Никому и никогда (гет)

Море, точнее, Чёрное море. Не сказать, чтобы прямо посередине, но почти, не высоко, так, чтобы ноги могли достать до воды, над этой самой водой просто висел ковёр. Большой ковёр, ворсистый, персидской работы, а яркий какой и узорчатый! В центре ковра, над ворсом, висела палатка. Обычная с виду, но необычная изнутри, вполне себе волшебная и комфортабельная: кухонька со столовой, гостиная с патефоном на низком столике, диваном и небольшим книжным шкафом, ну и три спаленки-каморки. По, так сказать, последней магической путешественнической моде. Удобно, привязали заклинанием палатку к ковру — и вперёд, навстречу новому.

Прислуги, конечно, нет, но пассажиры ковра, люди уже опытные, вполне могли сами чего-нибудь сготовить и даже вкусненькое. Вон как раз Артур, сидя на, так сказать, носу ковра-корабля, держа удилище с закинутой в воду снастью, пытался споймать какую нибудь рыбку, хорошо бы "залатую", хе-хе.

Елизар лежал на краю ковра, подложив одну руку под голову, другой держал перед глазами какой-то томик и, свесив ногу за край, болтал ею в воде. Сегодня он грустил.

Андрей полулежал в глубоком кресле с причудливым устройством на голове и "читал" память другого мага. Опыт был новым, и само понятие чтения, наверное, было неуместным и не подходило к данному процессу. Воспоминатель не годился для просмотра чужой памяти как бы со стороны. Андрей, будучи реципиентом, просто переживал воспоминания другого мага. Ощущения были странными, ведь вспоминались не только видимые картины, окружающие донора памяти, но и его мысли, ощущения и эмоции. И это всё вкупе создавало целый комплекс новой памяти реципиента. Из-за возможных проблем с собственной памятью держать подобный артефакт дома в личном пользовании запрещалось, а посему прибор этот был доступен лишь посетителям общественных библиотек, например, библиотеки китежской академии высшей магии, и то по записи и после серьёзных согласований. А воспоминания Злобынина Ратмира Фомича Андрею передал Фрол Игнатич со словами: "Помер Ратмирка. Нет его, вот память только передал через своих, вроде как на суд".

Да, сегодня и впрямь был день грусти, тяжкой, липкой, с примесью безнадёги. Уже пять лет как померла супруга Елизара. Померла плохо, умирала долго, истекая кровью и жизнью, борясь за дитё, отдавая себя, чтобы жил сын. Кричала так, что волосы дыбом вставали у всех, кто был в доме Салазаровых в тот день. Бабка-повитуха, аж из больницы святой Вевиньи, опытная, в общем, бабка, отдавая свёрток с ребёнком в руки деда, Станислава Олеговича, сказала, мол, всю мамку выпил, видать, Богом возвысится. Как убивался Елизар у постели с умершей, укрытой ниже пояса окровавленными простынями жены, и не пересказать. За час выцвел весь. Ратмир хотел подойти и поддержать друга, но рука на плече его удержала: "Его горе, ему и перемочь треба". Говорят, что когда покойника в могиле землёй укроют, родным легче. Только Елизар про это, видать, не знал ничего. И когда гроб холмиком укрыли, вдруг рванулся и убежал в лес. Люди Салазаровых говорили потом, что выл и деревья ломал, будто зверь лютый. А после, когда вконец обессилел, его и подобрали и в дом принесли, беспамятного. После, когда оклемался, Елизар стал ещё жёстче, хотя и так кремень был. Ратмир знал Елизара с училища. Они быстро сдружились, хоть и были, как говорится, разных чертогов служилые. Кто были Злобынины, вчерашние крепостные, а кто Салазаровы, о-го-го. В первую же встречу мальчишки жёстко подрались, стоило учителям оставить класс без присмотра. А потом, как часто бывает, между огольцами возникла дружба. И правда, когда за одно и тоже совместно наказывают... Елизар всегда был резок на слово и дело, и более рассудительный Ратмир стал как бы противовесом и балансиром у друга.

Помнил Ратмир и другого Елизара. Когда они закончили пятый курс, Елизару разрешили погостить на подворье родителей Ратмира. Ребята обосновались на сеновале с остатками прошлогоднего сена. Как-то под утро Ратмир, проснувшись, наблюдал чудную картину. На широкой уже тогда груди друга рожала кошка, а проснувшийся Елизар лежал не шелохнувшись и лишь сдвинул руки так, чтобы получилось что-то вроде корыта, а после родов одним пальцем гладил присосавшихся к мамке котят. Кошка же, развалившись на боку, подставляя детёнышам набрякшее пузо, глядела в глаза Елизара огромными зелёными и влюблёнными глазами.

Сидевший на "носу" ковра-корабля Артур Лермошин, собственно, и познакомил Елизара с его будущей "божичкой". А дело было сразу после окончания академии. Пришли в старый кабак "Хромой знахарь" отметить окончание экзаменов, а там за соседним столом и сидели Артур со своей Нариной и её подружкой, белокурой красавицей, что называется, гренадерского росточка. И всё, пропадай, Елизар, если дурак. В общем, отозвали парня на минутку потрындеть, и ему, мол, друг ситный, подсоби, познакомь. А Лермошин сам невелик ростом и выглядел моложе своего возраста сильно, ну пацан пацаном, а ничего, крепок на нерв. Сказал: "Глаша зовут, Носовская, грустит, росту своего стесняется", а ему в ответ: "Ты, друг, на этого лба глянь: и рост враз какой надо". И вот уже вечером по бережку Светлояра пара до утра гуляла и на закат, а потом и на восход любовалась. А Артур вроде как крёстный у них оказался, да так и сдружились.

