Белое в белом (гет)

Яркое солнце слепило глаза даже сквозь закрытые веки, забиралось под волосы и обхватывало горячими ладонями шею, точно изо всех сил старалось оставить побольше шрамов. Задернутые некогда тонкие шторы, должно быть, распахнулись из-за порыва теплого ветра и шелестели теперь, поднимая в воздух искристую пыль. Фобос потянулась, размяла затекшие мышцы, но глаз не открыла, оставаясь в сладком неведении. Ощущения были странным: чужое доселе тело оказалось в ее полном распоряжении, и ни одной лишней мысли не блуждало меж ее собственных мыслей. Впору было бы думать, что каким-то чудом Фобос вернулась обратно, вот только чресла ее все еще оставались мужскими, да и комната нисколько не напоминала ее покои. Кроме того, здесь она была не одна, так что и чужое сопение снизу добавляло уверенности, что с хозяином этого тела что-то случилось. Фобос спала на кровати, которую выиграла в бессмысленном споре, а на полу подле развалился земной мальчишка, запоминанием имени которого она себя вовсе не утруждала.

— Ты лунатишь, ты в курсе? — мальчишка заворочался и сел, кряхтя, будто старая дворовая псина.

Солнце до него, должно быть, и вовсе не доставало, светило на одну лишь Фобос, мешая ей спать будто в отместку. Оно выводило узоры на лбу, путалось в волосах и целовало иссохшие белые щеки, но горячие ладони его продолжали удерживать шею, приковывая к единому месту.

— Нет.

Фобос открыла глаза и сощурилась, отворачивая голову. Мальчишка глядел на нее в упор устало и укоризненно, но Фобос не была бы собой, если бы от этого взгляда внутри нее что-то пошевелилось. Каждое утро ей нужно было вставать, чтобы идти в чертову школу, потому что таким был план волшебных девчонок, а она обещала следовать ему и помогать им вызволить Элион. Впрочем, никто из них понятия не имел, куда именно делась ее сестра, а Фобос уже мысленно потирала руки, разрабатывая свой собственный план. Смущало разве что странное молчание Фобоса, обычно слишком упрямого, чтобы заткнуться, когда полагается.

— Ну вот теперь будешь знать, — мальчишка поднялся, почесал живот, отвратительно задрав майку, — все когда-то бывает впервые, но лучше знать о своих недостатках, чем…

— Нет — значит я не луначу, а не нет — я не в курсе, — перебила занудную тираду Фобос и села в кровати, — что именно произошло?

Теперь солнце светило ей прямо в глаза, выжигая сетчатку белыми пятнами, и оттого терновым венцом ползла по вискам головная боль. Лишенное магической силы, это тело стремительно умирало, и запечатанная в ее душе Тень ему ни капли не помогала, только мелькала между пальцев черными искрами. Пока он оставался на Метамуре, общий магический фон, особенно испускаемая Элион сила, поддерживали его состояние, но на Земле магии почти не осталось. Были места, доверху набитые разнообразными чарами, вроде книжного магазина и ресторана одной из стражниц, но Фобос должен был сидеть там безвылазно, чтобы оставаться живым, и тогда от него не было бы решительно никакого проку. Впрочем, сейчас Фобоса не было вовсе, словно осталась от него одна сброшенная змеиная кожа.

Мальчика, успевший дойти до двери, смерил ее недоверчивым взглядом, но спорить не стал, только пожал плечами и выдал все, что думает о ее «королевской заднице, вздумавшей потоптаться по нему посреди ночи». Фобос даже хихикнула, нисколько не оскорбленная, и отвернулась, опуская ноги на разворошенное спальное место. Тело это вставало ночью и смотрело в окно, а затем снова легло, будто ни в чем не бывало, лишившись самой собственной сути, и Фобос, пожалуй, снедало искристое любопытство. Некто забрал с собой настоящего Фобоса, отделил его сущность от тела, и у нее даже были догадки, кому это было под силу. Магия в этом мире работала несколько по-другому, однако подчинялась все тем же законам, вытканным в облаках Кондракара, и сердце его необходимо было не одной ей. Фобос устало поморщилась, приложила ладонь к стеклу, и на мгновение удивленно моргнула, уставившись на длинные тонкие пальцы. Тело ее было мужским, и теперь, когда она оказалась его полноправной хозяйкой, действовать стало проще, вот только странная пустота, сосущая под правым ребром, никак не давала сосредоточиться. Оставалось нечто еще, о чем Фобос решительно позабыла, мелькало, точно кружащая под водой рыбка, игнорирующая сачок, и оттого густой красной болью исходили виски. На нее будто надели ошейник, подобающий правителю обруч, высасывающий силы, и оставалось совсем мало времени, прежде чем она обратится каменной глыбой.

