Голодные Игры №58 (джен)

Свадьба прошла незаметно. Цецилию бросало в холодный пот от одной мысли, что в это может вмешаться Капитолий. Карнавал, который грозил в таком случае, приводил ее в ужас одной своей перспективой. Однако Цецилия все-таки отправила приглашения Делии и Клодии. Разум говорил ей, что она совершает глупость, и притом опасную, но поделать с этим ничего не могла. С ними было связано слишком много, и она искренне любила их. К назначенному времени обе явились без всякой помпы, за что Цецилия была им безмерно благодарна.

— Ох, моя девочка, ты теперь невеста! — восклицала Делия, но Цецилию это больше не раздражало. Она чувствовала необъяснимую теплоту к ней и всему, что бы она ни делала. — Невеста! С ума сойти! Я буду плакать. Извини, дорогая, но на церемонии я буду плакать.

— Я бы подогнала тебе потрясающий наряд, — подмигнула Клодия. Ее было не узнать без парика, грима и безумной расцветки одежды. Цецилия с удивлением обнаружила, что у Клодии прямые светлые волосы, голубые глаза и тонкая нежная кожа. — Ты бы произвела фурор, детка!

— Достаточно с меня фурора, — зябко повела плечами Цецилия, и стилист понимающе хмыкнула. Она была одной из немногих, кто знал о тайном альтер-эго Цецилии,

Кроме нее и Делии, в числе гостей были родители Тома, несколько его друзей, подруги Цецилии и, конечно, Индола. Она взяла на себя все то, что полагалось брать на свадьбе матери невесты. Цецилия тогда отчетливо поняла, что отныне ее душа навсегда связана с этим человеком. Впервые в жизни она ощущала, что находится в семье, и именно это обстоятельство, а вовсе не наступающее замужество, заставили ее глаза наполниться слезами.

Церемония не заняла много времени. У Цецилии осталась фотография: молодой человек в простом костюме и девушка в светлом, собственноручно скроенном и сшитом платье. Они переехали в ее дом.

Капитолий, естественно, обо всем узнал. Приехавшие журналисты сняли небольшой фильм, предварительно раздав сценарий всем действующим лицам. Если для Цецилии, привыкшей к заученным фразам и наигранным улыбкам, это было не в новинку, то для Тома необходимость находиться перед камерой стала настоящим стрессом. Он с трудом заставлял себя проговаривать положенный текст и целовать Цецилию в «неожиданные» моменты. Однако справился ее муж со всем хорошо. Довольные отснятой картинкой, телевизионщики уехали, и на этом все закончилось.

Первое время Капитолий еще наблюдал за ними, ожидая появления на свет первенца победительницы. Но прошел год, ребенок не родился, и их оставили в покое.

Цецилия и сама не знала, любит она Тома или нет. Она была благодарна ему за то, что он разделял ее одиночество, и этого ей вполне хватало. Ночные страхи отступили, в доме теперь постоянно обреталась еще одна живая душа, и он не казался больше таким мрачным, пустым и таинственным. Том выглядел всем довольным. Их характеры оказались удивительно подходящими друг другу. За тринадцать лет совместной жизни они ни разу серьезно не повздорили.

Когда Цецилия вернулась домой после Игр, она столкнулась с неожиданной задачей. Во времена работы на фабрике весь ее день был занят выматывающей, пригибающей к земле, но все же кипучей деятельностью, не оставлявшей ни одной свободной минутки. Теперь же, став свободной, она попросту не знала, куда себя деть. Будни всех жителей дистрикта составляла работа, с развлечениями дела обстояли неважно, да и развлекаться Цецилия, взращенная на философии Эфима Адамса, в общем-то, не умела. Тащиться в один из кабаков, где отводили душу рабочие фабрик, ей хотелось в последнюю очередь. Цецилия уныло слонялась из комнаты в комнату, решительно не зная, чем занять свои дни. Безделье томило, руки, привыкшие только держать иголку, больше ни к чему не тянулись. В один из особенно тоскливых вечеров Цецилия снова взялась за нее, отыскала в одной из кладовых материю и от нечего делать скроила и сшила комбинезон, стараясь по памяти восстановить наряд, в который ее облачила Клодия для интервью Цезарю Фликерману. Получилось, конечно, совсем не так впечатляюще, но очень даже неплохо. Разглядывая себя в зеркале, Цецилия осталась довольна своей работой. На следующий день она заглянула к Индоле в этом комбинезоне, и та тоже нашла его удачным. Вслед за ней выразили одобрение и подруги. Это натолкнуло Цецилию на мысль предложить комбинезон жительницам дистрикта, а может, и другим дистриктам тоже. Она снова навестила мэра и, отчаянно краснея, поделилась с ним этой идеей. Мэр ни за какие коврижки не согласился бы спорить с первой за пятнадцать лет победительницей Голодных Игр, а потому решил сделать широкий жест. Его распоряжением комбинезоны Цецилии вышли небольшой партией на одной из фабрик, шивших мундиры миротворцам. Цена, по просьбе создательницы, была смехотворной, и разошлась новинка очень быстро. Судя по всему, она пришлась по душе женщинам: комбинезоны, несмотря на относительно простой крой и непритязательную материю, совершенно не выглядели рабочей робой. Было в них что-то… капитолийское, пусть и в крохотных крупицах. Вышла еще одна партия, затем еще, и еще. О распространении в других дистриктах говорить пока было рано, но с Восьмым все решилось быстро. Цецилия умолила не разглашать тот факт, что автором выступила она, боясь нового шквала популярности, уже как модельера. К счастью для нее, это удалось сохранить в секрете. Кроме Индолы, Тома и подруг, о ее альтер-эго знала еще Клодия, приславшая открытку с поздравлениями, где называла Цецилию «коллегой» и велела обращаться с любыми вопросами. Похвала настоящего мастера была просто бальзамом на душу. Цецилии не хотелось ни денег, которых и так хватало с головой, ни поклонения, выматывающего ее нервы, ни лишнего внимания. Она просто радовалась тому, что нашла для себя подходящее дело, занимавшее ее руки и голову и вдобавок скрашивающее жизнь остальным. После комбинезонов она выпустила жилетки, тоже получившиеся удачными и стильными, несколько женских костюмов и мужские брюки.

