Голодные Игры №58 (джен)

Яспис нашла ее спустя два дня.

Утром ничего не предвещало беды. Цецилия отыскала в котомке несколько кусочков хлеба, оставшихся от парня из Девятого — ее последние съестные припасы. Желудок скорчился, но она все-таки проглотила хлеб. После непродолжительной, но интенсивной борьбы с собственным телом Цецилия поняла, что сумеет удержать хлеб внутри. Руки и ноги казались заржавелыми, в бедро вернулась боль. Наверняка там какая-то инфекция, которую не смогли побороть даже капитолийские антибиотики. Но все это было уже неважно. Игры подошли к концу.

Финал взбудоражил весь Панем. Разумеется, финал каждых Голодных Игр неизменно становился для жителей столицы волнующим событием, однако на этот раз случай был слишком неординарным. Впервые за последние пятнадцать лет конкуренцию профи составил один из самых слабых дистриктов, который уже давно плелся в самом конце рейтинговой таблицы. Миллионы людей не сводили глаз с тщедушной девочки-швеи из Восьмого, каким-то образом поднявшейся до второго места. Одни были поражены ее стойкостью, другие списывали все на везение, третьи сердились на слабохарактерных профи, не сумевших разобраться с ней в самом начале, но равнодушных было днем с огнем не сыскать. В какой-то момент она даже ненадолго затмила собой вторую финалистку-профи, чей выход на финишную прямую был довольно предсказуем. Ставки поднялись до заоблачных сумм, днем и ночью заключались пари на вероятного победителя 58-х Голодных Игр. Яспис или Цецилия? Комментаторы отмечали, что еще никогда «дамские разборки» на арене не были столь увлекательными. Тотализатор, казалось, тоже еще никогда не пользовался такой бешеной популярностью у зрителей. Большинство ставок делалось, конечно, на Яспис из Дистрикта-1. Все-таки она была слишком безжалостна, сильна и кровожадна, чтобы не произвести должного впечатления на публику. Зрители пытались отгадать, каким способом она разберется с соперницей. Оружием? Голыми руками? Это будет быстрая смерть или мучительная агония? Получит ли девочка из Восьмого тяжелые увечья? Однако и у Цецилии были свои фанаты. Один отчаянный капитолиец, пожелавший сохранить свое имя в тайне, поставил на нее миллион. Ни много ни мало. Телевидение крутило сюжет про этого загадочного господина круглые сутки напролет. Самая крупная ставка за последние десять лет стала таким же обсуждаемым событием, как и сами Голодные Игры.

Цецилия не знала обо всем этом. Она была занята своим последним испытанием на арене.

Ей предстояло вынести столкновение с Яспис.

Она появилась как-то внезапно и в то же время — вполне ожидаемо. Цецилия, во всяком случае, не удивилась. Она наблюдала за приближающейся профи с неподдельным любопытством — в конце концов, ей тоже было интересно, как закончатся эти Игры.

В руке у Первой было копье. Хорошее копье: его одинаково удобно метать в цель и вести ближний бой. Его металлический наконечник слишком ярко отражал солнце, и Цецилии пришлось сощуриться, чтобы не отводить взгляда.

Яспис не набросилась на нее. Остановившись на приличествующем расстоянии, она оперлась о копье и хрипло произнесла:

— Как дела, подруга?

Яспис сильно изменилась с момента выхода на арену: теперь ничто не напоминало в ней блистательно красивую девушку с интервью. Ее темно-рыжие волосы, покрытые пылью, грязью и копотью, безжизненно болтались у щек, кости торчали во все стороны — она напоминала обтянутый кожей скелет. Цецилия подумала, что не хотела бы быть такой… Хотя она, несомненно, такой была. Она провела ладонью по боку. На ее ребрах можно было играть, как на ксилофоне.

— Как видишь, неплохо, если я говорю с тобой, — ответила Цецилия, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более невозмутимо.

— Что, та еще неделька выдалась? — с усмешкой поинтересовалась Яспис. Ее кепка была повернута козырьком назад, что придавало ей вид школьницы-задиры. Однако Цецилия прекрасно видела разницу в их росте и нисколько не обольщалась этой подростковой «фишкой».