Андрей краем сознания, не переставая читать память Ратмира, подумал о том, что и о Лермошиных не плохо было бы разузнать побольше да написать. Ведь грандиозный род в своё время был. А что уехали после революции, так и что с того?

Ратмир смотрел на Салазарова и пытался придумать, как того отвлечь, да так, чтобы Елизар не загрустил ещё больше и не психанул на тему, что ему няньки не нужны. И тут вмешался Артур, вроде как сосредоточенно ловящий рыбу, это на глубине-то полутораста вёрст. Ага, верится, как же. На удочку и без магии?

— Ратмир, вот скажи, чего мы так с Кавказа стреканули? — сказал Артур, полуобернувшись. — Ну, побили мы этих "тёмников" с их упырями, и что? Правда, отец думает, что могут быть проблемы с министерством, намусорили мы там изрядно.

— Не с министерством, — сказал угрюмо Елизар, убирая в нагрудный карман свой томик, то есть маленький фотоальбом, после перевернулся на живот, опершись на локти, — там сложней всё. За этих выродков вступится французское министерство. Франция, она всегда с Турцией вроде как в союзниках, так-то. А наши покричат, ногами потопают, а втихушку наградят.

— Это как и с чего? — Артур аж подпрыгнул от удивления.

— А с того, что упырей привел сам Коркют Курутма Кафасы, он из турецких тёмных, поди, самый сильный и на голову дурной, и прозвище его чего стоит: Собиратель голов. Он головы врагов крепит магией и держит в рабстве. Ну там спросить чего или поунижать, в глаза лишний раз плюнуть. Восток. Если ты силён, значит, должен вести себя так, чтобы тебя все боялись.

— Наверно, не все такие, — вставил Ратмир, — есть же и приличные маги.

— Есть, как не быть, — подтвердил Елизар, — только за этого "головохвата" медальку всё одно дадут. Он во время прошлой войны с турком сильно напакостил нашим — при Баязете. Со своими подручными и воду из колодцев отвёл, крепость без воды сидела. И потраву на хлеб наслал. Так что в крепости больше народу от жажды, голода и болезней померло. Хорошо, лекарь у них из полусилков был, а так бы и не разобрались. А лекарь этот сам магией пользоваться-то не может, а видит всё и чует. В общем, судя по его записям и согласно нашим законам, этот самый Коркют наработал себе или посмертное проклятье, или утопление в болоте, или ещё чего похуже наши придумают.

— А в "мёд"?

— В медовой тюрьме нормальный маг свои грехи по новой переживает много раз, от того ему через время всё это адом кажется. А Коркют в "меду" только ностальгировать по прошедшей бурной молодости будет, и что? Вериги и в болото, в Сибирь. Там болота есть со все Европы размером. Да только мы его вовремя приголубили.

— И чего нам, куда кинуться-то, за медалькой в министерство или куда? — спросил Артур, подняв брови.

— Вот отсидимся где нибудь на фронтах и ещё на медальку наскребём, и героями за всеми наградами и заявимся.

— А где наскребать будем? — спросил Ратмир, радуясь, что удалось отвести от друга кручину.

— А Кощей его знает, — Елизар почесал затылок, — думаю, в Новогеоргиевск либо в Осовец. И там, и там большие крепости, народу много, затеряться легко, а германец никуда не денется и мимо не пройдёт.

Ратмир, а теперь и Андрей, помнил, как началась Русско-японская война. Ей даже поначалу значения не придали, чего там, какая-то Япония, мелочь косопузая. Ну, а после Цусимы сколько споров было, мол, одного приличного "ветровика" на "Аслябю" — и войне конец; в каждом кабаке или салоне шли споры на тему: ну, убивают маглы друг друга, а мы-то чего. Можно или своим помочь, или чужим помешать, только как оно, ведь Статут. Против Статута не попрёшь. А потом выяснилось, что их-то маги вовсю своим маглам помогают, а то и вовсе науськивают. Но потом та война кончилась позорным для России миром, и, малость побурлив дерьмами, мысли магического народа потекли в обычные русла.

И вот опять супостат, да какой. Мощь. И к тому же в России много немцев проживает с давних времён ещё, с ними как. А потом очухались. Наших бьют, ну хоть и маглов, но наших же. И многие маги пошли в войска, кто кем. Вот Сергей Валентинович Сычёв, отца бывший сослуживец, в интенданты пошёл по земгусарству. Начальство его ценило, при нём в хлебных складах в Варшаве мышей извели под корень, а он просто привлёк сов со всей округи. И таких довольно много; конечно, стрелять из ружей маглов проблемно, бывало, их патроны рвались прямо в руках магов, но, так сказать, мирные профессии на войне тоже нужны. Вон Артур как целитель цены не имел, так что план, как добираться до фронта, они придумали быстро.

— И что, прямо сейчас и рванём? — спросил Ратмир.

— А зачем? — подбоченясь, гордо заявил Артур. — Сейчас ужин сварганим, повечеряем, и с утреца хоть сигай, а хоть и на ступах. Карта есть, погода что надо, доберёмся.

После чего вынул откуда-то из-под края ковра приличного размера плетёную соломенную сетку, полную некрупной рыбёшки.

— Бички, господа младшие офицеры, — и такая у него была улыбка!