Пленник сфинкса (джен)

Долгое время я провел в странствиях, стараясь убежать от неустанно преследующих призраков, но — тщетно. Они настигали меня повсюду, и я уже перестал различать день с ночью, сон и явь, сам став похож на бестелесную тень, частью мира мёртвых. Сколько времени прошло? Не представляю. Жизнь превратилась в один тошнотворный нескончаемый кошмар, и я мучился каждый миг своего существования. Я не помнил, что было со мной вчера, и не знал, что ожидает завтра, впадая порой в какое-то мертвенное оцепенение, в состоянии которого не видел и не слышал ничего. В сознание меня приводили лишь зловещие голоса преследующих меня духов, всепоглощающий ужас да мурлыкание кота. Зверёк неотступно находился рядом. Его кошачий век оказался долог, неестественно долог! Глядя в бездонные жёлтые глаза, я видел, что он не изменился, не состарился ни на день. Кот по-прежнему охранял меня, и духи были в ярости от его странного заступничества. Постепенно я научился сносно играть на флейте и, переходя от селения к селению, на базарах зарабатывал гроши, развлекая людей и отгоняя толпящихся вокруг меня призраков, жаждущих мести.

Но даже в этом состоянии — не принадлежа ни к миру живых, ни к миру мёртвых — я каждый день вспоминал слова своей несчастной матери, твердящей о том, что призраков можно победить, отдав их вместо себя сфинксу. Но трусость гнала меня прочь, как сухой лист несёт горячим ветром пустыни, и я, хоть и твёрдо решив для себя последовать материнскому совету, как мог, откладывал тот момент, когда ноги мои ступят на землю рядом со сфинксом.

И вот настал тот день, когда я снова вернулся туда, где всё началось, под звезды над пустыней, к разоренной мною гробнице. Несмотря на мучительный страх, меня неудержимо влекло туда, манило, звало непонятное свербящее чувство, и я вернулся. Как убийца на место преступления — проверить, хорошо ли заметены следы, как собака на запах дурной смерти, чтобы вдохнуть её ужас и завыть в тоске... Не знаю, кто или что направляло мой путь, ведь никто из ныне живущих не мог подсказать точное нахождение гробницы. Все, у кого я о ней спрашивал, отмахивались. Люди или не помнили, или не знали о захоронении, или слышали какие-то обрывки легенды.

Я нашел это место сам — тщательно укрытый от чужих глаз проход. Неуверенно пошел туда, — к темнеющему разлому, полузанесённому песком, — и когда моя ладонь коснулась разбитой штукатурки, растрескавшейся от неверных ударов кирки, меня посетило странное чувство.

Дома.

Вздох облегчения слетел с моих губ, словно я долго странствовал, проделал долгий путь и теперь наконец-то ступил на родной порог. Какое странное чувство нежности к этим старым камням, к этому жуткому месту!..

Зачем я пошел внутрь? Кот тёрся о мои ноги, словно хотел помешать переступить через разрушенную кладку, но я не послушался его, вошел в звенящую тишину, и мохнатый спаситель вынужден был следовать за мной. Зачем осматривал коридоры — ревностно, словно проверяя, а не осквернил ли их кто своим присутствием за время моих странствий? Зачем стряхивал пыль с рисунков, заставляя краски играть под светом тусклой лампы? Зачем искал усыпальницу? Не знаю. Казалось, мне здесь был знаком каждый камень, каждая царапина, словно я сам строил это пристанище смерти и сам подгонял камни друг к другу, словно вся моя жизнь прошла в ревностном служении этой усыпальнице и её обитателю...

Знание о том, как пройти по лабиринту коридоров до гроба страшной мумии было так же свежо в моей памяти, как и в первый день. Я помнил все слова незнакомца, вовлёкшего меня в беду, так ясно, словно он произнёс их только вчера, а потому найти тот квадратный зал смог без труда. Он был всё так же тих, пуст и аскетичен. Саркофаг стоял на прежнем месте, на небольшом постаменте, вытесанном из цельного камня, и крышка его была чуть отодвинута.

Обойдя его кругом, я провел ладонью по богато украшенному дереву, удивляясь тому, как гроб хорошо сохранился, и что следов моего вторжения нет. В самом деле, а где царапины от инструментов, с помощью которых взламывались запоры?! Где вмятины от ударов?! Ничего этого не было! Забеспокоившись, я забегал вокруг саркофага, оглядывая пристально деревянные бока, разглаживая украшения... ни царапины! Саркофаг был абсолютно цел!

В ужасе я склонился над ним, отодвинул крышку немного больше, — и волосы на голове зашевелились, — от ледяного страха мне показалось, что кожа натягивается, лопается и отстает от черепа. Саркофаг был абсолютно пуст, сух и чист. В панике ощупывал я ладонями прохладное дерево, стараясь найти хоть что-то от прежнего обитателя гроба, но — тщетно. Ни нитки, ни капли слизи, ни тени запаха разложений. Напрасно уговаривал себя, что тело, вероятно, утащили мародёры, такие же негодяи, как я, чтобы растащить по костям и продать на рынке как амулеты, или шакалы, воспользовавшись тем, что я оставил вход в гробницу открытым.