В школе время снова обратилось по кругу, зациклилось и заскрипело вставшими шестеренками. Фобос смотрела на часы над дверью, то и дело бросала взгляды на светловолосую стражницу-подружку несчастной Элион и отсчитывала оставшиеся секунды. До чего — она и сама понятия не имела, только чувствовала, как зарождается в глубинах сознания волшебство, куда более сильное, чем ее собственное. Тень искрила меж пальцев, путалась в волосах и рассыпалась наутек при капельке света, и предвкушение, охватывающее все сильнее, могло лопнуть от простого нелепого звука. Но ни звонок, заставивший школьников подскочить с мест, ни свист тренера на физкультуре, казалось, совсем не работали, и Фобос так и продолжала пусто смотреть, рассевшись на лавке. Она задрала голову к небу и разглядывала проплывающие облака, пока остальные ее временные одноклассники бросали друг другу тяжелый мяч. Что-то происходило, но было это так далеко от нее, что кружилась голова и хотелось ухватиться за протянутую серебристую ниточку, привязанную к кончикам пальцев.

— Филипп!

Пронзительный окрик заставил ее вздрогнуть, но даже так Фобос, не ожидавшая нападения, увернуться от летевшего в нее мяча не успела. Впрочем, никакого вреда она тоже не получила, потому что мяч лопнул, обдав лицо порывом затхлого воздуха, и разлетелся вокруг толстыми лоскутами.

— Боже мой, ты в порядке?! Учитель, Филиппа ударило мячом!

Завизжали девчонки, заохали, будто наседки, и началась дурацкая суматоха, в которой про Фобос, кажется, все решительно позабыли. Большое белое облако умостилось точно над ними, припрятало в тень, и несколько мгновений спустя все пришло в норму, только несколько мелких ребят остались собирать рваные лоскуты. Даже стражницы, переглянувшись между собой, отвернулись, словно ее и вовсе здесь не было, зато липкий пронзительный холод прошел по спине. Затянувший голову терновый венец болезненно сжался, мешая здраво соображать, и Фобос невольно пустила под лавку тень, спасаясь от тошнотворного чувства.

— Боже мой, ты в порядке? — зашептал ей в ухо хриплый старушечий голос, а ладони ее легли на предплечья.

— К твоему сожалению, — Фобос выдохнула, беря себя в руки, и вытянула ноги вперед, — зачем он тебе?

Ведьма за ее спиной захихикала, подняла руки выше, оглаживая плечи, и вцепилась цепкими пальцами в горло. Скрывшееся за облаком солнце больше не слепило глаза, но вместо него шею ее теперь обнимали ледяные ладони старухи. От нее веяло холодной расчетливой силой, смешанной с яростью, и Фобос насмешливо фыркнула, пытаясь найти взглядом кого-то из стражниц. Вот только они сделались будто окутаны мороком, отводящим глаза, потому что рыжая девчонка оглянулась поспешно и отвернулась, точно кто-то дернул ее за волосы. Впрочем, помощь ей совершенно не требовалась, тень мелькала меж пальцев и пряталась возле ног, в то время как беспечная, ослепленная собственной силой старуха подошла слишком близко.

— Он, — старуха провела руками по шее и зарылась пальцами в волосы, — мне не нужен. Я хотела тебя.

Дыхание ее жгло макушку, и оттого отвращение подкатывало тошнотой. Фобос желала сжечь ведьму, а затем окунуться в молочную ванну, чтобы смыть с себя ее отвратительный запах, однако от нее исходил легкий шлейф знакомой силы. Законы магии в этом мире несколько отличались, не существовало всепоглощающего белесого Света, но Элион все равно была яркой каплей, отражающей лучи восходящего солнца. От старухи веяло страхом и силой Элион, заточенной в глубине прозрачного камня, и оттуда же исходил алчущий голод.

— Мне тоже много что нужно, — Фобос откинулась назад, уперлась затылком в старушечью грудь, — как думаешь, кто из нас первым получит желаемое?

Наполненный магической силой кулон оказался у самого ее уха, и Фобос растянула тонкие губы в усмешке. Морок по-прежнему окутывал их, отводил глаза и путался под ногами, и она могла бы стереть его, развязав драку со стражницами, однако разговор еще не был окончен. Обе они, старуха и Фобос, в упор смотрели на рыжую стражницу, и та, казалось, могла почувствовать взгляды. Она беспомощно озиралась, спрашивала у подружек и шептала себе под нос, а тень ластилась к ее ногам, вилась тонкой причудливой плетью и забиралась под кожу ночными кошмарами. Сердце Кондракара оберегало ее, отсекало враждебность, и оттого Фобос терпеливо ждала, подпуская девчонок вплотную к себе. У старухи терпения не было, она потянулась вперед сучковатыми пальцами, раскрыла ладонь прямо под носом у Фобос, и в то же мгновение летящий в сторону мяч оглушительно лопнул. Тень взвилась, расстелилась по земле и впиталась, точно ночная роса, и гнетущая тишина, крадущая звуки, лопнула тоже. Девчонки задергались, нашли взглядами Фобос, и та помахала им ручкой, изображая из себя примерную девочку. Ох да, девочкой она временно не была, но это, однако, нисколько не помешало ей сложить губы сердечком и, томно прикрыв глаза, прошептать «спасите меня».

