Имя мне - павший (гет)

В немом строю погибших душ

Мы шли друг другу вслед,

И каждый словно позабыл

Свой грех и свой ответ.

Оскар Уайльд. Баллада Редингской тюрьмы

Орион этой ночью сиял особенно ярко — так ярко, что Дрого вскинул руку и поймал его огонек в ладонь. Спрятал в карман плаща — теперь до следующей ночи проходит с созвездием меж пальцами. А может, и вовсе не захочет возвращать назад — мир как-нибудь обойдется и без Ориона.

Он похлопал рукой по карману — Орион все никак не желал смирно лежать внутри, не ожидая, когда его решат вернуть обратно на небо, и поэтому норовил сам выскочить наружу.

Может, ну его, это строптивое созвездие? Ему все-таки не пять лет, чтобы ловить звезды и прятать их в банки.

Дрого вздохнул и убрал руку — Орион мгновенно вылетел из кармана и занял свое место на небесном своде. Даже сиять начал еще ярче.

В парке в такой поздний час никого не было — Дрого не таился, занимаясь ловлей звезд. Отпустив на волю Орион, он стал приглядываться к Андромеде — отчего-то это созвездие нравилось ему больше, чем остальные — и уже приготовился сцапать ее, как вдруг…

— Опять бездельничаешь?

Дрого обернулся: сзади к нему торопливо приближался мужчина в черном плаще и с черной же шляпой-федорой в руках. На вид ему было лет тридцать пять, он был высок, статен и выправкой походил на военного.

— Отдыхаю, — с кривой усмешкой поправил Дрого. Откуда ни возьмись в руках у него появилась похожая шляпа, только с более широкими полями, и он, прижав ее к груди, в приветствии склонил голову. — Сколько сегодня?

— Ты везунчик, Дрого, — мужчина запустил руку в карман пальто и вытащил лист кремовой бумаги. — Сегодня всего восемь, — и он тут же скривился: — а мне — двадцать три.

— Ну так, старшему по званию… — Дрого взял протянутый листок и, развернув, быстро пробежался глазами по строчкам.

Мелисса Морган 00:34

Карл Алье 02:59

Джонатан Хофф 04:01

Гермиона Грейнджер 08:25

Поль Рене 12:00

Эстер Мальвагос 16:43

Джулия Стоунер 22:03

Элен Стоунер 22:05

Бережно убрав листок, Дрого вытащил из кармана жилета часы на длинной бронзовой цепочке — бряцнула крышка с изображением летящей птицы — и посмотрел на циферблат.

— Значит, первая через двадцать минут? Вы сегодня поздно, Тюринн.

Мужчина передернул плечами:

— Ула из Ист-Энда никак не отпускала. Настоящая истеричка. Просит перевестись в твой район.

Теперь нервно дернулся Дрого.

— Променять Белгравию на Ист-Энд? Не смеши.

— Ей разве объяснишь, — Тюринн пригладил волосы. — Глупая девчонка.

— Ага, — и Дрого, прицелившись, как сачком накрыл Андромеду шляпой. Спокойная, покорная судьбе Андромеда улеглась внутри и даже не пыталась прыгнуть назад на небо.

Тюринн недовольно поджал губы.

— И когда ты уже оставишь звезды в покое? — он посмотрел на наручные часы в стиле сороковых годов. — У тебя, вообще-то, осталось шестнадцать с половиной минут.

— Успею, — беззаботно буркнул Дрого, а потом вдруг схватил созвездие и подбросил его вверх. На черном майском небе ярче прежнего засияла Андромеда.

Он заглянул в шляпу, будто думал, что там могло остаться что-то еще, и надел ее. Потом отряхнул рукава плаща, выпрямил спину.

— Кто там первый по списку? — с преувеличенным энтузиазмом воскликнул он. — А-а-а, Мелисса Морган! Вперед!

И исчез.

* * *

Мелисса Морган, вдова успешного промышленника Колина Моргана, сколотившего свое состояние в послевоенное время, встретила очередной день привычным сидением напротив старинных напольных часов с маятником из-за старческой бессонницы. Ей было восемьдесят два года, долгих и полных то подъемов, то падений. В сороковых ей не посчастливилось оказаться во Франции, где пришлось оставаться до конца оккупации, потом следовали смерть сына и дочери, затем — смерть мужа. Так к сорока пяти миссис Морган очутилась в особняке в Белгравии совершенно одна, без семьи, без друзей.

Для нее время не просто стояло — оно шло назад. К семидесяти трем ей стало казаться, будто она разменяла не восьмой, а только третий десяток. Старческий маразм оказался слишком близко, гораздо ближе, чем врачи могли подозревать: рассудок неторопливо покидал хозяйку одного из самых роскошных особняков Белгравии.

