Терранец (джен)

Примечания:

Для тех, кто не умеет читать метки поясняю: **это стёб**. Если шутки "нипанятные", то дело скорее всего не в авторе, а в гении, который его читает.

Этот текст — попытка разобраться. Разобраться в том, что из себя представлял бы примарх, выросший в альтернативно религиозной среде. Достаточно хорошо автор знаком в первую очередь с православной средой. Поэтому Лоргар — православный. Читать это или нет — исключительно ваше дело. Борщевик предупредил.

Так же нас есть иллюстрации: https://vk.com/album-49961402_275789424

Публикация на других ресурсах:

Уточнять у автора/переводчика

462

Нравится

841 Подписаться

1341

Отзывы

146

В сборник

Скачать

Смотреть работу в 146 сборниках

Награды от читателей:

«Отличная работа!»

от

5ximera5

«Цегорах одобряет!»

от

cra2zy

«Отличная работа!»

от

Solnashko luchistoe

Наградить фанфик

462

Нравится

841 Подписаться

1341

Отзывы

146

В сборник

Скачать

Смотреть работу в 146 сборниках

×

Сообщение об ошибке в тексте

Как правильно? (не обязательно)

Отмена

Отправить сообщение об ошибке автору

Сообщить об ошибке в выделенном тексте

×

Сообщить о нарушении правил

Набросок из нескольких строк, еще не ставший полноценным произведением

Например, «тут будет первая часть» или «я пока не написала, я с телефона».

Мнения о событиях или описания своей жизни, похожие на записи в личном дневнике

Не путать с «Мэри Сью» — они мало кому нравятся, но не нарушают правил.

Конкурс, мероприятие, флешмоб, объявление, обращение к читателям

Все это автору следовало бы оставить для других мест.

Подборка цитат, изречений, анекдотов, постов, логов, переводы песен

Текст состоит из скопированных кусков и не является фанфиком или статьей.

Если текст содержит исследование, основанное на цитатах, то он не нарушает правил.

Текст не на русском языке

Вставки на иностранном языке допустимы.

Намеренная провокация или оскорбление

Автор создал текст с целью потроллить читателей.

Не путать со стёбом или пародией.

Плагиат

Пользователь, опубликовавший работу, не является настоящим ее автором или переводчиком.

Плагиатом считается копирование текста и выдача его за свой. Если у вас украли идею или

персонажей — не стоит слать жалобу, мы не сможем вам помочь. В этом случае обращайтесь к автору напрямую.

Пожалуйста, приведите ссылку, которая могла бы подтвердить настоящее авторство, и пояснения, почему вы считаете данную работу плагиатом:

Список признаков или причин, плюсы и минусы, анкета персонажей

Перечисление чего-либо не является полноценным фанфиком, ориджиналом или статьей.

Часть работы со ссылкой на продолжение на другом сайте

Пример: Вот первая глава, остальное читайте по ссылке...

Нарушение в сносках работы

Если в работе задействованы персонажи, не достигшие возраста согласия, или она написана по мотивам недавних мировых трагедий, обратитесь в службу поддержки со ссылкой на текст и цитатой проблемного фрагмента.

Отмена

Отправить сообщение администрации

Назад

Содержание

Вперёд

13. Тень Морниваля

11 февраля 2021, 05:05

Настройки текста

Выбрать цвет текста

Выбрать цвет фона

100%

Выбрать размер отступов

100%

90%

80%

70%

60%

50%

100%

Выбрать размер шрифта

70%

80%

90%

100%

110%

120%

130%

140%

150%

160%

170%

Путанная череда сновидений сменилась непроглядной чернотой. Кто-то взирал из нее на Лоргара, а Лоргар поспешно отступал прочь, по щиколотку в ржавой воде. Вода дышала кровью и коррозией металла, вода пахла старым баркасом и речным песком. Босые ступни увязали в нём, в рыжем, зернистом и податливом. Между пальцев застревали панцири невидимых моллюсков, где-то журчал сбегающий по камням ручей, и томно звенел на все лады голосистый лягушачий хор. В правой руке Лоргар крепко сжимал металлическое полукружье ручки: ведро болталось, грозя расплескать воду. В ведре, в чистой воде, сонно ворочались пузатый карась, юркий старый ёрш и с полсотни хищных зубастых щучат. В левой руке Лоргар сжимал за комель гибкое, лёгкое удилище. Закатанные до колен старые джинсы в пятнах акрила и клетчатая синяя рубашка навевали приятные воспоминания о мокрых от росы травах по колено, о дальнем покосе, о ранней зорьке, о пастухах, что, перекликаясь, гонят коров через пахучее разнотравье, о лягушачьих оркестрах в камышах на старой дамбе, о первых карасях в жестяном ведре и о хитрой выдре, живущей за запрудой. Лоргар передернул плечами и зашагал впотьмах, по ржавой воде, стараясь не расплескать ведро. Щурята сновали в воде, хаотично щелкая хвостами, бестолково тычась в серые стенки и, то и дело, норовя друг друга цапнуть. Прочих рыбин они будто и не видели.

— Разве твой улов стоил потраченнных усилий? — алый король, насмешливо сверкая единственным глазом, возник перед Лоргаром, сумрачно улыбаясь и пристально разглядывая его удочку, накинутую на плечи рубаху и ошалело снующих в ведре рыбин, — я полагал, что встречу лидера. Царя, а не простого рыбака.

— Разве ж рыбак — это зазорно? Первые апостолы были рыбаками, — пожал плечами Лоргар, глядя как настороженно разевает рот и шевелит плавниками зеленоватый пройдоха-карась, — «И сказал им Иисус: идите за Мною, и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков.» Евангелие от Марка, глава первая, стих семнадцатый.

— Другими словами, это — люди? — алый король кивнул на ведро. Лоргар перевел взгляд туда же. Карась звонко ударил по воде хвостом и ушел на самое дно, щипать гладкий металл, — кто это?

— Виктор, — Лоргар моргнул и перевел взгляд на рогатый венец огненно-рыжего исполина, — вы не знакомы.

— Любопытно, — единственный глаз алого короля заинтересованно сверкнул из-под кустистых медных бровей.

— Правду говорят, что все рыжие люди — элементы наглые и упертые, — Лоргар улыбнулся и качнул удилищем, — ну чего ты меня преследуешь, а?

— Тебя ищет наш отец и император, — темная и пустая глазница алого монарха смотрела в душу Лоргара мертвым, непроглядным мраком.

