In Extremis (джен)

Выбор.

В какой момент человек совершает его? Существует ли точка отсчета, после которой судьба становится неизбежной? Или же любое решение или поступок, каждое мимолетное людское желание прописано в неком Свитке, и всё, что дозволено человеку, — слепо следовать инструкции, продиктованной кем-то свыше?

А Доркас? Разве само то знание, что она против воли получила, не было ответом на вопрос? Ей открылась лишь крупица истины, но если даже такая малость позволяла видеть точную секунду смерти множества людей, не значило ли это, что каждый из них был обречен еще с первым младенческим криком? В чем тогда заключалась вся эта Истина — то, что Мрачный Жнец называл Своим Зрением? Что же в действительности получил безымянный создатель страшного ритуала, если история не запомнила о нем ничего, кроме описания его творения?

Того, за что он заплатил слишком дорого. Не только чужой кровью, но и своей. Неужели это было нечто большее, чем знание смерти? Может, что-то такое, за что не жаль и умереть?

Доркас устала. Она бы никогда не призналась в этом Блэку, Грюму или даже Лили, но она очень устала. Проклятие пожирало ее заживо, пусть и не умаляло ее могущества как волшебницы — она всё еще была талантливым бойцом — но даже умирание не было единственным, что изо дня в день изматывало Доркас. Еще были вопросы, на которые не удавалось найти ответа, вечная борьба, уже не столько с Волдемортом, сколько с самой собой, ночные кошмары, которые она никогда не могла вспомнить на утро. Доркас не плакала и не страшилась: она знала, что если позволит себе малейшую ошибку, мимолетную слабость — то рухнет, просто рухнет и закончится, как заканчивается человек, бегущий в состоянии амока.

Она шла вперед, замерзшая до самого сердца, лишенная дома и давно уже забытая друзьями. Рядом с ней сражались вовсе не те, кого она любила, и не те, кто любил бы ее. Некому было спросить, что творится в голове Доркас Мэдоуз, о чем она думает, о чем тревожится. Даже Лили, ее милая добрая Лили, волновалась о ней, лишь когда видела перед собой. И нет, Доркас не была обижена и вовсе не злилась. Она знала, что Лили не со зла, не специально забыла о ней — просто у той была своя история, были свои друзья, любящий муж и маленький сын. В ее светлой даже во время войны жизни не нашлось бы места для такого человека, как Доркас.

«Мне есть, кого защищать», — сказала когда-то Лили, и Доркас каждый день пыталась понять смысл ее слов, возвращаясь к ним снова и снова.

Она видела, что Лили умрет. Ее лучший друг, самая замечательная волшебница на свете была обречена. В какой момент это стало неизбежностью? В тот, когда она вступила в Орден Феникса? Когда родила сына? Вышла за Поттера? Или когда сама появилась на свет? Был ли у нее когда-нибудь шанс дожить хотя бы до сорока? Увидеть, как растет Гарри? Если бы Лили тогда, еще в школе, согласилась на шутливое предложение Доркас, какие порой звучат в компании близких подруг, пойти на свидание именно с ней, а не с «этим выскочкой Поттером», могла бы тогда измениться ее участь?

«Мне есть, кого защищать», — беззвучно проносятся в голове чужие слова, когда они врываются в ритуальную залу, которая мучительно напоминает ей о четвертом дне февраля.

Но Доркас воевала ради мести, толкаемая внутренней болью. Ради кого теперь ей было стараться? И ради кого она сражалась, только что вступив в Орден, когда ее семья была еще жива?

Разве и тогда она не знала, что поступать правильно — очень больно?..

Мрачный Жнец предложил ей компромисс. Он предложил ей выбор, даже если Доркас не знала, существует ли тот на самом деле. Так в какой момент она, Доркас Мэдоуз, приняла самое сокровенное решение?..

— Защищайте людей! — кричала Доркас, отражая бесчисленные проклятия.

…В день, когда Распределяющая Шляпа выкрикнула название выбранного Доркас факультета.