Вместе с тем подводило сердце: то заходилось так, будто она четыре мили без остановки пробежала, то, наоборот, сжималось лениво, как бы нехотя — того и гляди, совсем перестанет биться. И тут врачи качали головами и предрекали миссис Морган год, от силы два, но не больше. А миссис Морган со дня первого приступа уже девять раз прожила напророченный год.

Сиделка беспокойно спала в своей комнате, готовая сорваться с места в любой момент — доктор предупредил ее, что недавний приступ может повториться в ближайшие дни. Миссис Морган, лежа среди пуховых, в кружеве подушек и мягких одеял с вышитой буквой «М», прижимала руку к груди и вспоминала.

Вспоминала мужа, на первый взгляд неказистого, высокого, худощавого, но такого заботливого и трепетно-нежного. Вспоминала сына, которому было всего четыре месяца, когда он заснул в последний раз и больше не проснулся. Вспоминала золотистый пушок на голове дочери, тоже умершей в младенчестве. Мужа, сына, дочь. Мужа, сына, дочь. Мужа, сына, дочь…

Больше ей не о ком было плакать.

Тук! — миссис Морган решила, что опять пошаливают митральный клапан, проклятое сердце. Остановилось бы уже и не мучило. Но стук повторился.

Миссис Морган повернула голову и увидела, что по окну клювом долбит черный, сливающийся с темнотой ворон. Птица вдруг остановилась и — миссис Морган, наверное, показалось — зыркнула блестящим черным глазом. Раскрыла клюв и каркнула, но звук не пробился сквозь стекло.

Пш-ш-ш… — засвистело совсем рядом, скрипнул паркет. А ведь еще вчера ничего не скрипело! Миссис Морган, забыв о своей старческой немощности, подскочила на постели и, запутавшись в одеялах, вцепилась в столбик кровати, чтобы не упасть. Снова кольнуло сердце: из-за портьеры над дверью выглянула тень. Сделала один шаг, другой, а потом, как вода, перетекла в человека.

Перед миссис Морган стоял молодой человек с белоснежной шевелюрой под черной шляпой, какую носил ее Колин, закутанный в черный плащ родом из пятидесятых. При виде его миссис Морган вспомнила свой визит в музей мадам Тюссо. Даже восковые фигуры выглядели человечнее, чем этот мужчина.

Она была слаба рассудком, но не до такой степени, чтобы не понять, что происходит.

— Уходите. Уходите, или я позову Сюзанну, — прошептала она, и тут же исполнила свое обещание: — Сюзанна! Воры! Воры!

Окно распахнулось. Зашуршали портьеры, и ворон влетел в комнату. Он опустился на спинку кровати — у миссис Морган все похолодело внутри.

— Воры! Воры! — вскрикнула она и сползла вниз, схватившись за сердце, которое больше не билось.

Молодой человек, не отрывая взгляда от миссис Морган, запустил руку в карман плаща и выудил оттуда свернутый в трубку листок. Неторопливо развернул и, перед тем как прочесть, еще раз взглянул на миссис Морган.

— Мелисса Морган. Родилась четырнадцатого февраля 1922 года. Умерла шестнадцатого мая 2004 года в ноль-ноль часов тридцать четыре минуты. Причина смерти: сердечный приступ.

Карканье ворона поставило жирную точку.

— Шестнадцатое мая? — переспросила Мелисса, поднимаясь на кровати. — Сегодня шестнадцатое мая. Сегодня я…

— Сегодня вы умерли, — молодой человек свернул лист и убрал его в карман. — Вставайте, миссис. Пора.

Но она продолжала сидеть на кровати, дрожащими пальцами теребя кружевную оторочку пододеяльника и повторяя:

— Как умерла? Умерла?

Пусть она мечтала о смерти долгими зимними вечерами, когда врач, прописав капли, в очередной раз уходил из ее дома, шепча сиделке: «Долго не протянет». Пусть ей снились ее Колин, ее маленькие Питер и Клеменс, и она скучала по ним. Но сейчас, когда смерть буквально стояла перед ней и смотрела из лунной темноты, умирать перехотелось. Захотелось жить, безумно, по-звериному неистово захотелось жить.

— Миссис, нам пора, — молодой человек подошел к ней и потянул за руку вверх. Она закричала, пытаясь вырваться, и в какой-то момент бросила мимолетный взгляд на кровать. Сопротивление тут же прекратилось.

На кровати, вдавившись в подушки и вцепившись рукой в одеяло, лежала она сама.

— Это, это… — миссис Морган всхлипнула и зажала ладонью рот, вместо крика издавая сдавленный писк.

— Это вы, — бесцветным голосом сказал молодой человек. — Вернее, ваше тело. Вы умерли.

— Умерла… — как попугай, повторила миссис Морган и позволила взять себя под руку.

— Умерли. Нам пора.