Ментором от Дистрикта-8 по-прежнему оставалось Индола. Цецилию это вполне устраивало, однако в конце концов такое положение дел стало казаться ей попросту нечестным. Она поговорила с Индолой насчет того, чтобы отправиться в Капитолий, но та наотрез отказалась даже слушать ее.

— Нет, девочка, — только и сказала наставница. — Не стоит взваливать на себя эту ношу раньше времени. У тебя здесь близкие, дело, семья. Живи… и постарайся получить удовольствие от всего, что тебя окружает, — закончила она фразой, сказанной когда-то давно перед Голодными Играми.

— Вы — моя семья, — тихо ответила Цецилия.

Индола долго смотрела на нее. Потом печально улыбнулась и погладила по голове.

— Спасибо. Из твоих уст, Цецилия, эти слова значат очень много. Я бы не променяла их ни на какие дифирамбы. А теперь иди. Тебя ждет Том.

Он действительно ждал ее — обычно в кресле в гостиной, таком огромном, что оно больше напоминало диван. Есть они садились вместе, да и все остальное, в общем-то, тоже делали вместе. Говорили при этом мало. Цецилия поняла, что ей вовсе не нужно забивать пустоту разговором, потому что им с Томом было хорошо и молча. Они понимали все без слов. Если он хотел внимания, то ласково гладил ее плечи, спину, постепенно опускаясь ниже. Особенно нравилось Цецилии, когда он щекотал отросшей щетиной ее щеку или шею. Если близости хотела она, то достаточно было обнять его за талию, чтобы он все понял. Это было как раз то, чего жаждала ее душа: покой, уют и блаженная безмятежная тишина.

Они не пользовались никакими специальными средствами, но ребенка у них так и не было. Цецилия не особо переживала по этому поводу, хотя видела, что Том не прочь познать радости отцовства. Но год проходил за годом, а все усилия оставались безуспешными. В конце концов, Цецилия невольно начала подозревать худшее. Может, она вообще неспособна иметь детей? В таком случае она поставила Тома в очень тяжелое положение. С другой стороны, может, это было и к лучшему. Человеку, попавшему в клетку Капитолия, заводить детей попросту опасно. Она старалась не думать об этом, но в сердце проник холодок.

Ей было двадцать, когда из Капитолия пришло официальное предложение выступить в роли ментора. Разумеется, такое предложение можно было воспринимать только как приказ. Цецилия не знала, как относиться к этой новости. Индола, узнав обо всем, без промедления начала готовить ее, так же скрупулезно и серьезно, как перед Играми, у Цецилии даже мурашки побежали от сходства. Том негодовал. Но даже он понимал, что выхода у нее нет. Не мог не понимать.

В тот первый год ей досталась пара изможденных, тонкокостных подростков, до боли напомнивших Цецилии саму себя и Элия. Она говорила с ними, стараясь быть похожей на Индолу, хотя, как когда-то она сама своей наставнице, дети не казались ей пригодными к арене. Однако ее поразило то, что оба излучали надежду. И причиной тому была она, Цецилия, одержавшая победу вопреки всему. Они видели ее Игры и намеревались бороться до конца.

К сожалению, это не помогло. Цецилия была готова днями и ночами искать для подопечных спонсоров, но арена расправилась с ними слишком быстро и слишком жестоко. Наблюдая за этим на экране в Центре подготовки, она чувствовала, как внутри у нее все каменеет. Сидевшая рядом Индола то и дело стискивала ее запястье. Когда профи из Второго дистрикта прикончил их мальчика-трибута, Цецилия уронила голову на колени и запустила пальцы в волосы.

— Ты не виновата, девочка, — шепнула ей Мэгз Флэнаган, ободряюще сжав ее плечо. — Здесь могло помочь только чудо.

Цецилия не ответила. Даже если это так, ЕЁ долгом было сотворить это чудо, чтобы спасти парнишку от смерти. Она не сотворила. И он погиб по ее вине.

— Я всегда говорила, что ментор — слишком ответственная работа, — раздался рядом знакомый женский голос. — С ней не справиться тому, кто стал победителем благодаря одному везению.

Индола и Мэгз одновременно повернули головы. В кресле, небрежно закинув ногу на ногу, восседала Кашмира — как всегда, ослепительная и безупречная, будто ей в любой момент предстояло выступить с интервью перед всей страной. Она не сводила глаз с экрана, пока говорила эти слова. Цецилия потеряла дар речи.