— Пожалуй, я бы не хотела, чтобы она когда-нибудь повторилась.

Яспис подошла ближе. Цецилия не сводила глаз с копья в ее руке. Заметив это, профи отвела его немного назад. Она не собиралась нападать. Пока.

— Ты ведь знаешь, что проиграешь? — мягко спросила она.

— Я не умею заглядывать в будущее, — сказала Цецилия, хотя, конечно, понимала, что Яспис права. Она проиграет.

Яспис рассмеялась. Смех у нее был на удивление нежный для жестокой убийцы.

— Для этого тебе не понадобится ясновидение. Победу одержу я. Ты должна это понимать. Сколько тебе лет?

Цецилия хотела ответить грубо, но потом решила, что в такой ситуации это ребячество.

— Пятнадцать.

— Мне восемнадцать, — Яспис склонила голову набок. — Я выше на голову, вдвое сильнее, и у меня есть оружие.

Делая вкрадчивые, почти незаметные движения, она подбиралась все ближе. Цецилия попятилась назад.

— И что? — спросила она с вызовом.

— Надеюсь, ты не станешь убегать. Все уже предопределено. Какая разница: сейчас или немного позже?

На ее лице расцветали кровоподтеки. Цецилия подумала, что вот теперь Яспис прекрасно отражает собственное имя — Пестрая. Она зажала ладонью рот и истерически захихикала. Этот смешок показался ей чрезвычайно нездоровыми. Но она ничего не могла с собой поделать. Хихиканье перешло в дикий хохот. Цецилия хохотала и хохотала, у нее начались колики в желудке, ноги подогнулись, и она чуть не рухнула на землю. Пестрая. Пестрая Яспис пришла тебя убивать. Это забавно. Это так забавно, слишком забавно для того, чтобы удержаться от хохота. Цецилия почти плакала от смеха. Она закрыла лицо руками и издавала теперь только короткие, отрывистые смешки — на большее ее легких уже не хватало.

Яспис наблюдала за этим снисходительно и даже, пожалуй, с укоризной. Она воткнула копье в землю рядом с собой и скрестила руки на груди, словно говоря: и долго мне еще ждать?

Ждать пришлось недолго. Смех прекратился, Цецилия вытерла глаза и, наклонившись вперед, положила обе руки на поясницу: живот болел, а воздуха в легких почти не осталось, и ей показалось, что она уже не сможет сделать вдох. Перед глазами плясали черные круги, и она отчасти сознавала, насколько близка к обмороку.

Не смей. Только не это. Если ты потеряешь сознание, для тебя все закончится.

Сейчас или немного позже — какая разница, пробежали в мозгу слова Яспис. Действительно, разницы никакой.

— Извини, — выдавила она, сделав несколько глубоких вдохов. Сердце немного успокоилось, а картинка перед глазами приобрела четкие очертания.

— Бывает, — невозмутимо отозвалась Яспис.

— Я смеялась вовсе не над тобой, — сказала Цецилия, будто ее могли уличить в чем-то непристойном. — Но мне пришло в голову: ты говорила так всем, кто был с тобой в союзе?

По разбитому лицу профи было трудно прочитать что-либо, но костяшки пальцев, сжимающие древко копья, побелели.

— В этом не было нужды. Мы все попали на Голодные Игры и понимали, с чем столкнемся.

— И все-таки нехорошо было убивать земляка, Яспис. Нехорошо, — Цецилия снова издала слабый, кашляющий смех, и в этот момент профи бросилась на нее.

Инстинктивно дернувшись, Цецилия уклонилась от удара Яспис, но тут же получила следующий, по затылку. Она упала, пропахав носом землю, так, что из обеих ноздрей брызнула кровь. Еще перекатываясь на спину, она поняла, что упустила время: профи уже была над ней, она вдавила ее в землю, и только теперь Цецилия по-настоящему поняла, что значит разница в возрасте и весе. Она могла только трепыхаться под Яспис, которая схватила ее за шею.

Вот и все. Конец игры.