— Не верю я тебе, ты уж там прости, — отмахнулся Аврелиан, заглянув в ведро, бережно пересчитывая его обитателей и с удивлением обнаружив там ещё штук семь окуней, лоснящегося от жира линя, электрического угря и настоящего донного удильщика, — не докучай ты меня хоть во сне-то, а? Наяву от вас ото всех спасу нет. Ещё и во сне лезешь.

Алый король хотел что-то возразить, но реальность сна изошла трещинами и истаяла как плёнка на поверхности стоялого чая. Лоргар распахнул глаза. С громким урчанием ему в лицо мокрым носом немедленно ткнулся спавший на груди кот. Под храп, громкое сопение и неразборчивое бормотание спящих соседей, Лоргар ссадил с себя ликующе мурчащего котяру и сел, растирая руками опухшее от сна лицо. Распушив обрубок хвоста, Диоген немедленно занял подушку. И, бандитски урча и тарахтя как трансформаторная будка, принялся степенно уминать её четырьмя лапами разом. И как-то очень по-хозяйски когтить. Лоргар допил забытый на тумбочке холодный чай, проморгался, натянул штаны, отыскал впотьмах тапки, забрал с окна акафист Федору Ушакову и, чтобы не мешать соседям, вышел в коридор. Миновав множество дверей, туалет и добравшись до дальнего закутка с перекладиной и боксерской грушей, Лоргар разместился под лампочкой, открыл книгу и осенил себя крестным знамением. Твердо решив для себя, что больше не ляжет спать не испросив помощи покровителя моряков и флотоводцев.

* * *

Магнус бесплодно блуждал в чертогах чужого сна. Ржавые воды пахли ржавчиной, кровью и неведомыми водорослями. Человек с ведром бесследно исчез, но Магнус продолжал искать его во тьме хаотичного и бессознательного, в потоках сонных, лениво текущих энергий. Чародей Просперо заозирался и позвал пропавшего брата, но тотчас умолк: мрак нехотя отступал. Мягко забрезжил свет, дыхание морского бриза и соленой пены окутало Магнуса ощущением единения и свободы. И к королю-чародею, источая свет, вышел человек. Облаченный в вычурный, старинный мундир и белый парик, с алой лентой через плечо, в орденах и золоте эполет, при шпаге. Невысокий даже по человеческим меркам, сухощавый и улыбчивый, этот человек источал приветливое участие, тепло и невероятную, оглушающую мощь. В ясных, лучистых глазах незнакомца заискрилось нечто ободряюще-лукавое и слишком человечное.

— А отправлю-ка я вас в увольнительную, батенька, — улыбнулся незнакомец, по-отечески разглядывая одноглазого гиганта, — вам бы на воды, здоровье не казеное.

Магнус непонимающе моргнул. Знаки отличия и общий вид одеяния незнакомца смутно напоминали архаичные мундиры морских офицеров.

— Отстраню-ка я вас, батенька, от государевой службы этак на месячишко-другой, — проницательно улыбаясь, сообщил незнакомец, привычным жестом оправляя манжеты и окидывая исполинскую фигуру Магнуса цепким, спокойным взглядом, — ступайте, голубчик, ступайте. А изваяние это ваше разнесите из калибра покрупнее. Не на доброе дело оно на скале поставлено. Идите, голубчик. Идите. Служба — не волк, в лес не убежит. Выспитесь, здоровье поправите…

Магнус рывком очнулся посреди погасшей печати и непонимающе поднес руки к лицу. Что-то неуловимо изменилось внутри и вокруг него. Он больше не ощущал собственных психических энергий. Вообще. Совсем. Магнус в смятении попытался привычно сконцентрировать на кончике пальцев молнию и с ужасом осознал, что совершенно лишился магии.

* * *

Утро синим газовым шелком застилало даль домов, дворов и дальних улиц. В наушнике пели скачанные с телефона Ники песни Айрэ и Сарумана. Дежпом, Петя Гаврин, мирно трепался о чем-то со старшими курсами. Дежурный бродил по трапезной с подносом, разнося тарелки с манной кашей. Население семинарии сдержанно шумело. Девчонки болтали во весь голос, а где-то в недрах аквариума пятнистый, зловредный сом, гонял пестрых тропических рыбок и раздраженно рылся в песке. Димка сонно глотал свой приторный чай, читая под столом «Старшую Эдду». Тяжеловесные словеса древних скальдов текли тягучим, воинственным потоком в изумленном мозгу первокурсника. Лоргар почти слышал их прощально-тягучие напевы, грозные и мудрые, волнующие юный разум и широкую русскую душу.

Ребята весело галдели, наперебой рассказывая за столом как на череду, с утра пораньше, явился какой-то блаженно улыбающийся бритоголовый мужик. Странный тип кланялся на иконы, по-индийски сложив ладони, мурлыча не по-русски и блаженно взирая на окружающих. Перед украшенной цветами иконой Богоматери, он, сияя от восторга, зажег свечу от лампады, уселся в позу лотоса и минут пять что-то тихонько мурлыкал себе под нос, качаясь и подсвечивая себе свечкой. Людей в храме, по причине раннего времени, было очень мало. А те немногие, что курсировали от иконы к иконе, чудака обходили, предпочитая не замечать и лишний раз не глазеть. А то мало ли что ему в его лысую голову взбредёт. Странный лысый богомолец добормотал, докачался, потушил свечу, сунул её в нагрудный карман, сожрал бутон гвоздики с окна и, под ошеломленно-молчаливое возмущение церковных старух, блаженно улыбаясь, уплыл на улицу. Пришедшие с череды студенты, и так и эдак склоняли живописного персонажа, припоминали как он выглядел и гадали кришнаит он или какой ещё леший. Греков полагал, что всё-таки кришнаит, а Бидонов, набив полный рот каши, протестующе мычал что «кришнаиты не такие». Влезший в перепалку первокурсник Сипухин с соседнего стола, предположил, что диковинный гражданин — представитель какой-то псевдоиндуистской секты движения нью-эйдж. Шумно потребляющий в себя чай Лёха, невпопад брякнул, что «ничего вы не понимаете, в колбасных обрезках». И предположил, что это, должно быть, был обыкновенный масон-рептилоид с планеты Нибиру. Заседающие за столом студенты гнусно заржали, а Лёха добавил что-то про салодобывающие кратеры и непростую работу нибируанского бухгалтера. И, под гогот однокурсников, очень громко полез под стол за выпавшими из кармана ключами.

