Эрмея расставило все по местам. Дин Коллинз изо всех сил старался не смотреть на него, но глаза его все равно то и дело съезжали, так что свой интерес он объяснил простым оправданием:

— Здравствуй, Элион.

Короткий приветственный кивок заставил Элион вздрогнуть и стыдливо отвести взгляд, словно она глядела туда, куда смотреть вовсе не стоило. Эрмей рядом с ней, кажется, совсем позабывший про свои платки, кашлянул и поморщился, но закрывать нос больше не стал, будто специально открывая лицо, и сходство их теперь сделалось колоссальным.

— Ты права, Вилл, но все же мне приходится забирать тебя из полицейского участка, — Коллинз поморщился, и усы на его лице забавно зашевелились, — не думаю, что твоя мама будет рада об этом узнать.

— Это потому что!..

Вилл, очевидно, хотела было оправдаться, но захлопнула рот, понятия не имея, можно ли теперь ему говорить. Смотрела она неотрывно вперед, и Элион чувствовала, как нечто внутри Вилл горит и сверкает, словно бьющая в громоотвод молния, несмотря на вжатую в плечи голову и крепко сжатые кулаки. Сложно было не заметить ту бурю эмоций, отпечатавшихся на ее лице, которая все росла и полнилась, грозя вот-вот выплеснуться через край.

— Раз уж допрос окончен, — Эрмей плавно поднялся, разрывая повисшую в комнате многогранную тишину, — мы, с вашего позволения, тоже пойдем.

Он протянул Элион руку, и она ухватилась за нее, как за спасительную соломинку, и сама переполненная эмоциями до самых краев. Вилл и Дин Коллинз, детективы и притащившая отца за руку Ирма остались за их спинами, исчезли в коридорах и вскоре испарились вовсе, как стертый карандашный рисунок, и только тогда Элион позволила себе дышать. Очередной план по ее возвращению определенно провалился, и теперь она, гордо выпрямив спину, шагала по коридорам гулкого замка, сжимала руку верного подданного собственной старшей сестры и старалась вовсе не думать. И ведьму-старуху, и Дина Коллинза Элион определенно оставит на завтра, а то и отложит на несколько дней, потому что сейчас ей нужна была тишина и обнимающие ее в полумраке ладони, такие же лицемерно-горячие, как и нахальный насмешливый голос их мальчишки-хозяина, улыбающегося невпопад.

В Хитерфилде лило. Начавшийся вечером дождь, обратившись к ночи в сверкающую молниями грозу, продолжался до самого утра и не думал стихать. Вода текла по асфальту, скапливалась в лужи и журчала, точно весенние горные ручейки, а от серой стены день и ночь перепутались, так что выручали разве только часы. От грохота бесконечного ливня закладывало уши так, что невозможно было спать, и утром, когда зазвонил проклятый будильник, Вилл чувствовала себя запертой в подземных темницах где-то в районе Меридиана. Опухшие глаза чесались, пальцы не слушались, и она едва смогла попасть по дурацкой кнопке отключения, после чего невидящим взглядом уставилась за окно. Верный телефончик конфисковала мама, но вместо него болтал, не умолкая, будильник, предупреждающий Вилл о новом наказании за пропуск занятий.

— Какая школа, когда за окном настоящее море, — пробурчала себе под нос Вилл, наконец поднимаясь.

Щелкнув переключателем, она зажгла в комнате свет, обернулась и смерила собственное отражение долгим задумчивым взглядом. Вилл, пожалуй, и так была слишком нескладной для шестнадцатилетки, а теперь, с кругами под глазами и опухшим лицом и вовсе напоминала какую-нибудь болотную нечисть. На ум сразу пришли так любимые жабы, и Вилл, фыркнув, наколдовала себе лягушачье лицо.

Магия у нее в последнее время выходила совсем не такая, как во времена, когда Вилл была стражницей. Тогда ей казалось, словно нечто ее ограничивает, будто в настройках «ведьмы по умолчанию» поотключали прорву возможностей, а теперь они все хлынули разом, забивая голову и искрами путаясь в пальцах. Вилл, пожалуй, могла все, что тогда, и еще целую кучу другого, не ограниченного электричеством или «квинтэссенцией». Покрутившись перед зеркалом, Вилл вторым делом привела себя в порядок, вытянулась на носочках, сделалась выше на парочку миллиметров и сгладила несколько особенно острых углов, а потом махнула рукой и вернула как было. В конце концов, она проплакала почти целую ночь, потому что совершенно никто не желал ее слушать, и теперь, когда утро наконец наступило, Вилл собиралась отвоевать свою правоту. Мэтта похитила смутно знакомая седая старуха, и всю ночь Вилл пыталась вспомнить, где именно ее видела, а потом больно хлопнула себя по лбу и завыла в подушку.

Когда бабушка Лин рассказывала им о стражницах, с помощью Сердца она показывала и образы. Вилл не знала точно, было ли это прошлое поколение или кто-то еще, но седая старуха определенно нависала там большим черным пятном, наводя густую грязную тень на всех остальных. Чтобы выяснить это, нужно было непременно попасть в Кондракар, а для того требовалось упорство и остальные девочки по желанию. Признаться честно, Вилл хотя бы раз хотела поговорить со странной женщиной по душам, потому что на языке у нее вертелась целая прорва вопросов, и все они не находили выхода на этой Земле.

— Вилл, ты встала? — из-за двери, едва различимый в шуме дождя, послышался голос мамы, — Собирайся, я отвезу тебя в школу!

Выходя из комнаты, Вилл щелкнула выключателем, и мир ее на мгновение погрузился в полную темноту, разбавляемую разве что нескончаемым шумом и зловещими отблесками зеркала.

В машине (о, ну разумеется, как она могла не подумать!) уже сидел Коллинз. Вилл стряхнула зонтик, бросила на соседнее сиденье рюкзак и забралась сама, все равно умудрившись намочить кроссовки и подвернутые джинсы. Дождь молотил по крыше машины, заливал стекла, и спустя минуту путешествия Вилл уверилась, что они разобьются. Видно не было совсем ничего, не спасали ни дворники, ни мамино тихое бурчание себе под нос, ни наставительный тон Коллинза, диктующего, куда поворачивать. Они оказались в потоке машин, таких же несчастных бедолаг, выдернутых из дома работой и школой, продвигающихся вперед со скоростью не то что улитки — ползущего по пустыне камня! Серая туча бесконечного дождя заволокла Хитерфилд, стерла его с карт и засыпала колючими холодными каплями, но жизнь при этом упрямо не останавливалась, плыла, словно по морю, взобравшись с ногами на крохотный плот.

До школы они с Коллинзом добрались, преодолев к тому же огромную лужу на входе, не раньше середины урока. Часы в холле насмешливо тикали, коридоры пугали тишиной и такими же растерянными, мокрыми и раздраженными учениками и учителями, и никто, кажется, сегодня совсем не собирался предаваться занятиям. Город застыл в дождевом облаке, и Вилл, фыркнув, поспешно взбежала по лестнице, спеша отыскать в этом водяном безобразии кого-нибудь из подруг. В том, что у всех родители — совершенные тираны, Вилл сомневалась и потому отчаянно надеялась скрасить собственное тоскливое одиночество.

Тарани окликнула ее у класса. Она выходила из женского туалета, на ходу стряхивая с рук воду, и та, повинуясь огненному волшебству, испарялась в воздухе серебристым туманом. Больше никого из девочек в школе не оказалось, так что они вдвоем заняли половину класса (вторую оккупировала Лили или Лейла — Вилл не помнила точно — тихоня-зубрилка, не пропустившая ни одного занятия в жизни) и принялись обсуждать дела куда более важные, чем скучная математика. Первым делом, конечно, Вилл напомнила Тарани о старухе, потом рассказала о сопровождающем Элион, как две капли похожем на Коллинза, и дополнила все рассуждением об изменившейся магии. Монолог ее затянулся почти до конца урока, но вовремя оборвался, не позволив противному визгу звонка разбить нагнетенную атмосферу.

— Хочешь сказать, что старуха — бывшая стражница? — Тарани подозрительно прищурилась, словно Вилл смела нести откровенную чепуху.

Щеки ее под подобным взглядом сами собой налились кровью, и Вилл отвернулась, вглядываясь в стену дождя за окном. После звонка зубрилка вышла из класса, оставив подруг в одиночестве, и теперь не приходилось ни понижать голос, ни подозрительно оглядываться.

— Ну, — стушевавшись, Вилл пожала плечами и взглянула на серьезную Тарани одним глазком, — не знаю. Я не уверена, но мне так кажется. Я думала как-нибудь попасть на Кондракар, чтобы спросить у Оракула.

Время тянулось оглушительно медленно. Прошел только первый урок, а Вилл все еще не знала, как будет добираться домой, потому что мама работала допоздна, а уроки должны были закончиться в два. В размеренном шуме дождя отчетливо тикали часы над классной доской, и Вилл хотела уже приказать им замолкнуть, но Лили или Лейла неслышно вошла и села на свое место. Прозвенел звонок на второй урок, и тут-то им поговорить совершенно не удалось, потому что Коллинз решил, кажется, вытянуть из Вилл всю душу своей историей. Конечно, на уроке их было всего лишь трое, но спрашивал он ее почти десять раз, несколько раз просил прочитать параграф и только к самому концу урока ударился в рассуждения о трудностях жизни в средневековье.

— Говорит со знанием дела, — уважительно протянула Тарани, когда Вилл спросила, что она думает.

Глаза ее сверкали восторгом, словно история в одночасье стала ее любимым предметом, и Вилл только обиженно фыркнула, отвернувшись к окну. В стене дождя ей теперь чудились замысловатые фигуры серого замка с узкими коридорами и низкими потолками, в маленьких окошках которого сверкали теплом и сухостью оранжевые огни. Интересно, думала Вилл, бывают ли на Меридиане дожди, и что делают люди, когда земляные дороги совсем размывает? Городок возле замка всегда казался ей унылым и крошечным, но для жителей его, наверное, он был единственным местом, в котором они когда-то бывали, а значит и целым их миром.

— Говорю тебе, Коллинз оттуда! — Вилл всплеснула руками, тщетно пытаясь доказать свою правоту. — Тот старик, который был с Элион, похож на него как две капли воды! И смотрели они друг на друга так, как будто узнали! Я точно знаю, только вот как бы это проверить…

— Спроси у него, — Тарани, пожав плечами, кивнула в сторону.

В столовой было немноголюдно, так что они снова заняли целую ее половину. Вытянув шею, Вилл проследила за взглядом Тарани, пискнула и сжалась. Дин Коллинз, держа свой поднос обеими руками, направлялся прямиком к ним, минуя стол, где сгрудились все остальные учителя. Сердце предательски заколотилось, и Вилл втянула голову в плечи, подхватила вилку и поскорее набила полный рот, выразительно промычав. Тарани фыркнула на ее выходку и закатила глаза, позволила Коллинзу сесть рядом и пнула Вилл под столом. Какое-то время они сидели молча, слушали стук вилок о тарелки и нескончаемый дождь, а потом Тарани, вытерев рот салфеткой и отодвинув поднос в сторону, задала вопрос прямо в лоб:

— Это правда, что вы пришелец?

На целое мгновение Вилл перестала дышать, в ушах у нее зазвенело, и она крепко зажмурилась, изо всех сил пытаясь провалиться сквозь землю. Вот только магия не сработала, когда была так нужна, оставив Вилл сидеть с набитым ртом за одним столом с предполагаемым пришельцем — мужем ее матери, между прочим, и считать удары сердца в ушах. Дождь вдруг стал оглушительно громким, застлал все вокруг, обратив мир серым маревом, а потом Вилл снова будто ударили по голове.

Коллинз засмеялся. Не принялся отрицать, не объявил Тарани дурой, не сделал что-то еще, чтобы оправдаться, а отложил вилку и оперся локтями о стол. Взгляд его, направленный на нее, Вилл теперь видела сквозь щелочку приоткрытых век, и от него у нее все внутри переворачивалось. Потому что взгляд этот был ласковым и чуточку снисходительным. Слетел налет неловкого увальня, и на нее теперь словно смотрел один из тех рыцарей, что гонялись за ними по всему городу, а потом как ни в чем не бывало присягнули на верность объявившейся Королеве.

— Ну что ж, раз все так сложилось, полагаю, первым делом мне стоит представиться, — Коллинз перевел взгляд на опешившую не меньше нее Тарани и, кажется, подмигнул, — меня зовут Анадин, и вы правы, юная леди, на Землю я прибыл с другой планеты.

Вилл показалось, что она сейчас шлепнется в обморок, но и этого не случилось, потому что дождь за окном вдруг остановился, а потом, вздрогнув, точно ударилось сердце, пошел в обратную сторону!

* * *

Уродливые чужеземные буквы заискрились, взвились золотыми вспышками и опали, исчезая под пальцами, и Седрик удовлетворенно ухмыльнулся. Библиотека гудела словами и символами, молчала так громко, что крик ее давил на уши, и различались в этом нестройном гомоне разве что исступленная тишина да стук его собственного сердца в груди. Вместе с госпожой Седрик корпел над этими буквами и теперь, во время ее отсутствия, имел полное право стереть их или нарисовать заново, претворяя в жизнь отголоски звучащих в висках приказов. Седрик знал, что он должен делать ради своей королевы, направлялся теперь прочь сквозь книжные лабиринты, отсчитывая мгновения ударами сердца. У него было немного времени, прежде чем маленький светлячок вспыхнет меж пальцев, и тратить Седрик его собирался с пользой, какую только он мог принести своей госпоже. Время на Метамуре и вправду отличалось от земного аналога, и даже маленький жучок, игриво забравшийся под воротник, не мог заставить его обрести равновесие.

В пустых коридорах серого замка было оглушающе тихо. Стоило Королеве на миг улизнуть, и стража расслабилась, побросала посты и предавалась теперь собственным алчным порокам, наплевав на стоящую на пороге войну. В том, что война определенно начнется, Седрик не сомневался ни капельки в большей части именно потому, что сам собирался этому поспособствовать. Он рассекал коридоры стремительной тенью, отдавал приказы попадающимся на пути стражникам и то и дело поглядывал в узкие окна на сгущающиеся над городом тучи. В последнее время небо оставалось таким отвратительно голубым, что Седрик никак не мог дождаться обрушившегося на землю дождя, который заволок бы мир серым коконом, таким же холодным и мрачным, как безжизненная статуя его госпожи.

Закутавшись в серые одежды узника, Седрик шел вдоль приоткрытых дверей, вовсе не обращая внимания на подглядывающие за ним светящиеся в полумраке глаза. В схлынувшей яркости их было отчетливо видно, взгляды их блуждали по стенам и цепкими пальцами путались в волосах, цеплялись, точно беспокойные призраки, хватали за руки и тянули за ноги, вешаясь на щиколотки чугунными кандалами. Седрик видел их все, переступал через бесконечные руки и ноги и не задерживался ни на мгновение, продолжая свой путь. Маленькая почтовая птичка щебетала ему на ухо, взлетала к облакам и протискивала крошечное белое тельце в окно, перескакивая с лапки на лапку, и Седрик скосил глаза всего на секунду, провел пальцами по гладким перьям и оставил ощущение изящной хрупкости позади. Впереди его уже ждали высокие двери королевского тронного зала и несколько особенно преданных стражников, при виде него склонившихся в полупоклоне. Гость его тоже уже ожидал, но двери он не спешил открывать, прежде скинул серые тряпки, оставшись в собственном парадном камзоле. Подумать только, маленькой девочке не было до него дела настолько, что она смела просить его помощи, а теперь Седрик собственными руками собирался сверзить ее лживый ослепительный свет.

