In Extremis (джен)

Если бы кто-нибудь спросил Доркас Мэдоуз, что у нее на уме, она не сразу нашлась бы с ответом.

Было ли тогда у них время на досужие размышления? Их война не просто затянулась — она была почти проиграна. Десятки магических семей были вырезаны, а магглорожденных уже даже не пытались сосчитать. С каждым месяцем членов Ордена Феникса становилось всё меньше, тогда как террор Пожирателей Смерти лишь ширился.

У них не было времени, чтобы тратить его впустую. Доркас считала, что все усилия должны быть направлены на борьбу с Врагом, что каждое мгновение следует расходовать с пользой, и оттого бессмысленные, жалкие попытки других радоваться жизни казались ей оскорбительными.

Праздность, слабость, маленькие удовольствия — не более, чем пир во время чумы. Пока кто-то из Ордена играл свадьбы и отмечал рождение сыновей — она хорошо относилась к Поттерам и Лонгботтомам, но была рада, что смогла пропустить их торжества, — гибли люди. Везде. Магглы и маги, жертвы кровавой бойни, устроенной Волдемортом. Зачем, какой толк был продолжать жизнь, если привычный мир вокруг вот-вот обратится в пепелище? Дети требовали заботы и ухода, неустанной защиты, времени, которое следовало потратить на разработку тактических планов, на оборону и наступление. Война не терпит слабости, лишает права на маленькое и глупое личное счастье. Стоило признать, что юные Фрэнк и Джеймс, даже став отцами, продолжали участвовать в рейдах — и за это Доркас их уважала. Эти двое хотя бы понимали, что, если не будут воевать ради своих детей, дело сопротивления погибнет вместе с их семьями.

И никакой Фиделиус не спасет. Ни одного из них. Только не от Темного Лорда.

Кто-то мог бы сказать, что Доркас Мэдоуз слишком мрачно смотрит на реальность. Альбус Дамблдор, которого все они, его воспитанники, по привычке называли директором, твердил, что нужно видеть светлое даже в самый темный час, что именно эта способность отличает их от Пожирателей Смерти. И лишь бесконечное уважение к опыту и мудрости лидера Ордена мешало Доркас опуститься до грубости в ответ на подобные слова.

Когда-то она мыслила так же наивно. Позволила себе расслабиться, поверить в иллюзию, что во время войны нельзя предаваться отчаянию, что нужно радоваться жизни, посещать друзей, надеяться на лучшее и не давать противнику сломить их общий дух.

Ее не оказалось рядом, когда ее семью убивали. Жестоко, мучительно, без всякой пощады — детей и стариков, всех, каждого.

Доркас Медоуз было всего двадцать три, но для нее не существовало больше ничего, кроме мести и чувства вины. Никто в Ордене не сражался с подобной страстью, никто из них не был столь же безрассудным и отчаянным, как она. Самодисциплина, граничащая с самоистязанием, стала чем-то обыденным и совершенно естественным, единственно правильным. Быть может, Мэдоуз и впрямь свихнулась от боли и невозможности изменить прошлое, но, лишь оказываясь в самой гуще сражения, она чувствовала себя живой. Только в борьбе находился смысл, только гибель врагов, только возмездие приносили недолгое удовлетворение. Око за око. Как можно верить в сладкую ложь, как можно тешить себя иллюзией мнимого благополучия, если каждый шаг, каждый проигранный бой, каждая безжалостно уничтоженная семья приближают их к окончательному поражению? Пока ее мягкотелые соратники боролись, чтобы выжить, чтобы продлить хоть на минуту свои жалкие радости, Доркас Мэдоуз жила, чтобы сражаться и мстить.

И лишь иногда ей хотелось, чтобы кто-нибудь просто спросил: «О чем ты думаешь?»

«Я думаю о смерти», — ответила бы Доркас.

Но ее никто не спрашивал.

Доркас вылетела из-под зеленого луча заклинания, даже не стиснув зубы, когда тупая боль от неудачного падения полоснула по ребрам. Камни здесь были острыми, и лишь крепкая куртка и фланелевый жилет уберегли ее от серьезных травм. Темнота мешала рассмотреть хоть что-то дальше, чем в десятке метров, и Доркас ориентировалась на мелькание движущихся объектов да на цвет магических вспышек, чтобы понять, во врага ли она направляла заклинания. Всё просто: если в сумраке полыхало мертвенной зеленью — значит, это был очередной Пожиратель, которого следовало уничтожить.

Члены Ордена Феникса всё еще не опустились до использования Смертельного Проклятия даже во время боевых стычек. И пусть в моменты затишья, когда они возвращались по домам зализывать раны, Доркас считала подобное рыцарское благородство признаком всеобщего скудоумия — сейчас она мысленно благодарила соратников за упрямство, служившее лучшим из возможных ориентиров.

Доркас беззвучно выругалась, перекатившись по острым камням, и укрылась за валуном, давая себе три секунды на анализ и размышление. Эта битва длилась не меньше десяти минут. Вроде бы всего ничего, но для столкновения решительно настроенных группировок магов — время немалое. Потери были с обеих сторон, но считать погибших они будут позже, гораздо позже. Если останется, кому считать.

— Отвлечь! — заорал кто-то со стороны вспышек, в которых не было и намека на смертельную зелень. Поттер, да, точно он: только у него и у Блэка получалось так неуклюже привлекать к себе внимание. — Нам нужно…

— Экспекто Патронум, — сквозь зубы выдохнула Доркас за полсекунды, вызывая огромного светящегося зверя, который по ее указке понесся прямо на противника, игнорируя любые проклятия. Чем кричать понапрасну, лучше бы Поттер сам выпустил своего огромного лося!

Светящийся серебром страж смело пронесся по рядам Пожирателей. Не способный причинить физический вред людям, при желании создателя он мог ослепить не хуже солнечной вспышки. Но, в отличии от нее, Патронуса нельзя было развеять направленной Финитой.

— Экспекто Патронум! — второе воплощение магии на тонких копытах понеслось вперед. Не лось, Доркас. Олень. Лось — у Грюма.

Кроме того, Патронуса можно было поддерживать во время создания других заклинаний.

Доркас успевала выплюнуть несколько заклинаний за раз, не останавливаясь ни на мгновение, то сближаясь с врагом, то отступая. Забавно, но совсем не чистая мощь делала волшебника хорошим боевым магом, вовсе нет. В каждое заклинание Доркас вкладывала лишь каплю силы, не считая того тонкого потока магии, что связывал ее с Патронусом. Гораздо больше труда и концентрации она тратила на то, чтобы уворачиваться, перекатываться и прятаться за любыми объектами, которые могли сойти за временное укрытие, потому она почти всегда попадала в цель, но избегала чужих атак.

Темнело. Было почти полвосьмого, но солнечное затмение уподобляло сумеречный вечер Тасмании самой глубокой ночи. И чем сильнее сгущался мрак, тем меньше времени оставалось у Ордена Феникса, чтобы предотвратить катастрофу.

Рано или поздно кто-то из Пожирателей должен был придумать, как избавиться от назойливого, сбивающего их с толку мельтешения серебристых животных. Только вот… Грянул гром, раскатился по всей округе его рокот — а потом внезапно раздались крики.

Этот придурок, место которому в Мунго, вызвал Адское пламя. Ну конечно, для идеального завершения дня им необходимо было устроить огненную вечеринку! Впрочем, вряд ли это заклинание было прочитано ради одних только Патронусов. Полыхающие пламенем преисподней твари, сотканные из чистого разрушения, летели вперед, разевая клыкастые пасти, поглощая всё на своем пути. Запахло серой и паленым мясом.

Доркас побежала. Прятаться теперь на старом месте стало бы для нее смертным приговором. Дьявольский огонь жил собственной жизнью, пусть вызвавший его Пожиратель и был уже мертв. Мрачное веселье поддерживало дух Доркас, заставляя ее улыбаться даже на бегу. Какая классика иронии! Затмение, зловещий ритуал с жертвоприношениями — и лишь несколько отчаянных храбрецов, стоящих на страже всего людского рода. Разве огненные демоны из Тартара не были здесь как нельзя кстати?

Крики смешались с ревом пламени. Кто-то из Пожирателей малодушно бежал, аппарируя с поля боя. Доркас это было только на руку: она смогла переместиться на тридцать метров вперед, почти прямо за спины противников. В нее полетело лишь одно проклятие, от которого она, ожидавшая атаки, смогла легко уйти. Немногие волшебники были способны на аппарацию во время затяжного сражения, но Доркас была одной из них. Именно поэтому она никогда не тратила все силы без остатка. А гибель Патронуса лишь облегчила концентрацию.

Второй хлопок аппарации раздался в пяти метрах от неё.

