О девочках и волках (джен)

Вначале были ужас осознания случившегося и ожидание. Ожидание того, что вот-вот, уже очень скоро, она проснется и произошедшее окажется кошмарным сном. Поразительно реалистичным, страшным, болезненным, но сном. Затем наступили апатия и полное безразличие к своей дальнейшей судьбе, погрузившие ее в состояние сомнамбулы на три с лишним месяца. Но потом, когда друзья уже начали терять всякую надежду обрести прежнюю Лаванду, в ней вдруг проснулось упрямство. Упрямство и странная, дающая силы злость. И Лаванда решила, что случившееся не сломает, не изменит ее. Пусть шрамы навсегда останутся на лице, но дальше она их не пустит. Она будет жить, и жить счастливо! Ради себя, ради близких и в первую очередь ради родителей, не переживших жестокой, зацепившей своими цепкими когтистыми лапами каждого войны. Не зря же она выжила.

Но выжить, увы, еще не означает пережить. Теперь, когда попытки доказать всем и прежде всего себе, что она смогла оправиться и жить дальше, были оставлены, Лаванда начала понимать, что, воображая все эти годы, будто находится в настоящем, она все это время была только там — в разрушенном замке, заполненном пылью и мертвыми телами, где темное небо нависает над наэлектрилизованным магией пространством, а в воздухе уже чувствуется потепление — предвестие майских гроз и летних дождей.

Поначалу она неплохо справлялась. Стала выбираться из дома не только для бесполезных визитов в Мунго (“Нам очень жаль. К сожалению, это все, чем мы можем помочь. Ах, если бы только!.. Стараемся выяснить... Как только разработают эффективное средство...”), посещать частые по первости встречи друзей, согласилась покинуть опустевший родительский дом и перебраться в Лондон к Парвати и Падме. Падма же предложила ей попробовать получить место ассистента одного из невыразимцев, занимавшегося “чем-то там с пророчествами”. Ожидаемо, никаких подробностей. Падма, знавшая только то, что помощники бегут от таинственного специалиста по прорицаниям вприпрыжку (им только и успевают память стирать), заверила, что не сомневается в силе обаяния и способностях Лаванды. Не имевшая никаких конкретных планов и пребывавшая в растерянности относительно своего будущего, Лаванда загорелась идеей и незамедлительно упорхнула в мечты о секретной работе в Отделе Тайн, полной мистики и загадок. Работа, доставшаяся ей на удивление легко, действительно оказалась секретной, как, впрочем, и любая деятельность, связанная с Отделом Тайн, а также невероятно скучной, монотонной и скрупулёзной. Более того, Лаванда представить не могла, как все те колбочки, растворы и субстанции, с которыми она возилась целыми днями, связаны с прорицаниями.

— А этого, — каждый раз неизменно отвечал ей мистер Росс, ее строгий молодой начальник, — вам знать не полагается. Ваша задача, — напутствовал он чуть ли не каждый день, — аккуратно и внимательно исполнять свои обязанности, ибо это чрезвычайно важно.

Исполняла свои обязанности Лаванда вполне сносно, и спустя полгода мистер Росс даже перестал устраивать ей регулярные проверки “качества выполнения работы”. Мистер Росс, успевший прослыть нудным и придирчивым начальником, был высок, весьма недурен собой, чрезвычайно себялюбив, всегда собран и слегка высокомерен. Прежняя Лаванда непременно влюбилась бы без памяти.

Прежняя Лаванда всегда смотрела людям в глаза; никогда не отводила взгляда, как бы больно, обидно или страшно ей ни было. Но то была прежняя Лаванда. Теперь же она всячески избегала смотреть в лица окружающим. Ей казалось, что если она не видит их, то и они не заметят ее.

Еще никогда она не была так благодарна за свою пышную шевелюру, позволявшую скрыть изуродованную половину лица за завесой густых локонов. Она перестала наносить макияж, дабы черты лица были менее заметными, стала носить очки в массивной оправе в надежде спрятать травмированный глаз. Шея ее теперь всегда была скрыта за высокими горловинами свитеров и водолазок. И даже в самую жаркую погоду Лаванда не решалась оголить плечо с глубокими, не до конца затянувшимися кратерами вырванной плоти.

Дело было не только в пугающем уродстве шрамов. Пожалуй, с безобразностью шрамов она бы научилась жить. В конце концов, не эталонная красота отличала Лаванду от других, а харизма, жизнелюбие, смелость. Глубокие отметины, расчертившие жизнь Лаванды на до и после, болели. Болели не переставая с того самого момента, как она пришла в себя. Болели каждый день, каждую минуту, секунду, каждый ее вздох. Широкие улыбки, к слову, уже нечасто озарявшие ее лицо, натягивали кожу и были особенно болезненны. Но хуже всего становилось при приближении полнолуния. Шрамы начинали гореть, словно закипали изнутри, травмированный глаз пульсировал неугомонным набатом. Назойливая пульсирующая боль сводила с ума. Выдаваемые колдомедиками снадобья и зелья помогали в лучшем случае на несколько часов. В редкое полнолуние Лаванда не просыпалась на пропитанной кровью подушке. Шрамы, бывало, кровоточили и днем. По злой иронии (будто на долю Лаванды выпало недостаточно зла), в самый неподходящий момент.

К свадьбе Гарри и Джинни все готовились так, будто этот день был самым главным событием в жизни каждого лично. Осмелевшая и подбадриваемая подругами, Лаванда решилась пойти на церемонию в непривычно открытом, привлекающем внимание платье василькового цвета, на которое давно заглядывалась, но не решалась даже примерить. Непривычно серьезная мадам Малкин сказала, что платье прекрасно подчеркивает глаза и, что бы то ни значило, “истинное очарование” Лаванды.

Празднество, на которое собралась пара сотен “самых близких”, было устроено на расширенной в несколько раз лужайке у причудливой постройки, именуемой виновниками торжества Норой. Несмотря на большое количество гостей, церемония выдалась очень теплой и домашней. Сильнее Лаванды плакала только миссис Уизли.

После церемонии праздник незаметно, но стремительно перетек в веселую шумную вечеринку. Лаванда болтала то с теми, то с другими, посматривая на танцпол и надеясь, что после еще одного бокала эльфийского вина решится наконец присоединиться к танцующим. Ей очень хотелось хотя бы на один вечер забыть о треклятых отметинах и от души повеселиться. У шрамов обнаружились другие планы. Лаванда разговаривала с родителями Анджелины Джонсон, когда, улыбнувшись, почувствовала, что кожа на скуле, скрытой прядями волос, саднит, а через полминуты ощутила, как теплая капля скатывается по щеке. Извинившись перед Джонсонами, Лаванда заспешила в сторону многочисленных комнат отдыха, установленных специально для гостей. Торопливо пересекая лужайку и прижимая к щеке тряпочную салфетку, выхваченную с подноса официанта, Лаванда повторяла про себя: “Нет, нет, нет! Только не сейчас! Пожалуйста, только не сейчас!”. Повторяла и чувствовала, как предательски намокает прижатая к щеке салфетка. Стремительно ворвавшись в уборную и с облегчением обнаружив, что внутри никого нет, Лаванда взглянула в зеркало и ужаснулась. Она выбросила пропитавшуюся кровью салфетку, открыла воду и вдруг ощутила, как усталость и бессилие накрывают ее стремительной волной.

Лаванда прислонилась спиной к стене напротив большого, во весь рост, зеркала и обессиленно сползла на пол. Она не плакала, не паниковала, просто сидела напротив зеркала и смотрела, как кровь высачивается из вскрывшихся ран, капли собираются в струйки, стекают по подбородку, шее и расползаются темно-бордовыми пятнами на ее васильковом платье. Нервный срыв ведь совсем необязательно бывает срывом, он может наступить так, что человек тихо и смиренно погружается в равнодушие.

“Разве может быть хуже?” — отстраненно думала Лаванда, глядя, как в отражении на васильковой поляне разрастается вишневое озеро. И тут, словно для того, чтобы доказать, что могло, еще как могло, в уборную вошла она. Невероятно прекрасная, непостижимо холодная, недостижимо далекая. Каждым своим жестом, взглядом и словом напоминавшая: “Вы, земные создания, лишь тленная плоть. Говорящие кости, укутанные мясом, напичканные потрохами и завернутые в несовершенную, испещренную изъянами кожу. Тогда как я — само совершенство, ода природы собственному всемогуществу, чистое искусство”. Лаванда резко отвела взгляд от зеркала, в котором возникло отражение Флер Делакур, и уставилась на струю воды. Она ждала, пока Флер скроется в одной из кабинок, чтобы поскорее аппарировать домой. Флер, однако, не спешила оставить Лаванду в одиночестве. Поняв, что вейла все еще стоит рядом, Лаванда перестала гипнотизировать взглядом поток воды и посмотрела на красавицу Флер. Вопреки ожиданиям Лаванды, та не ужаснулась, не отшатнулась, не принялась звать на помощь.