Стоило распахнуть тяжелые двери, усевшийся на чужом троне нахальный мальчишка расхохотался, запрокидывая голову, точно нарочно подставляя под острые зубы тонкую белую шею. Рыжие волосы его взметнулись искрами разгорающегося пламени, мазнули по воздуху факелом, и Седрик почти увидел, как горит ненавистная деревяшка. О, трон Ее Величество Элион приказала переделать тоже, и теперь вместо привычного каменного изваяния посреди зала торчал, будто искалеченный театральный актер, обыкновенный резной стул, обитый переливающимся бархатом. Конечно, он был украшен золотом, камнями и рунами, потому что не пристало королеве сидеть на простой деревяшке, но все еще даже подлокотника не стоил в величественном сидении его госпожи.

— Мне было интересно, зачем малышка позвала меня снова, — Магнус качнулся, опустил голову на сложенные на подлокотнике руки, — думал, преподнесет тебя, как первый подарок в честь перемирия.

Голос его звучал так нарочито слащаво, что Седрик едва не сплюнул скопившуюся во рту горькую слюну себе под ноги. Вместо этого он прикрыл глаза и сделал глубокий вдох, ощущая, как неуловимо меняется тело. Частичная трансформация его была самой уродливой, но госпоже нравилось, и Седрик мечтательно улыбнулся, представляя ее удовлетворенную улыбку. Он мог бы обратиться полностью, стать кровожадным зверем, движимым одними инстинктами, но оборотня должен был убить человек, иначе не было в этом совершенно никакого смысла. Острые клыки наполнили рот, растянули губы в ухмылке, и без того нелепый трон сделался совсем маленьким, а Магнус на нем, эта никчемная букашка на кончике ногтя, все продолжал смеяться. Наверняка он думал, что Седрик его не убьет, что никто не хочет этой войны, вот только Седрик, какая жалость для мальчика, был решительно противоположного мнения.

— Не будет никакого перемирия, — отрезал Седрик, и голос его в полуформе прозвучал нечеловечески сипло, эхом отражаясь от стен.

Магнус наконец поднялся, лениво взмахнул руками и склонил голову набок по-птичьи.

— Право, какая жалость, — мальчишка извернулся на пятках и щелкнул пальцами куда-то назад, — а я та-а-ак хотел заключить с людишками мир!

Далеко за пределами города вспыхнула молния, отразилась от серых стен замка и рассыпалась мелкими искорками. Вслед за ней, всего пару вздохов спустя, громыхнуло так сильно, что Седрик на мгновение удивился, как стоящая на угловатой горе громадина замка до сих пор не сверзилась вниз. Заострившиеся когти его легко цепляли одежду, рвали на клочки и оставляли глубокие кровавые раны, так что поймать маленького зверька, слишком долго заглядывавшего ему в глаза, не составило никакого труда. Седрик едва не расхохотался, перехватывая удобнее ворот рубашки, царапнул белую кожу и насмешливо оглянулся.

Не было никого, кто мог бы помочь, только паутина залепила углы, скрывая темные провалы и приманивая вертких мошек.

Это, пожалуй, оказалось слишком уж просто. Острые когти вспороли тонкую шею, брызнувшая кровь запачкала камзол и горячими каплями отпечаталась на щеках, а яростный огонек в глазах слишком быстро погас. Предводитель оборотней был мертв, болтался у него в руке тряпичным мешком, и теперь оставалось только выслать сородичам его голову на потеху. Самоуверенность окутывала их обоих, потому что Магнус прежде не терпел поражений, а Седрик в самом деле знал свою силу, и при других обстоятельствах он был бы рад проглотить его целиком, избавившись от раздражающего пятна на манжете. Рукава Седрика тоже окрасились кровью, из порванной артерии все еще хлестало, и маленькая липкая лужица уже скопилась под ногами, так что, приглядевшись, он мог увидеть в ней собственное уродливое отражение.

— Что ты, по-твоему, делаешь? — высокий голосок, должно быть, намеревался пристыдить его, указать место в ногах, но Седрик только шире улыбнулся, демонстрируя острые зубы.

Она управилась раньше, чем он ожидал, однако время между мирами и вправду было не одолеть. Маленькая Королева ворвалась в тронный зал, сверкая глазами, и свита ее толпилась рядом, прикрывая бока. Седрик со смешком заметил, что одну из бывших девочек с крыльями сейчас вырвет, бросил бесполезное тело к подножию трона и обернулся полностью, утирая с лица капельки крови.

— Ваше Величество просили моей помощи, — он нарочито церемониально склонился, прижимая руку к груди, и все равно остался здесь выше всех, — я помогаю.

Глаза маленькой Элион вспыхнули яростью, и тонкая ладошка ее со шлепком отпечаталась у Седрика на щеке. Жгучая волна прошла по телу приятным покалыванием, гроза вспыхнула и лопнула ливнем, укрывая мир серым маревом. Королева рассерженно дышала, смотря ему прямо в глаза, будто боялась глянуть немного вперед, от дождя резко стало темно, запахло сырым камнем и свежестью, и только теперь Седрик заметил, что угодивший в кровавую лужу хвост его размазывает по полу красные кляксы. В человеческой форме ноги его тоже оказались испачканы кровью, растекшаяся некрасивыми кляксами лужа доставала уже до подола малышки. Нелепое затишье перед бурей дрогнуло и рассыпалось сверкнувшей на небе грозой, и Седрик с сожалением подумал, что Миранда будет в ярости. Впрочем, девчонка всего-то планировала выжить, а исполнить эту мечту она могла, лишь исполняя приказы.

Резкая вспышка молнии осветила на мгновение тронную залу, высветила из темноты яркие багровые пятна, а вслед за ней потянулся громыхающий без устали гром. Принимать решение Элион не торопилась, продолжала буравить его полным негодования взглядом, но она и сама должна была понимать, к чему приведет ее сумасбродство. Теперь, когда госпожи не было рядом, у Седрика оказались развязаны руки, так что ему ничего не стоило воплотить в жизнь переполняющие голову мысли. Еще раз оглянувшись на трон и валяющееся у его подножия тело, Седрик широко улыбнулся, и Элион, вздрогнув, наконец отмерла. Крошечный шажок назад выдал обуревающий ее ужас куда лучше сжатых в кулаки пальцев, но голос не дрогнул, разнесшись по залу и смешавшись с грянувшим громом:

— Заприте его в темнице.

* * *

Монотонный голос учителя не убаюкивал, вызывал скорее расцветающую в груди ярость, заставлял пальцы постукивать по столу, а зубы сжиматься до скрежета. Раздражающий скрип мела по доске отдавался болью в висках, а шелест тетрадей и многочисленное дыхание и вовсе не оставляли иного выбора. Магии в его теле, скопленной во время прошлого вопиющего нападения, оставалось совсем немного, и копил он ее для другого, но соблазн был до того велик, что Фобосу пришлось сцепить ладони в замок и прикусить щеку до крови. Ласкающая разум картина того, как невыносимое здание земной школы горит синим пламенем, само собой вставало перед глазами, вызывая улыбку настолько жуткую, что обернувшаяся к нему девица пискнула и уткнулась носом в тетрадь. Фобос не понимал, почему должен тратить свое время на подобную ерунду, но пока стражницы диктовали правила, и ему приходилось следовать им и ждать, пока в его теле накопится достаточно сил и представится удачный момент.

Взгляд его скользнул на девчонок, задержался на тонкой шее рыжей хранительницы Сердца Кондракара, потом на затылке блондинки, который без магии казалось так легко проломить. Разумеется, Фобос никогда не стал бы марать руки подобным, но взять хотя бы большую треугольную линейку возле доски…

— Филипп, — учитель кашлянул, привлекая к себе внимание, а Фобос не сразу вспомнил, что на время это было его новое имя, — я понимаю, что ты новенький и пока не освоился, но поглазеть на девочек можно и на перемене, а пока, будь добр, займись контрольной.

По классу прошла волна тихих смешков, обернулись одна за другой девчонки-стражницы, и Фобос, насмешливо фыркнув, глянул на распластавшийся перед ним лист со странными символами. Висок и затылок его, развеселив еще больше, прожгли три гневных взгляда, и учитель снова призвал всех к порядку, постучав мелом по столу. Фобос кожей чувствовал ментальную магию, казалось, только прислушавшись, мог разобрать разговоры, но лишь врезался в стену отсутствия магии. Крохотная крупица, скопленная, спрятанная в рукаве, была слишком мала, чтобы использовать ее, грела пальцы открытым огнем и соблазном ложилась на лоб. Слишком отчаянно Фобос желал вырваться на свободу, слишком низко оценивал окружавших его людей и слишком возвышал себя самого, чтобы просто сидеть и решать совершенно непонятную земную «математику». Смысла в этой науке, думал Фобос, не было никакого, потому что его собственных знаний было достаточно для правления миром, а вычерченные на листе закорючки и вовсе не имели в его глазах решительно никакого значения.

И, что было самым отвратительным, голос «другой Фобос» в его голове молчал с тех пор, как он отказался от ее помощи, и от этого Фобос ощущал себя куда более бессильным и жалким, чем от сложившейся ситуации в целом.

Обернувшаяся ведьмой бывшая стражница напала на них сразу после прибытия на Землю, и Фобос, сам не зная почему, отклонил предложение о помощи голоса в голове, вместо этого вытянув силу из собственных тюремщиц. Краем лаза он видел заточенное в посохе старухи Сердце Меридиана, вот только и ему, и «другой Фобос» было нужно совсем не оно. Дотянуться до рыжей девчонки в тот вечер не получилось, но перекатывать силу на пальцах оказалось чертовски приятно, так что теперь Фобос протягивал руки, незаметно касаясь, в любой подвернувшийся момент. Впрочем, вытянуть много не получалось, контакт оставался слишком уж мимолетным, но пока он не мог позволить себе вызвать никаких подозрений.

— Эй, Филипп, — девчонка, сидевшая перед ним, перегородила дорогу на выходе из опостылевшего класса, — я хотела сказать, что у тебя крутая прическа.

Она была обычной довольно высокой девицей с чуть раскосыми глазами и рассыпанными по щекам веснушками. Разумеется, Фобос не помнил ее имени, даже не старался запомнить, позволил себе разглядывать ее лицо слишком долго, наплевав на внушаемые стражницами «правила приличия». Волосы до середины спины, которые они поначалу предлагали убрать, он тоже оставил, не стал даже собирать в хвост. В родном мире Фобос использовал волосы, чтобы впитывать магию, и, конечно, не воспринимал их украшением собственной внешности, хотя красоты его это, разумеется, нисколько не умаляло.

— Разумеется, — так и ответил он, и без того раздраженный, — о…

— Еще! — девица мешала пройти, а теперь еще смела перебивать его и приближаться настолько, что Фобос мог пересчитать веснушки на ее остроносом лице. — У тебя же нет девушки?!

Странное чувство, будто кто-то обхватил его за плечи, заставило застыть на месте, затаив дыхание. Полыхнувшая ярость нашла выход в вырвавшемся из горла рыке, но и его заглушил раздавшийся из-за спины хохот. Такой же звенел прямо в его голове, и оттого казалось, будто скопившийся в черепе пар выходит со свистом и пеленой ложится перед глазами. Теперь, словно она воспользовалась заминкой, руки и тело его двигались сами по себе: ладонь отбросила упавшую на плечо прядь размашистым жестом, голова склонилась набок, а рот раскрылся, изрекая фразу, из-за которой окружающий гогот моментально затих.

— Есть, — ответила Фобос, завладев его ртом, и голос ее звенел в обрушившейся тишине, — ее зовут Элион Эсканор.

Ярость все еще клокотала в груди, но Фобос, скованный собственным телом, не мог сделать и шага. Одеревеневшие мышцы его находились под властью магии куда более мощной, чем жалкие крохи в его собственных пальцах, горло сдавил спазм, так что невозможно было даже дышать. Впрочем, будто прислушавшись к бьющимся в его разуме мыслям, она отодвинула девчонку плавным жестом, расправила плечи и вышла прочь, расчерчивая коридор чеканящими шагами. В глазах у него побелело, и Фобос видел разве что смазанные кляксами яркие пятна, слышал стук крови в ушах и ощущал чужие движения. Захваченное пришелицей тело больше не принадлежало ему, и оттого тошнило и в ярости хотелось вцепиться пальцами в горло, но все, что он мог — это сжаться в комок внутри себя самого.

— Я хотела поговорить, — в тишине ее голос раздался ударами молнии.

Его будто швырнули о стену так, что выбило из груди воздух, сжали за шею, прерывая дыхание, и теперь говорили насмешливо ласково. Оглушающая мощь ее обрушилась на Фобоса, выворачивая наизнанку, и, если бы тело все еще принадлежало ему, его бы определенно стошнило. Вот только теперь это он был «другим Фобосом», задвинутым на задворки сознания, мошкой, прижатой к ногтю огромного существа, готового прихлопнуть, но решившего поиграть.

О, и Фобос готов был многое сделать, чтобы обрести хотя бы часть этой силы.

— Полагаю, теперь мы сможем договориться, — она смеялась его губами, и Фобос ей вторил, представляя, как сможет раздавить всех до единого, кто смел когда-то поставить его на колени, — думаю, Сердца Кондракара нам обоим хватит с лихвой.

Его вышвырнуло обратно стремительно, как вытягивает пойманную рыбу рыбак, и Фобос кашлянул, хватаясь за стену. Колени подкашивались, а тьма все еще клубилась перед глазами, дыхание вырывалось из горла хрипами, но Фобос смеялся, запрокинув голову, и она вторила ему из оглушающей тишины. Наваждение, гулкое и звонкое, окутывало его еще какое-то время, а потом звонок, противный дребезжащий визг металла, привел Фобоса в чувства. Он стоял, опершись спиной о шершавую стену, жадно хватал воздух, и в самом деле напоминая выброшенную на берег рыбу, и гул в голове его постепенно стихал. Другая Фобос, добившись своего, больше не хохотала, молчание ее звенело в ушах, и Фобос поспешно выскочил прочь, так и не разглядев, где прятался все это время. Путь его лежал во временное пристанище в подвале под книжным магазином, потому что там оставались кое-какие старые книги, а еще потому, что торчать в этой отвратительной школе и дальше у Фобоса не было никакого желания.

Первым, что он почувствовал, соскочив с лестницы, была разбавленная раздражением жалость. Разумеется, в его временном пристанище уже торчал Калеб, мальчишка-повстанец, но Фобос не обратил на него ни капли внимания, полностью сосредоточившись на валяющихся неровными стопками книгах. Подобное отношение к старинным артефактам раздражало не хуже его собственного нынешнего положения, так что в процессе поисков Фобос даже немного прибрался, наведя порядок и рассортировав книги по темам.

