Подарок на Рождество (джен)

На фоне царящего вокруг шума звук захлопнувшейся двери звучит как-то жалко. На мгновение мне хочется вернуться и хлопнуть еще раз, чтобы привлечь внимание, чтобы прекратить хаос, но я знаю, что это не поможет, зато окончательно свалит висящий над дверью рождественский венок, который мне лень в очередной раз вешать на место — я так и не починила его после предыдущего падения. После предыдущей ссоры.

Сажусь на диван и зажимаю уши ладонями, но это не помогает. Голоса родителей звучат уже у меня в голове, слишком много их ссор я слышала последнее время, и слишком похожими были обвинения.

Мне хочется знать, кого винить в сложившейся ситуации. Отца? Сестру? Мать? Не имея достаточно жизненного опыта, я блуждаю во тьме в поисках ответа, и, раз за разом не находя его, начинаю винить себя, хотя логика и подсказывает мне, что я не права.

Еще недавно мне казалось, что у меня идеальная жизнь и идеальная семья: любящие родители, милая сестра. А еще мне казалось, что так будет всегда. Что ж, это была первая разбившаяся в этом году иллюзия.

А ведь все было почти как всегда, разве что по пути домой Куинни была чуть более задумчива и молчалива, чем обычно. Сначала я не придала этому особого значения, и только дома, когда мы разбирали вещи, стало понятно, что не все так просто.

— Со мной все хорошо, — громкий голос Куинни заставил меня выронить стопку книг, которую я в этот момент доставала из чемодана.

И, наверное, мне стоило обрадоваться, услышав это, вот только вопроса вслух я точно не задавала.

— Я здорова! — Куинни слегка притопнула ногой то ли от возмущения, то ли пытаясь добавить весомости своим словам. — И я не сумасшедшая!

Ее слова повторяли мои мысли с точностью до интонации — разве что в голове у меня все эти фразы звучали в вопросительной форме.

Я подошла к сестре и, не зная, что еще делать, внимательно всмотрелась в ее лицо, ища свидетельства того, что она меня разыгрывает, но, так и не найдя их и ничего не придумав, схватила ее за руку и потащила на кухню, не слишком беспокоясь, что оставляю синяки на нежной коже.

— О чем она сейчас думает? — я абсолютно невежливо указала на мать пальцем, чего никогда себе не позволяла.

— Что пирог может выйти не таким вкусным, как обычно, потому что не хватило сахара, — на одном дыхании протараторила Куинни и замолчала, глядя то на меня, то на мать широко распахнутыми глазами.

Тогда мы восприняли это как благо, подарок от самой магии, и рождественский ужин в тот вечер был куда веселее наших обычных тихих семейных праздников. Пирог, кстати, вполне удался. Вот только все имеет свою цену.

Звук бьющегося стекла отвлекает меня от мыслей и заставляет поморщиться. Репаро никогда не было моим любимым заклинанием, а за последний месяц окончательно набило оскомину. Крики не становятся тише, и я раздумываю над тем, чтобы наложить на комнату заглушающие чары, но не могу найти в себе сил, чтобы убрать ладони от ушей — или, возможно, я использую это как предлог, постепенно учась обманывать себя. Наверное, так становятся взрослыми?

Пытаясь отвлечься, я подхожу к окну и смотрю на украшенные в честь праздника дома соседей. Я никогда не любила Рождество, не любила всей этой праздничной суеты, пафосных слов, не видела в этом ничего волшебного, и просто скрывалась в комнате с очередной книгой. Вот только сейчас мне не помогает даже это.

Привезенные с собой учебники так и лежат ровной стопкой на том месте, куда я их положила, достав из чемодана. Единственной моей заботой в первые дни после Рождества стала Куинни. Ей то хотелось проверить свой дар, то, наоборот, устав от чужих мыслей, она просила меня почитать что-нибудь вслух или просто как-то отвлечь её, а я не могла ей в этом отказать.

Звуки скандала стихают, и я, наконец, отнимаю руки от ушей, растираю ладони, дыша на успевшие замерзнуть пальцы. Как всегда, я и не заметила этого, пока не попыталась ими пошевелить. От потока теплого воздуха стекло запотевает, и я рисую на нем грустную рожицу, а потом иду к двери на носочках, боясь нарушить хрупкую и такую редкую в последние дни тишину. Дрожащей рукой нажимаю на ручку и аккуратно толкаю, молясь всем известным мне богам, чтобы не скрипнули давно не смазанные петли.