Лоргар заглянул в телефон: пришло сообщение от Виктора. В ухе, под звон клавесина и гитарные переборы, незнакомый мужской голос пел:

Ты славить его не проси меня —

Днем от свечи не станет светлей,

А что слава — лишь ржа на имени…

Слушай, что я скажу о моем короле:

О том, как щедр он на дружбу был,

О том, как он смеяться умел,

О том, как он веселье любил,

А пел — да что там твой менестрель!

— Ты транслируешь это мне в мозг, — сонный голос Коракса неожиданно зазвучал где-то на подкорке, — это лишнее.

О том, как он слово умел держать,

О том, как за грех он чужой платил,

О том, какой был он преданный брат,

О том, как он братом предан был.

— Лоргар. Я пытаюсь спать, — напомнил звучащий где-то в висках спокойный голос Коракса, — уйми эмоции и постарайся сдерживать свою силу.

Лоргар кивнул сам себе, ткнулся в список и переключил песню. Сообщение Виктора горело белым. Виктор спрашивал куда колоть сыворотку, и не издохнет ли он к чертям лысым от генетического материала настоящего, живого примарха. Тридцатник пошел, считай, как-никак. Лоргар моргнул и набрал сообщение: Виктора следовало успокоить. Красивый, звучный голос Сургановой, где-то в наушнике, грозно и страстно пел под инструментальное сопровождение:

В осенних лесах

На рассвете пожар.

Солнце упало вчера,

А сегодня трава догорает.

Над головами — флаг,

Новое солнце золотом

В небе сверкает.

О, любимая,

Не жалей ни о ком,

Ветры у ног твоих,

Небо над головой,

Сила с тобой.

— Звучит несколько лучше, но не мог бы ты не делиться со мной этими песнопениями? — несколько напряженно зазвучало где-то в мозгу Лоргара.

Лоргар смутился и прикрыл лицо ладонью. Он действительно не вполне понимал что от него требуется. Докучать своим плейлистом Кораксу он и не планировал как-то. По всей видимости, это происходило само собой. После последнего визита в логово врага, со сверхспособностями Лоргара творилось что-то странное: его сила будто взбесилась. Утром он, без всяких на то усилий, случайно вскипятил воду в трубах одним унылым желанием почистить зубы в горячей воде: ночью где-то прорвало трубу и без горячей воды осталась половина района.

Женщина страстно взывала где-то в наушнике:

Какая холодная будет зима,

И лошади чувствуют эту зиму.

Хватит ли, хватит ли мне тепла,

Даже не до конца, хотя бы до середины?

Но поздно, некуда отступать,

Я уже под деревьями.

И только ты здесь на все сто двадцать пять,

Я стою за твоей спиной, я смотрю тебе в спину.

— Прости, я не знаю как это прекратить, — мысленно позвал Лоргар, когда несколько бесплодных попыток увенчались провалом. И попросту выключил воспроизведение и смотал наушники, — спи. Это не повторится. Я уже всё выключил.

— Верни, — голос Коракса звучал как-то задумчиво.

Лоргар пожал плечами, вернул наушник в ухо и нажал на белую стрелку. Воспроизведение возобновилось:

Мы выйдем к морю,

Мы увидим лед,

Черное море вдруг

Станет белым.

Так может продлится

Тысячи лет,

Если не бросить на лед

Свое тело.

Медленно тает,

Стынет кровь в груди.

Мне не хватает,

Мне любви не хватает.

О, любимая, ты одна,

Ты впереди,

А я превращаюсь в лед,

Я тебя оставляю.

О, не жалей ни о ком,

Ветры у ног твоих,

Небо над головой,

Сила с тобой.

— Я ожидал увидеть здесь дикие племена варваров, — помолчав, признался Коракс, его голос звучал в мозгу как-то отрешенно, — ваша эпоха намного цивилизованнее и человечнее чем то, что я привык наблюдать. Вам чуждо рабство. По меркам моей эпохи, рабочие ваших заводов живут в немыслимо шикарных условиях. Каждый человек может позволить себе обучение. Насколько элитное — это уже другой вопрос. Но это, в общем-то, нормально…

— Ты собирался спать, — улыбнулся Лоргар, заглянув в полупустую кружку.

— Ваши современники бесятся от жира, — мрачно резюмировал Коракс, — одна треть вашего общества достойна расстрела на месте. Две трети — штрафных батальонов. Их костям место на Кадии.

— Они — летние дети и не ведают что творят, — мысленно возразил Лоргар, — ты слишком многого требуешь от них.

— Незнание не освобождает от ответственности, — сумрачно отозвался Коракс, и Лоргара почти захлестнуло чужим отчаянием, — ты слишком мягок. Твоё доброе сердце однажды убьёт тебя, Лоргар.

* * *

Инквизитор отложил пиктер, встал и раздраженно прошелся по помещению. Проклятые еретики. Проклятый шмат грязи по ошибке именуемый планетой. Ареф Глефар швырнул на стол шляпу и рухнул в кресло, угрюмо сцепляя пальцы в замок и буравя неподвижным взглядом дальнюю стену и начертанную на ней золотым пигментом аквилу. Перед глазами стояло синее от гематом лицо инквизитора Деймоса. «Бывшего инквизитора», — раздраженно поправил сам себя Глефар, судорожно сцепив бледные, тонкие пальцы. Торианец. Какова усмешка судьбы, Глефар. Твой брат-торианец — не устоявший в истине избранный сосуд Императора, еретик. И где? Здесь. Каков. Позор.