И молодой человек, подведя миссис Морган к окну, потянул ее с собой сначала на подоконник, а потом — вниз с карниза.

Они летели вниз, как камни, и миссис Морган казалось, что вовсе она не умерла, а умрет только сейчас, но у самой земли молодой человек засучил ногами и они… побежали по воздуху.

— Миссис, помогите же мне! — прикрикнул он, потому что ветер шумел в ушах и заглушал все звуки. — Я же не могу просто тащить вас за собой!

Миссис Морган тут же стала перебирать ногами — и откуда только силы взялись?

Она не заметила, когда они успели пересечь черту города и оказаться у лесного озера.

— Где мы? — спросила она, когда молодой человек стал сбавлять скорость. Но он не отвечал, пока не коснулся ногами земли.

— Фух, — он снял шляпу и помахал ею у лица на манер веера. — Миссис, да в вас добрые семьдесят фунтов. Ах, да — мы в Уилтшире.

Он подвел ее, как овечку, к самому краю, где вода облизывала невысокий берег.

— Идите, миссис.

— Зачем? Куда? — миссис Морган часто заморгала.

— В воду. Вы же не хотите попасть в ад?

Она замотала головой.

— Тогда идите.

И он, отпустив руку миссис Морган, толкнул ее к краю.

Не оборачиваясь — какой смысл снова смотреть на этого безразличного молодого человека? — миссис Морган шагнула вперед. Холодная вода обожгла ступни — миссис Морган только тогда заметила, что босая. И она сделала еще один шаг, третий.

Вода подступала, обволакивала ее. Ночная рубашка поднялась и стала плавать на озерной глади, а миссис Морган все шла и шла, ожидая, когда ее окрикнут — остановись. Но никто не кричал, и она продолжала идти вперед, чувствуя, что вот она, смерть, не там, в спальне роскошного особняка в Белгравии, а здесь — в Уилтширском озере.

Воды сомкнулись над ее головой, и миссис Морган пропала в небытие.

* * *

Пока вода смыкалась над головой миссис Морган, Дрого стоял на берегу черной фигурой и глядел на озерную гладь. Там — новая жизнь, счастливая, долгожданная. Та, что служит избавлением. Та, о которой можно только мечтать.

Он снял шляпу — порой она жутко его раздражала, хотя, признаться, явно была к лицу.

К озеру подходили еще двое: женщина в черном плаще и шляпе и ребенок лет пяти в больничной пижаме. Женщина, поравнявшись с Дрого, кивнула ему и присела перед ребенком на корточки.

— Ты же будешь послушным мальчиком? — обратилась она к нему. — Вода такая теплая… Хочешь искупаться?

Всхлипнув, мальчик вдруг неожиданно кивнул.

— А мама?

— Мама скоро придет. Честное слово. А теперь иди, малыш.

Как и миссис Морган, через мгновение мальчика затянула черная вода, и теперь уже двое глядели на круги на озерной глади.

— Нехорошо врать детям, — Дрого покачал головой.

— Я не вру, — безразлично ответила женщина и пожала плечами. — Через какие-то двадцать-тридцать лет его мама умрет. Что значат двадцать лет для мертвого? Пшик.

— А своему ребенку ты бы сказала такое?

Женщина поджала губы.

— Откуда я знаю? У меня же нет детей.

— Точно.

Дрого поднял с земли камешек — овальной формы, гладкий настолько, что ни одной трещинки или шероховатости — и, размахнувшись, запустил в воду.

— Ты никак не повзрослеешь, — женщина покачала головой.

— Брось, Фхина, — он подняла еще один камень и снова кинул в озеро. — Если я повзрослею, кому ты будешь читать нотации?

— Я…

— Да-да, мы знаем, — не дал ей и слова вставить Дрого, — ты забирала на тот свет саму королеву Викторию, а я просто мальчишка, которому следует держать язык за зубами.

Фхина фыркнула и демонстративно посмотрела на изящные дамские часы на своей руке. Она, в отличие от остальных жниц, демонстративно одевалась по моде девятнадцатого века и не признавала женские брюки, только для часов делая исключение — по необходимости. Рядом с ней Дрого, нарядом сошедший бы за современника Великого Гэтсби, казался до неприличия модерновым.

— Мне пора, — сказала она, поправляя старомодную шляпку, украшенную букетиком засушенных цветов. — Увидимся позже, Дрого.

И она исчезла.

Дрого постоял с минуту, глядя в пустоту, где только что была Фхина, а потом тоже вытащил часы и взглянул на циферблат. Ему тоже следовало идти.

Напоследок он взглянул на озеро и вдруг подумал, а откуда они знают, что и им нельзя уйти через эту воду? Кто-то пытался? Или Он вкладывает им это знание в головы, прежде чем забрать оттуда все остальное? Странный вопрос, на который не найти ответа.