В получившуюся щелочку мне видна лишь часть гостиной, но сейчас и этого достаточно, чтобы оценить масштаб ожидающей меня работы. Присмотревшись, я различаю в ближайшей куче осколков хорошо знакомый с детства синий узор. Кажется, в этот раз мама добралась до праздничного сервиза на двенадцать персон, который всегда доставали, когда к нам приходили гости, и просто по праздникам. Именно он был на столе на последнее Рождество, и я понимаю, что не хочу его восстанавливать, не хочу…

Я не успеваю додумать эту мысль, как прямо передо мной на пол падает очередная тарелка. Звуку бьющегося стекла вторит истеричный голос матери:

— Я всегда знала, что ты…

От неожиданности я захлопываю дверь, все-таки сбрасывая многострадальный венок — и чисто автоматически ловлю его. Скандал начинает снова набирать силу, крики становятся громче, но я уже не прислушиваюсь к словам, я кручу в руках помятое украшение, смотрю на покосившуюся фигурку Санта Клауса с оторванной бородой и в грязной куртке среди полуоблезших веток ели, и сочувствую ему, потому что ощущаю себя точно так же.

* * *

Из приемника на кухне тихо доносится очередная рождественская мелодия, которой подпевает мама. Рядом сидящая Куинни пытается не читать мысли — поэтому она попросила меня не думать. Впрочем, у меня это получается плохо, в голове то и дело возникают заклинания, которые еще надо успеть повторить перед экзаменами, и зелья, которые надо приготовить, но сейчас мне нельзя взять учебник.

С негромким хлопком в камине загорается зеленое пламя, и из него выходит отец. Кивнув ему, я перевожу взгляд обратно на сосредоточенную сестру, которая хмурится каким-то своим — или чужим — мыслям, а потом, резко открыв глаза, заявляет бодрым голосом:

— Мама, а папа тебе изменяет.

В первое мгновение мне кажется, что я что-то не так поняла в словах сестры — хотя, что там можно не так понять? Надеясь, что Куинни все же ошиблась, я перевожу взгляд на отца, но натыкаюсь лишь на ледяную маску. В поисках ответа смотрю на мать. Мне кажется, что она удивлена, расстроена — но, когда она начинает говорить, я понимаю, что это — отчаяние.

— Девочки, идите погуляйте. Нам с вашим папой надо поговорить наедине.

Я резко сажусь на кровати и, вглядываясь в темноту, пытаясь осознать, где я. Потом вспоминаю, что уехала из дома, чтобы провести последние дни каникул в доме у однокурсницы, и выдыхаю. Подтягиваю колени к груди и пытаюсь согреть вечно холодные ноги.

Сколько бы мне ни снился этот сон, он всегда обрывается на одном и том же месте, и там всегда царит холод, будто отвечая настроению всех собравшихся. Мне кажется, что я почти воочию вижу, как бесследно исчезает огонек моей надежды, заглушенный напряженным, вибрирующим, как струна молчанием матери, больше похожим на беззвучный, разрывающий барабанные перепонки отчаянный вопль. Моя надежда гибнет там, на ярко освещенной кухне, разбиваясь о чужую, отстраненную и равнодушную маску, в которую за мгновение превратилось такое родное и знакомое лицо моего отца. Она замерзает под сверкающим ледяной, не по-детски осмысленной яростью взглядом Куинни и даже во сне я точно знаю, что моя жизнь и мой мир никогда уже не станут такими, как прежде.

Раньше, просыпаясь, я чувствовала только бессилие, теперь к нему добавилась еще и ненависть к самой себе — ведь, сбежав к подруге, я бросила свою сестру. Оставила её одну в этом кошмаре, в аду, про который нам рассказывали на уроках маггловедения.