Рождённые из огня и руин Эры Отступничества, торианцы, как одно из пуританских течений Ордо Еретикус, всегда представлялись Глефару фракцией наименее подверженной зловредной порче Губительных Сил. Торианцы верили, (и Глефар абсолютно разделял взгляды своих собратьев), что воля Императора может проявиться в сердцах непорочных людей, и что во времена великой нужды его воплощение явится, чтобы победить всех врагов человечества. Торианцы как течение, получили своё название от великого пророка и лидера Себастьяна Тора. Сей герой Империума был славен тем, что в самые тёмные времена возглавил движение против искажений в Имперском Культе. И взял на себя весь груз ответственности за его очищение и за последовавшее восстановление Империума. Как выходец из сектора Каликсида, Глефар, (как, впрочем и некогда — бывший инквизитор Деймос), не был исключением, и являлся преданным приверженцем пути Себастьяна Тора. Надо заметить, что Себастьян Тор, этот почитаемый всем человечеством герой, некогда сверг тирана Гога Вандира, Верховного лорда Терры, который в 36 тысячелетии вверг Империум в Эру Отступничества. Торианцы верили, что Тор был вместилищем святого духа, что в нём ярко горел свет Императора. Многие инквизиторы того времени не сомневались, что в Тора вселилась часть воли и личности Императора. По их мнению, Император не впервые воспользовался подобным способом — ранее сосудами духа Императора были такие великие герои, как святые Капилен и Джосман. Сам Глефар с особой тщательностью изучал взаимосвязь сознания человека, энергии и варпа, полагая, что если научиться правильно управлять этими силами, можно будет направить дух Императора в подходящий сосуд и воскресить повелителя человечества по-настоящему. Торианцы предприняли множество попыток создать подходящее тело для столь важного ритуала, но ни одна из них не увенчалась успехом. Последователи торианской философии, по всему Империуму, постоянно находились в поисках людей, которых они называли Божественными Воплощениями — существ, обладающих силами достаточными, чтобы удержать в себе душу Императора или же быть обращёнными Губительными Силами к злу. Отступничество брата Деймоса показало Глефару как зыбки и непрочны дружеские узы и верность общим идеалам. И тем чудовищнее в глазах Глефара был проступок падшего брата, чем яснее Ареф Глефар осознавал: ниспал в пучины ереси один из умнейших и отважнейших инквизиторов-торианцев Ордо Еретикус.

Глефар до белизны сцепил костяшки пальцев. Ему всё ещё мерещились запах спёкшейся крови и ясные, спокойные глаза бывшего собрата-торианца. Пожалуй, только его ясные, светло-зеленые глаза и были тем единственным, что в нем ещё можно было узнать. Глефар искренне не понимал, что ещё может приводить в движение само опухшее и изуродованное пытками тело его. Святой Себастьян Тор свидетель, Глефар пытался спасти брата Деймоса, предлагал альтернативу. Глефар предлагал старому упрямцу внести столь полюбившийся брату Деймосу архаичный терранский культ в общий список и признать почитание Христа одной из форм почитания Бога-Императора. Но нет же. Старый глупец не пожелал его даже слушать. Более того, брат Деймос, в ослеплении своём, настойчиво проповедывал свои заблуждения темничным стражам и аколитам, явившимся по делам ордена сестрам-сорариткам и собственным дознавателям. Он, верно, взывал бы даже к камням и листовому железу, умей они слушать. Кончилось всё достаточно скверно: сораритки скрылись в неизвестном направлении, зачем-то прихватив с собой чьих-то детей. Один из дознавателей был уличён в ереси и казнен на месте, а все еретики во главе с упрямцем Деймосом — публично сожжены.

Такого прежде не было. Ареф Глефар и в прежние времена неоднократно имел отношение к массовым сожжениям еретиков. И прекрасно осознавал, что его труд жизненно необходим как и всему Империуму, так и лично заблудшим душам еретиков. Глефар верил, что страдания очищают, избавляют заблудшие души от тенетов их грехов и пороков. Глефар верил в божественность Императора. Как, собственно, и в то, что во мраке наступившего миллениума нет места ни ложному милосердию, ни постыдным, опасным метаниям несовершенного человеческого разума. Но таких сожжжений он прежде не видел. Он никогда и ни в ком доселе не встречал столь пламенную веру напрочь лишенную фанатизма и экзальтации. Мужественное безмолвие идущих на смерть рабов, женщин, детей, аколитов и гвардейцев поражало воображение. Они отличались от всех прочих еретиков, которых на своём веку успел немало повидать Глефар. Эти люди сияли такой внутренней мощью, будто из их глазниц смотрел сам Император. И такова была источаемая ими сила, что какой-то аколит, не выдержав этого зрелища, возвысил голос из толпы и закричал, что он тоже христианин. Его тотчас же скрутили и бросили в толпу: еретики подхватили его, помогая подняться. Глефар смотрел и не верил своим глазам. Эти люди ничем не напоминали фанатиков. В их ясных, спокойных лицах не было ни капли экзальтации, ничего скверного или порочного. Приговоренные к смерти, изуродованные пытками люди просто тихо и терпеливо ждали конца. Из их уст не звучали ни мольбы, ни проклятия. И их измученные лица светились такой тихой и чистой любовью, почти материнской, такой жертвенностью, что в горле старого инквизитора предательски запершило от неведомых ему ранее взаимоисключающих эмоций. Они. Они молились. Молились за своих убийц, за Императора и за этот гнусный шар грязи, по ошибке именуемый планетой. Они горели и сгорали, взывая к своему распятому богу дикарей и рабов, а Глефару чудилось будто сжигают его самого. Пепел давно остыл, и ветер принёс из низин болотную сырость, а в его ушах всё еще стоял тихий, похожий на кашель смех упрямого старика. «Смерть? Полно, брат. Смерти-то и нет. Я всего лишь иду домой, — хриплый, утомленный шелест, вырывающийся из разбитых губ, фантомной болью отзывался где-то на подкорке, — мне ведомо, что скоро День Суда. И на Суде нас уличат во многом. Но Божий Суд не есть ли встреча с Богом? Где будет Суд? Я поспешу туда.»*