Открыв небольшой прямоугольный клатч, переливавшийся оттенками перламутра, Флер извлекла волшебную палочку, опустилась на колени рядом с Лавандой и, поднеся палочку к ее лицу, и принялась шептать:

— Коагулатио. Вулнег’а Санентуг, — Флер аккуратно отвела мокрую от крови прядь волос от лица Лаванды. — Кутис Санат.

Лаванда растерянно смотрела на свою спасительницу, будучи не в силах подобрать слова благодарности. Покончив с ранами, Флер принялась за платье Лаванды.

— Часто такое случается? — спросила Флер. Ее сосредоточенный взгляд был устремлен на пятна крови, которые она тщательно старалась вывести, не повредив при этом ткань. — Ш’гамы моего мужа тоже иногда к’говоточат.

— Каждый месяц, — ответила Лаванда.

Флер одарила ее обеспокоенным взглядом.

— Что гово’гят медики?

— Что им очень жаль, но они больше ничем не могут помочь.

Флер сокрушенно покачала головой.

— Он должен быть казнен! Этот обо’готень. Фен’ир! — бешено прошептала Флер с заметным усилием выговаривая имя Грейбека.

— Ну... он ведь арестован, — сказала Лаванда.

— Столько человек из-за него пост’гадали. Он заслуживает сме’гть!

Лаванда не нашлась, что на это ответить. Флер еще несколько минут поколдовала над волосами и платьем Лаванды.

— Спасибо, — сказала она и попыталась выдавить улыбку. — За помощь.

— Подожди, — остановила Флер попытавшуюся встать Лаванду и принялась аккуратно, едва ощутимыми касаниями стирать следы крови с лица и шеи Лаванды. — Мой муж после нападения обо’готня п’гедпочитает мясо с к’говью, — неожиданно поделилась Флер, едва заметно усмехаясь. — Ты тоже?

— Нет, — нервно дернувшись, ответила Лаванда. Флер вопросительно посмотрела на нее, решив, что, стирая кровь с лица Лаванды, задела особенно болезненный шрам. — Нет, мне мяса совсем не хочется.

На самом деле “не хочется” даже близко не стояло с теми ощущениями, которые после нападения Грейбека вызывал у Лаванды запах и вид мяса. Не важно, было ли то сырое мясо или хорошо прожаренный стейк, на Лаванду тут же накатывала тошнота с примесью плохо объяснимого первобытного ужаса. Она ведь до последнего оставалась в сознании тогда, во время нападения, а потому прекрасно помнила его мерзкий запах, настолько скверный и терпкий, что слезились глаза, а к горлу подкатывал ком. Помнила зловонное дыхание, слюну, капавшую ей на лицо; пронзительную, расползающуюся по всему телу боль в плече. Его окрасившийся красным ухмыляющийся рот и лоскуты плоти на нечеловечески длинных желтых зубах были последним, что она видела перед тем, как потеряла сознание.

— Ладно, пойдем об’гатно, нечего тебе здесь сидеть, — сказала Флер, встав и протянув Лаванде руку.

Лаванда не знала, как долго отсутствовала, однако, когда она вернулась к праздничному шатру, Парвати уже ее обыскалась.

— А где Падма? — спросила Лаванда, принимая из рук Парвати фужер с пуншем.

Парвати засмеялась и, заговорщически подмигнув, указала в сторону танцпола, где Симус так и эдак старался выплясывать на манер Полоумной Лавгуд, то и дело посматривая на танцевавшую чуть в стороне Падму. Падма то закатывала глаза, то делала вид, что не замечает кривляний Симуса, однако смех сдержать не могла.

Лаванда, сведущая в делах сердечных, первой заметила, что Симус, бывший их частым гостем, всерьез увлечен Падмой, и оказалась права. И хотя Падма продолжала утверждать, что Симус слишком “простой, обычный и вообще!”, всем было очевидно, что чувства Финнигана взаимны, а напускное безразличие Падмы — лишь часть игры. Лаванда готовилась к неизбежному. Нет, она ни секунды не лицемерила, говоря, что искренне счастлива за подруг! Она очень хотела, чтобы все у них сложилось как можно лучше, чтобы они по-настоящему, как в книжках, влюбились и были любимы, и переживала за них, как за себя. Но вместе с радостью в душе ее таился страх. Страх осознания, что еще немного — и любовь поведет их разными дорогами, и тогда она останется одна. Одна со своими шрамами, навечно застрявшая под свинцовым майским небом.

Было и еще кое-что — всеобщее сочувствие. Как бы ни старалась Лаванда, следы нападения не удавалось полностью скрыть, отчего каждый сердобольный и участливый считал своим долгом спросить, что же с ней, бедняжкой, приключилось, и выразить свои соболезнования. Ей сочувствовали, хвалили за храбрость, благодарили за вклад в победу. И с этим она еще могла бы смириться — как-никак она тоже себе сочувствовала. Но люди принимались делиться с ней историями своих потерь. Пожалуй, не было в Британии ни одного волшебника, которого не затронула долгая кровопролитная война. И многие пострадавшие, потерявшие близких, жаждали излить свое горе. Лаванда виделась им идеальным кандидатом для разделения утраты. Ведь гарантия того, что их боль встретит понимание, была буквально выцарапана у нее на лице. Каждый раз Лаванде хотелось сбежать, заткнуть уши и протестующе замотать головой, лишь бы не слушать, но каждый раз она оставалась и слушала. А вдруг им, в отличие от неё, не повезло? Вдруг они остались совсем одни и им не с кем поговорить? Сливная канава побочных продуктов войны.

Добила Лаванду, как это часто бывает, сущая мелочь.

Трехлетнюю годовщину победы праздновали шумно и с размахом. Уже к восьми вечера атриум гудел так, будто то было не чинное министерство магии, а концерт "The Weird Sisters". Общее настроение сразу захватило Лаванду. Она даже набралась смелости пошутить с мистером Россом, которого, несмотря на извечный снобизм, тоже не обошло общее веселье. То тут, то там возникали знакомые лица — Лаванда только и успевала, что обниматься со знакомыми и бывшими одноклассниками.

Пару часов спустя Лаванда, Парвати и Падма, пробираясь сквозь толпу и рассеянно вертя головами в поисках знакомых, буквально врезались в министра Шеклболта, что-то растолковывающего паре фотографов и волшебнице, вооруженной блокнотом и пером.

— ...чье будущее имеет главное значение, — Шеклболт закончил фразу, словно и не ощутил столкновение с испуганно воззрившейся на него троицей.

Лаванда и сестры Патил принялись наперебой извиняться, однако министр поспешил заверить их, что все в порядке. Они уже собирались ретироваться, когда Шеклболт, приобняв одной рукой Лаванду, а другой Падму, сказал, обращаясь к журналистам:

— Как я уже говорил, более половины сотрудников министерства магии — это молодые волшебники, вчерашние выпускники, которые ежедневно принимают участие в создании будущего Британии. Многие из них — герои войны, не понаслышке знающие цену мирной и спокойной жизни.

Защелкали вспышки фотоаппаратов. Лаванда смущенно отвернулась от фотографов, пытаясь скрыть лицо за волосами.

— Не отворачивайтесь от камер, милая леди, вам нечего смущаться, — сказал Шеклболт. — Эти шрамы — напоминание о вашей отваге и героизме. Носите их с гордостью! — торжественно изрек Шеклболт и ободряюще хлопнул Лаванду по плечу.

Падма ошарашенно уставилась на министра. Журналистка с пером, до этого усиленно строчившая в своем блокноте, прекратила писать и замерла, растерянно хлопая глазами. У Парвати сделалось что-то странное с лицом: ноздри раздулись, глаза были выпучены, меж бровей залегла вертикальная складка, рот был раскрыт то ли от удивления, то ли от возмущения. Лаванда не могла вымолвить ни слова. Шеклболт намеревался сказать что-то еще, но его отвлекли подошедшие авроры.

— Давайте лучше уйдем, — сказала Падма, вклиниваясь между Лавандой и Парвати и, взяв под правую руку Лаванду, а под левую Парвати, направилась к каминам.

Как раз вовремя, потому что полминуты спустя пришедшая в себя Парвати разразилась возмущенными криками:

— Да как он смеет?! Огневиски перебрал?! Вообще слышит, что несет?!

Падма, опасливо поглядывавшая на Лаванду, смотрящую прямо перед собой остекленевшим взглядом, сказала сестре:

— Ну хватит, хватит, угомонись.

— Нет, ты это слышала?! — не унималась Парвати. — Да как такой идиот и чурбан вообще мог стать министром?!

— Так же, как и все предыдущие министры, — невесело ответила Падма.

Дойдя до камина, они по очереди исчезли в его зеленом пламени, и ни одна из них не заметила, что все это время за ними внимательно наблюдала Флер Делакур.

Лето пролетело незаметно. Парвати осваивала кармическую астрологию, Падма наконец согласилась встречаться с Симусом, Лаванда старалась жить как прежде, усиленно поддерживая видимость нормальности. Видимость она создавала безукоризненно, но за видимостью не было ничего, кроме незаживающих ран и смиренной растерянности. Унылая размеренность ее жизни была прервана во второй половине октября, когда во время перерыва на ланч, который Лаванда обычно проводила, обедая и листая журналы в комнате отдыха, ее посетила Флер. Лаванда немало удивилась ее визиту и тут же принялась расспрашивать, как Флер ее нашла, не случилось ли чего и так далее. Без лишних предисловий и объяснений, Флер присела рядом и протянула Лаванде небольшую деревянную фигурку.

