Нерабочие будни и праздники Уолдена МакНейра, ликвидатора опасных существ. Мантикора. Рождество (джен)

Вернувшись домой, Уолден первым делом снова закрыл камин, а затем взял большой таз, налил туда воды и поставил рядом с мантикорой.

— Пей, красотка, — сказал он — и когда мантикора жадно начала лакать, рискнул коснуться её гривы. Мантикора не выказала никакого недовольства, и Уолден сперва осторожно провёл ладонью по её косматой голове, а затем и почесал её за ухом. Мантикора перестала пить и, обернувшись, посмотрела на Уолдена — и громко заурчала. — Тебя, наверно, надо покормить, — сообразил Уолден. — Пойду я гляну, что есть. Был, вроде, ещё сырой кролик, и кусок ноги оленьей остался.

Он встал — мантикора вдруг тоже поднялась и, обнюхав котят, резво потрусила к выходу. Уолден только двери открыл — сперва из комнаты, а потом и из дома — а после стоял на крыльце и смотрел, как мантикора ходит по двору, разыскивая что-то, и как садится, наконец, и облегчается, и тщательно закапывает мочу и экскременты в снег. А потом она вдруг мягко повалилась на бок и принялась кататься по чистому снегу, обваливаясь в нём с ног до головы — будто купалась, подумал Уолден. Надо шкуры поменять, вспомнил он — те, что вымазаны кровью, осталось теперь только сжечь. В принципе, их, вероятно, тоже можно было бы продать — но он не хотел давать никому даже намёка на то, что может иметь какое-то отношение к родившей мантикоре. Мало ли, где он взял те послед и пузырь — в лесу наткнулся на роженицу и спугнул, к примеру. Или ещё что.

Извалявшись в снегу, мантикора встала, наконец, встряхнулась совершенно по-собачьи, и как-то очень неспешно побрела к дому.

— Ну иди, — сказал Уолден, пропуская её внутрь. — Твои дети там скучают.

Она посмотрела на него, заглянув прямо в глаза, и он почувствовал, как поднялись дыбом все волоски на его теле, начиная с головы и заканчивая пальцами.

— Можешь здесь остаться, — сказал он, сглатывая несуществующую слюну и машинально облизывая сухим языком сухие же губы. — Когда дети подрастут немного, я вас отселю в сарай. Только печку там поставлю.

Мантикора продолжала на него смотреть, а затем свернула хвост кольцом, пряча жало в середине, и направилась в комнату — и, проходя, прижалась боком к ногам Уолдена, обтираясь о них, словно кошка.

А он направился в сарай — за ужином и для неё, и, что уж, для себя. Потому что есть хотелось зверски: он ведь рассчитывал на ужин, а не на то, чтобы изображать из себя Ньюта Скамандера. Интересно, кстати, есть ли у него ручная мантикора?

В ту ночь МакНейру поспать так и не довелось — а утром он, обновив антиаппарационный купол и тщательнейше заперев дом, отправился за дедом. Разговор у них вышел сложным, и не потому что дед потребовал убрать опасную тварь из их дома — нет, он просто сказал, что, пожалуй поживёт пока «на озёрах».

— Сколько ты собрался жить там? — спросил Уолден. — До осени?

— Можно и до осени, — мирно кивнул тот.

Уолден глубоко вздохнул — и начал торговаться.

Хоть МакНейр и был категорически против того, чтобы выселять деда из дома на всё время пребывания у них мантикоры с котятами, он прекрасно понимал, что в этом был смысл. С переселением их в сарай Уолден собирался оградить его чарами, добавив кусок двора и леса — и полагал, что с этого момента дед вполне мог бы вернуться домой. Описание подобных чар уже попадалось ему в книгах, и хотя он сам пока творить их не умел, Уолден не видел ни одной причины тому, чтобы они у него не вышли. И потом, ведь мантикора не останется с ним до осени. Ей всё равно нужно будет сделать укрытие в лесу, а лучше на каком-нибудь острове. На озёрах было много островков, и некоторые из них были достаточно большими для того, чтобы мантикоре с котятами хватило там места.

Но если кто-то узнает… Он ведь совершает преступление — МакНейр это прекрасно осознавал. Причём не одно, и не только как частное лицо. За такое ему светило лет десять Азкабана — если Визенгамот решит сложить все сроки. По-хорошему, он должен был бы поймать эту мантикору и сдать в министерство — или, на худой конец, убить. Там нашли бы применение и ей самой, и её котятам — и, возможно, он бы даже получил одного из них, разумеется, мёртвого — и честно продал бы.

Но его передёргивало от этой мысли. Глупо, да, и очень неразумно, и он первый осудил бы того, кто такое сделал — но ведь он-то знал, что делает. Хотя и понимал, что ровно то же самое говорили себе и другие — те, кого он потом иногда соскребал со стен ошмётками.

Но был ведь и Ньют Скамандер…

Уолден не претендовал ни на его лавры, ни на опытность, ни на эксцентричность, но ведь он же и не собирал зверинец со всего света. Он вообще никого не собирал — эта мантикора сама пришла к нему. Сама! И она давно жила здесь, в их лесах — и ни разу, между прочим, не напала ни на маггла, ни на волшебника.

— Найдём остров, — сказал, наконец, дед. — И печку сделаем — я давно думал. Ты считаешь риск оправданным?

— А куда её? — буркнул Уолден, признавая, разумеется, что дед прав. Бесспорно, так рисковать не стоило. Ни капли. — Их?