Нет.

В саркофаге не было ни следа от покойника.

Его внутренняя поверхность была гладкой и еле различимо пахла древесиной и смолой. Масло, которым обычно умащивают мумию, ещё не впиталось в волокна кедра, гроб лишь ожидал своего страшного обитателя, и золотая маска, что должна была украшать лицо покойника... С криком я отпрянул от саркофага, едва не повалившись на пол, потому что в изголовье лежала копия моего собственного лица, отлитая из золота!

Кот яростно шипел, выпуская когти и выгибая горбом спину, выл, глядя на меня прищуренными дикими глазами, прижимал уши, словно я угрожал ему смертью, а я... что я мог? Сидел безмолвно и трясся от ужаса, рассматривая до боли знакомое место.

Затравленно оглядывался я по сторонам, и мой взгляд обнаруживал вещи, которых ранее не замечал — или их не было? Рядом с гробом стоял сосуд с крепко притёртой крышкой, но аромат ощущался явственно — масло. У стены лежала ткань, свёрнутая рулоном — бинты для погребения. Страшный обитатель покинул гробницу, и она была подготовлена для того, чтобы принять нового. Саркофаг ждал меня.

Словно в горячечном бреду, не помня себя, я выскочил прочь из усыпальницы. Без труда мои ноги отыскали обратную дорогу, я не заблудился и не потерялся в лабиринтах, словно ходил по ним бесчисленное количество раз и помнил каждый поворот! Даже звона колокольчика убегающего кота не понадобилось, чтобы найти путь на свободу. Казалось, гробница была заодно с преследующими меня мертвецами, она принимала меня как часть себя... Неужели я всё же медленно схожу с ума?!

Когда я выскочил из разлома на свежий воздух, было уже темно. Где-то рядом жалобно мяукал напуганный кот. Ночь стремительно опускалась на землю, давя синим куполом алую полосу последних лучей солнца, и сфинкс тяжёлой чёрной тенью нависал над норой, занесённой песком, откуда я выполз.

— Это все ты! — в бессильной ярости кричал я, потрясая кулаками и багровея так, что казалось — вот-вот, и меня хватит удар.— Ты обманул меня! Ты заманил меня! Ты хочешь запереть меня в этом гробу как жемчуг в коробке! Хочешь превратить меня в свою игрушку!

Сфинкс хранил молчание, но в последних лучах заката мне почудилось, что его каменные губы дрогнули в издевательской усмешке, слепые пустые глаза загорелись мыслью и небрежно посмотрели на меня, насмешливо щуря запылённые веки.

— Я хочу услышать тебя! — кричал я. — Говори со мной, я знаю, ты можешь! Ты свободен теперь, я сам освободил тебя! Говори со мной! Говори!

— Что ты хочешь, человек? — произнес сфинкс, и его голос предгрозовым раскатом разнесся над пустыней.

Несколько камней с треском отломились от дрогнувшего, как мне показалось, лица сфинкса и упали вниз.

Гул и грохот стояли в ушах, словно я был в горах при обвале.

— Я хочу свободы! — кричал я, позабыв всякое почтение и страх. — Я отдам тебе всех, кто следует за мной, а ты отдай мне мою жизнь и свободу!

— Ты и так отдашь их мне, — пророкотал сфинкс, и у меня холодок пробежал меж лопаток. — Чтобы твои грехи не мучили тебя, ты отдашь мне их все. Но чтобы освободиться от власти того, чей покой ты нарушил, ты должен будешь ответить на мои вопросы.

Словно по чужому злому колдовству, рядом возник мертвец, замотанный в иссечённые временем бинты. Его чёрные глаза смотрели на меня без жалости, весело и зло, он усмехался, и я с ужасом увидел, что он и облик мой принял!

Таким я был когда-то — высоким, полным сил, черноволосым. Теперь же больше походил на тень.

— Ты отнял у меня даже лицо, — прошептал я в отчаянии. — Что же тебе ещё надо?

— Твою жизнь, — ответил зловеще мертвец. — Твою жизнь!

Я снова услышал жуткий грохот горного обвала, в вое ветра он показался мне хохотом каменного палача. Сфинкс хотел снова сыграть в свою любимую игру, и я зарыдал, упав в песок.

Были у меня шансы освободиться? Я не знал. Но я должен был попытаться.

По каменному лицу сфинкса потекла струйка песка, увлекая за собой мелкие острые осколки, перестукивающиеся звонко и весело. Сфинкс издал странный звук, словно всхлипнул или подавил смешок, и его голос, загадывающий мне первую загадку, прозвучал там, наверху, словно шум ветра:

— Есть то, что давно умерло, но мы можем это узреть вживую и сейчас, сегодня. Если животное или человек умер лет сто назад, то мы не сможем сегодня увидеть его живым. Или дерево, сваленное несколько лет назад, — сейчас его нельзя видеть цветущим, живым. А это можно! Что же это?