— Вот, — только и сказала она.

Лаванду взяла в руки фигурку, при ближайшем рассмотрении оказавшейся вырезанной из дерева руной. Руна была ей незнакома и выглядела как нагроможденные поверх друг друга буквы.

— Это по’гтал, — пояснила Флер. — Отк’гоется в последнее воскресенье октября в девять ут’га. На два часа. Отп’гавляйся одна. Там тебе помогут со ш’гамами.

Лаванда ошарашенно уставилась на Флер, не веря своим ушам.

— К-как помогут? Их же не удается залечить даж...

— Это волшебники ничего не могут сделать, но там знают, как помочь. Знают, как лечить укусы обо'готня.

— А Биллу там тоже помогут?

— Нет, — резко ответила Флер, — гран-маман сказала, что они помогают только девушкам, — в голосе ее была слышна обида. — Мужчинам они помогать отказываются.

— О, мне очень жаль, — Лаванда ощутила стыд. Она не сомневалась, что Флер предпочла бы помочь своему мужу, а не ей — едва знакомой.

— А где это вообще, где-то во Франции? — спросила Лаванда, вертя потертую деревянную руну в руках.

— Нет. Я точно не знаю, где-то на Севег’е, — сказала Флер. — Советую одеться потеплее.

Лаванда улыбнулась, приняв совет Флер за шутку, однако лицо Флер оставалось серьезным.

— Мне пора, — сказала Флер. — Не забудь, последнее воск’гесенье октября, девять ут’га, ты должна быть одна. По п’гибытии покажешь местным эту ‘уну.

— Да, конечно. Спасибо! — опомнившись, выкрикнула Лаванда, когда Флер была уже у двери. — Большое спасибо!

— Надеюсь, тебе помогут, — сказала Флер, обернувшись напоследок. — Удачи.

Она выбежала, нет, выпорхнула из комнаты так легко, будто была неподвластна гравитации, а лишь подыгрывала той из вежливости.

— Спасибо... — еле слышно пробормотала Лаванда, продолжая рассматривать руну.

— Нужно все как следует обдумать, — сказала Парвати, которой Лаванда рассказала все, еле дождавшись возвращения подруги домой.

Лаванда активно кивала и соглашалась, уже зная, что никакая сила не заставит ее отказаться от шанса, посланного самой судьбой. Ни страх перед неизвестностью, ни предостережения, ни даже угроза смерти не заставят ее отступить. Когда стоишь на краю пропасти с завязанными глазами, можешь вдруг почувствовать удивительную уверенность.

Вечер еще не наступил, но уже стемнело. Поздняя морозная осень. Звезд не видно, единственный источник света — луна, скрытая беспокойными облаками, да Люмос, которого едва хватало на освещение пути. Лаванда шла, тепло одетая, постоянно обновляя согревающие чары, по узкой едва различимой тропинке, по обеим сторонам которой замер лес — в нем будто затаилось и озябло все живое.

Мерзлая сухая листва хрустела под ногами. Лаванда направлялась навстречу неизвестному, и ее одолевало множество беспокойных мыслей. Все здесь было ей чуждо и незнакомо. Тонкие, одновременно жалкие и пугающие, стволы деревьев и неожиданно рано наступившая темнота, и сухой, потрескивающий холод, и абсолютная тишина. Лаванда чутко вслушивалась — уж слишком тихо было, отчего ей казалось, что там, в лесу, кто-то не менее чутко прислушивается к ее неуверенным шагам.

За последние несколько часов она не раз успела пожалеть о своей опрометчивости и столько же раз отругала себя за трусость и нерешительность. Странное дело — она покинула дом сегодня утром, но по ощущениям блуждала по этим холодным неприветливым землям полжизни. Наверное, виной тому было отсутствие сна (накануне ночью она долго не могла заснуть, дрожа от нервного предвкушения, и лишь под утро провалилась в короткий беспокойный сон), и все те непредвиденные преграды, возникшие на ее пути с того момента, как ноги ее коснулись далекой незнакомой земли, где ей было обещано спасение.

Место, в которое перенес ее портал, не обмануло первого впечатления Лаванды и оказалось ровно настолько неприветливым, насколько выглядело. Одинокие, удаленные друг от друга деревянные дома разного возраста и степени запущенности каким-то непонятным образом умудрялись выглядеть в равной степени негостеприимно, а хмурое, ненастное утро лишь усугубляло безрадостное впечатление. Лаванда растерянно брела по улице, ни один из трех встреченных ею прохожих, таких же хмурых, как окружающая действительность, не отреагировал на ее попытки заговорить с ними. Она еще немного побродила взад-вперед по единственной улочке, держа загадочную руну в руках как компас, а затем, решив, что подобные шатания ни к чему не приведут, направилась к трехэтажному, явно видавшему лучшие времена, строению, поболее других походившему на публичное заведение. На настойчивый стук Лаванды никто не отозвался, и она, приложив немалые усилия, толкнула тяжелую деревянную дверь и оказалась внутри плохо освещенного подобия кабака.

— Доброе утро! Прошу прощения, есть здесь кто-нибудь? — позвала Лаванда, неуверенно ступая внутрь.

Никто не ответил, однако Лаванда приметила обитаемость помещения: внутри было тепло, над растрескавшейся от времени деревянной барной стойкой сушились здоровенные глиняные кружки, а из скрытых в полумраке глубин безымянного кабака доносился аромат чего-то съестного. Обратившись в пространство еще раз и снова не получив ответа, Лаванда принялась рассматривать внутреннее убранство помещения. Она увлеченно разглядывала старую потертую карту, висевшую на стене, с едва заметными полустертыми надписями, походившими на руну-портал, которую она крепко сжимала в руке, когда за спиной раздалось:

— Мита халуат?⁽¹⁾

Лаванда вздрогнула и резво обернулась. На нее вопросительно взирал бородатый здоровяк трудно определяемого возраста. Лаванда успела приметить, что он, кажется, вдвое ее выше и напоминает медведя из сказки. Ее немало удивило, как шаги такого крупного человека могли быть столь беззвучны. Лаванда запустила руку в карман мантии и крепко сжала палочку.

— Мита халуат? — повторил бородач.

— Здравствуйте! — сказала Лаванда, справившись с оцепенением. — Простите, я э-э-эм не говорю на местном языке. Вы ме-ня по-ни-ма-е-те? — медленно по слогам спросила она.

— Чего тебе надо? — пробасил бородач с резким неприятным акцентом.

— О, вы говорите по-английски! — воскликнула Лаванда, испытав невероятное облегчение. — Надеюсь, вы сможете мне помочь! Видите ли... — затараторила Лаванда.

Медведеподобный бородач слушал ее, не меняя хмурого выражение лица, и когда она наконец закончила свой рассказ, простодушно изрек:

— Нет.

— Что значит, нет? — удивилась Лаванда.

— Нет, я не могу тебе помочь. Возвращайся-ка ты лучше домой, девочка.

— Но... но ведь мне же сказали, — Лаванда смотрела на него широко распахнутыми глазами, полными удивления и обиды. — Меня ведь сюда перенес портал, тут не может быть ошибки. Мне обещали, что здесь мне помогут! Вот, — сказала Лаванда, подходя ближе к бородачу и протягивая ему руну, — у меня есть доказательство. Мне пообещали, что если я покажу кому-нибудь из местных вот это, мне помогут...

Бородач внимательно осмотрел руну, лежавшую на раскрытой ладони Лаванды, однако в руки ее брать не стал, и неприязненно поморщился.

— Оставь-ка лучше ты эту затею девочка, да возвращайся домой, к маме и папе.

— Нет! Мне обещали помочь. И к маме с папой я вернуться не могу — они мертвы, — воскликнула Лаванда, с трудом сдерживая слезы.

— От души советую, убирайся отсюда. Не стоит тебе риско...

— Я не прошу у вас совета! И я не уйду, пока не узнаю, как мне избавится от этого! — сказала Лаванда, резким движением откидывая прядь волос и демонстрируя изуродованную половину лица. — Если бы оно того не стоило, я бы сюда не пришла! И я не уйду, пока не получу обещанную помощь! — упрямо повторила она.

Бородач с полминуты сверлил Лаванду недовольным взглядом, а затем сокрушенно выдохнул и почесал затылок, еще больше напомнив раздосадованного медведя.

— Ты уверена, что оно того стоит?

— Уверена, — ответила Лаванда, не имея ни малейшего понятия, что подразумевает бородач.

— Что ж, будь по-твоему.

— Спасибо! — Лаванда готова была запрыгать от радости.

— Не спеши благодарить. Да и не мне по силам помочь тебе. Тебе нужно в лес, к этим, — на последнем слове бородач вновь неприязненно поморщился. — Спустишься вниз по улице к озеру, пройдешь вдоль берега до леса, а там увидишь тропинку — она там одна, не ошибешься. По ней и иди. Как дойдешь до нужного места, руна твоя начнет замерзать или теплеть, или на что она там зачарована — в общем, поймешь. И учти, не вернешься до среды, пеняй на себя.