— Этим придуркам действительно стоит поучиться у нас! — лающий баритон Блэка возвестил о том, что тот был в прекрасном расположении духа, даже несмотря на долгий бой и гибель нескольких товарищей по Ордену. — Они бегут, как крысы с тонущего корабля!

Хорошо, что Петтигрю его не слышал.

— Блэк, прекрати пустое веселье, — Доркас связала оглушенных Пожирателей и у каждого забрала палочки. — Здесь не было ни одного волшебника из Внутреннего Круга. И они использовали Адское пламя — это всё фанатики, лишь корм для скота. Они должны были задержать нас и этим темным колдовством оповестили всю округу о своем поражении.

А значит, враг уже знал о том, что скоро к их логову приблизятся члены Ордена Феникса. Она ошиблась. Тот Пожиратель не был идиотом. Безумным храбрецом, до смерти верным Волдеморту, — да, но не идиотом.

Раздалось еще четыре хлопка аппарации, но Доркас не стала дожидаться остальных друзей. Она побежала.

— Доркас, что ты… — Блэк замер на мгновение, а потом рванул за ней, выругавшись, как пьяный портовый грузчик.

Рёв пламени приближался. Доркас не нужно было оглядываться, чтобы понять: вызванный темной магией самопожертвования огонь уже заметил их нехитрый маневр. Аппарировать же больше трех раз подряд означало бы проиграть битву целиком — они не смогут противостоять самому Волдеморту, если будут измождены.

Адское пламя не желало утихать. Одержимые нестерпимой жаждой крови чудовища летели за своими жертвами, раздирая землю в клочья и обращая камни в выжженный прах. Доркас слышала, что огонь приостановился лишь там, где остались связанные, оглушенные Пожиратели — и не без удовольствия отметила, что голодное пламя пожирало их не меньше пяти ценнейших секунд.

Но этот пышущий жаром рой последует за ними — снова.

— Аппарируйте! Все, кроме Блэка! — Доркас не была командующей в этом отряде, но сейчас была уверена, что ее приказу подчинятся все. — Мы возьмем Огонь на себя!

— Здесь нет других входов или выходов, Мэд! — Лили всё чаще спотыкалась, но пока удерживала равновесие и бежала, не сбавляя скорости. Доркас краем глаза заметила, что у той был рассечен лоб и кровь залила всё лицо. — А одни вы не спра…

Мерлин, избавь Доркас от чересчур болтливых соратников!

— Пришлем Патронуса! Пошли!

Адский огонь в облике многоголовой гидры зарычал, завизжал так громко и яростно, что Доркас не могла сказать, сколько хлопков аппарации услышала — три или четыре, но она четко видела, что Лили успешно исчезла из пекла.

— Блэк, в собаку! — скомандовала Доркас и в прыжке перекинулась в пятнистую гиену.

Она вовсе не надеялась на крупицы серьезности в мозгах бесшабашного Мародера. Поттера хотя бы женитьба образумила, тогда как Блэку, кажется, война всё еще представлялась смазанным мероприятием с весельем и побоищами. Она могла бы позвать с собой Поттера, только вот его олень был хоть и быстроногим, зато более крупным, а потому особенно уязвимым для чужих заклинаний.

Они бежали так быстро, как только позволяли их лапы. Адреналин плескался в крови, окрыляя, и мозг Доркас работал сейчас так, словно она находилась под действием мощных магических стимуляторов. Адское пламя следовало за ними, рыча и рыдая от темной злобы, и гиена неслась вперед, уже зная не только как сбежать от него, но и как повернуть себе во благо. Решение пришло в тот момент, когда она потребовала у всех, кроме Блэка, аппарировать.

Доркас лишь надеялась, что магии жертвы будет достаточно этому сатанинскому воплощению ненависти, чтобы ее план сработал.

Место для проведения ритуала, которое, по докладам их шпионов, Волдеморт лично создавал по тщательно продуманным схемам, было глубокой пещерой, выдолбленной в камнях магией. Когда Доркас выбежала к месту, откуда несколькими часами ранее члены Ордена увидели проход, она была способна ориентироваться лишь по памяти и по едва узнаваемым в темноте деревьям. Ярчайшие столпы огня, следующие за ними с Блэком по пятам, полностью смазывали картину: ландшафт то освещался оранжево-алым заревом, то полностью тонул во тьме. Если бы не приспособленное к темноте животное зрение, Доркас, скорее всего, совсем бы потеряла чувство направления.

«Какого чёрта ты задумала?! — она буквально хвостом чувствовала незаданный вопрос Блэка, тяжело сопевшего на бегу. — Мы несемся прямо на врага! Нет, мне нравится вести себя как идиот, но я бы хотел знать, зачем ты хочешь нас угробить?!»

Ну, часть его слов Доркас, конечно, додумала, но в каждом сиплом вдохе пса она слышала недоумение. И если бы гиены могли говорить, она бы рявкнула:

«Заткнись и сделай невозможное!»

Со стороны просторного входа в пещеру в их сторону полетели зеленые вспышки Авад. Зря старались: черта с два они попадут в парочку зверей, бегущих от самой преисподней. Лучи заклинаний исчезали в надвигавшейся огненной бездне, и Доркас ухмылялась про себя: более удачного исхода нельзя было и представить.

Авада Кедавра — заклинание, требующее и жажды убийства, и внушительных магических затрат. Лишь Волдеморт был способен использовать Смертельное Проклятие без видимой усталости, но его соратники подобной стойкостью не обладали.

Лишь задержать. Вот для чего против Ордена выставили группу, которая использовала Авады и Адское пламя. Только для того, чтобы ценой жизней выиграть время.

Всего в них с Блэком выпустили шестнадцать убийственных зеленых лучей — и ни один не достиг цели. Доркас уже видела блеск глаз за масками Пожирателей Смерти. Дошло ли до них? Дошло. Одна из темных фигур попыталась наколдовать Бомбарду, но отшатнулась от надвигающейся ярости Адского пламени — и с криком ужаса, забывшись, аппарировала прочь, оставляя на месте ошметки одежды и брызги крови от расщепа.

Доркас напряглась и прыгнула, бросилась мощным гиеньим телом под ноги Пожирателей. Она знала, что Блэк последует ее примеру и сделает то же самое. Она не пыталась кусать тех, кто хотел спастись аппарацией, нет: она лишь сбивала их с ног, создавая сутолоку, мешая большинству устремиться вглубь пещеры.

Десять секунд. Восемь. Шесть… Они побежали снова, не теряя понапрасну ни крупицы времени. Лапы Доркас горели от напряжения, ее хвост, кажется, вот-вот готов был воспламениться на самом деле. Нет, правильно она выбрала Блэка: послушный прилипала, ни капли сомнения даже на краю гибели!

А потом разъяренная гидра из Ада вонзила все свои головы прямо под своды пещеры. Визг пламени слился с дрожью земли — и Доркас оглохла, но продолжила рваться вперед. Возможно, скоро она свалится и погибнет, погребенная под завалом, но, пока лапы могли нести ее, она — бежала.

— Доркас… Из всех самых чокнутых… ты…

Блэк едва мог говорить, то и дело давясь кашлем. Вид у него был так себе, но Доркас считала, что раз он не получил ни одной серьезной царапины, то он чертов везунчик и пусть вообще не жалуется. Ее собственная спина будто горела в сплошной агонии, хотя Адское Пламя, что обрушило пещеру, всего лишь облизнуло ее загривок отдаленным жаром. Доркас даже пока не решалась принять человеческий облик, потому что в зверином переносить боль было гораздо легче.

— Я пробежал… мимо нескольких, — Блэк снова раскашлялся, пытаясь прочистить горло от каменной крошки и пыли, висевшей в воздухе после завала. — Те, кто не аппарировал, или сгорели… или померли здесь.

Он похлопал по камням, на которые опирался спиной, пока переводил дух. Доркас закрыла пасть и понимающе кивнула широкой головой. Им следовало идти дальше, времени совсем не оставалось, но они оба понимали, что им жизненно необходимо было хотя бы минуту посидеть без движения. Да, звериные формы гораздо быстрее и выносливее их подлинных, но… чтобы убегать от ненависти безумной инфернальной сущности?

Доркас глубоко вдохнула, перетирая клыками хрустнувший песок, зажмурилась — и резко превратилась в человека. Крик она подавила с трудом — спину обожгло нестерпимой болью.

— Пора, — прохрипела она, сплевывая густую грязь на землю. — У нас нет права на ошибку. Выдвигаемся, Блэк.

Мгновения отдыха, отпущенные им, подошли к концу. Даже если Доркас больше всего на свете хотелось вернуться в безопасность штаба, подставить ноющую спину опытным рукам колдомедика, а эту смердячую мокрой шерстью псину отправить отмокать в ванной, она не могла позволить себе даже думать о расслаблении. Это могло привести к падению боевого духа, к сбою концентрации и упадку решимости. Сдаться утешительным мыслям всегда легче, чем заставить себя раз за разом подниматься, сжимать кулаки и двигаться дальше, к цели.