Глупцы и упрямцы. Как нелепо. На этот архаичный культ Ареф Глефар наткнулся случайно, следуя по пятам за странным новым орденом, обьявившим войну полчищам Хаоса. Орден называли по-разному: то Проклятыми Кровью, то Кровью Искариота, то Пепельными Ангелами, то Сынами Искупления. В одном из донесений и вовсе утверждалось, что орден не имеет самоназвания, считая себя недостойными обладать даже именем. С этим Глефар, пожалуй, даже согласился бы: неведомый орден целиком и полностью состоял из мутантов. И, по слухам, прибыл не откуда-то, а прямиком из Ока Ужаса. Невероятно, но на этой грязной, неприметной планете, в самом захудалом и занюханном углу сектора, странному ордену удалось сорвать полномасштабное вторжение Аббадона. Облаченные в пепельно-серые доспехи, отмеченные багряными якореобразными крестами, с боевыми кличами «Deus vult!» и «Истваан!» на устах, искаженные, уродливые космоморяки неистово врывались в самое пекло, круша порченный варпом керамит, ломая черепа и сметая демонов подобно кровавому смерчу. Их цепные мечи рвали аорты, жадно вгрызались в кишки гигантов и сокрушали прислужников Хаоса: грязно, беспощадно, но верно. Скотобойне подобное побоище, однако, почти не затронуло окопы. Из отчетов и доносов складывалась очень затейливая картина: разномастные отродья Хаоса, мутировавший сброд, неистово рвал мясников Черного Легиона, практически закрывая собственными телами обычных смертных. Разбив и отбросив силы Аббадона, внезапные защитники человечества, по слухам, направились к Оку Ужаса. Дабы сражаться за мертвую Кадию. Так ли это, Глефар судить не брался. Ибо ввязавшиеся в расследование коллеги-инквизиторы из Ордо Еретикус так и не сумели выбить из смертных единоверцев безымянного ордена ни капли действительно ценной информации. Ни имён, ни дат, ни координат тайных святилищ. Ничего. Агенты клялись и божились, что порченный Хаосом орден вывез с планеты некую терранскую реликвию, кости воина древней Москови, Евгениуса Род-Ионова. Порченные Хаосом космоморяки безымянного легиона будто бы даже основали вокруг этого полусказочного героя некий воинский культ и объявили его своим особым сверхъестественным защитником и кормчим.

Также, в отчетах и доносах, поразительно часто фигурировал некий огрин, (во всяком случае именно так его, с поразительным единодушием, именовали очевидцы). бодро ломавший черепа «рогатых юдишек» ради «бальшова пастука» и из почтения к некоему «Набольшому Варбоссу», который «в грязь плевал, юдишке глаза делал». Разговорчивый огрин был весьма религиозен и имел достаточно специфические представления о молитве. Так, например, в некой личной беседе он заявил: «Набольший Босс — башковитый парень. Побашковитее Морка, зог. Ты пазави его; а балтай так, юдишка: я — сквигов навоз, зог, мазгов мала, подай мозгов мне шоб шибко башковитый сделался. Но шоб, зог, не как чудила. Не. Не нада как чудила. И, эта. Болтай ещё так: покажи меку штоб чоппы бальшие и красные залутал. И балтай ему ищо так: дай, Набольший Босс, парням многа пастука, Золотому Юдишке дай чего ему там нада, а мне шоб не падохнуть. Набольший Босс — наисамый набольший юдишка! У юдишек ходил многа, болтал, хромым ноги давал. Гавари с ним, Набольший Босс всё слышит. Гурбулак гаварил, о-о-о, многа гаварил. Набольший Босс Гурбулаку жубы дал бальшые и новые, во!». Куда этот огрин в итоге делся, (и огрин ли он вообще был), никто не знал. Но легенды о нём ходили одна нелепей другой.

Глефар в задумчивости откинулся на спинку кресла. Бесшумно отворилась дверь, и в тесную келью проникли лучи света, а вслед за ними и ученик, белокурый юнец, сутулый, сумрачный и любознательный как и все зеленые юнцы, возлюбившие книги и прелесть затхлый свитков более, чем прелести юных девиц и шумных сборищ. Юнец с коротким поклоном поспешно забрал книги и кипы бумаг и, повинуясь раздраженно-резкому жесту Глефара, поспешил прочь. Инквизитор подозрительно прищурился: что-то в облике и жестах ученика выдавало сильнейшее волнение.

— Не торопись, Агний, — пристально вглядываясь в мутно побелевшее лицо молодого дознавателя, Глефар медленно расцепил пальцы и опустил ладони на подлокотники тяжелого резного кресла, — я всё ещё не слышал, что о сожжении нашего падшего брата думаешь ты.

— Я… — казалось, юноша захлебнулся воздухом. Он ещё больше ссутулил плечи, прижал к груди свою ношу и повернулся, отчего-то не смея поднять глаз на учителя, — я?

— Ну так не я же. Себя я знаю, — раздраженно отозвался инквизитор, отбивая пальцами неровный ритм и препарируя сутулую тощую фигуру очень нехорошим взглядом.

— Он исцелял, — тихо, деланно-равнодушно и как-то невпопад отозвался дознаватель и нервно дернул плечом, старательно избегая взглядом тяжелого, изучающего взора инквизитора.

Ареф Глефар нахмурился и переспросил:

— Что?

— Инквизитор Деймос. Он исцелял, — губы дознавателя дрогнули и сжались в сухую линию. Но голос его звучал как-то глухо и мертво, — наложением рук исцелял порчу Хаоса. Я… Я видел. Он вложил персты в язвы — и плоть исцелилась. Император…

На лице дознавателя отразился настоящий ужас и он умолк.

— Говори, — потебовал инквизитор, до белизны в костяшках стиснув подлокотники.

— Наш Божественный Император, — юноша осенил себя знаком аквилы, — имеет власть очищать от порчи Хаоса. Я посмел допустить, что сила инквизитора Деймоса — воля самого Императора. Ведь известно, что во времена великой нужды его воплощение явится, чтобы победить врагов человечества…

— Ты видел как это происходило? Какое-то сияние или… — нетерпеливо перебил его Глефар.

— Нет. Ничего. Только истаявшие струпья и наросты, — медленно покачал головой дознаватель, — ни возмущений психических энергий, ничего. Они. Они просто бесследно исчезли. Порча Хаоса и наросты, и… Быть может, инквизитор был…

— Деймос не был псайкером, — как эхо отозвался Глефар, его пустой взгляд отрешенно блуждал по начертанной на стене аквиле, — только упрямцем. Благочестивым упрямцем. Мы сожгли живого святого.

* * *

Сонный полумрак семинарского храма благоухал горячим воском, горечью белых георгин, тройным одеколоном, утюгом и горячим, родным духом свежевыглаженной ткани. До службы еще было слишком далеко, в храме царили пустота, тишина и осений серый полумрак, помогающие в церкви старухи практически не попадались навстречу. Где-то далеко впереди темнели резная алтарная преграда и убранные иконами створки Царских Врат. Лоргар перекрестился, выходя, и окинул рассеянным взглядом притвор: у самого входа, на неприметном столике прихожане имели обыкновение оставлять ненужную литературу, бесхозные крестики, выцветшие бумажные иконки в самодельных пыльных окладах и прочие предметы культа по каким-то причинам не ужившиеся в домашнем интерьере.