Все мгновенно пришло в движение: оглушительно лопнул еще один мяч, завизжали девчонки и захохотали мальчишки, а в небе, точно лето разом сменилось на осень, громыхнул яростный гром. Старуха визгливо захохотала, дернула Фобос за волосы, и та едва не свалилась, потеряв на мгновение равновесие. Ярость вспыхнула всего на мгновение, осветила небо пронзительной вспышкой, и ливанул дождь. Боль обняла голову проклятым обручем, Фобос вывернулась, мазнула старуху ногтями по сморщенной коже, и лицо ее вспыхнуло черным трепещущим пламенем. Яркая вспышка снова осветила пришедшую невовремя ночь, но в этот раз это была не природная молния. Обратившаяся рыжая стражница нависла над ними, приказывая не устраивать бесполезные драки, и Фобос едва не подавилась собственным смехом. Она стояла, задрав голову к небу, глядела на трепещущие крылья и нелепый наряд, и никак не могла осознать, отчего столь великая сила выбрала такую бездарность.

* * *

В небесах громыхнуло, белые облака дрогнули, словно случилось землетрясение, и рыжеватые солнечные лучи, пробивающиеся из ниоткуда, ударили в окна. Анна протяжно вздохнула и устремила взгляд в горизонт, отмечая тонкую протяжную линию, расчерчивающую мир на две части. Земля и небо были отделены друг от друга даже в несуществующей Бесконечности, словно отражения водной глади или выставленные друг против друга высокие зеркала, и полоса между ними тоже казалась воображаемой. Ядовитая сила, принесенная ничего не подозревающей маленькой королевой, вилась и бушевала, стучала в облака, точно в двери, силясь отыскать единственный вход, но не видела ничего дальше собственного короткого носа. Стоило вычеркнуть ее, единожды щелкнув пальцами, но прежде Анна хотела вдоволь полюбоваться на расползающиеся круги на воде. Бесконечная скука проигрывала в сравнении с чем угодно, Анна могла похвастаться знанием любых оттенков белого цвета, а на самом краю Бесконечности снова дрожали пушистые облака. О нет, оканчивать представление столько стремительно Анна точно не собиралась, тем более что в обоих мирах-близнецах тоже назревало любопытное действо, и можно было прикинуться занятой, чтобы пустить спектакль на самотек.

— Мне не нравится ход твоих мыслей, — мягкий голос Химериша отразился от стен и взвился под потолок, — ты походишь на него слишком сильно.

Анна не обернулась к нему, продолжая смотреть на брешь в облаках, сквозь которую пробивались рыжие отблески рассветного солнца. Небо будто горело, объятое пламенем, и языки его подступали к ногам, лизали ступни и поджигали подол балахона, заставляя взлететь или рухнуть.

— Я и есть он, — Анна пожала плечами и все-таки обернулась, подозрительно сощурив глаза, — а ты не слишком-то рад знакомству с потомком? Кто она тебе, раз пять или шесть правнучка?

Солнечные лучи проходили мимо нее и отражались от стен, высвечивали вырезанные руны и обращались из рыжего в желтый. Зал светился тонким податливым золотом, как мифический Эльдорадо, и Анна, окончательно развернувшись, склонила голову набок. Химериш парил прямо по центру, и густая тень у него под ногами походила на полустертую ластиком кляксу. Он был чуточку выше обычного, сцепил пальцы в замок впереди, а не за спиной, и лицо казалось и вовсе мальчишеским с яркими искрами в глубине серых глаз.

— У каждого из нас могут быть свои фавориты, — Химериш, копируя ее жест, склонил голову набок, и Анна насмешливо фыркнула.

— Устроим кровопролитную войну между сестрами? — Анна хихикнула, представляя бой двух волшебниц, практически одинаковых в собственной силе, а за спиной у нее стремительно потемнело. — Хотя она, пожалуй, началась и без нас.

Облака посерели, утратив белоснежный блеск, слепящий глаза, сожрали рыжие солнечные лучи и набухли, точно скопили в себе достаточно гнева. Сверкнула золотая молния, разрезала небеса надвое, и замок посреди бесконечности содрогнулся. Туннель, тянущийся от земли и до неба, извился разрубленным надвое дождевым червем, схлопнулся, осыпаясь камнями, и раздался пронзительный визг. Анна покачала головой, вглядываясь в наступающую темноту, сцепила пальцы в замок и отступила на шаг, точно спасаясь от ледяных капель дождя, обрушившегося из облаков. Белая бесконечность напряглась и опала, стряхивая с себя морок, и все снова стало привычным, раздражающе одинаковым и до того белоснежным, что вовсе невозможно смотреть. Свет резанул по глазам, зашуршал одеяниями и водрузился на пьедестал, занимая почетное место в самом низу.

— Ты не собираешься что-то с ней делать? — Люба ворвалась в помещение, с грохотом распахнув тяжелые двери. — Этот постоянный шум мешает мне сконцентрироваться!