Он запахнулся в плащ и, еще разок, для верности взглянув на часы, исчез.

* * *

Доктор Алье отер рукавом вспотевший лоб, достал из кармана сигарету и закурил. Плевать, что на улице еще холодно, а он выскочил из госпиталя в одном халате. Плевать.

С наслаждением вдохнув табачный дым, он, кажется, немного пришел в себя. Третья операция за ночь — чтобы он еще хоть раз поменялся сменами! Но тут выбора не было: либо он работает сегодня, либо во вторник не попадает к дочери на концерт. Лора расстроиться, если его не будет в зрительном зале.

От недосыпа глаза слипались, и только кофе да сигареты позволяли оставаться в сознании. Доктор Алье докурил, бросил на землю окурок и раздавил его носком ботинка. До конца смены оставалось еще четыре часа.

— Доктор! — из здания, запыхавшись, вылетела медсестра. — Привезли!

Доктор Алье, не разбираясь, побежал вверх по лестнице в сторону операционных. Будешь тут разбираться, когда в их госпиталь привозят только особых пациентов, людей с тугими кошельками и страстью к подпискам о неразглашении. Медсестра семенила рядом, рассказывая подробности будущей операции: что разорвалось, что сломалось, сколько крови.

В такие минуты доктор Алье не чувствовал времени, хотя понимал — надо чувствовать. Если лишний раз замедлиться хотя бы на секунду или, наоборот, поспешить там, где это не нужно, человек лишится жизни. Человек лишится жизни, а он, доктор Алье, лишится лицензии и свободы.

Операция, кажется, продлилась час, не меньше. Пошатываясь и на ходу стягивая грязные перчатки и маску, доктор Алье привалился к стене у лестницы, нащупал в кармане еще одну сигарету. За смену выкуривает целую пачку. Да, вредно, но иначе не справляется, не выдерживает.

Спуститься сейчас вниз, опять выйти на улицу. Глаза слипались, и доктор Алье, держась рукой за перила, стал спускаться.

Всего-то один лестничный пролет, но ноги вдруг подогнулись, и доктор Алье, напрасно пытавшийся ухватиться за перила, полетел вниз по ступеням.

Лежа на холодном сером кафеле, он видел, как над ним склонился мужчина в черном.

— Карл Алье, родился шестого августа 1962 года, — спокойно, как диктор, объявляющий по радио погоду, заговорил он. — Умер шестнадцатого мая 2004 года в два часа пятьдесят одну минуту по местному времени. Причина смерти: несчастный случай. Вставайте, доктор Алье.

Почувствовав в уставшем теле остатки сил, доктор Алье подчинился, тем более что мужчина подал ему руку и помог встать. На кафеле осталось лежать его безжизненное тело — доктор Алье только взглянул на него и, как истинный профессионал, сразу выдал:

— Мгновенная смерть. Удар о левый висок.

— Браво, доктор, — сдержанно похвалил мужчина. — А теперь идемте. Пора.

* * *

В этот раз Дрого встретился с Улой — она привела к озеру бродягу, скончавшегося — подумать только, ведь двадцать первый век на дворе! — от аппендицита. На мгновение воды озера помутнели от той грязи, что принес с собой новый мертвец, но вскоре снова стали бездонно-прозрачными. Там все одинаково чисты.

— Так что, не хочешь поменяться? — визгливо спросила Ула, явно доведенная до ручки неприглядными смертями.

Как новичку, ей достался Ист-Энд, район, где лондонцы говорили на кокни — не сразу поймешь, что это жаргон, а не другое наречье. Докеры, их жены, их дети — по словам Фхины, когда-то работающей с Ист-Эндом, хуже места во всем Лондоне не было. С годами, конечно, ситуация улучшилась, но не так, чтобы об Ист-Энде перестали отзываться как о злачном месте.

Непонятно за что, но Дрого, еще недавно бывшему таким же новичком, досталась Белгравия, где пятьдесят фунтов — все равно что фантик от конфеты. Уж этих никогда не ожидает смерть от аппендицита или обморожения — такие госпитали, как тот, в котором работал доктор Алье, на страже здоровья белгравских толстосумов.

— Не горю желанием, — спокойно, в противовес запальчивой Уле, ответил Дрого. Его вообще мало что волновало, и даже на смерть, новичкам встававшую костью поперек горла, которую еще и проглотить надо, он смотрел с безразличием. Если он сам умер, почему другие не могут? И дело тут не в справедливости. Таково течение времени, закон жизни.

— Козел, — коротко обронила Ула, передергивая плечами.

Дрого посмотрел на нее в упор:

— Мы и так великие грешники, — и, уже отвернувшись, закончил: — так что не добавляй сюда еще и зависть.

И снова исчез.

* * *

Джонатан Хофф только что вернулся из клуба. Отец убежден, или, по-крайней мере, делает вид, что убежден, будто это элитный бильярдный, а не ночной клуб, где раздобыть косяк — проще простого, а проституция вполне легальна.