— Почему ты один? — голос Калеба вывел его из задумчивости, и Фобос, едва заметно вздрогнув, взял в руки соседнюю книгу.

Не стоило пока ставить детишек в известность, и потому Фобос мог простить вопиющее неуважение к себе, как к королевской особе, но губы его все равно презрительно скривились. Он обернулся, окатив Калеба насмешливым взглядом, перехватил книгу поудобнее и уселся на первый попавшийся стул. Место это выглядело поистине отвратительно, кое-где старый кирпич покрылся черной плесенью, от влажности было трудно дышать, а толстый слой пыли на полу вовсе не смягчал его настроение. Фобос пожал плечами, точно разом отвечая на все вопросы, раскрыл книгу в самом начале и бегло пробежал глазами по оглавлению. Не совсем то, что ему было нужно, но в земных книгах Фобос все равно не разбирался, так что стоило начать хотя бы с подобной глупости.

— Девочки знают, что ты здесь? — не желал униматься Калеб. — Ты ведь не сбежал от них, ничего не сказав? Уроки в школе еще не закончились.

Вместо ответа Фобос снова пожал плечами, не отрываясь от чтения. Болтовня мальчишки отвлекала, было бы проще запереть его где-нибудь или отрубить на худой конец голову, но, к величайшему сожалению, в данный момент у Фобоса не было никого, кому можно было отдать соответствующий приказ. Он недовольно поджал губы, потихоньку впитывая рассыпанную по помещению волшебную силу, перелистнул страницу и склонил голову набок, вчитываясь в строчки и одновременно рассуждая про себя, что ввязался в авантюру он совершенно напрасно. Конечно, продолжать торчать в клетке тоже было идеей так себе, но сейчас, очевидно, Фобос подвергал себя таким опасности и стрессу, что никакая сестрица не смогла бы излечить его разбитое сердце.

— Психология подростков, серьезно? — назойливый Калеб начинал раздражать, игнорировать его с каждым мгновением становилось все сложней и сложней. — Не думаешь, что сейчас не время сидеть и читать дурацкие книжки?

— Замолчи, — приказал Фобос, взмахом ладони поймав тишину, — сядь на тот стул и сиди.

В комнате этой витала, прижимаясь к углам и стенам, магия, и Фобос постепенно напитывался ей, дышал, словно заболоченными воздухом, и крохотные частицы оседали в легких и впитывались, мешались с кровью, циркулируя по телу обжигающей силой. Ее было все еще недостаточно, чтобы дать отпор стражницам, сбежать и отвоевать обратно Меридиан, однако иллюзия трона вместо убогого деревянного стула уже разгоралась в воображении Фобоса.

И Калеб, точно повинуясь приказу, два раза моргнул, развернулся и сел, сложив на коленях ладони. Ликование взыграло в груди, заставило Фобоса ухмыльнуться, и он спрятал улыбку за книгой. С определением ее сути Калебом, впрочем, он был более чем согласен, но все равно погрузился в чтение, то и дело возвращаясь взглядом к прочитанному, потому что слишком уж много мыслей и планов наполняло его определенно светлую голову. Его тело умело впитывать магическую силу, но не производило собственную, словно являлось бездонным сосудом, и эта пустота, сквозь которую утекали силы, ощущалась дырой в районе груди, сквозной раной, болезненной и кровоточащей. Фобос был жаден до власти и силы, но в то же время зависел от них, потому что, оставшись пустым, делался хрупким, способным сломаться от дуновения прохладного ветерка.

Когда родилась Элион, Фобосу было двенадцать. Матушка-королева не любила его, потому что Фобос был мальчиком, к тому же лишенным способности производить и накапливать магию, и по всем древним законам, придуманным давно истлевшими идиотами, трон он унаследовать не имел ни малейшего права. Фобос был причиной того, что ей пришлось рожать еще одного ребенка, слушал упреки и получал шлепки, но с рождением сестры нечто в нем изменилось. От Элион исходила сила, она буквально светилась ярким белесым светом, и Фобос чувствовал этот свет, лелеял в ладонях и наполнялся им. Тогда она была уродливым красным комком, закутанным в тряпки, и Фобос мог бы свернуть ее толстую мягкую шею, впитать без остатка и сам наполниться этим светом, занять трон и поставить на колени всех, кто смел насмехаться над ним. Если бы не изворотливые слуги, унесшие девчонку у него из-под рук, сейчас бы он не сидел на жестком деревянном стуле в маленькой пыльной комнате, занятый чтением книги о том, как завоевать дружбу подростка. Если бы не стражницы, проклятые мелкие девки, Фобос не сидел бы в тюрьме под замком, а царствовал, как и полагается законному королю.

— Ты ведь видел, какой она выросла? — тихий голос в голове отвлек его от чтения, и Фобос с раздраженным выдохом закрыл книгу.

— Только не надо снова придумывать, будто она мне нравится, — книга о психологии подростков вернулась на место, и Фобос все-таки взял соседнюю с куда более интригующим названием.

Впрочем, от книги «Покорить мир за неделю» он ничего дельного не ожидал, ограничился содержанием, пробежал пальцами по корешку и протяжно вздохнул. Отчего-то другая Фобос ощущалась по-новому, словно свербело что-то в глотке, мешая нормально дышать. Ее чернота расползалась по углам, выглядывала из тени и слушала, раскинув незримые уши, была совсем не похожа на приятное покалывание, приходящее с силой Элион, и билась в висках, отчаянно пытаясь вырваться на свободу. Эта сила заполняла и иссушала одновременно, от нее тошнило и дрожали в ужасе пальцы, но, повернись удача в его сторону, Фобос без колебаний забрал бы ее только чтобы не ощущать себя бесполезным пустым сосудом, болтающимся на ветру.

— Я не придумываю, что она тебе нравится, — другая Фобос расхохоталась в его голове, и он поморщился от стрельнувшей в виске боли, — я утверждаю, что ты влюблен.

Назойливое бурчание, объясняющее ему разницу между словами, смешалось с криком ворвавшихся в подвал стражниц, обратилось вместе с ними головной болью, и Фобос обреченно накрыл лоб ладонью, мысленно стирая девчонок вместе со злополучными книгами с лица Земли.

* * *

Дурацкая книга не поддавалась, сколько бы Элион ни дергала, портал не открывался, а взгляды, скрестившиеся на ее спине, нервировали еще сильнее. В книжном было темно, потому что от недавней грозы вроде как выбило пробки, на улице снова накрапывало, и только-только утихший дождь грозился вот-вот обратиться оглушающим ливнем. Промокшая до нитки Корнелия, заявившаяся сюда с самого утра, шушукалась с Калебом у дверей, Гидеон стоял, сложив на груди руки и опершись спиной о стеллаж, а Эрмей задумчиво жевал губы, напрочь позабыв про платки и ужасный воздух. Элион не спрашивала, кем ему приходится ее бывший учитель истории, но было слишком очевидно, что эти двое были не просто знакомы. Впрочем, Элион было решительно не до этого, она уже как пару минут пыталась открыть оставленный сестрой проход между мирами, вот только дурацкие английские буквы никак не желали вспыхивать и менять вид на ставшие более привычными меридианские закорючки. Паника постепенно накатывала, пальцы начинали трястись, и когда соседняя книга с грохотом рухнула ей под ноги, Элион со вздохом сдалась.

— Она же не могла исчезнуть? — Элион рывком обернулась, и Гидеон, которому предназначался вопрос, вопросительно склонил голову набок. — Я имею в виду, проход же работал целый год, значит сестра была жива, а теперь…

Голос ее вдруг сорвался, Элион всхлипнула и зажмурилась. Ей нельзя было плакать, она теперь была Королевой целого мира на пороге войны, и каждый ее неверный шаг мог разрушить едва установившийся хрупкий баланс.

— Или же чары миледи оказались настолько умелыми, что продержалось целый год без подпитки, — Гидеон говорил ровно, не открывая взгляда от злополучной книги, и на Элион даже не взглянул, — выдохните, Ваше Величество.

Рука его вдруг мазнула рядом, задев волосы Элион, и книга с потертым корешком оказалась прямо перед ее глазами. Соседняя гулко упала, лишившись поддержки и занимая пустое место, и Элион наконец-то заметила, что перестала дышать. Легкие ее горели, спина выпрямилась, а пальцы смяли рукава свитера, и наконец-то пошел дождь. Он был таким сильным, словно бы кто-то отчаянно пытался скрыться в нем, усыпить бдительность, и в то же время глядел прямо в затылок. Элион два раза быстро вздохнула, медленно выдохнула и опустила глаза на обтянутую потрепанной кожей книгу с желтыми страницами без единой капли черных чернил. Каждый лист ее был совершенно пуст, Гидеон листал медленно, перекладывал страницы одну на другую и будто видел что-то еще, потому что глаза его метались из стороны в сторону.

— Ты ведь не хочешь сказать, что сестра по-настоящему умерла? — Элион заговорила возмущенным шепотом, но Гидеон все равно вдруг шикнул на нее и прижал палец к губам.

Лорд Эрмей стоял рядом все в той же позе, однако дыхание его словно оборвалось, а взгляд прикипел к потолку. Он совершенно не двигался, не моргал и не дышал, точно обратился фарфоровой статуэткой, и Элион протянула к нему руку, но Гидеон снова оборвал ее, ухватил за запястье и кивком указал в сторону входа. Бурчания Корнелии тоже не было слышно, да и шум дождя казался каким-то странным, как будто шелестело внутри, а совсем не снаружи.

Шелестели страницы! Десятки книг, не удерживаемых кандалами-полками, раскрылись сами по себе, и будто бы ветер листал их страницы, читая все разом. Вот только ветра здесь не было, а дождь и вовсе остановился, стоило приглядеться, в нескольких метрах от магазина. Стекла оставались сухими, закрывающая их пленка слетела и теперь валялась комком на полу, а дождь молча стучал по асфальту, но вместо него шелестели книги. Сердце у Элион подпрыгнуло к самому горлу, и время будто остановилось. Гидеон велел ей оставаться на месте, а сам двинулся вперед, чтобы проверить вход, а потом прямо перед ним из ниоткуда появилась старуха, протягивающая вперед длинные костлявые руки.

Ни завизжать, ни рвануться Элион не успела, вместо этого дыхание снова застыло у нее в горле, а сердце гулко ударило в ребра. Руки ее взметнулись, копируя жест старухи, голова закружилась, и все вокруг окрасилось в ослепительно-белый.

Сбившееся дыхание никак не желало восстанавливаться, воздух вырывался изо рта пушистыми белесыми облачками, а все перед глазами было будто бы одинаково мутным и неестественным. Элион проморгалась, потерла веки и растрепала волосы на макушке, переступила с ноги на ногу и оглянулась еще раз. Картина не изменилась, все еще представляла из себя совершенно белую пустоту, в которой не было ничего, кроме нее самой. Она не была тут ни разу, но отчего-то сразу почувствовала, что это белое нечто — и есть мифический Кондракар, спрятанный от любопытных глаз посреди бесконечности. Сестра рассказывала Элион об этом месте несколько раз, но тогда она представляла самые настоящие воздушные замки, а не ничего в прямом смысле этого слова.

Элион хотела было выругаться, даже сложила на груди руки, как обиженный в школе ребенок, вот только стоило сделать шаг — и все вокруг изменилось. Нога ее ступила на белесый мрамор бесконечно длинного коридора, и Элион задрала голову, ожидая увидеть потолок, но над головой по-прежнему ничего не было. Запоздалая тошнота подкатила к горлу, точно ее ударили прямо в живот, и пришлось взмахнуть руками, чтобы удержать равновесие. Тогда-то Элион и заметила, что вместо привычной земной одежды на ней был безразмерный балахон такого же белого цвета, как и все остальное вокруг. Ноги и руки Элион тоже были белыми, высеченными из молочного мрамора, оказавшиеся распущенными волосы казались прозрачными. Извернуться, чтобы проверить все остальное, не получилось, как не вышло наколдовать зеркало, и Элион рассерженно фыркнула, делая еще один шаг и на всякий случай крепко зажмурившись.

На этот раз ее ударили в спину с такой силой, что устоять и вовсе не получилось. Элион шлепнулась на колени, едва успев выставить руки вперед, и зашипела совсем не от боли. Стоило подумать, и пришло мимолетное осознание, что ни боли, ни какого-нибудь еще дискомфорта не было вовсе, даже голова не кружилась, хотя Элион и казалось, что она буквально сходит с ума. На этот раз она стояла прямо на облаке, а вокруг расстилался огромный сад белых цветов. Ветра не было, но головки бутонов покачивались, точно переговаривались, поворачивались в разные стороны и в конце концов все обернулись к ней. Солнцем Элион не была, к тому же и цветы эти не выглядели подсолнухами с черно-желтыми шляпками, и густая волна мурашек прокатилась по коже от липкого ощущения тысячи взглядов. Они смотрели на нее, шушукались еле слышно, так что можно было подумать, что это всего лишь ветер. Но ветра не было, ни единое дуновение не трепало одежду и волосы, и Элион вдруг вспомнила книги. В книжном они тоже шелестели без ветра, шуршали страницами, а еще была старуха, протянувшая к Гидеону костлявые руки. Элион дернулась, сделала еще один шаг и снова упала, ощутив вдруг, как сводит судорогой живот.

Несколько мгновений спустя ее вырвало в нечто, отдаленно напоминающее корыто с водой. Это была висящая в воздухе миска, прозрачная, как будто несуществующая, Элион обхватила ее снизу ладонями, наслаждаясь мазнувшим по пальцам ощущением легкой прохлады. Натянутая холстом вода осталась девственно чистой, будто бы Элион тут и не было вовсе, и она, оглянувшись на всякий случай, зачерпнула немного и умыла лицо. Вода и впрямь оказалась холодной и немного колючей, сладковатой на вкус (Элион слизала несколько капелек с губы языком). Тут же захотелось еще, и она уже было навострила ладони, когда за спиной раздался предупреждающий кашель. Элион обернулась вспугнутой птичкой, вскинула руки и тут же прижала их к полу, потому что тот слишком уж неожиданно рванулся у нее из-под ног. Перед ней стояла женщина в балахоне, одновременно похожая на человека и кошку, однако подобными чудесами Элион, пожалуй, уже давно было не удивить.

— Где Аурамеры, мерзавка? — зашипела женщина-кошка, и Элион распахнула рот.

В последний год все, кто смел разговаривать с ней в таком тоне, склоняли головы к полу и просили прощения, но тогда она сидела на троне, а сейчас — на холодном полу. К тому же магия не работала, сколько бы Элион ни приказывала ей появиться, зашвырнуть эту женщину подальше и вернуть все как было. Белое оставалось отвратительно белым, и только натянутая в миске вода отражала кусочек ее перепуганного напрочь лица.

