Мозаика: россыпь драбблов (джен)

Персонажи: Барти Крауч младший, Невилл Лонгботтом

Но по коридору зазвучало знакомое клацанье, ребята обернулись и увидели, что к ним ковыляет профессор Хмури. Все четверо застыли и молча, с некоторым страхом, взирали на учителя, но, когда тот заговорил, голос его рокотал тише и ласковее, чем когда-либо до этого.

— Ничего, сынок, — сказал он Невиллу, — пойдём-ка мы с тобой ко мне в кабинет... Пошли... чайку попьём...

ГП и КО, глава четырнадцатая.

— Чаю?

— Нет, спасибо.

Всё равно сую чашку в трясущиеся руки. Страшно глядеть на меня, мальчик? Бойся — может, так мне не придется смотреть тебе в глаза. Усмешка кривит не мой искореженный рот. Только на это и годен — пугать детей тех, кто приходит ко мне в кошмарных снах.

— Печенье?

Вперился взглядом в исходящий паром носик заварочного чайника и качает головой. Ну и ладно — печенье, оставшееся, видно, от прежнего владельца кабинета, годно разве что крысам на корм, да совам на закуску.

Сидим. Он на краешке стула, где с трудом помещается, я в кресле, и тоже не утонув в глубине — случись выбираться, нужно действовать быстро. Молчим. Мне бы разговор повести, но язык прилип к небу, а Лонгботтом вежливо ждет. Мать его тоже была само радушие. Запустила меня в дом, не слушая лепет о том, что, дескать, аппарировал я неудачно — упал прямо на палочку. Та и переломилась пополам.

Три часа спустя Алиса выгибалась под двойным пыточным, а я ждал: вот-вот у неё позвоночник хрустнет и лопнет. Френк к тому времени шевелиться перестал, даже остаточных судорог как не бывало. Я не выдержал, сбежал на чердак к караулящему Рабастану, пока чета Лестрейнджей развлекалась в гостиной. Рабастан не ругался. Дернул плечом — что с новичка возьмешь? толкнул к слуховому окну, бросил «наблюдай», и пошел вниз. Алиса закричала громче, я заткнул уши, зажмурился… И пропустил появление авроров.

— Слышал, ты гербологией интересуешь?

Быстрый кивок.

— Я вот тоже увлекался.

Удивился, вскинулся и чуть не упал — и в кого такой неуклюжий? Умение сыпать словесной шелухой — это по части Рабастана. Я пойду напрямик, так поступил бы Аластор Хмури, а я теперь хожу, дышу, думаю как он.

— Могу посоветовать пару книг, — снова пялится в чай, остывший и подернувшийся пленкой. Понимаю, отчего не стремится взглянуть в лицо Хмури. Я себя… его в зеркало видеть не могу. Шрамы шевелятся белесыми червями, а волшебное око бешено вращается — поначалу ломило виски от кружения. Потом привык. Ко всему человек способен притерпеться. К Азкабану. К существованию под Imperio. К желанию убить собственного отца — я не говорил Тёмному Лорду, что это стремление нас роднит. Тёмный Лорд выше людей, что ему низменные страсти? Он действует во имя великой цели — достижения бессмертия.

— Вот, — сую под нос «Растения Средиземноморья» — и застенчивость Лонгботтома исчезает мгновенно. Он вцепляется в старый том, как в величайшее сокровище мира. Это тоже талант — искренне любить свое дело. Я ведь не погрешил против истины: учился с остервенением — допрыгнуть бы до стандартов отца! — но учебники по некоторым предметам заучивал наизусть. Гербологию понимал. Не от и до, конечно, но школьный курс, и немного сверх него, знал назубок.

— Спасибо, — шепчет. Странный вышел у нас диалог — фразами и взглядами едва обменялись, а сказали удивительно много. Спрашивай, ребенок, вижу, что хочется.

— Мой отец, — запнулся, сомкнул губы в нить и закончил упавшим голосом: — Он под вашим началом работал.

И куда-то исчезла робость и скованность — глядит прямо, спокойно. Сказать тебе, что я икал от страха, когда Белла — изобретательная Белла, — мучила Алису так, чтобы Френк видел? И он орал, что сделает что угодно, только бы жену отпустили? Нет, тебе фальшивые подвиги подавай — все вы, сироты, одинаковые. Молиться готовы на образ родителей.

Ладно, будем считать, что вина меня загрызла. Отворачиваюсь, чтобы Лонгботтом на рожу Хмури не любовался, и начинаю сочинять.

Мы пропускаем ужин. Лонгботтом всё-таки жует каменное печенье, а мне кусок в горло не лезет. Светлые глаза напротив требуют: ещё. И ещё. И немного больше. Но мне скоро на педсовет — какая учеба важнее этого, Мордред задери меня и Лонгботтома заодно! — и я выпроваживаю его из кабинета. Сурово рявкаю, что вечер воспоминаний окончен, а Лонгботтом моргает, и всё порывается поблагодарить. Не за что говорить «спасибо», ребенок, поверь. А то, что я наплел, прими как правду — тебе это нужно, в самом деле. И мне было нужно. Так давно, что почти не вспомнить.

Но, наконец, он уходит. Я грузно валюсь в кресло, смыкаю веки и размышляю: кто же слепил меня таким — из плоти и крови, но без души?..