Жить вопреки (джен)

В соревновании, что не удивительно, победил Сморкала. Все говорили, что победить должна была некая Астрид, но она принципиально отказалась принимать участие, мотивировав это тем, что она уже давно не была маленькой девчонкой, которой нужно было кому-то что-то доказывать.

Сатин совершенно не запомнила ничего из того дня — она изводилась от плохих предчувствий.

Интуиция истерично кричала — опасность!

И нависла она вовсе не над ней — здоровье и жизнь Мастера были под угрозой, а она была не в силах ему хоть как-то помочь.

Пытаясь отвлечься от назойливых мыслей, девушка пошла в кузню — Учитель уже привил ей, что в любой непонятной ситуации надо занять руки. Надо было творить, отвлекаясь физическим трудом от умственного, а самой подходящей в её случае была именно ковка.

Конечно, ей было ещё очень далеко до уровня её Мастера, но и она умела кое-что. По крайней мере, наконечники для своих стрел она изготавливала только сама.

Впрочем, как и сами стрелы.

Личное оружие — продолжение воина, и создавать его он должен исключительно сам.

Или принимать участие в его создании.

Тот же лук, с которым она сбежала с Родины, был изготовлен её отцом, а потому девушка не могла полностью на него положиться — где-то оружие было неудобным, где-то откровенно раздражало, и только поэтому девушка согласилась самостоятельно, пусть и под чутким руководством Учителя, изготовить собственный лук.

Вышло намного лучше, чем она могла от себя ожидать.

Идеальное оружие, он действительно стал её продолжением, уступая лишь изготовленному для неё Мастером арбалету.

Тот арбалет был настоящим произведением искусства — идеальным, подогнанным только под неё.

Такая точность, такое знание её души, того, что ей нужно… пугали.

Да, именно пугали.

Казалось, Учитель видел её насквозь, зная её как самого себя.

Это было слишком личным, чтобы думать об этом.

И именно поэтому она сейчас старалась не думать, смотря на то, как плавятся слитки металла, переливаясь разными оттенками желтого и рыжего, и слушала беззаботную болтовню местного кузнеца, Плеваки, о самых разных вещах.

Кузнец оказался на редкость талантливым рассказчиком, живо и красочно повествуя о похождениях собственной молодости, о том, как он потерял сначала руку, а потом и ногу в сражении с драконами.

Мужчина был весёлым, добродушным и совершенно не стыдящимся своих увечий, а наоборот — даже в коей-то мере гордящийся ими.

На Родине Сатин таких людей не любили: считалось, что калеки — отсеянные жизнью неудачники, ведь они не сумели ни победить в сражении, ни с достоинством умереть, как полагалось воинам.

Подобная позиция, разительно отличавшаяся от той, что была распространена по всему Архипелагу, вызывала у Сатин только недоумение и брезгливость — в человеке важнее ум, а не физическая сила.

Сила Души, сила воли.

А мужество могло быть и у калеки.

И, помимо всего, Плевака был очень чутким слушателем — Сатин и сама не заметила, как выложила историю своего детства, и чуть изменённую историю своих приключений.

Она честно рассказала, что сбежала с родного острова, после того, как их вождь решил заключить союз с Охотниками на Драконов. Которых, к слову, Стоик Обширный выгнал взашей, не пожелав даже слушать, чему Сатин крайне удивилась, хотя и была безмерно рада.

Плевака же много рассказывал о каком-то мальчишке по имени Иккинг — его талантливом подмастерье, погибшем семь лет назад.

О том, каким умелым, изобретательным и умным был мальчишка.

О его несгибаемом характере, умению не сдаваться и идти до конца.

До самого конца.

О его упрямстве и честности, о его добром сердце, сострадании ко всему живому.

Сострадании, которое его и сгубило.

Далеко не сразу Сатин поняла, что речь шла об её Учителе!

Так странно, и так безумно интересно было слушать о нём от постороннего человека, в то же время понимая, как сильно изменился её Мастер с тех пор, и как хорошо сумел сохранить глубоко в своём сердце самые важные свои черты.

Да и само это сердце, после всего, что он пережил.

Люди вокруг, совершенно не удивившиеся желанию странницы остаться на их острове, вовсе не казались излишне жестокими или кровожадными. Да, чуткими и внимательными они не были, но всем викингам была свойственна грубость и прямота.

