Гарри Поттер и Человек, который выжил. Часть I (гет)

Слепота куриная — ревность,

Георгина — сама непреклонность,

Тубероза — любовные вздохи,

И улыбка — цветок анемона.

Жёлтый цвет — это ненависть злая,

Красный цвет — это ярости сила,

Белый цвет означает свадьбу,

Синий цвет означает могилу.

Ф. Г. Лорка. «Кровавая свадьба»

13 июля 1998 года

Гарри сидел за столом в кабинете и заканчивал письмо, которое писал обычной шариковой ручкой на листе из почтового набора. Там, куда он писал, вполне достаточно было совы.

В кабинет вошёл Снейп и, открыв ящик стола, достал несколько свитков пергамента. Он продолжал собирать вещи перед отъездом в Хогвартс.

— Кому такое? — спросил он, указав на письмо.

— Тётке. Только я не знаю, имеет ли смысл его писать.

— Конечно, — ответил Снейп, — она, между прочим, о тебе спрашивала.

Гарри вопросительно посмотрел на профессора.

— Ты с ней виделся?

— Да, на днях.

— Представляю себе реакцию дяди Вернона, — усмехнулся Гарри.

— Думаешь, реакция мистера Дурсля имеет для меня хоть какое-то значение? — в тон ему усмехнулся профессор.

— Конечно, не имеет. Вот и я о том же. Бедный дядя! — Гарри с притворным сочувствием закатил глаза. — Потом, наверное, просыпался по ночам в холодном поту.

Снейп похлопал его по плечу.

— Передай от меня Петунье привет в постскриптуме.

— Обязательно передам. Тётя, наверное, рада была тебя видеть?

Снейп нахмурился.

—Да, конечно. Мерлин, что с ней жизнь сделала!

Гарри печально улыбнулся.

— Я, к сожалению, не знаю, какой была тётя Петунья в юности. С тех пор, как я себя помню, она была именно такой, какая сейчас.

1 июля 1997 года

Худощавая женщина (таких обычно называют костлявыми) в очень приличном летнем костюме стояла на железнодорожной платформе №9. Она выглядела, как живая иллюстрация пособия «Создайте свой имидж» для дам из офиса. Тонкие, телесного цвета чулки, закрытые с мыска туфли, скромная, аккуратная причёска. Женщина никуда не собиралась уезжать, никого не провожала, поэтому непонятно было, что она здесь делает. Впрочем, не одна она стояла здесь невесть для чего. На платформах девять и десять было немало людей, которые так же застыли в странном ожидании: пожилые и молодые женщины, мужчины, целые семьи. Из всей этой разношёрстной толпы, пожалуй, именно эта дама, да ещё несколько человек не вызывали недоумения у работников вокзала — остальные выглядели несколько странновато, словно одевались на блошином рынке, не иначе.

Женщина иногда нервно оглядывалась через плечо, рассматривая публику вокруг, и несколько брезгливо кривилась. Когда стоявшие неподалёку рыжеволосый мужчина с обширной залысиной и его толстуха-жена улыбнулись ей и помахали рукой, на лице женщины появилось выражение, близкое к панике.

В какой-то момент работники вокзала, пассажиры двух отбывающих поездов и провожающие их друзья и родственники, видимо, перестали хоть что-то замечать вокруг, иначе они были бы несказанно поражены, когда из кирпичной колонны между платформами стали вдруг появляться дети: и лет десяти-одиннадцати, и подростки, и юноши с пробивающимся пушком на губах, и молоденькие девушки. Они везли багажные тележки с чемоданами. У некоторых на тележках стояли ещё и клетки с совами. Странные взрослые бросились к вновь прибывшим: начались объятия и поцелуи. Но какая-то часть мужчин и женщин, видимо, никого не встречала: зато эти люди дружно опустили руки в карманы.

Худощавая женщина по-прежнему стояла одна — к ней пока никто не подошёл. Вот из колонны выбежала рыжеволосая, расстроенная чем-то девица и бросилась в объятия толстухи. Она что-то быстро начала говорить, а её отец и мать недоумённо переглянулись.

Затем из колонны появились трое: два парня и девушка с пышной гривой каштановых волос. Стоящие без дела люди по периметру вынули из кармана странного вида палочки и вновь неподвижно застыли.

Огненно-рыжий парень, который вышел вместе с троицей, толкал одну тележку перед собой, а вторую тащил.

— Джинни, — крикнул он, — забери свои вещи.

Сестра парня (женщина вспомнила, что его зовут Рональд) вернулась за тележкой. Прежде чем уйти, она обменялась выразительными взглядами с черноволосым молодым человеком, на тележке которого стояла клетка с белоснежной совой. Губы женщины неожиданно дрогнули в едва заметной улыбке.

— Гарри, долго мне тебя ждать? — сказала она громко.

Парень что-то сказал своим друзьям и подошёл к ней.

— Здравствуйте, тётя Петунья, — хмуро поздоровался он. — Я просто пытаюсь убедить Рона и Гермиону, что их решение поехать со мной к вам было плохой идеей.

Миссис Дурсль широко открыла глаза и возмущённо уставилась на парня с девушкой, которые смотрели на неё с вызовом.

— Разумеется, это плохая идея, — промолвила она, скривив губы.

— Простите, тётя, а где дядя Вернон? — спросил Гарри.

— Твои дядя и кузен уехали навестить родственников, — ответила миссис Дурсль.

— Понятно. Я сейчас.

Он подошёл к друзьям и что-то горячо стал им доказывать. Девушка сдалась первой и, поцеловав Гарри в щёку, направилась к ждущим её мужчине и женщине. Они выглядели, с точки зрения миссис Дурсль, как нормальные люди, в отличие от всех этих… Рональд не собирался сдаваться без боя, но и он вскоре молча кивнул, пожал Гарри руку, потом обнял его, похлопав по спине, и также отошёл к своим родителям.

Миссис Дурсль терпеливо ждала. По крайней мере, сегодня её племянника не сопровождала та жуткая компания, что в прошлом году. Правда, один мужчина показался ей тогда странно знакомым. И Петунья решила, что это был, верно, кто-то из ужасных друзей её покойной сестры, которого она могла встречать в доме их матери, миссис Эванс.

Гарри подошёл к тётке.

— Пошли к машине, — сказала та.

Ужасный племянник, не говоря ни слова, толкнул тележку вперёд. Он обернулся и бросил последний взгляд на рыжеволосую девушку. «Хорошенькая, — отметила про себя Петунья, — и в такой-то семье». Она заметила промелькнувшую на лице Гарри тоскливую безнадёжность и посмотрела на него более внимательно. За год он вытянулся настолько, что стал выше её на полголовы, хотя она сейчас была на каблуках. Футболка Дадли, висевшая на нём раньше мешком, теперь была в обтяжку, и под ней вырисовывалась приличная мускулатура. В голову Петуньи вдруг одна за другой стали просачиваться странные мысли, совершено необъяснимые; она гнала их, но они упорно бились в мозгу.

Племянник, почувствовав, видимо, что она разглядывает его, обернулся:

— Вы что-то хотели, тётя?

— Нет, ничего.