Такси свернуло к нужной улице, и Джонатан, счастливо пьяный, решил пройтись пешком.

— Эй! — он подался вперед и грубо тряхнул водителя-араба за плечо. — Тормози!

Водитель сжал челюсти, чтобы ничего не сказать клиенту, сунувшему ему в руку купюру в сто фунтов и по-барски бросившему: «Сдачи не надо», и высадил его перед пешеходным переходом.

Пошатываясь, Джонатан выбрался из машины и замер, стоя на краю тротуара. Достал из кармана чудесным образом уцелевшую сигарету. Затянулся и с блаженной улыбкой выдохнул дым. Перенес вес с одной ноги на другую, собираясь уже перейти дорогу и пойти домой. Но не успел.

По трассе неслась машина: такую могли позволить себе только белгравские толстосумы, а так беспечно с ней обращаться — только их золотушные дети. Из люка в крыше авто высунулась сначала рука, сжимающая бутылку шампанского, потом голова, пьющая прямо из горла другой бутылки, а потом и туловище. Кто-то попытался втянуть тело обратно в машину, но оно размахнулось и швырнуло одну из бутылок Джонатану прямо под ноги. Джонатан оступился и шагнул на проезжую часть…

Машина пролетела насквозь: Джонатан видел, как она проехала еще несколько метров и остановилась. Странно, он даже не почувствовал потоков воздуха, а ведь авто развило бешеную скорость и прошло совсем близко.

На всякий случай он осмотрел себя на наличие ран. Прекрасно, все в порядке! Поднял голову и прямо перед собой увидел парня в старомодной черном плаще и шляпе в стиле тех, что носил дедушка Хофф. Парень глядел на Джонатана в упор, как стрелки глядят на мишень перед тем как выстрелить. На его плече сидел черный ворон. Джонатану стало дурно, и он даже подумал, что его сейчас стошнит, но ничего.

— Джонатан Хофф, — не спросил, а уверенно назвал его парень, — родился двадцать четвертого декабря 1985 года. Умер шестнадцатого мая 2004 года в четыре часа одну минуту. Причина смерти: автомобильная авария.

Сначала ему показалось, что этот странный парень шутит. Да, у него просто нет чувства юмора, и он вот так неудачно решил над ним подшутить.

— Эй ты! — Джонатан замахнулся. — Думай, что говоришь! — и выплюнул: — Придурок!

Его руку, не успевшую нанести удар, перехватили. Странный парень покачал головой.

— Вот это ты зря. Не поймешь, что умер, останешься тут на долгие-долгие годы, — он оглянулся: — Этому перекрестку явно не хватает призрака.

И отпустил руку Джонатана.

Джонатан обиженно потер место, где странный парень сжимал руку особенно сильно, и думал, как бы ему все-таки нанести удар. Показалось, что голова раскалывается от похмелья, но Джонатан вдруг понял, что совершенно трезв.

— Смотри, — странный парень указал куда-то в сторону, и Джонатан проследил за его взглядом. Понял, все понял.

На тротуаре лежало искалеченное тело, а под ним растекалась кровь, пахнущая железом. Джонатан знал, что это он сам.

Визгнули колеса: пьяная компания скрылась за поворотом.

Джонатан рванулся вперед, зная, что не догонит, но все же пытаясь.

— Стой, — веско, будто камень упал, сказал парень.

Тут Джонатан вспылил.

— Придурок! — взвизгнул он, махая руками, но остановился. — Они же уедут.

— Пусть едут.

— Что?!

Матадор и то видит быка не таким разъяренным, каким сейчас был Джонатан. От злости он мог только беззвучно раскрывать рот, не в силах подобрать слова, и махал руками.

— Да ты…! Ты!

Парень скривился.

— У них своя дата, у тебя своя. И твоя — сегодня, прямо сейчас. Пора.

Взяв Джонатана за рукав, парень потянул его в сторону. Оба исчезли.

* * *

В этот раз он встретился с Артмаэлем, темноволосым мальчишкой лет пятнадцати с ирландским акцентом. Он, в отличие от Улы, в жнецы попал целых десять лет назад, и уже перешел из разряда новичков к старожилам.

Если остальные жрецы не задерживались у «того света», стараясь свободное от работы время тратить на прогулки по городам или на то, что заблагорассудится, то Артмаэль любил сидеть на берегу озера и бросать в него камни или плести венки из цветов, а потом опускать в воду. Вот уж кому забвение позволило наслаждаться новой недожизнью.

Обыкновенно он был молчалив, и Дрого даже иногда забывал, как звучит его голос, но иногда его прорывало, как сейчас.

— Как девчонка, черт возьми, — сказал Артмаэль, потирая ушибленное плечо.