Она и сама была когда-то такой.

Но эти люди… всё-таки не казались ей теми, кто способен причинить столько душевной боли умному, изобретательному парнишке.

Но вот они — эти люди, что заставили её Мастера… нет, Иккинга… страдать.

Учитель много раз повторял, что Аран начал свой путь в крохотной пещерке в горах Олуха, и не был он тем саркастичным, но по-своему жизнерадостным мальчишкой.

Эти люди убили его брата. Отняли самое дорогое во всём этом проклятом мире существо.

Да, порою Сатин ненадолго забывала, видя в людях вокруг… просто людей. Но каждый раз она вспоминала, что это — враги.

Убийцы Драконов.

Те, кто, узнав об её истинной причине пребывания здесь, убили бы, не задумываясь.

Впрочем, не все люди здесь были грубыми и хмурыми — очень многие умели радоваться жизни и всяким мелочам, находя причины для хорошего настроения в совсем непримечательных ничем вещах.

Без этого на этих землях можно просто сойти с ума от тоски.

Такой видевшей была молодая жена вождя, красавица Инга, мать того самого хмурого мальчишки, с глазами как у её Учителя.

Женщина была умна, обаятельна и способна расположить к себе любого человека. Вот только в глазах её мелькала странная печаль — как и у многих людей на этом острове. Вот только тоска эта была другой, непохожей на затаенную боль остальных.

Она играла счастливую мать прекрасных детей, мудрую жену великого вождя, душу племени. Беззаботная, казалось бы, сытая жизнь, мечта любой девушки из простого народа.

Вот только Инга была глубоко несчастна.

Вынужденная тратить свою молодость на неотвратимо стареющего, грозного и резкого викинга с дурным характером, она мечтала о свободе. Да ещё и Стоик слишком часто сравнивал свою новую жену со своей первой и единственной любовью.

Вынужденная казаться всем сильной и гордой, Инга ночами тихо плакала у кровати своего младшего сына, сквозь слёзы напевая ему одну из колыбельных её детства.

Она была чужой для племени.

Вроде бы вписалась в него, вроде бы нашла друзей, но люди смотрели на неё покровительственно, с какой-то насмешкой.

Ведь свою главную и, пожалуй, единственную функцию она выполнила.

Родила наследника.

Осталось его воспитать, и в ней племя больше нуждаться не будет.

Тихая, болезненная, истинно девичья тоска по потраченной на чужое племя, чужих людей и чужой уклад жизни молодости сверкала в глубине глаз молодой жены вождя.

Хотя, какая она молодая?

Тридцатый день рождения скоро справлять…

Взгляд её то и дело устремлялся на горизонт. В ту сторону, откуда приплывали гости из соседнего племени.

И только когда приплывали с дружественным визитом Берсерки, в глазах женщины, наконец, ненадолго пропадала печаль.

Инга, как давно уже поняла Сатин, любила узнавать новых людей.

И Дагур Остервенелый, Вождь племени Берсерков, был как раз одним из таких людей.

Он, ровесник Инги, был по-настоящему интересен той, и эти двое находили множество общих тем для разговоров.

Со странным чувством Сатин поняла, что начни так её мать мило беседовать с каким-нибудь мужчиной, тем более, таким мужчиной, как Дагур — эталоном красоты и мужественности всех женщин викингов, её отец бы просто и незатейливо убил бы его.

А Стоику, казалось, было абсолютно всё равно.

Это сбивало с толку.

Конечно, все эти интрижки и сплетни были совершенно не её делом, но про себя, чисто по-женски, Сатин заметила, что с рядом с Дагуром Инга смотрелась гораздо лучше, чем рядом со Стоиком, совершенно не ценившим то сокровище, которое без особых усилий сумел заполучить. Впрочем, мнения сокровища никто не спрашивал, оно абсолютно никого не интересовало.

А Дагур был действительно приятным в общении человеком, смотревшим на воительниц с пониманием и долей едва скрытого восхищения. Это мужчина объяснял тем, что его собственная сестра была одним из лучших воинов острова, без особого труда укладывая на лопатки практически любого противника.

Слова о сестре были пропитаны такой нежной братской любовью, такой готовностью уничтожать все на своём пути ради этой Хедер, что Сатин просто не могла не улыбаться.