Яспис ничего не стоит задушить ее за пару минут.

Но Яспис не стала душить. Вместо этого она с силой ударила Цецилию головой об землю. Потом еще и еще. У Цецилии из глаз посыпались искры, затылок будто раскололся, и она временно утратила способность соображать. Яспис не останавливалась. Она снова, снова и снова ударяла ее головой об землю. Да убей же ты меня наконец, хотела крикнуть Цецилия, но кричать она не могла.

И вдруг все прекратилось. Руки Яспис разжались, и Цецилия получила возможность сделать вдох. Она лежала на спине, раскинув руки, как распятый на кресте человек. Щеки и шея покрылись коркой запекшейся крови. Даже воротник майки пропитался кровью.

Я еще живу. Я ВСЕ ЕЩЕ живу.

Только зачем?

Когда перед глазами прояснилось, Цецилия села. Оперлась ладонями о землю, раскалившуюся, как сковорода, и подняла глаза на Яспис, которая тоже смотрела на нее и, казалось, оценивала ситуацию. Медленно, дрожа всем телом, Цецилия начала подниматься, и тут профи ударила ее ногой в грудь.

Боль ланцетом врезалась в мозг. Она снова упала навзничь, кашляя и судорожно пытаясь захватить хоть немного воздуха. До нее донесся какой-то звук, и далеко не сразу она поняла, что это тихо засмеялась Яспис.

На этот раз она позволила Цецилии подняться на ноги. Когда та, качаясь, сделала два нетвердых шага, профи без размаха заехала ей кулаком в скулу. Цецилия упала на колени и уперлась руками в землю. Голова ее повисла.

Миллионы людей в Капитолии и дистриктах наблюдали за последней развязкой, почти не дыша. В их числе были и менторы. Мэгз Флэнаган, еще оплакивающая своего погибшего трибута, прижала руку ко рту. Когда-то она прошла Игры, ей приходилось убивать, а потом — раз за разом видеть, как убивали на экране, однако такое предстало перед ней впервые. Рядом с Мэгз сидела Индола, у нее было белое лицо, застывшее, как изваяние. В нем не дрогнул ни один мускул, когда Цецилия в очередной раз упала на землю, но руки сжались в кулаки. Только Кашмира, ментор Яспис, выглядела совершенно спокойной. Она уже облачилась в вечернее платье, приличествующее предстоящему празднику, Ее красивые глаза торжествующе сверкали при каждом ударе подопечной. Она улыбалась как кошка, съевшая масло. В этой улыбке было превосходство и предвкушение победы.

До нее было недалеко. Яспис играючи ударила Цецилию ногой в грудь, и та растянулась в пыли, сдирая кожу с локтей, колен и живота. Глаза ее увлажнились — не слезами, а просто жидкостью — когда она коснулась щекой почвы. Твердая, горячая как солнце земля, отвратительно сухая, но на ней удивительно хорошо полежать… Ей и на этот раз удалось встать; медленно, неуклюже она оперлась на правую ладонь, кое-как поднялась на колени. Яспис возвышалась над ней, в ее покрасневших глазах искрился смех. Вдруг Цецилия поняла, что она играет с ней. Веселит публику, зная, что все внимание сосредоточено сейчас на них и только на них. Она уже стала победительницей — в своих глазах и глазах зрителей, и поэтому затеяла игру на камеру с почти стертой в порошок соперницей. И как вам эта девчонка-неудачница, ребята? Хорошо вас неудачница развлекает?

Ярость — то чувство, которое она испытывала так давно, когда по Земле еще ходили динозавры — вскипела в один миг. Это было какое-то неконтролируемое, животное начало, полностью поглощающее разум. Вскипевшая кровь собрала оставшиеся силы, Цецилия оттолкнулась от земли и бросилась на Яспис.

Она забыла о том, что у нее нет шансов против той, что готовилась к этой битве почти всю жизнь, забыла, что слишком мала, слаба, тогда как соперница — высокая крепкая девушка, пусть и порядком потрепанная невзгодами и ареной. Единственное, что сознавала Цецилия — она не позволит ни ей, ни кому-либо еще обращаться с собой ТАК. Она умрет достойно, и ей в этот миг было все равно, какой силы удар лишит ее жизни.