Дрого коснулся левой щеки — свежие царапины мгновенно затянулись — и поморщился. Сволочь, до крови расцарапал.

— Бешеные белгравцы, — пробурчал он, всматриваясь в озерную гладь. С такого как Хофф станется и со дна подняться. Ну что за люди! Даже умереть нормально не может: царапается, кусается, плачет. Пришлось с Артмаэлем «притопить» строптивого мертвеца.

— Слышал, Ула предлагает тебе поменяться, — как бы про между прочим поинтересовался Артмаэль. — Что скажешь?

— Никакого желания, — Дрого снял шляпу и стал методично стряхивать с нее листья, веточки, грязь — весь сор, который налип во время возни с Джонатаном Хоффом.

— Даже после такого?

— В моем районе это, — он кивнул на озеро, в пучинах которого таился иной мир, — всего лишь недоразумение. А в районе Улы — правда жизни.

— Странно, — продолжил свою мысль Артмаэль, — обычно это отбросы цепляются за жизнь, а этот…

С благородным презрением в голосе Дрого сказал:

— А этот и был отбросом. Без совести и сострадания. Подонок.

Они молчали, пока часы мерно отсчитывали секунды.

Артмаэль, похоже, напряженно думал, пока не выпалил:

— Он не достоин этого, — и указал на озеро. — Он должен либо шататься по улицам призраком, либо быть с нами. Где… где справедливость?

Горько улыбнувшись, Дрого вздохнул и медленно, как ребенку, объяснил:

— Он не запятнал себя кровью.

— Но ты же сказал…

Но Дрого не дал ему договорить: ненавидел, когда его перебивают.

— Он гулял, пил, доводил мать и отца до нервного срыва, измывался над слабыми, ставил себя выше закона и морали. Даже Он для него не авторитет. Но никто не умер.

Артмаэль скорчился, как персиковая косточка.

— То есть технически он чист?

— Увы.

— Все равно не пойму: чем мы хуже него?

Вздохнув, Дрого водрузил на голову шляпу и собрался уходить.

— Запомни, Артмаэль: мы — великие грешники, и не нам решать, кто хуже нас, а кто лучше. Все равно выбирает Он, — сказал Дрого и исчез.

* * *

Проснувшись в семь утра, Гермиона Грейнджер еще полчаса повалялась в постели, прижимаясь щекой к подушке в хлопковой наволочке. Потом все-таки собралась с духом и пошла в душ — в девять у нее встреча с мистером Макензи, на которую нельзя опаздывать.

Позавтракав, она вдруг вспомнила, что не достала из шкафа те синие туфли, в которых собиралась пойти на встречу. С одной стороны, можно было приманить туфли заклинанием, но с другой — хотелось сделать это просто, собственными руками.

Проходя через гостиную в спальню, Гермиона взглядом наткнулась на календарь и блаженно вздохнула: до возвращения Рона осталась одна неделя. Конечно, и миссис Уизли, и мистер Уизли с нетерпением ждали возвращения своего сына, вдруг вышедшего из тени своих братьев. Никто и не мог подумать, что Рон найдет себя не в Отделе магического правопорядка, как Гарри, не в спорте или, на крайний случай, ведении бизнеса, а в дипломатии.

Выдержки ему по-прежнему не хватало, что правда, то правда. Но зато Рон умел легко найти общий язык с человеком, вовремя пошутить, когда обстановка накалялась, обладал нужной долей упрямства для защиты интересов Британии, любил красиво одеваться и быть на виду. Для всех настоящим шоком стал его уход из мракоборческого центра, куда он с таким трудом попал, и поступление на службу в должности помощника заместителя начальника Отдела международного магического сотрудничества. Никто не верил, что Рон надолго задержится там, но он понемногу продвигался по карьерной лестнице и за три года дослужился до замначальника отдела.

Командировки стали привычным делом, и это единственное, что огорчало Гермиону. Иногда ей казалось, что, не уйди Рон из мракоборцев, они поженились бы куда быстрее, а так, погрузившийся в работу, он то ли не успевал, то ли забывал сделать ей предложение.

Туфли легко отыскались в шкафу, где царил абсолютный порядок. Гермиона, переодевшись в элегантный костюм, накинула легкую мантию, которую маглы могли принять за обыкновенный плащ, и трансгрессировала.

Место, в котором она оказалось, было задним двором французского ресторана в Белгравии, в получасе ходьбы от дома мистера Макензи. Она специально заранее подыскала безлюдное местечко поблизости (коих в Белгравии было не так уж и много), ведь трансгрессировать прямо в дом простого знакомого, даже по приглашению, у волшебников считалось дурным тоном.

Гермиона взглянула на наручные часы: восемь часов семнадцать минут.