Сморкале же не нравилось, когда она говорила с вождём Берсерков. Йоргенсон говорил, что от Дагура ожидать можно было что угодно, что он был безмерно опасен и с ним лучше не стоило связываться.

На эти причитания Сатин только улыбалась.

Сатин поражалась, насколько тонко научилась за месяцы своего путешествия чувствовать людские переживания.

Заглядывать в их души…

Здесь, на Олухе, она сама сумела найти тот самый внутренний покой, который обычно достигается только высоко в горах, или в очень долгом одиночестве — бытии отшельником, и, наконец, понять своего Мастера, понять собственное место в этой жизни.

Оно, это место — за правым плечом её Учителя.

До конца.

А с ним — хоть в Бездну.

Она теперь любила всем сердцем и ненавидела до самой глубины души этот проклятый остров.

Все стало таким простым и понятным, но в тоже время — запутанным и сложным…

Счастье с привкусом отчаяния.

Радость с оттенком обречённости.

И стрелы её будут нести то же чувство всем своим жертвам.

Да будет лёгким их путь в Новую Жизнь!

Да будет счастливым их Великое Путешествие!

Те самые стрелы, что она сейчас убирала в колчан, под болтовню и хвастовство Йоргенсона, даже не вслушиваясь в слова парня, видя, что смысловой нагрузки в них было крайне мало, если она вообще имелась.

— Сморкала, — чуть раздраженно прервала Сатин бессмысленный поток хваления самого себя.

Парень окинул её заинтересованным взглядом, но действительно замолчал, и блаженные секунды тишины девушка восприняла как благословение Небесных Странников.

— Зачем ты это делаешь? — устало спросила она — видит Небо, ей этот человек надоел до зубного скрежета.

— Что?

В глазах, позе, всем естестве Сморкалы отразилось такое искреннее, незамутненное и наивное непонимание, что Сатин не удержалась от того, чтобы закрыть лицо рукой и тихо, про себя, посчитать до десяти.

Вот ну вроде взрослый парень уже, на пять лет её старше, а вёл себя, как дитя неразумное!

Её Мастер младше был, когда Королём собственного гнезда стал!

И этот человек надеялся стать вождём Лохматых Хулиганов?!

Да тот же Магни, сын вождя, ментально старше этого мальчишки-переростка!

— Зачем за мной бегаешь? — спросила она медленно, четко выговаривая слова, как малому ребёнку разъясняя. — Ты же любишь ту девушку… Забияку.

— Нет, я…

Сатин сверкнула своими золотыми (одуванчиковыми! как говорил её Мастер, смеясь) глазами, только взглядом, гневным и раздраженным, заставила его замолчать и дослушать.

— И она очень огорчена тем, что ты перестал так настойчиво за ней ухаживать.

Лицо парня вмиг переменилось.

В нём словно надломилось что-то, что-то исчезло.

Праздная глупость испарилась из него бесследно, обнажив всю боль и обиду, что копились в нем месяцами, если не годами.

И всё-таки шока было больше.

И робкой, неуверенной надежды.

— Огорчена?

— Ты ей нравишься, — как совсем маленькому объяснила Сатин. — Хватит страдать всякими глупостями — зови её замуж и оставь меня в покое! И все будут счастливы.

Глаза Сморкалы загорелись той самой воспетой поэтами надеждой, а потом и твёрдой уверенностью.

Он, не говоря ни слова, кивнул и выбежал из кузни.

Сатин облегчённо вздохнула.

Наконец-то.

* * *

Валка грустно вздохнула и вновь посмотрела на малышей, резвившихся на бивнях Смутьяна.

Её Король смотрел на это со снисхождением, понимая, что это всего лишь дети, и пусть они будут его любить и уважать.

Не бояться.

Страх — не выход. Никогда им не был.

Впрочем, она все-таки боялась.

В самом начале, когда Грозокрыл только-только принёс её сюда, в Обитель Великого Смутьяна.

Когда голос этого сверхгромадного дракона зазвучал в её голове, она тоже боялась. Но потом — нет. Она безумно скучала по своим мужу и сыну, оставленным на Олухе, но всё это было где-то так далеко, так давно, что этому можно было почти не предавать значения.

Какой смысл был мучиться, если возврата не было в любом случае?

Она не сумела бы вернуться, даже если бы сильно захотела.