Она бросилась вперед и схватила Яспис за ноги. То ли ошеломленная внезапностью атаки, то ли просто не ожидавшая сопротивления профи не стала защищаться. Обеими руками Цецилия что было сил стиснула колени Яспис и дернула на себя; обе повалились на землю, задыхаясь от пыли, жары и адреналина. Профи начала было подниматься, но Цецилия ударом кулака заставила ее снова лечь. Голова Яспис с силой ударилась о землю, она взвыла и попробовала оттолкнуть Цецилию. Та вцепилась в рукава ее майки мертвой хваткой. Уперевшись коленом в грудь противницы, Цецилия почувствовала, как Яспис выворачивается из ее хватки, жалея, должно быть, о том, что не пустила в бой копье. Что ж, это был ее выбор. Дальше Цецилия действовала без раздумий, делая все механически, будто готовилась заранее. Вытащив из-под майки металлическую рамку — подарок Индолы, спасший ей жизнь — она сжала ее так, что хрустнули пальцы, и с силой вонзила в грудь Яспис. Глаза профи распахнулись — в них отразился ужас и изумление, она попыталась встать, но тут изо рта у нее брызнула кровь, и она завалилась назад. На целых десять секунд все звуки вокруг будто отключились; а потом Цецилия выдернула рамку из груди Яспис и вонзила снова. И еще раз. И еще. Только когда рука у нее начала неметь, она остановилась, с трудом разжала окостеневшие пальцы и откинулась назад.

Прогремела пушка.

В Капитолии восторг толпы достиг пиковой точки. Над площадями, где перед исполинскими экранами собрались люди, разносились радостные крики, в небо взметались фейерверки. Праздновали те, кто выиграл свои ставки, и в особенности — человек, поставивший миллион на трибута из Дистрикта-8. Миллионы наблюдали, как она завоевала победу, и слышали огласивший арену низкий гулкий голос, похожий на глас Бога:

— Граждане Панема, дамы и господа, 58-е Голодные Игры объявляются закрытыми! Перед вами — ваш победитель!

Цецилия сидела рядом с Яспис, из груди которой все еще торчала металлическая рамка. Она слышала голос, объявивший о завершении Игр, но сами слова прошли мимо ее сознания, оставив в нем мутный след, будто кто-то, походя, мазнул краской по забору. Она закрыла глаза и на какое-то время провалилась в пустоту.

Не хочу выходить из нее. Не хочу, не хочу.

Не хочу.

Когда Цецилия открыла глаза, то обнаружила, что мир двоится перед ней и весьма неохотно встает на место.

— Да, ты была права, — выговорила она запекшимися, потрескавшимися губами, обращаясь к Яспис. — Сейчас или потом — разницы нет. Здорово, да?

Но Яспис не отвечала.

Цецилия отвела от нее глаза и стала смотреть на свои руки. На них не было живого места — ссадины, порезы, волдыри, багровые пятна. Там, где Яспис ударила ножом, кровь уже начала запекаться. Ее пронзило сострадание к собственным рукам. Они казались несчастными, истерзанными. На глаза набежали слезы.

Тогда Цецилия вновь взглянула на Яспис. Та все еще смотрела на нее. Изумление во взгляде никуда не делось. Должно быть, подумала Цецилия, у нее не было времени понять, что она умирает: ее слишком занимала разгадка того, как же все это случилось. Может, и к лучшему. Убитая выглядела такой же истерзанной, как и руки Цецилии: на лице, когда-то довольно красивом, почти не осталось неповрежденных участков кожи. Свежий порез под правым глазом еще сочился кровью. Кепка слетела с головы. Цецилия водрузила кепку на место и внезапно ее накрыла волна иррациональной жалости к той, что так старалась ее убить.

— Отдохни, — прошептала она. — Отдохни, Яспис, С тобой все будет нормально.

Цецилия закрыла ей глаза и уткнулась головой в колени.