К цели, в которую Доркас, на самом-то деле, не слишком верила. Волдеморту нужно было дождаться одного-единственного момента, выдержать тридцать три секунды — и мир был бы обречен. В теории. Так ей говорили. Доркас не смогла заставить себя поверить во всю эту чушь.

— Здесь проход совсем прямой, мы как на ладони, — Блэк поднялся на ноги легким движением человека, полностью готового к любым невзгодам, и двумя невербальными заклинаниями очистил их обоих от следов земли и грязи. — И такой грохот они должны были услышать. Почему никто не пришел?

— Наложи дезиллюминационные чары, Блэк, — Доркас дернула плечом и поморщилась. Боль стягивала кожу на спине, казалось, одежда вплавилась в плоть, и ей пришлось применить обезболивающее заклинание. Каким бы затратными ни было это колдовство, она не могла рисковать подвижностью в бою. — Возможно, засада. Или они слишком заняты в главном зале.

Несколько секунд ее спутник молчал, если не считать шепота слов заклинаний. Но даже такую относительную тишину он сохранял недолго, к сожалению:

— Так каков наш план?

Доркас не ответила, только жестом велела помолчать и двинулась дальше по коридору, держа палочку наготове. Она молила Мерлина, чтобы Блэк не задавал вопросов еще хотя бы минуту: ей нужно было тщательно подумать. Да, они разнесли выход и убили всех оставленных на страже противников, но штурм вовсе не завершился, и уж тем более он не завершился успехом. Не имело значения, верила ли Доркас в силу темных ритуалов, но факт оставался фактом: Волдеморт держал в этих подземельях больше ста живых душ и собирался убить их в течение тридцати трех секунд, когда Луна закроет Солнце, образуя кольцеобразное затмение.

Если бы Доркас Мэдоуз верила, что некий темный ритуал с жертвоприношениями в момент затмения действительно мог наделить сверхсилой, которой так страшились ее собратья, она бы разработала совсем иной план действий. Поддержал бы ее в таком случае разве что Грюм, потому что он был единственным решительно настроенным на победу ублюдком во всем Ордене. Так вот, верь Доркас, что этот изобретательный ритуал мог бы даровать Волдеморту безоговорочную Победу, она бы не стала искать окольных путей, она не стала бы спасать заложников. Доркас сама уничтожила бы незаменимый ресурс, эту обреченную сотню, лишая Волдеморта возможности провести ритуал так, как должно. Всё же спасти толпу людей куда сложнее, чем истребить, а на войне главное — лишить противника самого шанса на победу…

Но Доркас не верила. И у нее были на то веские причины.

— У нас нет плана, — она старалась сохранять ровный тон. Блэка необходимо было тщательно контролировать, потому что дай ему волю — и он сорвет абсолютно любую операцию. Война — одно большое яркое мероприятие, так? Для него, но не для нее. — Вот тебе две идеи. Если мы находим камеры заключенных, ты остаешься с ними и пытаешься спасти их жизни, я же иду вперед. Если мы никого не находим, то встречаем Волдеморта и его дружков, после чего деремся, как в последний раз. Оба плана могут нас убить. Как тебе?

Блэк не рассмеялся, но едва слышно захрипел, с трудом подавляя смех. Доркас тоже невольно улыбнулась одним уголком губ, ощутив собственную ухмылку озлобленным кривым оскалом.

— Сегодня плохой день для смерти, крошка! — кажется, он процитировал строку из какой-то маггловской песни. — Будь по-твоему, Мэдоуз. Но помни, что мы обещали позвать на вечеринку осталь…

— Тихо.

Блэк заткнулся. Может, Доркас его недооценивала. Даже тяжелое дыхание прекратилось, и если бы она не знала, что он находится всего в нескольких шагах от нее, вряд ли смогла бы обнаружить его присутствие. Хорош, даже если для него это лишь игра…

Не важно. Важным сейчас был крик — высокий, протяжный, полный дикой, душераздирающей боли. Так мог кричать лишь тот, кто безостановочно и бесповоротно терял свою жизнь.

Внутренности Доркас будто заледенели, но и это не имело никакого значения. Она сорвалась с места, позабыв о возможных препятствиях. У них не было часов, у них не было ни секунды на то, чтобы наколдовать заклинание времени, но этот крик, преисполненный отчаяния, в котором явственно слышалось осознание неизбежного рока, вернее любых стрелок сообщал, что час настал, и подстегивал лучше любого пыточного проклятия.

Когда-то давно Доркас то ли прочла, то ли услышала, что собственные страдания учат человека способности принимать чужое горе гораздо ближе к сердцу, наделяют тонкостью восприятия. Ложь, абсолютная и безоговорочная: плевать ей было, что кто-то там умирал, даже если смерть этого человека — волшебника ли, маггла — была мучительной.

Лишь одна мысль билась в сознании Доркас: она провалилась. Прямо сейчас, именно в это мгновение. Она позволила врагу почувствовать, что он победил, и тем самым она, Доркас, провалила всё дело, верно?..

Как бы не так! Ярость загорелась в ее груди, вырывая из внутренностей приглушенный рык. Тридцать три. Ровно столько секунд должно длиться затмение, и, если Волдеморт начал убивать, отсчет стартовал. Не важно, верила ли Доркас в силу ритуала: она доберется до этого ублюдка раньше, чем он сгубит сотню душ в огне своего безумия. Не ради людей, о нет. Только ради того, чтобы он, ее ненавистный враг, не получил желаемого.

Она доберется до него. Улыбка на лице Доркас исказилась в оскал, она знала это, будто могла выйти из тела и увидеть себя со стороны. Всего лишь тридцать секунд — и планы Волдеморта пойдут крахом! Ей будет этого достаточно.

Людей пусть спасает Сириус Блэк. Вот у кого сердце всегда впереди мозга. Он ведь не подводил ее прежде — не подведет и теперь. Время замедлилось, когда они ворвались в зал, освещенный магическими огнями и кровавыми отблесками ритуальных инструментов. Седьмая секунда… Доркас не видела ни поднимающих палочки Пожирателей, ни запертых в клетках пленников, ни сияющий след Патронуса Блэка. Она видела лишь свою мишень — и была готова убить и умереть. Восьмая секунда…

И мир замер.

Ритуалы. Темная магия. Жертвоприношения. Самый быстрый способ обрести силу. Самый простой способ уничтожить своего врага. А еще…

Самый ненадежный и опасный путь для глупца, решившего воспользоваться темной магией для увеличения собственного могущества.

Когда на предпоследнем собрании Ордена Феникса им сообщили, что Волдеморт планирует в момент затмения принести в жертву кровавой магии сотню человек, магов и магглов, чтобы обрести некую «власть над жизнью и смертью», Доркас едва не рассмеялась, как над весьма удачной шуткой, сказанной во время дружеской посиделки. Улыбки она не сдержала, даже хмыкнула — и была всерьез удивлена, что никто из ее коллег не развеселился вместе с ней. Никто. Хотя все присутствующие считались опытными волшебниками, побывали во многих сражениях и должны были знать, что подобный ритуал скорее убьет Темного Лорда, чем наделит его Силой, а всё равно — ни следа веселья.

— Бред, — Доркас даже не стала скрывать пренебрежения. — Беспросветный лихорадочный бред. Волдеморт и раньше казался немного сумасшедшим, но такие идеи говорят только о растущем скудоумии!

— Это темная магия, и мы понятия не имеем, что нас ждет! Лучше позволить этому психопату погубить сотню людей и стать еще сильнее?

Доркас поперхнулась воздухом и закашлялась. Она не владела парселтангом, но зашипела не хуже гадюки, пусть и бессловесно — так велико было ее возмущение. Ее же не могут окружать круглые идиоты? Она знала этих ребят долгие месяцы, а некоторых даже еще со школы!

Будто бы магия кровавой жертвы… да пикси подери эту магию! Должен же быть в их головах хотя бы призрак элементарной логики? Или они поголовно имели Троллей по астрологии? Гоблинова отрыжка, да затмения происходят постоянно! Если бы этот ритуал, в чем бы ни заключался процесс, работал хотя бы частично так, как описано, то любой темный маг, едва заслышав о нем, бросился бы при первом удобном случае вырезать людей толпами!

Ну и пусть Волдеморт пожнет то, что посеет. Если он настолько глуп, чтобы так стремиться к смерти, кто они такие, чтобы его останавливать?

— Это означает, — раздался негромкий, но серьезный голос директора Дамблдора, — что было похищено множество людей. Все они находятся в серьезной опасности и нуждаются в помощи.