Да и видела она уже слишком много для того, чтобы отпускать её.

Невероятная боль в душе от со временем ставших такими родными драконов превращалась в гнев и даже ненависть.

И с поистине драконьей яростью она уничтожала Ловцов Драконов, не боясь проливать кровь — эти люди причиняли боль единственным понявшим её, ставшим такими дорогими её сердцу существам!

Устрашающая маска и броня прочертили границу между Валкой и Всадницей.

К прошлому возврата не было.

И не могло быть — слишком много людской крови было на её руках.

Крови людей, живых, дышавших, думавших, кого-то любивших, мечтавших о чём-то, убитых ею во имя жизни для драконов.

И она совершенно не жалела об этих оборванных жизнях.

Она — из племени драконов!

Да, она не была Стражем, одной из героев древних легенд драконов, о которых столько рассказывали ей её Король и Грозокрыл, ставший для неё старшим братом, самым верным и надёжным другом.

Но и обычным человеком она уже не была.

Сам Великий Смутьян дал ей дар понимать его и Грозокрыла! Её Вожак позволил ей служить ему, дал ей возможность понимать его слова, его приказы и исполнять их в точности.

А потом позволил ей ещё и высказывать собственное мнение!

Она была безумно благодарна ему за это.

Все шло своим чередом — она спасала драконов от Ловцов, помогала уничтожать их форты и наращивать мощь Белого Гнезда, следила за подросшими птенцами, лечила больных драконов, выхаживала осиротевших малышей и просто советовала своему Королю, как поступать с людьми, предсказывала их примерное поведение, их реакцию.

И было бы так и дальше, если бы перед одним из облётов территорий, который она совершала четырежды за луну, Великий Смутьян не попросил её привести к нему вожака соседней стаи вместе с его советником, пояснив, что это должны быть Ночная Фурия и человек.

Сам факт того, что ей доведется увидеть одного из этих легендарных драконов завораживал и немного пугал.

Но ни один рассказ не мог описать величие этого дракона достоверно.

Когда она увидела летящих в облаках Фурию и её всадника, женщина смутилась — как Вожак мог позволить человеку себя оседлать.

Она почему-то даже на секунду не могла допустить того, что Вожаком был не дракон, а человек.

Простой, как ей тогда казалось, человек.

Такой же, как и она.

А человек оказался не так прост — не испугался её Короля, только почтительно, но не более того, склонил голову, признавая его главенство в этом гнезде, на этой территории.

Человек оказался Стражем.

А потом оказался её сыном.

Нет…

Аран был когда-то её сыном, но сейчас это был совершенно другой человек.

Чужой.

Её мальчик навсегда остался для неё крохотным карапузом с россыпью веснушек на щеках, со счастливой смешинкой в глазах, с таким заливистым, искренним детским хохотом и тихим, совсем не по-младенчески незаметным плачем.

Этот парень с седыми прядями на висках, с чистой, молочно-бледной кожей и драконьими глазами не мог быть её сынишкой, её мальчиком, её лучиком солнца, её радостью.

Для неё Иккинг погиб.

Как и для всего мира.

А чужак в теле её сына делал страшные в своей справедливости и логичности вещи.

Именно так.

Чужак.

Стоик, которому она так безмерно доверяла, которого так безумно любила, по которому так невыносимо скучала… не уберег их сына.

Стоик был виноват в его гибели!

В том, что он безвременно сгинул…

А как он погиб?

Как умер её мальчик, почему её сыночка никто не похоронил, не прочитал ему прощальную молитву? Не отправил в последний путь погребальную ладью, нагруженную всем, что понадобилось бы покойному в Вальхалле?

Они бросили её сыночка!

И Аран… он его убийца!

Она, на самом деле, невероятно боялась этого… человека.

Было в нём что-то такое, что заставляло кровь стыть в жилах, желать оскалиться и зашипеть — он был невероятно опасен.

Да и не мог человек, оседлавший само порождение Молнии и самой Смерти, быть мирным мальчишкой, не способным и Жути обидеть.

Валка тихо ненавидела Арана, но не могла ему навредить — ведь тело-то Иккинга, шрамик под губой, оставленный неосторожным движением когтя Грозокрыла, Иккинга!

Валка оплакала своего погибшего сына, проклиная его убийцу и умоляя Небесных Странников о долгой жизни для Арана.