Она ожидала планолета, который должен был забрать Яспис, поэтому, когда вместо него рядом очутились какие-то люди в военной форме, она не обратила на них внимания. Это было неправильно. Здесь, на арене, так не принято. Люди в форме что-то говорили ей, один положил руку ей на плечо, но Цецилия даже не подняла головы. Они сказали, что она победила. И это тоже неправильно. Она просто убила Яспис. Это не конец Игр. Она не могла пережить всех, кто-то остался. Нужно только подумать. Элий? Парень из Седьмого? Из Девятого? Девушка из Четвертого? Кто?

Чья-то рука снова легла ей на плечо. Она раздраженно стряхнула ее. Неправильно. Все неправильно. Игры продолжаются. Они просто не могут закончиться.

Или это союзники Яспис? А может, ее напарник?

Руки обхватили ее сзади, каким-то образом поставил на ноги. Цецилия не сопротивлялась. Она мучительно пыталась понять: кого ей еще придется убить, прежде чем ее оставят в покое?

Она слепо глянула на своих сопровождающих сквозь падающие на лицо черные пряди. Они стоят неподвижно и смотрят на нее ожидающе. Они готовы выполнить первое желание, всякое желание, любое желание, смертное желание. Только пальцами щелкни.

Цецилия не щелкнула. Она попросту не могла этого сделать.

Сопровождающие погрузили ее в планолет и уложили там на кушетку. Вокруг засуетились люди в белых халатах, подкатили какие-то приборы, трубки, провода; манипуляции они проделывали так ловко и стремительно, словно отрабатывали какой-то сложный сценический номер. Цецилия наблюдала за ними отстраненно. Она впала в странно приятную меланхолию. Она думала об игре света и тени на металлической перегородке сверху, о том, как она похожа на потолок в ее комнате, о своей квартире, о подругах, о том, как она впервые попробовала спиртное. В голове начинает шуметь, и все вокруг кажется лучше, гораздо лучше, можно смеяться, радоваться окружающему, улыбаться и… жить. Не думая о будущем, которое сплетено в тугой узел. Особенно сейчас. На этой кушетке. Она летит в Капитолий, а там… там…

С этими мыслями Цецилия постепенно погрузилась в сон.

Следующие несколько дней слились в сплошную бесформенную полосу. Сон. Еда. Сон. Белые стены комнаты, напоминающей больничную палату. Какие-то люди мелькали рядом, но она совершенно не различала ни голосов, ни лиц. Она перенеслась в детство, и видела его как на ускоренной кинопленке, склеенной из случайных кадров. Фабрика. Дети рабочих, бледные, чахлые, одетые в перешитые обноски с родительского плеча. Они играют, кидая друг в друга камешки и стараясь попасть точно в лоб. Какой-то мальчик запускает в нее камешком слишком сильно, и Цецилия заливается слезами. Он подбегает и рассыпается в извинениях, пожалуйста, прости, пожалуйста, не говори матери, я не хотел так сильно, я не нарочно… хотя Цецилия знает, что нарочно. Пресная вечерняя каша. Лицо Эфима Адамса и его суровые проповеди о долге и патриотизме. Лоскуты ткани, обложившие ее со всех сторон. Воспитатели, их деревянные палки, опускающиеся на спину и шею провинившейся девочки, которая вздумала вместо сшивания тряпок поиграть с соседкой в «вопросы и ответы». Слезы, стоны, невнятные извинения. Начальница без ресниц. Ночные перешептывания в бараке. Котел, возвышающийся перед ними на столе недосягаемым Олимпом. Пустая клетка на третьем этаже, где невозможно спать по ночам, так сильно давит мертвая тишина. Боль. Слезающая с рук кожа. Жатва. Делия. Взоры сотен людей, заставляющие ее съежиться. Элий…

На этом месте кино прерывалось. Настоящее как будто растворилось, осталось одно лишь прошлое, вытеснившее даже будущее. Цецилия не имела ничего против. Она бы осталась в нем навсегда, будь у нее такая возможность.