Петунья ожидала привычной дерзости, но эта спокойная вежливость напугала её. «Что стряслось с ним? Несчастная любовь, что ли?» Она почему-то почувствовала неприязнь к той девице. У её семейки денег кот наплакал, а она воротит нос от наследника приличного состояния? Тем более что — выскочила одна из странных мыслей — её племянник стал красивым парнем. Петунья машинально помотала головой, словно это могло вытрясти из головы необъяснимые сантименты.

Чистенький, блестящий «Форд» ждал их на стоянке.

— Новая? — машинально произнёс Гарри.

— Вернон купил его мне, — не без гордости ответила миссис Дурсль.

Гарри молча кивнул, нагружая багажник. Этот кивок мог означать всё, что угодно: «понятно», «поздравляю», «так я и думал».

— Не знал, что вы водите, тётя.

— Вожу. Когда Вернон на работе или в отъезде.

Он опять кивнул, пристраивая клетку с совой на заднем сиденье, предварительно расстелив на нём совершенно ненормальную газету с движущимися фотографиями. Петунья вытаращила глаза: раньше приходилось чистить салон от птичьего помёта.

Она села за руль.

— Гарри!

Племянник застыл, держась за заднюю дверцу машины и смотря перед собой невидящим взглядом. Услышав своё имя, он вздрогнул, захлопнул дверцу и сел на переднее сиденье. Пристегнулся. Он всё делал механически, как автомат.

— У тебя всё в порядке? — спросила миссис Дурсль.

—Что? Да, тётя. Всё в порядке.

«Ладно, поговорим дома».

Гарри снял очки и потёр переносицу. На висках отпечатались красные полосы от дужек. В голове Петуньи нагло воцарилась очередная безумная идея и никак не хотела убираться восвояси.

Они выехали со стоянки, но миссис Дурсль изменила привычный маршрут. Гарри, погружённый в свои мысли, этого не заметил.

Лондон Петунья знала хорошо — всё же она здесь выросла. Выехав на одну из небольших улочек, она порадовалась стабильности своей нации, обнаружив на прежнем месте знакомую вывеску, и затормозила у входа.

Гарри очнулся и вопросительно посмотрел на тётку.

— Вылезай!

—Зачем?

— Вылезай, тебе говорят!

Гарри безропотно вышел из машины и замер на тротуаре, воззрившись на надпись «Оптика».

— Не надо… — почти испуганно пробормотал он.

— Чего не надо, балбес? — разозлилась Петунья. — Пошли, быстро.

Она величественно вплыла внутрь. Заявив, что её племяннику нужны новые очки, она отдала Гарри на растерзание окулисту и продавщице. Через пять минут её подключили к процессу.

— Мадам, объясните молодому человеку, что имидж Джона Леннона сейчас не в моде.

Петунья посмотрела на старые круглые очки Гарри и вдруг вспомнила, что её сестра обожала песни «Битлз», что на каникулах она постоянно слушала и группу, и сольные записи её лидера, после того как группа распалась. Мысль о том, что, когда она заказывала племяннику первые очки, то невольно вспомнила об увлечении Лили, заставила Петунью поёжиться.

— Оправу тоньше, форму прямоугольную, — коротко бросила она девушке-продавцу. Гарри вздохнул и с видом мученика закрыл глаза. Это упрощало дело. Барышня по очереди стала примерять ему подходящие по размеру очки, и в какой-то момент Петунья остановила её. — Вот эти.

Девушка развернула Гарри на крутящемся стуле к зеркалу.

— Посмотрите, молодой человек, вам нравится?

Он без всякого выражения разглядывал себя в зеркале.

— Да, спасибо, — произнёс он так же без всяких эмоций.

Девушка бросила взгляд на Петунью.

— Не обращайте внимания, мисс, у моего племянника неприятности.

И тут Гарри впервые после приезда обнаружил хоть какие-то чувства. Он нахмурился и чуть ли не с ненавистью посмотрел на себя в зеркало. Пора было убегать отсюда. Барышня ещё ничего не успела заметить, но Петунья увидела, что зеркальная поверхность вдруг неприятно помутнела.

Она быстро расплатилась и чуть ли не силой уволокла Гарри из «Оптики».

— Что ты опять вытворяешь? — прошипела Петунья, когда они вновь сидели в машине. — Хочешь, чтобы все заметили, какой ты… хочешь, чтобы от тебя все шарахались?

— Извините, тётя, — безжизненным тоном произнёс Гарри, — и спасибо за очки.

Он слабо улыбнулся.

«Чёрт! Чёрт-чёрт-чёрт-чёрт!» — Петунья вдруг не выдержала. Из-за прямоугольных стёкол, крепящихся сверху к тонкой золотистой полоске металла, на неё смотрели пронзительные зелёные глаза её покойной сестры.

Когда машина с визгом рванула с места, Гарри иронично усмехнулся. Петунья решила, что племянник воспринял её нервозность, как реакцию на свою благодарность. Её это вполне устроило.

Всю дорогу они молчали, но это было обычным делом. Петунья изредка бросала косые взгляды на ставшего вдруг таким взрослым Гарри. «Что бы такое с его волосами сделать, — вдруг подумала она, — отрастил бы он их, что ли. Маги ведь часто ходят, как хиппи недобитые. Хотя он станет похожим на своего ненормального крёстного».

Вот кого миссис Дурсль в бытность свою мисс Эванс совершенно не выносила. Этот длинноволосый красавец всегда вёл себя с ней так, словно она была чем-то второсортным. Лили, кажется, тоже особенно его не жаловала, но принимала, тем не менее.

* * *

Первую неделю они прожили под одной крышей без происшествий. Гарри было не видно и не слышно. У Петуньи почему-то не хватало духа эксплуатировать племянника, как прежде. Через какое-то время она поняла, что любовь вряд ли имеет отношение к его странному состоянию: скорее, мальчишка напоминал человека, у которого кто-то умер.

Поначалу Петунья радовалась тому обстоятельству, что Гарри играет в молчанку. Дома было тихо и спокойно, племянник покидал свою комнату очень редко, за столом больше ковырял в тарелке, чем ел. Когда Петунья обращалась к нему с каким-то вопросом или просьбой, он не хамил и вёл себя вежливо — словом, как «нормальный» человек.

Вечера миссис Дурсль проводила у телевизора, наконец-то получив возможность закончить вышивку наволочки для диванной подушки. Или уходила в гости к соседкам. Однажды она даже рискнула пригласить гостей к себе. Гарри показался лишь на минуту, чтобы налить воды. Любезно поздоровался с дамами и ушёл наверх. И тут одна из соседок (новый человек на Тисовой улице, которая не имела представления о нравах семьи Дурсль) заметила: «Какой красивый молодой человек ваш племянник, дорогая. Только одевается почему-то, как клошар». Петунья замялась, но ей неожиданно пришла на помощь другая приятельница: «Да молодёжь вообще сейчас одевается ужасно: все эти панки, готы и прочие. Петунья, ваш племянник случайно не принадлежит ни к какой из этих, как они себя называют, группировок?» — «Не знаю, он бывает у нас только летом».