А вот ученица у Арана была — точь-в-точь её маленькое солнышко, только в женском обличии.

Аран тоже называл её солнцем, девочкой с глазами цвета одуванчиков — символа наступившей весны, растущих даже в самых отвесных скалах.

Символа жизни вопреки всем обстоятельствам.

Да просто жизни.

С девочкой было интересно разговаривать — она всё понимала, она очень внимательно слушала, она сама рассказывала немало.

Она была так похожа на неё саму в молодости…

И не похожа — светлее, решительнее, сильнее.

Она была тем, к чему стремилась Валка, будучи сама девчонкой.

Вот только Ученица Арана была слишком сильно предана своему Мастеру. Это в ней кричало абсолютно всё, все жесты, движения и слова, взгляды и молчание.

Впрочем, и сама Валка была предана своему Королю, а для девчонки её Мастер был в первую очередь именно Вожаком.

Когда девочка перестала прилетать, стало грустнее.

Аран сказал, что она отправилась по его заданию в путешествие.

И это вдруг невероятно разозлило женщину — он отправил её цветочек неизвестно куда, к этим проклятым людям, которые могли навредить ей, обидеть её!

Но спорить с Араном было бессмысленно — у него было свойство никогда не менять принятых решений.

Так прошло ещё несколько месяцев.

В разорении баз и караванов Ловцов, сборе информации о Драго Блудвисте, который, как оказалось, и был тем самым таинственным нанимателем Ловцов, Налётчиков и Охотников.

Об этом человеке она и до этого слышала немало, и все слухи были далеко не мирными.

Страшный человек.

Она его не знала лично, но уже всем сердцем ненавидела.

Даже больше, чем убийцу её сыночка.

И именно поэтому, когда на Гнездо неожиданно напали, отправила с одним из самых быстрых Змеевиков весточку Арану с просьбой о помощи.

Вновь было страшно.

Ещё более страшно, чем когда она смотрела в глаза Арану и не видела там ни малейшего проблеска Иккинга.

Более страшно, чем когда такой большой, клыкастый и сильный дракон схватил её и унёс в ночь, чтобы показать ей иной уклад.

Армада у берегов острова была намного больше людей из виденных ею в прошлом, и она с ужасом понимала — против кораблей они бы ещё с уверенностью, пусть и не без потерь, сумели бы выстоять, но драконы в железных панцирях обращали в прах всю уверенность.

Все содрогалось от взрывов — люди катапультами запускали в Гнездо какие-то снаряды, руша шипы зеленовато-голубого льда, которые, крошась, падали на землю, сшибая более мелкие шипы, не давая драконам без угрозы нормально взлететь.

Тысячи людей без остановки высаживались на берег, запуская в небо сотню за сотней стрел, которые, попадая в крылья и хвосты драконов, рвали их, заставляя несчастных падать, заливая все вокруг собственной кровью.

Много упали неудачно — на камень, или шею повернув не под тем углом, или просто их кости не выдерживали подобной нагрузки, лопаясь.

Драконы с рёвом бросались на своих противников в железных панцирях, и всё равно не могли навредить им — кто-то не хотел делать больно сородичам, кто-то просто не успевал нанести им хоть какое-нибудь ранение, погибал или терял сознание от падения или потери крови раньше.

Запах крови и страха…

Он витал в воздухе, заставляя паниковать даже её саму, что уж говорить про остальных.

Валка поняла, что у неё по щекам текли слёзы — горькие, горячие, злые.

Она была зла.

Они! Посмели! Напасть!

Сети с раздражающим свистом мелькали в воздухе, опутывая тех, кто не успел увернуться. Или тех, кто не пожелал уворачиваться — много драконов, напуганных громким шумом, разозленных этим внезапным вторжением, не обращая внимания на препятствия и опасности бросались на врагов.

И падали.

Отовсюду слышался отчаянный драконий рёв, наполненный ужасом, отчаянием и яростью.

Грохот льда и скрежет камней.

И крики людей — им тоже доставалось не мало.

Те, кто не успел спастись, были разорваны в клочья, и это не было преувеличением.

Припорошенный свежим снегом — здесь он выпадал намного раньше, чем на том же Олухе, стараниями Великого Смутьяна, поддерживающего здесь постоянно низкую температуру — берег неумолимо окрашивался в алый.