— Спасибо вам! Далеко мне идти?

— А я покуда знаю, с несколько часов так точно. Они к зиме дальше в лес уходят.

Лаванде очень хотелось спросить, кто, собственно, такие эти “они”, но она решила, что демонстрировать и без того не желавшему ей помогать бородачу свою неосведомленность — не лучшее решение.

— А нельзя туда аппарировать?

Бородач хмыкнул:

— Коли знаешь куда, аппарируй на здоровье.

Лаванда с трудом сдержалась, чтобы не нагрубить в ответ — ей порядком поднадоели грубые манеры бородача.

— Тогда я могу где-нибудь оставить вещи? — спросила она, снимая с плеча тяжелый рюкзак. Накануне они с Парвати расширили его так, что Лаванда поражалась, как это он еще не треснул. Чего они только туда не напихали! Теплые вещи, флакон бадьяна, недельный запас еды, астрологический справочник с картой звездного неба, летучий порох, Расширенный курс перевода древних рун, маленький котел, индивидуальный астропрогноз, который Парвати с Лавандой составили накануне, решив, что нет лучшего предзнаменования для перемен, чем окончание ретроградного цикла меркурия.

— Наверху есть комнаты, можешь ночевать там. Есть хочешь?

— Спасибо, я могу заплатить, скажем, на неделю вперед?

— Нет, — сурово возразил бородач. — Только до среды. Тридцать первого утром закрывается последний портал, и чтобы духу твоего здесь не было. Есть хочешь?

— Л-ладно, — недоуменно произнесла Лаванда. — И я не голодна, спасибо. Я хотела бы оставить вещи и как можно скорее отправиться в путь.

Бородач отдал ей ключ от комнаты, нехотя принял оплату галлеонами, а когда через полчаса, оставив большую часть вещей и сообщение для Парвати, которое бородач пообещал отправить с совой до обеда, Лаванда чуть ли не бегом устремилась в сторону леса, на ходу наматывая шарф, сокрушенно помотал головой.

Лаванда продолжала брести по узкой тропке, становившейся все менее и менее различимой. Сверившись с наручными часами, она убедилась, что покинула владения неприветливого бородача более пяти часов назад, и волнения ее усилились. Она в очередной раз достала из кармана и пощупала руну — ничего, ее проводник молчал. "А может, она что-то перепутала? Или сбилась с пути? Ох, надо было посоветоваться с Падмой!" Падме Парвати с Лавандой единогласно решили ничего не рассказывать: “Я ей скажу после твоего отправления, — сказала Парвати. — А то ты ведь знаешь, какую суету она разведет: надо все проверить! А вдруг это опасно?! И так далее”. Сейчас, дрожа от холода и, чего уж душой кривить, страха, Лаванда сожалела о своей опрометчивой скрытности. Жалела она и о том, что не спросила совета у мистера Росса. Осознав, что с визита Флер до дня открытия портала остается меньше недели, Лаванда, набравшись смелости, попросила у начальника недельный отгул (на самом деле не представляя, как долго будет отсутствовать), обосновав свою просьбу необходимостью поправить здоровье. “Конечно, конечно, — неожиданно взволнованно отозвался мистер Росс, — даже не переживайте! Вам нужна какая-нибудь помощь? Я могу что-нибудь сделать?”. Лаванда была удивлена и до слез тронута, однако подробностями делиться не стала.

Мрак, все гуще расползавшийся по обеим сторонам тропинки, не имел ни формы, ни названия, однако Лаванда явственно ощущала, как он окружает пятно света, расходящееся от ее палочки, и движется за ней.

“Я не боюсь, я не должна бояться, — повторяла Лаванда как мантру слова, которым Симус Финниган научил членов ОД. — Я не боюсь, я не должна бояться. Ибо страх убивает разум. Страх есть малая смерть, влекущая за собой полное уничтожение. Я встречу свой страх и приму его”. Кэрроу, чья и без того неглубокая чаша терпения была исчерпана, тогда взялись за них с особой жестокостью. Симусу, Невиллу и Джинни вообще было опасно попадаться Пожирателям на глаза, остальные тоже устали изображать прилежных учеников, а потому неделями просиживали в Выручай-комнате. К концу второй недели моральный дух сопротивленцев был близок к падению: Лаванда пыталась смириться с вестью о смерти отца и волновалась за маму, Невилл, давно не получавший писем от бабушки, храбрился из последних сил, большинство понятия не имели, живы ли их близкие. И тогда Симус принялся читать вслух книгу, которую умудрился прихватить из своей спальни во время одной из ночных вылазок. История о мальчике, отправленном на враждебную пустынную планету и потерявшем отца, в момент захватила всеобщее внимание и — пусть всего на несколько дней — отвлекла юных повстанцев от мрачных дум. На протяжении нескольких непривычно счастливых дней они по очереди читали вслух, рассевшись кругом, а слова о страхе выучили наизусть, выбрав их своим негласным девизом.

Лаванда шла и повторяла свою мантру. Страх не ушел совсем. Теперь он ощущался слово инородное существо, свернувшееся в тугой комок где-то в области желудка и сдерживаемое одной только силой воли. Но если сейчас она повернет назад, не дойдет до того, что ждет ее там, в конце, вернется домой ни с чем, то чувство страха и непростительного упущения навсегда останется с ней. Поэтому идти надо уверенно, твердо ступая по мерзлой земле, так, чтобы звуки ее шагов были хорошо слышны. Если она поддастся искушению и попытается двигаться бесшумно или, не дай Мерлин, потеряет голову и пустится бегом, она пропала.

Лаванда двинулась вперед быстрее и увереннее, не забывая повторять про себя: “Я не боюсь, я не боюсь, я не боюсь”. Но тут что-то вторглось в устоявшийся ритм из ее шагов и внутреннего голоса. Она ясно ощутила присутствие кого-то еще. В полумраке все чувства обостряются.

— Люмос Солем! — произнесла Лаванда и огляделась, следуя взглядом за лучом света. Никого.

Борясь с почти удушающим страхом, она заставила себя обернуться, но и за спиной никого не оказалось. Испытав секундное облегчение, Лаванда вновь содрогнулась — ощущения того, что за ней кто-то наблюдает, только усилилось. Страх разрастался внутри, покуда мрак вокруг сгущался.

— Гоменум ревелио, — произнесла Лаванда голосом, растерявшим всякую уверенность. Она, конечно, не ожидала, что заклинание сработает в лесу, но попробовать стоило хотя бы для самоуспокоения. Ничего.

Лаванда сделала еще пару шагов вперед и скорее инстинктивно, чем умышленно, подняла палочку, а за ней и взгляд, и, вскрикнув, увидела, кто все это время за ней шпионил. На голых ветках в нескольких метрах над головой Лаванды сидели две птицы, которых, похоже, совсем не смутило то, что их присутствие обнаружили. Птицы были ужасны. Огромные, сине-серые в свете люмоса, с длинными загнутыми клювами и цепкими когтистыми лапами, обвивающими ветки дерева. Кожа, проглядывавшая сквозь редкие, плешивые перья, казалась чешуйчатой. Лаванда стояла и смотрела вверх, не в силах двинуться с места. Ей казалась, что как только она сделает хоть один шаг, они тут же накинутся на нее и растерзают. Их холодные, но внимательные, слишком осмысленные для птиц глаза будто подтверждали ее опасения.

Не подумав, Лаванда побежала вперед, и это оказалось ее роковой ошибкой — она сразу почувствовала себя беззащитной перед тем неизвестным, что разрасталось у нее за спиной.

Лаванда бежала что есть мочи, будучи не в силах остановиться, стук крови в ушах подгонял и успокаивал ее. Она остановилась только тогда, когда поняла, что бежать становится все сложнее, ноги все чаше то скользят, то запутываются в подлеске. Осмотревшись вокруг, она поняла, что потеряла тропинку. Тяжело дыша, Лаванда старалась бороться с подступающей паникой, но не находила ни одной успокоительной мысли, за которую могла бы зацепиться как за спасительную соломинку. А когда она наконец отдышалась, достала из рюкзака флягу с водой и сделала несколько глотков, то вдруг поняла, что мрак вокруг зазвучал. Шепотками, слабо слышными, но точно существующими где-то там, во мраке леса, за пятном света, создаваемом волшебной палочкой. В следующие несколько минут до ушей Лаванды добралось пение — далекое, шелестящее. Страх когтистой лапой сжал ее сердце. И тогда она разрешила себе сдаться и попыталась аппарировать. Лаванда как можно отчетливее представила себе кабак, в котором была утром, сосредоточилась и крутанулась на месте. Ничего не произошло. Лаванда попробовала еще раз и еще. Повторила все то же самое, думая о начале тропы и уродливом дереве, повстречавшемся ей на середине пути — вдруг городок, в котором она остановилась, был слишком далеко. Но усилия ее не принесли плодов. Аппарировать из леса было невозможно.