Вместе с прошлым она отчетливо видела и мать — худую, черноволосую, вечно встревоженную женщину. Женщину, которой ей самой предстояло стать. Она вспоминала, как мать шла с ней домой после работы, ее хриплый кашель, их редкие, непродолжительные разговоры. Любила ли ее мать? И что бы она сказала дочери, увидь ее сейчас?

Первым, кого увидела Цецилия, когда по-настоящему пришла в себя и встала с постели, была Индола. Она вошла в комнату в простой белой блузе и плиссированной юбке до колен, аскетичная и спокойная, как всегда. Какое-то время они смотрели друг на друга, будто мать и дочь после годовой разлуки, затем ментор быстро подошла к Цецилии и, не говоря ни слова, обняла. От нее пахло яблоком и чем-то цветочным.

— Ты такая умница, Цецилия, — сказала она тихо после долгого молчания. — Я очень рада увидеть тебя живой.

Цецилия ничего не ответила. Она прижалась к Индоле, как перед Играми, только теперь ей не нужно было никуда идти. Речь наставницы сливалась в единый неразличимый поток, но Цецилии вполне хватало одного ее присутствия.

— Они тебя подлатали и привели в полный порядок твою ногу, — продолжила Индола, не выпуская ее из объятий. Цецилия кивнула. Она уже почти забыла о боли. Хвала Капитолию и его безграничной милости. — О тебе все говорят, ты знаменита на всю страну. Знаю, как смешно это прозвучит, но постарайся думать о чем-нибудь другом. Подумай, например, о новом наряде от Клодии, о своих поклонниках, о празднике. О чем угодно. Только не об арене.

— Вы видели последнюю драку? — спросила у нее Цецилия, ненадолго выйдя из своей кошмарной прострации. — Ну, где я и девчонка из Первого.

Индола слегка отстранилась, чтобы заглянуть ей в лицо.

— Да. Конечно, я видела. Я видела все, что касалось тебя.

— А вы видели… — Цецилия замолчала. Что-то уже давно не давало ей покоя. — Вы видели ее волосы? После того, как я…

— Что?

— Ее волосы, — повторила Цецилия, стараясь говорить как можно более ровно. — Они поседели. Это была не пыль или что-то в таком роде, я была очень близко и все видела. Они поседели.

Она смотрела на Индолу с мучительным напряжением. Поверит ли она? Не посчитает ли тронувшейся?

Индола не ответила; в ее светлых глазах что-то блеснуло, и она снова прижала Цецилию к себе. В это же мгновение на девочку обрушилась вся тяжесть случившегося в последние дни. Треснувшая голова парня из Седьмого дистрикта. Предсмертные хрипы трибута из Девятого. Профи из Второго. Боль, жара, кровь, стекающая по щекам и подбородку. Лицо Яспис, изуродованное кровоподтеками и ссадинами. Изумленно распахнутые глаза, недоумевающие, как эта слабачка сумела прикончить ее. Все это невыносимо кружилось перед глазами, так что Цецилия едва не прокусила губу, борясь с горестным воем, который рвался изнутри. Индола погладила ее по голове. Когда она повторила это, Цецилия заплакала. Ей было больно, очень больно. Мир перед глазами померк. Индола гладила ее по голове, и это было единственным, что удерживало Цецилию на территории собственного разума. Она не знала, благодарить ей за это ментора или нет.

В этот момент к ним заглянула Делия. Против обыкновения, она не стала тараторить и шуршать юбками. Вместо этого она безмолвно подошла к победительнице 58-х Голодных Игр и тоже обняла ее, почти с нежностью. Слезы потекли сильнее, и Цецилия ощутила, как всю ее переполняет благодарность к этим двум женщинам за все то, что они сделали для нее — и на арене, и за ее пределами. Вместе с ними она не боялась ничего. Что бы ни предстояло ей дальше, пока они рядом, она справится с чем угодно.

Цецилия была очень рада встретиться с Клодией. Стилист тоже не скрывала своих эмоций: глаза ее увлажнились, когда она обнимала девочку. Та заметила, что Клодия теперь выглядит по-другому. Светлые кудряшки сменились эффектными бордовыми локонами, глаза, с помощью линз, тоже поменяли цвет, но главное — она стала тоньше.