Ах, да. Люди. Точно. Она совсем забыла об этой стороне проклятого ритуала… О главном, на секундочку, вопросе всей этой войны. О людях, которые становились жертвами безумия и тщеславия Волдеморта. Разве не был Орден Феникса создан именно для этого? Чтобы защищать невинных. Искать способ остановить чудовище, угрожающее всему живому на земле. Не позволить Волдеморту терроризировать их мир. Почему же Доркас забыла об этом?..

То, что происходило дальше под сводами искусственно созданной пещеры, запечатлелось в памяти Доркас смазанными пятнами мыслей и ощущений на холсте холодной сосредоточенности. Она увидела отблеск Патронуса Блэка, посланного сопроводить Лили и товарищей сюда, но это было последним обычным воспоминанием, прежде чем ее сознание сковало ледяной концентрацией боя.

Вспышки заклинаний. Стоны и крики людей, спасти которых Доркас не успела — и не то чтобы, право слово, она так сильно об этом сокрушалась. Десятки людей. Больше сотни. Как Волдеморт намеревался вырезать столько народу за те тридцать три секунды, что длилось кольцевое затмение? Смертельным проклятием поодиночке? Или для ритуала специально создавалось заклинание массового поражения? Доркас хотела бы знать.

Слепящая боль пронзила левое плечо, словно метко брошенный нож. Что? Почему не Смертельное Проклятие, почему именно огненные заклинания и сглазы, но ничего, что могло бы убить ее на месте? Вывод напрашивался сам собой, и сам Волдеморт поспешил подтвердить его.

— Только посмейте убить их, идиоты! — голос его прогремел по ритуальному залу, переполненный ненавистью и злобой.

Задержать, не уничтожить. Решение нашлось интуитивно, будто она всегда знала правильный ответ. Если нельзя было убивать их противникам, то Доркас — могла. Могла действовать так, как Темный Лорд запретил своим приспешникам. Он не был милосерден, у него наверняка была причина сдерживаться, и если так — она воспользуется этим!

Доркас не мешкала. Где-то неподалеку сверкали вспышки аппарации всё прибывающих членов Ордена, но ее внимание было сосредоточено лишь на одной-единственной цели. Время словно остановилось в тот момент, когда она осознала, что должна была совершить. Остановить врага. Любой ценой.

— Авада Кедавра!

Она даже не взглянула на того, кто стал жертвой ее жгучего желания убивать. Ненависть и злоба, торжество внутри нее слились в эти два слова, которых она прежде не произносила — и никогда до сей минуты не испытывала она подобного обжигающего ликования! Ее нутро будто затопило белым восторгом: на одного ублюдка стало меньше!

Но Доркас не успела насладиться победой: чистая агония разорвала ее пополам и стала последним сохранившимся воспоминанием от четвертого февраля тысяча девятьсот восемьдесят первого года.

Душа.

По словам тех волшебников, что составляли список запрещенных заклинаний, Три Непростительных влияли непосредственно на душу волшебника. Но существовала ли она, эта самая душа? Да, маги могли видеть призраков, но об их природе многие столетия шли дебаты, и большинство ученых склонялось к идее, что это были всего лишь слепки личностей, сохранившиеся после смерти владельцев, как сохранились изуродованные ужасом фигуры жителей Помпеи. Призраки не были способны учиться и познавать новое, застрявшие во времени, искусственные… бездушные?

Да, использование Трех Непростительных считалось не только противозаконным, но и абсолютно неприемлемым. Тем, что увечило «душу». Конечно, та же Бомбарда, неосторожно направленная мимо цели, была способна разорвать на куски и уничтожить, но только Смертельное Проклятие убивало наверняка, без исключений, без шанса выжить. Подтвержденное, чистое намерение, искреннее желание поработить, убить или причинить боль — вот, что отличало Непростительные от остальных заклинаний, которые пусть и были способны принести неимоверный ущерб, но всё же не могли его гарантировать.

Успешное применение Непростительного заклятия говорило о том, что в «душе» волшебника было достаточно решимости изувечить того, на кого он направлял свою палочку. Полное подчинение. Само воплощение боли. Мгновенная смерть. Не важно, сколько раз волшебник кричит формулу заклинания: если в нем не хватает силы эмоций, нет решимости исполнить колдовство, оно просто-напросто не сработает. Останется лишь бессмысленным слогом на языке.

Вот почему на суде одного факта успешного применения одного из Трех было достаточно, чтобы получить пожизненный срок в Азкабане. Вот почему Бартемиус Крауч так долго сражался за право использования Непростительных службой аврората. Потому что такое право — и каждый образованный волшебник это понимал — подтверждало готовность идти до конца. Открытое признание войны до победного. Признание того, что служащие аврората, те, кто защищали закон и порядок, те, кто хранили их родной дом, магическую Англию, были готовы на всё, чтобы противостоять угрозе Волдеморта.

Доркас знала, что в ней достаточно стремления, чтобы использовать Непростительные. Она не была уверена насчет заклятия подчинения, скорее, потому что просто не могла представить ситуацию, в которой оно могло пригодиться, но уж в том, что она обладала достаточным желанием причинить боль или убить… в этом сомнений не было.

Значило ли это, что она непоправимо изувечила свою «душу»? И что именно калечило моральный облик человека: сама темная магия — или же злое намерение, осознанное и исполненное? Второе являлось последствием первой, или же магия действительно была лишь нейтральным инструментом, в то время как каждый человек сам становился мерилом внутренней добродетели?

Доркас не знала, во что верить предпочтительней. С одной стороны, если человек самостоятельно определял степень своей вины, это подтвердило бы теорию, согласно которой темные заклинания — лишь один из аспектов магии, пусть во многом и противоречащий современному пониманию гуманизма. Та же кровавая магия по сути изначально являлась самопожертвованием. Что могло быть благороднее, чем готовность поступиться своей жизнью ради высшей цели? Но кому-то было мало собственной крови — и тогда стали жертвовать чужую… С другой стороны, мысль о том, что некая кармическая расплата всё же существовала, что у человека действительно была душа, которая страдала из-за использования Непростительных, пусть и пугала, но в то же время приносила мрачное удовлетворение. Вряд ли все те чудовища, что пытали, калечили и убивали людей, могли раскаяться сами по себе. Они должны были понести наказание. И даже если бы это означало, что и Доркас теперь изуродована тьмой, разве это не было справедливой платой за ее решительность?

Она не думала о расплате, когда выкрикивала Смертельное Проклятие. Ее единственной мыслью было остановить врага, нанести ему как можно больший урон. Доркас не испытывала сомнений: она исполняла свой долг. На самом деле ее больше беспокоило, что прерванный ритуал мог навредить сразу многим людям, среди которых были ее друзья и товарищи. Или же обратиться против Волдеморта, и это было бы для них наилучшим исходом!

Если бы Доркас знала о цене, которую ей предстояло заплатить за поспешность… что ж, она бы заплатила ее еще раз.

Очнувшись, она ощущала себя, будто была мертва.

— Она поправится?.. Ведь поправится? — спасибо, Лили. Ты всегда так заботлива.

Доркас стиснула зубы и открыла глаза. Плевать на сильнейшее недомогание. Она не позволит жалеть себя!

— Ты еще расплачься, Лили, — голос был хриплым, сухим, совсем чужим. Доркас закашлялась надрывно, до зеленых кругов перед глазами и попыталась сесть. — Я не умираю, как видишь. Что произошло?

На нее уставился десяток широко раскрытых глаз взволнованных и перепуганных товарищей. Они что, смели оплакивать ее?.. Доркас позволила себе казаться настолько жалкой?

— Мэд… — Лили поперхнулась воздухом, шумно вдохнула, покачала головой, всем своим видом выражая неуверенность и тревогу. — Но ты ум-умерла.

Что?

— П-прости, но это правда. Ты была м-мертва, и…

Доркас никогда не слышала, чтобы Лили заикалась. Да, та была миловидной рыжей девчушкой, на красоте которой совсем не сказались ни беременность, ни роды. Смелая, яркая, прелестная Лили, которая не стеснялась в компании друзей раскрываться и показывать самые нежные, чуткие стороны души. Но никогда она не была такой бледной, как сейчас. Никогда прежде на ее лице не отражалось столь сильного страха. Нет, даже не страха — откровенного ужаса!

— Мертва, значит? — Доркас хмыкнула недоверчиво, отгоняя мысль, что она и впрямь ощущала себя полусгнившим инферналом. — Те мертвые, что обладают плотью, не владеют речью, моя дорогая. Твои слова меня заинтриговали. Что произошло? Говорите.

Лили слишком беспокоилась о ней, чтобы Доркас действительно поверила, что успела побывать вне мира живых. О покойниках не спрашивают, поправятся ли они, потому что смерть — та болезнь, от которой не существует лекарства.