Временами люди по незнанию выкидывали сюда настоящие семейные реликвии: потемневшие старинные иконы, потрепанные богослужебные книги. А однажды какой-то особо гениальный элемент оставил на этом столе дореволюционный багряный антиминс, так называемое «вместопрестолие». Этот четырёхугольный, льняной плат со вшитой в него частицей мощей, Лоргар немедленно подобрал и отныне хранил как святыню. С добродушного попустительства бывшего семинарского духовника, Лоргар сохранил антиминс, надеясь, что однажды сам возложит его в алтаре на престоле, чтобы осколок дореволюционного прошлого продолжал служить Церкви необходимой принадлежностью для совершения полной литургии. Лешка Володин потом ещё долго шутковал на тему того, что Лоргар не рукоположен, но уже, считай, имеет право служить. Шутки шутками, но все понимали, что это, конечно же, не так, что без рукоположения нет благодати священства и сколько бы антиминсов Лоргар ни хранил, пока его не рукоположили, служить он не имеет права. Но известно, что во всякой шутке есть доля шутки. Дело в том, что в православной традиции антиминс — это в первую очередь то, что в походных условиях, в условиях гонений, обычно заменяет собой находящийся в алтаре престол. А также — это еще и документ, разрешающий совершение литургии. Поэтому Лоргар хранил старинную реликвию как величайшую святыню, надеясь, что однажды получит право использовать его по назначению. Надо ли говорить, что после такой ценной находки, Лоргар отныне регулярно совершал набеги на церковный притвор в поисках иных святынь. С которыми так упорно жаждут расстаться непутёвые соотечественники.

На столе что-то блеснуло благородной бронзой. Лоргар немедленно завис над кучками крестиков и стопками брошюр, повествующих о недопустимости абортов. Из-под копеечного пособия «Как молиться за некрещенных» выглядывало что-то крупное, полукруглое и рельефное. Лоргар заинтересованно поскреб пятерней подбородок, отложил в сторону тонкую книжицу в мягкой обложке и замер, не веря своим глазам. На зелёном сукне, благородно сияя, лежал овальный бронзовый медальон. Возможно, он некогда был предметом интерьера. Всё-таки для обычного человека он был слишком велик чтобы носить его на шее. Но самому Лоргару он был в самый раз. Лоргар подобрал медальон и бережно поднёс к лицу, вглядываясь в линии причудливого барельефа. Из грубоватого лаврового венка на Лоргара внимательно смотрел бронзовый адмирал Фёдор Федорович Ушаков. С нимбом, в морской форме, с лентой через плечо, при орденах и с свитком в руке. Надпись на свитке гласила: «Не отчаивайтесь. Сии грозные бури ведут ко славе России».

* * *

В аудитории четвёртого иконописного ярко и желто горел свет. Поверх двух парт иконописцы постелили газеты, а уже поверх газет водрузили снятую где-то с алтарной преграды, облупленную дьяконскую дверь с изображенным на ней первомученником Стефаном. Температурные перепады, сырость и неразумное обращение снабдили икону огромной плешью. Кое-где всерьёз повело доски и вздуло красочный слой. Предполагалось, что Лоргар, Лёха и Диман придут помогать Нике левкасить эти проплешины. Но, в действительности, хоть что-то ценное делал с иконой только Лоргар. Он, заинтересованно сияя, вмазывал шмат полужидкого левкаса в сожравшую половину иконы плешь, а остальные парни просто глазели, рылись по шкафам, лазали пальцами в банки с сухими порошками-пигментами и всячески радовались жизни.

— Это как-то неправильно и странно. Я не хочу опускаться до колдовства, — Черновец пальцем втёрла в проступающую ещё кое-где марлю шмат левкаса и полезла в эмалированный таз за новой порцией, — то, что со мной происходит слишком похоже на экстрасенсорику. Это нельзя делать.

Лоргар помолчал и издал понимающий хмыкающий звук:

— Я понимаю, о чем ты. Твоя суть искажена, ты боишься впасть в оккультизм и поклонение бесам. На самом деле происходящие с нами естественные процессы сложны и чудовищны. Я, а теперь и вы — не вполне люди, генетически искаженные мутанты. Это одновременно и сложно, и просто. Скажи мне, что именно называет оккультизмом Церковь?

— Сознательное использование бесов в своих целях и служение им, — отозвался от полок Володин, гремя банками, — в Ветхом Завете за это полагалось побивать камнями.

— Какие времена — такие и нравы, — степенно согласился Лоргар и зачерпнул ещё левкаса, — но смотрите в суть проблемы. Маг, в понимании Церкви — не источник энергии, не инструмент, а оператор. Сам по себе оккультист не творит чудес. Их за него творят бесы. Практика показывает, что обычно колдун — это достаточно недобрый индивид, не способный самостоятельно направлять энергии, лжец и ширма, управляемая падшими духами марионетка.

— Разве не в это мы превращаемся? Наша энергия — миазмы варпа, — очень тихо возразила Ника, расправив спину и растирая глаза тыльной стороной кулака, — мы ж сами…

— Не совсем. Между нами и ими примерно та же разница, что и между самолетом и наркоманом, который его угнал, — качнул головой Лоргар, — на самом деле вопрос сложный. Есть разница между колдуном, которому бесы таскают по небу повозку и, скажем, между вертолетом. И то и другое летает. Но созданное инженерами устройство, летает-то благодаря естественным законам и их творческому применению. А не благодаря обману. Точно так же наши способности проистекают из самовольного искажения нашей сути. Мы превращены в некие сложные устройства, способные оперировать неизученными энергиями тварного мира. Да, наши способности напоминают людям колдовство. Но только потому что люди склонны путать варп и ад, энергетических паразитов и демонов. В древности люди и вертолет приняли бы за колдовство, а управляющего им человека за колдуна.

— Легко спутать то, что непонятно или почти не подлежит изучению, — кивнула девушка, втирая левкас в марлю.

— Да, разница есть, я не спорю, — отозвался от полок Володин, — но это ещё не значит, что гмо-человек не может внезапно начать камлать с бубном и потрошить котов во славу Бафомета.

— Да, это так, всё верно, — спокойно согласился Лоргар, — чем больше нам дано, тем больше с нас спросят. Мы ходим над бездной чаще чем кто-то другой. Да. Паразиты варпа — не вполне демоны. И варп — отнюдь не ад. Но это совсем не значит, что в варпе, среди жирующих там паразитов, нет настоящих падших духов.

Студенты озадаченно переглянулись. Лёха помрачнел и кивнул:

— Мытарства блаженной Феодоры.