— Проваливай ко всем чертям, — тихо бросила ей Индола. Лицо ее оставалось спокойным, но глаза сузились и заблестели очень опасным блеском.

Кашмира повернула голову и посмотрела на нее с вызовом.

— С какой стати ты приказываешь мне, Индола?

— Это не приказ, — вмешалась Мэгз. — Это дружеское предложение. К которому присоединяюсь и я. Будь любезна, Кашмира, сядь где-нибудь там, где я бы не могла тебя видеть.

Кашмира оглядела их. Было видно, что ей очень хочется сказать что-то грубое, но, наткнувшись на взгляд Мэгз, она передумала. Ссориться с легендой ей явно хотелось в последнюю очередь.

— Оправдывайте ее сколько угодно, — бросила она напоследок, обращаясь к Индоле. — Но это совершенно бессмысленно. С тем же успехом она могла бы остаться в дистрикте и наблюдать за всем оттуда. И то толку было бы больше.

Кашмира отошла, а Цецилия потом долго думала над ее словами. В них была правда. Самое ужасное — несмотря на то, что Кашмира явно старалась задеть ее — в них была правда. Она не смогла стать ментором. Не смогла сделать то, что была должна. В сущности, чего еще можно было от нее ожидать? Она действительно победила на Играх исключительно благодаря Индоле и неизвестным спонсорам, ее заслуга в деле собственного выживания была незначительной. Так как же она может тогда привести к спасению кого бы то ни было?

Вернувшись домой, Цецилия отправила родителям своих трибутов чеки. Хорошенькое утешение для тех, кто потерял детей. Но что еще она могла сделать? Запершись в одной из дальних комнат на втором этаже, она не выходила оттуда два дня. Том не беспокоил ее. Возможно, Индола говорила с ним.

Через несколько месяцев Цецилия чувствовала себя почти как прежде. Она поняла, что имела в виду Индола, говоря о ноше, и поражалась тому, как долго наставнице удавалось отгораживать ее от этого креста. Погибшие дети отныне всегда были с ней, часто она мысленно просила у них прощения, но постепенно ей удалось сжиться с этим, как люди сживаются с хронической болезнью. На следующий год им с Индолой удалось дотянуть девочку-трибута до шестого места. Неплохой результат. Они выбили для нее все необходимое, и какое-то время смышленая девчонка числилась в списке фаворитов тотализатора. Однако они не учли землетрясения, устроенного распорядителями для острастки, когда зрелище начало немного «буксовать». Оно погубило разом восьмерых трибутов, в том числе и последнюю участницу из Дистрикта-8. Единственным, что немного скрасило для Индолы горечь потери, было то, что трибуты Кашмиры выбыли из игры сразу вдвоем. Что до Цецилии, то она впала в странную меланхолию: она не чувствовала ни особого горя, ни особой радости от проигрыша Кашмиры. Она не чувствовала вообще ничего, кроме пустоты, вроде той, что бывает на поле после пожара. Снова были чеки для семей трибутов, болезненное сжатие сердца от мысли, что испытают родители, получив их, непродолжительное выпадение из времени и очень плохие сны.

На этот раз справиться со смертью подопечных было легче. Цецилия дала себе зарок не привязываться к несчастливцам, волею судьбы попавшим в лапы Капитолия — привязанность не играла роли в ее работе и только делала боль утраты сильнее. Третий год менторства подготовил ей удар: если женский шар выдал Делии высокую, хорошо сложенную семнадцатилетнюю девушку, то мужской вызвал протяжный вздох у всех — жребий достался маленькому мальчику. У Цецилии оборвалось сердце, когда он на ее глазах поднялся на сцену и встал рядом с напарницей. Все понимали, что хуже этого ничего и быть не могло. Даже Делия не сумела заставить себя сиять улыбкой, вопреки возложенным на нее обязанностям. Как только мэр принялся зачитывать «Договор с повинными в мятеже дистриктами», какой-то человек вдруг стал кричать, обращаясь к мужской половине собравшихся: неужто не найдется среди здоровых лбов того, кто заменит малыша? Неужто у молодых нынче так тонка кишка? Старшие опустили глаза, ни один из них не промолвил ни слова. Цецилия не могла винить их за это: она не представляла, какое нужно мужество, чтобы добровольно отправиться на заклание. Человек еще продолжал кричать, что-то очень грубое и непристойное, пока его силой не увели миротворцы.

В поезде Цецилия без предисловий взяла с девушки-трибута обещание, что та не бросит напарника на арене. Она обещала, и Цецилия поверила ей, потому что у нее было открытое, честное, доброе лицо. Стоило принять это во внимание, но совсем не так, как решила Цецилия. Ее стремление хоть чем-то облегчить участь ребенка сыграло очень злую шутку с обоими.

Девчонка пыталась сдержать данное слово — и, возможно, именно это стало для нее роком. Ареной на сей раз была мерзлая ледяная пустошь без единого деревца на весь периметр. Сконцентрировавшись на себе, девчонка, крепкая, ловкая, подтянутая, имела бы неплохие шансы дойти до финала. Но она, верная своему обещанию, опекала маленького напарника. Мальчик котировался у зрителей ничтожно мало, подарков — в том числе жизненно необходимых теплых вещей — не получал, и напарница делила с ним все, чем располагала сама. Зрелище было душераздирающим, под конец множество расчувствовавшихся капитолийцев бросилось выручать пару из Восьмого, но оба замерзли прежде, чем получили первую посылку.