Пробелы в ее памяти поспешили заполнить те, кого она, пожалуй, могла назвать друзьями. Ритуал был нарушен благодаря ее метко брошенному смертельному заклинанию, это правда. Из рассказа товарищей и своих смазанных воспоминаний Доркас с трудом восстановила картину произошедшего: губительная энергия, сконцентрированная в руках врага, вышла из-под его контроля и ударила по каждому, кто смел вмешаться в процесс древнейшего колдовства. По сбивчивым, взволнованным словам Поттера и Блэка выходило, что Волдеморта едва ли не разорвало на куски, но тот выжил, даже несмотря на пронзившие его потоки магии колоссальной силы, оставшись изуродованным и превращенным в нечто, больше похожее на живого мертвеца. Доркас же…

— Когда мы забрали тебя оттуда, ты была мертва, — Лили уже успокоилась, но руки ее дрожали, как бы она ни пыталась этого скрыть. — Ты не дышала, твое сердце не билось. А потом ты взяла — и ожила! Понимаешь? Ожила! Прошло около часа, Мэд!

— Не вижу ничего странного, — Дорказ раздраженно передернула плечами. Сейчас она с трудом сдерживала тошноту. В воздухе витал отчетливый сладковатый запах разложения. — Я нарушила процесс создания мощнейшего заклинания. Ритуальная магия не зря считается одной из самых сложных. Это могло отразиться на мне десятком любых, куда менее благоприятных способов.

И смерть, окончательная и бесповоротная, не была худшим из них. Пусть Доркас не подавала вида, но на самом деле ее так называемое «воскрешение» и впрямь далеко выходило за рамки обыденного. Но разве могла она заставлять Лили беспокоиться еще сильнее? Она была молодой матерью, ей нельзя было волноваться слишком много. Ха-ха-ха! Что там раньше Доркас твердила себе о тихом семейном счастье посреди пепелища войны?..

Что-то изменилось в ней. В этот момент Доркас еще не могла сказать наверняка, что именно, но тело ощущалось слишком легким, чужим, будто и не принадлежало ей вовсе. Ее друзья волновались, но она ощущала лишь раздражение и хотела как можно скорее остаться в одиночестве и покое. Звуки их голосов неприятно задевали, разжигая глубоко внутри тонкий огонек злости: они тратят бесценное время на жалость вместо того, чтобы действовать. Стоило ей узнать, что она смогла остановить Волдеморта — а она смогла: тот успел лишить жизни лишь двадцать семь жертв — как она полностью потеряла интерес к произошедшему в Тасмании. Возможно, Доркас просто слишком сильно устала. Или, может быть, она действительно умерла, ведь было использовано Непростительное, искалечившее ее душу, не так ли? Вот она и лишилась части себя, единожды в жизни применив Смертельное Проклятие.

Доркас не ощущала себя сломленной из-за того, что часть мощи прерванного ритуала тяжело прошлась по ней. Она не сломалась даже после гибели семьи — не было ни слез, ни истерик. Просто именно тогда Доркас по-настоящему осознала свое предназначение. Жажда мести и глубоко сокрытая печать позора, стыд и вина гнали ее вперед — и ничто более не имело значения. И это не было признаком сломленности, вовсе нет. В тот скорбный день, верила Доркас, она преобразилась и стала той, до кого Волдеморт никогда за всю свою никчемную жизнь не сможет возвыситься. Она выковала себя из железа и льда, отринув слабость плоти и чувство боли.

Дамблдор неизменно твердил Доркас, что в ней есть свет, доброта, стремление защищать. Она могла бесконечно уважать директора, но слова мудрого старца не соответствовали действительности. Доркас вовсе не была хорошим человеком, как не была она и ни доброй, ни сострадательной. На самом деле Доркас и сама не знала, почему поступает именно так, как поступала, будто бы всё, что вело ее вперед: каждое действие, каждый шаг и каждое ее решение — бездумно происходили из одной только потаенной, глубинной ярости.

Смерть в очередной раз лишь слегка коснулась ее, но прошла мимо. Еще одна причина злиться, еще одна причина каждый день мучительно искать повод и оправдание для того, чтобы утром подняться с постели и продолжить сражаться, даже если холод и кислотное раздражение наполняют ее легкие.

А потом, несколько месяцев спустя, она впервые увидела Жнеца.

Почему Пожиратели так любили нападать на семьи волшебников именно по ночам? Почему не днем? Хоть бы какое-то разнообразие! Доркас уже и забыла, когда с таким режимом в последний раз видела солнечный свет.

— Конфринго! — она не посмотрела, достигло ли ее взрывное заклинание цели, бросаясь за ближайшее дерево. Вспышка окрасила рощу желтым отсветом пламени, трава волной примялась от ударной волны, а в воздух взлетел взрытый булыжник мостовой.

Ей не нужно было смотреть, чтобы оценить результат. Больше в этом не было необходимости: она всегда, всегда знала правильную последовательность…

— Ты сегодня какая-то нерасторопная, Мэд! — Лили улыбалась, подшучивая над ней после сражения. В эту ночь ей повезло не получить ни единой царапины, а потому она улыбалась, напоминая маленькое рассветное солнце. — Всего двоих одолела! Джеймс совсем заврался, что ты можешь уложить с десяток Пожирателей за раз!

Доркас не ответила ей. Лили впервые после четвертого февраля отправилась в одной команде с ней и еще не успела понять, что Пожиратели, которых Доркас «одолела», были мертвы, а не просто оглушены.

Лили, конечно, очень беспокоилась о ней, ведь они были друзьями. Добрая Лили, всегда радушная, всегда готовая подарить несколько теплых улыбок. Милая Лили, дата твоей гибели всё ближе. Ну почему ты выбрала сражение? Ведь кровь, грязь и смерть — совсем не твое.

— Мэд, — конечно же, ее подруга заметила затянувшееся молчание. А может, всё-таки рассмотрела, что побежденные Доркас волшебники были мертвы. — Ты пугаешь меня. С тех самых пор… Ты изменилась, очень сильно изменилась, Мэд. Поговори со мной?

— Моя дорогая, ответь на один вопрос, — Доркас вовсе не хотела звучать так жестко. Почему она обижала Лили даже тогда, когда совсем не хотела ранить? — Что ты здесь забыла? Почему ты тут, а не со своим сыном? И где твой муж, который должен оберегать тебя и твоего ребенка?

Лили остановилась, уставившись на нее огромными глазами. В темноте ночи зеленый цвет ее радужки казался совсем черным, но Доркас, словно при свете солнца, видела, что в них сейчас плясали искорки удивления.

— Я тебя не понимаю.

Доркас притянула к себе палочки убитых Пожирателей. Ее коллекция пополнялась новыми экземплярами каждую неделю.

— Мне казалось, я ясно выразилась. Ты молодая мать, твой сын нуждается в твоей заботе. Что с ним будет, если ты погибнешь? Взгляни на себя. Ты хорошая волшебница, ты смелая и яркая, но ты не аврор, не боец.

— Ты намекаешь на то, что я не способна сражаться? — Лили взвилась, словно становясь на дыбы. Совсем как ее Патронус — молодая лань. — Это общее дело, Мэд! Каждый вносит свой вклад, каждая палочка на счету! Ты же знаешь, Орден далеко не так многочислен…

— Твой сын может остаться без обоих родителей, — Доркас не пришлось повышать голос, чтобы перебить подругу. — Остаться без матери. Ты могла бы найти себя в искусстве зельеварения или же стать хорошим артефактором. Но не подставлять семью под удар, не привлекать внимание Волдеморта. Тебе есть, ради кого жить...

— Мне есть, кого защищать! — воскликнула Лили так громко, что заставила кого-то из членов Ордена, обследовавших периметр, оглянуться в недоумении.

Повисла тягостная пауза. Тишина разбавлялась только тяжелым дыханием Лили и шорохом шагов волшебников, обновлявших заклинания на доме атакованной этой ночью семьи. Спасли этих маглорожденных лишь хорошая магическая защита да новейшее оповещающее заклинание.

Доркас с горечью подумала, что никакие защитные заклинания не сумеют спасти эту маленькую рыжую волшебницу от ее участи. Она не могла знать, как умрет Лили, но видела, когда это произойдет, и… Раз за разом Доркас представляла себе один разговор. Возможно, его стоит начать сейчас. Она должна заговорить с ней. Сообщить правду.

«Ты погибнешь, Лили, — скажет ей Доркас вопреки собственному страху. — Я не представляю, как это произойдет, но знаю, что тебя и твоего мужа не станет тридцать первого октября. Ты не увидишь даже первый зимний снег. Ты погибнешь, оставишь своего малыша без матери, а меня — без моей любимой подруги. Я вижу это так же ясно, как ты видишь улыбку сына».

Но Доркас не могла произнести ни слова, будто бы ее язык исчез, а горло потеряло способность издавать звуки. Тяжесть в груди росла колючим комом, терзая изнутри белые ребра.