— Остановите их! — визг Волдеморта, казалось, был способен обрушить на их головы потолок.

…В день, когда она поправила Лили прическу перед ее первым свиданием.

— Финдфайер! — огненные гиены показались Доркас совершеннейшими существами на свете, она совсем не боялась, что те могли сожрать ее заживо, а контроль Адского Пламени был самым простым делом за всю жизнь — в последние ее минуты.

…В день, когда она стояла на пепелище собственного дома.

Огненные твари рычали, уничтожая всех, на кого указывала Доркас. Она любила гиен, которых так боялись и презирали остальные, — агрессивных, суровых, хищных зверей. И вовсе они не такие воры, какими их привыкли считать: благородные львы отбивают их обеды гораздо чаще. Доркас думала об этом, когда холод уколом достиг мозга, но продолжала жить, пропуская сквозь себя силу, прежде никогда не доступную ей.

…В день, когда она вступила в Орден Феникса. Ведь тогда она сделала это, потому что не могла оставаться в стороне, когда кто-то, не способный ни постоять за себя, ни защититься, страдал под гнетом истинного чудовища.

Далеко не каждый в этом мире — солдат. Разве такие, как Лили, но мягче, слабее, гораздо более нежные Лили — не заслуживали немного милосердия?..

Когда сражение закончилось, Доркас уже знала, что осталась здесь последней из Ордена. Она приказала им уйти. Они все видели, что с ней произошло, когда ритуал смерти во второй раз по ней ударил.

— Круцио, — Доркас хотелось рассмеяться в ответ на холодное проклятие Волдеморта, но она едва не откусила себе язык от боли. — Ты думала, что сможешь убить меня, глупая ведьма? Но я сумел защитить себя от прошлых ошибок!

Мрачный Жнец коснулся ее волос в жесте бесконечного утешения.

«Ваша жизнь — удивительная череда решений и поступков, — она не видела лица под Его капюшоном, но знала, что Он улыбался. — Так вы спасаете миры, и с каждой жизнью их делается только больше».

— Я заставлю тебя страдать.

Волдеморт продолжал говорить, но Доркас его почти не слышала. Ей было больно, но реальность смазывалась и исчезала, обнажая Истину.

Она видела, как раскрываются все двери.

Она видела, как маленький мальчик, живущий в приюте, вырастает в мужчину, и этот мужчина разрушает себя, разбивает на множество осколков, пытаясь избежать забвения.

Она видела, как маленький мальчик, живущий в каморке под лестницей, вырастает в мужчину, и этот мужчина сражается, защищая других. Он уничтожает монстров, что бродят по земле, но никогда не становится одним из них. Тот самый мальчик, что был рожден год назад…

Она увидела множество путей, она увидела множество развилок. Многие из них — печальны, ужасны, тоскливы, и они существуют, имеют право на жизнь, но не здесь, а где-то там, за гранью зримой Вселенной. Она никогда уже не увидит их своими глазами.

И Доркас увидела то, что следовало сделать — последним в ее короткой, но прекраснейшей жизни.

— Пророчество — истинно, — произнесла Доркас, зная, что Волдеморт прислушается к ее словам. Понимал ли он, в чем состоит ритуал? Теперь она увидела, что понимал. Сохранили бы его крестражи?.. Не важно, не для нее, не сейчас. — «Тот, у кого хватит могущества».

Доркас видела, что тогда, впервые услышав, Волдеморт не поверил словам своего слуги. Тогда — нет, но теперь он внимал той, кто видела глазами самой Судьбы.

— И в нем предсказано, — Доркас посмотрела в изуродованное лицо Тома Реддла и улыбнулась, — что ты умрешь.

На кончике палочки Волдеморта загорелось зеленое пламя, но Доркас так и не узнала, умерла ли она от льдистого холода смерти, достигшего ее души, или от Непростительного Проклятия.

«Лили, я не могу вспомнить твоего лица. Лили? Ты слышишь меня? Я… Я помню, что у тебя зеленые глаза. Ты знаешь, у твоего сына… у него твой взгляд».