Выросли (джен)

Ковровая дорожка, что вела к парадному входу нового здания, била в глаза ярким рубиновым цветом. Суета, царившая кругом, толпа собравшихся вокруг гостей, телерепортеров и журналистов, да и просто праздных зевак, питавших надежду засветиться в кадре. Красивые миниатюрные девушки, одетые в одинаковые кимоно, вежливо встречали гостей. Вокруг шептались:

— О, смотрите, приехал сам Марио! Говорят, он постоянный гость в этих ресторанах, чуть ли не друг семьи. А это кто такой?

— Это Мотоки, муж хозяйки. Какой он, оказывается, симпатичный!

— А сама Макото уже здесь?

— Да вот же она, гляди, в черном. С мелким йорком на руках. Это она. Что-то бледновата сегодня…

— Говорят, она только вчера выписалась из больницы. Ей удаляли аппендицит…

После того, как важные персоны, включая приглашенных чиновников и звезд эстрады, переместились внутрь, шум постепенно смолк. Мако, шедшая в последних рядах под руку вместе с мужем, вдруг услышала:

— Все с собачкой тетешкаешься? В платьице ее вырядила? Ну, играйся, играйся. Поглядим, может, хоть она тебе в старости стакан воды в зубах принесет…

Мако резко обернулась. Прямо на нее немигающим взглядом, растягивая тонкие губы в счастливой улыбке, смотрела Такаси Миикэ, ее заклятая конкурентка. Мако почувствовала, как под ее рукой дрогнула и напряглась рука Мотоки, как его пальцы сами собой сжались в кулаки. Тоже, значит, услышал, расстроился.

Успокойся, сказала она сама себе, чувствуя, как глаза против воли тут же начали наполняться непрошенной соленой влагой, она это специально, она ничего не знает… Уж у нее-то самой, у Такаси, не только детей, и собаки нет, но не хватало только устраивать скандал на сегодняшнем мероприятии…

— Мако? Родная, все в порядке? — Мотоки обеспокоенно заглянул ей в глаза, погладил пальцы. Мако сжала зубы, изображая улыбку. Мотоки… вот он точно такого не заслужил.

Мако осторожно вынула свою руку из его большой ладони.

— Пригляди за гостями. Я в кабинет, надо взять кое-какие документы…

— Мако…

— Я быстро…

Она не помнила, как дошла до кабинета — быстро бегать еще было больновато — заперлась на ключ и разрыдалась, сползая вниз по дорогой дубовой двери. И не помнила, что делала потом, сколько прошло времени, и какой сегодня важный для нее день…

В дверь кабинета вот уже несколько минут как стучались. Стучались громко, настойчиво и безжалостно.

— Макото-сенсей, в конференц-зале все давно собрались! Макото-сенсей, все ждут только Вас! Макото-сенсей…

— Мако, ты здесь? Мако, немедленно выходи! Люди ждут! Мако, ты меня слышишь?

— Макото-сама, журналисты приехали. Фотокор говорит, что ему нужно порепетировать ракурс ковровой дорожки, нужно ваше участие. Макото… Ясуто, черт тебя дери, где она?!!

Мако не отзывалась. Пряча лицо в мокрых ладонях и прячась от всех, она, Макото Кино, хозяйка сети ресторанов высокой кухни, бизнес леди и признанный ресторатор по итогам прошлого года, сидя прямо на полу, плакала у себя в кабинете и не было сейчас на свете ничего, что могло бы этот поток слез остановить.

Макото чувствовала себя незаслуженно обманутой. Еще с ранней юности привыкнув добиваться всех поставленных перед собой целей и работая для этого не покладая рук, в данной ситуации Мако не понимала, что же она делает не так? Почему мир устроен так несправедливо? И почему другие так легко получают и также легко отказываются от того, ради чего она в настоящий момент готова отдать абсолютно все?

Мако еще раз взглянула на квадратный листок бумаги, ставший в очередной, в третий раз для нее приговором. Стук в дверь не умолкал, на столе разрывались телефоны — служебный и сотовый, а самое позднее, через полчаса ей надлежало красиво причесанной, безупречно одетой, источающей доброжелательные улыбки, открывать на камеры новый ресторан. Но сейчас отведенные до открытия минуты капали в пустоту, невесомо и медленно таяли, а она, ничего не делая, также оцепенело и сидела, почти не шевелясь и уставившись в одну точку. И больше всего на свете желала хоть какой-то надежды, забвения, избавления от черного, пожирающего ее отчаяния.

