Какого цвета красная стена? (джен)

Глава десятая, в которой происходит серьезный разговор о проблемах доверия и преимуществе целевого использования того или иного корабельного оборудования над нецелевым его же использованием, а также о том, почему даже батьку бить лучше коллективом.

— Станислав Федотович, чего вы от меня хотите?

После памятного разговора с Венькой Станислав так ни на что и не решился, но кое в чем самодурство все-таки проявил, хотя бы и только по отношению к самому себе. Самым решительным образом назначив себе недельный срок, по истечении которого и собирался начать самодурствовать уже над отдельно взятыми членами команды. О том, как именно он будет это делать, Станислав предпочитал пока не размышлять (как и о том, что его решимость как-то очень уже подозрительно смахивает на малодушное оттягивание неприятного события), полностью согласный с подходом к подобным вопросам той героини древней классики, чьим рефреном было: «Об этом я подумаю завтра!» Ну или, в случае Станислава, —через семь дней. Ладно, ладно, уже через шесть. Или даже пять. В конце концов, зачем заранее думать о том, о чем, вполне возможно, думать вовсе и не понадобится? За семь дней может случиться многое. Главное — подождать.

Дэн выдержал три дня.

А утром четвертого постучал в капитанскую каюту за час до подъема. И с тоскливой обреченностью замер на пороге, так и не решившись войти.

— Хотите, чтобы я осознал? Ну так я осознал.

— Ну и что же ты осознал? — Настроение у капитана было паршивым — как и у любого человека, которого разбудили ни свет ни заря и при этом еще и не сунули тут же под нос добрую хорошую чашку доброго хорошего (а главное — крепкого!) кофе.

— Что виноват. Что облажался по полной. Что скрыл от капитана важную информацию. Что… поставил под угрозу жизнь и здоровье члена экипажа.

Судя по последней формулировке, рыжий отлично знал не только суть разноса, устроенного капитаном Полине, но и то, какими словами это было сделано. То ли дверная панель оказалась слишком тонкой, то ли Маша поделилась записью, хотя капитан и просил ее не писать его каюту. Но что значат просьбы всего лишь начальства по сравнению с настоящей дружбой? М-мозгоеды!

Станислав хмыкнул, потер лоб. Голова болела и упрямо отказывалась соображать.

— Осознал, значит. Ну-ну. И что я должен тебе на это сказать? Что типа молодец, что такой… осознательный? Ну, говорю. Молодец. Полегчало?

— Нет.

Дэн ответил сразу, не задумавшись ни на миг. Но это ничего не значило, при его-то скорости обработки информации! Голова болела, и очень хотелось кофе, но идти в пультогостиную и устраиваться там на кофепитие сейчас, когда рыжий наконец-то решился поговорить, было бы как-то… неправильно. Еще более неправильно, чем даже посылать к кофеварке его самого. Если бы Дэн хотел поговорить при всех — не стал бы будить капитана за час до подъема. Не хотел он при всех, это и невыспавшемуся понятно.

Станислав вздохнул и посторонился.

— Ну, а раз не полегчало, то нечего стоять в дверях, заходи и располагайся. Будем разбираться почему. Это надолго. Только подожди две минуты, я за кофе схожу.

— Все мы хороши, — ворчливо начал Станислав десятью минутами и одной чашкой кофе позже, ставя на столик поднос с еще двумя исходящими ароматным паром кружками. В центре подноса своеобразным бело-голубым символом перемирия торчала вскрытая банка сгущенки с воткнутыми в нее двумя ложками. — Все что-то подозревали, что-то замечали, чего-то опасались, но уговаривали и самих себя и друг друга, что все в порядке. Вон даже Веньк… э-э-э, Вениамин Игнатьевич — и тот прошляпил, а уж мог бы, кажется, живое от неживого отличить… Так что тут ты ничем не лучше и не хуже любого из нас, и если я кого и должен обвинять, то самого себя. С этим, надеюсь, вопросов нет?

— Нет. — Дэн упрямо нагнул голову и сжал губы. Он так и не сел на узкую койку и кружку свою не взял, хотя Станислав и пододвинул поднос так, чтобы ему даже стоя было удобнее.

— То есть... есть. Вопросы. Я… Я не прошляпил. И я… не просто подозревал, я знал. Пусть и не с самого начала, но… довольно рано понял, кто это. Просканировал, убедился. Нарыл информации. Узнал, насколько они бывают опасны. Но… все равно промолчал.

Станислав медленно выпустил воздух из груди, стараясь, чтобы это не выглядело тяжелым вздохом. Похоже, Венька прав: дело тут действительно пахнет «постстепянским синдромом» и отмахнуться, сказав, что все это ерунда, не удастся — рыжий слишком себя накрутил.

Обычно Станиславу нравилось, что чувство ответственности у навигатора гипертрофировано — это как раз удачно компенсировало практически полное отсутствие этой самой ответственности у пилота, в паре они вообще работали идеально. Но иногда, в самых тяжелых случаях, Дэна словно бы откатывало в прошлое и он замыкался, придавленный чувством вины (чаще всего — видимой только ему одному). И если и не начинал изображать идеального кибера (слава богу, от подобного Тед и Полина его быстро отучили), то выглядел и вел себя так, что у Станислава буквально руки чесались как следует треснуть по рыжей башке — может, хоть тогда перемкнувшие контакты встанут на место.