— Постой, но это же просто аллегория последней невидимой брани, через которую душа проходит, переходя в вечность, — замерла Ника.

— Серафим Роуз, считал мытарства реальными, — пожал плечами Лоргар, склоняясь над иконой и бережно вмазывая левкас в белую оспину на щеке святого, — не аллегориями.

— Ты уверен? — расеянно пожевала губами Черновец и нахмурила брови.

— Уверен. «Это метафора, которую восточные Отцы сочли подходящей для описания реальности, с которой душа сталкивается после смерти. Всем также очевидно, что некоторые элементы в описаниях этих мытарств метафоричны или фигуральны. Но сами эти истории — не аллегории и не басни, а правдивые рассказы о личном опыте, изложенные на наиболее удобном рассказчику языке», — процитировал Лоргар и зачерпнул ещё левкаса, — само учение о посмертных мытарствах души содержится в произведениях церковных писателей IV-V веков — Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, Макария Великого, Кирилла Александрийского и других. Что если варп и есть мытарства, та самая изнанка тварного мира, в которой увязают падшие души как в гиблой трясине на пути в Вечность?

— Звучит мерзко, — поднял глаза Димка.

— Вот и я о том же, — задумчиво кивнул Лоргар, — опасно ходим. Опасно.

* * *

По небу плыла причудливая рвань мглисто-синих туч. И их края серебрил тонкий лунный свет, серебро отраженных искр. Мутный, изжелта-белый лунный диск лениво кутался в их косматую хмарь, равнодушно и сонно взирая сверху вниз пятнами кратеров. Ветлы звенели во мраке ненастной, осенней ночи, ветлы полоскали свои облетающие ветви в тёмных водах. Сонно шептали вербы и тревожно шумели темные камыши.

Они неторопливо вышагивали в темноте, собирая одеждой сухие репьи и семена диких трав. Не спеша. Потому что спешить некуда. Молча. Потому что любые слова — лишние. Люди безмолвно собирали впотьмах сухие ветки, хворост и сушеные колотушки полыни. Лоргар копал ямину, размеренные взмахи лопаты и шорох ссыпаемой земли успокаивали мятущееся сознание Аврелиана. Он чуствовал что это необходимо. Всё это. Ощущал всей своей сутью. Нужно нечто, способное объединить всех пятерых. Виктор получил и вколол себе сыворотку, но этого мало. Слишком мало. Нужно что-то, что поставит точку. Отметит всех пятерых как братьев. Как равных. Вопрос не возник бы, если бы все четверо исповедывали христианство. Но Виктор христианином не был. Это действо, эта точка нужна была ему и только ему. Как свидетельство того, что всё всерьёз, и он избран. Больше всего в эти мгновения Лоргар боялся скатиться в магизм, в какие-то нездоровые дебри мистерий. Но делать что-то с происходящим вокруг было необходимо. Родновер признаёт старинные обычаи? Отлично. Хороший повод побрататься. Четыре побратима и одна посестра. Как в эпосе восточных славян, честное слово. Хоть садись и пиши песню.

Когда хворост был собран, а костер с треском вспыхнул и взвился ввысь космами диковинного рыжего зверя, все пятеро молча расселись вокруг костра, на холодной земле. Терпкий дым сухой полыни и иных диких трав разносил ветер. Смешивая с болотистым запашком ряски и влажной земли. Студенты поглядывали друг на друга с изумлением, но помалкивали. Виктор сумрачно безмолствовал, поглядывая по сторонам и, как-то странно усмехаясь. И качая головой. Ветер зашумел в ветвях, и в ночном небе безмолвно закружила чернильно-черная воронья стая. Лоргар поднял с сырой земли черную чашу из чугунины — привезенную из дома и, если верить мнению бабушки, очень старинную. Острый нож легко лёг в руку.

— В древности, у наших праотцев, был обычай, — Лоргар обвел взглядом сидящих и полоснул ножом по ладони. Кровь лениво поползла в чашу. Густо запахло металлом, — побратимы и посестры клялись друг другу в верности на собственной крови. В этом есть особый символизм. Если верить Писанию, в крови живых существ находится их душа.

— Я понял. Морниваль. Тебе нужен Морниваль, — как-то жутко ухмыльнулся Виктор.

Лоргар помолчал, наблюдая как чаша наполняется кровью, и медленно покачал головой:

— Нет. Не морниваль. Морниваль — это «старшая рука», картёжная комбинация из четырех старших карт: туза, короля, дамы и валета. Вы для меня больше чем карты. Вы — мои друзья. Трое из вас — мои братья по вере. Но не ты, Виктор. Ты родновер. Я уважаю твою любовь к старине. Я уважаю твою веру. И поэтому хочу исполнить древний закон ветхозаветного мира так, чтобы это не противоречило твоим взглядам. Кто разбавит кровь в чаше своей кровью?

— Алексей Володин разбавит твою кровь, брат, — Лёха принял из рук Лоргара чашу и нож, рассек ладонь и опустил обильно кровоточащую руку в черноту испившей крови чугунины. Кружащие в небе вороны наперебой заорали, хрипло и глухо; опускаясь плавно вниз и кружа, они заполнили собой всё вокруг. Их клёкот и шум крыльев заслонили собой небо, — моя кровь и моя душа с тобой, Лоргар.

Что-то в лице Виктора неуловимо изменилось. Тень изумления и торжества скользнула по его лицу.

— Виктор Богданов разбавит твою кровь, брат, — ясные глаза Виктора решительно блеснули, он забрал из рук Лехи чашу и нож. Полоснул по ладони. И в чашу хлынула его кровь. Ликующе поблескивая глазами и задумчиво улыбаясь, Виктор сжал раненую руку в кулак. И поднял глаза на сумрачно созерцающего огонь Аврелиана и золотисто-багряное от света костра лицо его, — моя кровь и моя душа с тобой, Лоргар.

— Вероника Черновец разбавит твою кровь своей, брат, — Ника приняла чашу из рук родновера и, дернув щекой, разрезала себе ладонь. Из глубокой раны, в горячем свете костра, резво хлынула в чашу винно-алая жидкость. Неистово горланящее вороньё осатанелым черным вихрем металось над костром и вокруг сидящих, — моя кровь и моя душа с тобой, Лоргар.