Люди… драконы… какая разница, у них в у всех одинаково красная кровь!

Вдруг послышался оглушительный рёв — её Король, наконец, решил преподать своим врагам урок!

И грохот усилился — не до бережливого отношения к собственному творению, когда само существование этого творения было под угрозой.

Валка, взобравшись на оказавшегося рядом Грозокрыла, попросила его мчаться к Вожаку. Он был мудр, он был опытен, он точно знал, что делать!

Ярость и гнев обычно непрошибаемо спокойного, позволявшего себе разве что лёгкое раздражение Смутьяна тоже пугали.

Но само его появление — обнадеживало.

Получив указание найти и убить Драго, несомненно где-то здесь присутствовавшего, Валка тут же бросилась на поиски своего самого ненавистного врага.

Он, важный и самодовольный, стоял в стороне от остальных людей, что-то указывая им.

Попутно разнимая сцепившихся драконов, Валка не заметила, как одна из сетей полетела прямо на них с Грозокрылом, опутывая его крылья.

Несколько секунд бесконтрольного падения были наполнены ужасом.

Но броня помогла ей не пострадать, и, перекатившись, она даже встала на ноги.

Обиднее было бы, если бы она упала прямо под ноги Драго, облегчив задачу своему врагу.

Но обошлось без этого.

— Я так долго этого ждал! — со злым смешком сказал мужчина, грозно делая шаг в её сторону.

— Ты не тронешь наших драконов! — ответила Валка, перехватив свой посох покрепче, парируя им удары подобного же оружия у Драго. — Они под защитой Вожака!

Она была быстрее, легче и гибче.

Он — мощнее по телосложению, сильнее физически.

И он почему-то не использовал в бою левую руку, покоившуюся под плащом. Потому левая сторона его тела, казалось бы, была более уязвима.

Ей просто не хватило массы, чтобы своим удачным ударом свалить его с ног.

— О, я привёл ему достойного соперника!

Испещренное шрамами смуглое лицо исказилось в кривой усмешке, больше похожей на звериный оскал.

Сам этот человек был похож на зверя.

На шакала.

С волками его сравнивать было нельзя — пусть те и убивали овец, а порою и людей, но они были благородными животными — воинами.

Смысл слов Драго до неё дошел не сразу.

Только когда из-под воды, стряхивая корабли как будто те ничего не весили, показался ещё один Левиафан, знаменуя своё появление низким, оглушительно-громким рёвом.

Его тело было тёмно-серым, словно в противовес снежно-белому Смутьяну. Шипы и отростки на голове ближе к своему окончанию были багрово-красными, как венозная кровь.

И, самое бросавшееся в глаза — чуть поржавевшие от постоянного контакта с водой, потемневшие, словно говоря о своём немалом возрасте, оковы на мощных, длинных и острых бивнях.

Если до этого Валка думала, что видела ярость Левиафана, то ошиблась — этот монстр был не в пример злее её Короля.

От этого дракона разило бешенством.

Он, не обращая внимания на незначительные помехи в виде людей или сбитых драконов, просто наступал на них, даря мучительную смерть, которую даже Валка собственным врагам не желала, целеустремленно двигаясь в сторону Великого Смутьяна.

— Вперед! Убей их Вожака!

— Нет… — потерянно прошептала женщина и, сделав шаг к отвернувшемуся противнику, со всей силы ударила его посохом по спине. — Нет!

Вот только мужчина одним ударом сбил её, лёгкую и, всё-таки, хрупкую, с ног.

Ей было страшно.

Небо, как ей было страшно!

Ведь там, на её глазах два Вожака сражались не на жизнь, а на смерть, сопровождая это оглушительным ревом — люди и драконы замерли, наблюдая за этим ужасающим зрелищем.

Фоном слыша грохот сталкивающихся бивней, уставшая, измученная, Валка могла только попытаться отползти от надвигающегося на неё Врага.

Бесполезно.

Драго наступил ей на шею, одновременно мешая дышать и пытаться спастись, уйти от удара.

— Я не буду добивать тебя.

Драго говорил снисходительно, словно бы показывая, что иного исхода быть не могло, и, стащив остриём копья (посоха? или что это вообще?) с неё маску, защищавшую голову в общем и лицо в частности, замахнулся.