Лаванда тяжело дышала, глядя на свои трясущиеся руки, и силилась принять тяжесть своего положения. Усталость, холод и страх воспользовались этим моментом растерянности и поглотили Лаванду. Поддавшись панике, она упала на колени и отчаянно зарыдала.

Она не знала, сколько времени прошло, может, пять минут, а может, все тридцать, когда над головой ее раздался спокойный, но строгий голос — на мгновение Лаванда даже подумала, что слышит профессора Макгонагалл:

— Не бойся.

Лаванде бы стоило испугаться еще сильнее, услышав незнакомый голос в темном лесу, но сознание ее неожиданно послушно последовало совету лже-Макгонагалл, и ей вдруг стало намного спокойнее.

Лаванда отняла руки от лица и посмотрела вверх заплаканными глазами. Ее первой мыслью было то, что она, наверное, умерла и теперь видит ангела, словно высеченного изо льда — холодного и светящегося изнутри. “Ангел” протянул ей руку с длинными тонкими пальцами, увенчанными устрашающими белесыми когтями. Решив, что выбора у нее нет, Лаванда взялась за протянутую руку, стараясь свободной рукой незаметно отыскать в складках мантии палочку и коря себя за беспечность.

— Не бойся, — повторило странное создание, помогая Лаванде встать на ноги. — Мы не намерены причинить тебе вред.

— Мы? — спросила Лаванда, завороженно глядя на незнакомку и будучи не в силах отвести взгляд от ее лица. Пожалуй, самого красивого лица из всех, что Лаванде доводилось видеть.

— Я и мои сестры, — ответила незнакомка, и легкая улыбка коснулась ее губ, глаза ее, однако, смотрели по-прежнему отчужденно.

Лаванда наконец нашла в себе силы отвести взгляд от холодного ангельского лика и увидела, как из сгустившегося лесного мрака проступают силуэты, едва заметно серебрящиеся в слабом лунном свете. Она ошарашенно вертела головой и, казалось, забыла как дышать — десятки прекраснейших созданий невесомо подступали со всех сторон. Весь их облик был настолько совершенен и невозможен, что на глаза выступали слезы. Смесь восхищения и ужаса поглотила Лаванду и, если бы она не была так измучена и опустошена переживаниями и долгой дорогой, то поняла бы, что ужас в ее душе перевешивает все светлые чувства.

— Ты ведь нас искала? — спросила та из созданий, что говорила с Лавандой прежде. “Похоже, она у них за старшую, кто-то вроде предводительницы”, — подумала Лаванда, и где-то на периферии ее сознания промелькнула мысль, что юный облик предводительницы совсем не вяжется с ее голосом: уверенным, строгим и спокойно-безразличным в той мере, какой он бывает у пожилых, умудренных жизнью людей.

— Н-наверное, — неуверенно ответила Лаванда и, проследив за взглядом своей собеседницы, опустила руку в карман мантии, извлекла злосчастную руну и протянула ее предводительнице.

Буквально на мгновение в глазах предводительницы промелькнул то ли интерес, то и узнавание, она ухватила руну когтистой рукой и, быстро осмотрев, отдала одной из девушек, стоявших у нее за спиной.

— Значит, ты пришла за помощью, — констатировала она. Лаванда быстро и нервно закивала. — И как же зовут тебя, девочка? Ты ведь девочка, не так ли?

— Лаванда. Лаванда Браун, и я... — Лаванда покраснела и замолчала, не будучи уверенной, правильно ли поняла, что холодно глядящая на нее предводительница имела в виду.

— Ты ведь невинна? — спросила предводительница, беря Лаванду за подбородок и рассматривая ее, аки профессор Граббли-Дёрг своих питомцев.

— Д-да, — ответила Лаванда, еще сильнее заливаясь краской и сконфуженно отводя взгляд. Ее полные смущения глаза встретились с взглядом, наверное, единственной из девушек, на которую Лаванде не приходилось смотреть снизу вверх (остальные были на голову и более выше Лаванды). Девушка ободряюще улыбнулась, отчего Лаванде стало чуть спокойнее на душе.

— Что за зверь посмел отобрать твою красоту, Лаванда? — спросила предводительница, выпуская лицо Лаванды из когтистых рук.

— Оборотень. Оборотень Фенрир Грейбек, — ответила Лаванда.

— Оборотень, — повторила предводительница и добавила уже громче, — Ихмиссуси⁽²⁾.

Стоявшие вокруг них красавицы зло и с отвращением зашипели, на лицах некоторых промелькнул жуткий, хищный оскал, никак не вязавшийся с утонченными чертами.

— Вы сможете мне помочь? — осмелев, спросила Лаванда. — Мне обещали, что здесь мне смогут помочь со шрамами... и снами.

С минуту предводительница красавиц внимательно смотрела на Лаванду, с замиранием сердца ожидавшую вердикт, который должен был решить ее дальнейшую судьбу.

— Мы поможем тебе. Мы знаем, как избавиться от увечий, от страшных снов и скорбных воспоминаний.

Лаванда шумно выдохнула. Не дав ей заговорить, предводительница продолжила:

— Но сейчас ты очень устала. Тебе нужно передохнуть.

Лаванда, пожалуй, действительно устала, вернее, очень устала, но была слишком возбуждена, чтобы осознавать это.

— Кьярмис, — позвала предводительница, и из толпы выступила та самая девушка, которая улыбалась Лаванде. — Проводите Лаванду.

Кьярмис улыбнулась и взяла Лаванду за руку, увлекая за собой.

— Они позаботятся о тебе и все тебе покажут, — сказала старшая, обращаясь к Лаванде.

Лаванда послушно побрела за своей новой знакомой и еще несколькими девушками. Обернувшись, она увидела, что предводительница подозвала к себе трех красавиц, глаза одной из которых были полностью белыми, слепо устремленными в пространство.

— Живатта⁽³⁾, — произнесла предводительница.

Троица кивнула и удалилась в лесной мрак.

1) Mitä haluat? (фин.) — Чего надо?

Вернуться к тексту

2) Ihmissusi (фин.) — оборотень.

Вернуться к тексту

3) žiivatta (карел.) — животное.

Вернуться к тексту

Он бежал на пределе скорости, но уверенность в том, что до предела еще далеко, гнала его вперед. Морозный воздух приятно дразнил легкие. На фоне почти стерильной холодной свежести кричал запах свежей крови. То была не кровь животного, запах был ближе к человеческому, однако его острый нюх улавливал, что ранен не человек. Запах этот он знал: сладкие птички. Холодные, злые, сладкие птички. От мыслей об их иссиня-серебристой прохладной коже, рвущейся под натиском его зубов; об их аромате, так навязчиво и призывно парившем в морозном воздухе, пульсирующей крови, нежной, никем не порченой плоти, обильно текли слюни и тянуло в паху. Он доберется до них, не упустит след, успеет.

Обратившись, он был бы намного быстрее. Он с досадой взглянул на ночное небо и неполную луну, затянутую облаками. Пока неполную. До полнолуния оставались сутки, не больше — он это чувствовал. Однако даже в человеческом обличии скорость и выносливость его были намного выше, чем у любого мага или магла. И все благодаря непрерывной охоте. Он знал, был уверен, что должен охотиться и есть свежую, еще источавшую жизнь человеческую плоть не только в полнолуние. Он был почти уверен в том, что постоянно ощущал эту потребность. И оказался прав. Уже через два месяца “строгой диеты” нюх его обострился, менее чем через полгода он стал в два, а то и в три раза быстрее, чем прежде. Теперь он ощущал невероятную силу и неуязвимость на протяжении всего месяца. Так же, как и непроходящую ярость, ставшую его постоянной спутницей. Хищник в его теле побеждал человека.

И сейчас, идя по следу, он был как никогда рад своим экстраординарным способностям. Аятары были редким, а оттого еще более желанным лакомством. Поймать одну из них, даже будучи в волчьем теле, не удавалось почти никогда. Сладкие паршивки редко покидали свои стаи, а в больших группах представляли опасность даже для него. А потому то, что несколько из них (следы и запах указывали на трех) отбились от стаи и как минимум одна была ранена, было невероятной удачей, которую он ни за что не упустит.

Он остановился, выпрямился во весь рост и задрал голову. Принюхивался несколько секунд, а затем уверенно сменил направление и припустился во всю прыть. Опьяненный запахом свежей крови, он не заметил, что безмолвная тишина ночного леса постепенно заполнялась высокими, поначалу едва слышными звуками странной многоголосой песни. Песня была мелодичной, успокаивающей и непреодолимо манящей. Она обволакивала сознание, погружая его в приятное, слишком поздно замеченное забытье.

Лаванда лежала на холодной земле, не в силах оторваться от мира, который был страшнее и удивительнее любой сказки. Она смотрела, как в предзакатном небе, на котором совсем недавно взошло солнце, кружили уродливые птицы, похожие на больших стервятников. Кьярмис, лежавшая рядом с Лавандой еще мгновение назад, стремительно взмыла ввысь и присоединилась к своим сестрам. Лаванда представляла себе, как сейчас там, наверху, Кьярмис рассказывает о ней другим птицам. Ей это было приятно. Лаванда прикрыла глаза, сознание ее уползало в спасительное забытье.