За спиной ее толкались еще несколько несчастных обитателей бесконечности, по лицу каждого из которых можно было определить степень его раздражения от одного до пяти. Например, тот, что стоял ближе всех, пылал алым лицом, будто его застукали за сущими непотребствами, а самый дальний от Анны только чуточку скованно улыбался, безуспешно пытаясь вытащить круглую щетку из бороды. Он, пожалуй, готов был заметить, что Люба сейчас создала куда больше шума, но не хотел привлекать к себе слишком много внимания. Анна видела, как он безуспешно прикрывает щетку ладонями и то и дело оглядывается, и оттого мимолетный поток жалости смешался в ней с упрямым ехидством.

Впрочем, Люба оказалась права, пора было действовать, если Анна и впрямь не хотела допустить разрушения Кондракара. Крепость стояла, опираясь тяжелым фундаментом на белые облака, парила среди безразличного ничего, и никакая сила не могла сдвинуть ее, лишив равновесия. Вот только яркое рыжее солнце пробивалось сквозь облака, растекалось по небу, словно желток в разбитой глазунье, и бушевал, предвещая смену погоды, яростный ветер. Тучи не разразились дождем в этот раз, но в воздухе и без того уже летала липкая влага, оседающая на теле чернильными кляксами.

— У тебя ведь есть ученица, — Анна отступила от окна, крутанулась на пятках и переступила расчерчивающий пол солнечный луч, — поручи ей работу.

— Но Орубе!..

Люба вскинулась, шагнула вперед, вплотную подступая к черте, но Химериш остановил ее взмахом ладони. На горизонте сверкнуло, мазнул по макушке ветер, и несколько мгновений спустя гром прокатился по облакам. Белое Ничего шевельнулось, сонно приоткрыло глаза, и Анна сощурилась, коротким движением погладив его по загривку. У Ничего была сила уничтожить миры, а Кондракар держал его на цепи, словно ручную зверушку, и Анна тоже должна была сдерживать его, подчинять и лелеять, потому что однажды ей определенно взбредет в голову уничтожить все разом просто от скуки. Впрочем, Анна готова была отпустить поводок прямо сейчас, потому что раздражение в ее груди, искристое и колючее, напоминающее раскаты весеннего грома, полнилось и то и дело грозило выплеснуться через край. После ее прихода сюда случилось слишком много всего, нити запутались и оборвались, а вытканный тысячелетием гобелен истлел и осыпался пеплом.

— Ты не сможешь опекать ее вечно, — Анна сцепила руки в замок за спиной, сделала еще шаг ближе к Любе, — в конце концов, у нее, в отличие от тебя, нет приговора.

Каждый из них был заперт в крепости Бесконечности, точно в тюрьме, но Орубе оставалась всего лишь маленькой ученицей, кандидаткой на роль принятия силы стражницы. Орубе оставалась живой, сколько бы ни торчала посреди пустоты, сердце ее отчаянно колотилось, Анна слышала его бой в самых отдаленных закоулках и коридорах, и густая горячая зависть пылала в ее груди. Сердце Анны — оружие, средоточие невероятной мощи, которое она однажды вырвала собственными руками, теперь тоже размеренно билось, гоняя по телу холодную кровь, однако и его было решительно недостаточно, чтобы вновь стереть себя из всего сущего.

Гром тяжело прокатился по облакам, и расчерчивающая пол рыжая линия погасла. Люба, должно быть, напрочь позабывшая о собственном наказании, склонила голову и прижала ладонь к месту сердца, развернулась на пятках и зашагала прочь, позабыв закрыть за собой двери. Остальные собравшиеся проводили ее тусклыми взглядами и тоже поспешили вернуться к своим делам, и Анна снова осталась в компании размеренного Химериша, улыбающегося слишком уж снисходительно.

— Люба все еще переживает об исчезновении Аурамеров, — Химериш поджал тонкие губы, покачал головой, но с места не сдвинулся, — не будь с ней слишком строга.

Анна мазнула по нему колючим пронзительным взглядом, протяжно вздохнула, приводя разрозненные мысли в порядок, и вновь устремила свой взор в сторону горизонта. Тяжелые тучи копили липкую влагу, воздух постепенно сгущался, и первые капли, кажется, уже падали на самом краю мироздания.

— Вы сами выдумали себе эти оковы, — голос ее эхом отразился от стен и взвился под высокие своды, — так несите их до окончания времени.

Тревожный полумрак накрыл залу вуалью, запутался в рунах и осел под ногами крупицами пыли. Химериш ничего не ответил, выплыл прочь, не касаясь пола босыми ногами, и Анна осталась один на один с клокочущей яростью, наполняющей сердце. Может быть, думала она, стоило отдать его Вилл по первому зову, спуститься с ней в мир живых и снова исчезнуть, сделавшись мертвенным камнем, но эта рыжая девочка казалась Анне слишком хорошей. Она не заслуживала ожидающую ее участь, обязана была прожить жизнь, не связывая себя напрасными клятвами, чтобы не обратиться однажды в жаждущую мести и силы старуху, готовую уничтожить все ради собственной алчности. Вилл Анне нравилась чисто и бескорыстно, совершенно обыкновенно, как нравятся симпатичные, но не слишком выделяющиеся вещи. Наверное, ее было самую чуточку жаль, потому что зародившаяся внутри магия привела ее к краю обрыва, вот только она же подарила эфемерные крылья. Вилл не жаждала власти, как отчаявшаяся Нерисса, посягнувшая на жизнь лучшей подруги, не хотела заполучить больше и больше сил, уподобившись увядающему цветку. Где-то внутри Вилл никогда не была обыкновенным подростком, но обычная жизнь, от которой она не смогла отказаться, притягивала и манила, словно летающая перед глазами бабочка.