Цецилия чувствовала себя убийцей. Чувствовала в гораздо большей степени, чем после того, как вытащила металлическую рамку из груди Яспис. Если бы она сосредоточилась на девушке, то, возможно, сумела бы вытащить ее. Если бы она видела перед собой что-то еще, кроме мальчика, которому все равно было не суждено покинуть арену, девчонка могла бы жить. Но она, ментор, заставила ее пообещать спасать младшего. И добрая, честная душа до последнего следовала своему слову. У нее были шансы. У нее — ТОЧНО были, и, попадись ей достойный ментор, она сумела бы выкарабкаться. Но ее ментором стала безмозглая идиотка, которая за пеленой глупых сантиментов не видела очевидного.

Цецилия вернулась домой. На этот раз ее встретил ледяной прием. Настолько ледяной, что она опешила. После ее первого года в качестве ментора Том будто с цепи сорвался. Он больше не скрывал своих эмоций и часто кричал, чем поначалу поверг Цецилию в шок. Она и представить себе не могла, что ее тихий муж способен издавать такие звуки. Он кричал, что никакой Капитолий ему не указ, что он не намерен неделями терпеть отсутствие дома собственной жены, что больше ноги ее там не будет. Цецилия молила Бога, чтобы его вопли не услышали миротворцы. В этом случае его не спасло бы даже ее заступничество. Опомнившись, Том закусывал губу, садился в свое кресло и погружался в мрачное молчание. Когда он сидел так достаточно долго, чтобы успокоиться, Цецилия опускалась рядом с ним на колени и тихо объясняла, что выбора у нее нет, что избавиться от рук Капитолия, если он тебя заполучил, просто невозможно. Она никогда не рассказывала Тому о том ужасе, который переживала, наблюдая за гибелью своих подопечных на экране. Не хотела, чтобы эта тяжесть легла на еще одни плечи. С болью Голодных Игр она должна была справиться сама. Когда Том остывал, он обнимал ее в ответ, клал ее голову себе на колени и долго перебирал пряди гладких черных волос. В такие моменты Цецилия чувствовала себя почти спокойно. Однако что-то стало портиться между ними в это время, молчание из уютного превратилось в зловещее. Когда она обнимала его ночью, он отстранялся. Когда хотела поговорить, ответом ей было неопределенное бормотание. Цецилия поняла, что отношения дали трещину. И как ее заделать, совсем не знала.

И вот тогда-то, через столько лет, она вдруг поняла, что ждет ребенка. Когда отпали последние сомнения, Цецилия почувствовала себя человеком, чудом избежавшим неминуемой смерти. Первое время она боялась сказать Тому. Они уже не говорили друг с другом, да и вряд ли ему, думала Цецилия, хочется иметь ребенка от нее. Минуло два месяца, прежде чем она отважилась признаться Тому, что им предстоит стать родителями. Его реакция ошарашила Цецилию. Он едва не расплакался и обнял ее так крепко, что она задохнулась. Его зеленые глаза сияли счастьем. Такими Цецилия запомнила их на всю жизнь. В тот день они снова стали семьей и до самого конца были неразлучны.

В невыносимо иссушающий летний полдень на свет появился Эдмунд — кругленький, хорошенький, черноволосый. Том спустя двадцать три бесконечных часа первым взял его на руки и посмотрел так, что у Цецилии, едва соображающей, где она находится, мучительно екнуло сердце. Она лежала на широкой кровати, обессилевшая, прозрачная, бледная как смерть, смотрела на свою семью и ощущала, как ее душа переполняется любовью до краев.

Навестившая Цецилию вечером Индола заключила ее в такие крепкие объятия, что у той сперло дыхание. Ее окружала семья, ЕЕ семья, и она чувствовала себя такой счастливой, как никогда в жизни.

Спустя две недели к ним наведались телевизионщики из Капитолия. Весть о рождении первенца Цецилии дошла до них быстро, но все-таки даже эти люди имели некие представления о деликатности. Перед камерами Цецилия сидела свежая, с умопомрачительным макияжем — результатом почти часовой работы команды косметологов, — а на руках у нее был крошечный мальчик, который умилил в вечернем шоу всю страну. Том сидел рядом, обнимал ее за плечи и светился широкой, на сей раз совершенно не наигранной улыбкой. Такая картинка предстала перед Капитолием, и он остался ею более чем доволен. В эти дни Цецилия получила ворох открыток и поздравлений от поклонников, но сердце ей согрели только два письма, впоследствии бережно спрятанные в тумбочку рядом с кроватью. Это были письма от Клодии и Делии, и каждое выведенное ими слово дышало искренностью и любовью. Читая и перечитывая эти письма, Цецилия чувствовала себя почти такой же счастливой, как в тот день, когда впервые прижала сына к груди.

Том не выпускал малыша из рук ни на минуту. Он полностью взял на себя заботу о нем, а по ночам вставал не только на каждый крик, но даже чих Эдмунда. И весь светился при этом каким-то теплым, ослепительным светом. Цецилия, завороженная этим сиянием, порой просто не могла отвести от него глаз.

Вместе с тем ее задевало, что Том с явной неохотой передает ей сына и всякий раз смотрит с такой настороженностью, будто она собиралась бежать. Цецилия сердилась: в конце концов, это ей пришлось вытерпеть все муки и боль, это ее кровь питала Эдмунда, который, словно в подтверждение самой природой, с каждым днем становился все более похожим на мать. Она хотела раз и навсегда донести это до Тома, но потом решила, что это не только глупо, но и несправедливо. Он так долго ждал Эдмунда. Да и какое она имела право упрекать его в отцовской любви?

