Переписать судьбу (джен)

Белое солнце. Караи не может понять, почему именно белое, да это ей и не особенно важно. Но неестественное освещение, заливающее двор и скрадывающее тени, добавляя всему двухмерности, задает тревожный тон всему происходящему — хотя, казалось бы, — чего бояться? За спиной дом, двухэтажный, добротно построенный и даже на первый взгляд уютный и надежный. Дом, которого никогда не было у куноити, привыкшей жить переездами, заданиями и долгом перед отцом и воспитавшим ее кланом; и который она, вопреки всему, втайне даже от себя, мечтала иметь. Как и любимого мужа — Караи не видит его сейчас, занятого своими делами где-то в доме, но точно знает, что он тут, рядом, не оставил наедине с некстати проснувшимся страхом ее и двух их мальчиков. Словно чувствуя страх матери, они жмутся к ее ногам, цепляясь непослушными пальчиками за складки одежды. Она же шепотом пытается успокоить их, сама же раз за разом обводит взглядом непривычно пустынный и оттого немного жутковатый двор, не зная, откуда ждать беды. Откуда-то наверняка зная: она рядом. Совсем близко…

Шаги. Тяжелые, отдающиеся дрожью земли под ее ступнями. Неестественная белизна неба сгущается еще сильнее, давит горло и взгляд липкой паутиной. Караи еще раз бегло осматривает двор в поисках хоть какого-нибудь оружия, нахмурившись, выдергивает из земли жердь — опору вьющегося растения, прокручивает в руках. И в эту же минуту откуда-то из белесого, похожего на дымку света появляется он. Тот, кого она в последнюю очередь хотела бы видеть, кого мечтала забыть и никогда, ни за что на свете не вспоминать больше. Кто уже не должен был явиться по ее душу и разрушить с таким трудом обретенное счастье. Его больше нет, она сама видела, как поглотила его бездна, вместе с демоном, позволившим неприкаянной душе воскреснуть. Его нет — и все же он снова здесь, прямо перед ней, и до боли знакомые, отпечатанные в памяти человеческие черты его страшат сильнее, чем искаженные мутацией и разложением.

Пальцы до боли впиваются в дерево ее случайного оружия; взгляд цепко отслеживает каждое движение в ожидании неладного. И плевать, плевать, что ни одно из них, замедленных, осторожных, не выдает опасности. Караи лучше, чем кто бы то ни было, знает коварство Шредера. Пока что их разделяет изгородь… только пока. Его не остановит ни хлипкая преграда, ни извечная граница дома. Для него нет ничего ни святого, ни невозможного. Когда-то это даже восхищало ее. Глупое дитя, что скажешь!

— Стой, — Караи делает шаг вперед, перехватив жердь одной рукой, подталкивает детей в сторону дома. Изо всех сил надеясь, что Лео если не услышит, то почувствует неладное, подоспеет вовремя и уведет малышей отсюда. С прочим справится она сама. Как всегда…

К ее удивлению, Шредер останавливается. Как раз напротив нее, коснувшись ладонью ограды. Губы куноити кривятся в нервной усмешке. Что, бывает и так? Или… Караи недобро щурится, поудобнее перехватывая жердь… он снова что-то задумал?

— Я никогда не желал тебе зла, — Караи в бессильном гневе прикусывает губу, не глядя на протянутую в обманчиво миролюбивом жесте руку, на пределе возможного вслушиваясь в происходящее за спиной. Лео… бессмертные боги, где же он, когда так сильно нужен? Их дети не должны попасть в руки врага, да и… честно говоря, ей и самой было бы спокойнее в присутствии любимого. Правильный и искренний, Лео всегда мог поразительно точно отличить истину от сколь угодно красивой и желанной лжи. Не то что она, кажется, и сейчас готовая поддаться иллюзии. Караи сердито встряхивает головой. Никогда больше… как бы ни щемило от воспоминаний сердце, как бы ни нашептывал изворотливый разум, что в сказанном есть доля истины. Никогда…

— Что тебе здесь нужно? — бросает она обвиняюще. Не отводя глаз, не меняя угрожающей позы. Готовая ко всему… и все же невольно вздрагивает, услышав ответ:

— Ты знаешь, Караи.

— Меня зовут Хамато Мива, — тут выпаливает Караи гневно и чуть-чуть поспешно. Вытесняя из памяти легкий стыд, что за все эти годы она так и не сумела привыкнуть к данному при рождении имени. Леонардо с братьями тоже всегда называли ее старым, более знакомым и привычным. Но это же ничего не значит, верно? Она — дочь своего отца, а этот негодяй ей никто. И даже менее того!

— Ты ничего не получишь тут. Уходи! Убирайся в бездну, что тебя породила! — Караи угрожающе поднимает жердь, подобно боевому шесту, но отчего-то не решается ударить. Память о прежних поражениях ли тому виной, или что-то иное? Она отказывается даже думать. Озлившись собственной нерешительности, куноити делает еще один шаг вперед. Навстречу своему страху, вытесняя из сознания, что и этому учил ее он. Как и многому-многому, пригодившемуся потом не раз, в бою и не только. Нет! Все осталось в прошлом, и она не позволит ему отравить день сегодняшний. Он разрушает все, к чему ни прикоснется. Ему здесь не место. И не только здесь — вообще нигде.