У всех людей были пороки, все они преследовали какие-то свои цели, и Вилл была совершенно такой же, сжимала хрупкое сердце в ладонях и боялась сделать неверный шаг. Анне нравилась алчная Фобос, готовая пожертвовать собственной жизнью ради достижения цели, но цепляющаяся за протянутую соломинку изо всех сил. Нравились жаждущая мести Нерисса, извергающая гром и молнии, но неспособная сдвинуть сдавившее ее сердце проклятие, и Элион, слишком испуганная, чтобы стереть нарисованный поверх собственного лица ослепительный блеск, и застывший в точке саморазрушения Седрик. Анне, пожалуй, просто нравились люди, она смотрела на них сверху вниз с безжалостным любопытством, препарировала, точно лягушек на лабораторном столе, и делала какие-то свои глупые выводы. Анна тонула в белом дыму, проваливалась по пояс в мокрое облако и топталась на месте, бессмысленно всматриваясь в пустоту. Здесь, наверху, не было ничего, за что мог цепляться глаз, и оттого она призывала к себе новых и новых существ, приковывала их невидимыми цепями и запирала входные двери, не позволяя кому-нибудь выбраться. Анна совершенно не помнила, за что себя наказал Кондракар, лишь слышала отдающие эхом слова, размазанные по стенам древними надписями.

Да, пожалуй, Вилл больше всех нравилась Анне, потому что оставалась свободной, не пожелав принимать оковы бескрайней магической силы, но и ее крохотная самозабвенная жадность поселяла в груди искорки смеха. Белая пустота двигалась, однако собирающаяся у самого ее края гроза не приближалась ни на мгновение, так и застыв в точке прямо перед глазами. Анна всматривалась в нее, кажется, целую вечность, пока порыв колючего ветра не прошелся по залу, запутался в волосах и лизнул кончик носа, словно бы верный пес, возвратившийся с долгой прогулки. Густое одиночество припало к щекам и ухватило ладони, прижимая их к мрамору подоконника, и Анна, вздрогнув, вырвала руки. Крутанувшись на пятках, она стремительно удалилась, почти забыла запереть тяжелую дверь и оглянулась лишь напоследок, чтобы увидеть очередную разрезавшую надвое небо желтую молнию.

* * *

Замок Эрмея располагался у самой границы между Меридианом и лесом оборотней почти с самого начала времен. В роду его об этом ходила какая-то древняя мудрая история, но сам Эрмей был не слишком хорошим учеником, а его отец, человек жесткий и скупой на эмоции, и вовсе не интересовался всякими сказками. Он учил сына фехтованию и придворному этикету, громко сетовал об отсутствии у него всяких магических сил, и в остальном не обращал на него никакого внимания. Еще в детстве Эрмей пообещал себе, что будет воспитывать собственного сына иначе, однако в чаяниях своих провалился и вскоре махнул рукой, решив, что мир этот, возведенный на древних костях, и так скоро развалится. Оборотни скалили зубы у самых границ, совершали вылазки в близлежащие к границе деревни и беспорядочно убивали, прощупывая почву. Ее Величество Королева не способна была на решительный шаг, а муж ее вместе со слугами только и делали, что предавались чревоугодию и разврату. Маленькая дочь ее, которую Эрмей видел только однажды, впрочем, имела взгляд острый и решительный, однако ее не допускали даже до обучения, что уж говорить о важных королевских делах. Ее Величество ненавидела бедняжку, потому что из-за той ей предстояло вынести муки беременности еще один раз, а следом за этими муками наверняка шла закономерная смерть.

Детей одного возраста с его сыном в замке Эрмея почти не водилось, а кто был — казались оборванцами и тупицами, недостойными внимания самого сына лорда. Эрмей, признаться, почти всех людей считал оборванцами и тупицами, и оттого проживал жизнь в одиночестве, запершись в кабинете с бумагами, письмами и чернилами. Помимо того Эрмей любил совершать вылазки к границам, прочесывая кромку леса и отстреливая зарвавшихся, ослабленных оборотней. Нормальные из них предпочитали прятаться между деревьев и сверкать глазами в ночи, справедливо полагая, что магия ослабевающей Королевы все еще могла стереть их с лица земли. Одним словом, оборотней и в большинстве своем даже людей Эрмей совершенно терпеть не мог, отгораживаясь высоким терновым забором даже от сына, не оправдавшего ожиданий.