— Привет, Цецилия, — Клодия покачала головой, будто стараясь прийти в себя, и быстро провела рукой по глазам. — Что-то я совсем сдала. Будто сама побывала на Голодных Играх!

Эти слова запали Цецилии в самое сердце. Она, признаться, не ожидала такой сострадательности от капитолийки.

— Так, детка, я уже продумала твой образ для встречи с Фликерманом, — Клодия заговорила по-деловому, явно стараясь взять себя в руки. — Не будем отступать от нашего канона, но внесем некоторые изменения… Дай-ка я погляжу на тебя.

Она сняла с Цецилии больничную одежду, и у нее вырвался громкий всхлип. Цецилия сперва не поняла, чем вызвана такая реакция, а потом посмотрела в большое зеркало, напротив которого ее поставила Клодия. Сердце пропустило удар: она впервые видела себя после выхода на арену. Кости обрисовались так отчетливо, что она уже в полной мере походила на скелет. Кожа истончилась, глаза запали, плечи и колени торчали как углы. Но хуже всего было другое. Она видела собственное лицо — измученное, беспомощное, с заострившимися чертами, погруженное в себя. Полусгнившее лицо пугала, торчащее посреди давно заброшенного поля.

Цецилия подумала, что это лицо отныне всегда будет смотреть на нее из зеркала.

Она повернулась к Клодии. Та вытирала слезы, уже не скрывая этого.

— Ох, Цецилия, — выговорила она и задохнулась.

Команда медиков, косметологов и помощников Клодии сделала все, что от нее зависело, чтобы она предстала перед Капитолием в лучшем виде. Бесследно исчезли следы ран, шрамы, ссадины и порезы. Кожа приобрела более-менее здоровый вид. Волосы засияли и послушно легли в прическу. Но даже капитолийские волшебники ничего не могли сделать с катастрофической худобой Цецилии. Платье — снова сногсшибательное и алое, но все же не такое помпезное, как на Параде трибутов — не скрывало выпирающих костей, когда она сидела на разукрашенном, узком как трон кресле победителя перед Цезарем Фликерманом и пыталась сохранить рассудок. Рев публики достиг апокалиптического масштаба. Грохот рушащихся гор, грохот землетрясения. Поначалу Цецилии показалось, что он уничтожит ее. Сметет, как цунами, и она задохнется под этими восторгами, ликованием, безумным торжеством. Но ничего такого не случилось. Вместо этого она смотрела фильм о СВОИХ Голодных Играх. Весь ее путь, от Жатвы и до финальной схватки с Яспис. Цезарь время от времени вставлял остроумные комментарии, заставлявшие публику то заходиться в хохоте, то восторженно свистеть и даже топать ногами. Цецилия сидела, неестественно выпрямившись, и изо всех сил старалась удержать на лице благорасположенное выражение. Поначалу она силилась улыбаться, но получалось слишком криво, и она поставила перед собой задачу попроще: не выказывать своих настоящих чувств. Каждый эпизод на арене был для нее как нож в сердце; кровь заново то стыла в жилах, то текла так стремительно, что сердце заходилось в отчаянном трепетании. Цезарь, ослепительно улыбаясь, то и дело обращался к ней с вопросом или шутливым замечанием, Цецилия что-то ему отвечала, слыша собственный голос как будто со стороны.

— Что ты подумала, когда поняла, что осталась один на один с такой соперницей? — участливо спросил Цезарь, когда дело дошло до финального эпизода.

Цецилия взглянула на экран. Перед ней снова была Яспис, потрепанная, но от этого не менее грозная, в кепке козырьком назад и с копьем в руке. Их беседа, от которой сейчас мороз продирал по коже. И от собственного совершенно безумного смеха. Цецилия судорожно сжала подол платья.

— Что, будь мы в купальниках, она дала бы мне сто очков вперед, — произнесла она непослушными губами, и зрители грохнули хохотом.

— Как самокритично, Цецилия! — весело ухмыльнулся ведущий. — Уверен, кое-кто мог бы с этим поспорить!