— Мы рождены одной бездной, одной бедой и проклятьем, — каждое слово гулко, до боли отдается в висках, и Караи невыносимо хочется бросить жердь и зажать уши, не слышать, не знать. Слишком уж многое в сказанном похоже на правду… «Было похоже, — зло поправляет себя она. — Когда-то, в другой жизни…» Усилием воли, болезненно морщась, куноити выпрямляется, глядя глаза в глаза. Уж кого стыдиться, но только не его! На слова же «у нас единая судьба» резко мотает головой. Ну уж нет! Больше — нет. Не в этой жизни, демоны его побери!

— Никогда! — она почти рычит, замахиваясь — и все же не решаясь ударить первой. Словно стоит ей хотя бы прикоснуться, и проклятие Шредера перейдет к ней. Кажется, Лео что-то говорил об этом. И отец… Но есть ли иной способ избавиться от этого демона, от проклятия уже ее собственного, неясно когда и за какие грехи полученного? Почему? За что?! — хочется кричать, вопрошая холодное белесое небо, но с пересохших губ не срывается ни звука. Это ее судьба. Ее битва. И она не отступит, как бы холодно и муторно ни было на душе. Что бы ни случилось.

— Что бы ты там ни задумал, ты пожалеешь об этом, — сипло предупреждает она, опустив жердь одним концом на землю. На краткий миг отводит взгляд, сомкнув пальцы на занозистом комле, с отвращением ощущая их дрожь. — Леонардо однажды уже отправил тебя в ад и с радостью повторит это, — она прикусывает язык, проклиная себя за невольно с него сорвавшееся. Караи как никто знает: отмщение за погибшего отца не принесло Леонардо ни радости, ни облегчения. Лишь тяжкий долг и понимание, что иначе этот узел не разрубить, заставили его поступить так. Да, он повторил бы случившееся, если бы пришлось, не колеблясь, — но она ни за что на свете не пожелала бы любимому такого.

— Наши судьбы связаны, хотим мы того или нет. Всех нас, — ошеломленная, она вскидывает голову, не веря своим ушам. И даже глядя в лицо, слыша голос — не верит. Шредер не мог сказать такого. Караи до отвращения памятно все, что он когда-либо говорил о судьбе и долге, считая свою месть единственно возможным и достойным их воплощением. Что-то иное? Не в этой жизни. Однако…

— Я сделал все, что мог, — куноити резко отшатывается, когда тяжелая ладонь, каким-то чудом дотянувшись, ложится на плечо — тоже так привычно, до ноющей боли где-то глубоко внутри знакомо. Хочется бежать, кричать, спрятаться, но Караи не в силах сделать ни шагу, не может ударить, оттолкнуть, позвать на помощь, в конце-то концов. Словно сквозь туман она слышит звонкие голоса детей, догадываясь, что Лео-таки пришел и точно не отдаст их этому чудовищу. Впрочем, вновь вскинув голову, она запинается на последнем слове. — А ты — сможешь?

— Да! — выдыхает она ему в лицо, разорвав наконец странное оцепенение и морок. Наконец-то куноити чувствует себя свободной и не медля наносит удар. Размытой полудугой жердь врезается в кованый нагрудник… и проходит сквозь него. Видение растворяется в воздухе, и Караи падает на колени, тяжело, с хрипом вбирая влажный воздух, не веря, что все закончилось. Пристально вглядывается в собственные запыленные ладони, отчетливо ощущая их испачканными, оскверненными, хотя ни крови, ни даже грязи на них нет.

Машинально обтерев их о бедра, Караи приподнимается на коленях, находит взглядом Леонардо. Тот ободряюще кивает ей, обнимая за плечи одного из сыновей. Даже на расстоянии видно, сколь схожи они меж собой, пусть в чертах мальчика нет ничего от рептилии. Второй же бежит к ней, изо всех сил, отчаянно, словно по пятам за ним гонятся злые собаки. И даже упав и разбив локоть, тут же вскакивает и, всхлипывая, не сбавляет шага. Подбежав же, обхватывает мать дрожащими ручками, крепко-крепко, спрятав лицо у нее на плече. Караи обнимает его в ответ, шепча что-то утешительное — и сама почти веря, что страшный призрак больше не вернется, не потревожит их. Она не позволит. Ласково касается губами ушибленного места, поднимает голову, всматриваясь в лицо сына… и отшатывается, не в силах сдержать крик. Страшным непредставимым образом в детских чертах угадываются иные… те, которых никак не может быть у ее сына, ведь ее и Шредера никогда не связывало кровное родство, да и внешне она не была на него похожа. И все же…

— Не надо, мама… — тот хватается за оттолкнувшие его руки, цепко и в то же время жалобно, просяще. — Пожалуйста…