Самый короткий путь до особняка мистера Макензи лежал через узкие улочки, неизвестно как появившиеся в величественной Белгравии. Двое человек не могли разойтись здесь, не задев друг друга рукавами. Но Гермиона выбрала именно этот путь.

Дома, стоящие близко друг к другу, отбрасывали тень, так что улочка оказалась в полутьме. Будь она в другом районе, где-нибудь в Ист-Энде, Гермиона бы непременно насторожилась, но в Белгравии на сотню жителей приходится ноль целых двадцать пять сотых преступника, и опасаться было нечего.

Но тут Гермиона почувствовала, что за ней кто-то следит. Она обернулась: с водостока на нее глазами-бусинами глядел черный ворон.

Гермиона тихонько хихикнула. Трусиха! Испугалась какой-то птицы. Она снова почувствовала на себе взгляд, но в этот раз не обратила внимания.

В бок уперлось что-то твердое: Гермиона даже не успела среагировать. Она настолько потеряла бдительность, что оставила палочку в сумке, куда теперь не дотянуться — нападавший скрутил ей руку быстрее, чем она успела бы сказать «снитч».

Гермиона попыталась лягнуть его в колено — не получилось. Увы, чем рядовые волшебники редко могут похвастаться, так это хорошей физической формой. Квиддичем обычно занимались либо ученики Хогвартса, да и то не все, либо профессиональные игроки, от мракоборцев требовалась минимальная подготовка на случай, если сломается палочка или придется преследовать преступника бегом. Но Гермиона ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим не относилась, и для нее волшебная палочка была всем и даже большим, чем просто «все».

— Доставай деньги, — что-то твердое, похоже, нож, ткнулось в бок: послышался треск разрезаемой им ткани.

Гермиона решила, что это ее шанс: сделать вид, что ищет кошелек, а самой вытащить палочку. Она уже было потянулась к сумке, но…

Нападавший закричал и резко дернулся. Нож полетел на землю, руки, удерживающие Гермиону, разжались, и она обернулась.

Бой с тенью — по-другому это не назовешь. Грабителю вывернуло руку, как это показывают в фильмах про Скотланд-Ярд, но позади него ничего не было. Н-и-ч-е-г-о. Не могла же пустота драться?

* * *

В этот раз Дрого едва не опоздал. Явись он тремя минутами позже, и все Его замыслы были бы нарушены.

Гермиона Грейнджер, родилась девятнадцатого сентября 1979 года. Умерла шестнадцатого мая 2004 года. Причина смерти: ножевое ранение.

Он привычным движением поправил шляпу и стал ждать, когда горе-воришка всадит Гермионе Грейнджер нож в печень. Смерть наступит в течение двух минут — интересно, кто учил уличного грабителя так мастерски орудовать ножом?

Дрого знал о нем многое. Уильям Брук, докер, человек не из трусливых. Десять с половиной минут назад он, разъяренный, как лев, вылетел из особняка мистера Гаррисона, заказчика, для которого он неделю назад разгружал шхуну и от которого уже неделю требовал причитающуюся оплату. Его мать пьянствовала, дома пилила жена, качая в коляске шестимесячного сына, старшая дочь в возрасте четырнадцати лет норовила ночью уйти из дома на какую-нибудь вечеринку, а денег не было. Уильям Брук был не просто в бешенстве — он был в отчаянии.

Просто Дрого случайно коснулся его, когда Брук прошествовал мимо него к своей жертве.

Гермиона Грейнджер попыталась пнуть Брука в колено, но он только переставил правую ногу и повернулся к Дрого боком. Теперь были видны не только спины, но и лица.

Дрого быстро пробежался взглядом по физиономии Уильяма Брука. Типичный докер из Ист-Энда: грубые черты лица, приплюснутый большой нос, кустистые брови. Ничего необычного. Теперь Дрого обратил внимание и на Гермиону Грейнджер.

Тоже ничего примечательного. Греческий нос, кудрявые темные волосы. Рот зажат мозолистой рукой Уильяма Брука.

Дрого вытащил из кармана часы: 8:24. Через минуту Уильям Брук, услышав вой полицейской сирены, растеряется и пырнет Гермиону Грейнджер ножом прямо в печень. Смерть наступит в течение десяти секунд.

Снова попытка вырваться. Уильям Брук вынуждено повернулся, и теперь Дрого смотрел Гермионе Грейнджер прямо в глаза. В карие перепуганные, полные безнадежности глаза. Такие знакомо незнакомые глаза.

Замерев, Дрого не мог отвернуться, но и не мог дальше смотреть, зная, что через пятьдесят пять секунд эти глаза закроются. Что-то в них было далекое, напоминавшее о… прошлом?

Тридцать девять секунд… Дрого решился.

* * *

Плача, она беззвучно шевелила губами, вспоминая «Отче наш». Как давно она не молилась! Может, и не вспомнила бы о том, что принадлежит англиканской церкви, не окажись сейчас в подворотне с ножом, приставленным к боку. С верой так всегда: гром не грянет, мужик не перекрестится.