— Дмитрий Мизгирёв разбавит твою кровь своею, брат, — Димка от волнения попросту проткнул ладонь. Да так неудачно, что и кровь-то пошла далеко не сразу. Дима побагровел, стушевался, моргнул и сообщил, опуская глаза, — моя кровь и моя душа с тобой, Лоргар.

— Но кто будет нам свидетелем? — подняла глаза Ника, — не костёр же.

— Полная луна, — ухмыльнулся в бороду Виктор, неподвижно глядя в глаза Лоргара. Алые блики плясали по лицам сидящих, заставляя метаться чернильные тени по ту сторону света и тепла. Неистовая пляска языков пламени взметала ввысь россыпи алых и белых искр.

— Я буду вам свидетелем, — раздался подобный грозовым раскатам голос. Воронья стая с хриплыми воплями соткала из обрывков мрака и собственных тел исполина в чёрной броне. Корвус Коракс, гремя керамитом, медленно опустился подле Лоргара на землю, забрал чашу из нервно подрагивающих пальцев Димки и протянул Лоргару, — делай что должен.

Лоргар опустил раненую руку в чашу и кивнул:

— Перед лицом всех четырех стихий нашего мира. И в присутствии кровного брата. Клянусь быть с вами в горе и в радости, нищенствуя и изобилуя, в славе и в забвении. В жизни и в смерти, — Лоргар зачерпнул раненной рукой содержимое чаши, — я — брат вам. Вы же мне побратимы и посестра.

— Есть разве такое слово?.. — тревожно зашептал Димка, дергая за рукав родновера. Тот напряженно кивнул, не сводя глаз с чаши в руках Коракса.

— Перед лицом всех четырех стихий нашего мира. И в присутствии твоего кровного брата. Клянусь быть с вами в горе и в радости, нищенствуя и изобилуя, в славе и в забвении. В жизни и в смерти, — Лёха зачерпнул рассеченной рукой содержимое чаши и решительно стиснул пальцы в кулак, — я — брат вам. Вы же мне побратимы и посестра.

Коракс сумрачно кивнул и протянул чашу Виктору. Тот как-то мутно побелел и медленно опустил окровавленную руку в чашу:

— Перед лицом всех четырех стихий нашего мира. И в присутствии твоего кровного брата. Клянусь быть с вами в горе и в радости, нищенствуя и изобилуя, в славе и в забвении. В жизни и в смерти, я — брат вам. Вы же мне побратимы и посестра.

Ника кивком поблагодарила сурово взирающего на неё Коракса, поспешно опустила раненную руку в общую кровь и тихо, но твердо произнесла:

— Перед лицом всех четырех стихий нашего мира. И в присутствии твоего кровного брата. Клянусь быть с вами в горе и в радости, нищенствуя и изобилуя, в славе и в забвении. В жизни и в смерти. Я — посестра вам. Вы же мне — побратимы.

— Перед лицом всех четырех стихий нашего мира. И в присутствии твоего кровного брата, — Димка поспешно сунул руку в чашу, — я клянусь… Клянусь быть с вами в горе и в радости, нищенствуя и изобилуя, в славе и в забвении. В жизни и в смерти. Я… я — брат вам. Вы же мне — побратимы и посестра.

— Да будет так, — Коракс передал чашу Лоргару.

— Да будет так, — как эхо отозвался Лоргар и выплеснул кровь в костер, — Алексей. Встань.

— Лоргар? — приподнял брови Володин, вставая.

— Ты всегда был подобен ветру, — Лоргар неторопливо обошел костер, взял руку недоумевающе моргающего Лехи, перевернул ладонь и провел по ране пальцами. Отчего глубокая рана приняла очертания торнадо и запеклась грубой коркой, — ты и сейчас ветер. Ветер ходит где хочет. Ветер — надежда усталого путника, одетого в раскаленный пустынный зной как в саван. Но также ветер — смерть рыбацких деревушек, сердце цунами. Не потеряй себя в своей силе, Алексей.

— Постараюсь, — улыбнулся Лёха, расчесывая шею и сутулясь.

— Виктор?

— Да, Лоргар.

— Дай мне руку, — Аврелиан провел пальцами по истекающей кровью ране. И неровный разрез приобрел форму круга, — ты — земля, Виктор. Ты держишься корней и судишь о вещах материально и здраво. Ты любишь старину и не расточительствуешь. В словах и в делах ты прост и прямолинеен. Не потеряй эту животворящую силу. Иссохшая земля бесплодна.

— Постараюсь, — ухмыльнулся Виктор.

— Вероника.

— Да, Лоргар, — девушка сама протянула располосованную ладонь.

— Ты — огонь, Ника, — рана под пальцами Аврелиана обрела очертания языка пламени, — родной очаг, согревающий жилище бедняка, ярое пламя, сжигающее умервщленное чумой поселение и одинокое пламя свечи на столе летописца. Не захлебнись этой силой Ника, смотри, чтобы, выйдя из-под контроля, эта стихия в тебе не обратилась лесным пожаром, ожившей, косматой смертью.

— Да, Лоргар, — смутившись, кивнула девушка и, улыбаясь, зажала руку в кулак и прижала к груди.

— Дмитрий, — Лоргар шагнул к белому от ужаса Димке. Тот покосился на замершего подле Коракса, крепко зажмурился и как-то невпопад сунул Лоргару в руки свою ладонь. Лоргар тепло улыбнулся и обратил хаотично исполосовавшие бледную ладонь язвины и штрихи ран в ровную, крупную снежинку, — ты — вода, Димитрий. Ты можешь очищать. Ты — исцеляющее дыхание родников. Очищающий сам себя горный поток. Всегда в движении. Изменчив и жизненно важен всему живому. Серая гладь озёр, серебро рек, между тем, готовое, затвердев, сделаться глыбой плавучего льда, разящим ледяным исполином. И чем ты станешь — родниковой влагой или селевым потоком — выбирать только тебе. Выбирай осторожно, Димитрий.

— Я не подведу тебя, — моргнул Дима, прижимая руку к бедру.

— Зачем мы притащили сюда лопаты, Лоргар? — Ника перевела взгляд с Коракса на сваленный в стороне инвентарь.

— Чтобы потушить костер, — Лоргар вручил Димке лопату, вооружился сам и, шагнув к костру, зачерпнул грунта и бросил его в огонь, — разбирайте лопаты. Скоро рассвет.

Примечания:

Айрэ и Саруман "Ты славить его не проси меня".

Сурганова и Оркестр "Жанна Д'Арк".

*стихи Григора Нарекаци