— Ты слишком долго портила мне кровь, чтобы умереть так просто.

Тяжелое копье (ладно, пусть будет копье) с силой опустилось, без особого труда пробивая её броню.

Женщина закричала.

— Ты будешь метаться в агонии.

Да, жизненно важные органы не были задеты — Драго специально так целился, чтобы не убить одним ударом, и не дать противнице умереть слишком уж быстро.

— Одна.

Тёплая, а в накатившей на Валку волне холода, почти горячая кровь окрасила броню, медленно пропитывая рубаху.

Рана горела, словно её прижгли калёным железом, клеймя.

Впрочем, только это сейчас и могло бы её спасти — прижечь рану в плече.

Но Драго был прав — она была одна.

— И никто! Слышишь?

Мир потерял все краски — было невыносимо больно, но даже стонать сил не было — не то что кричать.

— Никто тебе не поможет!

Мужчина развернулся и пошел в сторону дравшихся Левиафанов.

Перед тем, как впасть в забытьё, женщина почувствовала, словно её ударили по вискам, сильно, чем-то острым, и словно где-то в груди, возле солнечного сплетения, что-то оборвалось, и услышала протяжный, режущий уши рёв, который издавать мог только Король.

Но после все стихло.

Её Король замолчал.

* * *

Весна охватила все вокруг — после долгой и холодной зимы она казалась измождённому люду пределом мечтаний.

Мирослава тоже чувствовала перемены.

Понимая, что иного выхода не было, девушка решила посмотреть дерево вероятностей, чтобы ближайшее будущее получило хоть какую-то определенность.

Три главные ветви вероятностей, крупные и уверенные, поразили ее.

Как и то, что если она сделает все правильно, то сумеет наконец-то встретиться с братом.

Мирослава с каждым месяцем ощущала все больше разрастающуюся тоску по человеку, который не отвернулся от нее даже в самый тяжёлый миг.

Он всегда поддерживал ее.

Он всегда был рядом.

Возможность увидеться с Радмиром манила и Мирослава решилась — так тому и быть.

Для исполнения увиденного ей нужно было покинуть Библиотеку. Скрепя сердце, девушка стала готовиться покинуть место, ставшее на полтора года ее домом.

Негоже было просто так пользоваться этими сокровищами, не дав ничего взамен, а потому, задавив собственную жадность в зародыше, Мирослава гордо поставила на свободные стеллажи по выбранной теме свои походные дневники — свои записи она, пусть и не все, но дублировала, а потому копии самого важного, на всякий случай у нее были.

И именно поэтому она с гордостью понимала, что приложила свою руку к пополнению богатства Великой Библиотеки.

Венту с тревогой отнёсся к ее сборам — не нравилось ему, что его Видящая хотела покинуть место, где он мог лучше всего исполнять свои обязанности Хранителя.

Но спорить с упрямой Мирославой было себе дороже.

* * *

Как только Аран и согласившийся отправиться с ним Руни вернулись на Драконий Край, парень сразу начал обустраивать своего нового ученика, брата, и вообще переродившееся в людском воплощении его Всё.

Руни на имя «Беззубик» не откликался, да и не должен был, но рассказал о том, что раньше часто мучился кошмарами, где он был драконом.

И только оказавшись в Библиотеке, он узнал, что вовсе это были не сны — а воспоминания о его собственной жизни.

Точнее, о прошлой жизни его Души.

Он вспомнил намного больше, чем вспоминают Стражи обычно, и именно поэтому в свои семь лет ментально был старше минимум раза в два.

Да и год жизни в Обители Знаний наложил свой весьма специфический отпечаток — безвылазно находясь в Библиотеке, он мог только читать и тренироваться.

Постоянно развиваться.

Иначе бы он просто сошел с ума.

Да и не против знаний был Руни — мальчишка наоборот, с жадностью брался за каждую новую книгу.

Многое из того, что он прочитал, Арану в своё время рассказали Алор и Адэ’н. Многое — узнал он сам, в собственных источниках.

Из тех же книг.

Было что-то, что Король Драконьего Края не знал.

Было что-то, что сам мог рассказать Руни.

Целых три для длилась эйфория от нахождения своего названного брата.

От исполнения собственной клятвы, данной на его могиле.

Да, пусть это был не Беззубик, но Душа-то была его!

Его!