В те редкие моменты, когда Лаванда приходила в себя и обретала способность мыслить, все ее мысли были очень простыми. Холод сковыривал их по кусочкам, оставляя только самое необходимое: я жива, я здесь не одна, я не должна бояться.

Воспоминания последних дней слились в калейдоскоп прерывистых туманных фрагментов. Лаванда помнила, как нашедшие ее в лесу девушки куда-то ее вели, затем поили согревающим отваром, и как они пели. Песнь их, многоголосая и убаюкивающая, лилась монотонно и непрерывно, пока Лаванда не провалилась в сон, из которого, казалось, так и не выбралась. Все последующие воспоминания Лаванды были размыты и мало ей понятны. Вот какая-то девушка расчесывает ее волосы, а Кьярмис сидит напротив Лаванды и поет ей; вот ее опять поят чем-то горячим и терпким, а затем она кружится в бесконечном танце с другими девушками и будто бы даже поет с ними на неизвестном ей языке. А в следующий раз, когда Лаванда осознает себя, она идет куда-то вместе с остальными, в руках у нее тяжелый мешок. Лаванда раскрывает мешок — он полон костей, больших, видимо, какого-то крупного животного.

— Куда мы идем? — спрашивает Лаванда.

— На мельницу, — отвечает ей Кьярмис. — Пора делать муку.

Хруст костей, перемалываемых каменными жерновами, теперь тоже становится частью непрерывно звучащей песни.

Одно объединяет все воспоминания Лаванды — образ Кьярис, будто та всегда была радом. Ее большие лучистые глаза были так же холодны, как у остальных, но отличались живостью и заинтересованностью во взгляде.

— Вставай, Лаванда, — сказала Кьярмис, беря Лаванду за плечи и приподнимая. — Пора. Ловиатар с сестрами вернулись.

Лаванда послушно поднялась. Кьярмис и еще одна девушка, кажется, Куутар, облачили ее в длинное белоснежное платье. Лаванда опустила взгляд, рассматривая себя, когда Куутар провела по платью рукой и белую ткань прошили золотые нити. Напоив Лаванду чем-то горьким и обжигающе-горячим, Кьярмис и Куутар привели ее на поляну, где уже ждали их сестры.

Лаванда стояла посреди окаменевшего от мороза бесснежного леса и силилась разглядеть причудливые очертания предметов. Зрение не желало обретать четкость, все плавало и переливалось перед глазами. Вдруг сознание Лаванды начал заполнять гул, словно доносившийся издалека. Лаванда закрыла глаза. Гул разрастался, обретал мощь и, казалось, стремился заполнить собой все пространство.

Лаванда резко распахнула глаза и поняла, что источник этого гула — утробные завывания раскачивающихся из стороны в сторону девушек. Перед вновь обретшим ясность взором Лаванды разворачивалась чарующая и пугающая картина. Облаченные в черные, до земли достающие мантии, в коронах из скалящихся волчих голов, они раскачивались в такт своим завываниям. Некогда красивые лица было не узнать — вместо них из-под волчьих голов выглядывали остроклювые серо-синие морды, покрытые причудливыми чешуйчатыми узорами. В центре поляны виднелся громадный силуэт. Чужак. Вмурованный по колено в землю и раскачиваемый в такт гулкой песни-вою какой-то невидимой силой, он не выказывал никаких признаков сознания.

Замерев и не рискуя даже моргать, Лаванда пыталась вместить в себя увиденное. Гул неожиданно оборвался. Все присутствующие на поляне замерли, даже силуэт чужака перестал раскачиваться, словно затих колыхавший его тело ветер. Все, казалось, готово, но ничего не происходило. Все присутствующие, включая полупогребенного чужака, внимательно смотрели в небо, словно облака — вестники готовности — подадут им сигнал.

Лаванде казалось, что она вот-вот потеряет сознание, когда на плечо ей легла холодная тяжелая рука.

— Готова? — спросила предводительница, которую Лаванда не видела с момента их первой встречи. Сколько времени прошло с тех пор? Часы, дни или целые года?

На голове предводительницы красовалась огромная волчья голова белого цвета.

— К чему? — спросила Лаванда, избегая смотреть на головной убор своей собеседницы.

Предводительница улыбнулась, отчего лицо ее, отбросившее неземную красоту, отпечатавшуюся в памяти Лаванды, словно ненужную более маску, исказилось в хищной гримасе. А существовала ли вообще та красота за пределами одурманенного сознания Лаванды?

— Распрощаться с болью и страхами, обрести вечную красоту. Разве не за этим ты пришла?

— Да, — согласилась Лаванда.

— Тогда спешу обрадовать тебя, осталось совсем недолго.

С этими словами она вложила в руку Лаванды обжигающе холодный тяжелый предмет и, крепко держа Лаванду за плечо, повела ее в центр поляны. Другие девушки-птицы, расступаясь, пропускали их. Предводительница остановила Лаванду в нескольких метрах от закопанного в землю чужака.

Лаванда рассеянно вертела в руках тяжелый предмет, оказавшийся отлитым из металла заостренным клыком размером с две ее ладони.

— Осторожно! — сказала предводительница. — Он очень острый, а кровь из раны, нанесенной им, невозможно остановить.

Лаванда нервно сглотнула. Тревожное предчувствие, охватившее ее, как только она оказалась на поляне, затрезвонило во всю мощь, рискуя перерасти в неконтролируемую панику.

— Послушай, Лаванда, — сказала предводительница уже спокойнее и увереннее, чем снова напомнила Лаванде профессора Макгонагалл. Она присела перед Лавандой, словно та была ребенком. — Мы очень хотим тебе помочь, но и ты должна постараться. Магия может вернуть тебе красоту и покой, но магия требует платы.

— Но чем я могу заплатить?

— Не ты, милое дитя. Зверь заплатит. Зверь отобрал твою жизнь, и теперь ты отберешь жизнь зверя. — Она крепко сжала руку Лаванды, в которой лежал металлический клык. — Зверь отравил твою кровь, и кровью зверя ты омоешь незаживающие раны. Изопьешь первую кровь, бьющую из раны еще живого зверя, а вместе с ней его жизнь и силу, остальное земля, оберегающая нас, заберет. — Глаза говорившей восторженно заблестели. — Не бойся, инстинкт и наша песнь, доносимая ветром, подскажут тебе, что делать.

Предводительница встала, отошла на полшага в сторону и выжидательно уставилась на Лаванду. Лаванда нерешительно топталась на месте.

— Чего ты боишься? — мягко прошелестела ей на ухо Кьярмис, показавшаяся из-за спины предводительницы. Ее лицо, к большой радости Лаванды, не потеряло человеческого облика.

Лаванда молчала. Мысли в ее голове беспорядочно метались. Она чувствовала, что вот-вот заплачет.

— Чего ты боишься, Лаванда?

— Я... я... — Лаванда опустила голову и сморгнула выступившие слезы. Да что же это такое?! Она ведь никогда она не была беспомощной плаксой! — Не знаю, — нервно дернув плечом и смахнув очередные предательски не унимавшиеся капли с глаз, ответила Лаванда. Кьярмис не отводила от нее участливого взгляда, развязывавшего язык лучше любых слов.

— Боюсь, что никто не полюбит меня такой... — глотая слезы, произнесла Лаванда дрожащим голосом. — Такой... со всем этим, — сказала она, обведя рукой изуродованную половину лица. — Боюсь, что буду до конца жизни со шрамами! Что шрамы будут вечно болеть! Что мне будет снова и снова сниться, как он нападает на меня, а я ничего не могу сделать! А наутро снова буду просыпаться вся в крови! — выкрикнула Лаванда и разрыдалась, спрятав лицо в ладони.

Дав ей несколько минут на то, чтобы выплакаться, Кьярмис подошла на полшага ближе, взяла руки Лаванды в свои и нежно улыбнулась.

— Лаванда, посмотри на меня.

Лаванда отворачивала заплаканное лицо.

— Ну же, посмотри на меня, — повторила Кьярмис.

Сморгнув последние слезы Лаванда посмотрела в лицо Кьярмис, в очередной раз поразившись ее красоте, красными мокрыми глазами.

— Тебе не стоит бояться. Ведь мы уже любим тебя. И если ты того пожелаешь, мы всегда будем вместе. Ты ведь хочешь остаться с нами, со мной? Вместе?

— Вместе, — отозвалась Лаванда.

— Сижаари⁽¹⁾, — сказала Кьярмис и коснулась губ Лаванды коротким поцелуем. — Сестры.

— Сестры, — повторила Лаванда.

Кьярмис улыбнулась ей, Лаванда чувствовала, как обретает спокойствие и уверенность. Но тут поляну сотряс полный злобы и отчаяния вопль, за которым последовал поток незнакомых Лаванде слов. Пришедший в себя чужак был явно недоволен своим положением и, бранясь и дергаясь, безуспешно пытался выбраться.

— Тупа киини⁽²⁾! — рявкнула старшая утробным голосом.