— Садись! — Станислав хлопнул по койке жестом скорее приказным, чем приглашающим. — И давай по порядку. Почему ты не предупредил меня, если знал, что эти твари так опасны? Или хотя бы Вениамина Игнатьевича, если… хм… если.

«Если меня самого полагаешь доверия недостойным» так и осталось невысказанным.

Но Дэн, кажется, понял. Во всяком случае, больше спорить не стал, сел на край койки, глядя прямо перед собой. Он даже сидеть умудрялся по стойке смирно и говорил очень тихо.

— Опасны обычно только взрослые особи. А этот был совсем маленьким. У него поначалу даже зубов не было, только потом прорезались. Полина его хорошо кормила, вот и прорезались так быстро. Обычно они намного медленнее растут. Уровень агрессии был низким, очень низкий. Все время. Вот я и подумал — вдруг Полине удастся его приручить? Еще никому этого не удавалось. Но если у кого и может получиться, то только у нее. И я… решил рискнуть. Рискнул. Не своей жизнью. Не должен был этого делать. Был не прав. Осознал, вы не думайте…

— Ничего себе низкий уровень! — Кофе был очень крепким, горчил безбожно, но хотя бы голова перестала разваливаться на куски. — А кусал он ее из любви, что ли?!

Дэн понуро кивнул.

— Да, Станислав Федотович. В том-то и дело. Он хотел ей только добра, я это чувствовал. Ни малейшей агрессии в ее сторону, только обожание и желание быть… нужным. Полезным. Правильным… Он хотел, чтобы Полине было хорошо. Он ее любил. Как умел. И хотел для нее как лучше. С его точки зрения он ее не травил, а делал счастливой. Вот это-то меня и обмануло. Я не сразу сообразил, что у всех разные представления о том, как именно — лучше…

— Понятно… — Станислав вздохнул, рассматривая затейливые узоры кофейной гущи на дне опустевшей кружки. Узоры категорически не желали складываться ни во что осмысленное. — Ты сам-то хоть понял, в чем была твоя ошибка?

Дэн напрягся и ответил чуть замедленно, но по-прежнему четко:

— Да, Станислав Федотович. Я переоценил свои силы и знания. Ошибся с определением уровня опасности. Не справился со своей основной функцией. Я… я вас подвел, и вы… Вы имеете полное право… — Он сглотнул, сжал губы, каменея еще больше, хотя и казалось, что больше уже просто некуда. И наконец выдавил: — Вы имеете полное право перестать мне доверять.

Так вот чего ты на самом деле боишься…

Венька, зараза! Ну почему несомая этим ехидным провокатором откровенная чушь то и дело норовит оказаться вовсе не чушью?!

— Ни черта ты не понял! Дэн, твоя основная ошибка в том, что ты балбес. И, как и полагается настоящему балбесу, попытался справиться со всем в одиночку. Никому ничего не сказав. Надеюсь, теперь до тебя дошло, что так делать нельзя.

Станислав с сожалением поставил пустую кружку на поднос. Посмотрел на часы — до общего подъема оставалось двадцать пять минут.

— Можешь считать, что по загривку от капитана ты получил. Разрешаю тебе помогать Полине по кухне и рассказывать всем, как я был страшен в гневе.

Дэн выждал паузу, потом уточнил:

— Это все?

— Ну, а что мне тебя теперь на самом деле бить прикажешь, что ли? — Станислав хмыкнул, в красках представив себе эту картину. — Обойдешься. Мне руку свою жалко!

Дэн шутки не принял, сидел не шелохнувшись, уставившись в стенку. Прямой, напряженный и с абсолютно бесстрастным лицом. Он всегда каменел тем больше, чем сильнее переживал, не выпуская наружу даже намека на малейшие эмоции. И Станислав в который уже раз удивился, как навигатору удается при всем при этом выглядеть затравленным и несчастным?

«В некотором смысле он еще совсем ребенок, — говорил Венька. — Ребенку важно получить прощение. А не наказан — значит, не прощен».

— Дэн, слушай… — Станислав смущенно хмыкнул, меняя тон. — Если тебе это так уж надо для душевного спокойствия, давай я лучше в качестве воспитательного орудия веник использую.

Дэн отмер, чуть шевельнувшись. Моргнул. Спросил деловито:

— Тогда, может быть, лучше швабру? У нее ручка прочнее, а у меня очень высокий болевой порог, так что…

— А это уж как тебе будет самому угодно, провинившееся ценное оборудование! — перебил его Станислав, окончательно развеселившись. — Сейчас пойдешь в кладовку, возьмешь инструмент… хоть веник, хоть швабру, хоть оба их вместе или по отдельности в каждую руку! И будешь драить полы! На всем корабле! Всю неделю! Понял?

Дэн моргнул снова. Плечи его ощутимо расслабились, и даже на лицо потихоньку начало возвращаться хоть и нейтральное, но все-таки живое выражение. Посторонний бы не заметил разницы, только вот Станислав этого рыжего паршивца знал как облупленного.

— Приступить немедленно?

— Валяй!

— Спасибо, Станислав Федотович.

Покидал капитанскую каюту навигатор куда более бодрым шагом, чем заходил в нее. Да и вообще выглядел намного живее, чем в последние дни. Даже, кажется, слегка улыбался — хотя это Станиславу могло и показаться.

— А Полине он и так помогал, — тут же наябедничала Маша.

— Мозгоеды! — фыркнул капитан удовлетворенно и зачерпнул из так и не тронутой банки полную ложку сгущенки.