Уютный солнечный кабинет, который она когда-то сама обустраивала с такой любовью и тщательностью, теперь казался Мако обескровленным и мертвым. Тонкий слой пыли, скопившейся за несколько дней, покрывал поверхности, высохли цветы в вазах, зеркала мерцали гранями мертвых, бездушных стекляшек.

Не обращая внимания на стук, Мако закрыла глаза. Она вдруг вспомнила то время, когда ничего этого в ее жизни еще не было. Ни успешной процветающей компании, ни денег, ни поездок по миру. Не было кулинарных телешоу, красивого дома на побережье. И этой кучи стервятников, что вьются рядом с ее успехом, дожидаясь того момента, когда она ошибется, оступится, сорвется в пропасть. Когда ей было всего только шестнадцать, и она вместе со своей школьной подругой пришла на кастинг мюзикла про девочек-волшебниц, сражающихся со злом. Она тогда пришла просто за компанию, но в мюзикл почему-то позвали ее, а подругу — нет.

И что удивительно: четверо других девушек, утвержденные вместе с нею на главные роли, вместо конкуренток неожиданно стали ее подругами. А те два с половиной года, пока они играли по разным площадкам — самыми счастливыми в ее жизни.

Мако улыбнулась сквозь слезы. Девочки… Потом, само собой, мюзикл закончился, они выросли, разлетелись по свету, мюзикл остался в прошлом, но их дружба, что удивительно — дружба никуда не делась. Осталась…

Конечно, видятся они теперь совсем редко, все-таки у каждой давно своя жизнь. Наверное, ей, Мако, чаще всего доводится общаться с Рей — когда ее муж организует деловые встречи, то снимает один из ее ресторанов, и Мако обязательно выкраивает время, приезжает. Они с Рей запираются в каком-нибудь кабинете и ужинают, пьют вино, отводят за разговорами душу. А в прошлом году они семьями отдыхали на Бали — Мако с мужем и Рей с Ючиро и сынишкой — ах, какой же он милый, этот непоседливый улыбчивый карапуз!

А не так давно, кажется, это было зимой, Мако решилась позвонить Ами. На один из ее ресторанов «наехали», надо было что-то делать и очень быстро, и Мако было стыдно, что она звонит Ами не просто так, как подруге, а как высокопоставленному чиновнику, министру, чьи связи в верхах могут помочь решить ее проблемы. Но ведь Ами, не упрекнув ее ни единым словом, действительно нажала на все необходимые рычаги, и буквально в течение суток все решилось… Палочка-выручалочка Ами, раньше всегда такая тихая и кроткая…

Минако Мако видит только в кино или в телевизоре. Она улыбается Мако с экрана голливудской улыбкой, эффектно отбрасывая за спину золотистые локоны. Кажется, что их Айно законсервировали — в ее озорных голубых глазах нет возраста.

И Усаги… Макото невольно зажмурилась, вспоминая девочку, что играла среди них принцессу Луны. Такая добрая и доверчивая, ранимая и обидчивая. Девчонки тогда подтрунивали над ней, говоря, что она самая настоящая реинкарнация принцессы Серенити, и нет на свете никого, кто сумел бы в эту сложную роль вжиться лучше.

Мако видела Усаги четыре месяца назад, в церкви, когда крестили малютку Чиби-Чиби, и Усаги, вся в белом, державшая ее на руках, закутанную в белое кружевное крестильное платьице, казалась похожей на Мадонну с репродукций художников Возрождения, а малышка — на маленького Иисуса. И такая трогательная Чибиуса, что стояла рядом, цепляясь за подол материнского платья и так торжественно державшая золотой крестик…

Она не удержалась и всех позвала к себе. В свой особняк на морском побережье. А потом, пока Чиби-Чиби дремала в корзине, а Чибиуса бегала по саду, они с девочками сидели на летней веранде, выходящей прямо на море, пили душистый чай и снова разговаривали, как прежде… Ами, конечно, почти сразу уехала. А Рей и Усаги остались. Мако помнила, как Рей все порывалась ей о чем-то сказать, но Усаги каждый раз так умоляюще глядела на нее, что Рей хмурилась и замолкала.