После этого разговора Петунья задумалась. Размеры мужской одежды и обуви за годы брака она определяла уже на глазок и безошибочно. Протерзавшись сомнениями два дня, миссис Дурсль уехала с утра в Лондон и вернулась только после обеда, нагруженная пакетами. Гарри помог ей отнести покупки в дом и, остановившись на лестнице, спросил:

— В комнату Дадли?

— Нет, это тебе, — проворчала миссис Дурсль.

Гарри замер на нижней ступеньке лестницы.

— Зачем? Не нужно было…

— Перед людьми уже неудобно, — буркнула Петунья.

Губы племянника искривились в ироничной усмешке, которая вдруг показалась миссис Дурсль странно знакомой.

— Ну что ж, это я могу понять. Только дядя Вернон будет недоволен, что вы потратились на меня.

— К твоему сведению, Вернон не имеет право возмущаться. Кампания фактически принадлежит мне.

— Да ну?

— Во время очередного кризиса Вернон чуть не прогорел, — пояснила Петунья, — и я вложила практически все деньги, оставшиеся мне от матери в его бизнес и скупила большую часть акций. Так мы удержались на плаву.

— Понятно.

— Считай, что это подарок от меня за все твои прошедшие дни рождения,— добавила миссис Дурсль.

Гарри вдруг побледнел, а лампочка в прихожей замигала.

— Ну, если ты такой щепетильный, — зло процедила Петунья, — так скоро тебе стукнет семнадцать, и ты сможешь распоряжаться своими деньгами. Тогда отдашь, если уж так брезгуешь принять от меня подарок.

Она обиженно насупилась.

— Тётя, — голос Гарри смягчился, — не обижайтесь. Просто я не привык к такому отношению… Извините меня.

— Ладно. Иди, меряй. Я обычно не ошибаюсь в размерах, но, возможно, что-то придётся обменять. И там будут две рубашки чуть большего размера. Кто знает, вдруг ты за год ещё вытянешься.

Он наконец-то улыбнулся нормально, а не вымученно, и отправился к себе. Петунья облегчённо выдохнула.

Спустя двадцать минут, когда она уже хотела закричать: «Что ты там копаешься?», в гостиной появился Гарри, в хлопчатобумажном вязаном джемпере и новых джинсах. Петунья отметила про себя, что мальчишка не совсем безнадёжен, когда увидела, что он надел и новые туфли, чтобы не портить впечатление старыми шлёпанцами.

— Повернись. Хорошо. Не жмут?

— Нет, всё отлично. И всё, кроме тех рубашек, тоже прекрасно подошло. Спасибо, тётя. А ведь с рубашками не стоило беспокоиться — я же мог бы увеличить их, если бы понадобилось.

—А, — Петунья махнула рукой, — всё правильно, ты же получишь разрешение махать этой своей волшебной палочкой.

* * *

Спустя два дня, миссис Дурсль стояла у окна и задумчиво разглядывала газон перед домом. Пасмурные дождливые дни сделали своё чёрное дело, и трава пошла в рост. Лужайка, которой Петунья очень гордилась, утратила свою благопристойность.

На лестнице раздались шаги. Гарри, одетый в старую футболку и мешковатые джинсы, решительно направлялся к входной двери.

— Ты куда?

— Стричь газон, — бросил он на ходу.

— Я же тебе не… тебя не просила? — Петунья возмутилась.

Многолетний опыт эксплуатации детского труда в лице ненавистного племянника, приучил её к определённой схеме: вначале следовали распоряжения — затем их выполнение, оценка результата, чулан или… «не чулан». Но чтобы Гарри захотел вдруг что-то сделать по своей инициативе — об этом не могло быть и речи. Это означало бы, что он имеет на это право, что он член семьи.

Видимо, мальчишка это прекрасно понимал.

— Я что же, уже не могу помочь вам? — огрызнулся он. — Вы уже третий день любуетесь на траву, тётя.

Новость — племянник замечает, что она делает и о чём думает.

— Ну, ладно. Постриги, если хочешь… Только газонокосилка не заправлена! — крикнула Петунья ему вслед.

— Понял, — откликнулся Гарри откуда-то со стороны гаража.

Миссис Дурсль ушла на кухню, где её ждали в дуршлаге яблоки, корица в баночке, сахар, мука и прочие составляющие будущего пирога по фирменному семейному рецепту.

Со стороны окна раздалось тарахтение газонокосилки.

Процесс укладывания начинки на тесто подходил к концу, когда тарахтение смолкло. Зато раздался стук. Выглянув в окно, Петунья увидела племянника, прибивающего к шпалере оторванную дощечку, на которую она тоже поглядывала уже неделю. Закончив с планкой, Гарри протянул через квадратное отверстие усик дикого винограда.

Миссис Дурсль отошла от окна и принялась укладывать поверх начинки тонкие полоски теста — крест-накрест, крест-накрест. Поставив, наконец, пирог в духовку, она налила в стакан воды, подошла к аптечке, достала сердечное и щедро накапала себе в стакан. Косилка меж тем всё тарахтела и тарахтела, а Петунья сидела у стола, положив руки на колени. «Замолчи! Замолчи!» — хотелось ей закричать.

Словно в ответ на её призывы, газонокосилка смолкла вновь. «Что ещё там нашёл этот мальчишка!» — миссис Дурсль метнулась к окну: но племянник уже не был виден с этой позиции.

На пороге Петунья замерла. Справа от входа газон был подстрижен, и качественно, как отметила она про себя. Гарри замер возле молчащей газонокосилки, опустив руки. Просто стоял, но что-то в его позе миссис Дурсль не понравилось.

— Гарри… — окликнула она.

Он испуганно обернулся и ринулся мимо неё вверх по лестнице на второй этаж.

— Извините, я сейчас, — пробормотал он на ходу.

Наверху хлопнула дверь.

Непонятно, и вообще племянник вёл себя неправильно. Петунья не могла не выяснить, в чём дело. Возле двери в его комнату она застыла и прислушалась. Осторожно потянув ручку, она заглянула в щель. Племянник сидел спиной к двери, закрыв лицо руками, и … рыдал.

Миссис Дурсль ожидала чего угодно, но только не этого. Она совершенно не знала, что в таких случаях делать. Конечно, когда в детстве сын ревел за лишний кусок торта, — это было понятно. Но утешать Гарри! И главное: Петунья почему-то приняла всё на свой счёт.

Она-то никогда не плакала (разве только на похоронах мамы, но и то в рамках приличия). «В сестру пошёл». Лили весь месяц, перед тем, как выйти за этого вечно лохматого Поттера, проревела, периодически закрываясь у себя в комнате.

«Может быть, у него и, правда, кто-то умер? Но вроде бы по крёстному он так не убивался?» — «А откуда ты знаешь, дорогуша? — произнёс в голове слащавый издевательский голосок. — Можно подумать, ты интересовалась?» —«Я не обязана быть нянькой этому мальчишке!» — «Конечно, Петунья, золотце. Конечно, не обязана. Ты стойкая женщина — не обращай внимания. Пусть себе — отрыдает и пойдёт дальше газоны стричь». — «Заткнись!»