Может быть, Цецилия поэтому и не чувствовала особой привязанности к старшему сыну, которого почти не держала на руках.

Два года пронеслись как в тумане. Дни сливались в сплошную полосу, до тех пор, пока она не встретила Эзру. Цецилия помнила тот день, помнила, как застыла на месте при виде него, как ноги стали ватными, и сладкая тревога запела где-то внутри. Все вокруг словно померкло, и только он был освещен солнцем — белокурый, с точеным узким лицом, голубыми глазами и широкой грудью. Он стоял у водяной колонки, держа в каждой руке по ведру, и его мускулы выступали во всем своем великолепии.

Все случилось в один миг — удар, прозрение, упоительная радость. Цецилия забыла обо всем. Даже Эдмунд отошел куда-то назад, туда, где границы реальности стираются под напором грез. Сердце бешено колотилось. Всколыхнулось что-то сокровенное, почти забытое. Это был парень, совсем молодой, не старше восемнадцати на вид. Белая майка, обычные брюки в полоску… Но на его стройной фигуре все это смотрелось умопомрачительно хорошо. Цецилия смотрела на него широко распахнутыми глазами, не смея ни вздохнуть, ни шевельнуться. Будто почувствовав на себе ее взгляд, парень поднял голову, увидел ее и улыбнулся. Подчиняясь неведомому порыву, она улыбнулась ему в ответ. Ее влекло к нему, как собаку влечет к куриной ножке. Голубые глаза нашарили ее, и уставились призывно, очаровывая, завлекая, обольщая. Покоряя.

Так Цецилия встретила Эзру, влюбившись впервые в жизни.

Знакомство произошло быстро, само собой. Он подошел к ней, представившись. И больше ничего не нужно было говорить. Но тем не менее она что-то сказала, не отводя взгляда от его прекрасных глаз, ярких, как небо в летний полдень, и светлых, как лед. Он ответил, и с этого момента все закрутилось с головокружительной скоростью.

Впоследствии Цецилия не раз спрашивала себя, как все могло повернуться именно так? Как она могла полностью потерять голову, забыть обо всем? Каждый день она видела перед собой только Эзру, в ушах звучали его признания, на груди чувствовалось его дыхание. Она словно сошла с ума и находила в этом безумии невыразимую прелесть.

Беременность оказалась неожиданностью и повергла Цецилию в ступор. В тот вечер, когда она узнала об этом, ей было так плохо, что она стремглав помчалась к единственному человеку, который мог ее понять.

Индола слушала, не перебивая и не упрекая. Только глаза становились все темнее и печальнее.

— Ты уверена, что хочешь этого? — спросила она, когда Цецилия закончила говорить. — Ты хочешь оставить ребенка?

Цецилия, помедлив, кивнула. Она не знала, куда это ее приведет, но в своем решении не сомневалась ни минуты.

— Тогда поступай, как просит душа, — Индола смотрела на нее с прежней грустью. — Лучше сделать и пожалеть один раз, чем не сделать и жалеть всю оставшуюся жизнь. Даже представить себе не можешь, насколько это лучше.

Цецилия взглянула на наставницу с удивлением. Прежде ей не доводилось слышать в ее голосе такую горечь. За этим крылось что-то очень сокровенное. Что-то, не дающее покоя по ночам и отравляющее самые сладкие сны.

Однако откровенничать Индола не стала. Вместо этого она подобралась и сказала уже спокойнее:

— И как бы там ни было, мой дом всегда открыт для тебя. Всегда, Цецилия. Что бы ни случилось. И, Цецилия, — добавила она после того, как они попрощались. — Прошу тебя, не признавайся Тому. Как бы тебе ни было плохо, не признавайся. Это убьет его.

Ее светлые глаза смотрели серьезно и грустно.

Цецилия последовала совету Индолы — тем более, что никакого другого выхода она так и не нашла. Оповещать Эзру она не стала, сказав себе, что так будет правильно. А Эзре — что у них с Томом будет ребенок и продолжать отношения она не станет. Сначала Эзра пришел в ярость: первый порыв выразил в ряде безумных выходок, приведших Цецилию в неподдельный ужас. Потом на смену пришло искреннее горе. Утешение Эзра находил в кабаке, а еще до конца года женился. Это выглядело как вызов — вызов глупого мальчишки, но поняла это только Цецилия.

Узнав, что у них будет еще ребенок, Том заключил ее в объятия. Он любил детей и был готов заводить их столько, сколько позволяли условия. Глядя в его счастливое лицо, Цецилия проклинала себя и молила бога, чтобы бросившуюся в ее лицо краску стыда Том принял за волнение. Так и вышло. На радостях от такой новости Том не замечал ничего вокруг. Даже того, что его жена радости не разделяет.

Родился Эрик.

Снова они сидели перед камерами, Том снова обнимал ее за плечи, а Цецилия без конца задавалась вопросом: как только телевизионщики не чувствуют ее напряжения и замешательства? Ей казалось, что каждый из них, глядя на Эрика, все понимает и догадывается. Она дала себе клятву, что подобное никогда не повторится.