Не услышав ответа, женщина-кошка шагнула ближе, и в руках ее прямо из воздуха появилось копье. Элион пискнула, еще раз попытавшись подняться, но ноги разъезжались в разные стороны, а голова начинала кружиться, стоило ей оказаться чуть выше. Белое вокруг исходило разноцветными пятнами, мутнело и пузырилось, вот только это ни капельки не спасло Элион от ударившегося о мрамор копья и резанувших глаза ярких искр.

— Откуда мне знать! — пришлось сперва проглотить густой комок, и оттого женщина-кошка снова сделала шаг в ее сторону. — Не было тут никаких мер!

Копье со скрипом царапнуло мраморный пол, высекло искры и пронеслось совсем рядом со щекой Элион. Дыхание застряло в горле, так что не получалось больше даже сглотнуть, ладони мигом вспотели и заскользили по полу, а сама Элион вдруг ощутила, что сердце бьется прямо во рту. Женщина-кошка сделала шаг назад, крутанулась на пятках и посмотрела на нее исподлобья, будто оценивала лживость по десятибалльной шкале. Элион наверняка тянула на двадцать, потому что глаза ее лихорадочно метались по комнате в поисках этих самых аур плюс мер, хотя она, разумеется, даже не знала, как они должны были выглядеть. Впрочем, растерянность могла и убедить женщину-кошку в ее невиновности, но для этого наверняка требовалось по меньшей мере настоящее чудо, а Элион даже ветерок призвать не могла.

Страх царапал когтями нутро, и Элион не мигая следила за чужими движениями, опасаясь удара. Представлять, как наконечник копья вспарывает кожу, совсем не хотелось, но Элион вдруг подумалось, что красный на белом наверняка смотрелся бы просто великолепно. Это наверняка было нервное, ощущение, вызванное вспарывающим горло испугом, а еще, признаться, она до сих пор не могла разобраться, что, к чертовой матери, происходит. В конце концов Элион — Королева Меридиана, а трусливое желание позвать на помощь сестру все равно оказалось ненастоящим.

— Ну-ну, Люба, прошу, — мягкий голос раздался будто бы отовсюду, и Элион вскинулась, выискивая его обладателя, — ты пугаешь нашу милую гостью. Здравствуй, Элион.

Он оказался перед ней будто из ниоткуда, протянул руку и приветливо улыбнулся, чуть наклоняясь. Одетый в балахон белого цвета, с лысой головой и узкой бородкой на по-детски гладком лице он показался Элион то ли монахом, то ли всамделишным Буддой, и она пошире распахнула глаза. Ладонь перед ее носом приглашающе качнулась, но ни один мускул на лице не дрогнул, будто он готов был ждать сколько угодно и лишь заботился о самой Элион, пятая точка которой уже успела затечь на жестком холодном полу.

— Здравствуйте, — запоздало ответила Элион, хватаясь за мягкую руку.

Мгновение, и она уже стояла на ногах посреди другой комнаты. Массивная белая дверь, снизу доверху покрытая рунами, гулко захлопнулась, и звук этот потонул в тишине безмятежности. Только теперь Элион обратила внимание, насколько чуждо звучал ее голос, как неправильно ощущался стук сердца в груди. Это место предназначалось для мертвых.

— Я правда ничего не брала.

Названная Любой женщина-кошка буравила ее неприязненным взглядом, а он все держал Элион за руку, и оттого спокойствие разливалось в груди. Элион не знала своих настоящих родителей, но, пожалуй, была бы не против, если бы этот человек или кем бы он ни был вдруг оказался ее каким-нибудь давно потерянным прадедом.

— Как ты вообще посмела войти…

— Довольно, — тяжелый окрик разнесся эхом по стенам, завибрировал в воздухе и испарился, сменяясь ласковым шелестом ручейка, — Аурамеры всего лишь отражение состояния стражниц, их невозможно украсть или уничтожить. Нам просто-напросто завязали глаза.

Густое ощущение липкого страха, успевшее упасть к самым ногам, воспрянуло, защекотало затылок, и Элион оглянулась. Белое в этой комнате тоже мешалось с белым, перетекало по воздуху и наматывалось на ладони, и из-за этого никак невозможно было понять, откуда на тебя смотрят. Элион вытянула шею, всматриваясь в высокое окно, простирающееся до самого потолка, запуталась взглядом в пустоте облаков и снова вздрогнула, когда вдалеке что-то сверкнуло. Будто собирались густые тучи у самого горизонта, и первая молния искрой разрезала небосвод.

— Ты привела с собой незваных гостей, — протяжный вздох свалился на нее с самого потолка, и Элион задрала голову, высматривая говорившего в несуществующей бесконечности.

Когда Элион опустила голову, она была у окна, стояла к нему лицом, заложив за спину руки, и тоже смотрела куда-то вдаль. Светлые кудри отчего-то показались ей смутно знакомыми, осознание приятно толкнулось в груди, и Элион отпустила держащую ее руку, рванувшись к окну. Наверное, ее магия снова работала, потому что иначе Элион не могла объяснить, как всего шаг спустя врезалась в Анну, едва не свалив ее с ног, повисла на шее и радостно рассмеялась, утыкаясь носом в пушистые волосы.

— Разве подобает Ее Величеству так носиться? — Анна насмешливо фыркнула, и прохладная ладонь коснулась спины.

Но Элион не ощущала себя королевой или какой-то важной персоной. Она будто вернулась на год назад, когда впервые зашла в книжный, познакомилась с Седриком и Анной, а еще узнала мисс-страх-на-греческом. Легкое покалывание волной прошло от макушки до пят, густое тепло поселилось в груди, и Элион мотнула головой, не желая разрывать объятия, заявив себе, что прошлое может длиться чуточку дольше. Впрочем, Анну пришлось отпустить, когда она похлопала Элион по спине, а гром жутко бабахнул у самого уха. На горизонте снова сверкнуло, на этот раз ослепительно ярко, небо и в самом деле сделалось серым, и повисла густая липкая тишина. Протяжный вздох Анны послышался скрипом метлы по асфальту, и все вдруг сделалось так же, как было.

Серые тучи утонули за белыми облаками, откуда-то пробилось желтое солнце, а тишина перестала казаться липкой и оглушительной. Анна невесомо коснулась ее виска, вдруг наклонилась и прижалась прохладными губами ко лбу, и Элион вздрогнула, разом оказываясь в бесконечном лабиринте библиотеки.

* * *

Переполох в замке разрешить оказалось гораздо проще, чем переполох в отдельно взятой маленькой комнате. Чуточку магии, несколько приказов и грозный тон обеспечивали беспрекословное повиновение слуг, так что о происшествии в тронном зале мгновенно «забыли», стоило исчезнуть пятнам крови, растекшимся по полу. Схваченный стражами Седрик и вовсе не сопротивлялся, смотрел на всех сверху вниз до отвращения снисходительно и молчал, и от взгляда его у Гидеона складывалось ощущение, что скоро всех их сравняют с землей. Если начнется война, Метамур просто исчезнет, обратившись космической пылью, потому что у Элион духу не хватит выжечь род оборотней, а те не остановятся, пока жив хоть один.

— Давайте просто отдадим им змеюку, и пусть сами с ним разбираются, — одна из бывших стражниц хлопнула в ладоши, будто на ум ей пришло нечто решительно гениальное, — типа, простите-извините, мы не виноваты, он сам и мир-дружба-жвачка.

Другая девица протяжно вздохнула и покачала головой, но ничего говорить не стала. Они уже успели в пух и прах разругаться, разошлись по разным углам и теперь то и дело сыпали предложениями, от которых у Гидеона начинал дергаться глаз. Он бы давно выгнал пришелиц взашей, вот только Элион сидела на кресле, уткнувшись в собственные колени раскрасневшимся лбом, и поддержка подруг ей была просто необходима, пусть и в таком странном виде.

— Не думаю, что смерть Седрика что-то изменит, — девчушка с шоколадной кожей поправила круглые очки на носу, — подозреваю, что они планировали такой исход с самого начала.

— Тогда победим и дело с концом! — запальчиво воскликнула первая, выбрасывая кулак к потолку.

Реакцией на ее возглас послужила звенящая тишина, и Гидеон едва сдержал нелепый смешок. Сам он просматривал старые книги, пытаясь найти информацию о каких-нибудь соглашениях, контрактах или же обязательствах, но выходило так, что миледи держала оборотней в узде лишь силой собственного авторитета. До нее стычки то и дело случались, конфликты решали разными способами, так что территория леса оборотней то расширялась, то делалась совсем крошечной, и периодически проливалась кровь королей.

— Мы с одним Седриком кое-как справиться можем, — вздохнула сидящая в углу девочка с длинными черными волосами.

Вот оно. Гидеон зацепился глазами за несколько фраз, прочитал несколько раз, перелистал страницы и захлопнул книгу с раздраженным шипением. В другой оказалось решительно то же самое: все мирные договоры вязали кровью и магией. Если умирал один правитель, его соперник с другой стороны тоже должен был умереть. Однако в прошлом участь эту несли умирающие Королевы, иссушенные проклятьем и почти растерявшие силы, Короли или «лишние» дети, не унаследовавшие силу Света, а у них из королевской династии осталась одна только Элион. Гидеон бросил на Ее Величество осторожный взгляд, оглядел ее крохотную фигурку и отмел этот вариант как нежизнеспособный. В конце концов, у них не было Короля, чтобы пожертвовать Королевой в этой шахматной партии.

В воздухе витали чувства горечи и тоски, Гидеону вовсе не нужно было быть эмпатом, чтобы чувствовать их сладковатый привкус на языке. За прошедшее время Элион так и не двинулась с места, а стражницы переругивались между собой, при этом каждая из них варилась в собственной каше из густых терпких эмоций. Эрмей ушел переговорить с собственным сыном, которого Гидеон, признаться честно, видел впервые, а сам он остался и напоминал при этом себе запертого в клетке со змеями барсука. За окном быстро темнело, а обсуждение, и начавшееся-то еле-еле, давно зашло в тупик, так что Гидеон уже было решил выпроводить стражниц и отправить Элион спать, чтобы самому с головой зарыться в куда более древние и опасные книги, когда дверь в кабинет распахнулась. Эрмей оглядел всех лисьим пронзительным взглядом, зачем-то подмигнул Гидеону и пропустил внутрь сына.

— Уже очень поздно, идемте, девочки, я отведу вас домой, — голос у него оказался мягким, но твердым, и Гидеон вдруг подумал, что они с миледи могли быть друзьями, — Вилл…

— Я не хочу с тобой разговаривать, — оборвала рыжая стражница.

Она стояла, отвернувшись к окну и сложив на груди руки, и от нее сильнее всего исходила злая обида. Гидеон скользнул взглядом по Эрмею, слишком довольному, чтобы не заподозрить, что в ее возрасте его сын был таким же упрямым засранцем. Эрмей-младший тем временем вздохнул, потому что все остальные стражницы, будто копируя поведение предводительницы, надулись и отвернулись по разным углам. Зато встрепенулась, подняв голову, Элион, оглядела всех влажным мерцающим взглядом и опустила ноги на пол, расправив смятое платье. Взгляд ее мазнул по темному окну, голова качнулась в сторону, и Ее Величество поднялась, взмахом руки приводя себя в порядок.

— И правда давно ночь, пожалуйста, расходитесь. Идем, Гидеон, — она расправила плечи, скользнула к выходу и едва заметно склонила голову набок, — до свидания, мистер Коллинз.

Послышался шелест, стражницы несогласно засуетились, но Элион уже скрылась в темноте коридора. Гидеон едва успел вылезти из-за стола, не запутавшись в тяжелых ножках и собственных туфлях, и поспешил за ней, не обращая больше внимания ни на девчонок, ни на двух похожих друг на друга Эрмеев.

В коридорах больше не было пусто. Тут и там сновали почтительно склоняющие головы служанки, прятались в нишах и темных углах вооруженные мечами копьями стражники. Все как один они приветствовали Свет Меридиана Ее Величество Элион Эсканор, а Гидеон только шикал, давя желание заставить их всех замолчать. Элион проносилась мимо смазанным белесым пятном, и Гидеон, вообще-то, давно мог нагнать ее, ухватить в охапку и усыпить перевозбужденное тело, но отчего-то продолжал тащиться следом, как верный пес, привязанный к длинной палке вместо гибкого поводка. Совсем невовремя Гидеон вспомнил, что именно делал в спальне Элион последний раз, и воздух застрял в легких, едва не вырываясь из горла сбивчивым кашлем. Он понятия не имел, зачем она позвала его за собой, мысленно перебирал и отметал варианты и в конце концов отбросил их все размашистым смачным пинком.

В покоях Элион было темно настолько, что легко можно выколоть глаз. Судя по шуршанию платья, Элион проскользнула в сторону спальни, а Гидеон, признаться, понятия не имел, нужно ли ему идти следом. Нечто липкое толкнулось в груди, внутренний голос усмехнулся ядовитым тоном миледи, и Гидеон сделал два шага и снова остановился. Звуки из спальни исчезли, свет не зажегся, и одна за одной сладкие картинки принялись возникать под ногами. О, Гидеон отчетливо помнил любопытное лицо приказавшей ему удовлетворить себя собственной рукой Элион, помнил хрупкую ладошку, на которую она опиралась всем весом, и заструившиеся по плечам светлые волосы. Самым стыдным и сладостным воспоминанием было то, как он кончил ей прямо в лицо, а маленькая милая Элион растерла между пальцев белесое семя и осторожно коснулась его кончиком языка.

Жар пробрал его тело от макушки до пят, Гидеон содрогнулся и отступил, смущенный собственными грязными мыслями. Звуки из спальни затихли, чужие эмоции притупились, и он уже было решил, что Королева заснула, когда сдавленный всхлип будто ударил в затылок. Отерев вспотевшие ладони, Гидеон медленно выпустил воздух сквозь сжатые зубы и осторожно пошел вперед, вовсе не опасаясь напороться на какой-нибудь предмет интерьера. Мысленно он успел несколько раз вздернуть себя, отрубить себе голову и даже обратить себя камнем, а в реальности только закусил до крови губу и приоткрыл неплотно закрытую дверь.

Волна отчаяния едва не снесла его с ног, Гидеон пошатнулся, ухватился за полотно двери и, рвано вздохнув, достиг кровати одним размашистым шагом. Элион лежала, сжавшись в комок и накрывшись с головой одеялом, поджала под себя ноги и руки и напоминала больше гору подушек, чем настоящего человека. Здесь тоже было темно, однако тяжелые шторы оказались задернуты будто бы наспех, и несколько дорожек серебристого лунного света расчерчивали пол под ногами, наползали на стены и путались в гобеленах. Одна такая серебристая линия забралась Гидеону на плечи, обхватила за шею и холодом отпечаталась на щеке, и он невесомо сместился, усаживаясь на краешек королевской постели.

— Я думала, ты ушел, — Элион снова всхлипнула, однако отодвинуться не поспешила, — уходи.

— Вы же сами позвали меня за собой, — Гидеон вздохнул, протянул руку, но замер, боясь напугать.

Маленькая зверушка вынырнула из-под кровати, шустро пробежала вокруг, зацепив ногу Гидеона цепкими лапками, взобралась по нему, точно по лестнице, и принялась наворачивать круги вокруг Элион.