По закону жанра, счастье длиться долго не могло — горе не заставило себя ждать.

Змеевик из чужой стаи сам по себе был знамением тревожным. Особенно — Змеевик-Вестник, коих посылали только с самыми важными сообщениями.

А сообщение о нападении Драго на Белое Гнездо и вовсе заставило покрыться холодным потом — что бы ни говорил Аран про странности Валки, мать Иккинга была ему дорога.

Большая часть Фурий была сейчас на облёте территорий, остальные были или совсем птенцами, или их матерями, или неопытными, не прошедшими Великое Странствие юнцами, или просто отвечали за какие-то мирные дела в Гнезде.

Так оказалось, что только Клома, Алор и Тагуш были на Крае.

Скрепя сердце, Аран приказал беречь Руни как зеницу ока, не спускать с него глаз, и вообще, проследить, чтобы ни единого волоска не упало с его головы.

А потом отдал всем разлетевшимся по территории его стаи Фуриям приказ бросать все дела и мчаться к Белому Гнезду.

Ведь если падет Обитель Смутьяна, они будут следующими.

Путь до Белого Гнезда занял едва ли час, но они все равно опоздали.

Опоздали.

Некого было в этом винить, но понимание, что в его силах было остановить это безумие, но он не был здесь, жгло сердце, заставляя его болезненно сжиматься.

Гнездо было мертво.

Ни единого дракона.

Живых, по крайней мере, не было.

А мертвых — любые на выбор.

Большие и маленькие, взрослые и совсем ещё птенцы…

Мертвые.

Не успел.

Допустил.

Возомнил себя всесильным и не заметил врага!

Глупец.

Аран громко закричал, и этот крик перешёл в полный отчаяния вой.

Вид мёртвого Смутьяна, казавшегося парню чем-то почти вечным. Кем-то, кто был до него, и будет после.

Ничего не будет.

Никого не будет.

Два кровавых круга на животе павшего Короля были тому отличным свидетельством. Вокруг громадных ран кружили, оглашая округу своими противным голосом, разбивая могильную тишину, вороны.

Валка нашлась на относительно чистом клочке берега — Алор без труда нашёл её по запаху.

Женщина была жива — её сердце билось почти ровно, пусть и достаточно слабо.

— Мама!

Валка не откликнулась.

Была без сознания?

Это плохо.

Увидев рану у неё на плече, Аран достал кинжал и быстрыми, хоть и аккуратными движениями срезал часть брони с места ранения.

Желтая с какой-то серостью рубаха была пропитана кровью, но та была тёмной, венозной — артерии не были задеты, и то хорошо.

Алор под понятливым взглядом парня, аккуратно лизнул рану — слюна Фурий, как известно, обладала крайне сильным целительным действием. Пусть была той еще гадостью, что на ощупь, что на вкус (и лучше не вспоминать, как он это узнал!).

Молча положив перед Фурией кинжал, Аран подождал, пока дракон маленьким залпом раскалит его, и, благодаря Небо за то, что он был в перчатках, прижал его боковой стороной клинка к ране, прижигая её.

Сразу в нос ударил запах горелой плоти.

Тагуш грустно сидел в стороне, не в силах ничем помочь.

Тело женщины содрогнулось, и она открыла глаза.

— Олух… Он уничтожит Олух первым… — прохрипела она.

— Мама! — прошептал отчаянно парень, даже не пытаясь остановить текущие из глаз слёзы. — Всё хорошо, всё хорошо… Я помогу.

— Олух…

Женщина опять закрыла глаза, и Аран, поджав губы, достал из сумки, прикреплённой к седлу на спине Алора, полоску чистой ткани — как раз для подобных случаев, и аккуратно перевязал рану.

Вздохнув, парень взял женщину на руки и аккуратно взобрался в седло.

Все молчали.

Слюна Алора действовала — сердце Валки билось ровно и сильно, но без помощи целителей она все равно долго не протянет.

Глядя на разоренное гнездо, изувеченное, окровавленное тело Смутьяна, Аран, прижимая к сердцу тело его матери (да-да! его! его мамы! пусть не сознанию, ни личности, но этому телу она дала жизнь!) чувствовал всепоглощающее, острое, непреодолимое отчаяние.

Ничто больше не будет прежним…

Выход был только один.

Но для него он был маленькой катастрофой.