На этот раз все было так же, как и с первым сыном: Том почти не подпускал ее к мальчику. Цецилия не нашла сил спорить. Глядя на то, как он нежно возится с Эриком, она чувствовала, что сердце у нее разрывается на части. Несколько раз она была близка к тому, чтобы в порыве отчаяния выложить Тому правду, но каждый раз что-то останавливало ее у самого края пропасти. Она напоминала о данном Индоле обещании и отступала, скрывая настоящую бурю за бесстрастным лицом. Цецилия сильно похудела, теряла сон, почти не говорила. Унести, унести с собой. Да и Эрику не позавидуешь, если все всплывет наружу. А ведь он ни в чем не виноват.

— Он такой удивительный мальчишка, — сказал как-то Том, укладывая младшего спать. — Чем больше смотрю на него, тем больше поражаюсь.

Цецилию пробрал холодок.

— Почему? — несколько нервно спросила она.

Том поманил ее к колыбели. Цецилия подошла с гулко бьющимся сердцем.

— Ты только взгляни — как он похож на меня! — муж расплылся в улыбке. — Эдмунд — вылитый ты, но Эрик точно удался в меня! Я так люблю их. Гопосди, как же я их люблю!

Цецилия тоже соорудила на лице улыбку, получившуюся больше похожей на гримасу, и обняла его за талию.

Для всех, кроме Цецилии, все осталось прежним: тот же дом, семья, вояжи в Капитолий, где многие все еще умилялись ее семейной идиллии. Быть ментором стало гораздо труднее после того, как она обзавелась потомством: на месте трибутов она всякий раз невольно представляла своих мальчиков, и кровь холодела в ее жилах от одной мысли, что и им когда-нибудь может выпасть этот жребий. Из испытания менторство превратилось в пытку. Теперь Цецилия всей душой понимала Индолу, так и не познавшую материнства. В ее случае это было разумное решение.

Когда Эрику исполнилось два с половиной года, Цецилия поняла, что станет матерью в третий раз. Она была в это время в Капитолии, только что закончила инструктировать девочку-трибута, когда на нее накатила тошнота. Она бросилась в туалет, а выйдя из него — бледная, измученная, с круглыми ошарашенными глазами — столкнулась лицом к лицу с Энобарией. Та только-только заострила свои зубы на манер клыков, что привело ее фанатов в дикий восторг. Клыки ярко блеснули в свете ламп, и Цецилия болезненно зажмурилась.

Энобария быстро оглядела ее, сузила глаза и ухмыльнулась.

— Что, мамаша, идешь за третьим?

Цецилия подумала, что она, вероятно, наблюдала за ней за обедом. От этой мысли стало неприятно. Энобария слыла настоящей машиной для убийств, ее кровожадность вошла в поговорку. Своих подопечных она наставляла в том же духе. И они старались не разочаровывать наставницу.

— Тебе что за дело? — грубо поинтересовалась Цецилия.

Энобарию ее грубость ни капли не смутила.

— Никакого, — ответила она. — Просто подумалось — а ведь это в своем роде парадокс: быть ментором собственных детей.

Цецилию мороз продрал по коже.

— О чем это ты?

— Разве твоя драгоценная Индола или достоуважаемая Мэгз Божий Одуванчик тебе не говорили? — Энобария скрестила руки на груди. — Дети победителей часто отправляются на арену. Наши милые капитолийские хозяева очень это любят. Ты как — дотянешь своих щенков до финала?

От ее слов у Цецилии закружилась голова. В глазах потемнело, она оперлась рукой о холодную мраморную стену и на несколько секунд потеряла связь с реальностью. Когда перед глазами прояснилось, она воззрилась на Энобарию с яростью.

— Убирайся, — процедила Цецилия. В висках стучала кровь. — Чтобы я тебя не видела.

Энобария рассмеялась.

— Даже не пытайся показывать зубы, Цецилия, — сказала она, не двигаясь с места. — Ты — домашняя кошечка и останешься таковой, что бы ты там о себе ни думала. Я всего лишь просветила тебя. Неужели ты об этом не знала? Впрочем, — Энобария выразительно уставилась на ее живот. — Вопрос снимается.

Цецилия не сводила с нее глаз, но лицо Энобарии вдруг стало расплываться, и вместо него она увидела лицо Эдмунда. Ему скоро исполнится пять, пройдет каких-то семь лет, и его имя может вытянуть Делия на ежегодном жертвоприношении Капитолию, именуемом Жатвой. Он будет стоять на сцене перед всем Дистриктом, и она, родная мать, сама отвезет его на арену, где против него будет двадцать три человека, гораздо старше, гораздо сильнее и гораздо безжалостнее. «Птенчики» Энобарии и Кашмиры будут охотиться на него, а поймав, постараются изобрести какой-нибудь особо изощренный способ расправы, чтобы пощекотать нервы зрителям. Он будет умирать от жажды и голода, терпеть ужасную боль от ран, задыхаться от жары или трястись от холода, звать на помощь и не получать ее. Может быть, ему выпадет наихудшее — своими руками лишить жизни кого-нибудь, кто волей судьбы и Капитолия попал в тот же капкан.

А если удача улыбнется Эдмунду, то есть Эрик…

Ледяной ужас пробежал вдоль позвоночника, ударил в голову и сковал все тело. Цецилия потрясла головой и прожгла взглядом Энобарию, заставившую ее представить такой кошмар.