— Ты тоже, Соня, — куча зашевелилась, и голос ее зазвучал еще глуше, — бери его и проваливай.

Сложно было сказать, кому именно предназначалась последняя фраза, и потому Гидеон и зверек переглянулись, словно самые настоящие заговорщики, и остались на своих местах. Элион в груде одеял тоже затихла, протяжно всхлипнула и икнула, попытавшись отползти подальше от обоих незваных гостей. Соня поймал ее первым, с тихим писком нашел дыру в одеялах и забрался внутрь. Послышалась возня, Элион зашипела, хихикнула, кокон ее затрясся, и из-под него показалась и тут же исчезла голая пятка. Гидеон прикинул, где в этом месиве одеял располагается голова, мысленно попросил прощения и защиты у всех богов, которых сумел только придумать, и навалился на Элион сверху. От собственной наглости сердце в его груди громыхнуло, и Гидеону почудилось, что Элион может услышать, как оно бьется. Может, было и так, но на несколько долгих мгновений повисла ласковая шероховатая тишина, а потом кокон в его руках надрывно заплакал.

— Я боюсь, — всхлипнула Элион, зашевелившись, и Гидеон поспешил отпустить ее, — что не смогу никого защитить.

Она села, закуталась в одеяло так, чтобы торчали только глаза и кончик аккуратного носа, и уставилась прямо на Гидеона, то ли ища поддержки собственных слов, то ли — одобрения ее как правительницы. Серебристая полоса лунного света свилась вокруг ее головы изящным венцом, а другая такая же высекла искры у ее ног. Забравшийся в кокон Соня высунул нос и снова исчез, махнув на прощание пушистым, угольно-черным в ночном полумраке хвостом.

— Я тоже, — Гидеон облегченно вздохнул, провожая белым платочком миновавшую бурю, — боюсь еще кого-нибудь потерять, боюсь не справиться. Еще боюсь мотыльков. И миледи тоже боюсь, даже больше, когда она стала такой.

На откровенность стоило отвечать откровенностью, а вовсе не пропитанными пылью нравоучениями, и Гидеон сбросил доспехи, практически оголился и даже зажмурился, осторожно приоткрыв один глаз. Он всегда считал, что бояться совершенно нормально, вовсе не собирался отступать от собственных убеждений и сейчас надеялся только, что Элион поймет его мысли. Потому что вокруг нее клубились страх, обида и ревность, но и было еще немножечко белого-белого искристого чувства, похожего на упавшую с самого неба снежинку. Элион глянула на него недоверчиво, фыркнула и скорчила рожицу. Забравшийся к ней под волосы Соня зашевелился, и она захихикала, пытаясь, не раскрывая собственный кокон, заставить его успокоиться.

— Ты боишься сестру? — Элион фыркнула, оттянула одеяло и спихнула прилипший к ее губам хвост. — Никогда не поверю!

От возни лицо ее раскраснелось; Элион снова фыркнула, отплевываясь от шерсти. Бриллиантовые капельки все еще блестели в уголках ее глаз, а на щеках не успели высохнуть пролитые слезы, растрепанные волосы лезли в лицо, и в целом Ее Величество Элион можно было принять за испуганное маленькое привидение, заблудившееся в коридорах. Гидеон глядел на нее исподлобья, сидел на той же кровати, поджав под себя одну ногу, и старательно вслушивался в размеренное дыхание, перебиваемое смешками и шорохами. От града эмоций больше не подступал к горлу ком, и Гидеон тоже наконец-то смог нормально дышать.

— Ты просто не знаешь, какая она страшная, когда злится, — он понизил голос до заговорщицкого шепота, подался вперед, — только и думаешь, глядя на нее, прилетит или не прилетит.

— И часто тебе прилетало? — Элион тоже зашептала, втянула голову в плечи.

Густые смешинки рождались у нее в груди, но грусть все равно обвивала запястья холодным металлом. Гидеон вглядывался в почти черные в темноте глаза, то и дело отвлекался на полоску серебристого лунного света на ее голове и очень хотел найти какое-нибудь заковыристое заклинание, чтобы миледи и впрямь оказалась жива.

— Седрик звал меня везучим шутом, — Гидеон гоготнул, припомнив совершенно другое слово, — в какой-то момент я заработал достаточно авторитета, чтобы зваться миледи названным братом. Разумеется, в шутку.

Запрокинув голову, Элион рассмеялась. Капюшон ее кокона съехал, открывая растрепанную макушку и белую шею, и пополз еще ниже, цепляясь за острые локти, и Гидеон сглотнул, вдруг снова вспомнив все то, что пришло ему в голову в темной гостиной. Полоска лунного света мазнула по ее лбу, покрывая кожу искорками серебра и, стоило Элион слегка податься назад, очутилась у нее на шее подобно великолепному ожерелью. За окнами клубилась глубокая темная ночь, но это была совсем не та тьма, которую боялась миледи. Неосязаемая и неживая, она ложилась на плечи и целовала виски, вила тонкие ниточки и шептала на ухо, подталкивая прохладными ладонями в спину.

— Сестра тоже чего-то боялась? — голос Элион дрогнул на первом же слове, и она запрокинула голову еще сильнее, не позволяя слезам сорваться с ресниц. — Не могу даже вообразить.

Тихонько зашелестело сбрасываемое окончательно одеяло, зафырчал оказавшийся в ловушке Соня. Гидеон моргнул, сбрасывая с себя наваждение, и махнул рукой, открывая тяжелые шторы. Впрочем, так стало лишь хуже, теперь вся Элион будто светилась, сделалась совсем уж ненастоящей сияющей в лунном свете фарфоровой куколкой или стеклянной лилией из взращенных миледи волшебных цветов.

— Змей никогда в этом не признается, но я расскажу только тебе по секрету, — Гидеон зашептал, потому что не смел говорить в полный голос, — однажды я видел, как она плакала у него на руках.

— Врешь! Это уж слишком! — наваждение рассыпалось искорками, Элион фыркнула, отталкивая Гидеона ладошками.

Не удержавшись, он завалился назад, и теперь она нависала над ним. Заплаканная, растрепанная и раскрасневшаяся, с искусанными налитыми кровью губами, со сверкающими в лунном свете глазами и белой кожей. Гидеон смотрел на нее, не смея даже моргнуть, не то что взгляд отвести, и в животе у него свивалось нечто отчаянно жадное. Он хотел разом сказать столько всего, но язык прилип к его небу, не позволяя рассмешить или успокоить, словно бы стоит только пошевелиться, и все на свете исчезнет, обратившись кошмаром. Гидеон распластался в кровати, а Элион нависала над ним, и длинные волосы ее щекотали ключицы, лунный свет подсвечивал ее образ, точно нечто волшебное, и сама она капельку улыбалась.

Между ними были тысячи законов и правил, сковывающих руки и ноги, но на то Королева и была Королевой, чтобы эти правила нарушать.

— Эй, Гидеон, — голос ее тоже был тихим, едва различимым, — можно я сделаю кое-что очень-очень неправильное?

Гидеон не успел ответить, что все ее действия и решения будут безоговорочно правильным, успел только удивленно вздохнуть, и она наклонилась, окончательно занимая собой весь его мир. Мягкие теплые губы коснулись его в невесомом прикосновении, таком легком и осторожном, что свело горло. Это не было похоже на поцелуй, скорее на легко мазнувшее по коже тепло заходящего солнца, и Гидеон потянулся за ним, жадно распахнул рот, перехватывая инициативу, и резко поднялся, усаживая Элион себе на колени. Жадный узел завязался крепче, сдавил его горло, Гидеон рвано вздохнул, отрываясь лишь на мгновение, и Элион прижалась к нему и обхватила руками за шею. Лунный свет бил в глаза и подсвечивал кожу, они целовались жарко и рвано, упиваясь друг другом, а завтра, Гидеон был в этом несказанно уверен, все останется в этой комнате, поселится в самом углу, точно забытая горничной пыль, и будет множиться и расти, пока не взорвется.

* * *

Повсюду валялись попадавшие с полок книги, раскрытые посередине, заломанные и перевернутые, покрывали пол неровным слоем кое-где рваной бумаги. Полки, до этого заставленные доверху, были пусты, и только теперь Вилл поняла, почему это Коллинз вызвался лично развести их всех по домам. Найти ту самую книгу, активирующую переход, представлялось решительно невозможным, и потому вчера они очутились в старом доме Браунов, а не в книжном. Хотелось собрать тут все и расставить по полкам, любовно вытереть от пыли каждую книжечку, и Вилл представляла, что могла бы застрять в книгах навеки. Не то чтобы она когда-то всерьез любила читать, но отчего-то именно эти страницы представлялись ей сборищем волшебных миров, по которым она могла добраться до самого верха. Восхищало и будоражило, вот только не представлялось возможным, и Вилл лишь смотрела на горы распахнутых книг да осторожно собирала те, что попадались ей под ноги.

С Коллинзом она больше не разговаривала. По-детски упрямо и глупо, но Вилл чувствовала себя всерьез обманутой, брошенной в самый неподходящий момент, когда внутри нее только-только начала натягиваться тонкая ниточка. Конечно, она не собиралась рассказывать маме, которая и вовсе понятия не имела о волшебстве, да и препятствовать их отношениям теперь было бы глупо, но себя Вилл отрезала. Приняла решение, что будет вежливой и приятной, но уж точно никогда не подпустит к себе грязного лживого лицемера, который и решился-то все рассказать после вопроса в лоб. О том, что Коллинз мог и не рассказать, и она продолжала бы теряться в догадках, Вилл решила не думать, запихав еще несколько сомнительных мыслей подальше в подкорку. Он ведь мог убить ее еще тогда, когда они сражались с Фобос, потому что Вилл понятия не имела, на чьей Коллинз был стороне. Она вовсе о нем ничего не знала, но и спрашивать не желала упрямо, кусала губы и забивала голову ненужными мыслями, напрочь забывая о главном.

Старуха похитила Мэтта прямо у нее из-под носа, устроила переполох в книжном и скрылась, а Вилл так ничего и не сделала. Проблемы сыпались одна за другой, Меридиан вновь привлекал их внимание, Элион тоже нужна была помощь. Там грозила развернуться война, а Вилл зло думала, что они и так всю жизнь прожили в этой самой войне, так что можно было сначала помочь ей. В кои-то веки, думала Вилл, кто-нибудь должен был помочь ей, а не она — бросаться на помощь по первому зову. К тому же она больше не стражница, у нее не было Сердца, бьющегося в ладонях горячим хрустальным шаром, а на Кондракаре и вовсе обещали справиться без нее.

— Почему бы нам снова не сделаться стражницами, — вошедшая самой последней Хай Лин махнула рукой, и беспорядок исчез, — ну, ненадолго? Поможем Элион, разберемся с той старухой и вернем все обратно?

Голос ее звучал неуверенно, и Вилл скептически хмыкнула. Книги бесконечной вереницей разметались по полкам, собрались в стопки и башнями встали у стен, открывая скопившийся на полу толстый слой пыли. Пыль взметнулась следом едким серым клубком, забилась в горло, мешая дышать, и Вилл закашлялась и замахала руками, стараясь разогнать воздух хотя бы перед собой. Хай Лин пискнула, извинившись, и порыв холодного ветра едва не сбил ее с ног, но зато вымел всю пыль без остатка в приоткрытую дверь.

— Ну не знаю, — Тарани фыркнула и чихнула, уселась на стул у кассы, — вряд ли кто-то станет нас слушать. Типа, эй, мы сами от всего отказались, но дайте нам чуть-чуть обратно, мы попользуемся и вернем. Вилл?

Все взгляды скрестились на ней, и Вилл пожала плечами. Магия постепенно возвращалась к каждой из них, они уже обсуждали это несколько раз, но никто из них и вправду больше не был «стражницей». Клуб «Ведьма» распался с победой над Фобос, они сами сложили оружие, предпочтя спасению мира нормальную жизнь. Они не были на Кондракаре с того самого дня год назад, но отчего-то совсем недавно, едва стали возвращаться силы, Вилл стали посещать странные сны.

— Тебе же снится сердце Кондракара, да? — Хай Лин осторожно вытянула в ее сторону шею. — Та бесконечная, подхваченная ветром свобода, свистящая в ушах!

Она крутанулась на пятках, взмахнув руками, и ветер взметнулся, образовывая крошечное торнадо посреди магазина. Снова зашелестели едва расставленные по местам книги, Корнелия взвизгнула, отскакивая от окна, и ветер разбился о заклеенное темной пленкой стекло. Хай Лин, сложив руки, виновато потупилась, и Ирма обхватила ее за плечи и усадила на стопку книг. Повисла гулкая тишина, в которой никто не хотел себе признаваться, и Вилл почувствовала, как азартом застучало ее собственное сердце. Да, она видела Сердце в своих руках, такое теплое и ластящееся, безграничное, иногда безразличное, сидела на самой вершине белоснежного замка и смотрела на всех сверху вниз. Во снах Вилл было тепло и спокойно, а внизу проплывали тысячелетия жизней, на которые стоило посмотреть.

— Я вижу воду, — призналась Ирма, — лежу спиной на воде и смотрю на солнце, а вокруг больше нет ничего, кроме спокойного моря.

— У меня лес и поле белых ромашек, — Корнелия отвернулась, сложила на груди руки.

— Огромный костер, у которого я грею руки, — Тарани вскинула руку, как на уроке.

Они все признались, выдернули из себя самое сокровенное, вырезали наживую, не ожидая ни осуждения, ни похвалы, и Вилл тоже следовало сказать что-нибудь, потому что теперь девочки смотрели, не отрываясь. Она повела плечами будто бы зябко, раскрыла рот и шумно вздохнула, пожевала губу и все же решилась, отступая на всякий случай на шаг ближе к незапертой двери.

— Мне кажется, сердце Кондракара зовет меня, — Вилл опустила глаза на собственные руки, и на мгновение ей показалось, будто в ладони мерцает розоватый обжигающий свет, — словно я должна что-то сделать, прийти к нему, явиться на зов и выполнить предначертанную миссию. Но я не понимаю, как это может быть, потому что та женщина сказала, что стражниц больше не будет «до самого конца бесконечности».

Нечто гулкое толкнулось в груди приятно и тяжело, и все впятером они вздрогнули, откликаясь на зов. Стоило только озвучить сокровенные, странные мысли, и все стало предельно понятным — эту магию они не заимствовали, она всегда была их. Силу нельзя дать и отнять, лишь пробудить и усилить, и теперь им нужно было всего-то принять себя и опять перевернуться с ног на голову. Проблема по мнению Вилл заключалась лишь в том, что ее силой было само Сердце, чужое, которое она отдала своими руками, и теперь забрать его никак не получится.

— Тогда давайте не будем «стражницами», — Ирма хихикнула и нарисовала пальцами кавычки, — назовемся как-нибудь по-другому, от этого суть не изменится.

— Но сердце Кондракара мне все равно нужно, — Вилл упрямо мотнула головой, и рыжие волосы на мгновение застили глаза.

Это больше не было ее эгоистичным желанием. Сердце Кондракара нужно было Вилл, чтобы жить, как воздух, вода, земля и огонь, как ее собственная слабая суть, внутри которой мерцает вселенная. В самом деле ведь, конец бесконечности мог оказаться не так уж и далеко.