Светловолосого мальчишку, почти изорванного на куски, Эрмей нашел совершенно случайно и случайно же подобрал. Он, признаться, не собирался спасать проклятое отродье, но полумертвый звереныш смотрел на него таким решительным взглядом, какого Эрмей не смог добиться от сына. Измазанными в крови пальцами он хватал его за штанину, шипел нечто совсем неразборчивое и клялся, Эрмей был совершенно уверен, что именно эти слова отчетливо разобрал, что уничтожит их всех. Прежде оборотни смотрели на него зло и испуганно, походили на зверей больше, чем на человека, и в какой-то момент Эрмей задумался, не может ли этот мальчик быть человеком. Проклятым, обращенным в зверя с холодной кожей, змеиными глазами и полными яда клыками, но человеком куда большим, чем окружающие его тупицы и оборванцы. Эрмей не собирался лечить его и воспитывать, лишь приволок в собственный замок и дал имя, подходящее больше для дворового пса. Мальчишка оказался достаточно послушным и впитывал знания, точно губка, так что в какой-то момент Эрмей подарил его юной принцессе, передав в ее хрупкие руки поводок от огромного злобного зверя.

С тех пор в замке Эрмея побывали порядка десятка оборотней, часть из которых он отправлял принцессе, а часть отпускал восвояси, позволяя жить по своему усмотрению. Впрочем, в лес оборотней никто из них не вернулся, вместо этого прибившись к человеческим поселениям либо оставшись там, где их однажды защитили от смерти. Подобрыши мало рассказывали о своих диких сородичах, сколько бы Эрмей ни расспрашивал угрозой и лаской, лишь обсуждали между собой Великого Змея, который однажды придет и наведет в их стае порядок. Большинство из них боялись Седрика, шарахались, стоило только встретиться взглядами, и исходя из того Эрмей сделал вывод, что этого самого змея видели именно в нем. По природе своей оборотни принимали облик различных животных, но обыкновенно это были звери и грызуны. Никогда больше Эрмей не встречал ни единого змея и ни одной паучихи, и немногочисленные сородичи их, выжившие после побега из леса, тоже не встречали подобных существ. Интерес давил его горло, но Эрмей позволял себе ждать, молчаливо наблюдал за развитием событий и все больше убеждался в собственной высокомерной догадке.

Нечто заскрежетало у него под ногами, точно скрипнула о каменный пол стружка металла, и зыбкая тишина наполнилась гулким разнузданным эхом. В подземных темницах было темно, лампада освещала разве что небольшой полукруг впереди, но Эрмей готов был поклясться, что о его присутствии уже ведала каждая обитающая в коридорах мерзкая крыса. С восшествием на престол Ее Величества Элион темницы эти практически перестали использовать, потому что та, как и ее достопочтенная матушка, неспособна была совершать решительных действий, но вот Эрмею пришлось пробираться вниз затемно. Выставить стражу ради одного узника не посчитали необходимой задачей, а может просто забыли, и это сыграло Эрмею на руку, потому что договариваться с отбросами у него не было ни сил, ни желания. Откровенно говоря, больше всего сейчас Эрмей желал вернуться в собственный замок и отгородиться от королевской столицы многими километрами, но Анадин, несносный паршивец, как обычно решил помешать его планам. Впрочем, еще был Седрик, ради которого Эрмей и тащился вниз, однако тот едва ли стал бы рассказывать ему перипетии собственных планов.

Статую, в которую обратилась принцесса, стыдливо убрали ко всем остальным, словно бы так можно было разом стереть ее существование вовсе. Эрмей, завороженный замковыми переходами, однажды спустился в ту залу, но не смог и шага ступить, потому что казалось, что несколько десятков глаз обратились к нему в гневной мольбе. Здесь, в подземных темницах ощущение настигало примерно такое же, будто некто сверлил взглядом затылок, а от тишины звенело в ушах, так что малейшие звуки чудились чужими шагами. Лишенный магии, привидений Эрмей не видел и не мог различить волшебство и собственный страх, цепкой рукой сжимающий грудь, а лестница за его спиной отчего-то казалась теперь непреодолимой преградой. Признаться, Эрмей никогда не был ни примерным отцом, ни верным слугой, так что кто угодно легко мог найти повод посадить его в одну из пустующих камер. Ее Величество Элион все еще не разобралась с собственным королевским правлением, и оставалось лишь ждать, когда полетят головы сторонников предыдущей принцессы.

— Достопочтенный Лорд пришел проведать меня? — голос Седрика шипением разнесся по коридорам, и Эрмей замер, не в силах сразу определить, откуда именно он доносился. — Хотя с каждым следующим заточением гости становятся рангом пониже.

Гулкий смех раздался будто бы отовсюду, и Эрмей протяжно вздохнул, не находя в себе сил препираться с наглым юнцом. Что ж, он знал, в какой именно камере сидел Седрик, однако готов был поиграть на своих нервах еще немного. В конце концов, Анадин в кои-то веки решил познакомить его с женой, так что Эрмей заранее готовился молчать в тряпочку и делать вид, что он не такой отвратительный старый брюзга, какой есть на самом деле. Впрочем, едва ли у него могло получиться состроить из себя любящего папочку, так что готовиться впору было всем остальным, вот только Эрмей, что тоже было вопиющей странностью, отчего-то не мог трезво оценивать степень собственной нетерпимости. Он продолжал вглядываться в темноту, представлял там образ таинственной жены Анадина, и перед глазами ему являлась обратившаяся камнем принцесса. Давно уже Эрмей не жалел, что не смог женить на ней сына, но только теперь он задумался, что могло бы сложиться, поверни события совсем чуточку в другое русло.