— Мне есть, кого защищать, — тихо повторила Лили, глядя прямо на нее, и Доркас впервые за последний год ощутила, как ее глаза наполнились влагой — такой восхитительной сейчас была ее подруга в своей безумной решительности. — Я знаю, что я не боец. Я не знаю, как ты делаешь это — без страха, без единого сомнения. То, как ты сражаешься, это выглядит… ты создана для этого. Я же просто хочу защитить Гарри от угрозы. Даже если меня не станет, не станет Джеймса, я знаю, что кто-то из вас сможет позаботиться о нем. Может, это будешь ты. Я знаю, это звучит ужасно и цинично, но мой малыш… он не запомнит меня, он слишком мал. Но я сделаю всё, всё, Мэд, чтобы он был в безопасности. Мне страшно! Мне очень, очень страшно, Мэд, но я не могу просто взять и уйти! Это будет неправильно, понимаешь? Я хочу быть с моим сыном, но и здесь я тоже хочу быть! Не той, кого защищают, а той, кто защищает! И Гарри, и всех сыновей Британии!

Доркас молчала. Ей нечего было сказать, да и не могла она говорить. Потому что за спиной Лили стояла Смерть, держа костлявые руки на ее хрупких, дрожащих плечах, и больше всего на свете Доркас хотелось закричать от мучительной боли.

Но она не смогла.

Предопределение. Судьба. Божий промысел.

Насколько сложно сохранять веру в свободу выбора, если ты знаешь, кому и когда суждено умереть? Была ли эта способность тем, чего так жаждал Волдеморт, проводя кровавый ритуал? Доркас сильно сомневалась.

Смерть следовала за ней по пятам, безмолвная и нематериальная, и Доркас никому не решалась об этом рассказать. Чем больше проходило времени с того часа, когда она вмешалась в процесс темного колдовства, тем отчетливее становилась фигура Жнеца. Она помнила, что в первые дни, стоило ей очнуться, она ощущала сильную слабость, но после вновь была в порядке. Она даже поверила — все они поверили, — что последствий не будет, ведь побочные эффекты проявились бы сразу, как у Волдеморта, который, по слухам, превратился в такое чудовище, что даже самые верные его слуги дрожали при одном только взгляде на Темного Лорда.

Но Доркас была в порядке. Почти в порядке, потому что со временем — не сразу, а где-то через несколько недель — она начала видеть время чужой смерти.

Это было какое-то абсолютное знание, которое не поддавалось описанию словами. Сперва природа ее дурных предчувствий оставалась сокрытой, но совсем скоро всё стало настолько явным, что не проследить очевидную связь между ее новым видением и произошедшим ритуалом смог бы разве что домовой эльф.

Но Доркас никак не была готова увидеть живое воплощение Смерти. Да и вряд ли к подобному можно подготовиться, будь ты хоть самим Мерлином. А эта сначала зыбкая фигура с каждым днем становилась всё более отчетливой.

— В моем роду не было Певереллов, но Ты не иллюзия, — сказала она себе на седьмой день после того, как увидела за спиной Лили Жнеца. — Выходит, легенды не лгали: Смерть действительно может прийти в мир людей.

Жнец склонил капюшон, под которым не было ничего, кроме зияющей черноты, но не произнес ни слова. Доркас даже не была уверена, мог ли Он говорить, являясь настолько инородной сущностью, или это ее человеческий слух не был способен воспринять Его речь.

Он следовал за ней повсюду, куда бы она ни пошла. Стоило ей вспомнить о смерти в любом ее проявлении — как на краю поля зрения появлялась мрачная фигура, безразличная и немая. Доркас опасалась Жнеца лишь в день Его появления. После потустороннее присутствие стало печальным, но привычным — еще одним гвоздем смирения, вбитым в крышку гроба ее почивших надежд. Смерть неизбежна, и каждое живое существо понимает это. Но некоторых тварей вроде Волдеморта это простое знание толкает в пучину безумия, к отчаянным попыткам любой ценой избежать гибели.

Все люди смертны. Каждому отмерен свой срок. И он, как оказалось, был предопределен — с самого начала, с самого рождения… Но ведь встречались и те, над кем не зависла коса Жнеца, те, что даже под прямым взором Доркас не спешили раскрыть тайну своего последнего дня. Так где же была она, эта правда?

— В чем тогда смысл? Зачем всё это? — Доркас не плакала, не повышала голос. Она никогда не была излишне эмоциональной, не рыдала даже на руинах собственного дома, и сейчас в ее вопросе не было ничего, кроме тихого недоумения. — Если наши судьбы написаны за нас, зачем стараться, ради чего продолжать? Каждый шаг, каждый сделанный выбор — всё это известно заранее, так для чего вообще мы живем?

«Ответ открыт только тебе».

Фигура Жнеца перед ней неслышно качнулась в полумраке комнаты, и Доркас оцепенела, впервые услышав речь умертвия — голос такой же безликий и бесстрастный, каким был весь Его облик.

«Какой ответ ты желаешь услышать? Разве не было решение вмешаться в ритуал — твоим собственным? Позволила ли ты сделать выбор за тебя?»

— Я вижу их конец. Как Ты забираешь их. Нельзя быть свободным в мелочах, но рабом в чем-то большем! Если момент гибели каждого предрешен, то как человек может говорить о свободе? Это было моей судьбой с самого начала! И моя семья... они тоже были обречены. Поттер, МакКиннон… Лили!

Доркас злилась. Не могла не злиться. Бешенство жгло её нутро, точно кислотой, и хотелось если не уничтожить Жнеца, что невозможно, то хотя бы подорвать весь этот дом с собою вместе. Но воплощение погибели оставалось невозмутимым, как и все мертвецы.

«Именно это ты и твердишь себе, когда убиваешь, колдунья? Это — твой ответ? Вера в предначертанность?»

Доркас не знала. И, дьявол побери, не хотела знать, не хотела! Она была солдатом, а не философом! Как она могла подготовиться к подобной участи? Мог ли вообще человек встретиться лицом к лицу с судьбой — и остаться в своем уме? А была ли готова троица Певереллов, сумевших обмануть Смерть и выторговать для себя особые Дары… и всё равно обреченных? Знала ли Смерть, что сможет перехитрить их в ответ?

…Знала ли Смерть, что младший из братьев уйдет с Ней, словно со старым другом?..

Сражения перестали приносить Доркас радость. Она знала мгновение гибели почти каждого врага — так был ли смысл гореть в ярости боя? Но Жнец всегда находился поблизости безмолвным напоминанием об их разговорах — и Доркас решилась. Один раз, на один миг отказаться от боя, опустить палочку, не произнести слова, которые убьют последнего врага. Ей нужна была правда, ей нужно было знать, где пролегала граница дозволенного, где заканчивалась свободная воля и начиналась предопределенность.

Пожиратель закричал, обезумев от злобы, и направил на нее палочку, но Доркас не сдвинулась с места. Она хотела увидеть! Лишь это сейчас имело значение!

— Бомбарда!

Темный колдун взорвался на месте, обагрив лицо Доркас кровью и ошметками плоти. Заклинание Лили еще звенело в ушах, перед глазами запечатлился миг, когда обреченный на смерть Пожиратель превратился в обезображенные останки. Ее подруга что-то кричала, кажется, даже ударила ее по лицу, но Доркас не могла прийти в себя: она хохотала.

— Это тоже была ложь! — той ночью, мечась раненой гиеной по разрушенной в ярости комнате, она разом смеялась и рычала. — Он был уже мертв, даже продолжая дышать! Я приняла решение — а он всё равно сдох, да еще более грязно, чем мог бы от моей руки! О каком выборе можно говорить? Ты лгал! Его нет!

Мрачный Жнец равнодушно наблюдал за ее страданиями, и, если бы Доркас была способна ненавидеть кого-то столь же сильно, как Волдеморта, она бы ненавидела — Его.

«Подчиняется раб. В том числе тому, что навязал себе сам, — слова Жнеца привычно отпечатывались в сознании, потому что истинный голос Смерти не мог звучать в мире живых. — Человек выбирает. И нет Моей вины в том, за что вы в ответе».

Действительно? Смерть не отвечала за то, кого прибирала к рукам?

Жнец парил в воздухе, Его крылья — призрачный скелет крыльев летучей мыши, — касались предметов, проходя насквозь и, если Доркас не чудилось, оставляя морозные следы. Видимый только ей, Он, тем не менее, существовал, и теперь она знала это наверняка: пребывал всегда и везде, с того самого момента, как зародилась первая жизнь.

— Тебя послушать, так Ты вообще ни за что не отвечаешь, — без ярости Доркас опустела так же быстро, как сдувается проколотый шарик. — Я сделала выбор, переступила через себя, а тот глупец всё равно отправился в ад.

«Если бы он не умер, разве ты не заняла бы его место?».