Я собирала вещи и видела ее понимающий взгляд. Конечно, она не могла не знать, что я виню и ее в том числе — наверное, поэтому она и не просилась уехать со мной, хотя ей еще тяжелее. И я прекрасно понимаю, что она сейчас тоже не спит и, наверное, сбивчивым шепотом доверяет секреты родителей плюшевым медведям — теперь лучшим ее друзьям. Только рядом с ними она может быть самой собой. Я тоже слышала этот шепот о том, что отец, оказывается, изменяет матери уже больше пяти лет и давно ищет повод, чтобы расстаться, что мать давно и прекрасно знает о его похождениях, но делала вид, что ничего не происходит, хватаясь за хрупкую иллюзию семьи, которую выстраивала все эти годы. Сквозь злые слезы обиды Куиинни жаловалась, что не понимает, почему винят ее…

А я понимала, вернее, начинала понимать, что правда тоже может разрушать. Наверное, я еще не раз буду возвращаться мыслями к этой ситуации, но тогда я лежала и плакала, слушая, как разбиваются иллюзии.

— Тина? — от прикосновения чужой ладони я вздрагиваю и, повернувшись, пытаюсь сфокусировать взгляд на стоящей рядом подруге. — Опять кошмары?

— Ага, — я киваю и прячу лицо, чтобы она не успела увидеть дорожки слез у меня на щеках. — Скажи, почему нам всегда так хотелось стать взрослыми? — спрашиваю невнятно, не особо рассчитывая получить ответ.

— Потому что быть взрослым означает свободу.

— А еще ответственность, — несколько истеричных смешков сами вылетают из моего рта. Я улыбаюсь, хотя мне хочется плакать дальше.

* * *

Выпускные экзамены оказываются легкими, и я даже не успеваю перенервничать. Я знаю, что все написала правильно и практически не волнуюсь насчет будущего поступления.

С Куинни мы помирились на следующий день после того, как приехали в школу. Ей было тяжело постоянно находиться в окружении кучи людей, и периодически она сбегала ко мне. В отсутствие плюшевых медведей я быстро заняла место поверенного у своей сестры. Со временем я научилась скрывать при ней свои “неправильные” мысли. Я понимаю, что это лицемерие, но уже не могу ничего поделать. У нее нет никого, кроме меня, и я не имею права оттолкнуть ее.

Мне действительно страшно, когда я представляю, что в следующем году она в школу вернется одна, и ей будет не с кем поделиться секретами, но я отгоняю эти мысли, когда она рядом.

Я много лет ждала этого момента, но мне не хочется возвращаться домой, почему-то я не горжусь идеальными оценками и блестящими рекомендациями, не горжусь негласным званием лучшей выпускницы этого года. Все это кажется каким-то неважным и мелочным.

Мои однокурсники обнимаются со своими родителями, принимают поздравления, то и дело с разных сторон вспыхивают колдокамеры. Я ищу в толпе мать, но не нахожу. Наконец, когда основная масса народу расходится, я сама аппарирую домой, крепко держа за руку сестру — и в первый момент мне кажется, что я ошиблась и попала не туда.

Вокруг стоит запустение, в воздухе витает стойкий аромат алкоголя. Я блуждаю взглядом по всем окружающим поверхностям в надежде найти подтверждение тому, что я ошиблась, но вместо этого нахожу все больше знакомых предметов. Старый приемник, моя книга сказок, которая теперь служит подпоркой для стола, знакомая тарелка, на которой все еще можно разглядеть синий узор, несмотря на количество затушенных окурков. Да, тогда я их все-таки восстановила.

— Вы вернулись? — в дверях спальни стоит мама, и я едва узнаю ее в этой постаревшей женщине. — Найдите там себе что-нибудь поесть, — кивает она в сторону кухни и уходит обратно.

Еще раз оглянувшись вокруг, я убеждаюсь, что папиных вещей нет, и взмахом палочки отправляю чемоданы в комнату. Еды на кухне, конечно, не обнаруживается, а денег в кармане едва хватит на пару буханок хлеба, за которыми я и отправляю Куинни.

В наколдованный пакет для мусора отправляются пустые бутылки, а следом, без всякого сожаления, тарелка, превращенная в пепельницу. Под ней оказывается газета, которую я тоже уже хочу выкинуть, но в последний момент останавливаюсь. Она не самая свежая, но я сомневаюсь, что найду что-то более подходящее, поэтому решительно открываю ее на странице с вакансиями. Кажется, взрослая жизнь окажется еще сложнее, чем я себе представляла.