Заткнув рот совести, миссис Дурсль, тем не менее, подошла к племяннику. Тот, услышав шаги, тщетно попытался успокоиться. Петунья осторожно, словно боясь, что он её укусит, тронула Гарри за плечо.

— Что с тобой?

Он шарахнулся от её прикосновения и затряс головой.

Петунья сорвалась:

— Прекрати сейчас же! Прекрати! — она стояла перед Гарри и, зажмурившись, истерически выкрикивала. — Я знаю, что ты меня ненавидишь, знаю! И нечего тут устраивать… Уедешь и больше не вспомнишь. Есть в кого. Она тоже уехала, и даже не вспомнила, и о матери забыла, и даже не писала ей ни разу!

— Тётя!

— Конечно, кто мы были для неё? Мать в ней души не чаяла. Я-то ладно: ни красоты, ни ума, ни талантов, но с матерью-то она за что так?

— Тётя… Не плачьте…

— Я не плачу, идиот! Я никогда не плачу! — взвизгнула Петунья.

И замолотила кулаками по груди племянника, который уже давно стоял перед ней и неловко пытался обнять.

— Тётя Петунья. Мама не могла вам писать: ни вам, ни… моей бабушке. Отец ведь был открыто на стороне Дамблдора, а Вольдеморт убивал его сторонников семьями.

Она всё-таки разревелась, уткнувшись лицом в сжатые кулаки. «Чёртов племянник» робко гладил её по-прежнему гордо выпрямленную спину.

— Тётя, я уверен: мама очень скучала…

— Ну, уж точно не по мне, — буркнула Петунья, совершенно недопустимо икнув от слёз.

И тут племянник применил тяжёлую артиллерию:

— Тётя, а пирог не сгорит?

Встрепенувшись, как при звуке боевой трубы, Петунья отскочила от Гарри и побежала в кухню.

Надо сказать: залп прозвучал вовремя — ещё бы чуть-чуть, и всё… Какое пятно на безупречной репутации домохозяйки!

Аромат свежеиспечённого пирога девятым валом прошёлся по всему первому этажу дома.

Миссис Дурсль посмотрела на племянника, стоящего в дверях. Потерев покрасневшие глаза, он нацепил очки.

— Руки мыть, быстро! — цыкнула Петунья.

Гарри улыбнулся.

— Я мигом!

Когда они уселись за стол, первое, что произнёс племянник, было:

— Я очень люблю корицу.

Петунья чуть не выронила чашку. Она вдруг поняла, кого стал напоминать ей Гарри своими усмешками, быстрыми взглядами и манерой поведения.

В задумчивости миссис Дурсль умудрилась дважды подложить племяннику на тарелку по солидному куску пирога и, к счастью, не заметила, какое у мальчишки было выражение лица. Это избавило её от очередного приступа истерики.

Впрочем, атмосферу за столом трудно было назвать безоблачной. Видимо, не только Петунью неожиданные шаги навстречу друг другу выбили из привычной колеи, но и виновника всего этого.

По крайней мере, Гарри смог выдавить из себя, глядя на лопатку, нацелившуюся на четвёртый кусок пирога:

— Спасибо, тётя, я больше не могу.

И он тут же уставился на ложечку, которой неслышно (многолетняя привычка, подкреплённая периодическими шлепками по рукам) помешивал уже давно растворившийся в полупустой чашке сахар.

— Послушай, — нерешительно начала миссис Дурсль, — это, конечно, не моё дело… но, может быть, ты всё же объяснишь, что с тобой происходит?

— Ничего, — тихо пробормотал Гарри.

Петунья поджала губы, но сдержалась.

— Ты ведёшь себя… у тебя кто-то умер?

Племянник побелел, как мел, но всё же кивнул.

— Профессор Дамблдор…

— Как? Подожди… почему…

— Его убили.

Петунья настороженно смотрела на племянника, всё ещё отказываясь верить в то, что слышит. Ещё когда сестра училась в школе магии, это имя часто звучало у них дома. И позже, когда… В сознании миссис Дурсль Дамблдор прочно ассоциировался с образом Гэндальфа — персонажем книги, которая была дико популярна во времена её юности. Конечно, существование магов в реальности воспринималось ею, как полное надругательство над нормальным положением вещей. Но даже Петунья когда-то давно увлекалась волшебными историями. Хотя любой, кто знал её, невольно представлял, что она так и родилась в резиновых перчатках, с моющим средством в одной руке, а с губкой — в другой.

— Как можно убить такого… такого могущественного волшебника? — с трудом выдавила из себя она.

— Так же, как убили моих родителей: заклятием Авада Кедавра, — ответил Гарри. — Он … в общем, он плохо себя чувствовал, и у него не было волшебной палочки. И я ничего не смог сделать.

Петунья нахмурилась.

— Ты всё это видел?

Он кивнул.

— Это долго объяснять, но Дамблдор сделал так, что я не мог вмешаться, я только видел всё, — Гарри со всей силы саданул сжатыми кулаками по столешнице. — Я его убью, я найду эту сволочь, и убью! Конечно, всякий может вот так… беспомощного старика… долго же он ждал…

В следующую секунду Петунья взвизгнула, выскочила из-за стола и забилась в угол возле стиральной машины. Замигала лампочка, все электроприборы включились разом, дверца холодильника захлопала, как незакрытая створка окна при сильном ветре. В помещении, где только что кипел чайник и ещё не остыла духовка, стало холодно, как в погребе. А источник всего этого хаоса сидел за столом, сжав кулаки и трясясь, как буйнопомешанный.

Когда все мелкие предметы на кухне плавно взмыли в воздух, миссис Дурсль закричала в голос, зажмурив глаза. Раздался резкий хлопок, и посыпалось разбитое стекло, и с грохотом рухнули на пол стулья. Потом как-то разом потеплело, кухня перестала ходить ходуном, но зато отвратительно заскрежетали осколки. Петунья зажмурилась ещё крепче. Гарри сполз по стенке на пол рядом с ней и уткнулся лбом в её острое плечо.

— Холодно, — простонал он.

Его и, правда, бил озноб.

— Холодно было раньше, — пробормотала Петунья, стараясь отодвинуться от племянника, который, как слепой щенок, продолжал тыкаться ей в плечо и пытался прижаться теснее.

— Это всё я устроил? — с ужасом в голосе прошептал Гарри, глядя на полутёмную кухню и поблёскивающие на полу осколки лампочки и плафона.

— А кто же ещё?

— Я не помню… я как будто отключился. Вы сильно напугались, тётя? Простите, пожалуйста.

Вторую серию слёз и буйства миссис Дурсль смотреть совершенно не хотелось. Немного грубовато, но она всё же обняла трясущегося племянника и сидела молча, пока он не успокоился.

—Эй, — прошептала она, наконец, в мёртвой тишине, — ты в порядке?

— Да, спасибо, — так же шёпотом ответил Гарри, и, встав, помог ей подняться на ноги.

— Выруби электричество, пожалуйста, — устало промолвила миссис Дурсль.

Пока вворачивали новую лампочку, убирали стекло с пола, расставляли стулья, Гарри сумел успокоиться. Петунья насильно всучила его кружку с горячим чаем, налила и себе.