Но оборотень продолжал кричать и скалиться. Тогда около десятка девушек окружили его и, взявшись за руки, вновь запели. Песня их продолжала литься, пока по горло не ушел оборотень в земную зыбь и не набились ему в рот песок и мох так, что не мог он более говорить.

— Надеялся полакомиться моими дочерями, скверное ты отродье?! — насмешливым высоким тоном обратилась предводительница к погребенному узнику. — С каких это пор полярные волки позволяют себе шататься по нашим землям? Ты далеко забрел, но земля добра и великодушна. Она примет твою кровь заместо извинений.

Сейчас, когда игра между царившей здесь смертью и привнесенной Лавандой и оборотнем жизнью захватила всех участников, Лаванде вдруг открылось то, с чем она пришла сюда. Больше она не мерзла. Ей было нехорошо, она была не в силах пошевелиться, но холод больше не беспокоил ее.

Зверь умолк. Девушки-птицы стали покидать поляну.

— Мы будем неподалеку, — прошелестел голос предводительницы из-за спины Лаванды. — Но в миг платы крови ты должна быть со зверем один на один. Как тогда, но только на этот раз прольется кровь зверя.

Тяжело дыша и борясь с оцепенением, Лаванда огляделась, чтобы убедиться, что на поляне не осталось никого, кроме нее и оборотня. Тот не сводил с нее полного злобы и насмешки взгляда. Дрожа как осиновый лист и крепче сжимая в руке клык, словно это могло придать ей уверенности, Лаванда начала крохотными шагами приближаться к нему.

Сейчас, когда она подошла ближе, не осталось никаких сомнений, что перед ней оборотень. В его лице, больше походившем на морду, в хищных глазах было пугающе мало человеческого. Перед ней был зверь, который, в этом можно было не сомневаться, убил десятки, если не сотни, таких, как она. Решив, что подошла достаточно близко, она остановилась. Колени ее коснулись холодной земли рядом с головой оборотня. Насмешка и презрение в его глазах постепенно уступали место страху, и Лаванде понравилась эта перемена. Сейчас, впервые за несколько лет, она не гнала от себя воспоминания о той кошмарной майской ночи. Наоборот — она словно подпитывалась ими. Образ Грейбека, скалящегося окровавленной пастью, навечно отпечатавшийся в памяти Лаванды, сейчас придавал ей уверенности.

Глубоко вдохнув, она занесла клык над головой.

— Я бы не стал, — раздался негромкий голос откуда-то со стороны.

Лаванда дернулась, отпрянула от закопанного по шею оборотня, повернула голову и увидела потревоживший ее источник звука.

Всего в паре метров от нее, примирительно выставив ладони вперед, стоял худощавый юноша и виновато улыбался.

— Прошу прощения за то, что потревожил, но, право же, не стоит вам этого делать.

1) Sizäri (карел.) — сестры

Вернуться к тексту

2) Turpa kiinni (фин.) — замолчи/заткнись.

Вернуться к тексту

— Ты кто такой?! — взвизгнула Лаванда.

— Тш-ш-ш, не кричи, пожалуйста, — полушепотом взмолился юноша, озираясь на темнеющий вокруг мрак леса. Держа руки перед собой то ли в предостерегающей, то ли в успокаивающем жесте, он медленно и осторожно двинулся к Лаванде, словно она была особо пугливым единорогом.

— Не подходи! — вновь взвизгнула Лаванда, но уже полушепотом. Она вдруг с ужасом осознала, что палочки при ней нет, поэтому выставила перед собой свое единственное оружие — металлический клык.

— Хорошо, хорошо, как скажешь.

Лаванда смотрела на него во все глаза. У юноши было худое, узкое лицо с высокими скулами и большой широкий рот, делавший его похожим на лягушонка. И если бы не взгляд его тоскливых глаз, таивший в себе что-то для Лаванды не совсем понятное, его смело можно было бы назвать нелепым.

— Я спросила, кто ты такой?

— Ах, да, — опомнился “лягушонок”, — прошу простить мою невежливость. Хюмир Скамандер, мисс.

Лаванда озадаченно смотрела на него и не могла решить, серьезен он в своей официозности или же потешается над ней.

— Скамандер? — спросила она. Фамилия показалась ей знакомой.

Лягушонок кивнул, и тут Лаванда вспомнила:

— Тот самый Скамандер? Автор книг?

— Нет, мисс, его внук.

— А-а-а, понятно. И что ты здесь делаешь, внук Скамандер? Хочешь мне помешать?

— Да, мисс, — ответил Скамандер смущенным, извиняющимся тоном.

Лаванда опешила от такой прямолинейности:

— Но зачем?!

Заживо погребенный оборотень, о котором, похоже, все позабыли, смотрел то на одного, то на другого, и облегчение на его лице сменялось на любопытство.

— Затем, что вы явно не знаете всех условий сделки, на которую подписываетесь, а пути назад у вас не будет.

Лаванда смотрела на него с недоверием.

— Как ты нашел меня? И как ты вообще узнал обо мне?

— Отсо сообщил мне в тот же день, когда ты отправилась в лес.

— Отсо?

— Да, Отсо, хозяин кабака.

"Ну, конечно! — подумала Лаванда. — Он с самого начала хотел мне помешать".

— Послушайте, мисс, как я могу к вам обращаться?

— Лаванда.

— Лаванда, да э-э-эм, очень красивое имя, — он, казалось, смущался все больше. — Прошу вас, Лаванда, давайте только уйдем отсюда и я все вам обязательно объясню, — он снова нервно заозирался по сторонам.

— Нет, я никуда отсюда не уйду. Я должна завершить начатое, иначе... иначе я навсегда останусь такой!

— Да тише ты! — цыкнул на нее Скамандер. — Ты хоть знаешь, что тебя ждет? Выпьешь его крови и после ритуала станешь одной из них! Тебе придется остаться здесь навсегда, понимаешь, Лаванда? Они не отпустят тебя. Ты уже никогда не будешь прежней, а трансформация будет долгой и болезненной.

— Но мои шрамы...

— Да, шрамы тебя не будут волновать, как и многие другие явления из мира живых!

— Но я... они... Они же хорошие! — возразила Лаванда, не желая принимать суровую реальность. — Они обещали мне помочь.

— Они никому не помогают просто так. Все, что они дел...

— Тогда зачем им это? Какая им выгода от помощи мне?

— Чтобы поддерживать свою популяцию. Так они пополняют свои ряды. Чаще они забирают девушек, когда те при смерти и не имеют другого выхода, кроме как стать одной из них. Но поверь мне, Лаванда, это не та жизнь, которая тебе нужна. Аятары жестоки и кровожадны, а их...

— Что ты здесь делаешь?! — раздался грозный голос предводительницы аятар, незаметно материализовавшаяся из мрака в сопровождении Кьярмис и незрячей девушки-птицы. — Тебе запрещено появляться в лесу до полнолуния!

— Лоухи, — сказал Хюмир, согнувшись в полупоклоне, — мое почтение.

— Убирайся отсюда, — был ответ на его приветствие.

— С превеликим удовольствием. Пойдем, Лаванда.

— Нет, — гаркнула Лоухи. — Девочка остается. Она сама того хочет. Так ведь, Лаванда?

— Я... да, нет. Я не знаю! — Лаванда чувствовала себя сконфуженно, словно нашкодившая ученица, пойманная строгой учительницей с поличным. — Это правда? Все, что он говорит, это правда?

— Нет! И запомни, Лаванда, все, что говорят тебе мужчины, ложь и пустой вымысел!

— Будет тебе, Лоухи, — сказал Хюмир беспечно, однако голос его подрагивал от волнения ли или от страха. — Сколько ей лет, не меньше двадцати? Она слишком взрослая — уже не сможет забыть былую жизнь и все равно потом сбежит.

— А это, — осклабилась Лоухи, — не твоего ума забота!

— Ну и зачем тебе это? — гнул свою линию Хюмир. — Очередная беглянка, торгующая вашими секретами, чтобы выжить. Пойдем со мной, Лаванда. Обещаю, я помогу тебе. Есть другой способ.

— Пош-ш-шел прочь! — зло прошипела Лоухи. Лицо ее вытянулось еще сильнее и превратилось в птичью морду с хищно загнутым клювом, тонкие пальцы трансформировались в костлявые когтистые лапы, за спиной расправились серые чешуйчатые крылья.

Лаванда потеряла дар речи, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Депульсо! — крикнул Хюмир, быстрым ловким движением выбросив палочку из рукава. — Быстро, ко мне! — крикнул он Лаванде, которая и без того резво бежала к нему.

Отброшенные заклинанием аятары злобно закричали, подзывая своих сестер. Спутницы Лоухи по ее команде обратились в птиц. Хюмир, не теряя времени, резким движением палочки скрыл дезиллюминационными чарами подбежавшую к нему Лаванду, а потом и себя. Крепко ухватив Лаванду за руку, он рванул в лес.

Бежать за ним Лаванде было сложно: он резко и неожиданно петлял из стороны в сторону, к тому же она постоянно оглядывалась на преследовавших их птиц, по которым Хюмир периодически стрелял разными заклинаниями, не все из них были знакомы Лаванде.

— Не оборачивайся на них! Смотри под ноги, — тяжело дыша, крикнул ей Хюмир.