— Ну смотри, — дед обхватил подбородок своими мощными узловатыми пальцами и, почесав его, кивнул.

На том и порешили.

Печь в сарае сложили буквально за неделю — и всё время, пока печник там работал, Уолден не отходил от мантикоры ни на шаг. Это стоило ему неоплачиваемых отгулов на работе и язвительных ухмылок и коллег, и Диггори — но это было меньшим из зол. Зато, когда он ходил отпрашиваться, Уолден забрал с работы обе свои сети и пару магических лассо — он их недолюбливал, но в данных обстоятельствах чем больше способов остановить внезапно решившую прогуляться мантикору, не навредив ей, у него было — тем лучше.

Но она, по счастью, не выказывала подобного намерения. Она вообще оказалась очень ответственной матерью: всё время то кормила малышей, то их вылизывала, и отходила разве что на пару минут чтобы поесть, размять лапы да облегчиться. Последнее и представляло для Уолдена наибольшую проблему: делать это в доме мантикора не могла и не хотела, а вот выпускать её на улицу в то время, когда в сарае были люди, он боялся. Но деваться было некуда: она не признавала расписания, и хотя Уолден отгородил кусок заднего двора не только чарами, но и вполне себе реальной изгородью, он всё равно ходил за нею следом, буквально ни на шаг не отступая и не расставаясь на время этих выходов из дома с сетью.

Переселение семейства мантикор (котята, если Уолден правильно определил, родились разнополыми, и пока что брат в размерах и активности ощутимо опережал сестру) в уже утеплённый, тщательно убранный и застеленный шкурами сарай МакНейр приурочил к тому моменту, когда у второго из детёнышей — самочки — открылись глаза, что случилось на десятый день после их рождения. Откладывать было уже некуда: в Отделе на Уолдена смотрели косо, а накануне Диггори прислал ему весьма недвусмысленное письмо о том, что если у мистера МакНейра так много личных и семейных дел, возможно, ему следует отдаться им всецело и не делить время между личной жизнью и службой. Тем более, ехидно добавлял он под конец, в праздники.

То, чего Уолден так боялся и из-за чего так нервничал — переселение — свершилось на удивление спокойно. Единственная заминка вышла с малышнёй: мантикора никак не могла разом захватить обоих, и выбрать, с кого начать, она тоже не могла. В конце концов, сидящий рядом с ней Уолден предложил:

— Давай малышку мне. Понесу прямо перед твоим носом.

Нервно топчущаяся на месте мантикора коротко мяукнула — у неё был неожиданно высокий, почти по-кошачьи, голос, и, хотя мяуканье это Уолден слышал уже не одну сотню раз, привыкнуть к нему он всё равно не мог и каждый раз чуть улыбался, удивляясь: ну ровно кошка же.

В сарае мантикорьему семейству, к вящему облегчению МакНейра, понравилось. Тем более, что к нему Уолден с дедом приделали загон, не крытый, но окружённый прочной каменной стеной, достаточно высокой, чтобы не позволить мантикоре её перепрыгнуть, и набросали туда веток, хвойных и обычных, и навалили побольше снега. Мантикора такой вольер одобрила и, к радости Уолдена, даже определила один из его углов под туалет. И хотя решение было, конечно, временным, оно, по крайней мере, позволяло МакНейру вернуться на работу, где его ждал целый месяц работы без единого выходного дня. Можно было бы, конечно, отказаться, но ему вовсе не хотелось портить отношения с начальством и коллегами, которых сговорчивость Уолдена по поводу внеурочных дежурств весьма смягчила — и вместо недовольного ворчания и косых взглядом он получил дружеские шутки, порой довольно язвительные и острые, но, в целом, вполне доброжелательные.

Ту зиму Уолден помнил плохо: вызовы и бесконечные бумаги, которые следовало непременно заполнять немедленно, перемешались в ней с на глазах растущими котятами и книгами, которые безропотно носил ему Эйвери. Уолден даже спал в сарае — прямо на тех шкурах, рядом с мантикорой и котятами, охотно забиравшимися к нему под бок и порой со сна пытавшимися там же найти сосок и немного перекусить. Спал он поначалу плохо: хотя в книгах по приручению писали, что это — лучший способ «лишить котят природной враждебности к человеку» и что «матери обыкновенно без труда подпускают к себе того, кто вместе с ней присутствовал при рождении её потомства», терять контроль рядом с кровожадной тварью, с лёгкостью способной просто откусить ему башку, уж не говоря о яде, противоядие к которому МакНейр теперь всегда носил в кармане, ему было просто страшно. Однако те же книги настоятельно советовали «проводить с котятами не меньше половины времени их жизни» — а где Уолдену было взять двенадцать свободных часов в сутках, не считая сна и службы? Чем-нибудь одним пришлось пожертвовать — и поскольку отпуска такой длины ему никто бы не дал, оставался сон.

К середине марта дед и Уолден устроили в пещере на одном из крупных — акров в четыреста, если не пятьсот — отдалённых островов гнездо: потеплело, да и котята уже потеряли детский пух и обросли густой и плотной шерстью, ещё довольно светлой по сравнению со взрослой, но не менее жёсткой и тёплой. Но очаг в пещере Уолден всё же сложил — в конце концов, ему-то тоже там ночевать. А в марте на озёрах человеку холодно даже в пещере и даже рядом с тёплыми мантикорами.