— Катись ко всем чертям, мерзавка, — проговорила она, с силой выталкивая слова наружу. — Если не хочешь, чтобы я заставила тебя проглотить один из твоих дурацких клыков.

Энобария повела плечами и оскалилась уже с угрозой.

— Я бы советовала тебе быть осторожнее. Может быть, нам еще придется встретиться… не как менторам.

С этими словами она развернулась и зашагала на свой этаж — смуглая, черноволосая, гибкая как пантера. В каждом ее движении таилась смертоносная сила.

В этот год Восьмой дистрикт занял невыразительное седьмое место, никого не удивив.

По возвращении домой Цецилия погрузилась в состояние не проходящего кошмара. Она убеждала себя, что Энобария хотела вывести ее из строя, но слишком долго и слишком хорошо она знала Капитолий, чтобы строить иллюзии на его счет. Сказанное Энобарией было вполне в его духе. Если это правда, то она совершила настоящее преступление, приведя в этот мир двух ни в чем не повинных малышей. И такой же удар завис над третьим. Цецилия не находила себе места, много плакала и почти потеряла сон.

Девочка, родившаяся в ненастный октябрьский вечер, оказалась беспокойной, нервной, шумливой, словно впитала в себя тревогу и страхи матери. Она плакала не переставая. Но, взяв ее на руки, Цецилия ощутила то, чего не ощущала с сыновьями. Словно золотая нить протянулась из самого ее сердца и связала навеки с этим крохотным существом. Она почувствовала себя матерью.

Цецилия долго ломала голову над ее именем. Имена мальчикам давал Том, но на этот раз все было по-другому. По обычаю дистрикта, старшая дочь всегда получала имя матери. Но, во-первых, девочка не была ее старшим ребенком. А во-вторых, Цецилия не хотела, чтобы это имя досталось дочери или любой другой женщине в ее роду. Ни матери, ни ей самой оно не принесло счастья. Поразмыслив, Цецилия назвала девочку Клодией. Клодию она любила, а ее имя звучало красиво и просто. Клодия была не только необычайно душевной для капитолийки, но и талантливой, нашедшей свое призвание в жизни. Такое имя точно принесет счастье своей хозяйке.

Маленькая Клодия не вызвала в Капитолии такого ажиотажа, как ее братья. Открыток от фанатов пришло гораздо меньше (что только порадовало Цецилию), зато Клодия навестила ее собственной персоной. Она была страшно горда, что победительница назвала дочь ее именем, и не уставала восхищаться девочкой. В это время страхи Цецилии отступили. Все было так светло и мирно. Еще несколько безмятежных лет.

* * *

Цецилия неспешно поднялась из-за кухонного стола. По стеклу окна ударило несколько крупных капель. Начинался дождь.

«Надеюсь, это не перейдет в грозу, — подумала она. — Иначе Клодия не уснет до утра".

Тишина в доме давила. Было уже очень поздно, почти полвторого ночи, но Цецилия не могла спать. Она не чувствовала ни страха, ни злости, ни даже особого горя. Только тоску, гнавшую ее из постели, в одиночество и тишину.

Она не могла находиться в спальне, рядом с Томом. Если бы он начал говорить, она бы не выдержала и заплакала. Погружаться в слезы было нельзя. Это — прямой путь к упадку. Да и не хотела она заканчивать все на такой ноте.

Тук, тук, тук — дождь становился сильнее, барабанил по стеклу, по газону, по выложенной кирпичом дорожке. Мерный стук немного успокаивал. Цецилия прошла по кухне вперед-назад, провела рукой по столу. Потом направилась к выходу. Не оглянувшись, закрыла за собой дверь и пошла к лестнице.

Когда президент Сноу объявил по телевизору об открытии 75-ых Голодных Игр, участвовать в которых предстояло победителям, они все сидели в гостиной на большом диване. Клодия, как обычно, на коленях у Цецилии, Эдмунд и Эрик — по обе стороны от Тома. Первое, о чем подумала Цецилия — опять на меня будет таращиться толпа. Желудок свело, как бывало всегда, когда ей предстояло оказаться в центре внимания. Том перестал улыбаться и выпрямился на своем месте. Лицо его вытянулось. Мальчики притихли. Цецилия недоуменно смотрела на экран, где президент продолжал что-то говорить. Игры для победителей? Что это значит?

В следующую секунду она поняла все. В Восьмом дистрикте живы два победителя. Престарелый Лай, плохо понимающий, что ему говорят. И она, Цецилия.

Потом пришел перманентный ужас, и она чуть было не поддалась его порыву — вскочить, и бежать, бежать, бежать. Но в этот миг на плечо ей будто легла рука — такая знакомая, надежная, теплая рука. В ушах раздался невозмутимый голос: «Не смей. Веди себя достойно, Цецилия». Он звучал так явственно, будто Индола стояла у нее за спиной. Но этого не могло быть. Индолы не стало год тому назад. Сердце. Все случилось в один момент, судя по всему, она даже не успела понять, что это конец. Церемония прощания не обошлась без Капитолия, но приличия все-таки были соблюдены. Похороны взяла на себя Цецилия. Она поставила на могилу Индолы мраморную плиту — простую и незамысловатую, без всякой роскоши, зная, что та категорически не приняла бы другого. Ниже имени и дат жизни и смерти там значилось следующее: Друг. Наставница. Мать. Последнее слово каждый раз притягивало к себе глаза Цецилии и туманило их слезами. Разве Индола не была ей матерью? Она дала ей новую жизнь, вытащив с арены. Она дала ей семью. Она дала ей смысл жить. Цецилия, потерявшая мать в восемь лет, называла ее своим другом, как должна делать любая взрослая, когда, сравнительно поздно в жизни, встречает ту, кто становится ей матерью.