— Разве не может старик навестить своего несчастного сына? — Эрмей насмешливо фыркнул, развернулся на пятках и в несколько шагов очутился у нужной камеры.

Седрик сидел на полу, откинувшись на стену спиной, и бледное лицо его в свете единственной тусклой лампады казалось и вовсе прозрачным. Длинные волосы разметались по плечам беспорядочно, на рукавах виднелось несколько темных пятен, а на груди под распахнутой напрочь рубашкой красовалась парочка синяков. Словно бы Седрик, всегда идеально собранный, старательно демонстрировал собственное несчастье или же желал показать оставшуюся внутри звериную сущность, которую Эрмей, сколько бы ни старался, так и не смог вытравить. Он нашел его мальчишкой такого же грязного, замученного до полусмерти, но все еще барахтающегося, готового вцепиться в глотку зубами за единое неверное слово. При принцессе Фобос Седрик изображал из себя верного пса, однако теперь, стоило Ее Высочеству обратиться холодным камнем, он алчно оскалился, готовый вцепиться в кормящую руку.

— И вправду, — Седрик склонил голову набок, и глаза его в свете факела хищно сверкнули, — тебе стоит навестить его, пока есть такая возможность.

Крупная дрожь прошла по спине Эрмея, угроза ввинтилась в затылок, и он почти отступил, вовремя поставив ногу обратно. Седрик наверняка видел каждое его движение, впивался звериным взглядом и зрел прямо насквозь, словно бы в животе Эрмея зияла большая дыра. Анадину стоило оставаться с семьей на Земле, потому что здесь, Эрмей готов был поклясться, голова его слетела бы с плеч быстрее, чем окончатся похороны звериного короля. Седрик вел какую-то одному ему известную партию, не жалел никого и готов был омыть руки кровью и умереть, и Эрмея одолевало совершенно ребяческое любопытство. Он не хотел знать, что будет в конце, потому что так очарование неизвестности разом развеялось бы, однако Эрмей не мог спать, не узнав о сокровенных мотивах мальчишки, готового есть из руки единственной женщины.

— Если все это ради принцессы Фобос, я мог бы…

Гулкий стук оборвал его на полуслове, и Эрмей замолчал, проглатывая слова. Странное чувство накатило волной, стыд сжал горло, но он так и не понял, что именно сделал не так, только вздрогнул всем телом, и пламя рыжей волной мазнуло по каменным стенам, выхватывая блестящую влагу и затаившихся крыс.

— С каких пор ты стал звать госпожу принцессой? — голос Седрика прозвучал совсем тихо, словно бы раздался прямо у него в голове, и Эрмей подошел ближе, почти касаясь пляшущими языками пламени холодной решетки. — И разве не могу я желать чего-нибудь для себя? Того, например, что моей госпоже больше не нужно.

Оскаленные острые зубы блестели в темноте, будто перед Эрмеем в клетке и вправду сидел зверь, а не человек. С тихим писком закопошились наводнившие подвал крысы, сорвалась тяжелая капля, и расползлись круги в чаше с водой. Чары сыпались, точно их сдувал порывистый ветер, тяжелая влага липла к подолу, не давая поднять ногу и отступить, и оттого, наверное, Эрмей все стоял, вглядываясь в глаза чудовища за решеткой. Он пришел сюда, чтобы утолить собственное любопытство, потому что еще немного, и в соседней камере мог бы оказаться он сам, а теперь ноги его намертво прилипли к влажному полу. Умение читать людей, точно открытую книгу, всегда было одним из его излюбленных качеств, и Седрик копался в нем, потрошил и выбрасывал лишнее, будто наевшийся хищник, играющий с остатками трапезы.

Подземелье со статуями находилось совсем рядом, нужно было всего-то преодолеть парочку коридоров, свернув у выхода вглубь и нырнув под лестницу, и Эрмею вдруг показалось, что Седрика посадили сюда в насмешку. Тяжелая металлическая решетка отделяла их друг от друга, блики пламени играли на стенах, и откуда-то снова капало, перебивая копошение крыс. Эрмей развернулся на пятках и вышел прочь, ни на мгновение не задержался у коридора под лестницей и совсем скоро покинул замок, оставив после себя тлеющую лампаду, высвечивающую в темноте отблеск тысячи глаз.