— Мы не сможем убежать, — сказала Лаванда с отчаянием. — Мы не добежим до деревни! А отсюда ай! — она запнулась об очередной корень, — не аппарировать!

— Надо только добежать до границы их земель. Остолбеней! Мы уже близко, — приободрил Хюмир, в последний момент, избежав столкновения с деревом. — Осторожнее!

Они все продолжали и продолжали бежать, Лаванда задыхалась. Птицы, казалось, оставили преследование. Лаванда хотела попросить Скамандера остановиться, чтобы перевести дыхание, когда по лесу разлился жуткий душераздирающий вопль.

— Похоже, они решили расквитаться с твоим несостоявшимся ужином, — констатировал Скамандер.

— Мерлин, помоги! Что они с ним сде...

— Держись крепче, — скомандовал Хюмир, на бегу прижимая Лаванду к себе.

В следующий миг из Лаванды словно выбили дыхание, в глазах у нее потемнело, а голову и грудь будто сдавили железные тиски, в ушах болезненно загудело, а мгновение спустя она больно шлепнулась на твердый пол.

— Это что еще такое!? — раздался глухой недовольный голос и шаркающие шаги, и Лаванду огроменные ручищи подняли Лаванду на ноги. — Это кто ж аппарирует-то прямо в дом? Где твои манеры, Скамандер.

— Приношу извинения! — сказал Хюмир, поднимаясь на ноги и отряхивая одежду. — Не до правил приличия было.

— Тоже мне, джентльмен! — пробасил здоровяк, в котором Лаванда, сфокусировав, наконец, взгляд, признала бородача, а в окружающей обстановке — знакомый уже кабак. — Не до правил приличия ему было. И чего теперь прикажешь с ней делать? — продолжал ворчать Отсо. — Все порталы уже закрылись, а полнолуние уже утром. Говорил я тебе, — обратил он свое недовольство на Лаванду, — что вернуться нужно до среды! А ты разве слушала? Придется аппарировать теперь через пол-Европы.

— Я не могу, — ответила Лаванда. — Моя палочка осталась у них, в лесу.

— Пусть эльф ее перенесет, — предложил Скамандер.

— Не знал, что у тебя есть эльф на побегушках, — сказал Отсо.

— Зато у тебя есть эльф, — ответил Хюмир.

— Вот еще! — заупрямился Отсо. — Он старый и полуглухой. А ежели он не вернется, что я делать буду? Сам стряпать?

— Вернется, куда он денется. Не оставаться же ей здесь. И к слову о стряпне и правилах приличия — ты ведешь себя отнюдь не как гостеприимный хозяин, Отсо, — чуть смущенно укорил приятеля Хюмир.

Отсо возмущенно фыркнул, однако отправился на кухню, на ходу выкрикивая распоряжения, звучавшие для Лаванды непонятной тарабарщиной. Через пять минут на одном из столов зажегся свет и стали появляться разнообразные яства.

— Я, наверное, не смогу сейчас есть, — извиняющимся тоном проговорила Лаванда, усаживаясь за стол. Язык ее начал заплетаться, на нее вдруг навалилась непреодолимая усталость.

— Тебе лучше поесть перед дорогой, — возразил Хюмир. — Не известно, чем они тебя там кормили и поили. Выглядишь... замученно.

— Ну спасибо! — обиженно отозвалась Лаванда.

Хюмир виновато улыбнулся ей.

— А я не могу переночевать здесь и отправится в путь утром? Я так уста...

— Нет, — не терпящим возражений тоном отрезал Хюмир. Тебе нужно покинуть это место как можно скорее.

— Но почему? Они, яйватары...

— Аятары, — поправил Хюмир.

— Да, аятары — будут искать меня?

— Нет, точнее вряд ли. По крайней мере, я никогда с подобным не сталкивался, — сказал Хюмир, пододвигая к Лаванде дымящуюся тарелку с супом.

— Тогда почему я не могу остаться? К тому же, — опомнилась Лаванда, — ты обещал помочь мне... ну, со шрамами.

— И я обязательно сдержу свое слово. В самое ближайшее время, — поспешил заверить ее Хюмир.

— Значит, ты отправишься в Лондон со мной? — оживившись, спросила Лаванда.

— Нет, не сегодня. Я буду через несколько дней.

— Но, — Лаванда моментально сникла, — почему?

— Потому что я должен переждать где-нибудь полнолуние, — потупив взор, ответил Хюмир. — И лучше это сделать здесь.

Лаванда охнула.

— Так ты... тоже оборотень? — полушепотом спросила Лаванда.

Хюмир кивнул.

— Как и все в этой деревне. Потому-то Отсо и торопится спровадить тебя.

— А кто, — Лаванда секунду поколебалась, но все же решила задать свой вопрос, — кто напал на тебя?

Хюмир молчал, и Лаванда уже было подумала, что спрашивать подобное, было бестактностью с ее стороны, но тут он ответил, настороженно следя за реакцией Лаванды:

— На меня не нападали. Я сам захотел стать оборотнем. Добровольно.

Лаванда уронила ложку и ошарашенно уставилась на него.

— Я был подростком, — продолжил Хюмир, — и бунтовал, — невесело усмехнулся он. — Не ладил с отцом, хотел ему досадить. Хотел почувствовать себя свободным и... сильным, — он быстро взглянул на Лаванду, будто ища понимания.

Она сочувственно улыбнулась.

— Потом я, конечно, пожалел, очень скоро пожалел, но было уже поздно. Вот так вот...

Он замолчал и следующие несколько минут они провели в тишине.

— А что ты делаешь здесь? — спросила Лаванда, решив сменить безрадостную тему. — Ты зоолог?

Хюмир моментально оживился и с благодарностью посмотрел на Лаванду.

— Не совсем. Зоолог не совсем точное определение. Я изучал магические популяции — оборотней, аятар.

— О-о-о, — невольно произнесла Лаванда, ощутив явный, хотя и необоснованный укол ревности. — Значит, ты близко знаком с ними? С аятарами?

— Ну как сказать? — усмехнулся Хюмир. — Недостаточно, чтобы изучить их настолько, насколько хотелось бы, но достаточно, чтобы захотеть держаться подальше.

— Они ведь очень загадочные, — сказала Лаванда, бросив на Хюмира испытующий взгляд, — и красивые...

— Могут быть красивыми, когда захотят. Но ты же видела, во что они превращаются, когда чем-то недовольны? — сказал Хюмир, стараясь не засмеяться. — А недовольны они бывают очень часто. К тому же... не хочу показать снобом, но мне по душе... живые девушки.

Оба прыснули от смеха.

— Нет, ну ты посмотри на них, а! — заголосил Отсо. — До полнолуния остались считанные часы, а они расселись, языками чесать.

Медлить действительно больше было нельзя. На лестнице показался эльф с вещами Лаванды. Только тогда она поняла, что и рюкзак ее невозвратно утерян, но не эта потеря волновала Лаванду. Она взглянула на Хюмира и сердце ее пропустило удар.

— Я буду через три-четыре дня, пришлю сову накануне, — сказал Хюмир, записав адрес Лаванды. — Обещаю.

Лаванда смотрела на него так, будто боялась, что он вот-вот растворится в воздухе.

— Все будет хорошо, Лаванда.

— Подожди! — воскликнула Лаванда, когда эльф уже протягивал к ней свои ручки.

Отсо чертыхнулся.

— Я хочу знать, — не терпящим возражений тоном сказала Лаванда, — что можно сделать, чтобы шрамы... чтобы шрамы хотя бы прекратили болеть.

Хюмир сделал глубоко вдохнул.

— Ты ведь знаешь имя оборотня, который тебя покусал?

— Конечно! Кто его не знает?! Это Фенрир Грейбек.

— О, тогда тебе в какой-то степени даже повезло, — невесело усмехнулся Хюмир. — Дело в том, что отравляющее действие слюны оборотня, которая и не дает зажить шрамам, действует, пока жив сам оборотень.

— Но Грейбек в Азкабане, — сокрушенно проговорила Лаванда.

— Но у Грейбека сотни, а то и тысячи жертв, мечтающих расквитаться с ним, и это хорошая новость для тебя и потенциального... исполнителя.

Отсо громко прочистив горло, напомнив о себе и о ходе времени.

— Обсудим это через несколько дней, — сказал Хюмир. — Что ж... До встречи, — он вдруг снова смутился.

— Молодец, что вернулась, — сказал Отсо, хлопнув Лаванду по плечу. — В мире живых всяко лучше, чем в их ледяном царстве.

— Спасибо, — сказала Лаванда. — Спасибо вам обоим. За все, — улыбнулась она и, в последний миг, уже держа эльфа за руку, поддавшись порыву, шагнула вперед, намереваясь поцеловать Хюмира на прощание, но тут раздался хлопок, мир перевернулся и завертелся.

Раздался грохот, затем визг, а затем испуганный голос Парвати:

— Ни с места! С нами сотрудник министерства магии!

Перепуганный эльф поспешил ретироваться, а Парвати, Падма и Лаванда, помедлив несколько секунд, с визгом устремились друг другу в объятия.