— Украдем его? — глаза Корнелии подозрительно засверкали.

Ирма расхохоталась и ткнула подругу под ребра, и Вилл тоже фыркнула, не сразу осознавая, что книги куда-то исчезли. От яркого белого света на мгновение заслезились глаза, от тишины закружилась голова и подкосились колени, и Вилл едва не упала, вовремя цепляясь за бортик фонтана. Воды внутри не было, ничего не журчало, но холод мрамора все равно обжег пальцы зло и колюче, будто специально отталкивая подальше. Вилл фыркнула и отошла, когда смогла нормально стоять на ногах, огляделась и протяжно вздохнула. Грудь заполнило сладкое ощущение безмятежности, медленного спокойного счастья и сахарной ваты на палочке, которую мама последний раз покупала Вилл еще в детстве. Она очутилась в том самом мифическом Кондракаре посреди бесконечности как раз тогда, когда думала о его Сердце. Будто оно само ложилось в ладони ласковым светом, забиралось под кожу и становилось частью ее маленькой воображаемой силы.

Женщину у большого окна Вилл заметила не сразу, как не обратила внимания и на очутившегося прямо у нее под носом Оракула. Пискнула, едва заметно подскакивая, ойкнула, старательно вспоминая, что именно хотела сказать, запуталась и вдруг испугалась, что никто не станет ей помогать.

— Здравствуй, Вилл, — женщина вдруг оказалась совсем рядом, ласково коснулась щеки Вилл прохладной ладонью, — ты что-то хотела спросить?

Вблизи она казалась совсем молодой, девчонкой, едва окончившей школу, но черные глаза ее завораживали, и Вилл совсем потерялась бы в них, если бы Оракул не кашлянул. Тогда женщина медленно отстранилась, мазнула по щеке Вилл до самого уха, запуталась пальцами в волосах и насмешливо фыркнула.

— Я, — Вилл запнулась, перевела взгляд с женщины на Оракула и обратно и выпалила на одном дыхании, совершенно не думая о смысле получившейся фразы, — могу я ненадолго одолжить ваше Сердце?

Вилл не знала, почему сказала именно так, и краска стремительно затянула ее лицо, будто в самом деле прозвучало что-нибудь непристойное. Сведенными от ужаса пальцами она вцепилась в подол колючего свитера, уставилась себе под ноги мутным взглядом и мотнула головой, стараясь отогнать шум крови в ушах. Вилл правда хотела попросить по-другому, но язык решил сам, и теперь она пятилась шаг за шагом, пока не уперлась спиной в злополучный холодный фонтан. Наверняка она должна была что-то сказать, объяснить ситуацию, в конце концов оправдаться, но язык намертво прилип к иссохшему небу, совершенно не желая ворочаться.

— Это…

— Нет.

Жесткий отказ разлетелся эхом по залу, и Вилл вскинула голову. Черные глаза женщины смотрели на нее не зло или раздраженно, но плескающееся в них безразличие укололо так больно, что на мгновение стало невозможно дышать. Горло сдавило болезненным спазмом, слезы потекли по щекам, и Вилл и впрямь разрыдалась просто-напросто оттого, что ей отказали.

— Послушай, Вилл, — теплая ладонь Оракула легла на ее плечо успокаивающе, — сердце Кондракара не то, что можно так просто…

— Подождите, Оракул! — Вилл дернулась, сбрасывая его руку, и сделала два шага вперед. — Почему мне нельзя? Я знаю, что это не игрушка и все такое, обещаю вернуть в целости и сохранности, но мне нужно помочь Мэтту и Элион, и…

Взмах ладони заставил ее замолчать. Губы буквально слиплись между собой, и теперь Вилл могла только мычать. Женщина устало склонила голову набок, так что кудрявые волосы ее закрыли половину лица, и тонкие губы ее разомкнулись. Впрочем, Вилл была абсолютно уверена, что говорить ей было совершенно необязательно, потому что слова громом прозвучали прямо в мозгу:

— Я уже сказала, что нет.

Еще один взмах ладони, и она исчезла, оставив Вилл в компании Оракула и пустого фонтана. Слезы душили, но рот все еще не разлипался, и Вилл задушено промычала, спрашивая у всего мира, что же ей делать теперь.

— Послушай, Вилл, — снова сказал Оракул, склонившись перед ней и обхватив ее плечи руками, — я понимаю, что Сердце тебе очень нужно, но ты сама вернула его.

На мгновение Вилл показалось, что в окне за его правым плечом сверкнула ярко-желтая молния, но небо тут же стало таким же ослепительно-белым. Где-то вдалеке наверняка занималась гроза, вот-вот должен был грянуть гром, а она стояла здесь, неспособная говорить, и выслушивала всякую ерунду. Словно в подтверждение ее нерадостных мыслей Оракул ткнул пальцем ей в грудь, и сердце Вилл подскочило к самому горлу.

— Ты не можешь забрать сердце у Кондракара по своей собственной прихоти, — Оракул ласково улыбнулся, прижал ладонь к ее груди совсем мимолетно и отстранился, — но я могу дать тебе это.

Это был просто камень. Дурацкий розовый камень на длинной цепочке из серебра, такой же, какой раньше был татуировкой на голове у Оракула, но Вилл все равно приняла его, покачала в ладонях. В груди растеклось тепло, занялся костерком стыд, а еще и впрямь громыхнуло. Девочки набросились на нее кучей, принялись визжать и расспрашивать, а Вилл прижала камень к груди и крепко зажмурилась.

— Это мое.

У нее в руках было ее собственное волшебное сердце.

Яркое солнце слепило глаза даже сквозь закрытые веки, забиралось под волосы и обхватывало горячими ладонями шею, точно изо всех сил старалось оставить побольше шрамов. Задернутые некогда тонкие шторы, должно быть, распахнулись из-за порыва теплого ветра и шелестели теперь, поднимая в воздух искристую пыль. Фобос потянулась, размяла затекшие мышцы, но глаз не открыла, оставаясь в сладком неведении. Ощущения были странным: чужое доселе тело оказалось в ее полном распоряжении, и ни одной лишней мысли не блуждало меж ее собственных мыслей. Впору было бы думать, что каким-то чудом Фобос вернулась обратно, вот только чресла ее все еще оставались мужскими, да и комната нисколько не напоминала ее покои. Кроме того, здесь она была не одна, так что и чужое сопение снизу добавляло уверенности, что с хозяином этого тела что-то случилось. Фобос спала на кровати, которую выиграла в бессмысленном споре, а на полу подле развалился земной мальчишка, запоминанием имени которого она себя вовсе не утруждала.

— Ты лунатишь, ты в курсе? — мальчишка заворочался и сел, кряхтя, будто старая дворовая псина.

Солнце до него, должно быть, и вовсе не доставало, светило на одну лишь Фобос, мешая ей спать будто в отместку. Оно выводило узоры на лбу, путалось в волосах и целовало иссохшие белые щеки, но горячие ладони его продолжали удерживать шею, приковывая к единому месту.

— Нет.

Фобос открыла глаза и сощурилась, отворачивая голову. Мальчишка глядел на нее в упор устало и укоризненно, но Фобос не была бы собой, если бы от этого взгляда внутри нее что-то пошевелилось. Каждое утро ей нужно было вставать, чтобы идти в чертову школу, потому что таким был план волшебных девчонок, а она обещала следовать ему и помогать им вызволить Элион. Впрочем, никто из них понятия не имел, куда именно делась ее сестра, а Фобос уже мысленно потирала руки, разрабатывая свой собственный план. Смущало разве что странное молчание Фобоса, обычно слишком упрямого, чтобы заткнуться, когда полагается.

— Ну вот теперь будешь знать, — мальчишка поднялся, почесал живот, отвратительно задрав майку, — все когда-то бывает впервые, но лучше знать о своих недостатках, чем…

— Нет — значит я не луначу, а не нет — я не в курсе, — перебила занудную тираду Фобос и села в кровати, — что именно произошло?

Теперь солнце светило ей прямо в глаза, выжигая сетчатку белыми пятнами, и оттого терновым венцом ползла по вискам головная боль. Лишенное магической силы, это тело стремительно умирало, и запечатанная в ее душе Тень ему ни капли не помогала, только мелькала между пальцев черными искрами. Пока он оставался на Метамуре, общий магический фон, особенно испускаемая Элион сила, поддерживали его состояние, но на Земле магии почти не осталось. Были места, доверху набитые разнообразными чарами, вроде книжного магазина и ресторана одной из стражниц, но Фобос должен был сидеть там безвылазно, чтобы оставаться живым, и тогда от него не было бы решительно никакого проку. Впрочем, сейчас Фобоса не было вовсе, словно осталась от него одна сброшенная змеиная кожа.

Мальчика, успевший дойти до двери, смерил ее недоверчивым взглядом, но спорить не стал, только пожал плечами и выдал все, что думает о ее «королевской заднице, вздумавшей потоптаться по нему посреди ночи». Фобос даже хихикнула, нисколько не оскорбленная, и отвернулась, опуская ноги на разворошенное спальное место. Тело это вставало ночью и смотрело в окно, а затем снова легло, будто ни в чем не бывало, лишившись самой собственной сути, и Фобос, пожалуй, снедало искристое любопытство. Некто забрал с собой настоящего Фобоса, отделил его сущность от тела, и у нее даже были догадки, кому это было под силу. Магия в этом мире работала несколько по-другому, однако подчинялась все тем же законам, вытканным в облаках Кондракара, и сердце его необходимо было не одной ей. Фобос устало поморщилась, приложила ладонь к стеклу, и на мгновение удивленно моргнула, уставившись на длинные тонкие пальцы. Тело ее было мужским, и теперь, когда она оказалась его полноправной хозяйкой, действовать стало проще, вот только странная пустота, сосущая под правым ребром, никак не давала сосредоточиться. Оставалось нечто еще, о чем Фобос решительно позабыла, мелькало, точно кружащая под водой рыбка, игнорирующая сачок, и оттого густой красной болью исходили виски. На нее будто надели ошейник, подобающий правителю обруч, высасывающий силы, и оставалось совсем мало времени, прежде чем она обратится каменной глыбой.

В школе время снова обратилось по кругу, зациклилось и заскрипело вставшими шестеренками. Фобос смотрела на часы над дверью, то и дело бросала взгляды на светловолосую стражницу-подружку несчастной Элион и отсчитывала оставшиеся секунды. До чего — она и сама понятия не имела, только чувствовала, как зарождается в глубинах сознания волшебство, куда более сильное, чем ее собственное. Тень искрила меж пальцев, путалась в волосах и рассыпалась наутек при капельке света, и предвкушение, охватывающее все сильнее, могло лопнуть от простого нелепого звука. Но ни звонок, заставивший школьников подскочить с мест, ни свист тренера на физкультуре, казалось, совсем не работали, и Фобос так и продолжала пусто смотреть, рассевшись на лавке. Она задрала голову к небу и разглядывала проплывающие облака, пока остальные ее временные одноклассники бросали друг другу тяжелый мяч. Что-то происходило, но было это так далеко от нее, что кружилась голова и хотелось ухватиться за протянутую серебристую ниточку, привязанную к кончикам пальцев.

— Филипп!

Пронзительный окрик заставил ее вздрогнуть, но даже так Фобос, не ожидавшая нападения, увернуться от летевшего в нее мяча не успела. Впрочем, никакого вреда она тоже не получила, потому что мяч лопнул, обдав лицо порывом затхлого воздуха, и разлетелся вокруг толстыми лоскутами.

— Боже мой, ты в порядке?! Учитель, Филиппа ударило мячом!

Завизжали девчонки, заохали, будто наседки, и началась дурацкая суматоха, в которой про Фобос, кажется, все решительно позабыли. Большое белое облако умостилось точно над ними, припрятало в тень, и несколько мгновений спустя все пришло в норму, только несколько мелких ребят остались собирать рваные лоскуты. Даже стражницы, переглянувшись между собой, отвернулись, словно ее и вовсе здесь не было, зато липкий пронзительный холод прошел по спине. Затянувший голову терновый венец болезненно сжался, мешая здраво соображать, и Фобос невольно пустила под лавку тень, спасаясь от тошнотворного чувства.

— Боже мой, ты в порядке? — зашептал ей в ухо хриплый старушечий голос, а ладони ее легли на предплечья.

— К твоему сожалению, — Фобос выдохнула, беря себя в руки, и вытянула ноги вперед, — зачем он тебе?

Ведьма за ее спиной захихикала, подняла руки выше, оглаживая плечи, и вцепилась цепкими пальцами в горло. Скрывшееся за облаком солнце больше не слепило глаза, но вместо него шею ее теперь обнимали ледяные ладони старухи. От нее веяло холодной расчетливой силой, смешанной с яростью, и Фобос насмешливо фыркнула, пытаясь найти взглядом кого-то из стражниц. Вот только они сделались будто окутаны мороком, отводящим глаза, потому что рыжая девчонка оглянулась поспешно и отвернулась, точно кто-то дернул ее за волосы. Впрочем, помощь ей совершенно не требовалась, тень мелькала меж пальцев и пряталась возле ног, в то время как беспечная, ослепленная собственной силой старуха подошла слишком близко.

— Он, — старуха провела руками по шее и зарылась пальцами в волосы, — мне не нужен. Я хотела тебя.

Дыхание ее жгло макушку, и оттого отвращение подкатывало тошнотой. Фобос желала сжечь ведьму, а затем окунуться в молочную ванну, чтобы смыть с себя ее отвратительный запах, однако от нее исходил легкий шлейф знакомой силы. Законы магии в этом мире несколько отличались, не существовало всепоглощающего белесого Света, но Элион все равно была яркой каплей, отражающей лучи восходящего солнца. От старухи веяло страхом и силой Элион, заточенной в глубине прозрачного камня, и оттуда же исходил алчущий голод.

— Мне тоже много что нужно, — Фобос откинулась назад, уперлась затылком в старушечью грудь, — как думаешь, кто из нас первым получит желаемое?

Наполненный магической силой кулон оказался у самого ее уха, и Фобос растянула тонкие губы в усмешке. Морок по-прежнему окутывал их, отводил глаза и путался под ногами, и она могла бы стереть его, развязав драку со стражницами, однако разговор еще не был окончен. Обе они, старуха и Фобос, в упор смотрели на рыжую стражницу, и та, казалось, могла почувствовать взгляды. Она беспомощно озиралась, спрашивала у подружек и шептала себе под нос, а тень ластилась к ее ногам, вилась тонкой причудливой плетью и забиралась под кожу ночными кошмарами. Сердце Кондракара оберегало ее, отсекало враждебность, и оттого Фобос терпеливо ждала, подпуская девчонок вплотную к себе. У старухи терпения не было, она потянулась вперед сучковатыми пальцами, раскрыла ладонь прямо под носом у Фобос, и в то же мгновение летящий в сторону мяч оглушительно лопнул. Тень взвилась, расстелилась по земле и впиталась, точно ночная роса, и гнетущая тишина, крадущая звуки, лопнула тоже. Девчонки задергались, нашли взглядами Фобос, и та помахала им ручкой, изображая из себя примерную девочку. Ох да, девочкой она временно не была, но это, однако, нисколько не помешало ей сложить губы сердечком и, томно прикрыв глаза, прошептать «спасите меня».