* * *

На ужин должен был прийти отец Коллинза, тот высокий старик, сопровождавший Элион в прошлый раз, и Вилл отчего-то ужасно нервничала. Мама же, напротив, пребывала в приподнятом расположении духа, с самого утра готовила что-то на кухне и ворковала с Коллинзом так громко, что Вилл временами тошнило. Полдня она проторчала у Хай Лин в ресторане, потом зашла в книжный в поисках чего-нибудь занимательного и в конце концов наткнулась на дедушку Мэтта, выгуливающего собаку. О самом Мэтте словно разом забыли и дома, и в школе, никто не искал его, не подключал к делу полицию и детективов, и Вилл все больше думала, что это она, а не все остальные, сходит с ума. Кристалл ее собственного сердца грел пальцы, подбадривая и успокаивая, магия текла внутри огромным потоком, и иногда Вилл даже казалось, что она может все. Взаправду все: начиная от разговора со всяческой техникой и заканчивая сражением с мировым злом. Впрочем, из великого зла у них была только Фобос, сгинувшая сама по себе, и та старуха с костлявыми пальцами, от воспоминаний о которой мурашки расходились по телу. Где искать последнюю, Вилл понятия не имела, и оттого слонялась без дела по городу в надежде найти хоть одну дурацкую зацепку. Хотя никакой зацепки она так и не нашла, вместо этого отыскав высокого старика, появившегося из ниоткуда.

Коллинз, вроде бы, говорил, что его зовут Анатоль, но Вилл, признаться, было плевать. Она не хотела взявшегося из другого мира дедушку, все еще не смирилась с тем, что муж ее матери оказался пришельцем, и оттого подростковая натура ее бунтовала. Заметив появившегося из воздуха человека, Вилл круто развернулась и рванула прочь прежде, чем он подумал бы окликнуть ее, и только у самого дома подумала, что они все равно встретятся, когда он придет. Она не была уверена, что Коллинз сказал отцу точный адрес, и где-то в глубине души ревниво надеялась, что пришелец потеряется по дороге. Провалится в канализационный люк, например, или перейдет дорогу на красный и окажется сбитым машиной. Вилл все еще не хотела никого пускать в их с мамой мирок, но туда уже вклинились Коллинз и ее будущий братик, так что места для какого-то инопланетного дедушки вовсе не оставалось. Тем более что по рассказам Элион он был в свите ее сестры, и нельзя было точно сказать, не замышляет ли он чего. Впрочем, у самой Вилл были тысячи планов, но ни одного нормального человека, который решился бы ее поддержать.

У стражниц был один секрет на пятерых, они хранили общую тайну, но только это, на самом деле, и было якорем, удерживающим их вместе. Вилл с ужасом ждала окончания школы, потому что тогда придет время расстаться, и они разъедутся, разбредутся по миру, променяв волшебство на нормальную жизнь. Да, сейчас у них были магия и приключения, но Тарани все больше отдавалась учебе, вдруг вспомнив о предстоящих экзаменах, Хай Лин помогала родителям в ресторане, а Ирма и Корнелия присматривали за младшими. У всех были сотни дел, они общались в основном мысленно, строили планы и обсуждали Меридиан, в котором Элион нужна была помощь, но никак не находили времени, чтобы собраться всем вместе. Вилл, у которой занятий не было никаких, ходила по гостям и тренировалась на пустырях, все больше ощущая, как ее новое волшебное сердце трепещет от предвкушения.

— А ты быстро бегаешь, — сухой размеренный голос раздался у самого уха, и Вилл вздрогнула, оборачиваясь.

Он стоял у нее за спиной, возвышался, напрочь перекрывая обзор, но оставался достаточно далеко, чтобы Вилл не ощутила вспыхнувшей неприязни. Коллинз тоже не подходил слишком близко, сохраняя дистанцию, и Вилл вдруг подумала, что они похожи просто до ужаса, разве что усов у старика не было и волосы серебрились величественной сединой. Он был величественным весь целиком, будто король из исторических фильмов, и Вилл ощущала неприязненное желание уколоть его побольнее.

— Я занимаюсь плаванием, — буркнула Вилл и снова отвернулась, доставая из кармана ключи.

Она бежала домой со всех ног, а он, кажется, и вовсе не запыхался, оказавшись здесь почти одновременно с ней. Высокая прямая фигура его застыла на лестнице, и Вилл нервно выдохнула, ругая себя за глупость. Более идиотской фразы она сказать попросту не могла, зачем-то ляпнула про плавание, хотя к скорости бега это не имело отношения, и теперь чувствовала, как пылают скрытые волосами уши.

— Тогда у тебя должны быть сильные руки, — голос его прозвучал серьезно, и Вилл зарделась еще сильнее.

Пальцы ее дрожали, и оттого ключ никак не желал попадать в замочную скважину. Вилл все сильнее злилась, бурчала ругательства себе под нос, а он все стоял у нее за спиной и буравил взглядом затылок, больше не говоря ни единого слова. В какой-то момент, когда ключи почти выпали из дрожащих пальцев, Вилл дернула за ручку и приказала двери открыться, и та, повинуясь приказу, слетела с петель. Гулко бухнуло сердце в ушах, и Вилл моргнула, уставившись на дверную ручку, зажатую в пальцах. Старик за ее спиной крепко держал отлетевшую в сторону дверь, а Коллинз застыл прямо напротив Вилл с другой стороны опустевшего дверного проема. Когда их взгляды встретились, Вилл взаправду захотелось провалиться сквозь землю, и темнота вокруг нее вдруг сомкнулась, отрезая звуки и ударяя по голове тяжелыми пыльными запахами.