— Прощай... названная мать, — шепнула она, когда гроб опускали в землю. И с той секунды ей стало ясно, что она навеки потеряла одну из самых важных частей своей жизни. — Я люблю тебя, мама.

Даже после смерти Индола помогла ей. Шок отступил под силой ее тихих, исполненных достоинства слов, и Цецилия, глубоко вдохнув, расслабилась. Рот и горло были совершенно сухие, но и глаза тоже. Достоинство. Это то, что нужно ей сейчас как никогда. Она прижала Клодию к себе, повернулась к Тому и мальчикам. Никто из них не проронил ни слова. Цецилия протянула вперед руку, обхватив сыновей, потом — вторую, обнимая Тома. Он слегка вздрогнул от ее прикосновения, будто приходя в себя, мгновение смотрел на нее дикими, расширившимися глазами. Ей казалось, что она никогда не забудет нарастающей паники в его глазах. Потом он яростно прижал ее голову к своей груди. Мальчики тихонько заплакали, следом за ними — Клодия. Она не могла понимать причины происходящего, но настроение улавливала безошибочно.

Цецилия хотела успокоить ее, но поняла, что не может вымолвить ни слова.

Это было несколько дней назад. Цецилии казалось, что прошло по меньшей мере тридцать лет. Завтра она отправится в Капитолий, но на этот раз — без Индолы. Без трибутов. Она сама теперь трибут, спустя пятнадцать лет после Жатвы, на которой ей выпал жребий стать жертвой на заклание. Теперь же жребии раздавала не судьба, а недрогнувшая рука президента Сноу. Голодные Игры никогда не прекращаются. Сбылось пророчество Энобарии: им предстоит сойтись друг с другом на глазах всего Капитолия. И можно не сомневаться — ее клыкам будет вдоволь работы.

Цецилия двинулась вверх по лестнице.

В комнате мальчиков слабо горел ночник. Эрик боялся темноты до энуреза. В последнее время его страхи немного отступили, раньше он не мог оставаться ночью даже в одной комнате с братом. Цецилия остановилась рядом с его кроватью, поправила одеяло. Эрик спал на животе, приоткрыв рот. Ничего общего с отцом в его лице не просматривалось, он действительно очень напоминал Тома. И впрямь, удивительный мальчишка, с улыбкой подумала Цецилия, отводя с его лба челку.

Она перешла к Эдмунду. В который раз поразилась их сходству: скулы, нос, губы, излом бровей — это была живая копия. Особенно сейчас, когда он крепко спал и не хмурился — это вошло у него в привычку. Серьезный, основательный парень. Цецилия погладила его черные волосы.

Какими они вырастут? Хорошо бы похожими на Тома.

Бесшумно прикрыв за собой дверь, она вернулась в спальню. Клодия сегодня спала с ней и отцом. Том лежал на кровати, но не спал. Увидев Цецилию, он начал подниматься, но она жестом велела ему не двигаться. Том опустился обратно, не сводя с нее лихорадочно блестящих глаз. У них еще будет время проститься. Ей так многое нужно ему сказать. О том, что ей предстоит и что ждет их всех в самое ближайшее время.

Цецилия присела на кровать рядом с Клодией. Провела рукой по ее растрепанным черным косичкам. Она ощущала внутри глубокую боль, и казалось, что ей станет легче, если она заплачет, но она не могла плакать, точно так же как не могла успокоить Тома, сказать ему, что все нормально.

Она наклонилась и поцеловала девочку. Где-то внутри разорвалась бомба и наполнила ее горечью. Зеленая болезненная волна.

Она хотела бы увидеть, какой станет Клодия. Хотела бы видеть, как меняется ее лицо, как становятся длиннее волосы, как она корпит на книгами, готовя уроки в школу (нормальную школу), как приводит домой подружек, как становится женщиной. Может, еще увидит? Так или иначе.

Том обнял ее сзади за плечи. Цецилия почти не чувствовала этого. Зато почувствовала, как на плечо упало несколько капель.

Когда с ней связался этот красавчик из Четвертого дистрикта и рассказал о заговоре победителей, Цецилия без колебаний согласилась помочь. Она не очень-то верила, что эта угрюмая девчонка из Двенадцатого дистрикта, бунтовавшая против Сноу, сумеет провернуть что-то стоящее, но даже попытка в их случае дорога. Все дорого, что имеет хотя бы призрачные шансы сломать систему, породившую Голодные Игры. Все, что поможет мальчикам и Клодии избежать арены…

Она согласилась. Она сделать все, что нужно.

Клодия заворчала. Ее ресницы слабо подрагивали во сне. Цецилия подумала, что бы она могла сказать дочери, будь та постарше? Как объяснила бы все? Цецилия задумалась, тщательно отыскивая нужные слова.

Думала она довольно долго. И в конце концов на ум ей пришло одно:

— Прости, что так получилось.

P. S. От автора. По канону Цецилия погибла одной из первых у Рога Изобилия 75-х Голодных Игр. Ее убила Энобария, пронзив копьем.