Вереница мёртвых преследователей уже мерцала серовато-белёсым туманом в темноте, и я, понимая, что не успею догадаться прежде, чем они вцепятся в меня своими холодными руками, взмолился:

— Разреши мне хотя бы подумать, отсрочь миг смерти!

Но сфинкс оставался мёртв и недвижим, мысли и жизнь словно покинули его, и он вновь стал каменным идолом.

Со зловещим клёкотом, словно хищная птица, навалился на меня призрак. Крепкие острые ногти впились в мои плечи, он склонился надо мной, и, казалось, готов был зубами рвать на части, откусывая прямо от лица. Я пробовал бороться, но сил у меня осталось совсем мало. Я отталкивал его, задыхаясь от тлетворного дыхания мертвеца, только снаружи похожего на живого человека. Внутри он был пустым прогнившим трупом, и из разинутого хохочущего рта капал чёрный смердящий яд, отравляя и причиняя жгучую боль.

Кто знает, чем кончился бы наш поединок, эта борьба в песке, если бы не кот.

Он выскочил из темноты, урча, и страшный призрак отпрянул, теперь боясь прикоснуться ко мне и пальцем.

Задыхаясь, без сил я опустился на песок, лаская урчащего спасителя своего. Призраки меня не тронут; но была угроза куда большая, чем они. Загадка сфинкса прозвучала, и если я не отвечу... кто знает, какую кару он придумает?!

Стараясь выровнять дыхание и собраться с мыслями, я закрыл глаза и вынул свою флейту. Вспомнил с тоской о несчастной матери моей, и тень запоздалого раскаяния коснулась души. В детстве мама часто предлагала мне загадки, да только я не помнил и половины из них, а отгадки не помнил ни одной.

Но ведь случалось, что я их отгадывал? Так может, справлюсь и с этой?

Время отдать сфинксу хотя бы одного из моих преследователей пришло. Глупые злобные духи, они знали, чем кончится для них встреча со звуками волшебной флейты, но в своей животной злобе, в неугасающей жажде месте они не могли заставить себя уйти и не делать больше попыток причинить мне зло. Даже наличие стража, который не позволял ко мне прикасаться их туманным рукам, не останавливало. Натыкаясь на невидимую стену, призраки кричали страшными плачущими голосами, бились об неё и не могли пройти.

Они были вправе уйти, убежать прочь, но их желание отомстить было больше страха перед вечным рабством у сфинкса.

Что же... это их выбор.

Губы мои коснулись флейты, пустыня вздрогнула и замерла от пролившегося над её бескрайними песками тонкого прекрасного звука, который в живой, дышащей тишине, словно острый нож, отделил небесный купол от земной тверди. В тишине чуть слышно звякнул колокольчик, кот уселся подле меня, обвив лапы хвостом и щуря довольные золотые глаза.

Словно невидимая рука откинула тёмное покрывало ночного мрака, открыв моему взору неслыханную красоту — бархатный синий небосвод, бесконечно глубокий, страшный до головокружения. Он летел навстречу, и мне казалось, что я падаю в бездну.

Туманной кисеёй протянулась по бесшумно и медленно вращающемуся небу неровная дорожка щедро рассыпанных звезд, словно дым над жилищами богов, колко сверкали холодные крупные одиночные светила. А где-то высоко, в непроглядной темноте, в вечной тени и мраке, шевелились огромные тени далёких тяжёлых планет, словно склоняющиеся над пустыней лица великих богов, разглядывающих песчинку — крохотного человечка, играющего для них прекрасную мелодию на флейте. И не было на свете ничего прекраснее, завораживающе и ужаснее одновременно. Никогда ещё я не ощущал взглядов великих так явно, и никогда не чувствовал себя так ничтожно, как в тот миг, сидя на ладони у бога...

И тогда звёздный туман опустился до самого песка, до тёмной ночной земли, и звёзды сверкали то там, то здесь нестерпимым блеском алмазной крошки. Блестящий клинок пронзительной мелодии распорол черноту ночи, в лицо мне ударил жёсткий свет далёких зарождающихся светил, — раскалённых, кипящих, клокочущих, — расцвечивающий розовыми, сиреневыми, серыми пятнами пустоту.

Я видел, как увлекаемая моей мелодией и кипением новой звезды, уносится в раскалённое нутро серая душа убитого. В ужасе смотрел на то, как в бушующем пламени горит она, осыпаясь прекрасным золотым звёздным дождем, крича и исчезая навечно, и как ярко и остро вспыхивает светило в последний раз...

Жар опалял мое лицо, жёг руки нестерпимо, но у меня не было сил, чтобы оторваться, не смотреть на это пугающее и завораживающее чудо, на миг показанное мне богами.

Вот что ждало всех грешников, мстителей и не упокоенных! Жар звезды и смерть в огне!

Еле-еле я смог прийти в себя. Пустыня по-прежнему была тиха, темна и мертва.

Кот, свернувшись клубком, спал у меня на коленях, призраки исчезли бесследно.

— Звезда, — твёрдо сказал я сфинксу, подняв лицо вверх и всматриваясь в его неподвижные мёртвые глаза. — Ответ на твою загадку — звезда.