От попытки улыбнуться у нее свело скулы. Она взглянула на зал. Все неприкрыто наслаждались открывшимся им зрелищем. И никто из многотысячной толпы, казалось, не понимал, как ей тяжело заново переживать самые страшные моменты в своей жизни.

Эти три часа прошли в сплошных муках. Когда наконец заиграл гимн, оповещающий об окончании торжественной программы, Цецилия почувствовала, что ее немного отпустило. Как бы там ни было, все закончилось. Осталось вытерпеть не так уж и много.

— Ну что ж, Цецилия, теперь ты должна получить то, что заслужила по праву! — провозгласил Цезарь, поднимаясь, и Цецилия вздрогнула. Эта фраза показалась ей слишком пугающей. Что она заслужила за убийство нескольких человек?

— Вечную славу и почет твоей беспримерной отваги!

На сцену вышел президент Сноу, чтобы возложить на ее голову корону победителя.

Последующий за этим банкет в президентском дворце не запомнился ничем, кроме бесконечных фотовспышек, поздравлений, разукрашенных лиц и сильного запаха алкоголя. Где-то на середине праздника к ней подошла Индола, практически неузнаваемая в длинном изящном платье полночного цвета, с высокой прической и косметикой на лице, взяла Цецилию под локоть и сказала, что хочет познакомить ее кое с кем. Цецилия напряглась. Ей и без этого хотелось сбежать от назойливых объективов и желающих дотронуться до нее. Но возразить ментору она не посмела. Индола подвела ее к невысокой пожилой даме с замысловато уложенными вьющимися седыми волосами.

— Это Мэгз Флэнаган, Цецилия, ментор Дистрикта-4— представила незнакомку Индола, при этом в ее голосе звучала теплота и уважение. — Благодаря ей нашелся спонсор, отправивший тебе антибиотики и мазь.

Ошеломленная этим известием, Цецилия на несколько секунд остолбенела. Потом, сообразив, что нельзя просто стоять вот так, поклонилась госпоже Флэнаган. Вышло довольно неуклюже.

— Мадам, вы не должны были… — пробормотала она, залившись краской от собственной неловкости. Мэгз была одним из самых известных и популярных менторов за всю историю Голодных Игр. Несмотря на преклонные лета, ее положение годами оставалось неизменным благодаря необыкновенному обаянию и умению доставать для своих трибутов самые невероятные вещи. Цецилия не могла поверить, что эта живая легенда стоит перед ней.

Мэгз смотрела на нее доброжелательно и грустно.

— Не стоит, девочка, — сказала она, тронув Цецилию за запястье. — Я хотела помочь тебе. К тому же, я давно знаю твоего ментора и считаю ее одной из немногих достойных людей, которые присутствуют сегодня на банкете. Здесь не так-то легко сохранить достоинство… Скоро ты сама поймешь это.

Ее печальный тон вызвал у Цецилии холодок в груди. Смутное предчувствие грядущих бед заставило сердце сжаться. Остаток вечера она провела в компании ментора и Мэгз, вполголоса обсуждая предстоящий ей Тур победителя. Сотни фотографий троих победителей, собравшихся вместе, облетели все журналы Капитолия. Позже Цецилия нашла себя слишком юной и смешной на фоне двух взрослых женщин. Время от времени на том банкете она ловила на себе колкий, испепеляющий взгляд молодой светловолосой женщины в умопомрачительном зеленом платье. В ней Цецилия узнала победительницу Голодных Игр из Дистрикта-1, следовательно, это могла быть ментор Яспис. Она отводила глаза и старалась не замечать ее, но невольно жалась к Индоле, когда красавица оказывалась поблизости.

— Она очень зла, — шепнула ей Мэгз. — Очень зла на нас. Кашмира слишком много возлагала надежд на свою девчонку.

— Ничего не бойся, — Индола положила руку Цецилии на плечо. — Ты теперь такая же победительница, как она. Все эти взгляды и жесты — дешевый трюк.

Она адресовала Кашмире спокойный, немного надменный взгляд. Та, откинув назад волосы, отвернулась и отошла.

И все же Цецилия чувствовала себя неуютно. Она не хотела наживать врагов.