На всякий случай она не села, а продолжала стоять возле разделочного стола.

— А о чём я говорил, прежде чем… меня накрыло? — спросил племянник.

— Как я поняла, о том, кто убил профессора Дамблдора, — нерешительно ответила миссис Дурсль. — Это кто: тот самый Вольдеморт?

— Если бы… Это ещё можно было бы понять. Дамблдор всегда боролся против него, они были врагами. Но этой сволочи директор всегда доверял, ничего и слышать против него не хотел. Он такие вещи знал о своём убийце, и всё равно… Только и отвечал на все обвинения: «Я доверяю профессору Снейпу»…

Бамс! Кружка выскользнула из рук Петуньи и разлетелась на части у её ног.

Гарри в изумлении уставился на тётку. Бледная, она стояла, прижав к груди стиснутые руки.

— А как зовут этого профессора, Гарри? — неожиданно спросила она.

— Северус,— презрительно выплюнул он ненавистное имя, — Северус Снейп.

Следующий вопрос — и чашка Гарри тоже едва не полетела со стола.

— Откуда ты знаешь его?

— Он 15 лет был деканом Слизерина и вёл зельеварение, но откуда…

— Он тебя учил все эти годы? — не унималась тётка.

— Если можно так сказать, — прошипел Гарри, — скорее издевался.

— Изде… что? Бред какой-то, — Петунья присела на корточки и принялась собирать осколки кружки.

Гарри стало казаться, что он медленно сходит с ума. В прошлом году выяснилось, что тётка знает Дамблдора, что она в курсе существования Вольдеморта. И вот новость…

— А что вас так удивляет? — холодно прошептал Гарри.

— Может быть, мы говорим о разных людях? — пожала тётка плечами.

Он усмехнулся.

— Вряд ли найдётся ещё один Северус Снейп, Мастер зельеварения. Могу описать его. Раз увидишь — уже не забудешь. Чёрные волосы до плеч, вечно сальные и немытые. Крючковатый нос, цвет лица нездоровый, глаза чёрные, а взгляд — ну, у аспида более душевный.

Осколки со звоном упали в мусорное ведро. Петунья молча сполоснула руки, так же молча вытерла их и присела на стул.

— Тётя? — Гарри вопросительно посмотрел на неё, всё ещё надеясь, что они просто не поняли друг друга. — Откуда вы его знаете?

Петунья нахмурилась.

— Дамблдор запретил мне упоминать при тебе его имя.

— Что? Зачем это ему было нужно?

Опять, опять повторялась старая история, и кто-то другой знал напрямую касающиеся его вещи, но только не он сам. Больше всего Гарри пугало, что тётка выглядела по-настоящему расстроенной — настолько, что даже выражение лица её изменилось, и она больше не напускала на себя презрительный, вечно недовольный вид. Она стала как будто моложе, черты лица стали мягкими, в них даже проступило что-то, что напомнило Гарри о матери, какой он видел ту на фотографиях. И эти чувства были вызваны упоминанием о человеке, которого Гарри ненавидел сейчас даже больше, чем Вольдеморта.

— Тётя, — она молчала. — Тётя, пожалуйста…

И вновь без ответа.

Гарри встал, подошёл к Петунье и, присев на корточки возле её стула, посмотрел на неё снизу вверх.

— Поймите, от меня постоянно что-то скрывают. Я не знаю о себе самом много вещей, как выясняется. Если бы мне вовремя рассказали кое-что, был бы жив мой крёстный, а так получается, что я косвенно виноват в его смерти. Дамблдор мёртв… Возможно, он и сам со временем рассказал бы мне… Но раньше, когда я спрашивал его о Снейпе, он всегда уклонялся от прямого ответа.

Тётка внимательно посмотрела на него.

— Ты сказал, что хочешь убить его, — с презрением прошептала она.

— Он сам убийца, подлый предатель. Дамблдор дал ему второй шанс в жизни, и вот чем он ему отплатил. А ведь Снейп был Пожирателем смерти…

— Кто такие Пожиратели смерти?

— Это слуги Вольдеморта.

Тётка так резко поднялась со стула, что Гарри чуть не упал навзничь. Он видел Петунью разной: въедливой, злой, издевающейся, даже смущённой, как в последние дни. Но он никогда не видел её в гневе. Раньше не видел.

— Что за херню ты несёшь? — произнесла она свистящим шёпотом, сверкнув глазами. — Какой из Северуса слуга Вольдеморта? Я никогда не поверю, что он способен на такое. Что он, как ты говоришь, издевался над тобой. Это он-то! А уж о Дамблдоре я вообще молчу! Это просто бред сумасшедшего!

Гарри поразило даже не то, что его безупречная тётка, оказывается, способна на нецензурщину, а то, с каким жаром она защищает Снейпа. Он нашарил рукой стул и сел.

— Тётя, я сейчас свихнусь, честное слово. Вы так говорите о Снейпе, будто хорошо его знаете.

Петунья тяжело дышала, но всё ещё держалась.

— Тётя, вы можете спросить кого угодно из тех, кто с ним знаком, и вам подтвердят, что я говорю правду.

Подбородок Петуньи затрясся, она выдвинула ящик кухонного стола и, запустив внутрь руку, достала, к изумлению Гарри пачку сигарет. Нервно закурив, она включила вытяжку над плитой. Закусив губы, тётка заплакала.

— Господи! Что с ним такое стало… он же был такой славный, такой замечательный.

«Славный? Замечательный?» Гарри не знал, что его больше поражает: эти эпитеты применительно к Снейпу, или то, что его тётка проливает по тому слёзы.

—Конечно, это из-за Поттера, — бормотала Петунья, выпуская дым в сторону вытяжки, — да не же, он не стал бы… Наверное, она его чем-то настолько обидела… Что же она ему сделала?

— Кто — «она»? — спросил Гарри.

— Мать твоя, кто же ещё? — зло воскликнула Петунья.

— Да мама всегда заступалась за него в школе! — выкрикнул Гарри.

— Я не знаю, что там у них было в школе, — надменно произнесла тётка. — Хочешь правду? Пожалуйста. Когда твоя мать училась последний год в Хогвартсе, ей пришло приглашение на какой-то там … углублённый курс по зельям. В Лондоне у ваших есть что-то вроде аспирантуры, если называть вещи своими именами.

— Да, Академия при Министерстве магии, — машинально промолвил Гарри, — я слышал.

— Именно туда её и пригласили. Её и Северуса. Так что они три года учились вместе.

— Они до этого семь лет в Хогвартсе учились, — мрачно возразил Гарри.

— Они не просто учились вместе, а очень близко общались, — голос тётки зазвенел, — можно сказать, они были близкими друзьями.

Нет, не может быть…

Тётка аккуратно затушила сигарету, и выбросила вслед за осколками. Потом развернулась к Гарри, скрестив на груди руки.

— Северус часто бывал у нас дома, он очень нравился маме, и она даже выделила им комнату наверху для их вонючих экспериментов. Лили не потянула курс, так что Северус учился за двоих: за себя и за неё, — Петунья откровенно злорадствовала.

Гарри был настолько потрясён, что даже ничего не сказал на это.

