КотоМилли (гет)

Они встретились летней ночью, когда она вышла поохотиться на обычных, и посмотреть — на летучих мышей, живших в старой церкви по соседству, а он, спасаясь от бродячих собак, свернул в их двор и отсиживался на старой высокой липе. Матёрый белый с коричневато-серыми полосатыми пятнами котище с подранными ушами и выдранным на передней лапе когтём, он покорил её сразу — и вот так начался их роман. Он стал приходить каждый вечер, терпеливо дожидаясь, покуда она, наконец, выйдет, и с радостью встречая её у двери, принося ей мышек или маленьких птиц. Они гуляли и охотились вместе, а потом играли вместе в траве и вылизывали друг друга, а когда она уходила утром, потому что вот-вот должна была проснуться её дочка, он провожал её, а потом ещё какое-то время сидел или лежал у порога и смотрел на закрывшуюся у него перед носом дверь.

Лето закончилось, и осень в тот год пришла мягкая, что называется, бархатная, и теперь они встречались с ним не только ночью, но и днём, и вместе лежали на солнышке и возились, словно котята.

А потом она поняла, что именно котята у них вскоре и будут.

Котят она родила у себя дома — и, вылизывая последнего, пятого, самого мелкого, белого в таких же, как у отца, пегих пятнах, была впервые за последние годы полностью, совершенно счастлива.

А на следующий день она всё ему рассказала, а потом привела его в дом.

Так начались годы её настоящего счастья — годы жизни рядом с любимым мужчиной, и то, что он был котом, не имело никакого значения — а может, так было даже и лучше. Во входной двери она сделала специальную дверцу, до которой у неё никогда прежде не доходили руки — но то, до чего часто не доходят руки ради себя самой, так легко сделать для тех, кого мы по-настоящему любим.

Её дочка — та, первая, человеческая девочка от человеческого мужчины — как ни странно, поняла и приняла выбор своей кошко-человеческой матери, и порой в шутку называла её избранника папой. Она вообще росла на удивление мудрой и понимающей, её красивая девочка, с самого раннего детства умеющей хранить тайны от своих многочисленных подруг и больше всего на свете мечтавшая стать анимагом.

Порой у них с Миллисентой рождались котята — и она, подрастив их, пристраивала своих малышек и малышей, беззастенчиво пользуясь для этого магическими способностями своей анимагической человеческой ипостаси, чтобы отыскать тех, кто действительно бы полюбил их.

Она ценила каждую минуту своего странного, ни на что не похожего счастья — и единственным, что его отравляло, была мысль о том, насколько человеческий век длиннее кошачьего, и что её любимый был вовсе не юн, когда они с ним встретились.

…Он покинул её весной, когда за окном цвели вишни, под которыми они с ним так любили лежать летом в траве, и, похоронив его, она долго-долго лежала там, на земле, обратившись в маленькую чёрную кошку — потому что взрослая и, что называется, корпулентная женщина средних лет, рыдающая, лёжа под вишнями, вызывает у прохожих немало вопросов, но кому есть дело до делающей то же самое кошки?

Которую на подоконнике кухонного окна ждали два молодых бело-пегих кота, тощих и нескладных, как все подростки.