Все мгновенно пришло в движение: оглушительно лопнул еще один мяч, завизжали девчонки и захохотали мальчишки, а в небе, точно лето разом сменилось на осень, громыхнул яростный гром. Старуха визгливо захохотала, дернула Фобос за волосы, и та едва не свалилась, потеряв на мгновение равновесие. Ярость вспыхнула всего на мгновение, осветила небо пронзительной вспышкой, и ливанул дождь. Боль обняла голову проклятым обручем, Фобос вывернулась, мазнула старуху ногтями по сморщенной коже, и лицо ее вспыхнуло черным трепещущим пламенем. Яркая вспышка снова осветила пришедшую невовремя ночь, но в этот раз это была не природная молния. Обратившаяся рыжая стражница нависла над ними, приказывая не устраивать бесполезные драки, и Фобос едва не подавилась собственным смехом. Она стояла, задрав голову к небу, глядела на трепещущие крылья и нелепый наряд, и никак не могла осознать, отчего столь великая сила выбрала такую бездарность.

* * *

В небесах громыхнуло, белые облака дрогнули, словно случилось землетрясение, и рыжеватые солнечные лучи, пробивающиеся из ниоткуда, ударили в окна. Анна протяжно вздохнула и устремила взгляд в горизонт, отмечая тонкую протяжную линию, расчерчивающую мир на две части. Земля и небо были отделены друг от друга даже в несуществующей Бесконечности, словно отражения водной глади или выставленные друг против друга высокие зеркала, и полоса между ними тоже казалась воображаемой. Ядовитая сила, принесенная ничего не подозревающей маленькой королевой, вилась и бушевала, стучала в облака, точно в двери, силясь отыскать единственный вход, но не видела ничего дальше собственного короткого носа. Стоило вычеркнуть ее, единожды щелкнув пальцами, но прежде Анна хотела вдоволь полюбоваться на расползающиеся круги на воде. Бесконечная скука проигрывала в сравнении с чем угодно, Анна могла похвастаться знанием любых оттенков белого цвета, а на самом краю Бесконечности снова дрожали пушистые облака. О нет, оканчивать представление столько стремительно Анна точно не собиралась, тем более что в обоих мирах-близнецах тоже назревало любопытное действо, и можно было прикинуться занятой, чтобы пустить спектакль на самотек.

— Мне не нравится ход твоих мыслей, — мягкий голос Химериша отразился от стен и взвился под потолок, — ты походишь на него слишком сильно.

Анна не обернулась к нему, продолжая смотреть на брешь в облаках, сквозь которую пробивались рыжие отблески рассветного солнца. Небо будто горело, объятое пламенем, и языки его подступали к ногам, лизали ступни и поджигали подол балахона, заставляя взлететь или рухнуть.

— Я и есть он, — Анна пожала плечами и все-таки обернулась, подозрительно сощурив глаза, — а ты не слишком-то рад знакомству с потомком? Кто она тебе, раз пять или шесть правнучка?

Солнечные лучи проходили мимо нее и отражались от стен, высвечивали вырезанные руны и обращались из рыжего в желтый. Зал светился тонким податливым золотом, как мифический Эльдорадо, и Анна, окончательно развернувшись, склонила голову набок. Химериш парил прямо по центру, и густая тень у него под ногами походила на полустертую ластиком кляксу. Он был чуточку выше обычного, сцепил пальцы в замок впереди, а не за спиной, и лицо казалось и вовсе мальчишеским с яркими искрами в глубине серых глаз.

— У каждого из нас могут быть свои фавориты, — Химериш, копируя ее жест, склонил голову набок, и Анна насмешливо фыркнула.

— Устроим кровопролитную войну между сестрами? — Анна хихикнула, представляя бой двух волшебниц, практически одинаковых в собственной силе, а за спиной у нее стремительно потемнело. — Хотя она, пожалуй, началась и без нас.

Облака посерели, утратив белоснежный блеск, слепящий глаза, сожрали рыжие солнечные лучи и набухли, точно скопили в себе достаточно гнева. Сверкнула золотая молния, разрезала небеса надвое, и замок посреди бесконечности содрогнулся. Туннель, тянущийся от земли и до неба, извился разрубленным надвое дождевым червем, схлопнулся, осыпаясь камнями, и раздался пронзительный визг. Анна покачала головой, вглядываясь в наступающую темноту, сцепила пальцы в замок и отступила на шаг, точно спасаясь от ледяных капель дождя, обрушившегося из облаков. Белая бесконечность напряглась и опала, стряхивая с себя морок, и все снова стало привычным, раздражающе одинаковым и до того белоснежным, что вовсе невозможно смотреть. Свет резанул по глазам, зашуршал одеяниями и водрузился на пьедестал, занимая почетное место в самом низу.

— Ты не собираешься что-то с ней делать? — Люба ворвалась в помещение, с грохотом распахнув тяжелые двери. — Этот постоянный шум мешает мне сконцентрироваться!

За спиной ее толкались еще несколько несчастных обитателей бесконечности, по лицу каждого из которых можно было определить степень его раздражения от одного до пяти. Например, тот, что стоял ближе всех, пылал алым лицом, будто его застукали за сущими непотребствами, а самый дальний от Анны только чуточку скованно улыбался, безуспешно пытаясь вытащить круглую щетку из бороды. Он, пожалуй, готов был заметить, что Люба сейчас создала куда больше шума, но не хотел привлекать к себе слишком много внимания. Анна видела, как он безуспешно прикрывает щетку ладонями и то и дело оглядывается, и оттого мимолетный поток жалости смешался в ней с упрямым ехидством.

Впрочем, Люба оказалась права, пора было действовать, если Анна и впрямь не хотела допустить разрушения Кондракара. Крепость стояла, опираясь тяжелым фундаментом на белые облака, парила среди безразличного ничего, и никакая сила не могла сдвинуть ее, лишив равновесия. Вот только яркое рыжее солнце пробивалось сквозь облака, растекалось по небу, словно желток в разбитой глазунье, и бушевал, предвещая смену погоды, яростный ветер. Тучи не разразились дождем в этот раз, но в воздухе и без того уже летала липкая влага, оседающая на теле чернильными кляксами.

— У тебя ведь есть ученица, — Анна отступила от окна, крутанулась на пятках и переступила расчерчивающий пол солнечный луч, — поручи ей работу.

— Но Орубе!..

Люба вскинулась, шагнула вперед, вплотную подступая к черте, но Химериш остановил ее взмахом ладони. На горизонте сверкнуло, мазнул по макушке ветер, и несколько мгновений спустя гром прокатился по облакам. Белое Ничего шевельнулось, сонно приоткрыло глаза, и Анна сощурилась, коротким движением погладив его по загривку. У Ничего была сила уничтожить миры, а Кондракар держал его на цепи, словно ручную зверушку, и Анна тоже должна была сдерживать его, подчинять и лелеять, потому что однажды ей определенно взбредет в голову уничтожить все разом просто от скуки. Впрочем, Анна готова была отпустить поводок прямо сейчас, потому что раздражение в ее груди, искристое и колючее, напоминающее раскаты весеннего грома, полнилось и то и дело грозило выплеснуться через край. После ее прихода сюда случилось слишком много всего, нити запутались и оборвались, а вытканный тысячелетием гобелен истлел и осыпался пеплом.

— Ты не сможешь опекать ее вечно, — Анна сцепила руки в замок за спиной, сделала еще шаг ближе к Любе, — в конце концов, у нее, в отличие от тебя, нет приговора.

Каждый из них был заперт в крепости Бесконечности, точно в тюрьме, но Орубе оставалась всего лишь маленькой ученицей, кандидаткой на роль принятия силы стражницы. Орубе оставалась живой, сколько бы ни торчала посреди пустоты, сердце ее отчаянно колотилось, Анна слышала его бой в самых отдаленных закоулках и коридорах, и густая горячая зависть пылала в ее груди. Сердце Анны — оружие, средоточие невероятной мощи, которое она однажды вырвала собственными руками, теперь тоже размеренно билось, гоняя по телу холодную кровь, однако и его было решительно недостаточно, чтобы вновь стереть себя из всего сущего.

Гром тяжело прокатился по облакам, и расчерчивающая пол рыжая линия погасла. Люба, должно быть, напрочь позабывшая о собственном наказании, склонила голову и прижала ладонь к месту сердца, развернулась на пятках и зашагала прочь, позабыв закрыть за собой двери. Остальные собравшиеся проводили ее тусклыми взглядами и тоже поспешили вернуться к своим делам, и Анна снова осталась в компании размеренного Химериша, улыбающегося слишком уж снисходительно.

— Люба все еще переживает об исчезновении Аурамеров, — Химериш поджал тонкие губы, покачал головой, но с места не сдвинулся, — не будь с ней слишком строга.

Анна мазнула по нему колючим пронзительным взглядом, протяжно вздохнула, приводя разрозненные мысли в порядок, и вновь устремила свой взор в сторону горизонта. Тяжелые тучи копили липкую влагу, воздух постепенно сгущался, и первые капли, кажется, уже падали на самом краю мироздания.

— Вы сами выдумали себе эти оковы, — голос ее эхом отразился от стен и взвился под высокие своды, — так несите их до окончания времени.

Тревожный полумрак накрыл залу вуалью, запутался в рунах и осел под ногами крупицами пыли. Химериш ничего не ответил, выплыл прочь, не касаясь пола босыми ногами, и Анна осталась один на один с клокочущей яростью, наполняющей сердце. Может быть, думала она, стоило отдать его Вилл по первому зову, спуститься с ней в мир живых и снова исчезнуть, сделавшись мертвенным камнем, но эта рыжая девочка казалась Анне слишком хорошей. Она не заслуживала ожидающую ее участь, обязана была прожить жизнь, не связывая себя напрасными клятвами, чтобы не обратиться однажды в жаждущую мести и силы старуху, готовую уничтожить все ради собственной алчности. Вилл Анне нравилась чисто и бескорыстно, совершенно обыкновенно, как нравятся симпатичные, но не слишком выделяющиеся вещи. Наверное, ее было самую чуточку жаль, потому что зародившаяся внутри магия привела ее к краю обрыва, вот только она же подарила эфемерные крылья. Вилл не жаждала власти, как отчаявшаяся Нерисса, посягнувшая на жизнь лучшей подруги, не хотела заполучить больше и больше сил, уподобившись увядающему цветку. Где-то внутри Вилл никогда не была обыкновенным подростком, но обычная жизнь, от которой она не смогла отказаться, притягивала и манила, словно летающая перед глазами бабочка.

У всех людей были пороки, все они преследовали какие-то свои цели, и Вилл была совершенно такой же, сжимала хрупкое сердце в ладонях и боялась сделать неверный шаг. Анне нравилась алчная Фобос, готовая пожертвовать собственной жизнью ради достижения цели, но цепляющаяся за протянутую соломинку изо всех сил. Нравились жаждущая мести Нерисса, извергающая гром и молнии, но неспособная сдвинуть сдавившее ее сердце проклятие, и Элион, слишком испуганная, чтобы стереть нарисованный поверх собственного лица ослепительный блеск, и застывший в точке саморазрушения Седрик. Анне, пожалуй, просто нравились люди, она смотрела на них сверху вниз с безжалостным любопытством, препарировала, точно лягушек на лабораторном столе, и делала какие-то свои глупые выводы. Анна тонула в белом дыму, проваливалась по пояс в мокрое облако и топталась на месте, бессмысленно всматриваясь в пустоту. Здесь, наверху, не было ничего, за что мог цепляться глаз, и оттого она призывала к себе новых и новых существ, приковывала их невидимыми цепями и запирала входные двери, не позволяя кому-нибудь выбраться. Анна совершенно не помнила, за что себя наказал Кондракар, лишь слышала отдающие эхом слова, размазанные по стенам древними надписями.

Да, пожалуй, Вилл больше всех нравилась Анне, потому что оставалась свободной, не пожелав принимать оковы бескрайней магической силы, но и ее крохотная самозабвенная жадность поселяла в груди искорки смеха. Белая пустота двигалась, однако собирающаяся у самого ее края гроза не приближалась ни на мгновение, так и застыв в точке прямо перед глазами. Анна всматривалась в нее, кажется, целую вечность, пока порыв колючего ветра не прошелся по залу, запутался в волосах и лизнул кончик носа, словно бы верный пес, возвратившийся с долгой прогулки. Густое одиночество припало к щекам и ухватило ладони, прижимая их к мрамору подоконника, и Анна, вздрогнув, вырвала руки. Крутанувшись на пятках, она стремительно удалилась, почти забыла запереть тяжелую дверь и оглянулась лишь напоследок, чтобы увидеть очередную разрезавшую надвое небо желтую молнию.

* * *

Замок Эрмея располагался у самой границы между Меридианом и лесом оборотней почти с самого начала времен. В роду его об этом ходила какая-то древняя мудрая история, но сам Эрмей был не слишком хорошим учеником, а его отец, человек жесткий и скупой на эмоции, и вовсе не интересовался всякими сказками. Он учил сына фехтованию и придворному этикету, громко сетовал об отсутствии у него всяких магических сил, и в остальном не обращал на него никакого внимания. Еще в детстве Эрмей пообещал себе, что будет воспитывать собственного сына иначе, однако в чаяниях своих провалился и вскоре махнул рукой, решив, что мир этот, возведенный на древних костях, и так скоро развалится. Оборотни скалили зубы у самых границ, совершали вылазки в близлежащие к границе деревни и беспорядочно убивали, прощупывая почву. Ее Величество Королева не способна была на решительный шаг, а муж ее вместе со слугами только и делали, что предавались чревоугодию и разврату. Маленькая дочь ее, которую Эрмей видел только однажды, впрочем, имела взгляд острый и решительный, однако ее не допускали даже до обучения, что уж говорить о важных королевских делах. Ее Величество ненавидела бедняжку, потому что из-за той ей предстояло вынести муки беременности еще один раз, а следом за этими муками наверняка шла закономерная смерть.

Детей одного возраста с его сыном в замке Эрмея почти не водилось, а кто был — казались оборванцами и тупицами, недостойными внимания самого сына лорда. Эрмей, признаться, почти всех людей считал оборванцами и тупицами, и оттого проживал жизнь в одиночестве, запершись в кабинете с бумагами, письмами и чернилами. Помимо того Эрмей любил совершать вылазки к границам, прочесывая кромку леса и отстреливая зарвавшихся, ослабленных оборотней. Нормальные из них предпочитали прятаться между деревьев и сверкать глазами в ночи, справедливо полагая, что магия ослабевающей Королевы все еще могла стереть их с лица земли. Одним словом, оборотней и в большинстве своем даже людей Эрмей совершенно терпеть не мог, отгораживаясь высоким терновым забором даже от сына, не оправдавшего ожиданий.

