Пацаны-пацанчики (джен)

— Сорок рублей! — черноволосый парень победно вскинул пальцы вверх. — Ты проиграл, Ген! Я же говорил, что он подорожает.

Другой парень, столь же высокий, столь и несуразный, обиженно поджал губы и откинул вечно спадающую на глаза челку.

— Ну проиграл, проиграл. Только что нам это даст? Как у меня было тридцать рублей до следующей недели, так и осталось. Не придет же стипуха посередине месяца.

— У меня может прийти, — Женя показал язык. — В прошлый раз ее два месяца задерживали, а потом — оп! — и шестнадцать тысяч.

— И ты купил ленинградскую акварель.

— Да, и на остаток еще три тюбика масла получилось купить, и мастихин подновил, сказка.

— Да у вас, художников, все не как у людей. Деньги на еду-то мы где будем брать?

Они были вместе с самого детства: знаете, есть такой чудесный подарок судьбы, когда твоя мама дружит с бабушкой твоего друга, и уже с рождения вы чуть ли не за ручку ходите.

И с самого детства Гена вечно удивлялся тому, что у Женьки все не как у людей. Родителей у него не было: то ли они утонули, когда поехали на подледную рыбалку, то ли задохнулись угарным газом, растапливая печку в заброшенном доме, где они оказались автостопом — ни Женька, ни его бабушка не имели ни малейшего понятия.

Так что вместо мамы с папой Женька рос с бабушкой, которая сорок лет преподавала рисование, а теперь растила единственного внука на свою пенсию.

И это оставило свой след на Женькином мировоззрении.

Он не умел играть в футбол, из принципа не занимался спортом, в школу ходил разве что по большим праздникам, да и то вечно сидел и что-то калякал на последней парте. А еще у него не было дома ни компа, ни телефона. Зато библиотека огромная: от Державина до Цветаевой.

Но скучно с ним не было никогда. Несмотря на то, что он был младше Генки аж на год.

Наверное, только Женька мог позвонить ему посреди ночи, чтобы вытащить его из дома пойти смотреть на гнилушки, ведь “Ген, они такие красивые и так светятся, прямо чувствуешь себя Марией Кюри!”. Только Женька мог придумать построить деревянную подводную лодку, как в “Двадцать тысяч лье под водой”, и пустить ее в пруду недалеко от их района (чтобы потом пойти ко дну, а Генка заболел, вытаскивая из воды этого идиота — это ж надо же, полезть в ледяную воду, не умея плавать!). А еще на дедушкиной машине поехать в другой город, не умея водить и даже не доставая ногами до педалей, прихватив с собой его, Генку, подружиться с местной шпаной, раскулачить их на бензин, а потом еще и подхватить какую-то простуду, заставив Генку по случайной карте в бардачке отыскивать путь домой.

С самого детства почему-то сложилось так несправедливо, что за все их общие проказы получал только Генка. Женя придумал прогулять школу, чтобы пойти смотреть на чей-то концерт — а лишили компа Генку. Женя решил залезть на крышу заброшенного дома, потому что в очередной раз начитался детективов и загорелся тем, что Генка называл манией преследования — угадайте, кого выпорол отец? И даже за ту идиотскую поездку, во время которой семилетний Генка научился водить, ориентироваться по карте и даже чинить заглохший двигатель “Запорожца”, имея только отвертку — получил только он.

Вот и сейчас: Женя, значит, каким-то боком умудрился досрочно сдать рисунок в своей художке и благополучно перешел на второй курс, а по этому случаю решил набухаться. Учитывая, что он не пьет ничего крепче вина, да и то только по праздникам.

Ну, а Гена с ним. Все равно на сдачу долгов по инжграфу еще целая неделя (а у Генки осталось еще две банки кофе, мама недавно приезжала, купила), так почему и нет? Тем более Женька и пить-то не умеет, пойдет со своими друзьями с истории искусств, а они те еще жуки, сто процентов где-нибудь, да объегорят.

В итоге начинали они тихо и мирно на квартире Коляна, Гениного одногруппника, а закончили в вытрезвителе. Колян, который приехал их забирать, долго ругался и полоскал мозги почему-то Генке, называя его “алкашом позорным” и “тусовщиком мамкиным”. Учитывая, что самого Коляна Генка видел трезвым только во время получения учебников, это было слишком обидно.

Оказавшись дома, Генка с удивлением обнаружил, что стипухи нет. Причем как у него, так и у Женьки: те красивенькие восемь тысяч, что полагались этому идиоту от государства, бесследно пропали. Вместе с карточкой.

А на Генкиной оставалось ровно тридцать рублей.