Она заканчивала мысленно твердить последние слова молитвы, одновременно отыскивая в сумке палочку, как вдруг рука, зажимавшая ей рот, с силой впечаталась в челюсть и так же резко пропала. Гермиона поняла, что ничего больше ее не держит, и отскочила в сторону.

Всклокоченная, она с ужасом смотрела, как грабитель кричит, хватаясь за ушибленные места, и сгибается под невидимыми ударами. Бой с тенью?

Нож улетел куда-то в сторону, и вор все пытался его отыскать, но ему мешало нечто, бившее его без остановки. Собравшись с силами, грабитель наобум махнул кулаком, надеясь ранить нападавшего. На землю упала черная шляпа, а там, где до этого была пустота, теперь стоял запыхавшийся, раскрасневшийся человек в старомодном плаще. Запредельно близко загудела полицейская сирена.

Он ловко вывернул грабителю руку и с размаху пнул его под зад. Спотыкаясь, вор-неудачник выбежал из проулка, не понимая, что только что избежал тюрьмы и смертного греха.

В проулке остались только Гермиона и Дрого. Несколько секунд они глядели друг на друга, молчали и не двигались.

Потом Дрого, как кошка, увидевшая мышь, рванулся вперед и подобрал свою шляпу, но не надел ее. Итак влетит, что живой человек его видел, так нечего усугублять еще и исчезновением.

И он припустил изо всех сил, а исчез, только когда скрылся за поворотом.

* * *

То, что он совершил, было неописуемо. Никому за всю историю существования смерти еще не приходило в голову изменить Его замысел. Избить человека. По-крайней мере, если такое и было, то имена жнецов-отступников обращались в тлен, как будто и на свете их не существовало.

Сегодняшний список подошел к концу, и Дрого решил остаться у озера.

Кого напомнила ему Гермиона Грейнджер? В том, что она уже появлялась в его жизни, он был уверен. Но кем она была?

Сестрой? Подругой? Простой знакомой?

Кто бы он ни был, все это прошло, все это должно быть ненавистно ему, ведь оно превратило блаженное забвение в мучительное.

Чуть позже к озеру вернулся Артмаэль — ему в этот день досталось сильнее, и настроение у него было не самое лучезарное.

— Понять не могу, — ворчал он, плюхаясь в своем идеальном костюме прямо на траву, — где ж я так нагрешил, что вожусь с этими дохнущими от передоза хмырями! Тебе вот в основном старушки достаются.

— Может, — Дрого ухмыльнулся, — я убил какую-нибудь старушенцию, и это все — кара небесная?

— Неплохая кара, — пробурчал Артмаэль, но улыбнулся. — Я б от такой не отказался.

Озеро плескалось в свете заходящего солнца, как перекатывающаяся горсть бисера, но ни птицы, ни рыбы не показывались рядом с ним. Рядом с концом всего нет места живому.

— Артмаэль, — Дрого, закряхтев, поднялся на ноги: тело затекло. — Вот скажи, сколько мне примерно лет?

Тот прикрыл один глаз, потом другой, будто от этого действия все станет яснее ясного, и выдал:

— А шут его знает. На вид то ли семнадцать, то ли двадцать с хвостиком.

Дрого фыркнул.

— То ли подросток, то ли мужчина, — он покачал головой. — Сколько тебе-то хоть знаешь?

— Ула думает, что пятнадцать-шестнадцать, а я считаю себя глубоким стариком, — и он картинно сгорбился, состроив такую гримасу, что сомнений в его дряхлости не оставалось.

— Мальчишка, — он расхохотался, слегка толкнув Артмаэля в плечо. — Какие новости бродят по свету?

— Говорят, что скоро в Лондоне будет эпидемия брюшного тифа.

— Уле прибавится работы, — безразлично заметил Дрого. Уж его тиф никак не коснется: в Белгравии воду из-под крана не пьют даже собаки, да и у людей с миллионами фунтов на счетах в швейцарских банках хватит денег на хорошего врача. А вот Ист-Энду придется туго.

— Помнишь Граннуса из Ливерпуля?

— Это который хромой?

Добродушный Артмаэль недовольно поджал губы:

— Он совсем немного прихрамывает.

— Ну так ближе к делу.

— В общем, он должен был забрать одну женщину, но каким-то образом узнал ее. Он вспомнил, что был женат на ней при жизни. Они вместе пытались сбежать.

И тут Дрого стало не до смеха. Что, если Гермиона Грейнджер… Что, если их связывала любовь?

— А как он… вспомнил?

— Не знаю. Мне Фхина сказала, а ей сказал кто-то еще.

— Ну ладно.

Солнце село, и Дрого снова принялся ловить звезды.