— Но почему же отец… как же он…

— А Поттера не было в Англии, он всё это время жил во Франции, стажировался где-то: у нас это назвали бы Министерство иностранных дел.

— Отдел Международного Магического сотрудничества, — пробормотал Гарри.

— Точно, именно там — Лили мне говорила.

— Они дружили… Снейп…

— Хотя, — протянула Петунья, помрачнев, — какая может быть дружба, если парень влюблён до безумия.

— Что?! — он вскочил, было, на ноги, но у него внезапно закружилась голова. — Вы хотите сказать, что Снейп… что он был влюблён в мою маму?

— Да, — спокойно ответила тётка, — он очень её любил, он в ней души не чаял. Но он очень умно вёл себя: никогда не навязывался. Он подошёл к этому с другой стороны — просто стал ей близким другом.

Гарри схватился рукой за горло: ему стало трудно дышать.

— Но как мама могла, почему же она вела себя так…

— Как она себя вела?! — тётка упёрлась руками в бока и, казалось, готова была выцарапать сейчас ему глаза.

— Нет, может быть, она просто не понимала…

— Ну конечно. Какая девушка не поймёт, когда парень так втрескался.

— Но если девушка знает, а парень ей не нравится… она же… он должна как-то дать понять ему…

Тётка хмыкнула.

— А кто тебе сказал, что Северус не нравился моей сестре? Он ей очень нравился, очень. Я даже думаю, что она…

Гарри застонал и закрыл лицо руками. Он пришёл в ужас от того, что рисовало ему сейчас воображение.

— Потом он неожиданно исчез, — услышал он голос тётки, — сразу после получения диплома. Вот так сразу, как сквозь землю провалился. Лили пыталась его найти. Не знаю, получилось ли у неё? Только она запретила нам с матерью даже упоминать о Северусе. Замкнулась в себе, почти перестала разговаривать с нами. А потому из Франции примчался твой отец. Лили ещё пару месяцев прорыдала, а потом выскочила за него замуж и тоже сгинула. Кстати, я ошиблась: мы получили от неё одну единственную открытку, вернее, я получила, потому что мамы к тому времени уже не было в живых. Моя милая сестрица сообщала, что родился ты, и что она записала меня твоей крёстной матерью.

— Вы моя крёстная? — тупо пробормотал Гарри.

— Да. Можно подумать: это известие доставило мне радость.

Он поднял голову и усмехнулся, дёрнувшись, как от удара током. Опять усмехнулся, всхлипнул и внезапно захохотал.

— Ты что?

— Они мне лгали… все… с самого начала… О, Господи! — выкрикивал Гарри, задыхаясь от мучительного смеха, — мне с самого первого дня… в Хогвартсе все только и говорили… какая прекрасная была пара… как мои родители любили друг друга…. А она, оказывается, она… может быть, она даже…

Петунья со всего размаха залепила ему пощёчину.

— Не смей так говорить о моей сестре, мальчишка!

Гарри схватился за щеку, но замолчал.

— Больно? — неожиданно ласковым тоном спросила тётка и, убрав его руку, ахнула, увидев красный отпечаток. — Прости, я не хотела.

— Ничего, за дело, — произнёс Гарри. — Понимаете: кто угодно, только не он. Пусть даже Сириус…

— А, вспомнила, как звали твоего крёстного.

— Вы и его знали?

— Ещё бы, — фыркнула она, — никогда не встречала более заносчивого и высокомерного типа. Он смотрел на меня и маму, словно мы были никем, пылью у него под ногами.

— А моя мама, что же, молчала?

— Скорее всего, нет. Видимо, они периодически пыталась что-то вдолбить в его чугунную башку, но его хватало ненадолго. Где-то месяца за три до того, как Северус исчез, она с твоим крёстным поругалась.

— По поводу чего? — спросил Гарри уже спокойно.

— Не знаю. У Лили была манера: когда она злилась, она не кричала, а, наоборот, говорила почти шёпотом. Но Сириус вылетел из нашего дома, как будто за ним черти гнались. Вот его друг был очень милым, интеллигентным юношей, но вид у него был совсем больной, насколько я помню. Я с ним раза два сталкивалась. У него ещё имя было, как у одного из основателей Рима.

— Ремус. Ремус Люпин.

Миссис Дурсль кивнула.

— А вы его видели в прошлом году, тётя: он встречал меня на вокзале вместе с остальными. Как не видели? Наверное, просто не узнали.

— Этот — почти седой и весь поношенный? Боже мой, как он постарел! А ведь совсем ещё молодой мужчина. Что с ним такое?

— Он, действительно, очень болен, уже давно.

— Бедняга, вот уж кому нелегко пришлось… А что касается Северуса…

Гарри поморщился, как от резкого, неприятного запаха.

— Я всё равно не могу поверить, что такая девушка, какой была мама в юности, могла бы заинтересоваться этим… замухрышкой, — вспомнил он определение, которое дал Снейпу покойный Сириус.

— Что? — удивилась тётка. — Как ты сказал? А ну-ка, пошли со мной. Пошли-пошли.

Недoумевая, он поплёлся вслед за Петуньей на второй этаж. В коридоре, потянув за кольцо на цепочке, она спустила лестницу на чердак.

— Поднимайся.

Пожав плечами, Гарри влез наверх, потом помог подняться на чердак тётке. Даже здесь у неё царил порядок. Стояли добротные ящики, набитые старыми вещими, кресло-качалка, какой-то допотопный торшер. Миссис Дурсль уверенно прошла в дальний конец помещения и, указав на один из ящиков, сказала:

— Помоги отодвинуть.

За первым ящиком оказался второй, но уже забитый. По распоряжению тётки Гарри с помощью гвоздодёра, который предусмотрительно находился там же, на чердаке, открыл крышку.

— Где же у меня это было? — Петунья наклонилась над ящиком, что-то выискивая внутри. — А, вот. Держи.

И она протянула Гарри альбом.

— Что это?

— Это фотоальбом твоей матери. И нечего на меня так смотреть — не могла я тебе его отдать, если бы даже захотела. Ты забыл, что Дамблдор запретил мне говорить с тобой о Северусе? А здесь его очень много. Ты бы стал непременно спрашивать о нём.

Гарри держал в руках увесистый альбом и тихо гладил бархатный переплёт.

— Но вы всё же сохранили его, тётя. Вы его не выбросили, — сказал он тихо. — Вы всё-таки любили свою сестру, правда?

— Не задавай лишних вопросов, Гарри.

— Ладно, не буду.

Когда они оба спустились на кухню, и сели за стол, он не без страха заглянул на первую страницу. Потом перевернул ещё пару листов. Хогвартс, подруги, квиддич (Гарри увидел отца, летающего над полем), выпуск. Снейпа всё не было. «И слава Мерлину!» Потом пошли более взрослые, но всё же незнакомые лица. Видимо, это были студенты академии. В центре одной из групповых фотографий восседал довольно сурового вида бородатый маг — вероятно, тот самый

профессор, у которого училась мама.

— Тётя, я не вижу здесь Снейпа, — Гарри почувствовал вполне объяснимую радость.

— Как это не видишь? — тётка села рядом и заглянула в альбом. — Да вот же он!