Светловолосого мальчишку, почти изорванного на куски, Эрмей нашел совершенно случайно и случайно же подобрал. Он, признаться, не собирался спасать проклятое отродье, но полумертвый звереныш смотрел на него таким решительным взглядом, какого Эрмей не смог добиться от сына. Измазанными в крови пальцами он хватал его за штанину, шипел нечто совсем неразборчивое и клялся, Эрмей был совершенно уверен, что именно эти слова отчетливо разобрал, что уничтожит их всех. Прежде оборотни смотрели на него зло и испуганно, походили на зверей больше, чем на человека, и в какой-то момент Эрмей задумался, не может ли этот мальчик быть человеком. Проклятым, обращенным в зверя с холодной кожей, змеиными глазами и полными яда клыками, но человеком куда большим, чем окружающие его тупицы и оборванцы. Эрмей не собирался лечить его и воспитывать, лишь приволок в собственный замок и дал имя, подходящее больше для дворового пса. Мальчишка оказался достаточно послушным и впитывал знания, точно губка, так что в какой-то момент Эрмей подарил его юной принцессе, передав в ее хрупкие руки поводок от огромного злобного зверя.

С тех пор в замке Эрмея побывали порядка десятка оборотней, часть из которых он отправлял принцессе, а часть отпускал восвояси, позволяя жить по своему усмотрению. Впрочем, в лес оборотней никто из них не вернулся, вместо этого прибившись к человеческим поселениям либо оставшись там, где их однажды защитили от смерти. Подобрыши мало рассказывали о своих диких сородичах, сколько бы Эрмей ни расспрашивал угрозой и лаской, лишь обсуждали между собой Великого Змея, который однажды придет и наведет в их стае порядок. Большинство из них боялись Седрика, шарахались, стоило только встретиться взглядами, и исходя из того Эрмей сделал вывод, что этого самого змея видели именно в нем. По природе своей оборотни принимали облик различных животных, но обыкновенно это были звери и грызуны. Никогда больше Эрмей не встречал ни единого змея и ни одной паучихи, и немногочисленные сородичи их, выжившие после побега из леса, тоже не встречали подобных существ. Интерес давил его горло, но Эрмей позволял себе ждать, молчаливо наблюдал за развитием событий и все больше убеждался в собственной высокомерной догадке.

Нечто заскрежетало у него под ногами, точно скрипнула о каменный пол стружка металла, и зыбкая тишина наполнилась гулким разнузданным эхом. В подземных темницах было темно, лампада освещала разве что небольшой полукруг впереди, но Эрмей готов был поклясться, что о его присутствии уже ведала каждая обитающая в коридорах мерзкая крыса. С восшествием на престол Ее Величества Элион темницы эти практически перестали использовать, потому что та, как и ее достопочтенная матушка, неспособна была совершать решительных действий, но вот Эрмею пришлось пробираться вниз затемно. Выставить стражу ради одного узника не посчитали необходимой задачей, а может просто забыли, и это сыграло Эрмею на руку, потому что договариваться с отбросами у него не было ни сил, ни желания. Откровенно говоря, больше всего сейчас Эрмей желал вернуться в собственный замок и отгородиться от королевской столицы многими километрами, но Анадин, несносный паршивец, как обычно решил помешать его планам. Впрочем, еще был Седрик, ради которого Эрмей и тащился вниз, однако тот едва ли стал бы рассказывать ему перипетии собственных планов.

Статую, в которую обратилась принцесса, стыдливо убрали ко всем остальным, словно бы так можно было разом стереть ее существование вовсе. Эрмей, завороженный замковыми переходами, однажды спустился в ту залу, но не смог и шага ступить, потому что казалось, что несколько десятков глаз обратились к нему в гневной мольбе. Здесь, в подземных темницах ощущение настигало примерно такое же, будто некто сверлил взглядом затылок, а от тишины звенело в ушах, так что малейшие звуки чудились чужими шагами. Лишенный магии, привидений Эрмей не видел и не мог различить волшебство и собственный страх, цепкой рукой сжимающий грудь, а лестница за его спиной отчего-то казалась теперь непреодолимой преградой. Признаться, Эрмей никогда не был ни примерным отцом, ни верным слугой, так что кто угодно легко мог найти повод посадить его в одну из пустующих камер. Ее Величество Элион все еще не разобралась с собственным королевским правлением, и оставалось лишь ждать, когда полетят головы сторонников предыдущей принцессы.

— Достопочтенный Лорд пришел проведать меня? — голос Седрика шипением разнесся по коридорам, и Эрмей замер, не в силах сразу определить, откуда именно он доносился. — Хотя с каждым следующим заточением гости становятся рангом пониже.

Гулкий смех раздался будто бы отовсюду, и Эрмей протяжно вздохнул, не находя в себе сил препираться с наглым юнцом. Что ж, он знал, в какой именно камере сидел Седрик, однако готов был поиграть на своих нервах еще немного. В конце концов, Анадин в кои-то веки решил познакомить его с женой, так что Эрмей заранее готовился молчать в тряпочку и делать вид, что он не такой отвратительный старый брюзга, какой есть на самом деле. Впрочем, едва ли у него могло получиться состроить из себя любящего папочку, так что готовиться впору было всем остальным, вот только Эрмей, что тоже было вопиющей странностью, отчего-то не мог трезво оценивать степень собственной нетерпимости. Он продолжал вглядываться в темноту, представлял там образ таинственной жены Анадина, и перед глазами ему являлась обратившаяся камнем принцесса. Давно уже Эрмей не жалел, что не смог женить на ней сына, но только теперь он задумался, что могло бы сложиться, поверни события совсем чуточку в другое русло.

— Разве не может старик навестить своего несчастного сына? — Эрмей насмешливо фыркнул, развернулся на пятках и в несколько шагов очутился у нужной камеры.

Седрик сидел на полу, откинувшись на стену спиной, и бледное лицо его в свете единственной тусклой лампады казалось и вовсе прозрачным. Длинные волосы разметались по плечам беспорядочно, на рукавах виднелось несколько темных пятен, а на груди под распахнутой напрочь рубашкой красовалась парочка синяков. Словно бы Седрик, всегда идеально собранный, старательно демонстрировал собственное несчастье или же желал показать оставшуюся внутри звериную сущность, которую Эрмей, сколько бы ни старался, так и не смог вытравить. Он нашел его мальчишкой такого же грязного, замученного до полусмерти, но все еще барахтающегося, готового вцепиться в глотку зубами за единое неверное слово. При принцессе Фобос Седрик изображал из себя верного пса, однако теперь, стоило Ее Высочеству обратиться холодным камнем, он алчно оскалился, готовый вцепиться в кормящую руку.

— И вправду, — Седрик склонил голову набок, и глаза его в свете факела хищно сверкнули, — тебе стоит навестить его, пока есть такая возможность.

Крупная дрожь прошла по спине Эрмея, угроза ввинтилась в затылок, и он почти отступил, вовремя поставив ногу обратно. Седрик наверняка видел каждое его движение, впивался звериным взглядом и зрел прямо насквозь, словно бы в животе Эрмея зияла большая дыра. Анадину стоило оставаться с семьей на Земле, потому что здесь, Эрмей готов был поклясться, голова его слетела бы с плеч быстрее, чем окончатся похороны звериного короля. Седрик вел какую-то одному ему известную партию, не жалел никого и готов был омыть руки кровью и умереть, и Эрмея одолевало совершенно ребяческое любопытство. Он не хотел знать, что будет в конце, потому что так очарование неизвестности разом развеялось бы, однако Эрмей не мог спать, не узнав о сокровенных мотивах мальчишки, готового есть из руки единственной женщины.

— Если все это ради принцессы Фобос, я мог бы…

Гулкий стук оборвал его на полуслове, и Эрмей замолчал, проглатывая слова. Странное чувство накатило волной, стыд сжал горло, но он так и не понял, что именно сделал не так, только вздрогнул всем телом, и пламя рыжей волной мазнуло по каменным стенам, выхватывая блестящую влагу и затаившихся крыс.

— С каких пор ты стал звать госпожу принцессой? — голос Седрика прозвучал совсем тихо, словно бы раздался прямо у него в голове, и Эрмей подошел ближе, почти касаясь пляшущими языками пламени холодной решетки. — И разве не могу я желать чего-нибудь для себя? Того, например, что моей госпоже больше не нужно.

Оскаленные острые зубы блестели в темноте, будто перед Эрмеем в клетке и вправду сидел зверь, а не человек. С тихим писком закопошились наводнившие подвал крысы, сорвалась тяжелая капля, и расползлись круги в чаше с водой. Чары сыпались, точно их сдувал порывистый ветер, тяжелая влага липла к подолу, не давая поднять ногу и отступить, и оттого, наверное, Эрмей все стоял, вглядываясь в глаза чудовища за решеткой. Он пришел сюда, чтобы утолить собственное любопытство, потому что еще немного, и в соседней камере мог бы оказаться он сам, а теперь ноги его намертво прилипли к влажному полу. Умение читать людей, точно открытую книгу, всегда было одним из его излюбленных качеств, и Седрик копался в нем, потрошил и выбрасывал лишнее, будто наевшийся хищник, играющий с остатками трапезы.

Подземелье со статуями находилось совсем рядом, нужно было всего-то преодолеть парочку коридоров, свернув у выхода вглубь и нырнув под лестницу, и Эрмею вдруг показалось, что Седрика посадили сюда в насмешку. Тяжелая металлическая решетка отделяла их друг от друга, блики пламени играли на стенах, и откуда-то снова капало, перебивая копошение крыс. Эрмей развернулся на пятках и вышел прочь, ни на мгновение не задержался у коридора под лестницей и совсем скоро покинул замок, оставив после себя тлеющую лампаду, высвечивающую в темноте отблеск тысячи глаз.

* * *

На ужин должен был прийти отец Коллинза, тот высокий старик, сопровождавший Элион в прошлый раз, и Вилл отчего-то ужасно нервничала. Мама же, напротив, пребывала в приподнятом расположении духа, с самого утра готовила что-то на кухне и ворковала с Коллинзом так громко, что Вилл временами тошнило. Полдня она проторчала у Хай Лин в ресторане, потом зашла в книжный в поисках чего-нибудь занимательного и в конце концов наткнулась на дедушку Мэтта, выгуливающего собаку. О самом Мэтте словно разом забыли и дома, и в школе, никто не искал его, не подключал к делу полицию и детективов, и Вилл все больше думала, что это она, а не все остальные, сходит с ума. Кристалл ее собственного сердца грел пальцы, подбадривая и успокаивая, магия текла внутри огромным потоком, и иногда Вилл даже казалось, что она может все. Взаправду все: начиная от разговора со всяческой техникой и заканчивая сражением с мировым злом. Впрочем, из великого зла у них была только Фобос, сгинувшая сама по себе, и та старуха с костлявыми пальцами, от воспоминаний о которой мурашки расходились по телу. Где искать последнюю, Вилл понятия не имела, и оттого слонялась без дела по городу в надежде найти хоть одну дурацкую зацепку. Хотя никакой зацепки она так и не нашла, вместо этого отыскав высокого старика, появившегося из ниоткуда.

Коллинз, вроде бы, говорил, что его зовут Анатоль, но Вилл, признаться, было плевать. Она не хотела взявшегося из другого мира дедушку, все еще не смирилась с тем, что муж ее матери оказался пришельцем, и оттого подростковая натура ее бунтовала. Заметив появившегося из воздуха человека, Вилл круто развернулась и рванула прочь прежде, чем он подумал бы окликнуть ее, и только у самого дома подумала, что они все равно встретятся, когда он придет. Она не была уверена, что Коллинз сказал отцу точный адрес, и где-то в глубине души ревниво надеялась, что пришелец потеряется по дороге. Провалится в канализационный люк, например, или перейдет дорогу на красный и окажется сбитым машиной. Вилл все еще не хотела никого пускать в их с мамой мирок, но туда уже вклинились Коллинз и ее будущий братик, так что места для какого-то инопланетного дедушки вовсе не оставалось. Тем более что по рассказам Элион он был в свите ее сестры, и нельзя было точно сказать, не замышляет ли он чего. Впрочем, у самой Вилл были тысячи планов, но ни одного нормального человека, который решился бы ее поддержать.

У стражниц был один секрет на пятерых, они хранили общую тайну, но только это, на самом деле, и было якорем, удерживающим их вместе. Вилл с ужасом ждала окончания школы, потому что тогда придет время расстаться, и они разъедутся, разбредутся по миру, променяв волшебство на нормальную жизнь. Да, сейчас у них были магия и приключения, но Тарани все больше отдавалась учебе, вдруг вспомнив о предстоящих экзаменах, Хай Лин помогала родителям в ресторане, а Ирма и Корнелия присматривали за младшими. У всех были сотни дел, они общались в основном мысленно, строили планы и обсуждали Меридиан, в котором Элион нужна была помощь, но никак не находили времени, чтобы собраться всем вместе. Вилл, у которой занятий не было никаких, ходила по гостям и тренировалась на пустырях, все больше ощущая, как ее новое волшебное сердце трепещет от предвкушения.

— А ты быстро бегаешь, — сухой размеренный голос раздался у самого уха, и Вилл вздрогнула, оборачиваясь.

Он стоял у нее за спиной, возвышался, напрочь перекрывая обзор, но оставался достаточно далеко, чтобы Вилл не ощутила вспыхнувшей неприязни. Коллинз тоже не подходил слишком близко, сохраняя дистанцию, и Вилл вдруг подумала, что они похожи просто до ужаса, разве что усов у старика не было и волосы серебрились величественной сединой. Он был величественным весь целиком, будто король из исторических фильмов, и Вилл ощущала неприязненное желание уколоть его побольнее.

— Я занимаюсь плаванием, — буркнула Вилл и снова отвернулась, доставая из кармана ключи.

Она бежала домой со всех ног, а он, кажется, и вовсе не запыхался, оказавшись здесь почти одновременно с ней. Высокая прямая фигура его застыла на лестнице, и Вилл нервно выдохнула, ругая себя за глупость. Более идиотской фразы она сказать попросту не могла, зачем-то ляпнула про плавание, хотя к скорости бега это не имело отношения, и теперь чувствовала, как пылают скрытые волосами уши.

— Тогда у тебя должны быть сильные руки, — голос его прозвучал серьезно, и Вилл зарделась еще сильнее.

Пальцы ее дрожали, и оттого ключ никак не желал попадать в замочную скважину. Вилл все сильнее злилась, бурчала ругательства себе под нос, а он все стоял у нее за спиной и буравил взглядом затылок, больше не говоря ни единого слова. В какой-то момент, когда ключи почти выпали из дрожащих пальцев, Вилл дернула за ручку и приказала двери открыться, и та, повинуясь приказу, слетела с петель. Гулко бухнуло сердце в ушах, и Вилл моргнула, уставившись на дверную ручку, зажатую в пальцах. Старик за ее спиной крепко держал отлетевшую в сторону дверь, а Коллинз застыл прямо напротив Вилл с другой стороны опустевшего дверного проема. Когда их взгляды встретились, Вилл взаправду захотелось провалиться сквозь землю, и темнота вокруг нее вдруг сомкнулась, отрезая звуки и ударяя по голове тяжелыми пыльными запахами.