Жнец высказал почти то же самое, что недавно испуганно и сердито кричала ей в лицо Лили. Ее подруга взяла на себя решение, которое должна была принять Доркас, но что произошло бы, не окажись Лили поблизости? Нашелся бы случайный корень, о который тот Пожиратель споткнулся бы и свернул себе шею?..

Она видела смерть Лили. Она знала, что Лили умрет. Маленькая Лили, светлая, добрая Лили. Почему она должна была уйти так рано? Почему Доркас не знала, как уберечь ее от этой участи? Почему Лили сама не хотела себе помочь, запереться в безопасности дома — ради мужа, ради их маленького сына?

Жнец был беспристрастен, но Доркас отчего-то мерещился в колыхании Его одеяний намек на сочувствие.

«Тебе придется принять решение».

— Решение? Да какое решение? — она сходила с ума — и знала это. Холод проникал в ее кости, сковывал, с каждым днем подползая всё ближе и ближе к сердцу, и Доркас вдруг осознала, что не знает, когда ей самой суждено кануть в лету. — Я не могу защитить единственного друга, так о какой свободе воли может идти речь?

Жнец резко склонился над ней, внезапно способный заполнить Собой всё пространство Вселенной.

«Пока ты не увидела истину, пока не стала частью не-жизни, ответь: кто прежде нес ответственность за твои поступки? Кто отвечает за дела людей, кроме них самих? — ей мерещилась бесконечно усталая, немая тоска в этом вопросе. Будто Смерть отражала и разделяла ее собственные тревоги. — Я не могу дать тебе ответы, колдунья. Это бы подтолкнуло тебя, извратило твой выбор. Ты видишь Меня так же, как видишь итоги. Это знание не должно было тебе принадлежать, но Я не волен лишить тебя этой силы. Однажды найденная правда не может быть легко позабыта».

Истина? Видение того, как чьи-то судьбы завершаются в момент смерти? Это — та сила, которой так жаждал владеть Темный Лорд? Нет, слишком просто, слишком банально. В бессильном созерцании нет власти, нет удовлетворения тщеславия. Волдеморт жаждал править — одного знания ему не было достаточно. Ритуал был нарушен, и если то, что досталось Доркас, оказалось лишь каплей, каким же тогда был океан?..

Доркас была любопытна, но меньше всего ей хотелось узнать ответ тем способом, который выбрал Волдеморт.

То собрание Ордена Феникса стало, пожалуй, одним из самых кошмарных воспоминаний всей ее жизни.

— Повторить? — Доркас была оглушена. Полностью разрушена, подавлена, разбита. — Нет. Я не верю. Даже Волдеморт не может быть таким…

Но она не ослышалась. Темный Лорд решил повторить ритуал. Тридцать первого июля, в день, когда состоится единственное полное солнечное затмение за ближайшие годы, этот упырь собрался рискнуть еще раз…

— Ты не участвуешь, — ее мысли прервал Грюм, какой-то особенно настороженный в этот вечер. — Не в этой битве. Извини, Доркас, но посмотри правде в глаза: ты очень плохо выглядишь, твой Патронус пропал. Ты не выдержишь еще одну схватку, тебе давно пора взять передышку.

Мрачный Жнец парил за плечом аврора, и даже зоркий магический глаз Грюма не был способен различить силуэт Смерти. Доркас закрыла глаза и позволила грянувшему гвалту пройти мимо её ушей. Пусть обсуждают, пусть паникуют, кричат, живут, пока у них еще остались эти бесценные минуты.

«Тебе придется принять решение». Доркас помнила эти слова, будто Жнец повторял их каждый день, пусть тот разговор произошел довольно давно, и большую часть времени она игнорировала Его присутствие, потому что тот оказался на редкость скучным собеседником, что отвечал ей раз в неделю, а то и реже. Порой ей казалось, что Смерть на самом деле симпатизирует ей, даже одобряет, но Доркас, разумеется, не могла узнать, так ли это на самом деле.

Споры внутри Ордена затянулись до глубокой ночи, но Доркас полностью отстранилась от происходящего, пронзенная холодом своих костей, оцепеневшая и будто бы мертвая. Она смотрела на Лили и пыталась найти в себе хоть что-то, что помогло бы очнуться от долгого сна. Она видела, как кто-то этим вечером умирал, сам того еще того не ведая. Их судьбы открывались ей, становясь такими же простыми, как решенные математические уравнения. Единственный человек, чьей судьбы ей никогда не суждено было увидеть… она знала ответ. Он был весьма очевиден.

Сделать выбор. Найти в себе решимость идти до конца.

То, что Доркас умела лучше всего, не так ли?

Доркас могла бы описать себя множеством слов. Она была бессердечной, жесткой, игнорирующей чужие страдания, безразличной к обыденным радостям жизни женщиной. Но кем Доркас не являлась точно, так это трусом. Она не собиралась позорно бежать от своих страхов, не желала отсиживаться в безопасности за чужими спинами, пока другие рисковали собой, чтобы в очередной раз остановить обезумевшего маньяка. Да, Грюм оказался прав: она была больна, постоянно чувствовала разъедающий изнутри леденящий холод. Доркас догадывалась, в чем причина подобного состояния, и слова Смерти это лишь подтвердили.

«Твой дух приближается к краю, — казалось, Жнец говорит с состраданием, но она не была уверена в этом. Разве мог Он, повидавший столько на своем бесконечном пути, испытывать сочувствие к смертной? — Не ты была причиной нечестивого призыва, но ты стала его целью. Незавершенный, теперь он забирает тебя в качестве платы».

— Как такое колдовство мог создать человек? Для чего?

«Страх передо Мною? Жажда владеть сокрытым от глаз? — крылья Смерти распахнулись, заставляя Доркас задрожать от пронизывающего холода. — Мне не ведом ответ. Это вы, волшебники, обладающие непомерными амбициями, изобрели эту магию. Но не обрел ее создатель ни силу, ни могущество. В последние секунды жизни он видел мир Моими глазами, прежде чем исчезнуть в вечной тени».

Как же просто всё оказалось. Выходит, с самого начала Доркас была права: если бы она не вмешалась, Волдеморт умер бы, увидев то, что теперь видела она, разве что, наверное, куда быстрее, без лишних вопросов и сомнений.

— Это означает, — Доркас хмыкнула и закрыла глаза: она не испытывала ни боли, ни страха — лишь досаду, — что я была обречена с того момента, как решилась вмешаться.

И не важно, было ли принято то решение ради спасения жизней или из-за личной ненависти: Доркас не позволила Волдеморту убивать невинных — и поплатилась за это. Это был хороший поступок, вне зависимости от его мотивов, так почему…

«Я дам тебе знание, как избежать твоей участи, — Жнец наклонил капюшон. — Я дам тебе знание, как уничтожить врага».

Доркас вскинула голову в удивлении. Смерть ничего и никогда ей не предлагала.

— История о братьях Певереллах учит, что не стоит доверять дарам Самой Смерти.

«Возможно, — Жнец поднял костлявую руку к лицу Доркас, но не прикоснулся, — мы можем достичь компромисса. Вместе мы получим то, чего мы желаем».

Доркас не была трусом. Она не боялась смерти и, сражаясь с Волдемортом, готова была погибнуть за дело Ордена Феникса. Но то были совершенно разные вещи: опасаться, что можешь умереть, и знать наверняка, что это произойдет.

— Доркас, какого… — нечасто Грюм ругался с подобной изобретательностью. — Тебе же ясно было велено оставаться в штабе!

— Я не в твоем подчинении, чтобы ты отдавал мне приказы, — Доркас двигалась через силу, немного скованно, стараясь справиться с растущим обжигающим холодом во внутренностях. — Орать будешь на своих стажеров, а мы с тобой здесь на равных.

Она не могла отказаться от сражения. Не могла сдаться так просто, даже если предложение Жнеца было… неприемлемым.

«Позволь колдуну завершить ритуал».

В этот раз Пожирателей было еще больше, и среди них попадались действительно опытные бойцы. Доркас улыбалась, ощущая, как возвращается к ней утраченная было мрачная боевая ярость. Не важно, умрут эти несчастные сегодня или нет, но она собиралась хорошенько повеселиться перед тем, как доберется до глотки их Темного Лорда.

«Позволь колдуну принести в жертву сотню человеческих душ».

Утро в этой части России в это время года обычно было ясным и погожим, но часть солнечного диска уже была прикрыта Луной, отчего освещение было тусклым, как при ранних сумерках.

Сражение длилось не первую минуту, когда Доркас заметила в сутолоке боя Джеймса Поттера — и от удивления едва не пропустила вражескую атаку. Что он делал здесь, если должен был прятаться вместе с женой и сыном под защитой Фиделиуса? И если он здесь...

— Где Лили? Я не вижу ее, — и действительно, нигде в толпе не было заметно вихря рыжих волос. — Поттер, где твоя жена?!