— Это Снейп? — Гарри почувствовал некоторую слабость в районе собственной челюсти.

— Дай сюда, — миссис Дурсль уверенно перевернула несколько листов и сунула альбом под нос Гарри. — Вот он.

С фотографии на него смотрел молодой парень, никак не старше двадцати лет. Не красавец, конечно, но по-своему привлекательный и даже обладающий обаянием. Он был явно смущён вниманием к собственной персоне со стороны фотографа («Тётя, а кто его снимал?»— «Лили и снимала»). Он легко улыбался одними губами, но глаза — тёплые и очень выразительные — смеялись. Как это часто бывало с живыми фотографиями, заметив, что на него смотрят, молодой Снейп стал обращать внимание на зрителей. Он, кажется, обрадовался, когда увидел Петунью, и даже сделал жест, означающий, видимо «привет, как у тебя дела?». Тётка всхлипнула. Гарри же вызвал у него удивление, и только. Странно, но молодой Снейп почему-то никак не реагировал на копию Джеймса Поттера. Хотя на лице его всё же читалось «я, кажется, видел тебя раньше, но не могу вспомнить, где именно».

И тут же в памяти Гарри возник другой Снейп, с искажённым лицом посылающий в Дамблдора смертельное заклятие, с издёвкой отражающий жалкие попытки остановить своё бегство. И его безумное лицо, когда он кричал: «Не смей называть меня трусом!»

Молодой человек на фотографии с сочувствием посмотрел на Гарри. «Парень, ты чего?» — словно хотел сказать он. Гарри захлопнул альбом.

— Можно я возьму это себе?

— Бери, конечно.

— А вы?

— У меня есть другие фотографии, — ответила тётка.

* * *

Другие фотографии… Закрывшись в своей комнате, Гарри вновь открыл альбом с чувством сапёра, пытающегося ножом нащупать в земле мину. Он внимательно просмотрел снимки слушателей Академии и уже безошибочно нашёл там Снейпа. Пропустив лист с фотографией, которую давеча сунула ему под нос тётка, он нашёл несколько снимков отца и Мародёров. Сириус — красивый и сияющий, как его тёзка на небе. Ремус — ещё молодой и не слишком измученный постоянными трансформациями. Хвала Мерлину, фотографий Питера в альбоме не было. Гарри перевернул плотный лист картона.

Снейп и мама. О, Боже мой!

Люди на живых фотографиях имеют обыкновение вести себя так, как им хочется. Гарри рассказывали, что, когда на втором курсе Локхарт заставил его сняться вместе с ним для «Пророка», он так и не появился ни в одной газете, и весь тираж был безнадёжно испорчен. Локхарту так и не удалось затащить его в кадр.

Кто же делал этот снимок? Мама смотрит на невидимого фотографа с лукавой улыбкой. Вот она приложила палец к губам, словно призывая не вспугнуть. Кого? Снейпа? Они, видимо, проводят какой-то опыт: перед мамой стоит котёл, над которым поднимается чуть заметный пар; она бросает в него щепотки порошка. Снейп стоит позади неё, и должен, видимо, наблюдать за приготовлением зелья. Но он не замечает ничего: ни снимающего их человека, ни тайные знаки, которые подаёт тому юная Лили Эванс. Он смотрит только на неё. С нежностью. С мягкой улыбкой. Его тонкие пальцы тянутся к волосам девушки, но замирают, так и не дотронувшись.

В глазах потемнело. Гарри вытащил из тумбочки нож, подаренный ему Сириусом, и открыл лезвие. И тут Лили заметила его присутствие и посмотрела с ужасом на нож. Она заслонила собой Снейпа и схватила того за руку. Гарри выронил нож и в испуге захлопнул альбом.

Рухнув на кровать, он накрылся подушкой и прижал её с обеих сторон, чтобы тётка внизу не услышала его воплей, которые он пытался сдержать, закусив одеяло.

Гарри почувствовал, что задыхается, и сдёрнул с головы мешок с синтепоном. Обхватив подушку руками, он сжался в комок. Голоса — множество голосов в голове, дикая какофония.

«Это о полукровке Принце, Гарри…— Очистите свой разум, Поттер! — Ты представить себе не можешь, как терзался профессор Снейп, когда узнал… — Отпустите его немедленно! Что он вам сделал? — У нас с тобой много общего… — всё дело в самом факте его существования, если ты понимаешь, о чём я… — Северус… мне нужен Северус… — он очень любил её, он в ней души не чаял…»

Гарри зажал уши ладонями, как будто это могло заглушить голоса в голове.

Он не любил её, он не мог её любить, он вообще не может любить!

«Убей лишнего! — Гермиона целовалась с Виктором Крамом…— какой же грязный у тебя язык, Нюниус… — всё дело в самом факте его существования… — убей лишнего, Поттер! — а ты всё спасал и спасал волшебный мир…— очистите свой разум, Поттер!»

«Он её предал, он стал Пожирателем смерти, и тем самым предал её. Он предал всех, кто его любил».

«А кто тебе сказал, что ей не нравился Северус? — твоя мать стала встречаться с Джеймсом на седьмом курсе… — ты, конечно, говоришь это из благородных побуждений, Гарри… — убей лишнего, Поттер!» Почему «Поттер»? Разве это он убил Седрика?

«Северус… пожалуйста… — Не смей называть меня трусом! — ещё одна ошибка старого человека… — ОЧИСТИТЕ СВОЙ РАЗУМ, ПОТТЕР!» Стена, пустая кирпичная стена. Больше ничего нет, просто каменная кладка. Сколько кирпичей в верхнем ряду? Он не досчитал и до пятидесяти, как разом провалился куда-то.

Что-то растёт рядом, чудовищно увеличивается в размерах, давит. Альбом матери раскрывается, огромная чёрно-белая фотография занимает всю стену. Он смотрит на Гарри, он изучает его. Что, не можешь вспомнить, кто я? Я тебе напомню! Гарри хватает палочку, и красный луч перечёркивает движущуюся фигуру. Изображение с треском рвётся, из разрыва появляются струйки крови. Ещё раз! Кровь уже стекает на пол, подбирается к кровати. Гарри хочет забраться на неё с ногами, но не может пошевелиться. Стены заливает красным, снизу слышится стук падающих капель, кто-то кричит.

— Проснись! Проснись сейчас же!

Гарри открыл глаза и увидел в свете лампы тётку в ночной рубашке и халате. Голову, как обычно, «украшали» крупные бигуди.

— Это был сон?

— Конечно, сон, что же ещё? Но ты орал, как резаный. И почему у тебя в комнате, как в морозильнике?

А ведь, правда, холодно. Шрам горит, словно к нему приложили раскалённый железный прут. И где-то далеко змееподобное существо довольно вглядывается в ночную темноту.

* * *

К тому времени, когда от Рона пришло письмо с вложенным приглашением на свадьбу Билла и Флёр, Гарри уже успел изничтожить у тётки всю упаковку валеседана. Это хоть как-то спасало от ночных кошмаров. Днём Гарри, по выражению Рона, «вкалывал, как дюжина домашних эльфов», чтобы как-то отвлечься от навязчивых мыслей. Тётка, глядя на это, пила сердечные капли.