Мако снова взглянула на бумажку, и слезы закапали на нее с новой силой. На ней, под какими-то непонятными сокращениями и цифрами, в графе диагноз было написано: «Замершая беременность. 16-17 недель. Пороки развития, несовместимые с жизнедеятельностью. Отсутствие сердцебиения».

Она сжимала в руках эти страшные слова, не решаясь порвать их в клочки и выбросить. Это пока еще было тем единственным, что тонкой незримой нитью связывало ее с реальностью, напоминало, что это не сон. Восемь лет невозможной борьбы и всего несколько месяцев счастья, которые достались Мако с тех пор, как она узнала о своей беременности, как боялась глубоко дышать и как боялась в это до конца поверить…

Она отгоняла мысли о том, что все с самого начала пошло не очень-то хорошо. Но успокаивала себя тем, что у нее есть деньги, а у них в стране очень хорошая медицина — ее малыша обязательно спасут, ему помогут, они вместе дотянут… Двадцать восемь недель — почти гарантированная жизнь. Тридцать три — почти гарантированное здоровье… Но кто-то свыше распорядился иначе.

В тот день, когда ее состояние нормализовалось, и ее должны были выписывать из больницы, Мако проснулась утром, удивленная и радостная от того, что ничего у нее не болит и нигде не тянет. Ей снился чудесный сон, как она гуляет с малышом, важно и гордо толкая перед собой коляску по цветущим аллеям парка. Она встала с постели и даже не сразу поняла, как по ее ногам заструилась кровь. Со сгустками. Боясь пошевелиться, Мако стояла посреди палаты, растерянно обхватив себя руками, и подоспевший врач очень спокойным и ровным голосом приказал ей собираться в операционную. Мако плакала в голос, хватала его за руки, умоляя немного подождать, остановить это, сделать узи, вдруг малыш еще жив, но космически холодным тоном услышала в ответ, что если она в дальнейшем собирается быть мамой и вообще хочет жить, то сейчас нельзя терять ни секунды.

Из операционной в палату она вернулась подозрительно спокойной. И даже успокаивала чуть не плачущего мужа, пришедшего к ней вечером. А сама тихонько, чтобы никто не слышал, плакала по ночам…

А теперь все кончено. И никакого ребенка у нее не будет. Никогда.

Дверь в кабинет затряслась так, словно готова была рухнуть внутрь. Мако очнулась, вздрогнула, поднялась на ноги. За дверью послышался рев:

— Макоооо! Дорожка! Фотографы! Журналисты! Немедленно открой, иначе я выломаю эту чертову дверь!!!

Мако бросилась к двери.

— Сейчас… — пробормотала она, поворачивая ключ и исчезая за дверью в ванную комнату. — Прости, пожалуйста. Я сейчас. Только пять минут…

Мако смотрела на свое отражение в зеркало и ловкими движениями привела в порядок волосы, заново умыла лицо, подкрасила губы и нанесла на покрасневшую от слез кожу слой пудры, привычно придавая себе вполне обычный, спокойно-деловой вид. Разгладила праздничное черное кимоно, под левой грудью, словно рана навылет, горел алым шелком тонкий иероглиф. Она была почти готова. Надо вернуться к работе, ведь ее работа — тоже дитя, выпестованное ею и выращенное.

И, изгоняя из души последние следы детских воспоминаний, улыбаясь гостям ласково и по-матерински нежно, Мако шагнула на красную ковровую дорожку.

Она успокаивала себя тем, что, несмотря ни на что, ее жизнь в целом удалась, сложилась так, как она хотела. Что она почти счастлива. Да и девочки наверняка тоже. Ами — министр. Рей — жена богатого нефтемагната. Минако — востребованная актриса. А все-таки, самая-самая счастливая из них, счастливая вдвойне — это Усаги. Потому что настоящее счастье — это не деньги, не слава, не положение в обществе и не бизнес.

Настоящее счастье — это семья и растущие в ней дети. У Мако их ни одного. А у Усаги целых двое.