И вот сейчас, пока они стоят в магазине и пытаются выбрать что-то, что хотя бы можно будет съесть, этот придурок еще и издевается.

— То ли еще будет. Вот мне бабушка рассказывала, что когда папа был в моем возрасте, он вообще всю неделю питался картошкой ворованной, а один раз пришлось за нее драться, и тогда он мою маму встретил…

— А ты что, хочешь после сданной сессии присесть на три года за кражу мешка картошки?

— Мы можем пойти играть в наперстки в метро, — Женька фонтанирует все новыми и новыми идеями. — Я с ребятами из теории искусств разговаривал, они так огромные деньги поднимали.

— Или я займу у Коляна.

— Ты у Коляна уже раз пятнадцать занимал. Он не устал еще?..

— Иди к черту, — Генка устало трет виски. Что он жрать будет все это время, пока инжграф закрывает?

Женьке хорошо, он общажник. Хочет — у соседей еды потырит, захочет — у него на ночь останется. Он, наверное, может даже только солнцем и индийским чаем питаться, если захочет.

А Генке еще неделю жить, пока стипуха не придет.

— Придется, наверное, все-таки у Коляна занять. Честное слово, Бекетов, когда-нибудь я убью тебя. Честное слово.

А Женя уже куда-то умчался, растворившись в миллионных полках огромного магазина. Куда несется, зачем… одному Богу известно.

Уповая на чудо, Генка призвал египетского бога всех студентов и еще раз вывернул карманы. Чудо, как ни странно, случилось: в кармане пальто, под порванной подкладкой, обнаружилось пять рублей. Изогнувшись чуть ли не буквой “зю”, Гена тряс подкладку, в отчаянии пытаясь найти еще хоть пять рублей.

Из подкладки, ровно как и из карманов, выпали ключи, студак, карточка для метро, древняя шпора по матанализу, ручка, которая давно уже потекла, мятый чек двухдневной давности — от четырехзначной суммы из алкомаркета у Гены аж сердце подскочило — и… ничего.

Даже ни рубля. Студенческий бог ехидно помахал зачеткой и укатил в неизвестном направлении — наверное, к тем, кто сейчас зимнюю сессию пересдает в какой уже раз. Генка вздохнул: да, им, наверное, халява куда нужнее.

Ссутулившись и положив доширак на место, Гена засунул руки в карманы пальто и побрел домой, стрельнув по дороге сигарету — еще и “Ява”, почему так не везет сегодня. Пахло весенней капелью, уже давно журчали ручьи, солнце светило, но не грело, а дети уже успели изваляться в свежей грязи.

Апрель на дворе, что уж там.

Гена шел домой, угрюмо пиная просившим каши ботинком остатки снега, злой на весь мир и в особенности на Женьку, по вине которого все случилось в очередной раз, а он взял и умотал куда-то.

Как и обычно, один отвечает за другого, только это не порка и не лишение компа, нет, это куда серьезнее. На одном кофе и сигах Гена неделю не протянет.

Молча, стреляя одну сигу за другой, пока не закружилась голова, Гена дошел до подъезда, долго вспоминая код.

Может, Колян все-таки одолжит ему денег? Всего сотку, на сотку можно будет уже и макарон купить, и гречи, а если двести, то тогда вообще можно будет расщедриться и взять каких-нибудь овощей и забацать щи. Если бы только он был дома сегодня, а не на тусе у своих московских друзей…

Квартира встретила Генку давно забытым запахом маминого борща. Галлюны, что ли? Да быть такого не может.

На столе дымилась тарелка самого настоящего борща, на блюде гордо лежали котлеты, в миске блестела греча с маслом и жареной курицей, а рядом со столом, тяжело дыша, Женька доставал все больше и больше еды из огромной холщовой сумки.

— Бабуля вчера вечером привезла, сказала, давно не ел ничего домашнего, — он вытер пот с лица. — На месяц мне должно было хватить. А ты — дурак, Генка, и мысли у тебя дурацкие, вон, на лице все написано. Взял и сюрприз испортил, что за человек…

Не зная, что и ответить, Генка мялся на пороге, бубнил что-то, пока, устало вздохнув, Женька не подошел и не засунул ему котлету в рот.

— Они вкуснее, когда ночью и холодные. Сейчас, правда, день, но тем не менее.

Солнце заливало старый паркет в двухкомнатной квартире в Измайлово, в воздухе плясали пылинки, за окном опять кричали дети, а на кухне, давно насквозь пропитой и прокуренной, за столом сидели два студента и, улыбаясь, ели котлеты. Молча.

— Жень?

— Чего?

— У меня еще же тридцатка на карте, — Генка замялся. — Может, возьмем на двоих бутылочку “Халзана”?