Никогда ещё посещение Косого переулка не доставляло столько неприятных минут. Гарри казалось, что все вокруг рассматривают его, словно диковинный результат неудачной селекционной работы Хагрида по выведению очередного чуда природы. Купив новую парадную мантию и промучившись целый день с выбором подарка, он приобрёл, наконец, что-то гоблинское и серебряное и вернулся в дом к тётке совершенно разбитым.

Он раньше никогда не бывал на свадьбах, но достаточно насмотрелся на них мельком по телевизору, когда тётка погружалась в созерцание очередной мыльной оперы, всякий раз заканчивавшейся этим радостным для героев событием.

Свадьба Билла и Флёр вполне напоминала типичную магловскую: просто мужчины были не во фраках, сюртуках и смокингах, а в мантиях, и на дамах были не шляпки, а шляпы волшебниц. А так всё было, как обычно: пожилые тётушки, о которых вспоминают, только когда кто-то женится или умирает; нервный жених и не менее бледный от волнения шафер (Гарри не видела раньше этого молодого человека — кажется, Билл работал с ним в Гринготсе); временами плачущая мать невесты; посажённый отец невесты (родной у Флёр умер), важно ведущий её алтарю; родители жениха — не менее нервные; многочисленные гости — те, которых молодые хотели бы видеть, и те, которых видеть не было ни малейшего желания, но нельзя было не пригласить.

Гарри, казалось, был весь поглощён действом; и это, в какой-то мере, позволяло ему сохранять приличествующее выражение лица. Он старался не смотреть в сторону Джинни, которая, как и планировала Флёр, была одной из подружек невесты. Он сел рядом с Гермионой, которая, пусть и бросала на него встревоженные взгляды временами, не лезла с расспросами. Гарри поинтересовался, удалось ли ей отпроситься у родителей на оставшееся время каникул.

Она съездила домой; как могла, объяснила родителям необходимость побыть с друзьями этим летом. Сказала, что умер старый директор школы, которого Гарри очень любил, и теперь ему очень тяжело, и он нуждается в поддержке. Сказала, что Гарри достался дом в наследство от родственников и что их компания отлично устроится там. Гермионе пришлось нарисовать матери и отцу радужную картину весёлых каникул под бдительным присмотром родителей Рона и одного из школьных профессоров (она имела в виду Люпина и солгала, что он является крёстным Гарри). Со слов Гермионы, Гарри понял, что её родители представляют себе все шесть лет учёбы дочери в Хогвартсе, как милую детскую сказку в духе Эдит Несбит. Она никогда не рассказывал им о том, что на самом деле с ней происходило.

После совершения обряда, гости переместились (кто с помощью трансгрессии, кто с помощью порталов) на место проведения основного торжества. Банкет проходил где-то на окраине Лондона — там тоже есть небольшой магический район: несколько частных домов, пара магазинов, ресторан и зал для торжеств. Гермиона высказала предположение, что они, кажется, находились где-то за Большим Соединительным каналом. Потому что и в магловской реальности здесь встречаются небольшие зелёные массивы, а район всё же заселён достаточно, и нельзя беззастенчиво искривлять пространство. Неподалёку от зала для торжеств находился небольшой лесок: скорее всего, маглы тоже могут его видеть, но только в своей реальности.

Во время любого торжества наступает момент, когда люди разбредаются по группам, общий сценарий рушится, и всякий начинает развлекаться, как может.

Гарри всё чаще старался уединиться и ждал подходящего случая, чтобы покинуть праздник. Ему приходилось проявлять чудеса изворотливости, чтобы избежать разговора с Джинни, даже под самым благовидным предлогом.

— Над тобой воздух вибрирует, — тихо сказала ему Гермиона.

— А ты не разглядывай меня так пристально, — сдержанно ответил Гарри.

Он вышел из здания . К сожалению, невозможно было убраться восвояси, не попрощавшись со всеми. Гарри пошёл вперёд, не зная, для чего, завернул за угол и направился вглубь рощи, уже потемневшей и притихшей в ожидании ночи. Ему просто хотелось побыть одному.

Прислонившись спиной к шершавому стволу, Гарри закрыл глаза. Он слушал шум ветра в верхушках деревьев, переливы сверчком и трубачиков, шорох в кустах слева. Шорох? Гарри открыл глаза и выхватил палочку. Ветви куста разлетелись в стороны, так что дождём посыпались щепки и листья, и оттуда с рёвом бросилось на него какое-то человекоподобное существо с горящими в темноте глазами, обнажив в оскале жёлтые клыки. Всё получилось само собой: Гарри просто подумал, но не рубанул палочкой воздух, как он сделал это весной, когда чуть было не убил Малфоя, — ему просто не хватило бы времени на этот жест. Он успел развернуться и сделал резкий выпад вперёд, как будто пронзал нападавшего мечом. Фонтан крови окатил Гарри с головы до ног. Существо рухнуло навзничь и забилось в конвульсиях. Выронив палочку, Гарри вытер рукавом очки. На земле перед ним лежал Фенрир Сивый: лопнувшая кожа, треснувшая по всей длине грудина. Оборотень хрипел, из раны толчками выплёскивалась кровь и плевральная жидкость. Всё плыло у Гарри перед глазами, но он продолжал стоять на месте, словно прирос к земле. Это был конец. Кто-то уже бежал в его сторону. Ну и пусть.

— Гарри! — Люпин схватил его за плечи. — Жив?!

И тут его взгляд упал на Фенрира, и из груди вырвалось звериное рычание.

— Что смотришь? — заорал Люпин на Гарри. — Добей — не мучай!

Не дождавшись хоть какой-то реакции, Люпин бросился к оборотню и одним быстрым движением свернул тому шею. Услышав треск ломающихся позвонков, Гарри, как безумный, бросился в гущу чёрных деревьев, слыша, как Люпин кричит ему вслед, приказывая остановиться. Но он не смог убежать далеко. Его скрутило, хорошо ещё, что он упал на колени. Он чувствовал себя, как марионетка на ниточках, когда подбежавший Люпин произносил очищающее заклинание, когда водой из палочки вымыл ему лицо, когда с нечеловеческой силой поставил на ноги и практически на себе потащил из леса на более освещённое место. Гарри успел только заметить, что тела Фенрира уже не было на месте, а там, где он лежал несколько минут назад, зеленела слишком молодая и свежая трава.

В следующий момент, обхватив Гарри руками, Люпин трансгрессировал. Гарри смутно осознавал, что он вновь очутился в доме тётки. Слабое эхо голосов Ремуса и миссис Дурсль с трудом проникало в сознание. Он помнил, что ему опять стало плохо, помнил струи душа, хлещущие по телу; помнил, что чуть не раскроил голову о край ванны, забившись в мучительном припадке. Помнил, как Люпин уложил его в постель, нервные шаги тётки, хлопок трансгрессии, вкус какого-то зелья, которое заставил его выпить профессор. Но даже в мягком забытьи, пришедшем на смену ужасу этого вечера, Гарри ощущал чьё-то незримое присутствие: тонкую струю мертвенного холода, терпеливо ждущую его.