— Она осталась с Гарри! — этот кретин умудрялся улыбаться так ярко, будто решил заменить собой надкушенное тенью светило. — А я не мог оставаться в стороне и не спасти мир в день рождения собственного сына!

— Точно, Сохатый! — Блэк рассмеялся, защищая друга от вражеских заклинаний. — Я ведь приготовил своему крестничку замечательный подарок!

Мародеры еще весело говорили о чем-то, Доркас уже ничего не ответила. Часть её разума полностью опустела, оглушенная, и всё, что от нее осталось в этот момент, — чистая инстинктивная ярость, которую она изливала на проклятых Пожирателей Смерти.

То было утро тридцать первого июля. Ровно год минул с того дня, когда родился Поттер-младший.

«Позволь ему увидеть Моими глазами, — шептал Жнец в ее мыслях, и каждое Его слово прочно отпечатывалось в сознании. — И в этот короткий миг триумфа забери его жизнь».

До начала полного затмения оставалось не больше пятнадцати минут.

«Это — цена твоего спасения».

Выбор.

В какой момент человек совершает его? Существует ли точка отсчета, после которой судьба становится неизбежной? Или же любое решение или поступок, каждое мимолетное людское желание прописано в неком Свитке, и всё, что дозволено человеку, — слепо следовать инструкции, продиктованной кем-то свыше?

А Доркас? Разве само то знание, что она против воли получила, не было ответом на вопрос? Ей открылась лишь крупица истины, но если даже такая малость позволяла видеть точную секунду смерти множества людей, не значило ли это, что каждый из них был обречен еще с первым младенческим криком? В чем тогда заключалась вся эта Истина — то, что Мрачный Жнец называл Своим Зрением? Что же в действительности получил безымянный создатель страшного ритуала, если история не запомнила о нем ничего, кроме описания его творения?

Того, за что он заплатил слишком дорого. Не только чужой кровью, но и своей. Неужели это было нечто большее, чем знание смерти? Может, что-то такое, за что не жаль и умереть?

Доркас устала. Она бы никогда не призналась в этом Блэку, Грюму или даже Лили, но она очень устала. Проклятие пожирало ее заживо, пусть и не умаляло ее могущества как волшебницы — она всё еще была талантливым бойцом — но даже умирание не было единственным, что изо дня в день изматывало Доркас. Еще были вопросы, на которые не удавалось найти ответа, вечная борьба, уже не столько с Волдемортом, сколько с самой собой, ночные кошмары, которые она никогда не могла вспомнить на утро. Доркас не плакала и не страшилась: она знала, что если позволит себе малейшую ошибку, мимолетную слабость — то рухнет, просто рухнет и закончится, как заканчивается человек, бегущий в состоянии амока.

Она шла вперед, замерзшая до самого сердца, лишенная дома и давно уже забытая друзьями. Рядом с ней сражались вовсе не те, кого она любила, и не те, кто любил бы ее. Некому было спросить, что творится в голове Доркас Мэдоуз, о чем она думает, о чем тревожится. Даже Лили, ее милая добрая Лили, волновалась о ней, лишь когда видела перед собой. И нет, Доркас не была обижена и вовсе не злилась. Она знала, что Лили не со зла, не специально забыла о ней — просто у той была своя история, были свои друзья, любящий муж и маленький сын. В ее светлой даже во время войны жизни не нашлось бы места для такого человека, как Доркас.

«Мне есть, кого защищать», — сказала когда-то Лили, и Доркас каждый день пыталась понять смысл ее слов, возвращаясь к ним снова и снова.

Она видела, что Лили умрет. Ее лучший друг, самая замечательная волшебница на свете была обречена. В какой момент это стало неизбежностью? В тот, когда она вступила в Орден Феникса? Когда родила сына? Вышла за Поттера? Или когда сама появилась на свет? Был ли у нее когда-нибудь шанс дожить хотя бы до сорока? Увидеть, как растет Гарри? Если бы Лили тогда, еще в школе, согласилась на шутливое предложение Доркас, какие порой звучат в компании близких подруг, пойти на свидание именно с ней, а не с «этим выскочкой Поттером», могла бы тогда измениться ее участь?

«Мне есть, кого защищать», — беззвучно проносятся в голове чужие слова, когда они врываются в ритуальную залу, которая мучительно напоминает ей о четвертом дне февраля.

Но Доркас воевала ради мести, толкаемая внутренней болью. Ради кого теперь ей было стараться? И ради кого она сражалась, только что вступив в Орден, когда ее семья была еще жива?

Разве и тогда она не знала, что поступать правильно — очень больно?..

Мрачный Жнец предложил ей компромисс. Он предложил ей выбор, даже если Доркас не знала, существует ли тот на самом деле. Так в какой момент она, Доркас Мэдоуз, приняла самое сокровенное решение?..

— Защищайте людей! — кричала Доркас, отражая бесчисленные проклятия.

…В день, когда Распределяющая Шляпа выкрикнула название выбранного Доркас факультета.

— Остановите их! — визг Волдеморта, казалось, был способен обрушить на их головы потолок.

…В день, когда она поправила Лили прическу перед ее первым свиданием.

— Финдфайер! — огненные гиены показались Доркас совершеннейшими существами на свете, она совсем не боялась, что те могли сожрать ее заживо, а контроль Адского Пламени был самым простым делом за всю жизнь — в последние ее минуты.

…В день, когда она стояла на пепелище собственного дома.

Огненные твари рычали, уничтожая всех, на кого указывала Доркас. Она любила гиен, которых так боялись и презирали остальные, — агрессивных, суровых, хищных зверей. И вовсе они не такие воры, какими их привыкли считать: благородные львы отбивают их обеды гораздо чаще. Доркас думала об этом, когда холод уколом достиг мозга, но продолжала жить, пропуская сквозь себя силу, прежде никогда не доступную ей.

…В день, когда она вступила в Орден Феникса. Ведь тогда она сделала это, потому что не могла оставаться в стороне, когда кто-то, не способный ни постоять за себя, ни защититься, страдал под гнетом истинного чудовища.

Далеко не каждый в этом мире — солдат. Разве такие, как Лили, но мягче, слабее, гораздо более нежные Лили — не заслуживали немного милосердия?..

Когда сражение закончилось, Доркас уже знала, что осталась здесь последней из Ордена. Она приказала им уйти. Они все видели, что с ней произошло, когда ритуал смерти во второй раз по ней ударил.

— Круцио, — Доркас хотелось рассмеяться в ответ на холодное проклятие Волдеморта, но она едва не откусила себе язык от боли. — Ты думала, что сможешь убить меня, глупая ведьма? Но я сумел защитить себя от прошлых ошибок!

Мрачный Жнец коснулся ее волос в жесте бесконечного утешения.

«Ваша жизнь — удивительная череда решений и поступков, — она не видела лица под Его капюшоном, но знала, что Он улыбался. — Так вы спасаете миры, и с каждой жизнью их делается только больше».

— Я заставлю тебя страдать.

Волдеморт продолжал говорить, но Доркас его почти не слышала. Ей было больно, но реальность смазывалась и исчезала, обнажая Истину.

Она видела, как раскрываются все двери.

Она видела, как маленький мальчик, живущий в приюте, вырастает в мужчину, и этот мужчина разрушает себя, разбивает на множество осколков, пытаясь избежать забвения.

Она видела, как маленький мальчик, живущий в каморке под лестницей, вырастает в мужчину, и этот мужчина сражается, защищая других. Он уничтожает монстров, что бродят по земле, но никогда не становится одним из них. Тот самый мальчик, что был рожден год назад…

Она увидела множество путей, она увидела множество развилок. Многие из них — печальны, ужасны, тоскливы, и они существуют, имеют право на жизнь, но не здесь, а где-то там, за гранью зримой Вселенной. Она никогда уже не увидит их своими глазами.

И Доркас увидела то, что следовало сделать — последним в ее короткой, но прекраснейшей жизни.

— Пророчество — истинно, — произнесла Доркас, зная, что Волдеморт прислушается к ее словам. Понимал ли он, в чем состоит ритуал? Теперь она увидела, что понимал. Сохранили бы его крестражи?.. Не важно, не для нее, не сейчас. — «Тот, у кого хватит могущества».

Доркас видела, что тогда, впервые услышав, Волдеморт не поверил словам своего слуги. Тогда — нет, но теперь он внимал той, кто видела глазами самой Судьбы.

— И в нем предсказано, — Доркас посмотрела в изуродованное лицо Тома Реддла и улыбнулась, — что ты умрешь.

На кончике палочки Волдеморта загорелось зеленое пламя, но Доркас так и не узнала, умерла ли она от льдистого холода смерти, достигшего ее души, или от Непростительного Проклятия.

«Лили, я не могу вспомнить твоего лица. Лили? Ты слышишь меня? Я… Я помню, что у тебя зеленые глаза. Ты знаешь, у твоего сына… у него твой взгляд».